Влекомые роком

Глава 4

4

«Проснись и пой!» – несомненно, лучший девиз для юного единорога, намеревающегося провести новый день в деятельном поиске своего предназначения. А в пору, когда лето перевалило через срединный рубеж, важно просыпаться рано, задолго до того, как палящее небесное светило начнёт грозить рекомому единорогу солнечным ударом. Не выспался – пустяки: наверстаешь днём, все пони спешат переждать знойную пору в тенистой прохладе садов и жилищ.

Как-то незаметно у меня вошло в привычку бегать по утрам. Для хорошего мага пятнадцать-двадцать вёрст по окрестностям – лёгкая разминка. Таким образом, помянутый маг в этом подобен бешеной собаке. Впрочем, следует уточнить: разминкой эти скачки были бы для взрослого мага, коим я ещё не являлся. Поэтому пятнадцати вёрст мне пока хватало выше ушей. Каждодневный извилистый путь постепенно вобрал в себя все окрестности Ревеня, включая Болотную Слободку. Со временем я решил разнообразить его и выбрал несколько запасных тропинок, постаравшись найти для себя подходящие препятствия. Это были поваленные деревья, невысокие загородки, ручьи, осушительные канавы, овражки и небольшие скирды. Каждый раз, с замиранием сердца перепрыгивая через неширокий водный поток, я недоумевал, почему столь пустяковая преграда так страшит многих пони? Корни этой боязни определённо крылись среди неосознанных страхов каждого пони, поэтому и мой рассудок вынужден был регулярно вмешиваться в работу ног, дабы они не врастали в землю перед очередной канавкой.

Сегодня мой путь охватит обширные угодья к югу от города. Это совсем новая и куда более длинная дорога, а потому во мне растёт нетерпеливо-радостное предвкушение новых приключений, ведь я скоро удалюсь от своего дома на много вёрст в сердце пойменных лугов, нарушив родительский наказ. Утренний ветерок гонит по улице облака пыльцы, смешанной с тонкой пылью, скрывая далёкий поворот в светящейся жёлтой дымке, которую перечёркивают косые лучи пока ещё низкого солнца. Самая знойная пора всегда совпадает с цветением поздних летних трав, вызывая потрясающие оранжевые восходы и малиновые закаты. Яростные ливни в предгорьях и более степенные дожди на равнине едва успевают насыщать землю водой, которую в считанные часы без остатка выпивают корни растений и невыносимо палящее солнце. В эту пору пони вынуждены вспоминать о головных уборах: кому хочется получить смачную заушину от недреманного светила?

Стараясь не поддаваться чиху, я резво бегу через пыльную взвесь за поворот, огибаю дворы, примыкающие к рынку, и сбегаю по крутому склону к реке. В этом месте из воды торчит несколько крупных валунов, по которым я перепрыгиваю поток, не замочив ног. Сегодня решено обогнуть Болотную Слободку по ещё более широкой дуге, чем обычно. На том берегу я сначала пересекаю каменистую отмель и давно высохшую старицу, затем – поросший бурьяном пустырь, и, наконец, устремляюсь под полог исполинских трав, что скрывают лабиринт из тропок, прочерченных средь сырых лугов, бочажков и маленьких ивовых рощиц.

В луговых «джунглях» витает одуряющая смесь ароматов цветущих медвяных трав и сырой земли, пружинящей под ногами. Метёлки тростника и розовые венчики громадных недотрог раскачиваются высоко над моей головой. Я представляю себя храбрым исследователем Дальнего Юга, спасающимся от мстительных полосатокрупых аборигенов. Нет, я не боюсь их, мне нужна лишь удобная позиция для обороны. Сейчас они меня настигнут – и тогда мы похохочем! Один против дюжины, двух дюжин… нет, против сотни! Подходите, не спешите, я вас магией угощу, а позже полюбуюсь, как засверкают ваши копыта, когда вы поскачете прочь со всех ног, подгоняемые ужасом! Настоящие герои смеются над опасностями, одним своим видом рождая страх и неуверенность в сердцах врагов!

Дневники исследователей Юга, порой академически сухие, но иногда – захватывающие, как приключенческие романы, наполнили мою голову уймой сведений, среди которых добрая половина – наверняка чистейший вымысел, но это меня нисколько не беспокоит. Я мечтаю оказаться в любой точке затерянных краёв, протянувшихся с юго-запада на северо-восток больше чем на полторы тысячи вёрст вдоль побережья южных морей. Ну, может быть, только на Зубчатом берегу и в стране вулканов Валлей я бы задержался всего на несколько минут и только затем, чтобы полюбоваться дикими красотами тех негостеприимных мест.

Где-то очень далеко высятся пологие горы в облачным вуалях, сплошь покрытые девственными джунглями. Ещё дальше расстилаются пустыни, перемежаемые скалистыми гребнями и тугайными лесами, испещрённые грядами солончаков и голубыми блюдцами солёных озёр. Где-то жаркое редколесье «варится» в гниющем «бульоне» непроходимых болот. Где-то высокие нагорья покрыты обманчиво неподвижными ледниками, среди которых, обдуваемые злыми ветрами, грозят небесам отвесные базальтовые пики, выветренные до пучков ломаных шестигранных призм. Любая из картин, рисующихся в уме, неудержимо манит за собой пустившееся вскачь воображение. Что вы там болтаете мне про испытания и преодоления? Десятки дней пути в душном зное? Одолеем! Сырость, паразиты, болотная лихорадка? А магия-то нам на что? Аборигены? Не смешите мой рог! С них и пары хороших громких иллюзий хватит! Тяготы и опасности – ничто! Никакие трудности не омрачат восторга новых открытий!

Хохоча, устремляюсь в заросли по едва заметной тропке и дальше петляю, следуя извивам пути. Быстрее, Скуффи, ещё быстрее! Скачу по сплетению ивовых корней, перепрыгиваю через ручеёк с топкими берегами, миную широкую, намытую дождями, песчаную косу и, найдя тропку, «ныряю» в густое разнотравье. Закладываю крутой поворот, оскальзываюсь на невысохшей грязи и лечу «рыбкой» в травяную чащобу. Небо и земля несколько раз меняются местами, в рот и нос попадает какой-то мусор. Я сначала отплёвываюсь и отфыркиваюсь, а потом неподвижно лежу несколько минут, прислушиваясь к биению сердца и наблюдая за вереницей муравьёв, деловито волокущих куда-то трупики насекомых вместе со всякими другими съедобными и просто полезными в муравьином хозяйстве мелочами. На короткой травинке покачивается кузнечик, шевелит усиками, вертит головой, чистит лапками голову и брюшко. Вот он на секунду замирает и вдруг срывается в прыжок. Для меня это знак – я делаю то же самое. Скачок, другой – и тёмная глубина маленького пруда расступается передо мной. Я поднимаю брызги и ленивые волны – они расходятся пологими валами, увенчанными потревоженной ряской, быстро-быстро работаю ногами и переплываю водоём, наверняка кишащий опасными для любого исследователя рептилиями, вламываюсь в лес мясистых стеблей аира и спешу дальше, держа направление в сторону купы деревьев с обвисшими ветвями.

Я перехожу на размеренный бег быстрой рысью, и мысли мои незаметно перетекают из мечтательного русла в область других материй. Впрочем, и это тоже суть мечты, они выражают горячее желание получить метку, которое порой делается всепоглощающим. Правда, в этом своём желании я несколько охолонул после памятного случая на рынке. Едва не проявившаяся страшная метка вряд ли была паническим видением. Но почему она так и не сделалась постоянной, известно только Творцу. При мысли, что я могу получить свою метку во время каких-нибудь новых ужасных событий, я ощущаю, как волосы на загривке встают дыбом. А если помыслить, что моё везение может изменить мне, и метка, чего доброго, проявится на уже остывающем теле… Воображение с готовностью рисует мне образ бездыханного единорога, по которому сложно понять, где кончаются кровавые пятна, покрывающие шкуру, и начинается окаймлённый багровыми брызгами неразборчивый рисунок на бедре. Я сбиваюсь с шага и едва не врезаюсь в морщинистый ствол ивы возле небольшого бочага. Нарушив запрет родителей пить из луж и прудов, я делаю несколько глотков мутноватой воды, смачивая пересохшее горло.

Пора уделить минутку самовнушению. Скуффи, ты думаешь не о том и забиваешь голову чушью. Бери пример с ингату: живут себе всю жизнь без меток и совершенно от этого не страдают. Правильно тебе Гром твердит, почти слово в слово повторяя слова кого-то из древних мудрецов: с лишними мыслями – лишние печали.

Решено: спасаем голову от чрезмерного думанья! Все мысли – прочь! Бежим быстрее! Скачем страмглав! Галопом, карьером, длинными прыжками – чтоб дикие саблезубые кошки завидовали!.. Эх-ма, вот бы ещё топотать, как взрослый жеребец, или хотя бы, как Гром, иначе кто услышит приближение одарённого пони?..

Миновав окрестности Болотной Слободки, я ненадолго замираю на кромке невысокого речного обрыва, прислушиваясь к себе: не запыхался ли сударь маг? Если и запыхался, то самую малость. К шуму воды добавляется далёкий раскат грома: над предгорьями бушует сильная гроза, но отсюда виден только небольшой краешек тёмно-серой тучи. На другом, пологом берегу по морю пёстрого разнотравья ходит лёгкая рябь, зазывая пуститься в плавание – не только в переносном, но и в прямом смысле: громадная пойма Стремницы, поглощающая во время разлива долину Глинки почти до самого города, даже летом редко высыхает полностью. Я переплываю реку и спешу потеряться в бескрайнем пространстве пойменных лугов. Вот и заросшее мелководье, которое я преодолеваю в фонтанах тёплых брызг. Слепящие лучики бьют по глазам через прорехи в стене травы, из-под самых копыт с испуганным цвирканьем взмывают кулички, за ними, крякая, тяжело поднимается селезень; вокруг клубятся мириады насекомых, среди которых крошечными драконами реют стремительные стрекозы. Дальше я бегу уже размеренно, сберегая силы, «глотаю» версту за верстой, но травянистому мелководью нет конца. Испугавшись, что заблудился, нахожу маленький взгорок и забегаю на него, чтобы осмотреться. Оглушительный стрёкот кузнечиков в густой траве замолкает только на мгновение, чтобы вскоре возобновиться с новой силой. Мне удаётся понять, где я нахожусь, и теперь мой путь лежит на северо-запад, мимо Ягусмеша – древнего капища, составленного из высоких монолитных камней. Усталость даёт о себе знать, поэтому я некоторое время двигаюсь шагом, преодолевая неизвестно какое по счёту пойменное озерцо.

Но мысли снова возвращаются к меткам. Эрион наверняка сказал бы, что такое долгое обдумывание одного предмета означает наличие проблемы. Да уж… Вот у кого с этим не возникло трудностей, так это у Дила. Меньше года тому назад, по осени, весь город целую декаду судачил о пропаже и счастливом спасении его сестрёнки Тины. Дело было так: родители отправились куда-то по делам и поручили ему присмотр за непоседливой сестрой. Слывя натурой увлечённой, Дил ослабил внимание всего-то на полчаса, но и этого оказалось достаточно, чтобы Тина бесследно пропала. Быстро обернувшиеся родители вместе с пришедшими на помощь соседями прочесали дом и другие постройки, затем взялись прощупывать дно пруда на задворках хозяйства. В конце концов, решено было отправить кого-нибудь к ингату и попросить у них пса с хорошим нюхом. Но это средство не понадобилось: сам же Дил, взобравшись на высокую поленницу, услышал какое-то шуршание и по этому звуку обнаружил сестру, застрявшую между поленьями и стеной сарая. Маленькая поскакушка ухитрилась забраться в эту щель и крепко застрять там вниз головой. Некоторое время она кричала из своей узкой, забитой паутиной ловушки, но вопли выходили негромкими и разносились недалеко; впрочем, в таком положении не очень-то покричишь. Наконец, она охрипла и затихла, поняв, что любое движение всё сильнее зажимает её в узкой щели. Раскидав поленья, взрослые пони извлекли её, обессилевшую и квёлую от прилившей к голове крови, не имевшую сил даже хныкать. С Тиной всё обошлось, а Дил получил свою долю воспитания широким отцовским ремнём, из-за чего не мог пару дней нормально сидеть, а в остальном – передвигался осторожно, слегка напоминая крадущегося ингату. Для лучшего усвоения науки Дилу было наказано покрасить за два свободных дня весь забор вокруг немаленького семейного хозяйства. На мой взгляд, с этой задачей так быстро смог бы справиться разве что мифический Иппион, если бы того ненадолго выпустили из мрачных пределов Древнего Тартара и поручили настолько унизительное для него занятие. Но Дил всё-таки успел исполнить наказ в срок, невзирая на серьёзные препоны в виде густых зарослей крапивы вышиной в три сажени и куч набросанного вдоль забора мусора. Я быстро понял, благодаря чему он справился: в первый день новой декады Дил появился в школе, хвастаясь изображениями малярной кисти на бёдрах. Остро припомнилось возникшее тогда сильнейшее чувство зависти к счастливому обладателю этой вполне обычной метки, заставившее меня стремглав выбежать из класса. Следующие несколько дней я ходил, погружённый в угрюмое молчание.

Мрачные, замшелые, в глубоких оспинах и морщинах, камни Ягусмеша вырастают передо мной молчаливыми стражами неведомых границ. Они высятся в хмуром тревожном безмолвии. Возле них сами собой сходят на нет все окружающие звуки, кроме шума ветра. Напрягши особое зрение, я замечаю невиданные радужные завихрения в воздушных потоках над менгирами и завязываю узелок на память: сюда нужно прийти позднее, чтобы как следует всё рассмотреть. А теперь, сударь маг, сворачивай на северо-восток и не мешкай!

Исполинские стоячие камни, от которых веет зябким холодом, вскоре остаются позади. Горячие солнечные лучи настойчиво щекочут мне лоб и правый висок, треплют шею, нагревают плечо и бок, но я не намерен вчистую проигрывать бег наперегонки с ретивым светилом: впереди уже поднимается городской холм, увенчанный собором. Всё шире расстилается складчатое покрывало зелени с зёрнышками белых стен, черепичных и соломенных крыш; они медленно поворачиваются и смещаются всё дальше к западу. Я уже порядком утомлён, но нахожу в себе силы взять правее, направляясь к жилищу наставника.

Когда я подбежал к дому Эриона, ноги мои гудели и сами собой подгибались от усталости. Я нашёл тень и прислонился потным боком к стене дома, успокаивая дыхание. Мной овладела неодолимая истома: захотелось, не сходя с места, прилечь и уснуть безмятежным сном славно поработавшего пони. Большим усилием воли я заставил себя «отклеиться» от стены и подойти к крыльцу. Входная дверь была приоткрыта, из глубины дома доносился чей-то незнакомый голос. Не в силах противостоять любопытству, я сделал несколько осторожных шагов по коридорчику, застыл посреди него и обратился в слух.

Из комнаты наставника слышался уверенный голос незнакомого жеребца: довольно высокий, звонкий, немного «окающий», с вопросительными акцентами в конце каждой фразы. Выговор у него был нездешний и, как мне показалось, вообще не тернецкий. В голосе гостя иногда проскальзывали надменность и нетерпение. Эрион, в свою очередь, отвечал глухо и с явным неудовольствием.

– …Граф загодя озаботился уничтожить результаты изысканий? Вполне рациональный подход, – говорил он. – На его месте я сделал бы то же самое. Но мне трудно поверить в отсутствие эманаций…

– Куда же без эманаций? – отвечал гость. – Эманаций было море! Океан! Но не нашлось никого, кто смог бы их вовремя считать. Маги были в лёжку после каждого нового выплеска демонической магии. Ни князь, ни его соратники даже не подумали позвать с собой хотя бы самого плохонького демонолога. В конечном счёте мы не получили никаких новых сведений и остались с данными сорокалетней давности.

– Сорокалетней? Вы говорите про Эвлар? Да-да, знаю, пегасы своим самосудом начисто похерили многие следы воздействия Тартара. Впрочем, у графа ритуал проходил по плану до того момента, когда в подземелье ворвался князь со своими размалёванными магами. Кстати, Киндар, зачем вам эти сведения? Разве они имеют отношение к основной деятельности вашей… э-э-э… – он не сразу подобрал слово, – канцелярии?

– Не будьте наивным, Эрион! – брюзгливо бросил гость. – При чём тут наши цели? Это сведения об оружии огромной мощи! Недаром научная разведка заносит экзорцистам хвосты на поворотах: им нужно то же, что и нам. Но у служителей Великого Духа ничего нет за душой, кроме их непонятной божественной магии. Поэтому вспоминайте, любезный мой, да порезвее, что вы упустили в разговоре с князем. Любые детали, любые подробности. Как бывший «избранный», вы должны знать многое.

– Не дают вам покоя работники целестиального промысла...

– Не заговаривайте мне зубы! Отвечайте на вопрос!

В голосе гостя сквозило раздражение. Эрион вздохнул.

– Боюсь, за почти шесть лет я успел забыть все маловажные детали, уж не посетуйте. Если ни Вихорн, ни ищейки барона ничего не унюхали, – при этих словах Киндар возмущённо всхрапнул, – то какая польза от меня, да ещё спустя столько времени? Я не посвящён в страшные тайны и рассказал князю с капитаном всё, что знал. Как я помню, графиня с жеребятами и свитой покинули замок до начала штурма. Они могли унести с собой какие-нибудь тайны. Их задерживали для обыска?

– Задерживали, Эрион, не беспокойтесь. Чай, не дураки, – голос гостя звучал сердито и отрывисто. – Не поленились даже «просветить». При них не нашлось ничего подозрительного. Барон считает, что граф заранее сделал копии выкладок и передал их кому-то из своих влиятельных друзей.

– У него было СЛИШКОМ много влиятельных друзей, если только понятие «дружба» вообще здесь уместно. Искать неизвестно что неизвестно у кого в этом «табуне» – пустое и опасное занятие.

– Ладно, Эрион, мы топчемся на месте. Выкладывайте всё, пусть даже это не имеет прямого отношения к предмету разговора. В деталях может крыться зацепка. Поможете нам – и мы не останемся в долгу.

– Что ж, ловлю вас на слове. Всех известных мне друзей графа я перечислил князю. Если вспоминать не относящиеся к делу связи, то, пожалуй, на ум приходит только его пассия Мирелла из ближайшего к замку села. Графиня была очень ревнива, и потому слышать не желала о незнатной наложнице, тем более из земных пони. Граф регулярно бывал у Миреллы, раз или два что-то через неё передавал – на моей памяти. Проверьте её, если нет других вариантов. Чем демоны не шутят?

– Спасибо, я передам барону. Вы уверены, что это всё?

Наступило недолгое молчание. Я представил, как дядя Эрион поднимает к потолку немного косящие глаза и задумчиво жуёт губами.

– Да, наверное, – неуверенно ответил он, потом добавил: – Впрочем, вот ещё: несколько раз мне довелось видеть, как в замок прилетала Влекомая Ветром.

– Одна из Старших Матерей? Что ей могло понадобиться от Исворта?

– Или Исворту от неё? Не представляю. Я даже ни разу не видел их говорящими между собой.

– Хорошо. Надеюсь, что эти сведения имеют ценность. До свидания, Эрион.

Увлёкшись подслушиванием, я не подумал, как остаться незамеченным, когда Киндар выйдет из комнаты. Нужно было куда-нибудь быстро и тихо юркнуть, а ещё лучше – выбежать из дома. Пока я усиленно соображал, наставник окликнул собравшегося уходить гостя:

– Погодите, Киндар.

– Что ещё, Эрион?

– Скажите, опираясь на свой опыт, что может быть интересно чернокнижникам в первую очередь? Знания о том, как управлять проекцией демонарха, или что-то иное? Допустим, накопление демонической энергии?

– Не могу сказать точно, ибо недостаточно разбираюсь в этом. Почему вы спрашиваете?

– Признаюсь, мне слабо верится в то, что проекция призывалась ради банального разрушения с причинением наибольшего урона и одновременным показом красочного представления: для этого нужно творить ритуал в столице княжества или другом крупном городе. Но все маги в округе сразу почувствуют эманации Тартара. Можно «проводить» демонарха от графского замка к месту действия, но и это дело, мягко говоря, непростое. Кто станет допускать громадный расход силы и ингредиентов, искать невинную жертву среди потомков Ивора Основателя, пускаться во все тяжкие, чтобы её похитить, рискуя привести «хвост» из полицейских «ищеек» – и всё это ради крох эмпирического знания? Нет, Киндар, тут что-то другое. Поэтому я подумал, что истинной целью чернокнижников было накопление энергии Тартара. Судите сами: пока теоретики проверяют свои выкладки, касательно управления вызванным демоном, предприимчивые адепты «выжимают» из проекции и открытого ею канала всю доступную силу – к общему удовлетворению.

– Так, так, продолжайте… – судя по интонациям в голосе, Киндар, похоже, заинтересовался.

– У меня имеется догадка в порядке, так сказать, «бреда сивой кобылы»…

– Не тяните.

– Замок графа был срыт до основания?

– Да.

– Крипту, надо полагать, просто засыпали?

– Не просто засыпали. Там вообще ничего живого не осталось. И ничто не вырастет ещё полсотни лет.

– Понятно… Словом, мне точно известно, что под алтарной плитой было какое-то помещение с искусно укрытым входом. Теперь всё это погребено под многими саженями почвы и камней, но опытный демонолог при поддержке хорошего геоманта, я думаю, может учуять накопитель, если он действительно там находится.

– Хороший «земляк», сударь мой, в наше время редкость… – с сомнением произнёс Киндар. – Искать свободного демонолога – тоже не щи хлебать: на юге снова инфернальные прорывы. И демоны не абы какие, а старшие вендиго. Поэтому туда отправили всех, кто мало-мальски знает предмет. Ниходим ваш одни только гадости пророчит, а они, разумеется, сбываются… Говорят, где-то вылезла хтоническая тварь и теперь опустошает волость. Первожрец уже готов молить Братьев о вмешательстве, хоть и понимает цену этого шага…

Эрион вздохнул:

– Который уже раз за семнадцать веков, летописцы со счёту сбились… Ну, как хотите, дело ваше.

– Я не оставлю вашу гипотезу без внимания, – пообещал гость.

– И на том спасибо, – сказал Эрион. – Знаете, Киндар, «конторам» волей-неволей приходится слушать Ниходима, но вы желаете слышать только его прогнозы. Когда же он предлагает покончить с угорозой на два-три столетия, вы лишь отмалчиваетесь и не делаете ничего, чтобы заниматься проблемой системно…

Гость возмущённо захрапел.

– Вот и вы, Эрион, тоже рады ткнуть копытом в рану да ещё поковыряться там! У нас нет и никогда не было достаточно сил на это. Сами-то вы что? Обезголосили? Привлеките Ниходима, обоснуйте всё чин по чину, обратитесь с челобитной…

– …Которая не уйдёт дальше первой инстанции. Конечно, конечно, милостивый государь! Уже бегу сломя голову «привлекать», – последнее слово было произнесено с большой издёвкой.

– Все вы такие. Ни себе, ни другим.

– Тогда уповайте на новое Пришествие, – огрызнулся наставник. – А я молча на вас погляжу. Князь уже поковырялся во мне разок – в мокрую погоду часто напоминается.

Возникло молчание.

– Мы стараемся, – сказал наконец гость. – Мне пора, Эрион. Если что-то вспомните, напишите и перешлите через городничего.

Я встрепенулся: настало время осторожно попятиться к выходу. Пока Эрион и Киндар коротко прощались, я тихонько отступал к входной двери, семеня всё быстрее и быстрее. Мне повезло проскользнуть наружу как раз в тот момент, когда гость показался в дверном проёме.

Гулко простучали подкованные копыта, скрипнула распахнутая магией дверь, и на пороге возник молодой белый единорог в изящных очках. К его левому боку была приторочена сумка из искусно выделанной кожи горного ящера, на крышке которой красовалась копия метки – чёрный серповидный клинок со светящимся остриём. Пони молча воззрился на меня выкаченными глазами морковного цвета с красноватыми белками, постоял так полминуты, затем спустился с крыльца и немедленно взял в галоп по направлению к мосту. Взметнулись поднятые копытами фонтанчики тонкого песка.

Я невольно сощурился особым зрением вслед единорогу. Пёстрое цветовое пятно, наложившееся поверх силуэта, исправно повторяло все его движения, но за бегущим пони тянулся ещё и шлейф неопрятных призрачных лоскутов. Они полоскали на ветру, как клочья порванного знамени, и стремительно «выцветали», становясь из кроваво-красных с чёрной окантовкой серовато-розовыми, словно шляпки осенних мухоморов. Ветер трепал эти неприятного вида слоистые волокна во все стороны, вгоняя меня в зябкую дрожь. Запоздалый страх ненадолго завладел мной: всего несколько минут назад этот пони был готов сделать с дядей Эрионом что угодно, даже лишить жизни.

Наставник вышел из дома, кивнул мне и посмотрел вслед ускакавшему незнакомцу.

– Хорош гусь, а? – сказал он, нервически поводя головой. – Молодой да ранний, но по нервам скакать навострился…

– Кто это, наставник?

– Это – блестящий кавалер Киндар, птенец, взращённый под чуткой опекой орла нашего барона Триддена. От него так и веет могильным ветром…

– Да, наставник, он очень страшный.

Эрион посмотрел на меня.

– В каком смысле? Ах, да, ты же видишь опасность… – я кивнул.

– Кто такой барон Тридден?

– Кто такой? Тишайший и ничтожнейший с виду пони… Росточком пониже твоего приятеля Грома будет. Но когда узнаёшь, что этот недомерок заправляет одной из «контор», которую сам же и создал несколько лет назад, и которая сейчас обладает возможностями, сравнимыми с мощью научной разведки, становится неуютно. Непростой пони, чего уж говорить. И присные его под стать своему набольшему.

– Их нужно бояться?

– Ну, что ты! – улыбнулся Эрион. – Волков бояться – в лес не ходить. Они по-своему полезны, только лучше с ними встречаться как можно реже.

– С волками?

– И с волками тоже.

Дядя Эрион отказался сопровождать меня и моих друзей в походе к излучине реки, намеченном на следующий день во исполнение школьного задания на каникулы. Он сказал, что ему надо кое-что обдумать, да и вообще, у него кости разболелись, как это всегда бывает перед долгой чередой гроз. Надо сказать, что череду эту я же сам и наобещал. Видно было, что разговор с «птенцом Триддена» сильно пошатнул его душевное спокойствие: он был задумчив, часто хмурился и выглядел потерянным. Поняв, что ничего не добьюсь, я оставил учителя в покое.

У младшего в семье жеребёнка всегда найдётся, за что посчитаться со старшими братьями или сёстрами. Недолго думая, я исполнил давно задуманную месть: упросил мать, чтобы она вверила моей сестре бремя присмотра за нашей троицей. Возмущению Ивы не было предела: она негодующе заплясала и затопала ногами, наигранно закатывая глаза и причитывая о тяжкой судьбе старшей сестры, которая вынуждена убивать прорву времени на присмотр за вполне взрослыми жеребятами, один из которых колдует как заправский маг, а другой – ингату и такой здоровый лоб, что его почти не отличишь от взрослого пони. И потом, надрывалась сестра, этих троих уже в водовозную телегу запрягать пора! Но мать была непреклонна, и потому сразу начался торг: Ива поставила несколько мелких условий и заявила напоследок, что позовёт своего приятеля Сливку, на которого наши родители всегда посматривали косо. Мать не осталась в долгу: завязалась небольшая перепалка, в которой старшая кобыла пыталась вразумить младшую, чтобы та перестала водиться с жеребцом, которого от земли не видно. Были перечислены и оценены все достоинства и недостатки ухажёра – от бесполезной метки-облака до залысин в гриве, вспомнили его вечно мечтательный вид и глуповатую улыбку, разве что зубы не обсудили. Разумеется, Ива никаких в нём не видела никаких изъянов, а на слова матери о тощем крупе заявила, что, дескать, Сливке жеребят не рожать. Я занял угол гостиной, где беззвучно давился от смеха, гримасничал и зубоскалил на каждый взрыв негодования сестры, и от этого Ива всё больше расходилась, стараясь выставить себя взрослой самостоятельной кобылой. Чуть позже, немного утомившись, мать и дочь сделали передышку, подкрепив силы квасом, кувшин которого я предусмотрительно переправил по воздуху из столовой, затем увлечённо продолжили свой обмен мнениями. Разошедшаяся сестра неосторожно ляпнула о каком-то ночном свидании, на что в воздухе повис решающий вопрос: как же близко Ива успела познакомиться со своим дружком? После короткой немой сцены, россыпи возмущённых междометий и громогласных заявлений о том, что ничего такого не было, стало понятно, что сестра проиграла очередную битву за благосклонность родителей к её приятелю. Удовлетворённая мать всё-таки согласилась на её условия, наказав ей «не совершать ничего позорного», и степенно удалилась на кухню, а Ива подошла ко мне вплотную с недоброй гримасой, вполголоса пообещала много незабываемых минут в будущем и вышла из комнаты с гордо поднятой головой.

Я поздравил себя со славной победой в одной из семейных баталий. Несмотря на браваду, обиженная сестра всё же стала нашим «водовозом».

На следующее утро трое юных естествоиспытателей (Грому никак не давалось это слово) под присмотром двоих вполне взрослых пони двинулись в холмы. От Болотной Слободки туда тянулось несколько торных тропинок, но чем дальше в лес, тем чаще они сворачивали и перекрещивались самым неожиданным образом. Чтобы не заплутать, мы старались держаться реки.

– Скуффи, далеко не убегайте! – крикнула Ива, добавив в голос строгости. Я стоически проглотил это «Скуффи», обернулся и прокричал в ответ:

– Агась!

Ива окликнула меня больше по привычке и для острастки. Уж я-то прекрасно знал, какие мысли и «чуйства» занимали её, пока она сверлила взглядом мой загривок, мечтая, чтобы я побыстрее скрылся в зарослях. Её друг Сливка, одного с ней роста и возраста жеребчик фиолетовой, как спелая слива, масти, тоже глядел мне вслед грустными глазами, положив голову на шею моей сестре. Он терпеливо ждал, когда мы ускачем подальше и оставим его с Ивой наедине. Вспомнив целовавшихся в Болотной Слободке пони, я нарочно не спешил убегать, а вдобавок, остановившись перед стеной кустарника, обернулся, перекосил физиономию, показал сестре язык и только после этой пантомимы вальяжно порысил вслед за друзьями, крутя головой, чтобы Ива до времени не расслаблялась.

Дил и Гром сновали в зарослях: они искали редкие растения, не обходя вниманием и насекомых. Я держал наготове потрёпанный определитель и раскрытый альбом для гербария. В сумке покоилась выданная наставником банка с клеймами пробирной палаты на стенках, в которой уже скрёбся об прозрачные стенки большой жук с длиннющими усами и несколько мелких букашек. Сразу по возвращении домой мы намеревались пришпилить несчастных насекомых к листам плотного картона. Я опасался, что за время нашего похода жуки могут запросто съесть кого-то из своих собратьев.

Через несколько минут мне пришлось прервать поиски, чтобы вытащить из банки телекинезом попавшую туда за компанию с прочими божью коровку. Ювелирное это колдовство было проделано с большим тщанием и высунутым от усердия языком. Юный маг взопрел, словно тяжеловоз, и бросился навстречу ветерку с реки.

Вскоре я поднялся на вершину обрывистого холма, нависавшего над рекой, и несколько минут стоял неподвижно, осматривая окрестности.

Здесь, юго-восточнее города, река образовала широкую излучину, с каждым годом всё сильнее «выгрызая» складчатую глинистую плоть поросших лесом холмов, которые дальше к северу медленно повышались до пологих предгорий. Неглубокие ложбины перемежались здесь с подмытыми водой обрывистыми ярами, что пестрели тёмными крапинами птичьих нор. Слои песка, мелких камушков, жёлтой, красноватой и чёрной глины много лет осыпа́лись в реку, в итоге образовав причудливый «слоёный пирог», вершину которого венчали повисшие над пропастью клубки тёмно-серых переплетённых корней, над которыми с тихой печалью шелестели деревья в ожидании своей отсроченной гибели. У подножия обрыва перекатывалась через выворотни строптивая Глинка. Противоположный берег, очерченный широкой глинистой отмелью с галечными грядами, дальше переходил в пёстрый зелёный лабиринт, то тут, то там отблёскивавший зеркалами стариц, маленьких озёр и болотин. Деревьев там было немного, но дикие кусты и высокие травы разрослись в непроходимые заросли. Целые поля рогоза и тростника, в которых ничего не стоило потеряться, были прорезаны во всех направлениях неглубокими протоками. Мне снова захотелось заблудиться там, пропасть бесследно на целый день, чтоб тревога теребила мне гриву вместе с ветром, а цепкий холодок страха бодрил не хуже водяных брызг…

Косматые облака летели наперегонки с птицами, иногда заслоняя солнце, а севернее, в предгорьях, снова клубились свинцовые, с желтоватой изнанкой, тучи. В них почти непрерывно сверкали молнии: там разразилась сильнейшая гроза. Глядя на небо, я ощущал смутную тревогу, но решил не думать об этом. Надоело. Отстаньте от юного мага, он и так уже набил достаточно шишек!

Предчувствия мелких неприятностей посещали меня довольно часто, поэтому я старался не придавать им чрезмерного значения. Если в подтверждение своих тревог ты где-нибудь ушибёшь ногу или получишь несварение, то спокойно и без лишнего волнения переживёшь столь незначительное происшествие, не стоящее пристального внимания. Как оказалось, меня достаточно легко было вывести из равновесия, что нисколько не удивляло: после трёх устрашающих «испытаний» я стал нервным, настороженным и более замкнутым, чем раньше, поэтому не делился с Эрионом своими мыслями насчёт этой стороны магических практик, считая подобные происшествия неизбежными издержками деятельности магов – вряд ли обыденными, но уж никак не уникальными. Однако со временем, как это часто бывает, мне попросту наскучило бояться. Всем известно, от Судьбы не уйдёшь. Многие пони склонны были полагать Её более влиятельной духовной сущностью, нежели сам Творец. А если так, то не имеет смысла бояться неизвестности и слишком проявлять своё беспокойство: изведёшься сам да ещё заставишь родичей и знакомых при каждом удобном случае участливо справляться о твоём душевном здоровье.

Воды в реке прибыло, она с лёгкостью перехлёстывала через небольшие коряги. Волна плеснула в стену обрыва далеко внизу, обрушив в реку подмытый участок склона. Из леса послышались крики друзей, и я поспешил за ними, на ходу проверяя магический «пузырь» вокруг книжек и помещая последние в сумку.

…Гром бродил по мелководью, высматривая среди гальки и крупнозернистого песка «демонские рога», намытые рекой из пластов чёрной глины выше по течению. У меня был заготовлен мешочек для находок, который медленно наполнялся этими необычными коническими «камнями» с ясно видимыми на изломе слоями. «Рога» эти, как считается, невероятно давно – чуть ли не миллионы лет назад – составляли часть тела каких-то водных существ. В глине также можно было найти отливающие перламутром кусочки древних раковин – очень хрупкие и буквально рассыпающиеся в копытах. Дил, подстёгиваемый желанием найти в древней глине что-нибудь особенное, неуклюже преодолел поток, ставший к тому времени ещё полноводнее, и вскоре пытался взобраться по крутому склону к тёмной «прослойке», что виднелась саженях в пяти выше. Подражание горным козлам выходило у него скверно, и тому очень способствовала скользкая глина, пропитанная водой из маленьких родничков, текущих по склону. Попытки закончились тем, что он поскользнулся, кувыркнулся через голову и шумно сверзился в реку, чудом не пропоров себе брюхо острыми корнями выступающего из воды комля. Бродившая по отмели со скучающим видом Ива вскинула голову, подбежала к нам и разразилась суровой отповедью, не особо стесняясь в выражениях. Сливка удивлённо прядал ушами позади нее и мечтательно улыбался, наблюдая за эскападой подруги. Выбравшийся из воды Дил заработал от моей сестры чувствительный тычок копытом в грудь и строгое внушение больше не выкидывать таких фокусов.

Донёсся рассыпчатый грохот, сильно ослабленный расстоянием. Мы дружно повернули головы на звук. Над горами клубились тучи и вовсе устрашающего вида: почти чёрные, с пугающими завихрениями, ниспадавшие к земле рваными космами ливневой стены. Долгие ветвистые молнии сверкали почти безостановочно, озаряя глубокое нутро грозовых облаков. Тучи постепенно двигались, смещаясь к северу, в сторону верховьев Глинки.

– Не хотел бы я там сейчас оказаться, – пробормотал Дил.

– Никто бы не хотел, – отозвался я.

Вскоре друзья захотели наловить жуков-плавунцов и скрылись в кустарнике за отмелью, оставив меня наедине с мыслями, что против такой грозы смог бы сделать сильный маг воды. Я решил порасспросить об этом наставника, как только представится случай. Ива поначалу со скучающим видом прогуливалась по сырому песку, потом двинулась вдоль течения к месту, где одно из обмелевших русел реки соединялось с основным потоком. Сливка хвостом следовал за ней, иногда шумно вздыхая. Ива обнаружила глинистую лужу, зашла в неё, с некоторым усилием вытаскивая ноги, немного побродила, держа нос в вершке от поверхности мутной красноватой воды, потом, наконец, плюхнулась в неё и принялась валяться. Минуту спустя она поднялась, помесила копытом образовавшуюся жижицу и залегла в лужу другим боком. Глядя, как сестра «входит во вкус», я почувствовал зудящее желание сделать то же самое. Застенчивый Сливка остался равнодушен к купанию подруги: он лишь прогуливался вокруг, иногда заходя в лужу передними ногами. Ива смеялась и старалась окатить своего кавалера мутными брызгами.

Порыв ветра принёс звук особенно сильного раската грома. Далёкое небесное ворчание, к которому мы успели привыкнуть за прошедшие полчаса, слилось в сплошной монотонный гул и не умолкало ни на мгновение. Посеревшая туча, вся в прорехах и клочковатых лоскутах, заволокла четвертую часть неба и теперь смещалась на запад, в сторону города, «ощупывая» землю длинным белесым «хоботом» смерча. Потоки дождя, похожие на скверно вычесанные пряди пепельных волос, казалось, ещё больше уплотнились: они двигались сплошной стеной, которая отклонялась ветром немного в сторону лишь у самой земли. Морщась от слепящих разрядов, я проверил воздушные фибры: внутри тучи они метались в беспорядочном движении, путались в дождевых «космах», исторгали кусочки радуг; неровно бьющееся сердце грозы выталкивало истерзанные лоскуты стихийной ткани далеко за пределы облачного коловращения, где они теряли мрачную расцветку и медленно растворялись в слабо потревоженном стихийном океане. Однако и кругом меня не всё было спокойно: гибкие лохматые тяжи в воздухе серели и волновались, предупреждая о неведомой угрозе.

Неподалёку в реке громко плеснуло. Я обернулся к потоку: вода вовсю прибывала и уже стала затапливать отмель. В потоке плыли недавно сорванные ветки с листьями. Сердце требовательно толкнулось в рёбра: я начал понимать опасность.

Когда-то Эрион научил меня усиливать голос магией. С тех пор я почти не практиковался – не было случая, да и само заклинание вспомнил с трудом. Мой прогремевший над округой надтреснутый крик заставил Иву замереть в своей грязевой «ванне». Она привстала, беспокойно повела чумазой головой, с которой падали густые красно-коричневые капли, пристально посмотрела на небо и перевела взгляд на реку. Сестра вылетела из грязи со скоростью выпущенного из катапульты ядра и помчалась ко мне, а за ней, по обыкновению слегка помедлив, бросился Сливка.

Я не переставал звать друзей, но чувствовал, что заклинание берёт намного больше сил, чем можно было ожидать. В глазах потемнело от напряжения.

Через несколько ужасно долгих минут из зарослей галопом вынесся порядком взмыленный Гром. За ним, отдуваясь, скакал приотставший Дил. К счастью, оба быстро сообразили, что стряслось в реке, поэтому им даже не пришлось сбавлять ход. Все вместе мы помчались к кромке воды напротив глубокой седловины между холмами на другом берегу. Из потока торчало несколько крупных валунов, которые должны были облегчить нам переправу. Продолжавшая вздуваться река к тому времени залила почти всю отмель, течение воды на стрежне сделалось пугающе сильным. Мы пропрыгали по камням до стремнины и бросились в воду. Ива и Сливка поддерживали меня и Дила, не позволяя течению унести нас, но едва ли им приходилось легче, чем нам. Гром одним мощным прыжком избавился от опеки, в считанные секунды преодолел последние сажени до стены из глины и обернулся к нам. Вода бурлила у его подгрудка.

Противоположный берег был не очень высок, но обрывист. Саженях в тридцати дальше по течению его рассекала не слишком широкая расщелина, прорытая дождями в плотной глине. Она была забита камнями, сыпучей почвой и сухими ветками. По ней можно было забраться наверх, пусть и не без труда. Лишь несколько причудливо искривлённых коряг у самой воды могли стать препятствиями для нас. Ива прокричала, чтобы мы шли к промоине.

Высокая волна захлестнула меня с головой, водяные фибры в ответ зловеще сверкнули алым пламенем и посерели ещё больше. Подгоняемые течением, где шагом, а где и вплавь, мы быстро достигли промоины и стали перелезать через обломанные коряжные сучья. Выворотни на глазах уходили под воду. Меня и Дила подсадили первыми; мы взобрались на кручу высотой саженей в шесть-семь со всей прытью, на какую были способны, и наверняка сумели посрамить иных диких копытных, всю жизнь проводящих среди отвесных скал. Следом, отдуваясь и тряся вымазанной в глине головой, выбрался Гром, потом – запыхавшийся Сливка. Он выглядел испуганным, озирался и опасливо заглядывал под кручу. Сестры не было видно. Я подошёл к краю обрыва, осторожно заглянул вниз и крикнул:

– Ива!

– Сейчас, …час, Скуф! Я …тряла в этих …ных ветках! Вот же ж… – из-за шума воды я её плохо слышал, но это наверняка было только к лучшему.

С колотящимся сердцем я перевёл взгляд на реку выше по течению и не увидел русла: по нему и широким отмелям катился пенистый вал коричневой воды, тащивший за собой густое месиво из вывороченных деревьев, истерзанных веток, кусков дёрна и разного мусора, среди которого, как мне показалось, плыли доски и даже фрагмент маленькой двускатной крыши вроде той, что венчает колодезный сруб.

– Ива!!!

– Я не могу выбраться! – сестра билась в воде, поднявшейся ей до шеи, не в силах высвободить заднюю ногу. Волна, сметавшая всё на своём пути, неотвратимо приближалась. Гром порывался ринуться вниз; его с трудом удерживал испуганный Сливка. Дил улёгся на землю и тонко, по-собачьи, подвывал.

В свою очередь и я испугался по-настоящему, да так сильно, словно меня прошило молнией, от которой необратимо запинается сердце. То был ужас, перед которым померкли и рассыпались прахом ничтожности все прошлые страхи. Взгляд мой прикипел к бурлящему водному хаосу. С невероятным трудом преодолев накатившее оцепенение, я попытался давить на фибры. Осознанная безнадёжность затеи сковывала меня, отчего пришлось рваться через мысленные преграды, а те словно пестрели многократно повторённой грозной надписью, какие часто стилизуют под руны: «У ТЕБЯ НИЧЕГО НЕ ВЫЙДЕТ!!!»

Тартар побери, это неправильно!..

…Вспоминай, Скуффи, одарённый жеребёнок, что ты чувствовал, когда «потрошил» того земного пони! Боялся? Боялся! Сейчас ты боишься стократ сильнее. Ненавидел безумца всей душой? Ненавидел, и ещё как! Ну-ка, спроецируй свою ненависть на слепую стихию, да живее! Штурмовал цитадель непостижимой магии всеми своими малыми силёнками? Да! Только что зубами не вгрызался! Сопротивлялся откату, короткорогий уродец, насколько моченьки хватало? А то! Теперь, именем Творца, Судьбы, богов и заодно всех демонов Тартара, сделай это ещё раз!!! Сделай это лучше, чем тогда, иначе какой ты, к вендиго, маг?! Давай, живо! Доказывай, что наука пошла впрок!

Я судорожно вдыхаю кажущийся ледяным воздух и вызываю «триплет». Обычно он у меня то лепится, а то и не лепится: дуги выходят кривоватыми, центральный узел так и норовит искривиться, порой напоминая перекошенное плетение в старом кружеве, а добрая половина силы, вливаемой в такую ущербную фигуру, уходит впустую, рассеиваясь через изъяны в сигнатуре. Но сейчас тебе, Скуф, не нужна халтура! Лепи тщательнее, малыш, следи за дугами! Разумеется, ты не геометр, но и не полный же тупица, в конце концов! Спеши: времени совсем не остаётся!

Горизонт событий загибается исполинским косогором, «триплет» крутится и порхает, как бабочка, стремясь ускользнуть от моего пристального внимания. Я ощущаю непонятную раздвоенность и начинаю смутно видеть себя будто бы со стороны, а поверх этой картины сквозь шевеление фибр проступает изображение упрямой сигнатуры. Свирепея в борьбе с неподатливым знаком, мысленно впиваюсь в дуги, распинаю их по невидимой поверхности, вписываю в треугольную фигуру, знакомую магам по сигилу Арманая-Триглавца, демонарха Путей Агонии. Ударим тут, припечатаем копытом здесь… Куда поехала? Стоять! Вертаем дугу взад, крепим, снова припечатываем… Скорее!.. Получилось!

Теперь многострадальный «триплет», геометрически правильный, насколько это вообще возможно в моём паническом состоянии, сияет золотистым светом, побуждая меня немедленно ввести его в игру сил. Косматые фибры струятся в воздухе, уминаются, как податливая глина, скользят во все стороны, точно лапша, растекаясь чёрным туманом, однако я почему-то медлю и всё никак не решу, за какие из них браться. Ноги слабеют и разъезжаются, меня ведёт в сторону, но кто-то с готовностью подставляет мне бок. Подпирающий крепок и неколебим, а значит, мой помощник – Гром. В теле растёт свинцовая тяжесть, внутренности стягиваются в клубок, голова разрывается от болевого фейерверка… Ноги теряют всякую чувствительность, делаются непрочными подпорками телу, но я не падаю и нахожу в себе силы приказать нескольким прядям фибр ринуться к тонущей сестре, имея целью поднять её вместе с корягой, что стала ей ловушкой. Тянуть их несказанно тяжело, тем более, почти вслепую, а ещё нужно преодолевать сопротивление немалого веса и вязкого речного дна. Я скрежещу зубами и стремлюсь превратить в ярость свою всепоглощающую боль… Наверное, так тяжело бывает лишь каторжникам на самых ужасных работах. Мне достаёт сил вытянуть шею и посмотреть с обрыва вниз: Ива, немного приподнявшаяся над водой, глядит на меня с безумной надеждой…

И всё же фибры подчиняются мне с великой неохотой, они стремятся любыми путями ускользнуть из магического захвата. Я понимаю, что слишком быстро теряю силы, и стараюсь собрать остатки воли для последнего рывка. Раз взялся за гуж… Тащи, дохляк, тащи, твою же ж… Возьмите кто-нибудь хворостину иль кнут, поддайте мне прыти! Чтоб визжал, но тащил!.. Да, именно злости мне сейчас и не хватает больше всего! Я вспоминаю все услышанные за свою жизнь ругательства и запускаю в уме по кругу бурливую, как пучина под обрывом, тираду; кажется, даже что-то бормочу вполголоса, но не слышу себя – в ушах воет превосходящая меня стихия… Горизонт событий озаряется невиданными зеленоватыми зарницами, «триплет» покрывается волнистой рябью, грозя рассыпаться, но в этот момент норовистые туманные жгуты рывком поднимают сестру на уровень моих ног. Чёрные с радужным отливом щупальцы фибр обвивают её тело и громадный каргалистый выворотень, крепко держащий ногу Ивы меж перекрученных ветвей… Нет, всё-таки корней. Великий Творец, о чём я думаю? Какая мне разница, ветви там или корни?! С раздражением гоню от себя дурацкие мыслишки. Всё и вся, что мешает мне, – прочь! Р-р-разорву, разметаю на клочки!.. Ярость, вскипающая с новой силой, направляет несколько фибр к предательской коряге. Они злым вихрем охватывают голый сырой ствол, выкручивают его, словно ногу в жестоком болевом захвате, рвут мёртвое дерево в белесую щепу и в итоге разжимают цепкие лапы капкана из ветвей на голени сестры. Шума сыплющихся в воду обломков почти не слышно. Только что едва державшаяся в воздухе Ива по воле своенравной воздушной стихии с неожиданной легкостью взмывает надо мной и летит в объятья подоспевшего Грома. Без опоры я чуть не падаю, но успеваю повернуть голову и увидеть, как они катятся по земле. Гром поднимается, но Ива остаётся лежать без сознания; глаза её закрыты, губы искривлены страданием. Но что происходит дальше, я уже не вижу: сигнатура, рассыпая тысячи золотистых искр, кидается на меня, прошивая насквозь, ослепляя, лишая памяти… Я лечу в бездну, в неизвестность, теряю себя, растекаюсь разумом в бескрайнем внутреннем пространстве, пронизанном лучами неисчислимых солнц.

Удар отката выводит меня из секундного забытья. «А-а-арх…» – невыносимый, царапающий голосовые связки крик рвётся через сжатые зубы. Тело предаёт меня: я колочусь об землю и никак не могу остановиться. Оно словно набито раскалёнными угольями, а самый большой костёр пылает в черепе. Во рту солоно от крови.

Спустя половину вечности колотьё мало-помалу стихает. Голова ещё наполнена болью, но после всего пережитого её медлительный прилив ощущается долгожданным послаблением, что обещает скорую передышку от трудов магических. Я лежу неподвижно, уперев в затканное текучей мглой пространство невидящий взгляд. В голове стремительной вереницей проносятся видения косматых фибр всех видов и размеров – от микроскопических до планетарных, свивающихся в невероятные тканые узоры, что поражают воображение удивительным разноцветьем, которого никогда не встретишь в природе. Сотни, тысячи картин сменяют друг друга с невероятной быстротой. Умом я за ними не поспеваю, но уверен… даже нет – ЗНАЮ со всей точностью, что каждая из них откладывается в памяти, занимая свой отдельный ящичек в бесконечной картотеке. Картины множатся, образуя мозаику, которую составляют сигнатуры – знакомые и совершенно неведомые, простые и способные изумить своей затейливостью любого начертателя. Я не могу охватить взглядом этот невероятный узор, похожий на драгоценный ковёр из Узанга; щадя мой рассудок, он медленно отступает и превращается в туманное облако, сквозь которое мало-помалу проглядывает реальный мир: перед глазами покачиваются травинки, над ними видна узкая полоска небосклона с метущимися по нему обрывками туч – лишь это смогло уместиться в поле моего зрения. Я запоздало осознаю природу того, что вершится надо мной, когда появляется знакомое жжение на коже бёдер. Но теперь оно сильнее, чем прежде, много сильнее. Не обманка, не мираж, не метка-однодневка, а настигшее юного мага призвание…

Шумела вода. Вдалеке перестукивались атмосферные разряды, словно пони-великан осторожно пробовал копытом небесный свод: прочен ли? Перед глазами крутились серые круги. Я уткнулся носом в сухую землю и чихнул из-за поднятой пыли. Полетели тёмные капли. Мне не удалось повернуть голову. Я вообще не мог двинуться. Тело казалось большим котелком с жидковатой кашей: если меня сдвинут, я незамедлительно опрокинусь, и каша прольётся на землю. Мне очень хотелось иметь метки а виде надписи «не кантовать». Но не тут-то было: кто-то коснулся шеи, и она послушно повернулась, будто не своя. Лежать, касаясь щекой земли, оказалось намного удобнее, хотя летавшие вокруг пылинки по-прежнему щекотали ноздри. Рядом со мной стоял Гром, его мелко трясло. Он храбрился изо всех сил и почти непринуждённо поинтересовался у меня:

– Как ты?

– Я-а-а… А… – язык тоже мне не подчинялся.

– Двигаться можешь?

– Е-а.

– Откатом-то всех шибануло, но ты получил полный воз. Расслабился, как висельник. Скоро унюхаешь итог.

– Гром, замолчи! Без тебя тошно! Где ты такой дичи набрался?.. – это был голос сестры, хриплый и срывающийся. Я мысленно вздохнул с облегчением: жива. Ива позвала: – Ску-уф, как ты?

– И-е-о, – попытался ответить я.

– Спасибо тебе, что спас меня… – её голос дрогнул.

– Е-а-о.

– Гром, Сливка, бегите за помощью, – потребовала Ива.

– Что ты, Ива, мы вас и так допрём, – уверенно заявил Гром.

– Не-а… – подал голос Сливка.

– На чём, дурачьё?! Хватит выкобениваться, Гром, – сказала Ива громче. – Не нарывайся! Если б не нога, я бы тебе отвесила пинка для скорости! Марш оба!

– Дурная кобыль… – тихо прошептал ингату.

– Я всё слышала! Резвее!

Послышался удаляющийся топот. Дил подошёл ко мне и присел рядом. Из облаков выглянуло солнце – отчего-то злое и нестерпимо яркое. Голова тут же заклокотала болью, точно кастрюля с похлёбкой на сильном огне. Я с большим трудом сомкнул веки. Толкавшаяся в висках резь неохотно отступила. Шум воды постепенно убаюкал меня.

Я очнулся на тронувшейся с места телеге, лежа головой назад, и успел заметить, во что превратилась долина реки. Страшный поток полностью поглотил излучину и отмели со всеми старицами и зарослями, подойдя к далёким взгоркам, что едва просматривались в двух верстах от нас. Огромное грязное озеро бесновалось и клокотало, в нём сталкивались разнонаправленные течения, возникали и быстро пропадали водовороты, неслись и переворачивались стволы изувеченных деревьев. Небо почти очистилось, но водная стихия и не думала утихать.

Способность владеть телом потихоньку возвращалось ко мне. Я с трудом повернул голову и увидел свою метку. Ну конечно, там красовался мой ненаглядный «триплет»: три петли да узел, вытравленные золотом по зеленой шерсти. Я почему-то не ощутил ни удивления, ни особой радости. Телега, влекомая незнакомым жеребцом, подскочила на колдобине, лежавшая рядом со мной Ива поморщилась, но нашла в себе силы ободряюще улыбнуться:

– Поздравляю с меткой, братик.

– Спасибо, – ответил я без всякого выражения и закашлялся.