Кривые зеркала

Глава I

Косой солнечный луч упал на прохладный деревянный пол, распластался на нём пятнышком света. Пополз по махровому коврику, уткнулся в кровать и взобрался на неё по свисающему одеялу. Робко ощупал пухлую голубую подушку и коснулся щеки Лайры Хартстрингс, мятной единорожки, спящей в своей квартире на окраине Понивилля. Лайра широко зевнула, поёрзала в постели, пытаясь избежать назойливого внимания солнца, и проснулась.

По её мордочке скользнула улыбка. Ещё сонная, она повернула голову к окну и зажмурилась, когда свет, доселе щекотавший шёрстку, попал прямо в глаза. Лайра фыркнула и потянулась; сладкая истома прокатилась по телу, и кровать, только что заманивавшая уютом и теплом, разом лишилась притягательности.

Сегодня был большой день, и залёживаться она не собиралась.

Сегодня она отправлялась на Землю.

Пока Лайра чистила зубы, она разглядывала себя в зеркале. Она удивительно походила на свою прабабку, Лиру. Об этом ей напоминали дедушка с бабушкой всякий раз, когда выбирались из Эпплузы проведать детей и навестить любимую внучку. Они привозили целую гору шоколада, хотя она была уже не жеребёнком и к тому же не очень любила сладкое. Но расстраивать их не хотелось, и кладовая после их приезда забивалась доверху.

Раньше Лайра закатывала грандиозные шоколадные вечеринки. Теперь, после того как половине её друзей пришлось лечить зубы, и эта лазейка исчезла.

Закончив с утренним туалетом, Лайра ещё раз проверила чемодан: то было её первое межмировое путешествие, и она не хотела забыть какую-нибудь мелочь дома. За ночь ожидаемо ничего не изменилось, так что Лайра, напевая про себя вошедший недавно в моду мотивчик, вытащила сумку из комнаты и пошла делать завтрак. За этим занятием её и застал стук в дверь.

— Входите! — крикнула она, наблюдая, как тонкий слой теста на сковороде превращается в румяный, пышущий жаром блин. Справа на тарелке лежали его братья, готовые принять ещё одного сородича в свою аппетитную, но недолговечную семью. От стоящей рядом джезвы расходился терпкий аромат кофе. Спохватившись, Лайра перевела плиту в автоматический режим и повернулась к двери: было бы невежливо готовить, пока разговариваешь.

В прихожей завозились, через пару мгновений раздался глухой шум, и кто-то вскрикнул уже в коридоре. Лайра охнула, а из коридора донеслись возмущённые причитания:

— Ну конечно, у кого бы ещё хватило ума кинуть сумку посреди прохода?! Удивлён, что ты вообще не её сунула под порог!

На кухню, нарочито прихрамывая, вошёл человек весьма растрёпанного вида. Его одежде, казалось, довелось пережить пару дней в шкуре половой тряпки, да и сам хозяин был помят и изрядно выпачкан в грязи. Тонкие стёкла его очков блеснули, когда он уставился на Лайру, но прежде чем он успел вымолвить хоть слово, она быстро сказала:

— Привет, Серёж. Хочешь блинчик?

Предложение поставило человека в тупик. Он задумался на миг, приглаживая волосы, которые от этого стали только взъерошеннее, а потом спохватился:

— Что? Какой блинчик?! Я же чуть ноги не… — его взгляд упал на джезву. — Только с кофе. Кстати, оригинальный соус.

— Ты о чё… — Лайра обернулась к плите и ойкнула, когда обнаружила, что машина уже наделала штук пять блинов, правда, выкладывая их полусырыми, так что они практически не пропеклись и стекали по тарелке желеобразной массой.

— Снова сбились настройки, — вздохнула она, магией счищая жидкое тесто. — И что я только с ней не делала…

— Вызови мастера, — предложил Сергей. Он с наслаждением умывался в раковине, расплёскивая воду и временами пофыркивая. Приставучая грязь на его лице с боем уступала насиженное место, оставляя сероватые потёки. Наконец Сергей счёл себя достаточно чистым, чтобы вытереться полотенцем, после чего уселся за стол и зевнул.

— Нет уж, я сама хочу! В Сети есть полно руководств, как настраивать плиту, нужно только сделать всё правильно.

— Не в первый раз слышу.

— Смейся-смейся, да только будешь есть блины с сырым тестом. — Лайра налила кофе в две кружки и левитировала одну на стол.

— Шутишь, что ли? Тащи быстрее, а то я тебя съем! Меня снова полночи ГПМ гоняла, а итог один: не годен. У-у-у, шельмы!

— И чего ты туда так рвёшься? — Лайра поставила тарелку с блинами на стол, и Сергей тут же засунул в рот один. Едва успев проглотить его, он схватил следующий.

— А а-а тове хое… — он прожевал кусок и повторил, — а сама-то тоже хотела туда, а?

— Меня не приняли, вот и расхотела. Да и добровольцев там пруд пруди, обойдутся. — Лайра несколько лукавила. Когда-то она мечтала стать оперативником ГПМ (с лёгкой руки всё того же Сергея), но после многочисленных проверок ей предложили только какую-то кабинетную должность, и она с негодованием отвергла это издевательское предложение. Ей же не пятьдесят, чтобы пылиться в офисе!

— Ну да, ну да. — Пока Сергей расправлялся с её завтраком, Лайра мелкими глотками пила кофе и глядела на друга. У него был осунувшийся вид: пожалуй, он не преувеличивал, когда сетовал на излишнее рвение экзаменаторов.

— Будто на свете мало работ.

Сергей хмыкнул. После него тарелка сверкала чистотой; самой Лайре не досталось ни единого кусочка, но по здравом размышлении она решила, что другу было нужнее, тем более что после завтрака он стал куда благодушнее.

— Это наш долг — помогать тем, кому повезло меньше нашего. Где-то там, — он взмахнул рукой, едва не сбив свою кружку на пол, — тысячи, сотни тысяч отражений, которые нуждаются в нас. И ты хочешь сказать, что лучше быть фермером где-нибудь в Азии или на юге Эквестрии, чем заниматься по-настоящему благородным делом? У них есть только мы, понимаешь? Они никогда не справятся сами.

Сергей подкупающе улыбнулся.

— К тому же это жутко интересно! Изучать чужие культуры, читать чужие книги, смотреть чужие фильмы, ходить в чужие картинные галереи… Просто жить в чужом обществе, наконец! И при всём при этом они в каком-то смысле — мы сами!

— Это работа, а не развлечение, — сказала Лайра. — Тяжёлая работа.

Он возвёл очи горе.

— Хватит занудничать.

Лайра не ответила, и на кухне некоторое время стояла тишина.

— Вот что, — заговорил Сергей спустя какое-то время, — ты же хочешь на Землю? Давай я попробую ещё раз пройти, а если не удастся, тогда махнём вместе на остаток каникул куда-нибудь на отдалённый остров. Отдохнём, наберёмся сил перед универом…

Сергей не договорил, но Лайра знала, что он хотел добавить. И перед очередными попытками пройти в ГПМ.

Когда-то давным-давно, ещё в школе, она советовала ему сначала закончить обучение, прежде чем пытаться вступить туда. Но он отмахнулся от её слов, рассказав, что в Группе Помощи Мирам есть специальное отделение, которое позволяло добрать экстерном недостающее образование. После этого он потащил её на испытания, которые она благополучно завалила. Тогда в ней зажёгся огонёк азарта, который потушили только три или четыре неудачи.

ГПМ вообще была до странности засекреченной организацией во всём, что казалось вступления и непосредственной работы в отражениях. Даже требования к потенциальным сотрудникам оставались неизвестными для всех, кроме членов её приёмной комиссии, и только по большому отсеву можно было догадаться, насколько высокие стандарты она установила для своих членов.

Однако плодами её работы мог воспользоваться каждый. Библиотеки Группы, хранилище книг, фильмов и репродукций картин множества отражений, держали двери открытыми для всех, кто хотел бы ознакомиться с их культурой; порой там встречались непонятные или даже мерзкие вещи и понятия, но Лайра ни разу не слышала, чтобы что-нибудь изымали из общего пользования.

— Послушай… — Лайра остановилась, обдумывая следующие слова. — Я хочу лететь одна. Погоди! — добавила она, увидев, что Сергей собирается что-то сказать. — Я и была-то на Земле не дольше пары часов. За это время глупо даже надеяться увидеть что-нибудь, — она выдавила слабый смешок. — А мечтала объехать её всю с детства. Но… ты же знаешь моих родителей… И я… честно признаюсь, я хочу сделать из путешествия маленькое приключение. Увидеть новые места, глотнуть другого воздуха, прожить маленькую жизнь на Земле… Без других. Только я и она.

— О, — Сергей моргнул. Поднялся. — Ясно. Что ж, не хочешь ждать, не надо. Спасибо за блины. Чудесный кофе.

Он кивнул на прощание и вышёл из кухни.

— Погоди, я вовсе не это… — начала она, но он не слушал. С громким стуком захлопнулась входная дверь.

Лайра осталась одна. Некоторое время она смотрела на нехитрый узор скатерти, точно не совсем понимала, что происходит, затем помотала головой и поднялась из-за стола. Иногда Сергей чересчур накручивал себя.

Она убрала тарелку и кружки в мойку, полила цветок на окне спальной, заправила постель и вновь проверила сумку. Порылась в шкафу, нашла шляпку, которая, как ей показалось, идеально подошла бы к первому дню на Земле. Желудок квакнул, намекая, что пропущенный завтрак на пользу ему не пошёл, а одним кофе сыт не будешь. Лайра подумала и решила, что поест уже на Земле. Это было бы символично.

Напоследок Лайра Хартстрингс забрала с компьютерного столика фотографию своей прабабушки. Эта фотография стала своего рода талисманом для неё, и, всякий раз разглядывая Лиру, она удивлялась, как поразительно их сходство. Оно было практически полным: цвета глаз, и шёрстки, и гривы совпадали, и только кьютимаркой Лайры была не лира, а кисточка. В семье Хартстрингс любили шутить, что музыка для них была основой жизни. Что ж, если так, то Лайра безусловно выделялась среди родственников.

На улицу она вышла в приподнятом настроении, несмотря на недавнюю сцену. Лайру переполняло возбуждение от того, что вскоре её мечта станет явью, а нетерпение сжигало горьковатый осадок от беседы с Сергеем. Полуденное солнце висело, подвешенное к безоблачному небосводу, его пылкость не сдерживал даже лёгкий ветерок; впрочем, Лайра любила тёплую погоду.

Она задумалась, стоит ли взять такси, но желание пройтись победило. Лайра зацокала копытами по тротуару, за ней потащился чемодан, влекомый облачком магии.

Она не прошла и двухсот метров, как повстречала знакомого. Пожилой чернокожий мужчина в фетровой шляпе перехватил тонкую трость с серебряным набалдашником и приподнял свой головной убор, являя миру блестящую лысину.

— Доброго дня, Лайра. Вижу, вы всё-таки решили навестить старушку Землю.

— Проницательность — ваше второе имя, Тодд.

— Ох, не нужно быть проницательным, чтобы заметить это. Всё написано на вашей мордочке, — улыбнулся старик. — Вы слишком радостны, чтобы ехать куда-нибудь в Арабию или Грифоньи Горы.

— И что же на ней написано сейчас? — Лайра показательно насупилась, скорчив рожицу, которую подсмотрела у одной из своих преподавательниц. Мистер Вуд пригляделся.

— Ничего себе! — воскликнул он. — Вам, должно быть, срочно нужно в уборную!

Лайра хихикнула. Он удивительно точно передал суть задаваки, вечно ходящей с унылой миной и гоняющей своих студентов в хвост и в гриву. По крайней мере, при каждом взгляде на неё у Лайры возникала та же мысль, что и у Тодда.

— Вовсе нет, — сказала она, — кстати, раз уж мы встретились… Не могли бы вы заходить иногда ко мне, чтобы полить цветок, пока меня не будет?

— Ах, вот она, истинная, не побоюсь этого слова, эксплуатация соседей! Но ваши прелестные глаза… Как я могу устоять?

Лайра вручила старику ключ от квартиры и попрощалась с ним. Она выбралась на широкую улицу и загарцевала по каменной мостовой. Понивилль давно уже не был той маленькой деревенькой, какой являлся ещё каких-то лет сто назад. Теперь он почти сливался с Кантерлотом, фактически превратившись в пригород, но в его очертаниях ещё таилась та несколько провинциальная наивность, которую ценил всякий, кто не погряз в суете мегаполисов.

По пути Лайра решила заглянуть на Центральную площадь. Около неё располагался Центр Перемещений, и Лайре было приятно лишний раз пройтись у почти осуществившейся мечты.

Площадь полнилась народом: пони и люди, минотавры и грифоны фотографировались у скульптурного фонтана, бродили среди фокусников и маленьких столиков, где лежали сувениры, отдыхали на скамейках, уплетая мороженое. Многие были с чемоданами, как и Лайра, и их число неприятно удивило её: видимо, сегодня был особенно оживлённый день, и Центр не справлялся со всеми желающими попасть на Землю.

Живот предательски свело, и Лайра поняла, что время намёков прошло: организм требовал еды. Поблизости был только автомат с мороженым, но ей хватило и эскимо, чтобы на время угомонить желудок.

Несмотря на то что Лайра часто бывала здесь раньше, её снова потянуло к фонтану. Он изображал двоих: мужчину в хламиде и единорожку, из рога которой вырывалась вода. Одна рука человека указывала куда-то вверх, его лицо дышало целеустремлённостью, выдававшей в нём строгий и даже несколько жесткий характер. Вторая указывала на крохотный комочек меди, символизировавший свернутый портал. У копыт пони лежала раскрытая книга. Табличка у бортика гласила: «Робинзон и Твайлайт Спаркл. Создатели первого межпространственного портала».

Лайра Хартстрингс знала историю, знала она и то, что действительность была на самом деле куда грустнее: человек не дожил до создания прохода; время, отведённое ему природой и увеличенное магией пони, истекло раньше, чем он увидел плоды совместных трудов. Твайлайт Спаркл завершила работу, а полвека спустя лучшие умы Земли и Миракулума создали вторую, техномагическую версию портала, куда более устойчивую и безопасную. Но загадка Робинзона осталась без ответа: его могилу решили не тревожить, и история первого человека на Миракулуме так и не избавилась от белых пятен. Кем был он до того, как очутился в Вечнодиком лесу? Почему потерял память? Когда-то эти вопросы обсуждались чуть ли не повсеместно, в спорах рождались тысячи гипотез, но все они в конечном счёте оставались отвлечёнными рассуждениями. Постепенно интерес схлынул, и животрепещущая когда-то тема осталась в прошлом.

Пионеры Земли предпочитали следовать примеру Робинзона и брали для жизни в Эквестрии новые имена из человеческой литературы. Этот обычай был чем-то вроде дани уважения первопроходцу, но ему не суждено было превратиться в традицию: вскоре от него отказались, потому что он вносил изрядную сумятицу в общение между мирами.

Лайре подумалось, что в отражениях тоже могли быть свои робинзоны. Как сложилась их судьба? Отчёты ГПМ ясно показывали, что Земля и Миракулум более не встречались нигде. Возможно, не позволял уровень развития цивилизаций; возможно, участь других робинзонов с самого начала оказалась далеко не так радужна; возможно, отражения оказались не готовы к встрече миров, и тогда…

Лайра Хартстрингс встряхнулась, выгоняя полуоформленные образы из головы. Не время и не место было размышлять об этом. Её не взяли в Группу, так пусть они занимаются всем сами. Без неё.

---

Домик прятался в конце тенистой аллеи на окраине Понивилля. Декоративный заборчик, подметила Лайра, всё так же косился налево, кусты всё так же никто не подстригал, а почтовый ящик всё так же пустовал. Родители ценили естественный уют, им казалась странной одна мысль поправить забор и убрать бесполезную в век высоких технологий коробку. Привычка, даже некая старомодность, царила в чете Хартстрингс, и Лайра признавала право мамы и папы жить так, как им хотелось. Но сама она вздохнула свободнее, когда съехала от них.

Потемневшая от времени дверь скрипнула, когда Лайра распахнула её. Тотчас из глубины дома донеслось:

— Кто пришёл?

— Это я! — крикнула она и прошла на кухню. Родители не обманули её ожиданий. Они сидели за круглым стеклянным столиком с кривыми ножками и пили послеобеденный чай с печеньем.

— Ох, вот неожиданность! Мы уж думали, ты забыла про своих стариков, — глава семьи Хартстрингс не отличался любезностью. Он прихлебнул из своей чашки и отложил утреннюю газету, которую не успел прочесть за время завтрака. — Вижу, ты с вещами… Да, и постоишь ты там!

— Где там? — переспросила Лайра, обнимая маму. Миссис Хартстрингс являла собой настоящий феномен: не часто встретишь дородную пегаску, но каким-то образом эта полнота даже красила её. Возможно, именно полнота и послужила причиной того, что мама не любила путешествовать, а отец… На первый взгляд твёрдый и чуточку властный, он во всём потакал ей.

— В Центре Перемещений, — ответила мать. — Представляешь, портал гпмовцев сломался, и они заняли понивильский! Всё утро провозились, посбивали все настройки, а переместителям разбираться. Так что сейчас там толчея изрядная будет, — мордочка Лайры выражала такое ошеломление, что она прибавила: — Чаще надо мнемовизор смотреть, милая.

— Ты прекрасно знаешь, у меня его нет.

— Вот тебе и современное «информационное» поколение. А как до дела дойдёт, так оказывается, что просто хламом голову забивают, — хмыкнул отец.

Лайра вздохнула:

— Ну хватит тебе. Просто обними меня.

Объятия папы всегда возвращали Лайру на пару мгновений в детство. В те славные времена, когда она ещё любила сахарную вату и не представляла, какой утомительным может быть учёба в университете. Увы, её родители по природе своей были ревностными домоседами и никогда не проводили отпуск за пределами Эквестрии. Мечты Лайры о дальних краях разбивались об их искреннее недоумение, так что взросление имело неоспоримые преимущества.

— Кстати, заскакивал твой дружок, — сказал отец, отпуская её, — Санлит Паф. Спрашивал, куда ты запропастилась.

— Пап, он не мой дружок! — возмутилась Лайра, — он мой друг. Просто друг.

— Ну да, конечно, — улыбнулся он. — Я весь в ожидании внуков.

Папа всегда умел вогнать Лайру в краску. Вмешалась мама:

— Ох, началось. Не смущай её, друг так друг, — но прежде чем Лайра успела поблагодарить её, она хитро прищурилась и добавила: — Успеют ещё внуков наделать.

Лайра поспешила перевести разговор на менее опасную тему. Не то чтобы Санлит ей не нравился… Он был симпатичным. Даже более чем. Порой огненно-рыжий пегас навещал сны Лайры, и то, чем они в них занимались, заслуживало отдельного румянца на её щеках. Но в отношениях с жеребцами она не имела большого опыта (по правде говоря, не имела совсем), так что порой проявляла к Санлиту куда более сильную холодность, чем хотела сама. Она боялась, что этим отпугивает его, хотя и не знала толком, какие чувства испытывает он сам. Выходило так, что Лайра не могла заставить себя признаться, а сам Паф не подавал виду, что она ему нравится.

Лайра поболтала с родителями ещё немного, и наконец они отпустили её, вытребовав напоследок обещание слать открытки каждый день.

Как только Лайра покинула стены отчего дома, она принялась рыться в чемодане. Чтобы найти телефон, потребовалось добраться до самого дна. На экране отражались пропущенные вызовы от Санлита. Их было столько, что Лайра невольно присвистнула, пристыженная, и в очередной раз пообещала себе купить седельную сумку. Или хотя бы не прятать сотовый так глубоко. Но, по крайней мере, она не сдала чемодан в камеру хранения, хотя таскаться по Понивиллю с ним было тем ещё удовольствием.

Ответил Санлит почти сразу, и Лайра отметила в его голосе плохо скрываемые нотки тревоги.

— Лайра? Почему ты не отвечала? Ты где?

— У дома родителей. Я случай…

— С тобой всё в порядке?

— Да, я…

Санлит Паф снова перебил её. Беспокойство сменилось в нём искрящимся воодушевлением так быстро, что Лайра заморгала, удивлённая резким переходом.

— Представь себе, вчера приехал мой дядя! Да-да, тот самый Кэрфул Экскавейшн. И он сказал, что на Радужном архипелаге нашли следы древнеэквинской цивилизации, представляешь? Он завтра уезжает, приехал сегодня навестить нас перед командировкой! И он предложил мне отправиться с ним, а я вспомнил про тебя и… — Санлит кашлянул, — ты же знаешь, на Радужном вообще не должно быть никаких эквинцев, а там целые посёлки, им не меньше тысячи! Это ж уникальный шанс, такой раз в жизни выпадает, а? В общем, он согласен взять ещё одного на старинку, но ответ ему нужен немедленно. Ты как?

— Я… — Лайра остановилась. Древнеэквинская цивилизация на Радужном архипелаге… Звучало заманчиво. Путешествие на приэкваториальные острова вместе с Санлитом выглядело ещё заманчивее. И, как ни крути, это была отличная практика, да ещё не с кем-нибудь, а с самим Экскавейшином — легендой современной археологии. Не то что студенты, а половина преподавателей поумирает от зависти! И этот запах тайны, влекущий запах древности, терпкий и чуть суховатый воздух истории… Но как же Земля? Она может подождать… Нет! В груди Лайры поднялась волна протеста. Она и без того достаточно откладывала. Сначала будет одно, потом другое…

— А я смогу прилететь к вам через пару недель?

— Ты что?! — изумился Паф, — к тому времени давно уже экспедицию укомплектуют. Не-е-ет… Погоди-ка, ты что, отказываешься?

— Ты же знаешь, я давно хотела пожить на Земле… — промямлила Лайра. Сказать по правде, об этом знали все, кто хоть иногда перекидывался с ней парой слов. — И сегодня я лечу туда.

— Так, надо встретиться. Ты куда сейчас едешь?

— На центральную.

— Давай у фонтана через полчаса. Успеешь?

Лайра фыркнула.

— Понял, — деловитый тон Санлита заставил Лайру невольно улыбнуться. — До встречи.

Она вызвала такси. Прошло десять минут, дорога была пуста: похоже, машину отправлять не спешили. Когда из-за поворота показался знакомый каплевидный силуэт, засеребрившийся, стоило ему вынырнуть из укрытия аллеи, Лайра вздохнула с облегчением, хотя и поморщилась из-за того, что прислали «универсалку». Видимо, все машины для пони были заняты. Она закинула чемодан в багажник и кое-как протиснулась на пассажирское сидение: на универсальных авто удобства для пони и зебр конструкторы не предусмотрели, сосредоточившись больше на комфорте грифонов и минотавров, да и прав она не имела.

— Понивилль, центральная площадь, — продиктовала она автопилоту и заёрзала, выбирая подходящую для себя позу.

Лайра приехала за пару минут до назначенного срока, но Санлит Паф всё равно выглядел так, будто она опоздала минимум на час. Впрочем, причина его неудовольствия стала ясна, когда он, вытаскивая чемодан, поинтересовался:

— Ты точно так хочешь на Землю? И сдалась она тебе!

— Ой, только не начинай, — Лайра закатила глаза. К сожалению, он начал, и остановить его было решительно невозможно. Во время своей речи он так распалился, что Лайре пришло в голову, что, пожалуй, Земля действительно никуда не денется, а вот древнеэквинские цивилизации в паре тысяч километров от Эквестрии обнаруживают не каждый день. Однако какой-то зловредный бесёнок в её душе упорно протестовал, не соглашаясь с доводами Санлита. В конечном итоге пегас сдался.

— Не хочешь — не надо! — с неожиданной злостью сказал он и отвернулся.

— Прости, просто… Я и так долго ждала, — сказала Лайра. Какое-то время они не говорили; Лайра размышляла, какая муха её укусила. Собственные слова вдруг показались нелепыми: в конце концов, ей же не тридцать пять, когда жизнь почти закончена? Конечно, экспедиция займёт весь остаток лета, но почему бы не отложить поездку на год, до следующих каникул? Вспомнился Сергей: не обидит ли она его чувства ещё больше, если согласится? Или для него удастся выбить местечко?

Лайра обошла Санлита и посмотрела ему в глаза. В них прятались раздражение и ещё одно чувство, которое она не смогла опознать, и от этого она окончательно запуталась.

— Хм… пожалуй, ты прав… — протянула она. Санлит склонил голову набок, прищурившись. Сердце Лайры подскочило, и то, что не мог решить разум, решили чувства.

— Так и быть, уговорил! — она улыбнулась. Он издал восторженный вопль, хлопнул крыльями, приподнявшись над землёй, и сграбастал её в объятия.

— Я знал, что ты согласишься! — воскликнул Санлин и чмокнул Лайру в щёку. Поцелуй вышёл смазанным, но хватило и его, чтобы оба покраснели. Лайра коснулась места, где побывали губы Санлита, открыла рот и сказала совсем не то, что желала сказать сейчас больше всего на свете:

— Только я всё равно сейчас поеду на Землю. Хотя бы на пару часов. — В мыслях Лайры сейчас правил бал настоящий сумбур. Решение, которое она только что приняла, подняло самую настоящую буру чувств: противоречивые желания раздирали её, а присутствие рядом Санлит Пафа и вовсе сводило с ума. Она хотела признаться в любви, хотела избавиться от напряжения последних недель, но просто не могла пересилить себя. Подавленные было сомнения всколыхнулись в ней. Не выйдет ли так, что придётся пожалеть? Верно ли решение? Внешне, однако, Лайра осталась спокойной. — Мне нужно побыть одной. Попрощаться с Землёй на год, понимаешь? Созвонимся, когда вернусь.

Санлит состроил такую сочувственную мордочку, что стало ясно: не понимал. Но у него хватило такта не влезать ей в душу, и Лайра была благодарна за это.

Они расстались там же, где встретились, у фонтана. Лайра нахлобучила на голову Санлита свою шляпку и чуть поспешнее, чем требовалось, поскакала к Центру, ненужный теперь чемодан остался у ног пегаса. Он глядел ей вслед, пока фигурку единорожки не скрыла толпа.

Центр Перемещений встретил Лайру оживлённым гомоном. Казалось, внутри собралась толпа, способная заселить весь Понивилль по меньшей мере два раза. Как Лайра поняла из окружавших её разговоров, встал промышленный сектор, так как ГПМ заняла по большей части его. Видимо, ей срочно потребовалось перекинуть что-то в одно из отражений, и из-за этого забился один из каналов прикантерлотского округа.

Лайра впервые была здесь одна. Первое время она растерянно озиралась кругом: внешне напоминающий скучную бетонную коробку, изнутри Центр полнился зеркалами, и свет люстр отражался в них, сбивая с толку. Указатели в такой какофонии освещения были совсем незаметны, и Лайра едва смогла отыскать стрелку, показывающую направление из главного зала в зал индивидуальных перемещений. Он был внизу, под землёй.

Лавируя в толпе, Лайра кое-как добралась до нужного помещения. Там было свободнее, и она довольно быстро прошла регистрацию на входе. После недолгих раздумий она выбрала Париж — отчего-то захотелось побывать на Эйфелевой башне, и она не стала противиться желанию, — и ей выдали бумажку с кодом города и номером кабинки. Войдя в зал, она на мгновение приостановилась: он простирался почти на две сотни метров в длину и ширину. У стен располагались камеры перемещений, в середине же стояли ряды стульев для ожидающих. Почти все они были свободны.

Очереди у нужной кабинки не наблюдалось. Вместо этого около неё возились два техника в спецовках с надписью «Центр» на спинах. Один, щуплый, руководил, его азиатский акцент подчёркивался чёткими односложными ответами коллеги-минотавра. При появлении Лайры главный оглянулся.

— Что-то нужно?

— Простите, а что с камерой? Просто у меня билет… — Лайра остановилась.

— Дайте-ка поглядеть. — Азиат забрал бумажку, прочёл и фыркнул, негодующе помахав ею в зажатом кулаке. — Вы только посмотрите на них, куда спешат, а?! Только ГПМ за порог, они тут же клепать билетики! Я же говорил, что на окончательную настройку после этих ещё минимум полчаса…

Он осёкся, прищурился, отчего его глаза практически исчезли. Лайра обернулась взглянуть, куда он смотрел, и увидела торопливо шагающего, почти бегущего мужчину. Он направлялся к ним.

У мужчины были короткие светлые волосы и голубые глаза — впрочем, поручиться за эту деталь Лайра не могла, уж больно неверным было освещение. Крупные черты его лица кривились в живейшем нетерпении, почти исступлении. Довершался образ стильной накрахмаленной рубашкой и брюками со стрелками. По меркам людей, подумала Лайра, он был довольно симпатичным.

— Вы тоже в камеру, да? — дождавшись, пока мужчина приблизится к ним, спросил главный техник и тут же добавил: — Ну что за бардак! Ещё полчаса на доработку. Посидите пока, не маячьте. А то мешают тут всякие, мало нам остолопов из ГПМ! Наломали дров и сбежали, а нам, значит, убирать…

— Что?! — франт глянул на наручные часы и умоляюще уставился на азиата. — А нельзя ли побыстрее? Пожалуйста!

— Меняйте билет. Всего-то десять минут. Нет, ну какой бардак!

— Послушайте, мне очень срочно! Буквально горит! Я опаздываю, сильно-сильно опаздываю! Важное совещание!

— Ничего, подождут. Не сильно-то и опоздаете, небо не рухнет.

— Ох, ну что вы за человек, — голос мужчины упал до интимного шёпота. — Ну не совещание, ладно! С девушкой встречаюсь, с девушкой. Не ломайте человеку жизнь, а?

Последние его слова, казалось, разжалобили техника. Он почесал подбородок, его взгляд затуманился:

— Ну, девушка… Девушка — это да. Это важно. Рен, у нас ведь ничего не взорвётся, если мы их кинем? Вам куда?

— Лондон, — сказал мужчина.

— Париж, — торопливо добавила Лайра.

— Ох ты, ещё и близко. Ладно, ничего, я думаю, не случится…

Минотавр зашёл в камеру. Мужчина пританцовывал на месте от нетерпения, впившись взглядом в часы. Азиат достал телефон и позвонил в диспетчерскую, объявив, что там совсем оборзели посылать пассажиров в настраивающиеся кабинки. В диспетчерской, судя по всему, считали по-другому и в очень живописных выражениях заявили, что остальные, куда более расторопные рабочие закончили без малого час назад. Препирательства с головой захватили техника. Он даже не ответил на слова коллеги о том, что всё готово. Только махнул рукой, разрешая пройти мужчине и Лайре, и вновь вернулся к спору, то и дело повторяя «бардак, сущий бардак». У Лайры появилось ощущение, что он наслаждался происходящим. В конце концов, он мог бы для приличия отключить громкий режим.

— Давайте билеты, — минотавр забрал бумажки и начал вбивать координаты в терминал. Экран на одной из стен отображал не панель настроек перемещения, а обычную консоль, и Лайра восхитилась, как ловко порхали над клавиатурой заскорузлые пальцы рабочего. Пару раз он задумывался, но всего на секунду-другую. Наконец он нажал зелёную кнопку и стремглав выскочил из кабинки. Дверь за ним захлопнулась. Воздух наполнился тихим гудением. Лайра подняла голову и увидела, как засверкали разными цветами на потолке огоньки, отделённые от пассажиров прозрачным стеклом. Среди них был небольшой кристалл, подвешенный за тонкие проводки. Они переплетались и уходили куда-то во внутренности камеры.

Из пола вырвался голубоватый луч света, разделивший камеру посередине.

Время шло, но всё оставалось по-прежнему: приборы гудели, светодиоды мигали. На лице человека проступило недоумение. Он вновь глянул на часы и, увидев, что на него смотрит Лайра, улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.

— И чего так долго? — Он закусил губу.

Неладное заметила Лайра. От скуки она опять посмотрела вверх и увидела, как в глубине кристалла трепещут фиолетовые всполохи. Они росли, ширились и всё более походили на стабильное свечение. Насколько Лайра помнила, они должны были быть оранжевыми, как и последующая вспышка.

— А так и должно быть? — показала она вверх, и мужчина поднял голову.

— Что? Фиолетовый? Нет, не дол…

Мир взорвался сиянием.

Интерлюдия

От пестроты стен и кресел резало глаза. Приземистый стеклянный столик в углу терпеливо удерживал пачку древних журналов, бывших единственным тёмным пятном во всей комнате. Публичные цветовые пристрастия Ликторов были оригинальны до безвкусия, и манера развлекать посетителей реликтами прошлого лишь подчёркивала неумение работать с людьми вне семьи. Хотя само желание избавиться от пятен мрачной репутации заслуживало похвал, методы были сомнительны. Как сообщил посланцу предшественник, который явился вовремя и отсидел положенные минуты ожидания, некоторые страницы из журналов были аккуратно вырваны — наверняка для того, чтобы убрать красный цвет.

— Ваше Святейшество, позвольте… — Молодой широкоплечий охранник с осторожностью пробежался пальцами по лохмотьям. Для выдубленной солнцем и близким соседством с Прахом кожи посланника его чуткие касания скорее угадывались, чем ощущались. Закончив, охранник отступил к двери:

— Проходите, Ваше Святейшество, босс ждёт. — На не отягощённом эмоциями лице промелькнула, словно облачко под палящим солнцем, тень неуверенности: — И ещё, вы не могли бы…

Посланник приподнял руку, осеняя склонившегося телохранителя полуокружностью. Несмотря на то что тот сложился почти вдвое, сухонькая фигурка закутанного с ног до головы священника едва доставала до его макушки.

— Прах спит, сын мой.

— И всегда будет спать.

Но так ли это на самом деле? Впервые за десятилетия граница сместилась. Впервые за время существование Города в него попали выходцы с той стороны Праха. Выходцы, которых немедленно прибрал Барон, и теперь над Закрытым Городом нависают строительные леса таинственной опухоли, принесённой чужаками. А у Круга по-прежнему не имелось выхода к Механикам, ни единой возможности для закрепления истинной веры. И эти встречи, лишние движения после того, как дело уже обговорено и запущено, тормозили единственный шанс Города на спасение мирское и горнее. Однако эти мысли не помешали посланцу отметить то, что полвека назад казалось невозможным, — верующего Ликтора в святая святых их семьи, головном офисе Комбината.

Согласно легенде, посланник бывал в кабинете уже не раз. Круг позаботился о том, чтобы он затвердил расположение каждого предмета. И теперь, когда рисунки, схемы, словесные описания ожили и нашли приют в реально существующих вещах, — его охватило удовлетворение от хорошо проделанной работы.

Глава Ликторов, Сангре, был мрачен. Толстые щёки его обвисли, зубы были оскалены, дышал он тяжело и с присвистом. Когда-то давно, в далёкой и полузабытой молодости, он работал в убойном цеху, выковав там тяжёлый характер и готовность идти по трупам, если потребуется, — достиг совершенства по меркам Ликторов. И он прошествовал по трупам прямиком к своему кожаному креслу, жесткий человек с многочисленными шрамами на короткопалых ладонях.

— Вы опоздали.

Круг хотел одёрнуть тебя за дерзость вызова, подумал посланник. Но вслух сказал совсем другое:

— Человек предполагает, а Прах разрушает. Мне казалось, мы уже обсудили все ключевые и не слишком ключевые моменты нашей договорённости.

— Я не привык ждать. — Глаза хозяина кабинета встретились с глазами посланника, и последний с трудом удержался от того, чтобы сглотнуть. Круг многое сообщил ему об этом человеке, но кое-что можно увидеть только самому. Наконец Сангре откинулся в кресле.

— До меня дошли кое-какие слухи. И эти слухи мне не понравились. — Он сделал паузу. — Ваша братия учит выродков убивать пришлых.

Посланец поморщился, радуясь тому, что лицо его закрыто повязкой. Сбылись худшие предположения. Но откуда Сангре узнал?.. Ни один пустынник не предал бы ордена, это точно; все они осознавали степень угрозы, идущей от пришлых. И вряд ли проговорились выродки, ибо утратившие провели немало тайных встреч, разбивая вековые цепи безволия и тупой угнетённости, вспоминая о лучшей жизни и обещая её. Но сами утратившие — мосты между скотом и свободными — были умнее. Возможно, кто-то из них почуял подвох и решил, что работой на братство и Ликторов одновременно выгадает больше. Что ж, Круг найдёт виновного. И когда нужда в нём, лёгком канале выгодной лжи, отпадёт, пропитанный кровью песок станет его саваном, а хриплый кашель грифов — эпитафией.

— Возможно, какие-то радикалы действительно внушали такие идеи выродкам, но моя официальная…

Сангре перебил его:

— Хватит клоунады. Каждую встречу со мной говорит другой человек. Если ваша братия считает, что Прах сделал вас близнецами, то, поверьте мне, это не так. — Его ноздри хищно раздулись, словно у ищейки, учуявшей запах крови. Посланец поёжился и, чтобы скрыть движение, поменял позу. Судя по ухмылке Сангре, трюк не удался.

Способен ли обычный человек отличить одного замотанного в лохмотья пустынника от другого? Их тела со временем стачивались Прахом, их голоса грубели до однотонного хрипа; и сам посланец не поручился бы, что узнал желающего скрыть себя брата среди других. Но Сангре не являлся обычным человеком. У Круга практически не имелось информации насчёт того, как проходит подготовка убойного цеха, но и косвенных данных хватало, чтобы подвергнуть сомнению саму принадлежность его к роду людскому — в этическом смысле. Несмотря на все грехи и преступления предков скота, добровольно идти в особый отдел могли только личности с особым складом ума. И позволялось им, по слухам, много больше, чем рядовым Ликторам.

— Мы проверим наши каналы и накажем провинившихся.

— Великолепно. Я исправно выполняю свою часть договора, — Сангре на миг скосил глаза на дверь, и посланец понял, что охранник оказался верующим неспроста, — и жду того же от вас. Этого, а также того, что в следующий раз со мной будет говорить кукловод, а не одна из его марионеток.

— Это всё, ради чего мы встретились?

— Пожалуй… да. Процесс идёт. — Сангре достал портсигар. — Не хочешь? Подарок друга из Аграриев. Настоящий табак, высший сорт. Говорят, если прислушаться к его тлению, можно услышать свист плети, которой подгоняют выродков на плантациях. Будет о чём рассказать хозяину.

Посланец покачал головой.

Сангре принялся раскуривать сигару. По кабинету вместе с первым клубами дыма растёкся едкий запах. Не то чтобы он причинял неудобство пустыннику, давно усмирившему плоть, однако вера запрещала ему употреблять любые наркотические вещества — о чём его собеседник прекрасно знал. Глядя на то, с каким удовольствием Сангре посасывает сигару, посланец поразился мелочности его мести. И это удивление развеяло начавший было сгущаться вокруг Ликтора ореол загадочности и опасности. Возможно, в работе убойного цеха не было ничего сверхужасного. Возможно, большую часть жуткой атмосферы нагнетали противоречивость и неполнота слухов, придававших ему чуть ли не мистическое значение. Пустынник поднялся.

— Не желаете благословение?

Сангре ухмыльнулся. Он лениво перекатил сигару в уголок рта и выдохнул с очередным клубом дыма:

— Я сам могу благословить кого угодно, отец. Приём окончен. Не забудь передать приглашение.

Взгляд Ликтора беспокоил посланца. В нём крылось нечто неестественное, мелочь, которая резко контрастировала с довольным выражением его лица. Пустынник развернулся и, ощущая напрягшейся против воли спиной этот взгляд, двинулся к выходу. У двери он приостановился, чтобы попрощаться, но передумал.

Едва дверь за ним закрылась, с лица Сангре сползла усмешка. Он вытащил сигару изо рта и потушил её. Облизнул губы. Смутившая посланника деталь, лихорадочный блеск глаз, стала ещё заметнее, придав главе Ликторов вид одержимого — или хищника, напавшего на след жертвы.

Глава 2.I

Вспышка ослепила Лайру. Она зажмурилась и подалась назад, ожидая уткнуться в металлическую прохладу кабинки; но тело не встретило преграды. Лайра запнулась, и ей стоило немалых усилий сохранить равновесие. Растерянная, она попробовала открыть глаза, но дымчатое разноцветное пятно, отпечатавшееся на сетчатке и обрамлённое суетливыми мушками, застило зрение. Лайра замерла, приходя в себя, усмиряя колотящееся сердце. Когда стук его перестал наполнять уши, сквозь воцарившуюся пустоту проступили первые признаки внешнего мира. Её слух уловил тихий, почти неразличимый шорох, её шерсть взъерошило слабое дуновение ветра и обжёг немилосердный напор солнечных лучей. И вместе с этими ощущениями, которым ещё предстояло сформироваться в полноценное знание, душу её оплела тонкая нить страха.

Лайра открыла глаза. Вокруг лежала выцветшая степь. Она расстилалась до самого горизонта, где белёсая окантовка небосвода и буроватая трава сливались в дрожащее марево. Лайра невольно переступила с ноги на ногу, и земля отозвалась хрустом засохших стеблей. В ошеломлении Лайра задрала голову и увидела, что солнце, неестественно большое и налитое злым золотом, находится в зените.

Разум Лайры словно проснулся. В одно мгновение из всех источников разом в её сознание хлынула информация, и мозг, не успевая за стремительным потоком, впал в ступор. Единственная мысль судорожно колотилась голове, как угодившая в силок птица: «Это не Париж. Это не Париж. Это не Париж».

Лайра не могла сказать, сколько минут пробыла в неподвижности, ибо само понятие времени и пространства поблёкло, отступило на задний план. Она будто бы отключилась, ушла глубоко в себя, и невнятные образы, что обыкновенно рождаются на грани сна и яви, заняли место реальности. Ей виделась смутная фигура, которая вещала, убеждала, приказывала, и Лайра знала, что эта фигура — тоже она, но другая, цельная и знающая много больше. Однако Лайра продолжала спорить, тщилась доказать мудрейшей то, в чём не была уверена сама. Жалость и любопытство наполняли её существо. Но к чему? к кому? Она не могла ответить. Так продолжалось, пока какое-то насекомое с жужжанием не врезалось в её щёку, оставив на ней чувство скользящего нажима.

Запоздалый ужас сдавил сердце почти физической болью. Но он же развеял иллюзию и побудил к действию. Полуоформленное видение растаяло, как ночная роса с приходом утра, оставив в памяти лишь слабый след, вскоре смытый более насущными заботами.

Она обнаружила, что мелко дрожит, несмотря на полуденный жар. На её мордочке выступил пот, его капли заливали глаза, чертили влажные дорожки в шерсти. Она принялась утираться, больше размазывая испарину, чем убирая её. Это отсрочило миг откровения, но простота головоломки не позволила пугающей разгадке остаться в тайниках подсознания.

То была не Земля. Над головой Лайры нависало другое небо, её ноги стояли на другой почве, её легкие вдыхали другой воздух — воздух чуждого отражения. Бесстыдно и бесполезно навалились воспоминания о посиделках с Сергеем и остальными испытуемыми после очередного провала на вступительных экзаменах. Как мечтали они взглянуть хоть одним глазом на иное солнце! И как благородное стремление помочь аборигенам сливалось с почти детским любопытством: каковы же иные рассветы?

Теперь у неё имелся отличный шанс узнать это из первых рук. Одна. Совсем одна посреди неизвестного мира, без перспективы спасения или хотя бы приблизительных ориентиров, куда она попала.

Поползли никчёмные, глупые мысли. Сквозь панику пробилось какое-то отчаянное злорадство, вроде того, каким полнится ребёнок, который видит, как наказавший его за шалость взрослый садится в лужу. И работники Группы не совершенны! И они ошибаются. А ошибки их стоят дорого — растерянная пони, очутившаяся посреди выжженной равнины за много измерений от родного дома, служит тому отличным доказательством.

Но долго нелепое торжество не продолжалось. Лайра вспомнила гражданских техников, ещё не закончивших настройку, и саму себя, просящую поскорее отправить её в Париж. Так кто был виновен в случившемся? Стыд захлестнул Лайру, и жжение его почему-то особенно скапливалось в голове.

Однако всё это в сути своей было бессмысленно. Ни желание найти ответственных, ни приступы самобичевания нисколько не помогли бы покинуть отражение.

Поборов новый приступ уныния, Лайра постаралась припомнить, бывали ли такие ситуации раньше. Ни в одной прочитанной книге, ни в одном учебнике для желающих поступить в ГПМ не описывалось ничего подобного. Но в ремонтной бригаде должны заподозрить неладное, стоит им только увидеть показания датчиков. А значит, вскоре прибудет оперативная группа. Не в ближайшие минуты, может быть, ведь координаты наверняка сбились. Да и того человека, собрата Лайры по несчастью, тоже могло занести в отражение, что только усложнит задачу. Но вызволение было лишь делом времени.

С последней мыслью пришло спокойствие. Час, максимум два, и она окажется дома. Тугой ком тревоги, поселившийся в груди, начал рассасываться, и по телу разлилось тепло — странное, несколько давящее, пульсирующее в области макушки. Лайра обнаружила, что провела всё это время не шевелясь, слишком погружённая в раздумья. Она села, и это простое движение далось ей неожиданно тяжело: от кончиков ног до рога прокатилась волна мути. Только сейчас Лайра по-настоящему ощутила палящее действие солнца. Она ойкнула, и этот звук взорвался внутри неё искрами. Голова потяжелела, и Лайра едва не уткнулась мордочкой в землю. Организм отыгрывался на полную катушку, вываливая на хозяйку все последствия солнечного удара.

Покачиваясь, Лайра поднялась. Конечности ощущались как чужие, будто мышцы сомневались, следовало ли им слушать приказы мозга. Перед глазами колыхался туман, и был он тем сильнее, чем больше Лайра фокусировалась на чём-либо.

Разум уже не в силах был удержать контроль над телом, и на первый план выступили инстинкты. Они требовали, повелевали найти убежище, спастись от солнца, которое заполоняло небо жгучей желтизной. Оно растапливало Лайру. По её ногам стекал пот, испаряясь и забирая с собой частицы её жизни. И она побрела прочь от места, где открылся портал, ведомая животным страхом, пошатываясь, поддерживаемая рефлексами, подталкиваемая сухим ветром, который не приносил облегчения, а лишь указывал дорогу, по которой она бездумно шла. Шла, спотыкаясь и падая, но неимоверными усилиями находя в себе силы вновь встать и дальше идти в неизвестность.

Вдруг небо и земля поменялись местами, и снова, и снова, и снова, и Лайра обнаружила себя лежащей у подошвы небольшого пригорка. Безжалостное солнце продолжило преследовать её и здесь, не оставив и малейшей тени. Кое-как поднявшись, Лайра увидела вдалеке город. Располагаясь в низине, он походил на гигантскую жёлто-серую кляксу или мёртвого спрута, широко раскинувшего щупальца. Лайра не удивилась. Способность удивляться высохла в ней, как колодец в жаркое лето. Ни одна мысль не потревожила её. Она просто побрела в сторону города, пригибая голову к ломкой траве, словно пряталась от яростного светила.

С каждым шагом к городу пелена, окутавшая рассудок Лайры, редела. Ясность мышления возвращалась толчками. В глаза Лайре бросился меняющийся узор земли, и с безмерным изумлением она осознала, что движется. Она остановилась, ощущая в теле слабость, какую ощущают во время первой прогулки после долгой болезни. Голова была ватная, рот — полон песка, как будто она проглотила целый бархан. Лайра попыталась сплюнуть, но не нашла слюны для плевка. Пересохшее горло саднило, шершавый разбухший язык царапал нёбо. Но это состояние не шло ни в какое сравнение с тем, что ей довелось испытать всего… Лайра нахмурилась. Чувство времени оставило её. Солнечный удар мог случиться с равным успехом час или шесть часов назад.

Мир изменился — невидимо, но ощутимо. Ещё каких-то пару минут назад Лайра была никем — бесцельно шляющимся организмом без намёка на самосознание. Теперь она, несмотря на изнеможение и дикую жажду, была способна мыслить. И эта перемена, хотя не могла не радовать, едва ли вписывалась в то, что обычно случается при перегреве.

Лайра подняла голову и ахнула. Бывшее бледным небо налилось безоблачной синевой, а солнце, прежде гигантский диск ядовито-жёлтого цвета, изрядно утратило в размере и побронзовело, став похожим на то, которое Лайра привыкла наблюдать дóма, на Миракулуме.

Домá. Та деталь, что доселе ускользала от ослабевшего внимания и вызывала зудящее чувство подвоха, была наконец поймана и водворена на законное место в паззле мира. Целый город лежал перед ней, и, судя по тому, что среди смутно очерченных зданий двигались точки, был он обитаем. Лайра заколебалась: ни одно отражение из встреченных ГПМ не славилось гуманизмом или хотя бы дружелюбием по отношению к пришлым. Альтернативой оставалась степь со своей таинственной и опасной загадкой. И разве не хотела она нести просвещение менее удачливым собратьям, которым не повезло родиться в отражении, лишённом развитой цивилизации? Возможно, знания мира Лайры могли пригодиться им, и её малодушие прямо сейчас стоило жизни какому-нибудь несчастному, чьи страдания не в силах облегчить местная медицина? Хватило бы даже подзабытых школьных уроков, чуть знакомых правил поведения при археологических раскопках и похороненной на дне памяти ветхой книги по выживанию, которую она как-то нашла на чердаке родительского дома и прочла из праздного любопытства. Так, наполовину ради других, наполовину из страха перед страшной загадкой степи она убедила себя в том, что приняла решение. И, чтобы подкрепить его — или его видимость — она стала осторожно спускаться к домам.

Её появление не осталось незамеченным. Ещё когда Лайра колебалась, к ней выдвинулись две фигурки, успев пройти порядочное расстояние, прежде чем она сделала первый шаг. Она ступала осторожно, до рези в глазах вглядываясь в приближающихся незнакомцев. И чем больше деталей она выхватывала, тем медленнее была её поступь. В конце концов она остановилась. Её сердце наполнили придушенные было сомнения.

Их было двое. Первый чуть обогнал второго, который при каждом шаге натужно кряхтел, ибо был невероятно толст. На его фоне сухопарый напарник смотрелся маленьким и незначительным, тем более что он упорно клонил к земле шишковатую, бугристую голову с редкими волосами и мокрым от пота лбом, отчего казался горбатым. Одежда обоих состояла из грязного вида рубах со множеством швов от неумелой штопки и редкими тёмными заплатками — по виду кожаными. Горбун что-то прокричал, но Лайра не поняла его: сыграло роль расстояние и то, что слова, хотя знакомые, были сильно искажены странным акцентом.

Когда люди подошли ближе, стало различимо жалобное потрескивание рубахи толстяка, словно она вот-вот грозила развалиться на засаленные лоскуты. Горбун же утопал в своей, и единственным, что удерживало её — да и его — от участи быть подхваченным ветром, выглядела странная сумка у левой подмышки. В руках горбун нёс свёрток, в котором Лайра опознала плащ.

Человек остановился в паре метров от Лайры, спросил что-то резким, недовольным тоном. И вновь смысл его слов ускользнул от неё, пусть вблизи они были куда разборчивее, походя на какой-то диалект, к которому следовало привыкнуть, чтобы понимать. Но угрожающую интонацию она уловила, отчего напряглась и невольно чуть отступила. Горбуну это не понравилось. Он отдёрнулся и потянулся к сумке у подмышки.

Секунда за секундой он напряжённо и с подозрением всматривался в Лайру, словно чего-то ждал, а затем, обернувшись на миг к напарнику, махнул тому рукой. После чего сощурился и, вытащив из сумки странный прибор, направил его на Лайру. По её коже пробежали мурашки.

Прибор напоминал шокер, которым отгоняли неразумных огненных ящериц в Пасхальной долине во время первых экспедиций туда. Это оружие Лайре довелось видеть на одной лекции, куда его пронёс эксцентричный профессор, участник нескольких походов в долину и злостный нарушитель университетской техники безопасности, свято исповедующий принцип «расскажи и покажи». До сих пор в её памяти остался беззвучный выстрел и его последствия — жгучая голубая вспышка и ветвистый развод на деревянной доске. Но пластиковый шокер смотрелся детской игрушкой по сравнению с оружием горбуна. Смазанный металл холодно блестел на солнце. На конце ствола угрожающе и загадочно чернела дыра, и Лайре не хотелось узнавать, как работает этот механизм — смерти ли, оглушения ли.

— П-привет. Я Лайра. Я друг. Д-руг. Я пришла пом… — Её робкие попытки наладить контакт перебил гортанный выкрик горбуна. Он замахал оружием, затыкая Лайру, и злобно посмотрел на толстяка; тот неохотно и неуверенно, будто боясь Лайры, приблизился к ней. В нос ударил тошнотворный запах пота, который сливался с чем-то ещё, чему она не знала названия; но отчего-то именно эта побочная, незнакомая вонь вызывала в ней наибольшее отвращение. Она попятилась, и толстяк протестующе забулькал. Лайра увидела, что челюсти его без остановки шевелятся, словно даже сейчас он пережёвывал еду. В душе Лайры поднялась буря из страха и омерзения, впервые она вспомнила о магии — и с её рога, озарённого волшебным сиянием, сорвались искры…

Прозвучал выстрел — громкий, раскатистый, оставивший после себя неприятный дымный запах. Концентрация сбилась, непоправимо сбилась; магическое облачко рассеялось, и Лайра, ещё не понимая, жива она или нет, будто со стороны увидела себя — и толстяка, который схватил её за рог и защёлкнул на нём простое железное кольцо. Тотчас силы оставили Лайру, и она соломенной куклой осела на землю.

Что-то сломалось в голове Лайры: магия, прежде бившая бурным фонтаном на задворках её сознания, усохла до беспомощного ручейка. Эфирный источник, играющий всеми цветами радуги, поблёк, отдалился; его накрыла пульсирующая хмарь, и эта хмарь стремительно разливалась по телу Лайры, принося с собой апатию. На остатках тающей воли Лайра попыталась сплести хлыст, чтобы отогнать злодеев. И тогда пришла боль — резкая, растекающаяся от основания рога, где его обнимало кольцо, она пронзила Лайру огненным копьём, угодив в сердце. С губ Лайры сорвался короткий, прерывистый стон. Её грубо подняли на ноги, накрыли какой-то засаленной тряпкой, в которой она безучастно узнала плащ, бывший в руках горбуна. Теперь тот ухмылялся, потирая руки, и что-то говорил своему напарнику. Толстяк, который не прекратил двигать челюстями, хотя ничего не закидывал в рот и оттого производил впечатление жующего собственный язык, схватил Лайру за подбородок и уставился в глаза.

— За что? — прошептала она, чувствуя, как внутри закипают слёзы, смывая ещё не успевшую застыть корку покорности судьбе.

Толстяк нахмурился и веско, хоть и сглотнув первую часть, произнёс: «...нись!» Не торопясь поднял руку, примерился и ударил Лайру. Она вскрикнула — не от боли, ибо пухлый, мягкий, липковатый шлепок оказался безвреден, но от нахлынувшего унижения. А толстяк, вновь

примерившись и уже опуская ладонь, был остановлен торопливым говором горбуна. Тот недовольно скривился, и среди его тяжёлой, похожей на нагромождение булыжников речи Лайра вычленила: «… ередать… Узнают… Важна… плохо кончить». Сам факт понимания этих слов каких-то пару лет назад привёл бы её в детский восторг, восторг первой ниточки меж ней и существом отражения. Сейчас же он наполнил Лайру растерянностью и отчаянием. Ибо до самого конца она не верила, отказывалась верить, не пропускала вглубь своей души веру в то, что существа, которыми движет разум, могут отречься от сути любого мыслящего существа — доброй воли. Всё выглядело так, словно твари, обитавшие лишь в предутренних рваных кошмарах, вдруг облеклись плотью и превратились в обыденность этих земель.

После того как горбун отчитал толстяка, он приблизился к Лайре и хозяйски запустил в гриву пальцы. Грубо схватил за рог, выдавив у Лайры писк. Ей показалось, что её эфирное тело, и без того наполненное рябью и помехами от кольца, прокручивают через мясорубку. Такого физиология единорога, тесно связанная с волшебством, выдержать не смогла: Лайру скрутила судорога, повалила наземь. Послышался яростный крик горбуна, и бок взорвался вспышкой боли. Где-то далеко-далеко хрюкал от смеха толстяк, сыпал лающими фразами горбун, но Лайры это уже не касалось. Она свернулась калачиком, бессознательно защищая от новых ударов уязвимый живот, и потянулась к магии в попытке пробудить её, — но пустота была ей ответом. И это сводило с ума вернее, чем все прошлые ухищрения этого отражения.

Лайру потянули за загривок. Она не сопротивлялась. Всё стало таким бессмысленным: и лихорадочная пульсация в боку, и враз потускневший мир, и два изверга, кружившие вокруг неё в одним им понятном ритуале. Даже резкий запах и влажная шерсть на задних ногах не пробудили в ней стыда. Без магии она была всё равно что мертва.

Горбун, нарвав скудной растительности, сосредоточенно тёр носки своих ботинок. Но вопреки всем стараниям, они поблёскивали остаточной влагой. Лайра наблюдала за ним со спокойствием, за которым крылись выжженость и безразличие, одинаково готовая к гибели и дальнейшему наказанию. Ни того, ни другого не последовало. Горбун сдался.

— Двигай! — рявкнул он, в последний раз с жалостью взглянув на испорченную обувь.

И Лайра послушно шагнула к городу.

Глава 2.II

Каждый вдох сопровождался неприятным хлюпаньем в носу. Лайра старалась дышать мерно и глубоко, но раз за разом теряла ритм, когда тщательно сплетаемый кокон пустоты в её голове лопался под натиском мыслей. Мысли были спутанные и тяжёлые. Сливаясь с запахами затхлости, немытых тел и тряпичной подстилки, они не позволяли Лайре ускользнуть в забытье, возвращали в бренное тело — к боли в боку, слипшейся от слёз шерсти на щеках и жажде. Прикосновения, оставленные одним из них, распаляли стыд и омерзение.

В углу зашевелились. Хриплый кашель разогнал тишину, и Лайра в очередной раз нащупала границу, где заканчивалась чуть влажная подстилка и начинался холод голого камня. Отодвигаться было некуда. Привычно Лайра оттянула ошейник, чтобы сглотнуть. Во рту давно не оставалось слюны, только вездесущий песок скрипел на зубах. Но видимость облегчения была лучше, чем ничего.

В подвальном закутке, где заперли Лайру, стояла бы кромешная темнота, если бы не узкий язык света, который пробивался из-под двери. Смутные очертания вещей вырисовывались в полумраке: угловатость ящиков, выпуклость сложенных друг на друга мешков, покатость тележного колеса, прислонённого к бочке. Предметы походили на мимолётное воспоминание о себе, о том моменте, когда тюремщик, наверняка ненароком, вместе с Лайрой впустил в жалкую темницу отсветы коридорной лампы и тем самым спугнул тьму. Лайре хотелось зажечь маленький огонёк и осмотреться тщательнее, но ей не дозволяли плести заклятья, — и она уже усвоила, что делать что-либо без разрешения нацепленных на неё артефактов опасно. Однако простое прикосновение к магии, пропущенной ошейником, не каралось, и потому Лайра обнимала источник. Его трепетная пульсация приносила успокоение. Даже скудные токи энергии восстанавливали её эфирную оболочку. Кольцо на роге изредка напоминало о себе, сжимаясь и заставляя Лайру вздрагивать. Но то была незначительная плата за то, чтобы, полностью сконцентрировавшись на единении, отбросить всё остальное.

Незаметно для себя Лайра погрузилась в дрёму. Но она не принесла облегчения: напротив, события этого долгого ужасного дня воскресли в памяти столь отчётливо, словно Лайра переживала их повторно. Они представлялись ей бурей, от которой она изо всех сил убегала по пыльной знойной степи. Тень над ней нарастала; шум ветра в ушах заглушал прерывистое дыхание, песчинки стучали по затылку, гладили по щекам, проносились мимо. И в какой-то момент она осознала, что не бежит, а хромает, едва переставляя ноги во всё растущем слое песка. Она подняла голову — и не увидела солнца. Небо закрывала тёмно-оранжевая муть. Она не была однородной: в ней перемещались силуэты, завихрения порождали секундные фигуры, которых Лайра не желала узнавать. Облако устремилось вниз. Она закрыла глаза…

…и закашлялась от вони. Мир вокруг подпрыгивал вверх-вниз, и голова Лайры раскачивалась в такт с этими прыжками, сталкиваясь с чем-то большим и неожиданно мягким. Не сразу она поняла, что свисает с плеча толстяка, а поняв — инстинктивно задёргалась.

— Ага, проснуась — прогудел он и, взяв её за шиворот, как котёнка, поставил на землю. Ноги Лайры подогнулись, но она нашла в себе силы не упасть.

— От и отлична. Топай!

От слабости звенело всё тело, но Лайра пересилила себя. Первый шаг едва не заставил её потерять сознание, однако второй приостановил безумное вращение сторон света и привёл обезумевшее пространство в относительную норму. По крайней мере, Лайра увидела город. Рядом скороговоркой забубнил горбун, но она ничего не разобрала: утробный бас толстяка дался ей легче.

На окраине их ждали. Рядом с одним из домов, который вблизи походил на развалины, стояла женщина в пёстром грязном платье. Она вымученно улыбалась, и многочисленные морщины, сотворённые этой улыбкой, делали её похожей на старуху. В иссушенных беспокойных руках подрагивал маленький матерчатый мешочек. Горбун вприпрыжку подбежал к ней, что-то возбуждённо говоря и показывая на Лайру. Затем выхватил мешочек, проверил его содержимое и вытащил пару маленьких пластинок, по виду деревянных. Эти пластинки он швырнул мнимой старухе; она суетливо бросилась подхватить их, но из-за неловких движений они выскользнули у неё из рук, исчезнув в песке.

Внимание Лайры привлекло шевеление в приоткрытой двери дома. На миг там показался ребёнок: сверкнули глаза, скрипнула тронутая дверь, по полу дробно застучали пятки.

Горбун не стал дожидаться развязки и махнул рукой, призывая продолжить путь.

Было пустынно, лишь изредка юркие тени, вжимаясь в стены, скользили мимо. От зданий веяло древностью. Грубо сработанные, крепкие, обильно украшенные щербинами и редко — ржавыми пятнами лишайника, они смотрелись истинными хозяевами степи, что терпят подле себя человека, как терпели в течение веков солнце, песок и ветра. Кое-где серовато-жёлтый камень прикрывала ветошь, которой, видимо, затыкали окна и дыры. В другое время и при других обстоятельствах город стал бы настоящей находкой для археолога, но сейчас Лайра отмечала особенности мира механически, бездумно. Сведения, что не касались положения в пространстве и не помогали обходить кучи мусора, улетучивались из её памяти чуть ли не быстрее, чем попадали в неё.

— Мао дал, — прогудел толстяк.

— Пойдё.

— Глянь её. Не выродок, на утраииую тянет. Баба ольше аарботала.

— Пеевать. Босс не люит, когда в коеле идно но. И я не юлю.

Пленители Лайры заспорили, и она перестала прислушиваться. Ей владела безучастность, тем более что некоторых слов она не понимала вовсе, а остальные безжалостно уродовались слюнявым ртом толстяка и безгубой щелью на лице горбуна.

В какой-то момент пухлая рука дёрнула гриву Лайры, приказывая остановиться. Оказалось, они пришли. Перед ними высился двухэтажный дом. Он разительно отличался от развалюх неподалёку. По местным меркам это был настоящий особняк: вокруг него шёл невысокий забор, сложенный из разномастных булыжников, на втором этаже имелся балкон с остатками перил, а во дворе царила относительная чистота. К дому жалась покосившаяся пристройка, очевидно, построенная куда позже остальных зданий, виденных Лайрой.

Вдруг дом со всем двором выдался вперёд, — художник оставил на холсте чересчур крупную каплю краски, и капля эта превратилась в часть картины, объёмная, оттягивающая на себя внимание. Переливы солнца на крыше ослепили Лайру. На краткий миг увидела она в мути ложного бельма родительский дворик, родной кривоватый почтовый ящик, маму на крыльце, её озадаченный прищур, нарождающуюся улыбку, — и видение исчезло, оставив после себя вспышку боли за лбом, ближе к переносице. Этот мираж ранил Лайру; хуже всего было исчезновение матери, на месте которой возник абориген, низкий и практически обнажённый, если не считать пары тряпок вокруг бёдер. Увидев троицу, он застыл как вкопанный. Его глаза впились в Лайру, и этот влажный, нагловатый взгляд своей дерзкой въедливостью, желанием проникнуть в душу и мысли (с этим она столкнулась впервые; другие бандиты интересовались ей исключительно как добычей) заставил её передёрнуться. Абориген расплылся в простовато-приторной улыбке, облизал губы и скрылся в доме.

— извра, — покачал головой толстяк, — не от бы я быть на месте. Ниче не останется.

— Босс струнит, — ответил горбун, но в его голосе прозвучало сомнение. — Он же не очет портить отноения с?

— Думаш, он её отдаст?

Горбун расхохотался и пинком погнал Лайру к открытой двери.

Внутри было прохладно. Прохладнее, чем она предполагала. В порыве внезапного облегчения Лайра почти упустила перемену, что произошла в её мучителях. Стоило им пересечь порог, они притихли. Горбун умерил свою скачкообразную поступь и двигался теперь больше скользя, чем шагая. Он согнулся ещё сильнее, едва не складываясь вдвое, точно на него давил потолок. Толстяк же сжался, живот его перестал булькать, а челюсти прекратили казавшееся вечным движение. Он то и дело поглядывал вверх — с практически религиозными почтением и страхом во взоре. Этим он пробудил в Лайре подобие интереса: неужто местные жители были так дики, что полагали во всяком скрипе проявление сверхъестественного? Может быть, верхний этаж был необитаем, так как они отвели ему роль пристанища какого-нибудь духа? Или дом был каналом к существу, живущему в небесах? Как всякий житель Миракулума, Лайра не верила в богов. Даже узнала о них из фондов ГПМ и долго потом ходила под впечатлением от того, к каким нелепым последствиям приводит отпечатавшееся в культуре невежество седой древности.

Как оказалось, в доме было два человека. Одного Лайра видела на улице; второй вынырнул из неприметного закоулка в чистый, но тронутый пятнами отвалившейся побелки коридор. Его внешность, столь непримечательная и серая, что Лайра едва не приняла его за оживший выступ в стене, совершенно вылетела из её памяти, как только он прошёл мимо, молча, тихо, как призрак.

Переговаривались бандиты приглушённо, едва ли не шёпотом, утвердив Лайру в мысли о дикарских обычаях. И это странным образом возвысило её перед ними; она увидела в них не жестоких и непонятных существ, чья логика была выточена столетиями в безумном мире, но заблудших, запутавшихся созданий. Вряд ли их можно было спасти: работы для ГПМ виделся непочатый край, и прошло бы не одно поколение, прежде чем их потомки стали бы достойными гражданами своего отражения. Однако они, оставаясь для Лайры угрозой, превратились в несчастных, скованных омерзительной моралью и чудовищными традициями, которые были сформированы под влиянием среды. И Лайра осознала великую трудность оперативников Группы — воспринимать аборигенов как материал для будущего, не теряя ощущения, что они личности. Возможно, не такие, каких её соотечественники привыкли видеть на Миракулуме или Земле. Возможно, намертво закоснелые в проступках перед разумом. Но разве то была их вина?

На секунду озарение пронзило Лайру, и она полюбила этих людей, как младших, ещё совсем глупых братьев, которые не ведают что творят. Но любовь исчезла, когда Лайра встретилась глазами с аборигеном, которого увидела на крыльце. Его лицо напоминало обезьянье плоским носом, снизу подпёртым усами, что переходили в густые заросли бороды, и тяжёлой, выдающейся вперёд челюстью. Сходство это усиливалось, когда он заговаривал. Но глаза, в которых видна была напряжённая работа мысли, обращённой внутрь себя, в которых горел демонический огонёк, вспыхивающий, когда он смотрел на Лайру, выдавали в нём деятельный и нервный ум. Не будь она так поглощена щемящим до боли чувством неполноты, которым сопровождалась потеря магии, этот огонёк испугал бы её. Но его хватило, чтобы сжечь остатки мимолётной приязни. Лайра отметила, как человек отводил взгляд и снова глядел на Лайру, борясь с искушением и поддаваясь ему.

Бандиты собрались у лестницы, ведущей на второй этаж. С минуту поговорили — почти шёпотом, будто чего-то боясь, — и отправили наверх серого человечка. Пробыл он там недолго, вернувшись с ответом: «Идёт!». Затем он увенчал один конец полукруга, который за время его отсутствия образовали бандиты и, увидев Лайру, наспех привязанную к перилам, покачал головой.

— Ох, если б я… — и уставился в пол. Но против воли взгляд его косил в сторону Лайры, и на тонких губах, не вязавшихся с почти детской кожей, то и дело возникало: «Ох, если б я…»

Скрип открываемой двери взволновал людей. Тяжёлая поступь заставила их замереть, а Лайру — напрячься. В шагах слышалось что-то неправильное. Их было слишком много.

Она стояла сбоку от лестницы и потому не видела силуэт спускавшегося. Но момент, когда на скрипнувшую ступеньку рядом с её головой встало копыто, пропустить не могла.

— Сколько?

— Деяносто осемь, босс, — произнёс горбун.

— Девяносто восемь? Должно быть сто. — Голос пони в когда-то белоснежном плаще вонзался в уши Лайры. Он был отчётлив и тих, и в этом вкрадчивом спокойствии звенела сдерживаемая ярость.

— Ребяёнок Вильты, бабы с окаины, заметил вот её ядом с Гоодом, — и горбун ткнул пальцем в сторону Лайры. Пони обернулся к ней. Он оказался единорогом.

— Скот? Выродок? Утратившая? Или…

— Медальона или ярлыка при себе не было, босс.

— И вы дали Вильте две порции за неё?

— Да, босс. Думал остаить всё ам, но Прах дёнул дать…

Рог единорога вспыхнул, и голова горбуна дёрнулась — влево, затем вправо. Из ноздри его тонкой змейкой заструилась кровь. Он вытер её, избегая смотреть на пони.

— За неё на рынке дадут все двести, а наблюдательность мальчишки заслуживала десятки. Всегда стоит платить по счетам и не скупиться в мелочах. Преданность зарабатывают справедливостью.

Какое отношение к справедливости можешь иметь ты, варвар, промелькнуло у Лайры. Искажённое, извращённое, основанное на силе и страхе, как и всё это отражение.

— Да, босс. Конечно, босс.

Пони фыркнул, обрывая сбивчивые согласия горбуна, и обратил внимание на Лайру.

 — Что ж, не каждый день вы встречаете… Надеюсь, не тварь Праха. Впрочем, будь она ею, вас бы здесь не было.

Он приблизился к ней, изучая, как изучают товар на прилавке. Магией заставил открыть рот. Скучающее, почти отсутствующее выражение на его караковой мордочке контрастировало с глазами: они блестели высокомерием, осознанием того, что он прав, и прав всегда, несмотря на любые обстоятельства. Их покровительственное выражение подавляло Лайру, выбивало из неё мысли, оставляя желание упасть ему в ноги и молить о снисхождении за неведомо какую провинность, ибо он был строгим и властным правителем этих земель, олицетворением этого больного отражения. Он был тем, кто карает и милует, он решал, кому жить, а кому умереть. Даже в манере вскидывать брови, наткнувшись на что-то любопытное в Лайре, чуялось величественное, не умаляемое ни низким лбом, ни слабовольным подбородком. Вихрем пронеслись эти мысли. Но пони моргнул, и наваждение испарилось, осадком поселив в ней страх.

Верхние пуговицы плаща — Лайра вспомнила название, тренч, — были расстёгнуты, и на груди единорога поблёскивала цепочка. Не отрывая взора от Лайры, пони магией поднял цепочку, вытащив наружу простой каплевидный кулон. Поднёс его к мордочке Лайры, и тот нестерпимо засиял белым цветом, заставив закрыть глаза и отшатнуться. Белый сменился красным. Он проникал сквозь плотно зажмуренные веки, и слёзы потекли по щекам Лайры.

— Хватит! — крикнула она. И тотчас щека её взорвалась болью. Лайру швырнуло на пол, но верёвка, которой её привязали к лестнице, натянулась, удержала от падения. Лайра захрипела, заскребла ногами по полу, восстанавливая равновесие.

— Ты говоришь, когда тебе разрешу я. Когда меня нет, ты говоришь, когда тебе позволит кто-нибудь из господ, которых ты здесь видишь. Открыть глаза!

Лайра задрожала и подчинилась.

— Так-то лучше, — кивнул единорог. — Учишься. Под господами я имел в виду этих оборванцев. Когда меня нет рядом — они для тебя цари и боги. Где ошейник?

— Б-бо… — Единорог не дал договорить серому человечку. Достаточно было лёгкого наклона головы, чтобы тот бросился выполнять полуоформленный приказ.

Под ошейником подразумевали широкую кожаную полоску, с одной стороны испещрённую символами. Стоило единорогу обмотать шею Лайры, пахнуло палёным, и обжигающее тепло возникло на стыке двух концов. За теплом пришла сдавленность; Лайра судорожно вдохнула, ещё и ещё, пропуская воздух через глотку. Однако то, что случилось с первым глотком, вызвало почти экстатический трепет: в неё ворвалась магия. Немного, но достаточно, чтобы испытать эйфорию, блаженное чувство невесомости, сладкого в своём обмане всесилия, которое заставило её щёки запылать.

— Туго? Можешь ответить.

— Ту-го, — прохрипела Лайра.

— Отлично. Так и должно быть. Ошейники должны туго охватывать горло, врезаться в него, оставлять отметины, чтобы раб никогда не забывал: он — раб. Он — выродок. Он не достоин воздуха, которым дышит. Ты привыкнешь. А если нет, тем хуже для тебя.

Единорог сел на пол.

— Я Кибр, твой новый хозяин.

Магия бурлила в Лайре, требовала, обещала, вскруживала голову.

— А я Ла…

Хлёсткий удар по губам прервал её. Она облизала их, почувствовала металлический привкус. Привкус покорности.

— Твоим именем не интересовались. Кто владел тобой?

Меньше всего она хотела рассказывать про Миракулум, про отражения, про запаздывающую, о родной дом, как же запаздывающую спасательную команду.

— Я… я не знаю.

— Не знаю, хозяин. — Второй удар получился не менее болезненным, чем первый.

— Мы нали её на окраине Гоода, помните? — встрял горбун. Кибр не удостоил его ответом.

— И как поживает Прах? — спросил он Лайру.

— Прах, хозяин?

Кибр усмехнулся. Перед ним возникла полупрозрачная конструкция, налилась цветом, став похожей на осьминога с чёрными шариками на концах щупальцев.

— Во-первых, у рабов нет права на вопросы. Во-вторых, каждый раз, когда раб врёт, его наказывают плетью. И — раз!

Лайра дёрнулась. Вскрикнула. Заплакала.

Она продержалась недолго. В промежутках между всхлипами, сбивчиво и невнятно, комкая речь в соплях и слезах, она вывалила всё, что знала, про отражения, помощь ГПМ, раскрыла нехитрую историю, как очутилась здесь; начала про семью, но Кибр жестом остановил её.

— Говоришь, ты пришла из земель за Прахом? — Его глаза прищурились, губы сложились в некрасивую усмешку, портящую почти аристократический облик.

— Осс, чушь едь, — пробулькал толстяк. — Прожгла мозги, шляясь ядом с…

— Заткнись. Убирайтесь вон, все. Асмей, Мамон, останьтесь.

Бандиты один за другим безмолвно выбирались из комнаты, растворялись в доме. Горбун и человек, которого Лайра впервые увидела на крыльце, не сдвинулись с места.

— Итак, ты утверждаешь, что ты родом из Эквестрии? Что ты миновала Хребет и Разлом и забрела в Город?

— Слова «хребет» и «разлом» ни о чём мне не говорят. Но я родилась в Эквестрии, хозяин, — не удержавшись, Лайра содрогнулась в приступе беззвучного плача.

— Эквестрии… — прошептал Кибр. Внезапно он сорвался с места, нос к носу столкнулся с Лайрой. Губы его почти не шевелились, когда он без голоса произносил:

— И ты видела Селестию и Луну? Они живы? Они… живы?

— Я-я не понимаю, о ком вы. Хозяин.

Кибр отстранился, стёр с мордочки странное, исступленное выражение, которого не могли видеть стоявшие позади бандиты.

— Что скажешь, Мамон? — быстро спросил он.

— Завиается. Или необычная выенная. По-хоошему надо бы отдать Храггу, пусть азбиается, от кого смыась. Но… но… Хеа с два мы получим от него вдоволь поций. А стоит она доого. Очень доого. Чистая, новенькая, как вчеа одившаяся, — сказал горбун и потёр руки. — Можно оставить пока что. Бабьё теепаться не будет. Да никто не бует. Наод сминый, пиученный.

— Вчера родившаяся, — попробовал на вкус слова Кибр. — Действительно. Только песка многовато. А ты, Асмей?

— Куда вы, туда и я. Но выдавать б не спешил. Ладная, в хозяйстве сгодится. Единорог же. Токмо надо сперва обождать маленько, чтоб, если ворох подымется, не сесть по уши в дерьмо.

— Где шнырь Храгга?

— Малолл-то? Снова надирается до беспамятства, где ж ещё. Я ему из личных запасов пару порций выделил, а то вдруг под ногами путался б, когда б мы чё интересного нашли. — Асмей поморщился. — Ох и визгу от Мамона…

— Спускать воу на пионяего обованца… — начал было горбун, но затих под взглядом Кибра.

— Мне казалось, мы уже обсуждали этот момент достаточно. Когда шпики трезвы, они докапываются до любой мелочи. Когда они пьяны, то могут доложить разве что о цвете пойла в кружке. И специально для дней сборов у нас предусмотрен отдельный запас. Я не найду его у тебя в кошеле?

— Нет, босс, нет-нет-нет, я бы не посмел…

— Рад слышать. Эсраил обрадовался бы компании. И раз уж я о нём вспомнил, заприте выродка в его клети. Пусть посмотрит, к чему приводит непослушание. Асмей, поручаю её тебе. Мамон… Я недоволен. Возмести Асмею его траты... и добавь из своего кармана.

Горбун вжал бугристую голову в плечи, забормотал невнятные оправдания. Асмей же, напротив, расплылся в широкой улыбке:

— Спасибо, босс!

Но Кибр уже поднимался по лестнице, не слушая ни благодарности, ни извинений: уверенно и быстро шагал он, и невероятной казалась та растерянная радость, надежда и детская боязнь спугнуть чудо, что минуту назад наполняли его черты.

Асмей проводил пони глазами и принялся отвязывать Лайру.

— Ты уж не обессудь, — проговорил он со смешком, — был у нас один бегунок, так мы его, стал быть, безо всякого присмотру оставили, понадеялись на колечко. А он возьми и дай дёру. Насилу его потом откачали, уж больно шальной попался: на все тревожки наплевал. Ты ведь не такая, м? Глупостей не наведёшь?

Лайра не знала, риторические ли это вопросы и нужно ли отвечать. Так что в итоге она ограничилась тем, что неопределённо дёрнула головой.

— Это надо у ебя просить, — сказал горбун.

— А чё я? Сказали отвести — отведу. Мы своё дело знаем.

Мамон недоверчиво хмыкнул и вышёл из комнаты, оставив Лайру наедине с бородачом. А тот, покончив с верёвкой, задорно и с вызовом посмотрел ей прямо в мордочку, тотчас, впрочем, отведя взгляд.

— Ну, тронули. — И положил ей ладонь на затылок, примяв гриву. — Прям к хоромам провожу.

Лайра замялась, и он спросил:

— Что не так?

— А вода тут есть? Попить и сполоснуться хоть немного. Хозяин. — В районе правого бока начинался нездоровый зуд, и Лайра страстно желала, чтобы виновниками его оказались трущиеся о нежную кожу песчинки.

Секунду молчал Асмей; по телу его пробежала дрожь, и Лайра испугалась, что он разозлится. Но вместо этого он зажал руками рот, и из него полились странные звуки — смесь сдерживаемого кашля и переходящего в хрюканье чиха. Лайра с трудом догадалась, что то был сдавленный смех.

— Ох умора! Помыться! — хихикал Асмей полушёпотом. — Да ты, небось, от Механиков удрала! И чего тебе средь них не сиделось, живут-то всяко лучше, воду расплёскивают, водой зад умывают. А если серьёзно, — оборвал он себя, — ежели повезёт, ввечеру попить принесут. Ну а если нет, не обессудь. Помереть не помрёшь, но потерпеть придётся. И хозяином не зови, какой я тебе хозяин? А терь потопали.

Они спустились в подвал по каменной лестнице. Пользовались ею значительно чаще, чем её родственницей меж верхними этажами, и не раз Лайра брезгливо переступала наспех оттёртые сомнительные пятна, что прятались в сколах и впадинах.

Внизу их встретил раскат далёкого хохота. Послышались оживлённые голоса, ругань, перемежаемая дробным стуком о дерево. Лайра взглянула на Асмея и увидела, что он расслабился, даже обмяк. Внутреннее напряжение, сковывавшее его на первом этаже, ушло.

Неужели, подумала Лайра, бандиты придают такое значение всего паре метров, этой символической прослойке, отделяющей их от зловещего босса? Не кроется ли тут какой-то ритуал, тайный договор дележа пространства, который никогда не озвучивался участниками? Или всё дело в звукоизоляции?

Её мысль прервали пальцы Асмея. Они витиевато соскользнули с затылка по шее, приостановились на холке, чтобы отбить на ней лёгкий щекотливый мотив. Двинулись ниже — спина, поясница, — добрались до крупа, вызвав тысячу мурашек, съехали с хвоста, и ласка повторилась.

— Ч-что?

Глаза Асмея блестели. Лайру скривило от отвращения, и она уставилась в пол. Шагнула навстречу к голосам, но тут бородач, опомнившись, сказал:

— Нет-нет, туда.

И всю дорогу, весь этот показавшийся Лайре бесконечным лабиринт подземелий он гладил её потной ладонью. А когда наконец пришли — звонко шлёпнул рядом с хвостом. Не думая, Лайра призвала магию и примерилась было ударить извращенца. Кольцо на роге обдало её жаром, и она отпустила готовое плетение. Нет, не стоило ожидать лёгких путей.

— Ну-с, вот твой новый дом, — сказал Асмей, отпирая дверь. Лайру чуть не вырвало от звуков его голоса: подумать только, в какой-то миг она приняла бородача за нормального, относительно нормального среди этого сборища безумцев и убийц.

Она скользнула мимо него, не оборачиваясь, не желая видеть блеск глаз на одурманенном похотью лице.

Дверь захлопнулась, наступила тишина. Лайра по памяти добралась до подстилки, уложенной вдоль дальней стены. Потрогала ошейник, зашипела от боли, когда пара спёкшихся с ним шерстинок оборвалась.

Из вороха тряпья в углу раздался стон. Лайру тряхнуло мимолётным резким испугом. Видимо, это и был загадочный Эсраил, вызвавший гнев Кибра. Стон повторился.

В душе Лайры вспыхнули противоречивые чувства; она словно бы разделилась надвое. Одна Лайра была равнодушна ко всему. Она хотела лечь на подстилку, уставиться в невидимый потолок и забыть этот день — забыть глупое желание, стоившее ей свободы, забыть то, что она превратилась в игрушку варваров дикого отражения, забыть о том, как хотелось сделать хоть один глоток воды и смыть с себя грязь и побои. Другая, добавочная Лайра, мечтательница, что грезила о работе в ГПM, требовала помочь аборигену: посмотреть, что с ним, порвать тряпьё на нехитрые повязки, если таковые понадобятся, вспомнить весь арсенал лечебной магии, преподаваемый мимоходом на первом курсе. И Лайра даже припомнила пару заклятий; однако, держа их в уме и готовясь обратиться к страдающему аборигену, она вспомнила про кольцо. Будет ли оно против? И если нет, какое дело ей до внутренних разборок бандитов? И что произойдёт, если Кибру не понравится то, что она избавила Эсраила от запланированных им мучений?

Слишком многое навалилось на Лайру. Она растянулась на подстилке, и блаженное чувство единения с магией захлестнуло её. Усталость, удвоенная тугим ошейником и саднящими местами ударов, подавила протесты другой. Потом. Может быть, позже. Позже. Позже. По-о-о-о-зже…

Из дрёмы Лайру вырвало хриплое:

— Ты кто?

Вместо ответа она закашлялась, ибо ошейник не дал толком сглотнуть слюну.

Эсраил терпеливо ждал. Его посвистывающее тяжёлое дыхание растекалось по комнате, обволакивало её.

— Я? Я Лайра.

Её собеседник пошевелился, тихо выругался и прошипел сквозь зубы:

— Выродок? Утратившая?

— Понятия не имею. Объясните, кто это?

Прозвучавший смешок походил на карканье умирающего ворона.

— Прах к праху, верно?

— Я не… не понимаю, о чём вы говорите.

После паузы Эсраил пробормотал:

— Вот как оно… Вот оно как...

Лайра не осмелилась прервать наступившую тишину.

Глава 3.I

Разбудили Лайру громкие голоса, наполнившие комнату. Оказалось, Кибр послал за Эсраилом, но тот не поднимался на ноги и, даже после пары лёгких пинков, был неподвижен; сменился лишь темп сиплого дыхания. Теперь бандиты лениво переругивались у входа, позволяя коридорному свету облизывать их силуэты и резать привыкшие к тьме глаза Лайры. Она пошевелилась, провела опухшим языком по нёбу. В ответ на движения пришла боль, но лучи её, встрепенувшие тело, оказались неожиданно слабы. Неужели усердие пленителей было не столь велико, как она предполагала, нет, скорее ощущала тогда? Или за своё взялась природа, вооружившись великим инструментом жизни — приспособлением? Приспособилась ли я к новому миру, спросила себя Лайра. Отвела ли боли, жестокости и несправедливости место в разуме, тёмный и грязный чулан вроде того, где сейчас лежала? Чулан, монстр из чулана. Неужели он существует, будет существовать, если взрастить его в питательном субстрате ненависти, невежества и страха, поверить в него и дать ему волю? Детские страхи одержали верх над разумом, боязнь неведомого победила. Этот мир — мир испуганного и опасного Ребёнка.

Люди наконец договорились. За работу взялись серый человечек с толстяком. Толстяк вальяжно, но с определёнными усилиями протиснулся внутрь, двигая челюстью. Раз за разом он будто ненароком подставлял выпирающее пузо человечку, который суетился вокруг Эсраила, всё никак не мог ухватиться поудобнее и неизменно натыкался на живот напарника. Человечек морщился, начинал говорить, замолкал на половине слова и, огибая препятствие, спотыкался о Лайру. Это пробуждало в нём поток ругани, он заносил ногу для пинка, но за миг до удара его обуревали сомнения: а если узнает Кибр? а если не одобрят товарищи? а если Лайра затаит злость, будет мстить ему в рабской манере — подло и мелочно? Лицо его темнело, он опускал ногу и заходил с другой стороны, чтобы нелепая пляска повторилась. Лайра не считала себя хорошей физиономисткой, но серый человечек выплёскивал эмоции до того явно, был до того лишён глубины, что ей не приходилось предпринимать ровным счётом никаких усилий — достаточно было наблюдать вполглаза. Попутно она старалась защитить от столкновений наиболее уязвимые части тела: подстилка была чересчур мала для такого столпотворения, но переходить на голый камень Лайра не хотела. К тому же её жгло едкое желание досадить одному из мучителей — низкое, недостойное истинной дочери Эквестрии чувство… И горчинка стыда отравляла сладость глупой мести.

Эта сутолока продолжалась ещё какое-то время, пока командирам — Мамону и Асмею — не надоело потешаться над нелепой сценой и главным её актёром. Прозвучала резкая команда, человечек вздрогнул, схватился кое-как за Эксраила. И они вдвоём с толстяком понесли пони. Шкуру того полосовали рубцы — застарелые и свежие, которые от неосторожных движений открылись. Лайра увидела срывающиеся с шерстинок тёмные капли. Эсраил впервые за вторжение людей застонал, протяжно, мучительно.

Бандиты ушли; задержался только Асмей.

— Не помирай тут. Скоро и о те вспомнят. Надо обделать кой-какие делишки.

Когда дверь за ним закрылась, Лайра ощупала подстилку. Где-то её копыто натыкалось на мокрое; она собирала сено вокруг и выбрасывала на камень. Убедившись, что подстилка очищена от крови, Лайра устранила проплешины и легла. Сон не шёл, взбудораженное вторжением тело не хотело успокаиваться, и Лайра слушала, как в груди стучит сердце.

Песок… Всё началось с песка. Он окружал её с тех пор, как она попала сюда. Он прятался в шерсти, лез в рот, попадал в глаза. Он проникал всюду. Он был свободен. Как хотелось ей рассыпаться мириадой песчинок! Выбраться из этого подвала на сапогах, на штанах и мешках, поймать течение ветра и улететь далеко-далеко, в пустыню и дальше — через загадочный Разлом в Эквестрию, прочь от страшных людей и ещё более страшных пони.

А что такое здешняя Эквестрия? Насколько было известно Лайре, ни одно отражение прежде не достигало единства. Миракулум не встречался с Землёй, пони и люди жили раздельно. Только её реальность смогла развить магию и науку достаточно для того, чтобы проникнуть в параллельный мир, только она достигла пика — и в момент наивысшего триумфа отбросила сонм отражений, искажённых каждое по-своему и одинаково несчастных. В том заключалась великая вина, на том зиждилась великая миссия — починить сломанное, вернуть гармонию вселенной.

Никто из бандитов не удивился, увидев её. И это, если вспомнить других пони, Кибра и Эсраило, было естественно. Они не выглядели посторонними, чуждыми тому укладу, в который вторглась Лайра — не по своей воле, но что это меняло? Ни в одной книги из библиотек ГПМ не упоминались отражения, прошедшие слияние. А значит, значит, либо она попала туда, где ещё не побывала нога оперативника, в отражение, ещё не занесённое в каталог, случайное среди миллиардов иных… Но почему её направило именно сюда? Кабиной пользовались недавно, Лайру наверняка перебросило по предыдущим координатам, по которым перемещались работники Группы. Техник мог что-то напутать, не сохранить введённые им данные, и по умолчанию сработали старые, иначе всё бессмысленно, совершенно бессмысленно, и надежды нет.

Итак, отражение, в котором она очутилась, находится под обработкой Группы, по-другому и быть не может. Но тогда откуда на Земле пони? Или на Миракулуме — люди? Быть может, это часть глобального эксперимента, и ГПМ допустила утечку сведений. Тогда Эквестрией для местных является мир Лайры, нечто недостижимое, небесно-божественное, рай на земле. И если предположить, что одна из рас не отсюда, что она из мира Лайры... Нет, полнейшее безумие! ГПМ действовала отдельными агентами, внедряющимися во все слои общества отражения, и эти агенты меняли восприятие аборигенов постепенно, эволюционно приводя их от дикости к цивилизации. Таким образом развивали уже много миров, и не было видно конца-края заботам. Но организация появилась сравнительно недавно, и плоды её трудов созреют не раньше, чем через пару поколений. Строить утопии без кровопролития невероятно сложно, однако в преодолении трудностей ради других и кроется наивысшее счастье. Пускай первое открытое отражение, Земля-1, уподобится изначальному миру тысячу, две тысячи лет спустя, но с этим обращением процесс пойдёт быстрее. И в далёкой перспективе ГПМ приведёт к единому знаменателю расщеплённое по недомыслию Твайлайт Спаркл и Робинзоном.

Но что, если руководство Группы решило не ждать? Что, если они набрали добровольцев-пони и населили ими Землю, держа в уме перевоспитание через пример? Нет, Лайра отказывалась верить в это. Другая внешность вызвала бы отторжение у примитивных умов, пробудила бы расизм, другое мироощущение привело бы к войне с печальным, очевидным и никому не нужным исходом. К тому же на ассимиляцию ушло бы не одно поколение, которого у ГМП попросту не имелось. И скрыть набор поселенцев с прочими хвостами этой глупейшей операции было бы невозможно даже с ресурсами, которыми располагала Группа.

На всякий случай Лайра воскресила в голове подробности встречи с Кибром, но ничего, кроме вспыхнувшего чувства унижения и слабости, этим не добилась. В высокомерном единороге-садисте не было ни капли её Миракулума.

Из разрозненных фактов следовал единственный верный вывод: это отражение нашли совсем недавно, ещё не успели изучить и передать материалы в общие библиотеки. Лайра глубоко вздохнула. Новость о цельном отражении произвела бы настоящий фурор на родине. «Какое везение — узнать всё самой. Горячие новости, смотри не обожгись!» — горько подумала она. Остаточное подозрение наполнило её: как правило, Группа действовала оперативнее, так что данные первых дней появлялись в фондах едва ли не в виде необработанных отчётов полевых служащих. Но никаких сведений о необычном отражении не припоминалось. Быть может, что-то случилось с целостностью её памяти? Быть может, слившиеся миры давно стали фактом, о котором не говорили в силу его обыденности?

Лайра пробежалась по воспоминаниям. Ранние отрывки жизни, похожие на окрашенные сепиевым туманом четырёхмерные картины из цветов, запахов и желаний, школьные забавы, не к месту попавшееся наказание за съеденный с подругой пирог, предназначавшийся для гостей, робкие шаги во взрослую жизнь… Нигде не чувствовала она странных прорех, пустоты на месте утраченных эпизодов. Подобравшись близко к порогу, за которым начинался новый мир, Лайра остановилась, не желая бередить свежие раны. Но и без того возбуждённые излишним усилием воспоминания вырвали у неё тихий стон. Отчаяние, замолкшее было при работе мысли, вернулось и принялось мстить вдвойне, сдавив грудь, шепча на ухо, что Лайре не вернуться домой, не увидеть родного солнца и тёплой и чуть стеснительной улыбки Санлит Пафа, не почувствовать объятий матери. Терпковатый вкус утреннего кофе, вылазки на природу с друзьями, походы в величественный и припылённый музей археологии, брызги воды, взрезаемой парусником среди её робких и ненастойчивых попыток очутиться в яхт-клубе, — тысячи мелочей, из которых состояла её жизнь, утрачены безвозвратно. Мираж Понивилля возник перед ней, манящий, недостижимый.

В горле застрял ком. Она жаждала смыть его наплывом слёз, почувствовать немилосердное, жгучее облегчение. Но влага не подступала, не затмевала её внутреннего взора, перед которым расстилалась дорожка, что петляла сквозь парк прямо к университету и тихо хрустела гравием, общаясь с идущим по ней. В середине умозрительной прямой меж домом и институтом от неё шёл заворот к двум кривым, сомкнувшимся деревьям. Их слившиеся кроны давали приют от яркого неба широкой и длинной скамье, с которой удобно было кидать хлебные крошки уткам, что плавали в близком пруду. На этой скамье любил отдыхать с книгой отец, и нередко маленькая Лайра проводила с ним вечерние часы, кормя уток и слушая, как он зачитывает ей любимые отрывки. Голос его, становившийся глубоким и мягким, так сильно отличался от привычного, что содержание отходило для Лайры на задний план: уловить бы знакомые нотки! Морской волк, живший в эпохе до слияния, пройдоха, что выдавал себя за учёного странника, чтобы его приютили на ночь в деревне, — когда в них проступала родная фигура, Лайра заливалась хохотом. Поймала! Папа останавливался, с улыбкой глядел на неё, и она обнимала его, призывая продолжать.

---

Было по-утреннему свежо. Пахло притоптанной травой и чуть-чуть смолой. Ветерок скользил среди деревьев, срывая с крон последние капли, оставленные ночным дождём. В просветах между листьями ярко синели клочки неба.

— … и кобылку: цок-цок-цок, выходи водить, дружок! — Копыто показывало на Лайру.

Круг жеребят рассыпался. Они поскакали к поляне, где стояли наспех поставленные шалаши. Лайра и рослый для своих лет земнопони проводили их взглядами. Его имени она не помнила, но знала, что он был старший и поэтому думал, отвечает за остальных. Сначала ей казалось, что он зазнался. Ещё бы, как не зазнаться, когда ты один получил метку! Но потом она поняла: случись что, взрослые спросят с него. Так что он всего лишь серьёзно отнёсся к той ответственности, которую возложили на него большие: следить за малышами. Лайра себя малышом не считала. Но разве можно было объяснить это, не наткнувшись на понимающие улыбки?

— Помнишь правила?

— Ну ты и спросил.

— Точно-точно? Ну смотри, — и он побежал к остальным. Лайра проводила его взглядом и хмыкнула. Зря он переживает. Вся окрестная детвора играла в помощников. Но стоило признать, сегодня местные буквально растворились в Эпплах. Много Эпплов приехало на свой семейных сбор. И кто знает, что, если в его краях правила действительно были другие?

Лайра прочистила голос и начала громко считать: один, два, три… Дойдя до десяти, она крадучись направилась к лагерю. Нужно было застать туземцев врасплох. Нельзя, чтобы они успели разбежаться далеко. Изрядно заросший лес помогал ей прятаться в зелени. Но ступать нужно было осторожно: под копыта так и просилась сухая веточка. Этот лес не напоминал те причёсанные скучные парки, которыми полнился город. Нет, в его облике таилось нечто загадочное, почти дикое. И это, вместе с предостережениями взрослых о том, как легко тут можно потеряться, будоражило кровь Лайры. Подстёгнутое воображение шепнуло, что она нашла Зловещие Дебри. В них прячутся двухголовые монстры с тремя глазами и пятью ртами. В них споры странных плотоядных растений могут свести с ума и завести исследователя прямо в цветочный зев. Но долг оперативника Группы был превыше всего, превыше страха и других личных слабостей. Она искала аборигенов. Она подарит им свободу от невежества и предрассудков, от злобы и воинственности.

Впереди послышались голоса. Кто-то немузыкально, но громко пел. Меж кустами наметилось движение. Лайра остановилась. Прижалась к земле, вдыхая душистый запах подстилки. Пение продолжалось. Не заметили!

Тук-тук-тук, стучало сердечко Лайры, словно барабаны древних племён. Она осторожно отодвинула мешавшие ветки.

Перед ней лежала поляна. На ней стояли шалаши, как в книжке про древние времена. В прошлом году Лайре подарили такую книжку. Рассказы о доисторическом быте перемежались там картинками пони из разных племён и их хижин. Лайре было жалко дикарей. И отчего они не дотерпели до эпохи всеобщего счастья? Оставили после себя дома, утварь, одежду — частички своей тайны. А сами пропали.

У самых шалашей сидел старший земнопони. Он наблюдал за остальными. Некоторые выстроились в круг и устраивали пляски около воображаемого костра, кто-то плёл корзинку из травы. Один пегас стучал копытами друг о друга, имитируя бубен, и выводил гортанную ноту. Это его пение услышала Лайра.

Выскочить сейчас и, не разбирая, кто перед ней, начать пятнать всех подряд? Нет, не так поступают открыватели миров. Они не боятся, не нападают на аборигенов исподтишка. Они открыто выходят к ним, предлагая свою помощь. Так следовало поступить и Лайре.

Она разогнулась и отважно ступила на поляну. Пегас с бубном замолк, танец у костра прекратился. Безмолвно и настороженно смотрели на Лайру дикари.

— Я пришла с миром! — воскликнула она. Вперёд вышел вождь. Только сейчас Лайра заметила в его гриве торчащую на макушке кисточку, как бывает у жеребят. Это насмешило её, но она сохранила серьёзный вид. Глупо портить игру.

— Ты чужак. Чужаки не нужны. Уходи.

— Но я дам вам мир и порядок! — Лайра сделала лёгкий шаг вперёд, напряглась.

— Чужого нам не надо. Уходи, — гордо вздёрнул голову вождь. Он точно увидел её движения. Теперь вопрос заключался в том, сумеет ли она…

Лайра сиганула вперёд — и коснулась копытом груди вождя, дёрнувшегося было убегать. Тотчас вокруг завопили. Напуганные дикари рассыпались во все стороны. Только и успевай ловить! Лайра настигла ещё троих, прежде чем за последним беглецом затих шум продираемых кустов. Остались только обращённые и она сама.

— Чего ж не драпанул? — спросила она старшего.

— Какой вождь бросает своё племя? — торжественно произнёс он и, наткнувшись на её взгляд, добавил: — Хотел, да не успел.

Лайра оценивающе посмотрела на подчинённых. В основном малыши, с такими хорошего сена не насобираешь. Но исследователь должен находить выход из любой ситуации.

— Стройтесь в цепь, — скомандовала она. Обращённые встали в линию. Лайра её слегка переделала: маленьких в центр, больших по краям. Если аборигены будут прорываться сквозь шеренгу, более взрослые жеребята схватят их. Будто сожмётся кулак.

Лайра в последний раз оглядела поляну и смело направилась в сторону, куда побежало большинство дикарей. Подчинённые потянулись за ней.

Первые плоды задумки Лайры стали видны сразу. С дикими криками из-под кустистой ели полезли дикари. Хвать-хвать! Поймали! Два касания, и новые обращённые встают в шеренгу.

На пути то и дело вырастали препятствия. То заросли слишком густые, то яма чересчур широкая попадались. Цепь приходилось разрывать, и дикари пользовались лазейками сполна. Однако и с этим улов вышел отменный. Лайра пересчитала обращённых, когда добрались до малинника. Дальше него условились не заходить.

— Почти половина! За первый заход!

— Ближе к трети, — сказал вождь, уже бывший.

— Где твой рог и борода, Старсвирл? — хмыкнула Лайра.

— Дома лежат. Чтобы считать уметь, они не нужны.

Вторым начёсом пошли поперёк старого. Это принесло ещё с десяток подчинённых. Массовость дикарей встала под вопрос, и Лайра организовала патрули. Обращённые втроём-вчетвером лазали по валежнику, протряхивали густые кусты. Работа шла споро, голоса жеребят тревожили лесной воздух без отдыху.

Вождь шатался рядом с Лайрой. С одной стороны, это было полезно. С его помощью любого пони можно было удержать на месте, пока его пятнали. С другой — уж больно походило на то, что за Лайрой присматривали. Ей это не нравилось. Она сама дарила обитателям отражения цивилизацию. Без подсказок какого-то Эппла.

Наконец, почти все пони были пойманы. Лайра сосчитала всех обращённых.

— Один остался, — сказал вождь, опережая её. Она нахмурилась. Кто, в конце концов, водит? Но некогда было обижаться. Если остался один, значило это одно. У последнего дикаря есть шанс испортить всё, что таким трудом создала Лайра. Он может запятнать её, и она проиграет. И тогда все обращённые вернутся к первобытной жизни. Допустить это было решительно невозможно. Требовалось организовать охрану, и…

— Мы с братом будем около тебя, — вождь кивнул в сторону пони, у которого на голове имелась почти такая же кисточка, как у него. Только поменьше. — Так у него и шанса проскочить к тебе не будет.

Лайра фыркнула:

— Я здесь главная, мне и решать. Обойдусь без вас. Ищите дальше, а я пойду одна!

В ней кипело негодование. Почему всю игру он лез быть первым? Потому что считал себя взрослым? Но это она, она придумала, как ловить дикарей! Она развернулась и, не слушая возражений, зашагала от собрания. Зашагала медленно, чтобы не подумали, будто она убегает поплакать. Плакать её и в самом деле не тянуло. Но мальчишки вечно считают, что кобылки готовы удариться в слёзы по любому поводу. Не стоило давать им пищу для болтовни.

Остановкой для неё стал бойкий ручеёк, пробивший себе путь среди корней. Это была вторая граница, и дальше идти смысла не имело. Лайра посмотрела в воду. Было слишком мелко, и своего отражения она не увидела. Она прислушалась к звукам переклички: пока не поймали. И где же спрятался последний беглец?

Над Лайрой захлопали крылья, и миг спустя на неё свалился кто-то тяжёлый. Не удержавшись, Лайра вскрикнула и грохнулась прямо в ручей. Её схватили и бережно подняли.

— Прости, я не хотел. Но ничего, от купания никто не умирал, да?

Говоривший был пегасом. Он был последним дикарём. И его счастливая мордочка с поспешно натянутым виноватым выражением говорили: я победил.

— Так ты… на дереве? Умеешь летать?

— Ага. Недавно научился.

Лайра закусила губу, пытаясь удержаться от гримасы. Не помогло. Наружу рванулось рыдание. Тихое, без всхлипов. И как она не догадалась, что нужно проверять и верхушки? Наверняка кто-то знал, что среди них есть летающий пегас. Знал и не сказал. А теперь из-за её самоуверенности игра… нет, при чём тут игра… потеряно будет целое отражение. И пони продолжат жить в дикости и невежественности. Потому что её высокомерие, её желание быть самостоятельной всё испортили. И прав был вождь в своих косвенных подозрениях. Не могут кобылки правильно организовать ловлю. А когда они это понимают, то плачут. Глупые маленькие кобылки. Лайра шмыгнула носом, встряхнулась и обернулась к воде. Умыться.

— Эй, ты чего? Обиделась?

— Нет.

— Не хотел я тебя в воду швырять. Оно случайно.

— Ничего.

— Так ты из-за игры, да?

— Неважно.

Пегас обошёл её, сел рядом.

— Да ладно тебе… Хочешь, я скажу, что ты меня запятнала? Другие ещё не подошли, никто пока не видел.

Лайра удивлённо посмотрела на него.

— Правда-правда?

— Правда-правда.

Лайра перестала шмыгать. Слезы закончились, точно перекрыли вентиль. Она заулыбалась и обняла пегаса. У него была рыжая шёрстка, но он всё равно умудрился покраснеть. Кажется, она видела его раньше, он, ясное дело, не из Эпплов. Но играть с ним не доводилось.

— Спасибо! — горячо сказала Лайра и, подумав немного, спросила: — Тебя как зовут?

— Санлит Паф…

Глава 3.II

Проснувшись, Лайра обошла закуток, где её заперли. Не то чтобы она искала лазейку, с помощью которой можно было сбежать. Куда деться из подвала с единственным выходом? Но лежать на месте представлялось занятием ещё хуже, тем более что Лайра на удивление хорошо отдохнула физически — будто одни лишь воспоминания о доме придали ей бодрости. Душевное же состояние… Лайра предпочитала ни о чём не думать. Пустота в голове заглушала не только тоску и моральные терзания, но и притупляла боль от ушибов, которыми её наградил горбун. Однако немыслие не уберегало от нараставшей жажды. Да и ходить кругами по тёмной комнате, уставленной различными вещами, на одних рефлексах не получилось: Лайра дважды споткнулась, во второй раз едва не рухнув на тележное колесо.

Быт узника был на редкость безрадостен.

Когда в коридоре послышались шаги, Лайра почти обрадовалась, настолько унылым было пребывание в подвале. Впрочем, вряд ли на поверхности меня ожидает спасательная команда, подумала она. Но там, наверху, присутствовала хотя бы иллюзия свободы, там светило солнце и небо сходилось с землёй в бесконечности горизонта, а не в холодной каменной стене.

Даже общение со здешними варварами было не настолько ужасным, как одиночество, принуждавшее к самокопанию и утопанию в болезненных воспоминаниях о счастливой жизни.

Возле двери завозились, и вошёл Асмей. В его руках Лайра после секундной рези в глазах из-за слишком яркого света увидела миску, наполненную… Пожалуй, месиво описывало её содержимое наиболее ёмко. Зелёно-коричневое месиво, которое пахло столь же неаппетитно, как и выглядело — в том Лайра убедилась, когда человек поставил перед ней еду.

— Заканчивай быстрее, надо ещё сводить тебя поссать.

— Я? Это… есть? — Лайра заморгала.

— Ну не в задницу ж пихать, — и Асмей засмеялся, смакуя шутку. Успокоившись, он добавил: — Воды тебе не положено, а там её сколько-то есть, так что выбор у тебя невелик.

Лайра зажмурилась и попробовала магией подтянуть к себе тарелку, но замерла, ощутив, как начало пульсировать кольцо. Пульсация эта отдалась в теле лёгкой болью и тяжестью в голове.

— Что, тревожик поймала? Э, нет уж, ты не магичь. Жди, когда босс даст добро.

— Как ты?..

— Морду бы свою видела в тот момент! Эсраил, бывает, такую же корчит, особливо когда рядом что-нить острое есть. А уж какое у него выражение было, когда он сбежать удумал, — словами не передать! Эт видеть надо.

Лайра наклонилась, вновь закрыла глаза и, старательно не дыша, начала лакать похлёбку. От непривычки к здешней еде её чуть не вырвало, но стоило блаженной влаге попасть в горло, отвращение сменилось диким желанием. Лайра едва не ткнулась носом в месиво, старательно облизывая плошку. Когда она закончила, во рту стоял мерзкий привкус недельной свежести тряпок, но жажда утихла. Асмей забрал посудину и махнул рукой в сторону выхода.

Шли они недолго, остановившись возле неприметной двери, которая вела в нужник. Человек пропустил Лайру внутрь, а сам остался в коридоре. Случайно заглянув в дыру в полу, Лайра не выдержала, и её вырвало. Бандит лишь усмехнулся донёсшимся до него звукам.

— Нежные мы какие… А впрочем, Прах с тобой! Босс почти обделал все делишки о тебе, скоро наверх пойдёшь.

— К-какие делишки? — осторожно спросила Лайра. Разговор вёлся далеко не в привычкой обстановке, но, слава разуму, Асмей оставался по другую сторону двери, пока Лайра отправляла естественные потребности.

— Как сделать так, чтобы тебя не забрал Храгг. Босс сейчас должен убеждать его шпика, что тебя купили на рынке. Вроде как один торговец ему должен, нужны ещё франты для правдости, но как по мне, всё будет на мази.

— Храгг?

— Пахан этого квартала. Напрямую, понимаешь, контачит с Механиками, говорят, и Барона видывал.

— То есть он главнее Кибра… э-э-э, хозяина?

Голос Асмея помрачнел:

— Главнее, не главнее… Порции мы ему отстёгиваем, а там хрен с ним. Закончила?

Лайра вышла, и бандит отвёл её обратно к импровизированной темнице, по пути навязчиво поглаживая. Пока он лязгал связкой ключей в поисках нужного, Лайра осмелилась на ещё один вопрос:

— И как долго я ещё буду здесь, внизу?

Асмей пожал плечами.

— День-два. Может, больше, может, меньше. Почём мне знать?

Он запер её и ушёл, довольно насвистывая фривольный мотивчик, смысл которого Лайра упорно пропустила мимо ушей. Она отряхнулась, сбрасывая скользящее послевкусие прикосновений Асмея, и улеглась на подстилку. Вновь подступила апатия, и Лайра почувствовала себя невероятно уставшей, хотя и не сделала ничего особенного.

---

Под копытами похрустывал чуть пыльноватый ковёр давно не видавших дождя листьев, — точно багровая дорожка протянулась в даль, и деревья, полуодетые, почтительно молчали, недвижимые ветром. Природа, уставшая от лета, приветствовала осень, но та не спешила появляться в своих владениях, и пустой трон оказался захвачен обнаглевшей от безнаказанности жарой. Лайра мимоходом подумала, что погодники, пожалуй, чересчур затянули с этим междуцарствием; стоило бы помочь законной владычице следующих месяцев взойти на престол.

Она улыбнулась образам, которые породила подстёгнутая последней лекцией фантазия. Далёкое смутное время пряталось в ежедневном, только потяни за ниточку: вкрадчивая улыбка не столь близкой подруги, попавшейся навстречу, виделась ей предвестником дворцового переворота; разносчик быстрой еды, несомненно, был соглядатаем тайной полиции, по совместительству подрабатывая штатным отравителем, а вон тот мускулистый мужчина прятал в скрипичном футляре топор — орудие смутно осознаваемой Лайрой профессии палача.

Лайра облизнула губы, отметив невесть как попавшие на них в безветрие песчинки. Они пробудили почти уснувшие в тайниках души воспоминания, и борьба с ними прогнала игривое настроение. Лайра почувствовала жажду. Стоило бы ускорить шаг, не отходя далеко, впрочем, от скудной сени выбранной стороны.

Дом, как всегда, выскочил из-за деревьев нежданным, точно щенок, радостный от встречи с хозяйкой. И мистики в его внезапном появлении не таилось никакой: безымянный дизайнер, проектировавший аллею, по странной прихоти воображения или выйдя из запаса лиственных пород, окончил её венцом молодых елей, которые кокетничали с облысевшими по долгу времени буками и вязами. Лайра привычно уклонилась от игольчатых приветствий, поджидавших её на отвороте основной дороги, и нырнула в родные пенаты неподстриженных кустов, покосившегося почтового ящика и декоративного заборчика.

Внутри было тихо. Должно быть, отец с матерью уехали в центр, чего за ними обыкновенно не водилось. Лайра бросила сумку на крапчатый кретон большого дивана, который стерпел выходку с флегматичностью существа, захватившего гостиную в эпоху доисторическую и намеревавшегося остаться тут много дольше текущих хозяев. Подле дивана умастился стеклянный столик, верный его подпевала, без кривоножья которого нельзя было в полной мере ощутить величие прямых и мощных столпов его соседа. Прозрачная поверхность газетного столика была чиста, за исключением объёмистого графинчика с забавной гранёной шляпкой и прижавшегося к нему стакана. Лайра укололо беспокойство: мама обожала оставлять здесь вышивку, за что отец не уставал отчитывать её мягким, смеющимся упрёком. Она рассеянно набрала воды, сделала глоток и поперхнулась песком. Слабая иллюзия развеялась, и Лайра, отплёвываясь, увидела, как содержимое графина желтеет.

— Ну и шуточки, — сказала она, отметив, как дрогнул голос, и пошла на кухню. Но и там не отыскалось влаги. Краны, послушные воле смесителей, выдавали лишь песок разного оттенка.

Лайра заморгала. Происходящее походило на сон, и самое время было проснуться. Но она не могла, и даже укусом ноги добиться удалось только пары шерстинок в зубах да припухлости, обрамляемой болью. 

Внимание Лайры зацепила картина, которой никогда не бывало в доме родителей: там тоже был дом, но другой, неряшливый, окружённый развалюхами, весь в песке, будто нелюбимый сводный брат этого, будто фотография отражения из кривого зеркала. И чем дольше вглядывалась Лайра в картину, тем больше фигур раскрывалось в ней из смеси аллегорического и эпизодического.

В сердце кольнуло ужасом. Откуда, как, зачем неведомая рука начертила знакомый только Лайре пейзаж? чья злая воля спустя месяцы после чудесного спасения и возвращения в Миракулум, после успешной экспедиции, после запинающегося признания Санлит Пафа и последовавшей за ней куда более ясной ночи решила напомнить о себе…

Куда исчезли родители? Почему она пришла сюда, а не к себе, к ждущему её пегасу?

По спине пробежался холодок, мгновенно сменился жаром — некстати услужливый мозг подсказал, пустынным. Лайру передёрнуло, и в копыта ударило желанием бежать. Такое же желание овладело ею совсем маленькой кобылкой, когда она увидела на крыльце дома гигантского пятнистого паука почти ей по колено. Паук всем своим хищно-раскинувшимся видом говорил: берегись, я из Вечнодикого! — и кроха помчалась обратно в спасительное убежище, вверх по лестнице, вторая дверь по коридору направо, — её комната, её маленькая крепость.

Лайра увидела себя со стороны, как она перебирает ногами, взмывая по лестнице. А позади остаётся паук, теперь песчаный, но не менее опасный, чем тот, лесной. И не было поблизости мамы, чтобы лаской унять детское воображение, чрез увеличительную призму пропустившее обыкновенного птицееда, что сбежал от эксцентричного соседа.

Громко хлопнула дверь, и Лайра оперлась о неё спиною, то ли измотанная, то ли удерживая неведомого врага. Но враг, если он и существовал, не показывался явно, и не было видно его глашатая песка. Выравнивалось сердцебиение, и Лайра взглядом обвела комнату, найдя её убранстве милое сейчас постоянство.

Она давно жила отдельно, и родители превратили обитель её детства в алтарь, практически в музей имени Лайры. Тщательно убранная постель, разложенные на крепком ореховом столе письменные принадлежности, книжная полка, на которой стояли несколько учебников и лихого вида приключенческая повесть, — на них не было ни пылинки, словно хозяин, завзятый аккуратист, только вышел и вскоре вернётся. Не сознавая, что делает, Лайра открыла несколько ящичков прикроватной тумбы, провела копытом по девичьим безделушкам. Мама (Лайра знала точно, что это была она) положила туда даже плетёную фенечку, первую из тех, что Лайра не удосужилась потерять за несколько лет активных игр.

Лайра перевела взгляд на ростовое зеркало, занявшее собой целый угол. Когда-то это оно представляло собой настоящий повод для гордости, ведь мало кто ещё мог разглядеть себя целиком в новом наряде или костюмчике. Его подарил папе друг, сказавший, что это была отбраковка эксперимента — что-то с оптикой, сложное и запутанное, и никто не стал вникать, ибо для повседневности его хватало с лихвой. Для него заказали резную оправу на морскую тему, и снизу, подпирая зеркало, поселились две русалки, которые хвостами гоняли вверх волны на дразнившего их морского конька.  За годы, проведённые с непоседливой единорожкой, зеркало не раз встречалось с вещами, кинутыми в него в пылу игр, а однажды повидалось с полом. Свидетельство этому — мелкая паутинка трещин — прочно поселилось в нижнем левом углу.  

Что-то зацепило Лайру в отражении, и она приблизилась к зеркалу, разглядывая вывернутый слева направо мир. Вдруг другая, зазеркальная Лайра мотнула головой и улыбнулась. Затем двойник подняла ногу и махнула копытом, подзывая к себе.

Странно, но именно в тот миг, когда её отражение ожило, Лайру покинул страх. Она встала вплотную к гладкой поверхности — ещё чуть-чуть, и они уткнулись бы носами.  

Двойник заговорила, и её голос был до странности знаком и одновременно совсем необычен. На периферии сознания Лайры мелькнуло: и другие так слышат меня?

— Разве так ведут себя оперативники ГПМ, скажи-ка? От любой трудности идут на попятный и плачутся, закрываясь в себе?

Лайра заморгала.

— В каком это смысле?

Её отражение прянуло ушами.

— В прямом, глупая! Разве положено жителю Миракулума, а уж оперативнику, от любой мелочи впадать в уныние? Наивно думаешь, что многим из них сильно легче, чем тебе?

Зазеркальная Лайра подмигнула.

— Но что я могу сделать? У меня нет никаких шансов спастись. Я затеряна посреди неизвестности! И разве не долг оперативника помогать заблудшим? Что ж, я и этого не могу сделать. Аборигены охомутали меня, точно варвары-земляне тягловую лошадь.

— Если ты будешь пускать сопли вместо действий, то, конечно, не сможешь. Но ответь: разве всё потеряно? разве ты на грани смерти? Нет и нет! Пока ты мыслишь и чувствуешь, пока ты можешь встать на ноги — ты жива и можешь бороться! Вспомни Сергея, его стремление стать оперативником. Его раз за разом валили, он терпел неудачу за неудачей, и что же? Он отчаялся и сдался? Нет! Он стал тем, кем хотел. И прямо сейчас ищет тебя. Верь, если ты веришь — ты непобедима.

Лайра вытаращила глаза, и её двойник зачем-то повторила это, превратив удивление в пантомимную пародию.

— Откуда ты знаешь?

Широкая улыбка расползлась по мордочке отражения. Этот хитрый вид был совсем не нов для учителей Лайры, знавших, что она задумала какую-то шалость, а для неё самой в лучшие отроческие годы значил немалую забаву, должную приключиться скоро.

— Секрет! Но с моей стороны наблюдать за всем проще. Так что хватит распускать нюни, покорение новой земли этого не потерпит. Тебе представилась уникальная возможность, так не испорти её и не своди себя с ума. Ты нужна этим людям и пони, Лайра. Ты нужна и своим родным. Так в чём беда взяться за голову и начать наконец делать правильные вещи? И тогда эту сказку ждёт счастливый конец!

Двойник отодвинулась.

— Верь мне. И верь в себя. Ты намного способнее, чем ты думаешь. Неужели такая умная кобылка позволит кучке дикарей, которых заждалось спасение, покорить себя? Сомневаюсь!

И она внезапно выбросила вперёд ногу. Кончик копыта коснулся носа Лайры.

— Бип, — сказала двойник и глупо хихикнула.

Лайра проснулась.