Бриз, приносящий мечту...

Бриз, приносящий мечту...

Шаловливая волна накатывала на берег и лизала копыта светлой земнопони. Ветер развевал ее длинную сине-розовую гриву. Глаза пони отражали облака, она была словно в трансе.

В своих мыслях пони плыла на настоящей большой яхте, с гордо реющими на ветру разноцветными флажками, с красивым золотым якорем на изящной цепочке, с могучими парусами, поддающимися лишь своенравному морскому ветру.

К земнопони подошел высокий белый единорог с длинной каштановой гривой и сказал, указывая в призрачные морские дали копытом и ловя подковой соленые брызги:

— Бон-бон, дорогуша, я принесла тебе маффин! Не хочешь попробовать?

Земнопони вернулась из небытия на землю и изумленным взором смерила с копыт до кончика рога белую единорожку с кокетливо завитой фиолетовой гривой. Единорожка держала на вытянутом копыте маффин.

— Вот. Держи, Бон! Самый свежий.

Бон еще некоторое время пялилась на Рэрити, затем протянула копыта, осторожно взяла маффин и с сомненьем посмотрела на него.

— Вкусный, наверное. У Дерпи взяла! Да что ты, ешь, не бойся!

Бон-бон осторожно положила маффин в рот. Некоторое время она сосредоточенно жевала его, а потом… выплюнула прямо на сверкающую водную гладь. Та тут же унесла остатки маффина в кристальные дали кораблей и красивых единорогов…

— Дерпи не умеет готовить, — осторожно сказала земнопони и протянула кексик Рэрити: — Передай ей, пусть ест сама.

Рэрити ушла, а Бон-бон, тяжело вздохнув, села на берег, свесив копытца по колено в чистую морскую воду. В мыслях земнопони корабль причалил к столичной пристани. Ветер развевал ее волосы, выбивающиеся из-под соломенной шляпы, а море посыпало копыта брызгами. Ветер подхватил шляпу и швырнул ее на морскую гладь. Красивый единорог, спускаясь по сверкающему на солнце трапу, телекинезом подхватил мокрую шляпу и опустил ее на голову Бон-бон.

Мордочка земнопони залилась нежно-розовой краской, когда на ее кьютимарку легло тяжелое копыто. Открыв глаза, Бон-бон обнаружила, что рядом с ней стоит белоснежный единорог с длинной золотистой гривой, ниспадающей на узкие, загорелые плечи.

— Принц Блюблад? Как? Откуда? – Бон-бон была просто в ужасе.

— Мы нашли этого единорога по заданным тобою параметрам и привели его сюда, — сказала, выходя из-за спины принца, розовогривая пони.

— Мы хотели сделать тебе приятное! – от всего сердца сообщила любительница яблочной водки.

— Но… но как?.. Какие параметры?

— О, прости, Бон, но понимаешь, ты сейчас спала, и во сне говорила какие-тот странные вещи. Мы поняли, что они – ну, это, твои высказывания! – описывают жеребца. И никакого иного, как Блюблада! Ты рада?

— Д-да… Очень! – пролепетала Бон-бон, чувствуя, как земля уходит из-под копыт, а к горлу подкатывается тяжелый комок.

— Но мы думали, что ты обрадуешься! Неужели что-то пошло не так?

— Все так! Так все! – вдруг нервно крикнула земнопони, и, вырвавшись из объятий принца, бросилась в изумрудные недра вечнозеленого леса.

— Все так! Вот все так, против меня! Знали ведь, что я… — бормотала пони, топая по тропинке в глубину леса. — Что я…. Что я не влюблена!

Глаза Бон-бон наполнились хрустальными слезами, морда покрылась розовой краской, и Бон-бон от души зарыдала, положив морду в траву. Изумрудная трава в пару с гривой Бон-бон развевалась, поддаваясь, как и могучие корабельные паруса, своенравному морскому ветру. Только теперь он гулял не на морских просторах, а в центре душного темного леса. И в сердце Бон-бон жил уже не волшебный парусник, летящий по воде под легким дуновением ветра, а душная лесная поляна.

Бон-бон промоталась по лесу два дня, а потом отчаялась, легла под куст, и ее веки сомкнулись.

Ей приснился тот самый единорог, только теперь не на борту волшебного корабля, ловящий подковами соленые морские брызги, а в комнате, у разбитого окна. Единорог разговаривал с подругой Бон-бон Лирой по телефону и говорил голосом Дерпи Хувс:

— Мне 24 года, я женат на вдове 44 лет, котоpая имеет 25-летнюю дочь. Мой отец женился на этой девушке и таким обpазом стал моим зятем, поскольку он — муж моей дочеpи. Таким обpазом, моя падчеpица стала моей мачехой, pаз уж она — жена моего отца. У нас с женой pодился сын. Он стал бpатом жены моего отца и двоюpодным бpатом моего отца. И, соответственно моим дядей, поскольку он — бpат моей мачехи. Таким обpазом, мой сын тепеpь — мой дядя. Жена моего отца тоже pодила pебенка, котоpый стал одновpеменно моим бpатом, pаз уж он — сын моего отца, и моим внуком, поскольку он — сын дочеpи моей жены. Так как муж матеpи кого-либо является его отцом, получается, что я — отец своей жены, pаз я — бpат своего сына. Таким обpазом, я стал своим собственным дедом.

— О, мой милый, незачем сердиться! Если ты умеешь печь маффины, конечно, — отвечала Лира, сидящая, как обычно, по-человечески на скамье в пригороде Кантерлота.

У Лиры был голос Рэрити.

— Извини, но я должен отплыть, у меня осталась девушка в вечнозеленом лесу, — гордо сообщил единорог, бросаясь в окно.

Он упал, и из его глаз и рта потекла морская вода, вынося корабль с этим же единорогом на борту в открытые неземные просторы. Впереди по пояс в воде, громко хохоча, стояла Лира в шляпе Эпплджек и пускала по морю корабли — маффины со вставленными в них мачтами из трубочек от коктейлей.

На следующий день Лира вышла из леса. Ветер снова развевал ее двухцветную гриву, но земнопони это было безразлично. Изумрудная травка покачивалась на ветру. По траве степенно шествовала золотисто-апельсиновая земнопони с длинными ниспадающими на узкие загорелые плечи и копыта косами с отблеском старого золота.

— Бонни, — сказала оранжевая кобыла, подходя к Бон-бон и медленно, осторожно поднимая на нее свой чистый изумрудный взгляд из-под густых, словно еловый лес, темных ресниц.

Бон-бон подняла на Эпплджек свои заплаканные ярко-голубые, словно горные сапфиры, мерцающие на платьях, сшитых Рэрити, глаза. Она рисовала копытом на песке грустные мордочки. Взгляд Бонни был туманным и печальным. Смайлики медленно переходили в красивое большое сердце.

— Бонни, — Эпплджек поставила свое сильное копыто на нежное глянцевое копытце подруги и копытом Бон-бон разделила сердце на две половины зигзаговой линией. — Понимаешь, Бонни, мы тебе зла не желаем! Я понимаю, твоя любовь с громким треском провалилась и тебе тяжело. Но…

Бон резко отвернулась и хлестнула Эпплджек хвостом по прекрасным изумрудным глазам.

— Бонни! Ты меня недослушала. Я хотела тебе сказать… Ну, в общем! Приходи сегодня вечером на пристань и все увидишь!

— Пристань! — Бон-бон просто вскипела. — Отвалите все от меня со своей дискордовой пристанью, будь она трижды проглочена параспрайтами!!! Не хочу я к вашему параспрайтовскому принцу, будь он пятсот раз проглочен существами, приведенными выше! Не люблю я его, понятно! Не люб-лю! Понятно? И того единорга тоже! — на этом месте Бон-бон развернулась к Эпплджек. Ветер трепал ее гриву и сдувал с глаз хрустальные слезы. — Он признался в любви Лире! Дискордова единорожка, ты отобрала у меня всю мою жизнь! Лира! — Бон-бон отвернулась от Эпплджек, устремляя свой мутный взор в небо. — Лира, ты мне больше не подруга. Ты лицемерка, как ты могла так поступить! Ты обманывала меня. Все это время ты обманывала меня. Мое сердце кровоточит! И если я утоплюсь, то…

— То тебя задавит яхта с единорогом на борту! — послышалось озорное хихиканье Эпплджек.

Вечером Лира пришла на пристань. На волнах покачивалась настоящая большая яхта с гордо реющими на ветру разноцветными флагами и якорем на изящной золотой цепи.

— Вы что, издеваетесь! — Бон сделала решительный шаг к воде и прыгнула.

Она знала, что плавать не умеет, и это, как ни странно, придавало ей пущей решительности.

— Нет! Бонни, не надо! Эпплджек мне все рассказала! — послышался сверху знакомый голос.

Бон-бон снова оказалась на пристани.

— Лира? — Бон-бон смерила взглядом от рога до копыт мятную единорожку. — Как ты…

— Эпплджек рассказала мне о твоих переживаниях. Не нужен мне твой принц. Даже параспрайтам известно, что мой особенный пони — это Хойти-Тойти, больше мне не нужен никто.

— Но ведь Хойти-Тойти — это…

— Ну да! Это артист. Я видела его, еще будучи жеребенком. Он был чуть старше меня. Хойти-Тойти мечтал стать модельером, и он сшил мне великолепное вечернее платье, я надела его, и тогда, на выпускном балу, оказалось, что мы в одинаковых платьях, потому что тебе сшила такое же одноклассница, как ее там…

— Рэрити. Ее звали Рэрити.

— Ах, да! Рэрити. Она сшила тебе платье, пародируя Хойти-Тойти, она мечтала следовать по его подковам. Вот мы и всегда вместе…

Бон-бон, поднимаясь на яхту, радостно засмеялась — через борт свешивался Хойти-Тойти.