Сто проблем стоматолога

2. Ангелы малой смерти...

За три часа до сцены в доме Туфа

Над Кантерлотом лил пробивной ливень. Смрадные серые тучи обливали водой несчастные асфальтовые трассы, грозя вот-вот поднять всю канализацию на поверхность. Сонмы зевак спрятались по домам и в кафе, надеясь переждать этот ливень.

Посреди туч пронеслось несколько пегасов. «Погодная команда Альфа, усилить дождь в Вечнозеленых кварталах! Выполнять!». Пегасы тотчас же ринулись в другую сторону, хитроумными маневрами усиливая ливень.

Внизу же творился самый настоящий ад. Пустые улицы, пустые скверы – давно Кантерлот, изнеженный высокогорным солнцем город, не видел столь бурных катаклизмов. И посреди этого водного хаоса на крыше дома и в воздухе рядом с ней виднелись две фигуры.

Одной была принцесса Селестия. Прикрытая сверху защитным контуром, по которому весь дождь стекал мимо нее, не моча крылья, она, медленно хлопая ими, лишь медленным взглядом сверлила маленькую стоящую на крыше земнопони.

Стоящая на крыше была плохо видна: намокшая, больная, кашляющая, она стояла, тем не менее, твердо, на вытянутых ногах и кричала на силуэт ее богини:

— Ты – фикция, а не бог! Я тебе трижды в день молилась, но тебе плевать! Конечно, плевать! Одна жалкая пони… Какое дело богам до жалких, изнуренных пони, а? Конечно, ведь можно закатывать пиры и устраивать огромные праздники! Не дело до скорбящих, а?

— Дитя мое, почему в твоих устах звучат такие грязные слова? Почему ты хочешь погибнуть с мыслью о том, что мир тебя предал? – твердо, но тихо спрашивала Селестия.

— Почему я не могу покончить с собой? Не ты дала мне жизнь, не ты! Ты только вредила мне собой с самого начала! Где ты была, когда я голодала и вынуждена была воровать, чтобы хватило на хлеб и молоко? Где ты была, когда я не смогла уехать к маме на новый год, потому что дирижабль отправился на сорок минут раньше? Где ты была, когда на день влюбленных я едва ли не дохла, надрываясь на двух работах, а этот скотина, которого я звала своим мужем, дома с любовницами хоровод водил? И ты будешь говорить, что ты о нас заботишься? Почему так сложно просто дать мне покончить с этим раз и навсегда? Где ты была, когда я рожала свою дочь? Почему ты позволила своей сраной природе дать моей дочке просто незабвенную радость в виде мононуклеоза? Ее уже три раза оперировали! Мне говорят, что она не жилец – слишком дорого обойдется для меня ее лечение! Бесплатная медицина для пони? Да нет конечно, не можешь оплатить налоги – хрен тебе, Дэйзи, а не бесплатная медицина? В чем был виноват мой ребенок? Лишь в том, что его лечение стоит, как одна твоя сраная дворцовая оргия со всеми послами стран нашего света? – орала земнопони, и ее глаза наливались кровью.

— Я всегда была рядом. Показать тебе кое-что? – спросила Селестия, и ее глаза залились светом, точно так же, как и глаза земнопони.

Внизу засуетились пони в форме. Несколько толстенных матов были уложены на землю кипой. Сверху и снизу суетилось множество пони, постоянно обмениваясь новыми указаниями и приказами.

Случаев суицида не регистрировали в Кантерлоте уже лет сто, и первая же попытка стоила того, чтобы пресечь это на корню. Один из лозунгов партии либералов, возглавлявшей кабинет министров Королевского Дворца, звучал так: «Жизнь всегда даст второй шанс». В программу входили меры пресечения суицидальных и деструктивных наклонностей в пони: инакомыслие по этим критериям давилось поступательно-постулатной системой образования и воспитания с детства в каждом индивиде, ибо это инакомыслие было достаточно опасно для Кантерлота в целом. В большом и перенаселенном городе ни одна гвардия и ни одна диктатура не смогла бы никогда полностью пресечь преступность и массовую демонизацию текущего правительства на фоне этой самой преступности(а-ля Селестия ничего не делает, только нажирается на налогах – именно то, что говорила сейчас эта пони), а для такого многоликого и разношерстого общества это было бы очень критично. Стоило бы отдать Селестии должное – спустя несколько десятилетий экспериментов была найдена формула, как подавить деструктивизм, развить противостоящий ему конструктивизм и при этом не превратить толпу пони в серую массу, не смешать все капельки в большую монотонную лужу. В отличие от различных диктатур, в Кантерлоте жила и процветала левая публика, не все были одинаково довольны властью: случались и митинги, и забастовки, но благодаря многолетней работе лучших психологов каждый раз подобные проблемы удавалось решать без применения силы вообще: удавалось выстроить конструктивный диалог, да и стороны конфликта каждый раз были заинтересованы не в радикальном, а в компромиссном решении проблемы: политика стопроцентной толерантности.

Такие вот события ставили под угрозу саму идею этого лозунга и могли спровоцировать волну суицидов, особенно среди молодежи. Так как из-за перенаселения уровень образования в среднем снизился, зачастую выходило так, что выпускник школы сегодня знал меньше, чем выпускник школы несколько десятилетий назад. Это ставило их в невыгодное положение – невозможность учебы в ВУЗ’е, низкооплачиваемая, «черная» работа. Сталкиваясь с материальными проблемами, а так же с собственной индуцированной ограниченностью, зачастую такие пони могли от проблем потерять вкус к жизни – и пока не было очень ясно, как с этим бороться.

Подобные акты саморазрушения могли спровоцировать целые толпы кидаться с крыш: для идеологически перенастроенного народа этот нонсенс стал бы рядовым аттракционом, и если позволить информации о таком разлететься, то кризис в Кантерлоте мог бы стать неминуем.

Селестия не любила заигрывания с обществом – поэтому приняла единственно верное, на ее взгляд, решение. Сразу же забил жуткий ливень, разогнав уличных зевак, после первой же попытки суицида, чуть только эта пони с бешеными глазами выпрыгнула на крышу, и Селестия в полный мах своих крыльев прилетела к ней в попытке успокоить.

Она показала ей прошлое – как ее шею еще в утробе обвила пуповина, и как Селестия вмешалась в это, развязав узелок ткани. Как ее мать написала в завещании: «Я очень рада, что ко мне не приехала дочь. Новый год должен быть счастливым праздником – ей нечего смотреть на мое больное старое Я». Как дирижабль потерпел аварию и двое пони погибли, а остальные поступили с ожогами в больницы. Как служба охраны семьи сумела добавить в ее чай, который она пила на приеме вирус мононуклеоза, чтобы избавить будущего ребенка от материнского сифилиса, который бы ей передал этот самый «отец», и что все документы на бесплатную операцию были уже готовы, когда она психанула и ушла из больницы с криками: «Никто нам не поможет, ясно».

Глаза пони открылись, и заслезились.

— Даже если это правда… Зачем все это? Зачем этот дождь? Зачем ты хочешь, чтобы моя кровь плыла по улицам вперемешку с нечистотами? Я не слепая, чтобы не видеть погодных пегасов, — спросила земнопони.

— Они и не прячутся, — с материнской теплотой в голосе ответила Селестия, — я всего лишь хотела, чтобы этот ливень прибил тебя к крыше и не дал тебе наделать глупостей. Жизнь всегда дает второй шанс, помнишь?

— Помню, — кивнула пони, и, казалось, расслабилась, — я теперь знаю все. Я теперь знаю, какая же я была дура. Не умею выбирать… Ничего не могу, не добилась даже спасения собственной дочери. Эх-х, знали бы вы, как меня саму от себя тошнит… Знали бы вы, каково это – знать, что ты – конченная эгоистка, которая не может даже оставить свое бренное тело в покое… Вечном покое…

Селестия смотрела на то, как пони подошла к краю крыши, посмотрела вниз, вздохнула и пошла обратно ко входу на лестницу. Уже почти дойдя до него, она еще раз посмотрела на Селестию и одними губами прошептала: «Простите, мой дорогой Бог,» — после чего вдруг резко рванула на противоположную часть крыши.

 — Нет! – крикнула Селестия и в ответ на ее крик из двери, что сразу распахнулась, в ее сторону вылетело несколько лассо, но ни одно из них не достигло цели: пони бросилась в другую сторону.

Пони в униформе подбежали к ней: «Где эта кобыла?» — спросил один из них, отдав честь.

— Там, внизу, — показала куда-то вдаль Селестия.

— Принцесса, мы понимаем, к чему это может привести. Скажем ее родным и близким, что у нее был сердечный приступ, и она упала на лестнице. Это объяснит и смерть, и травмы, патологоанатомическое заключение уже было готово на случай неудачи операции спасения, — сразу же сказал пони, — мы сожалеем о том, что не смогли остановить ее.

— Почему вы не бросили лассо сразу?

— Это и так не очень законно: политика стопроцентной толерантности, Принцесса, вы сами на ней настояли.

— Ясно… Делайте что надо, — Селестия покрутила копытом над собой и к ней сверху прилетели несколько пегасов в латексных костюмах и очках.

— Всем погодным командам разогнать тучи, а санслужбе отследить за канализацией. Все… Все кончено, — сказала Принцесса и, дождавшись, пока дождь кончится, сняла с себя щитовой контур, а затем медленно полетела к своему дворцу, стараясь заставить себя перестать оборачиваться назад.

…
С трудом разлепив глаза, Туф обнаружил, что в комнате не изменилось вообще ничего с того момента, как он лег – Деми не сделала ни одного движения, только лежала перед ним; разве что солнце слегка поднялось на горизонте своим краешком и теперь бликовало на лакированном шкафу.

— Я дур-р-рак, — подумал он, вспомнив про шприц, и сразу же прислонил ухо к груди кобылки. Впрочем, пульс был, дыхание было – и Туф слегка успокоился. «Нельзя было этого делать. А если я бы что-нибудь спровоцировал? Аритмию? Остановку? Я бы не пережил такого…» — слеза счастья выкатилась у него из глаза; встав и аккуратно поправив одеяло на своей любимой, он тихо спустился на кухню. Часы показывали пять утра.

— Что-то я рановато, — сказал сам себе Туф и заварил себе кашу. Проклятая овсянка заваривалась сегодня дольше обычного – или так просто казалось взбудораженному вчерашним поведением Деми единорогу? Однако ему, честно говоря, было абсолютно все равно – главное, чтобы Деми не проснулась и не натворила глупостей.

Была только одна проблема. Туф до сих пор не знал, от чего Деми натурально взбесилась – и это его пугало. Неопределенность, пожалуй, и была единственной причиной страха теперь – раз барбиталнатрий не спровоцировал ничего плохого, значит, ничего, кроме причины психоза, не осталось.

Поев свою пресную кашу и хлебнув солоноватой воды из кастрюльки на плите, он поднялся наверх. Деми все так же спала там, и на лице ее была видна лишь пустая безмятежность опьяненной барбитуратами девочки.

«Интересно, когда она проснется?» — подумал он, глядя на часы. Дозировка в полграмма в среднем держала пони средней комплекции пять-восемь часов, но Деми страдала панкреатитом, поэтому было непродуманным и глупым шагов давать этот препарат ей в такой большой дозе, да еще и во время психоза. Туф уже триста раз себя проклял, не находя места своей глупой голове, когда часы медленно отбили семь и от звона милая лилово-розовая кобылка проснулась.

Хотя «проснулась» — было громко сказано. Когда пони просыпаются, они хотя бы приходят в себя, прежде чем что-то делать – из глаз же этой кобылки сразу же полились слезы и она уткнулась в подушку.

Туф прилег рядом, успокаивая ее и говоря самые-самые нежные и добрые слова, на которые был только способен, наверное, целый час, прежде чем она отлепилась от подушки, обняла своего мужа и намертво влепилась теперь уже в него, плача в его темную шерстку, от чего та темнела только больше.

Наконец, терпение единорога кончилось. Кое-как оторвав ее голову от своего плеча, он посмотрел ей в заплаканные глаза, под которым уже начали собираться фиолетовые пятна.

-Деми, послушай. Что бы ни произошло, я всегда рядом, я всегда готов помочь. Но если ты расскажешь мне, что произошло, я думаю, вместе уладить эту проблему будет гораздо проще, — твердо сказал он, вложив все стереотипные свойства своего пола в эту фразу: стальные нотки мужественности на фоне раскатистого благородства и всемерной мягкости понимания.

Она, кое-как, продираясь через собственные всхлипы, сказала: «Моя сестра… Там… В Кантерлоте… Мне принесли письмо… Оно там, внизу…» и снова уткнулась в подушку.

Предпочтя оставить ее наедине со своим горем и презюмируя, что ее сестра или умерла, или сильно покалечилась – с чего бы еще начинать такую жуткую истерику? – спустился вниз.

Действительно, там в красном конверте лежало небольшое письмецо, оформенное по всем Кантерлотским стандартам. Отправитель был ничего плохого не предвещающий – «Служба переписи и контроля численности населения г. Кантерлота», но вот внутри таились поистине адские слова, от сути которых, наложенной на раздражающий своим официозом канцелярит, душа опустошалась в одно мгновение. Письмо гласило:
«Уважаемая мисс Нордлэнд Демихуф!

Наша служба с величайшим сожалением информирует Вас, что двадцать четвертого июня в три часа ночи Ваша сестра, Нордлэнд Диззитайм, получила сердечный приступ в результате резкого повышения атмосферного давления(предположительно), вследствие чего упала с лестницы и получила крайне тяжелую травму головы. В состоянии клинической смерти она была госпитализирована в Кантерлотскую Больницу, но реанимационные мероприятия окончились неудачно, что привело к биологической смерти. Сожалеем об утрате. Свидетельство о смерти №1005-2875 передано в похоронное бюро №2, если вы желаете внести коррективы в место захоронения, обратитесь в бюро лично.

Так же информируем Вас, что у покойной осталась несовершеннолетняя дочь Халфтрайт Морнинглайт. По федеральному закону «О Семье», п.п. 6-12, право на опеку присваивается Вашей семье вплоть до достижения ей 18-летнего возраста, что составит 13 лет, 4 месяца и 5 дней. Просим Вас принять во внимание, что несоблюдение возможности реализации своего права на опеку или присвоения права другому лицу(в т.ч. юридическому, аккредитованному государственно или имеющем лицензию на опекунство) уголовно наказуемо. В случае желания сохранить право на опеку при недостаточном доходе семьи вы имеет право получить государственное субсидирование согласно п.п. 8-14 «О Семье».

Спасибо за понимание. Выражаем глубочайшие соболезнования.

Служба контроля численности населения г. Кантерлота,

Улица Затмения, дом 16, корпус 1»
Заверенное гербовой печатью письмо оставило Туфа в недоумении, которое сменилось грустью. Он снова вернулся наверх, и, одними губами сказав: «Я прочел,» — прижал ее мордочку к своей груди и несколько скупых слез выкатились из его глаз.

— За что это все? Почему именно с ней? Почему ни с кем другим? – всхлипывала Деми.

— Не знаю. Я не знаю. Деми, послушай, у меня к тебе просьба. Я вынужден буду уехать в Кантерлот, там жеребенок… — сказал он.

— Я поеду с тобой, — сразу же отозвалась Деми, — я приду в себя и мы обязательно поедем.

— Нет, — твердо сказал Туф, — я не позволю тебе. Останься тут – о тебе позаботится Итси. Она уже взрослая девочка, она знает, что делать и как управиться с домом.

— Когда ты поедешь? – спросила она, утирая слезы из-под глаз.

— Ну… Не знаю. Может, сегодня, может, завтра – но не позже завтрашнего точно.

— Езжай сейчас. Прошу тебя, езжай сейчас. Я… Я хочу, чтобы ее дочка больше ни секунды не оставалась в том доме, где умерла мать. Я прошу тебя, увези хотя бы ее оттуда… Она же жеребенок… Она ни в чем не виновата… Диззи… Почему ты оставила свою дочь?.. – снова разрыдалась в полную силу Деми, но Туф не стал ее успокаивать.

Оставив Деми бороться с эмоциями один на один, Туф в который раз преодолел недлинную лесенку и оказался внизу. Однако утреннее запустение уже пропало – на него с большими, полными непонимания глазами, смотрел два жеребенка – его дочка и сын.

— Папа, где мама? – спросила Итси, — Мы в школу сегодня специально не пошли?

— А мы, надеюсь, не пойдем сегодня в школу? – спросил Бриззи, и в его глазах зарделась наивная надежда.

— Мама сегодня никуда не пойдет, и вы тоже останетесь дома, — натянуто улыбнулся Туф, а затем сбросил липовую эмоцию со своей мордочки, — но я хочу сказать вам, что это не значит, что вы будете бездельничать. Маме стало очень плохо, и вы должны помочь ей. Я хочу, чтобы дом был чистым, чтобы вы ей приносили и обед и ужин и завтрак, и вообще все, что она пожелает. ВЫ меня поняли?

— Да, — закивали оба, и их лица преисполнились чувством долга.

— Я надеюсь на вас, — кивнул отец.

— А почему маме плохо? – спросил Бриззи, — она опять ела сахар? Доктор говорил, что ей нельзя сахара много, я слышал.

— Нет, просто у… Ее сестры, ну, помните тетю Диззи, есть большие проблемы. Ах да… Я поеду в Кантерлот помочь ей кое-что решить, и вот еще что. Помните маленькую Морни?

— Да! – сказала Итси.

— Э-э… Да? – неуверенно сказал Бриззи, который в то время был еще слишком маленький, чтобы что-то помнить.

— Теперь она будет жить с нами, я ее привезу.

— Это же хорошо, папа! – улыбнулась Итси, но тотчас же сделала серьезное лицо, — а с мамой все будет хорошо?

— Да, дорогие мои, все будет хорошо. Позаботьтесь пока о ней, — кивнул он и решил подняться наверх, посмотреть на Деми в последний раз перед отъездом.

Зайдя к ней, он отметил, что она так и не изменила позу, но больше не рыдала.

— Ты поедешь? – спросила она слабым голосом.

— Да. Я вот по какому вопросу… Там, в этом письме, сказано, что, мол, можно будет выбрать место…

— Туфи… Я бы очень-очень хотела проводить ее в последний путь, все-таки она моя сестра. Но… Я не смогу остаться в здравом разуме, если я увижу ее мертвое лицо – я знаю это, я сойду с ума прямо там. Да ладно я… Если я прямо из зала с гробом полечу в Куайетрум, кто позаботится о детях? Ты работаешь, родители уже давно закончили жизнь с миром, да и один ты три лишних маленьких сердечка заботой не окружишь… Езжай один. Не волнуйся, со мной все будет хорошо. Забери девочку и… Пожалуйста, я не хочу, чтобы хоть кто-то из маленьких знал, что случилось взаправду. Молчи. Пожалуйста. Для их же блага… — с пристанываниями сказала Деми.

— Итси о тебе позаботится. Обед, завтрак, уборка – хотя бы сегодня пролежи на одном месте, ладно? Да, и вот что еще. Я вчера никак тебя уложить не мог… В общем, я заколол тебе бабриталнатрия. Если вдруг начнет тошнить, перед глазами сиреневая пелена появится – не терпи, не вздумай глупить – пусть кто-нибудь из жеребят бежит в больницу, там знают, как снять отравление барбитуратами, я их предупрежу.

— Ты пойдешь туда?

— Ну а как иначе. Мне же никто не пустом месте отпускных не даст, — кивнул Туф, — не волнуйся. Уже через пол-дня буду в Кантерлоте. Тебе сейчас ничего не нужно?

— Ох… Нет, наверное. Иди. Прошу тебя… — вздохнула Деми и снова – лицом в подушку.

Туф постоял, покачал головой и вышел. «Тяжелый день. Мерзкий. Хоть клиентуры нет. Еще не хватало тут вот только их. Ближайшие три дня – без зубов и бормашин. Копыта дрожат. Эх-х… Надо взять деньги и письмо – а не то фиг тебе, а не отпускные».

Схватив седельные сумки и положив в них кошелек да письмо в конверте, Туф, предварительно поцеловав детей, вышел из дома и пошел по залитой солнечным светом аллее в сторону большого бордового здания, которое, окаймленное золотистыми лучами, казалось в этот момент одиноко бредущему среди большой толпы веселых ежедневных улыбок пони, просто игрушечным, нарисованным маленьким жеребенком, который пытается изобразить профессию своей мечты и старательно копирует место работы своего отца.

Впрочем, эйфория от начала небольшого путешествия длилась очень недолго – уже через пятнадцать минут Туф зашел в белые двери Понивилльской больницы. Серые стены приветствовали его своим стандартным пасмурным настроем.

Миновав очередь в регистратуру, Туф проследовал вниз на один этаж, затем прямо и налево, прямо к небольшой, слегка покосившейся двери, на которую был прилеплен лист, напечатанный на машинке: «Отдел кадров».

Постучавшись, он зашел. Его встретила пожилая полная земнопони, которая немедленно улыбнулась, увидев его.

— Туф, сколько времени прошло с нашей последней встречи! Что на чай-то совсем не заходишь? – защебетала тетка.

— Ну… Занят я обычно, дела валятся как из ведра. Впрочем, я здесь по какому вопросу-то… Проблема есть. У меня. Большая. Мне надо неделю отпускных, и, хотя вы не должны…

— Бери, — кивнула кобылка.

— Так просто? – повел ухом Туф.

— Вообще-то да. Если мне не изменяет память – а сам понимаешь, в таком возрасте не с кем, — хихикнула пони, начав листать журналы, — то у тебя… А, вот, да, отпуск пропущенный этой зимой. Кстати, ты уже в курсе, что в этом году не надо проходить переаттестацию?

— Да, — кивнул Туф.

— А кто сказал?

— Мэр заходила зуб лечить, слово за слово разговорились.

— А, Мэр… Да, она оповещена, так сказать. Жалко, правда, что денег не дает… У нас крыло реанимации просто плачет по новым приборам, но, увы, вон, Манитоунт из бухгалтерии говорит – кровавыми слезами плачут, а денег нет. Хотя… Тебя это никак не коснется. Надеюсь. А можно узнать, с чего вдруг тебе срочно надо отпуск взять? Я так, по-дружески, не хочешь – не говори.

— Ну… Честно говоря, у жены проблемы с сестрой, надо решить срочно.

— Оу, — немного смутилась, — ладно, не буду давить на больное. Так… Возьми чистый лист бумаги и ручку. Взял?

— Да, — сказал Туф, присаживая и телекинезом подхватывая перьевую ручку, лежавшую на столе.

— Так, пиши: «Я, такой-то такой-то, сим заявлением прошу Вас, Дропхарт Пиллс, директора государственного учреждения, зарегистрированного под номером один в городе Кантерлот, предоставить мне отпуск длиной в полторы недели с полной оплатой трудовых дней в счет неиспользованного права на отпуск в январе этого года по семейным обстоятельствам.» Роспись. Дата. Все, можешь идти решать свои проблемы, — сказала она, проверяя глазами правильность написания на листе и пряча его в стол.

— Я могу идти?

— Да, но не забывай хоть иногда заходить на чай! Я, конечно, понимаю, что у тебя свой филиал и кабинет, но уж уважь иногда старушек – хоть рассказал бы, с чем приходят. Ладно… Не буду тебя больше держать здесь.

— А проблем точно не возникнет? – спросил Туф.

— Не-а, — помотала головой кобылка, — понимаешь ли, она не имеет права отказать тебе в оплачиваемом отпуске, если ты берешь его в счет неиспользованного по каким-бы то ни было причинам. Понимаешь?

— Да, я просто не хочу проблем…

— Ну так иди уже, решай проблемы. А за это не беспокойся – мы же тоже пони, а не печатные машинки, в конце-то концов. Надо будет – все сделаем, тем более ты на очень хорошем счету в Понивилле вообще. Иди-иди, вон, уже кто-то ломится, — кивнула она на дверь.

— Ладно, — немного удивленный таким отношением, Туф выпорхнул за дверь. В Кантерлоте ему бы такого точно не дали.

Проходя мимо двери, ведущей в помещение под названием «Лаборатория», он увидел там двоих пони в противогазах и случайно сфокусировал внимание на том, о чем они говорили. Сразу же остановившись, он начал внимательно прислушиваться к разговору – пони говорили о вещах, которые были, помимо всего прочего, интересны и ему в данный момент времени:

— Скажи мне, Роум, вот мы сейчас пакуем эти коробки с биоматериалом и ставим на них кучу разных меток. Меня интересует — а взаправду ли так больны эти пони, которые идут на то, чтобы пичкать Кантерлотские Аналитические своими какашками, кровяными тельцами и лимфой бесконечным рядом? Я не раз слышал своими ушами, как к врачам приходили взять «направление на анализы». Да по тебе и так понятно, что ты жрешь только в «Сахарном Уголке», естественно у тебя сахар в крови повышенный! Чему удивляться! Так нет же – в панику впадает, вот, мол, диабет, жуть, лекарства, субсидирование от Фонда Благосостояния и Здоровья, а на поверку – все одно и то же. Это такое желание обмануть или что? – гундосил левый, наклеивая бирки на полупрозрачные контейнеры с известно какой коричневой массой.

— Я не знаю, честно тебе говорю. У тебя еще сколько образцов в накладную вписать? Сорок?

— Ага, сорок. Пятьдесят шесть не хочешь?

— Не-а, мне чем меньше – тем лучше. Там уже через полчаса субтоварник приедет, нам до понедельника сказали сдаться в лабу и вернуться. Как ты смотришь на то, чтобы по приезду снять эти маски и пойти хоть один вечерок оторваться? Ты только прикинь – без жен, без детей, только мы и клуб. Хорошая идея, не так ли? – с хитринкой в голосе спросил второй, которого, судя по всему, звали Роумом.

— Лафа, что. Можно, в принципе, неплохо будет… Ох, сколько же еще?

— Да вот еще ящик с кровью и можно ехать.

— А, вот что я хотел спросить – с какого мы их в Кантерлот-то везем? Своих что ли врачей нету?

— Есть, да вот в этом году нету переквалификации, и отделение лабораторной диагностики решило использовать эти четыре дня на отпуск – а, увы, какашки не ждут.

— Хорошо сказал, прямо в тему, — разразился хохотом первый.

— Да уж… — интонация улыбки послышалась и в голосе Роума, — а насчет пони, что приходят… «Ласка и справедливость», помни это.

 — Ага. И мешок хорошего комбикорма.

— Ну это уже извращение какое-то… Ты знаешь, это нам хорошо рассуждать тут, мы-то, по большому счету, висим на мешке с золотом – рядом Кантерлот, тут еще дворец появился, сам понимаешь. А вот например в Филлидельфии и Сталлионграде есть такие прослойки общества, которым в силу кое-каких причин жрать нечего.

— Ох, — вздохнул первый, — ты знаешь, все это очень важные проблемы, но, увы, не мы должны их решать. Точнее как… Нашими силами, но не нашими головами. Как решить проблему голодовки Сталлионграда? Выкинуть туда часть денег с доходов какой-нибудь фармы? Ну и что? Я так сидел однажды в «Сахарном Уголке» с каким-то менеджером вечерком, он мне и рассказал, что если типа просто вбросить кучу денег, то цена этим деньгам будет меньше, чем туалетная бумага.

— Может быть. Ты сахар упаковал?

— Агась, — кивнул первый.

— Ну все тогда, поехали.

Тут-то Туф и вошел в разговор.

— Господа, я очень извиняюсь, что подслушал вас, но вы наверняка знаете, когда подходит поезд, — сделал тихий шаг вперед Туф.

Двое пони переглянулись.

— Как бы ближайший через три часа, вы можете купить билет на станции, мистер… А, стой-стой, погоди. Ты, часом, не стоматолог тот с Аллеи Опавшей Листвы? Мистер Туф, или я ошибаюсь? – вдруг спросил его Роум.

— Ну, допустим, что это я…

— Да он, говорю тебе, жена к нему ходила на той неделе, вернулась без зуба, зато довольная. Это самое… А что надо-то, мистер Туф?

— Ну… Мне бы надо до Кантерлота побыстрее добраться, там есть… У меня там определенные проблемы.

— Переаттестацию отменили, живи в свое удовольствие, — буркнул Роум.

— Да это я знаю… Так, личные проблемы. Вы мне не могли бы никак помочь?

— Ну вообще да, могли бы. Поезд, правда, проприетарный, но… Слушай, Фонди, поможем хорошему пони доехать до обители деньжат и выпивки?

— Ну а почему нет? – отозвался первый, — можно и помочь, раз это тот самый стоматолог, про которого тут недавно заговорили. Жеребчик-то хороший… Ладно. У нас прямо сейчас поезд, нацепляй маску, бери для вида во-он тот сверток с сывороткой и… Ах да, будем знакомы. Я Фонди, он Роум, вы – Туф. Я бы пожал вам копыто, но, боюсь, оно в чьих-то анализах, а вам своих естественных выделений на работе хватает. Правил в спецпоезде два: первое – сидеть на местах, второе – ничего не трогать..

— И третье, — вмешался Роум, — не мешать двум полугрузчикам-полулабортантам пытаться переострить друг друг на протяжении всего путешествия. Спать, кстати, можно – советую воспользоваться этим , пока мы не начали обсуждать Твайлайт Спаркл и ее компашку. У тебя уши завянут наши остринки слушать.

— Я… Спасибо вам большое, — кивнул Туф и после того, как ему показали на ящик, достал оттуда респиратор, нацепил, взял большую металлическую коробку, на которой было написано: «Биоматериал плазмы крови» и пошел вместе с этими двумя до станции.

Путь до перрона прошел незаметно – поезд ждал их на второй платформе, задорно посвистывая гудком. После того, как трое пони загрузились в вагон и положили ящики на специальные платформы, они уселись рядом с ящиками и чего-то ожидали. Туф не знал, чего же ждали эти пони, но понял, когда рядом прошли несколько единорогов в форме таможенников с собаками. Они сверили наполнение контейнеров по накладным, вскрыв каждый из них по отдельности, затем дали собаками обнюхать каждого сидевшего, и только после этого дали отмашку, что можно ехать.

Весело загудев, поезд медленно тронулся, постепенно набирая скорость. Правило третье с дополнением к нему оказалось весьма-весьма кстати: изрядно нанервничавшийся с утра Туф почувствовал настоящее удовольствие, когда прикорнул на стульчике под монотонный шум колес и такой же монотонный, и, казалось вечный спор его двух попутчиков о политической ситуации в стране под названием Эквестрия.

Время для него перестало существовать на одно мгновение, и, разлепив веки, он с удивлением обнаружил знакомый зеленоватый фасад станции «Кантерлот-Товарная», и прямо в этот момент часы отбили восемь раз.

— Товарная, — промямлил Туф.

— А что ты хотел? Если тебе нужно было до пассажирской, ты бы подождал немного и сел бы на обычный поезд, а тут – извините, где есть, там и положено выходить. То есть где положено есть, там и… Тьфу ты, в общем, ты понял, ага, — заявил Роум и нацепил снятый в дороге противогаз.

Туф тоже поправил покосивший на его лице респиратор и теперь уже, подхватив свою коробку, вышел на перрон вместе с этими пони. Они прошли внутрь товарной станции, где он переложил свою посылку на плечи Роума и попрощался с этими двумя земнопони. Еще он попытался всунуть им свой противогаз, но они остановили его:

— Оставь себе на память, все равно бухгалтерия искренне проводит их как «Расходные Материалы», так что один подарим – не подавимся. Удачи тебе там с твоими проблемами… Ну ты понял, — подмигнул через линзу защитных очков Фонди.

— Я уж постараюсь, — кивнул Туф, поджав губы, — а вот за маску спасибо. Может, и дома где пригодится…

— Маска-то маской, но вот я надеюсь на хорошую скидку эдак процентов в сорок на лечение… — начал было Роум, но Фонди пихнул его в бок:

— Он такой же бюджетный как и мы. Приходи, записывайся, получай самое лучшее за четко прописанные в законодательстве двадцать минут на пациента. Думаешь, мало что пони связывает по всем ногам одной веревкой?

— Ой, да ладно тебе, у него же не терапевтическая…

— Да мне-то ладно, я-то не жру целый день конфеты, а потом спрашиваю – не стыдно ли просить анализы на диабеты всякие…

— Молчи уже, рифмач, и без тебя тошно… — начали перепалку эти двое пони, а Туф между делом предпочел удалиться.

Улица, вымощенная серыми камнями, безрадостным видком представ перед заспаными глазами Туфа. Он прошел по ней и свернул направо по указателю к центру города.

Адрес он знал – Вечнозеленый квартал, дом двадцать два – корпус шесть – квартира сорок три. Все, что ему осталось сделать – это успешно добраться, но, увы, товарно-приходные места были для него, прожженного жителя столицы, в новинку – и, даже строго следуя указателям, он пару раз умудрился заплутать в мелких улочках, пока не вышел на Сталлиоградское шоссе.

Вышел он абсолютно случайно, но по делу это сильно облегчало ему задачу – два с половиной километра вперед, до площади Ста Дорог, а дальше – еще метров триста и он у Вечнозеленого квартала. Хоть этот путь-почти-что-три-километра-в-длину и не было дистанцией сколько-нибудь серьезной, морально его преодолеть было достаточно тяжело. Снова его голову захлестывали картины вчерашнего вечера и сегодняшнего утра – плачущая Деми, взволнованные дети, грустный оскал утреннего солнца, ехидно посмеивающегося своими золотистыми лучами над чужим горем… И ощущение неизвестности впереди. Ноги потяжелели и он даже обрадовался, что скоротал путь рядом с двумя столь активными спорщиками – их монотонная пустая болтовня неплохо отвлекала от проблем.

«Как там моя семья? Справляются? Надеюсь, Итси ничего не сожгла на плите, а Бриззи цел и здоров. И не произошло ли ничего с моей Деми? Все-таки тэ-одна-вторая у барбиталнатрия — почти сутки… Не стало ли ей плохо? Так, Туф, кончай. Тебе еще предстоят нервы – зачем раньше времени себя накручивать?» — раздираясь между желанием вернуться домой, к своей семье, и побыстрее закончить всю бумажную волокиту тут, Туф медленно, тяжело, но все-таки сокращал путь, разделявший его и маленького, неизвестного пока ему нового члена его семьи.