Винил и Октавия: Университетские дни

Глава 21

Октавия была поглощена беспокойством. Она нервно вышагивала по гостиной Бон Бон, протаптывая дорожку на ковре. Хозяйка магазина любезно позволила ей вместе с Винил оставаться столько, сколько им нужно, сказав, что лицо виолончелистки убедило ее в необходимости этого. Беспокойство в глазах Бон Бон ее чуть-чуть успокоило. Новая встреча с матерью принесла много того, что она очень старалась похоронить, включая чувство одиночества. Напоминание о том, что у нее есть верные друзья было именно тем, что ей было нужно.

Винил стояла рядом, наблюдая за болью во взгляде Октавии. Было явно видно, что диджей не знала, как ей помочь. После их стремительного побега с кампуса Винил высказала все возможные решения, которые только смогла придумать в надежде, что какое-то из них подойдет.

– Мы покинем город, – твердо сказала она.

– Ты знаешь, что мы не можем, – ответила серая пони.

– Мы перейдем на заочное обучение и будем сдавать сессии удаленно.

– Твой компьютер по прежнему в нашей комнате.

– Имитируем нашу смерть?

– Это ничего не решит.

По прошествии нескольких часов они лежали, свернувшись калачиком, на одном из диванов, а отчаяние и тревога вырисовывали жуткие образы в их головах. Винил видела, как мать утаскивает Октавию в какой-то далекий особняк, снова погружая в одиночество и изоляцию. Мысли о том, что ее милая, творческая, остроумная любимая пони снова окажется взаперти, было достаточно, чтобы диджей дрожала в бессильной ярости. Что за монстр будет так относиться к собственной дочери?

Октавия видела холодного, обезличенного психолога, монотонно рассказывающего ей, что она не любит Винил, и идеально объясняющего почему, а также одобрительно кивающую мать. Она видела Винил одну в переулке за баром, ночью, под усиливающимся снегопадом, звонящую по ее номеру и не получающую ответа. Она видела своих друзей, первые месяц или два интересующихся, куда она ушла и пропала без вести, а затем медленно забывающих о том, что она когда-либо существовала. Из-за этих ужасных фантазий она даже не могла набраться сил, чтобы плакать.

Но ярче всего она видела остаток своей жизни, а также прошлое и настоящее, распростертое в обоих направлениях от нее. Ее прошлое управлялось и контролировалось, будто она была экспериментом по созданию идеальной дочери. С хорошими манерами, легко внушаемую, полностью зависимую, умную, но недостаточно, чтобы думать за себя... это пыталась сделать с ней ее мать? Разве она любит ее хоть немного, есть у нее какие-то добрые чувства по отношению к ней вообще?

“Зачем я родилась, если мне не разрешают жить?”

Как ни странно, эта мысль начала разгораться, словно первые искры костра. Почему ей не позволяли жить? Это, конечно, не было ради ее безопасности: она убедилась в этом! За последние шесть месяцев ее жизни с ней ничего не случилось! Она узнала вкус жизни, любви и дружбы без каких-либо ужасных последствий. Но самой сладкой частью ее новой жизни была независимость. Она пережила все это по собственной воле, своим собственным способом. Пламя внутри нее разгоралось и росло вместе с пониманием ситуации.

Теперь, когда она узнала вкус жизни... она не могла вернуться назад. Ее жизнь до университета не давала ей вздохнуть, а все эти месяцы, что она провела с Винил, были глотками воздуха для ее легких и позволяли ей мыслить ясно. Огонь, бушующий сейчас в ее душе, полностью вышел из под контроля, и ей это нравилось. Октавия знала, что она должна была сейчас сделать. Это был единственный выход.

– Винил, – громко сказала она. – Я собираюсь поговорить с матерью. Одна.

Ее любимая, такая милая и добрая, всегда готовая поддержать, посмотрела на нее широко раскрытыми глазами:

– Что?! Это пока худшая идея из всех!

Третий беспокойный голос раздался со стороны лестницы ведущей вниз:

– Какая идея? – Спросила Бон Бон.

Виолончелистка жестом попросила Винил не отвечать, но было уже слишком поздно:

– Октавия хочет встретиться с матерью! После всего, что мы сделали, чтобы скрыться от нее!

Бон Бон тревожно закусила губу:

– Я правда не думаю, что это хорошая идея.

– Видишь? – Винил махнула копытом в сторону кремовой кобылки, чтобы подтвердить свои слова.

– А я думаю, она должна это сделать, – тихо сказала Лира, входя в комнату. Они обе пахли сахаром и конфетами. Октавия кивнула ей в знак благодарности. – Ее мать является источником буквально всех ваших проблем. Чем раньше вы разберетесь с ней, тем раньше сможете вернуться к нормальной жизни.

– Она увезет тебя отсюда! – в отчаянии воскликнула белая пони.

Серая пони покачала головой:

– Только если я ей позволю. А я точно не планирую этого делать.

– Тогда я пойду с тобой. Я-я буду бороться с ней!

– Вот это точно ничего не решит, – Октавия протянула копыто и мягко коснулась щеки Винил. – Я люблю тебя, но я должна поговорить с ней наедине. Ты всегда помогала мне во многом, даже больше, чем ты можешь себе представить. Без тебя я бы никогда не смогла этого сделать. Так что прошу, просто поверь мне.

Ее слова были настолько искренними, что единорожка почувствовала, будто ее глаза горят:

– Я тоже люблю тебя, детка. Я по-прежнему считаю, что это ужасная идея, но я в любом случае люблю тебя, – хрипло сказала она.

Лира прочистила горло:

– Я знаю кое-что, Винил, что поможет тебе все понять, – ее уши навострились, а Бон Бон открыла рот, будто собиралась что-то возразить, но передумала, взглянув на Лиру. – Несколько месяцев назад, когда я только поступила в университет, я была полной сволочью. Вы, пожалуй, знаете об этом лучше, чем кто-либо, ну, может, за исключением Бон. Но это не важно. Я подло поступала с другими пони без особой на то причины, лишь теша свое отвратительное чувство юмора. Короче, я была плохой.

– Я медленно отдалялась от пони, которая пыталась стать моим другом, и, что хуже всего, я даже не знаю, почему я так делала. К счастью для меня, Бон Бон так и не научилась держаться подальше от плохих пони, – Бон Бон состроила издевательскую ухмылку, но затем снова тепло улыбнулась, когда Лира продолжила. – Она дала мне силы, чтобы признать, что я была ужасной, а затем помогла мне измениться. Не знаю, заметно ли это окружающим, но я уже не та пони, что приехала сюда в начале учебного года. И... Я думаю, Октавия тоже...

Винил смотрела на любимую, и правда в словах бывшего противника становилась очевидной:

– Да... Это она, но и не она...

– Именно, – кивнула Лира. – Мне неизвестна вся ваша история, и, если честно, похоже, будто вы внезапно возникли в нашей жизни, но готова поспорить: ты помогла Октавии стать тем, кто она есть сейчас. Что ты должна сделать сейчас, так это поверить, что она достаточно сильна, чтобы справиться со всем этим, так же, как Бон поверила, что я не стану сволочью снова.

– Я верю в нее, – начала Винил, но быстро повернулась к любимой. – Я верю в тебя. Я знаю, что ты сможешь провести разговор с матерью. Но я не верю в себя, – она подошла ближе. – Ты, наверное, заметила, что я немного защищаю тебя.

– В самом деле? – ухмыляясь, прошептала Октавия.

– Да. У меня также, возможно, было несколько фантазий, как я выбиваю все дерьмо из твоей матери.

– Ах. Так ты хочешь пойти со мной и встретиться с ней?

– Ну, нет, я бы предпочла вообще никогда с ней не встречаться. Просто я... блин, я даже не знаю, чего хочу, – диджей в отчаянии топнула копытом. – Я просто не хочу, чтобы тебе делали больно, и я знаю, что это противоречит тому, что я только что сказала о том, что ты можешь победить ее-.

Виолончелистка остановила ее быстрым поцелуем:

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но я все равно должна сделать это.

– Просто скажи мне одну вещь, – тихо сказала Винил, немного успокоенная поцелуем. – Почему она такая стерва?

Все выжидательно посмотрели на Октавию; вздохнув, она заговорила:

– Думаю, я должна поделиться тем, что мне известно, — она начала ходить по комнате, пытаясь напрячь память. – Я узнала несколько вещей из сплетен горничных и прислу- Эй! – воскликнула она, когда Лира и Бон Бон обменялись взглядами. – Это был не мой выбор нанять их!

– Мы ничего не говорили, – пробормотала Лира, и в тот же момент Бон Бон сказала:

– Мы понимаем.

– Так или иначе, – Октавия прикусила губу, продолжая. – Я была маленькой кобылкой в то время, но я помню, как подслушала разговор двух дворецких.

Маленькая серая пони кралась по коридору, мягкий ковер заглушал ее шаги. Она ненавидела, когда уроки проводились так рано! Ей хотелось выйти на улицу и посмотреть, как пегасы разгоняют облака. Это просто нечестно. Она подкралась к открытой двери и заглянула внутрь. Если кто-нибудь из прислуги поймает ее, скрывающуюся от учителя, то сразу расскажет матери. Никому из них она не могла доверять: она убедилась в этом на личном опыте. За дверью сидели два жеребца, пили чай и лениво болтали. Она узнала в них новую смену дворецких. Прошлая пара была “отпущена” за плохую службу или вроде того. Октавия стояла за дверью и слушала.

– Будь уверен, это самая странная вакансия, что мне попадалась, — усмехнулся один из них. – Но если других нет, отказываться не приходится.

– И не говори, – ответил второй, он звучал гораздо взволнованней, чем коллега. – Знаешь, я кое что разузнал прежде, чем принять предложение. Она холодна, как лед. Раньше она была кобылкой с прекрасным характером. Хотела стать актрисой или художником, я не помню, в общем, заниматься чем-то творческим. Но что-то произошло, и вот, она в бизнесе, заводит могущественных друзей и с безумной решительностью избавляется от конкурентов.

– Черт. Что случилось?

– Знать бы. Что бы то ни было, это испортило ее, – он сделал судорожных глоток из своей чашки.

Винил присвистнула:

– Звучит так, будто у кого-то проблемы.

Лира и Бон Бон вежливо промолчали. Октавия с усталой улыбкой произнесла:

– Однако здесь нет ничего нового. Не думаю, что это нам поможет.

– Ну... может быть и поможет, — сказала белая единорожка, задумчиво почесывая подбородок. – Она привыкла все держать под контролем, так? Я имею в виду, судя по тому, что я о ней знаю, это вполне описывает ее личность. Она сама не рассказывала тебе о своем прошлом? – виолончелистка отрицательно покачала головой. – Тогда она не будет ожидать, что ты знаешь какие-то болезненные мелкие детали. Возможно, ты сможешь напомнить ей о том времени, когда она не была такой властной. Это может ослабить ее защиту.

Октавия открыла рот, собираясь возразить, но через мгновение передумала:

– Это... действительно хорошая идея, любовь моя, – она немного удивилась тому, что Винил покраснела от ее слов.

– Я вспомнила совет, который давным-давно дал мне Псайк. В то время, когда мы еще притворялись врагами и спорили, он сказал мне, что ты чувствительна на счет своей гривы, и, если я хочу разозлить тебя, я должна сфокусироваться на ней.

– ...И вместо этого, ты прислала мне комплимент. Я задавалась вопросом, зачем, – серая пони почувствовала прилив нежности по отношению к Винил, от чего у нее защемило в груди. Она прочистила горло. – Ну, похоже я столкнусь с ней не совсем безоружной. – Пара обменялась нервными улыбками.

Бон Бон нервно облизала губы:

– Не хочу портить момент, но есть еще проблема с тем, что твоя мать оплачивает твое обучение, питание и все прочее.

– О, она несомненно прекратит платить, и я не думаю, что есть способ избежать этого. И я точно не смогу продолжить жить на территории кампуса.

Лира и Бон Бон быстро обменялись серией жестов, и Бон Бон, наконец, вздохнула:

– Я бы предложила вам место здесь, но у нас только две спальни... – было видно, что хозяйка чувствовала себя немного неловко, говоря об этом.

– Я понимаю, не беспокойся. Я не буду обузой. Я найду выход.

– Нам нужно найти другой источник дохода, – пробормотала диджей. Настала ее очередь нервно наматывать круги по комнате.

После нескольких минут молчания уши Октавии поднялись:

– Есть кое-что, что я могу сделать... – медленно сказала она. Винил остановилась на середине шага и с надеждой посмотрела ей в глаза. – Я могу взять перерыв в учебе на шесть месяцев.

– Перерыв? – переспросила единорожка.

– Прервусь на семестр и продолжу учебу в следующем году.

– И как это поможет? Тебе все еще негде будет жить.

Бон Бон, казалось, поняла:

– О! Ты можешь устроиться на полный рабочий день и за полгода накопить достаточно, чтобы все оплатить!

– Для оплаты семестра должно хватить, – сказала Лира, одобрительно кивнув.

– Да, здорово, – сухо сказала Винил. – И в это время ты будешь жить на улице? И что будет, когда ты вернешься в университет и не сможешь работать полный день? Как ты будешь платить за все?

– Я должна найти квартиру. Маленькую, только на несколько следующих месяцев. Но мне все же придется платить за еду, и... счета... – Октавия почувствовала, что ее уверенность в плане ускользает, и белая пони заметила это.

– Я смогу помочь, – быстро сказала она, обдумывая, как именно. – Раньше я устраивала концерты: думаю, настало время вернуться на сцену. Я не загребала много денег, но этого должно быть более чем достаточно, чтобы платить за еду и счета одного пони, – подумав, она добавила. – Вообще-то я была довольно популярна, прежде чем взяла перерыв. Думаю, я могу зарабатывать даже больше, чем нужно для оплаты жилья и еды.

– Ты бы это сделала? Просто отдала все свои доходы? – Октавия была в шоке. Эмоциональная поддержка — это одно, но совсем другое – отдавать каждый полученный бит.

Винил выглядела смущенной:

– Ну да, почему бы и нет? – ее чуть не сбили с ног горячие объятия виолончелистки.

– Ты так прекрасна, когда не замечаешь этого, – прошептала она, оставляя большой поцелуй на щеке любимой.

– Это много о тебе говорит, – тихо сказала Лира. – И это достойно уважения.

Бон Бон просияла и бросилась обнимать Лиру:

– О-о! Это так мило!

Пока их друзья говорили, диджей озабоченно прошептала на ухо Октавии:

– Из-за этого мы не сможем жить вместе.

– Я знаю. Это только на шесть месяцев, но мы обе будем заняты работой... это будет трудно, любовь моя, – виолончелистка почувствовала тяжесть на сердце, но это не могло потушить пламя ее решимости. – Это не идеальный выход, но такова сейчас наша жизнь. И мы пройдем через это. У нас все получится, – Винил сильнее прижала ее к себе в знак согласия. Когда единорожка выпустила ее из объятий, Октавия тяжело дышала, но все же нашла силы для смешка:

– Думаю, мне нужно будет научиться писать резюме.

Улыбнувшись, Бон Бон покачала головой:

– Я уверена, что тебе это не нужно. Как бы ты отнеслась к работе в небольшой, но быстрорастущей кондитерской? У нас мало работников, и мне бы пригодилась пони с хорошей головой и навыками планирования.

Лира усмехнулась. Это выглядело неуместным на ее лице, но взгляд ее по прежнему был благодарным:

— Как я сразу об этом не подумала? – она повернулась к Бон Бон. – Помнишь, я как то предлагала тебе организовать выездной сервис?

— Та идея, от которой мы отказались из-за нехватки сотрудников? – невинно ответила Бон Бон, ее глаза мерцали.

— Ты идеальный бизнес-партнер, ты ведь знаешь об этом? – Лира была близка к тому, чтобы начать прыгать от радости, и едва сдерживалась. Бон Бон просто наслаждалась похвалой.

Октавия чувствовала, как приободряется духом. Работа на полный рабочий день вместе с друзьями – это неплохо. Их радость была заразительной, и, взглянув на Винил, она увидела, что та все еще в глубокой задумчивости, однако вскоре улыбка начала проясняться на ее губах:

– Эй, – сказала она и замолчала не несколько мгновений, будто обдумывала детали в уме. – Вы, ребята, собираетесь обслуживать мероприятия?

– Почему бы и нет? – жизнерадостно ответила Бон Бон. – Пони любят наши лакомства, и у нас уже было несколько заказов. Единственное, что останавливало нас, это поиски подходящей пони, способной помочь нам все организовать.

– Знаете, обычно на мои концерты поставляют только стандартные дрянные закуски. Как вы думаете, может мы могли бы... работать вместе? “Приходите за музыкой, оставайтесь перекусить”?

Октавия чуть не завизжала от восторга:

– Совместный бизнес! Если я буду посредником, я смогу постоянно видеть Винил и при этом работать полный день!

– Я думаю, мы нанимаем подходящую пони, – прошептала Лира. Бон Бон утвердительно кивнула. – Думаю, мы в деле.

Все разрешилось. Будущему Октавии больше ничего не угрожало, и напряжение в комнате спало за эти несколько минут. Ее наполняла огромная любовь к друзьям, что помогли преодолеть некоторые из ее страхов. Мать уже ничего не сможет сделать с ее жизнью, и настало время сообщить ей об этом факте.

– Мы можем обсудить детали позже, а сейчас кто-нибудь может одолжить мне телефон?

Улыбка единорожки исчезла, когда она достала мобильный телефон из своей гривы и передала Октавии:

– Ты собираешься позвонить ей?

– Да. Думаю, я попрошу ее о встрече в Блюз Таверн. На нейтральной территории, – она набрала номер (с некоторым трудом, так как телефон был сделан для единорогов) и глубоко вздохнула. Остальные подошли ближе, чтобы лучше слышать. Винил прижалась ухом к другой стороне телефона, она выглядела обеспокоенно. Это выражение лица абсолютно не подходило такой беззаботной пони – Октавия думала о том, что после сегодняшнего дня сделает все возможное, чтобы это выражение никогда больше не появлялось на лице любимой.

Послышалось два гудка, а затем на том конце ответили:

– Лапис Лазулли. Говорите, – прозвучало сухое приветствие.

– Здравствуй, мама, – уверенно ответила Октавия. Винил вопросительно посмотрела на нее и одними губами произнесла “Лапис”. Виолончелистка покачала головой и прошептала:

– Позже.

– Октавия. Где ты? – ее тон был совершенно нейтральным, в нем невозможно было разобрать ни одной эмоции.

– Я буду ждать тебя в Блюз Таверн, в городе. До свидания.

– Нет, ты должна-, – виолончелистка закончила вызов. Ее копыта ни капли не дрожали, когда она возвращала телефон Винил, которая смотрела на нее... с восхищением?

– Ты даже не представляешь, насколько сексуально выглядишь, будучи решительной, – выдохнула диджей. Лира и Бон Бон, чувствуя смену настроения, извинились и пошли вниз.

– Я достаточно ясно выразилась? Может быть она меня не поняла? – Октавия обвила копыта вокруг шеи единорожки.

– Она поняла тебя, детка. И сейчас наверняка трясется в своих сапогах из драконьей кожи, – она не отпускали друг друга несколько минут, обнимаясь так долго, как могли. Серая пони убрала копыта, но Винил ее не отпускала.

– Я должна идти к ней, Винил.

Единорог прижалась лицом к шее подруги:

– Ты уверена, что у нас не осталось времени? – прошептала она.

Усмехнувшись, Октавия немного отстранилась от любимой:

– Для тебя может и осталось.

– Оу, – Винил тоже улыбнулась, и они пошли к лестнице. Мгновение поколебавшись, они страстно поцеловались. Все, что они могли сказать, было уже сказано.

---

Октавия молча проскользнула в двери. Таверна была довольно тихой в это время дня: только завсегдатаи и она сама. Серая кобылка заказала вина прежде, чем сесть за столик, хотя не была уверена: для нее ли это или для ее матери. Жеребец в баре даже не спросил у нее документов. Она глубоко вздохнула и попыталась сосредоточиться, но безрезультатно. Огонь в ее душе мерцал уже не так уверенно. Прошло много времени с тех пор, как виолончелистка последний раз видела свою мать, и она не знала, как отреагирует на нее. Она может покрыться холодной испариной, или начать бесконтрольно заикаться, или случится что-то еще, что разрушит ее уверенность. Все, что она могла сделать – это не забывать, кем она стала и надеяться, что это знание придаст ей сил.

Дверь в таверну распахнулась, и вошла ее мать, сверкнув острыми, как бритва, глазами. На ней было серебряное ожерелье с голубым камнем. Октавия заставила себя продолжить дышать, когда их взгляды встретились. Она изо всех сил держала нейтральное выражение лица, хотя ее сердце ускоряло биение с каждой секундой.

Лапис подошла к ней, оценивающе склонила голову, а затем села. Серая пони не смогла сдержать лицо, и удивленное выражение проявилось на нем. Она ожидала, что Лапис откажется сидеть здесь и попросит Октавию немедленно проследовать за ней. На лице матери появилась небольшая ухмылка: как она и думала, мать решила действовать так, чтобы вывести виолончелистку из равновесия и заставить ее защищаться-

“Стоп”.

– Никаких игр, мама. Мы должны поговорить, как семья, – тихо сказала Октавия.

Выражение лица Лапис не изменилось:

– Ты выросла, – ответила она, и Октавия знала, что она говорит не о росте.

– Да, именно. Мама, я-

– Я слышала истории, – Лапис плавно оборвала ее. – Слухи в основном. Они говорят, что ты нашла какую-то клубную оторву в качестве партнерши. Я очень надеюсь, что за этими слухами нет ни капли правды.

Побуждения прервать и закричать на нее резко выросли, но виолончелистка боролась, чтобы держать себя в копытах. Это только показало бы матери, что она совсем не повзрослела. Вместо этого она тепло улыбнулась:

– Хорошо, что ты сидишь, потому, что-

Лапис снова прервала ее:

– Ты также некоторое время не возвращалась в свою комнату. Даже страшно подумать, что заставило тебя так поступить.

Октавия сохраняла приятный тон:

– Отвратительные вещи, без сомнений, почти такие же плохие, как шпионить за своей дочерью, – наконец-то, она добилась реакции! Левая бровь ее матери слегка дернулась. Она не ожидала, что Октавия сможет дать отпор. Внутренне кобылка ликовала от радости.

– В голове не укладывается, что беспокойство о своей единственной дочери, в которую я вложила так много времени и денег – это то же самое, что погрязнуть в выгребных ямах, которые твоя неразборчивая подружка постоянно посещает.

– Она не-

– И правда, если бы ты надеялась изменить мое мнение о ней, ты могла бы пригласить меня в более респектабельное место, м? Это заведение точно не украшает картину твоей повседневности в прошедшие месяцы.

Октавия молчала. Нужно было что-то менять. Если они продолжат двигаться в том же направлении, у нее никогда не получиться рассказать свою часть истории и ничего не решится. Она спокойно ждала, как только могла, слушая, как любовь всей ее жизни оскорбили два раза подряд, и, когда ее мать замолчала, она ответила:

– Ты закончила?

Затем она хихикнула.

Это был лишь краткий смешок, но реакция в глазах матери была неоценима. Виолончелистка продолжила улыбаться и заговорила:

– Честно говоря, мама, постоянно прерывать меня – это так незрело. Ты позоришь меня.

– Действительно? – ощетинилась Лапис. – Тогда ты можешь понять мое недовольство твоими решениями. Позор по вине семьи сильно раздражает, не правда ли? Что именно творилось в твоей голове, когда ты решила очернить нашу репутацию?

– Любовь, в основном. Можешь себе представить, как она застала меня врасплох, ведь я никогда не получала ее раньше.

Октавия чувствовала, как воздух между ними наэлектризовался. Пути назад не было.

– Любовь? – выплюнула Лапис: она больше не играла. – Я провела лучшие годы своей жизни, повышая твое превосходство, давая тебе все возможности, чтобы добиться успеха. Ты должна была стать совершенной, чтобы принять мое наследие.

Виолончелистка помолчала немного, а затем сказала:

– Ты думаешь, это и есть любовь? – мягко спросила она. Она чувствовала, что все самые слабые связи с матерью трещали, как рвущиеся струны виолончели. – Я была просто проектом для тебя? Преемник, которого нужно обучать, а не дочь, которую нужно любить?

– Дочь, преемник: спорить из-за терминов – это мелочно, Октавия. Ты видишь, что произошло за время, которое ты провела вдали от меня? Ты уже забыла дисциплину и манеры. Скоро я заберу тебя из этого безумия. Завтра мы уезжаем.

С сожалением качая головой, Октавия чувствовала страх, что мать ускользает от нее:

– Ты заблуждаешься. Я остаюсь здесь, мама.

Лапис улыбнулась:

– А как ты будешь платить за обучение и жилье?

– Меня наняли на полный день полтора часа назад.

Это был явно не тот ответ, которого она ожидала:

– И ты думаешь, что можешь учиться и работать полный день? – она улыбнулась, но не сдержала намек на беспокойство.

– Нет, это будет практически невозможно. Я прервусь на семестр, чтобы накопить денег, а когда вернусь на учебу, перейду на неполный рабочий день.

– Ты думаешь, что все тщательно продумала, не так ли? – сказала Лапис сквозь стиснутые зубы. Октавия, видя, что ее слова произвели ожидаемый эффект, не чувствовала себя так, как ожидала. Она не чувствовала ничего кроме грусти за свою мать, за те события в ее прошлом, что довели ее до одержимости воспитанием идеальной наследницы. Но было поздно, слишком поздно для нее. Если она не полюбила дочь за восемнадцать лет, то не полюбит никогда. Это было жестоко, но Октавия не хотела обманывать себя. – Где ты будешь жить, в то время, пока копишь деньги, м? – продолжила Лапис.

– Моя подруга будет помогать мне платить за жилье, используя деньги от работы с нашими друзьями, между которыми я буду посредником, – просто ответила она.

Лапис Лазулли – акула делового мира с железным сердцем и, несомненно, худшая мать из ныне живущих, казалась абсолютно потерянной. Октавия задалась вопросом: доводилось ли той когда-либо испытывать поражение прежде, настолько недоумевающе она выглядела.

– Что с тобой случилось, Лапис? – мягко спросила виолончелистка. Сейчас было самое время доказать, что она стала достаточно зрелой, чтобы настоять на своем, не насмехаться над поражением противника и проявить сочувствие. – Я слышала о твоем прошлом. Я знаю, что ты не всегда была такой помешанной на контроле и манипуляции. Что же изменило тебя? – Октавия перегнулась через стол, намереваясь взять мать за копыто, но старшая кобыла резко отдернулась, она по-прежнему выглядела так, будто не совершала никаких ошибок и еще не все было потеряно.

Наконец-то, были ли это последние капли сострадания или что-то совершенно другое, Лапис раскрылась. Возможно, сам факт того, что она потратила так много времени на Октавию, позволил той так умело пробраться к ней в голову, но, как бы то ни было, сопротивление и тщательно продуманная личина в миг растворились:

– Я не была достаточно хороша, – сказала она.

– Для кого?

– Для Троттингемской музыкальной академии. Я играла на виолончели, как и ты. Это не было моим особым талантом, но я любила играть. Я была одержима поступлением в эту школу. Даже после того, как я встретила твоего отца, поступление оставалось для меня на первом плане. Но я была самоучкой и не могла конкурировать с другими абитуриентами. Они почти смеялись надо мной на прослушивании.

Пораженная полученными подробностями о прошлом матери Октавия продолжала давить:

– Есть и другие музыкальные школы. Еще лучше.

– Ты не понимаешь. Это должен был быть Троттингем. Она была лучшей в мое время. В своем воображаемом поступлении и вознесении к своему месту в жизни я идеализировала каждый аспект обучения там. Когда они отказали мне, я была разбита.

– И именно это сделало тебя...

– Это было началом. Я была зла на себя и на академию. Со временем мой гнев присоединился к горечи и вырос в безжалостное желание забрать то, что должно быть моим. Ни один из моих конкурентов не заслуживал поступления. У них был талант, но не страсть. Я заслуживала этого больше, – тон Лапис был почти отчаянным, как будто прося Октавию посмотреть на ситуацию с ее точки зрения. Она искала ее поддержки. Это немного вскружило виолончелистке голову.

– Что произошло после этого? – спросила Октавия, хотя у нее уже было несколько предположений.

– Твой отец оставил меня прежде, чем узнал, что я была беременна. Он сказал, что вернется, если я когда-нибудь смогу принять мои неудачи. Это было давно, – она замолчала, уставившись в стол. – Я... решила вырастить тебя в одиночестве и убедиться, что ты никогда не столкнешься с теми же проблемами, что были у меня.

– Ты просто хотела, чтобы я прожила твою жизнь? Вот причина всей дисциплины и изоляции? Что это тогда за глупости на счет “наследия”?

Лапис устало улыбнулась:

– “Преемник моего наследия” звучит чуть респектабельней, чем “сосуд, чтобы пережить мое прошлое”, ты не думаешь?

– Ты невероятна! Ты хоть слышишь, что ты говоришь? – виолончелистка не могла позволить ей спокойно ускользнуть. – Я знала, что ты плохая мать, но это просто чудовищно.

– Твой выбор эпитетов не играет роли. Ты заставила меня рассказать о вещах, о которых я не говорила десятилетиями. Ты следуешь по моим стопам, нравится тебе это или нет.

Это было удивительно, как много отвращения эта мысль вселяла в Октавию:

– Это признание вины, Лапис, а не допрос.

– Вины? Я виновата в том, что ты получила лучшее образование из существующих? Виновата, что позволила тебе развивать свои музыкальные таланты и оттачивать их до совершенства? О, я уверена, что это было ужасно для тебя, – Лапис мрачно усмехнулась. – Знаешь, ты прямо как те другие абитуриенты. Рвешь все в клочья, прежде чем я достигну своей мечты.

– Виновата в том, что изолировала меня от других пони. Виновата в том, что с помощью психологов лишила меня всякой личной жизни. Виновата в том, что привила мне настолько огромный комплекс само-преследования, что затмевает даже проблемы с самооценкой, которые я от тебя получила. Ты насквозь прогнила, полностью. Мне стыдно быть твоей дочерью.

Лапис резко встала, задев стол:

– Стыдно? Что ты можешь знать о стыде, убегая с какой-то блудницей?

– Она в тысячу раз чище, чем ты. Она в университете на музыкальной стипендии, на которую ты не смогла поступить. Она завалила в школе все, кроме музыки, и бросила ее на год раньше. Ты хочешь знать, почему она преуспела там, где тебе не удалось? Потому, что она не переставала пытаться. Она не сдавалась, она не пошла домой, и она, конечно же, не заводила ребенка и не растила его восемнадцать лет, только чтобы пережить свои неудачи чужими достижениями! – Октавия немного задыхалась под конец, но все же смогла удержать тон и, хоть и с трудом, но подавила желание закричать.

Они долго смотрели друг на друга в этот напряженный момент, высказав, наконец, все, что хотели. Виолончелистка уже не чувствовала никакой жалости к матери. Если она большую часть своей жизни была ужасной пони, то ничего из того, что Октавия скажет сейчас, не изменит ее. Лапис повернулась, чтобы уйти:

– Все, что у тебя есть сейчас. Помни, кто дал это тебе, – дерзко сказала она.

– Я помню, – ответила Октавия. – Ее зовут Винил Скретч, – ее мать на мгновение остановилась, но продолжила путь.

В наступившей тишине сильно хлопнула дверь таверны, и серая кобылка поняла, что несколько посетителей смотрели на нее. Один за другим, они подняли свои кружки. Бармен нервно подошел с заказанным бокалом вина и поставил перед ней:

– Я бы принес его раньше, мадам, но вы, казалось, были заняты.

Октавия взяла бокал и подняла его навстречу зрителям и бармену прежде, чем сделать небольшой глоток.

– Это лучшее вино, что я когда-либо пробовала, – честно сказала она ему.

---

Винил была близка к тому, чтобы протоптать траншею в гостиной. Тысячи тревожных мыслей проносились в ее голове, требуя внимания. Лира и Бон Бон некоторое время пытались отвлечь ее бессмысленной болтовней, но им пришлось вернуться к работе. Она уже до крови изжевала губу. Сначала она сравнивала свое состояние с нервозностью перед экзаменами, но экзамены не пытались навсегда забрать пони, которую она любила больше, чем кого-либо.

“Она сказала, что хочет справиться со всем самостоятельно, но что если это был сигнал “спрятаться на чердаке с огнетушителем и появиться в последний момент, чтобы спасти меня”?”

Это было абсурдно, и это была одна из тех вещей, которую Октавия ожидала бы от Винил. Была ли она права в этот раз, сделав то, что ей было сказано? Диджей застонала и направилась к лестнице, но остановила себя, дойдя до нее. Она уже несколько раз пыталась уйти, но каждый раз, когда ей почти удавалось, она вспоминала мягкую просьбу Октавии: “Пожалуйста, просто поверь мне”.

– Ты убиваешь меня, детка, – хрипло прошептала Винил.

Она направила мысли к более счастливым временам, когда они обе спотыкались, делая первые шаги их взаимоотношений, когда не было никакой угрозы для их счастья, когда они каждый день обнимались и говорили обо всем, что приходило в голову; но каждое воспоминание только укрепляло понимание того, что Октавии нет с ней прямо сейчас.

Дверь на лестницу открылась, и белая единорожка почти упала, пытаясь моментально развернуться. Лира поморщилась, посмотрев на нее:

– Извини, что даю ложные надежды. Как дела?

– А как ты думаешь? – прорычала Винил, распутывая ноги и вставая прямо.

– Твое беспокойство о ней ничего не изменит: так зачем беспокоиться? – Лира проскользнула на кухню и выпила стакан воды.

– Ты, кажется, не понимаешь всю эту тему с “любовью” достаточно хорошо.

Усмехнувшись, Лира вернулась в гостиную:

– Я думаю, что понимаю достаточно хорошо. Только вот не стоит беспокоиться о том, что ты не можешь изменить.

Белая пони упала на диван:

– Руководствуешься собственным опытом, да?

– Ну же, Винил. Ты видела, как изменилась Октавия. Она могла бы взглядом остановить лавину и отправить ее назад на гору.

– Ага, она может быть довольно жесткой, когда захочет, – с гордостью ответила Винил.

– Так пусть она будет жесткой. Я думаю, ты слишком долго была “крутой” в ваших отношениях, – улыбка в голосе Лиры была очевидна, но диджей была слишком занята пересчитыванием ниток на подушке, чтобы заметить это.

– Она всегда была круче меня. Я имею ввиду, посмотри на нас. Я сижу дома и волнуюсь, пока она там борется. Разве это не жалко?

– Ну, если это заставит тебя чувствовать себя лучше, – сказал довольный, но немного потрясенный голос. – Мы можем поволноваться дома вместе.

Винил резко подняла голову, ее зрачки расширились, чтобы поглотить взглядом как можно больше Октавии. Все волоски серой пони были на месте, но тем не менее, она выглядела измученной. Диджей пружиной соскочила с дивана и обхватила Октавию за долю секунды. Они катались по мягкому ковру без какой либо благородности или крутизны. Лира не переставала смеяться, пока спускалась на первый этаж.

Серая кобылка с усталой улыбкой посмотрела на любимую:

– Это так бесцеремонно.

Не говоря ни слова, Винил поцеловала ее, накрывая от всех тревог и страхов огромным щитом любви. Они не отрывались друг от друга несколько минут, используя время, чтобы уничтожить сдерживающий их стресс в ревущем пламени любви. Когда поцелуй подошел к концу, Винил задала самый легкий вопрос:

– Мы в безопасности?

– Да, – ответила Октавия, сжимая любимую сильнее. – Теперь да.