Colorless

Мы те, кто мы есть

— Эй, ползающий придурок, лови! — злобный клич раздался над головой неспешно бегущего по широкому стадиону пони.

Мяч, по форме напоминающий большое драконье яйцо, словно ракета летел прямиком в голову четырехногому спортсмену. Единорог развернулся было на источник звука, но тут же получил кожаным снарядом прямо в лицо из-за чего кубарем покатился по поверхности беговой дорожки, прочертил по нему подбородком и остановился, подняв клубы пыли.

Откуда-то с неба послышался дикий гогот десятка клювов, принадлежащих играющим в скайбол грифонам.

— Мудачьё... — сдавленно выдохнув, выругался пони.

Он поднялся, потёр ушибленный подбородок, потрогал нос. Кажется, мячу не хватило скорости, чтобы суметь разбить его. Переносица сильно опухнет, да и синяк будет большой. Все же, повезло. Но, походу, это была единственная хорошая новость за целый день. Как и за все остальные.

~~~

По сути, ему не на что было жаловаться. Он жил в прекрасной семье, в которой забота о друг друге была основным правилом. Его отца ставили в пример другим как настоящего, практически эталонного грифона, который был храбр, решителен и готовый в любой ситуации защитить свою семью, но в то же время очень умен, рассудителен и практичен. Статный, высокий, сильный — вот каким был его отец.

Мать же была просто живым воплощением самого понятия “забота”. Пока пони рос, она ни на секунду не ослабляла свои хлопоты вокруг него — стоило тому чихнуть, она тут же спрашивала, нормально ли он себя чувствует; заурчит живот — была готова кормить до отвала, пока он не превратится в шар или не лопнет. И странное дело, грифина словно ощущала любые перепады настроения своего чада, поэтому знала, когда тот в приподнятом расположении духа, когда его лучше было оставить наедине со своими мыслями, а когда помочь советом или попытаться поднять его настрой.

Поначалу им было очень трудно объяснить ему, почему его родители так сильно отличались от него самого. Маленький жеребенок не понимал, почему его мама с папой могут свободно передвигаться на задних лапах, почему у него нет такого красивого клюва и крыльев, почему вместо этого у него во лбу растет непонятная штука, которая позволяет различным вещам вокруг него подниматься в воздух, стоит тому лишь подумать об этом, почему у него вместо ловких пальцев на передних лапах есть только неуклюжие копыта, которыми совершенно невозможно была взять вилку или другой маленький инструмент.

Он сильно капризничал и задавал по этому поводу очень много пусть глупых, но каверзных вопросов, на которые его родителям было трудно отвечать. И лишь при помощи нелепой лжи и объяснения на пальцах им удалось придумать оправдание, которое, однажды в детстве убедив единорога, навсегда стерлось из его воспоминаний, оставив лишь прочную веру в том, что он, будучи пони, является отпрыском грифонов, нет ничего странного.

Жили они в достатке, благо работа главы семейства приносила достаточно значимый доход. Мало кто жаловался на то, как плохо работать в налоговой системе Империи да еще и на месте одного из десяти Распорядителей потоков трансляции денежных ссуд и переводов. Хоть эта должность требовала значительных умственных усилий и твердости характера, именно благодаря ей они могли отмечать все национальные праздники, есть от пуза и позволять себе регулярно выбираться на отдых в одну из курортных зон Империи.

Да и как только единорог вырос, его мать нашла себе небольшую подработку в одном магазинчике, в котором торговали сувенирами и цветами, но за такую чисто символическую плату можно было считать, что это была скорее работа для души, а не ради денег.

Начальная школа пролетела для него совсем незаметно. И хотя он разительно отличался от остальных учеников, родители и школьное управление помогли ему приспособиться в ней, чтобы не отставать в программе. Его пристроили в один из начальных классов, предназначенных для того, чтобы обучить малышей основным наукам и немного привыкнуть к жизни в обществе. Сначала многие из них просто пугались чужака и избегали, потому что он не то, что просто выглядел не так, как они, пони даже не мог летать! Но, спустя время, любопытство взяло свое, и они потянулись к нему, понемногу давая жеребёнку втянуться в учебный коллектив.

Конечно, некоторые предметы были для него закрыты (такие как обучение элементарным техникам полетов для птенцов), с большинством остальных он справлялся достаточно уверенно. Даже там, где требовалась тонкая работа пальцев грифоньих лап, он иногда обходил остальных — ведь у него был телекинез, способность, которая выполняла сложнейшую работу при помощи небольшого волевого усилия, позволяя ему во многом обходить своих пернатых сверстников.

Он нисколько не жалел о такой возможности и даже наоборот часто практиковался в его мастерстве. Вообще, единорог очень скоро понял, что магические способности являются частью его природы, и стал пропадать в городской библиотеке, выискивая там книги по обучению этому ремеслу, но, так как их там было крайне мало, да и те, что были, содержали в себе очень обобщенные описания заклинаний и обрядов, ему удалось выучить всего пару-тройку простых, которыми он развлекал одноклассников и родителей.

Физкультуру он быстро подогнал под себя, выбрав бег по стадиону и спринт вместо недоступных занятий по полетам (на которые пони, все же, иногда заглядывал, чтобы посмотреть, как его маленькие одноклассники выписывали пируэты в воздухе или падали, неловко попав не в тот поток ветра), чем очень сильно удивил тренера и родителей, которые думали, что он вообще откажется от занятий по развитию своего тела.

Точные же науки и другие предметы, основы которых преподавали в классах в качестве общеобразовательной программы так же не представляли для него больших проблем — ведь кроме думающей головы на плечах от него, практически, больше ничего и не требовалось. В общем, обучение маленького пони в школе, предназначенной целиком для грифонов, все же имело смысл.

Все же была парочка инцидентов с тем, что кто-то пытался его унизить или обидеть лишь за то, что он был “белой вороной” среди остальных, но их очень быстро сглаживали и забывали, благо родители зазнавшихся птенцов еще могли как-то воздействовать на своих отпрысков и принести извинения семье пони за недостойное поведение.

Кто-то скажет: “Да, дети порой бывают очень жестоки”. Возможно.

Но, вероятно, этот “кто-то” просто еще не встречал подростков.

Как только обучение в младшей школе закончилось, и единорога перевели в старшую, вся его жизнь превратилась в сущий ад.

Повзрослевшие, окрепшие и порядком обнаглевшие грифоны, когда-то бывшие его весьма дружелюбными соседями по парте, стали ему совершенно чужими. Они не упускали ни одного момента, чтобы поиздеваться над ним, как-либо подколоть или попытаться втоптать его в грязь. И варианты их поведения были достаточно разнообразны: от обыкновенной порчи его вещей до откровенных оскорблений и указаний на то, к какому виду он принадлежал и, что “грифоны намного лучше, чем какие-то травоядные, немногим отличающиеся от тупых коров“. Они могли пытаться достать его не только на протяжении учебного времени, но и даже после школы, подкарауливая или случайно встречая на улицах. Не трудно догадаться, чем заканчивались такие вот встречи.

У него часто возникало желание показать им, что копыта этих самых “травоядных” ломают лица и клювы ничуть не хуже (а может, даже лучше), чем удар молотом с размаху. Но после пары неудачных попыток выяснить все один на один единорог раз и навсегда понял, что эти трусы не намерены встречаться с ним с глазу на глаз. Как бы он не выражал то, что так поступают только подонки и конченные засранцы, что какие же они после этого грифоны и как они могут гордится этим, в ответ слышал лишь смех четырех-пяти лбов, пришедших намять ему бока.

После — боль в ребрах, да и вообще всем теле, иногда сопровождающаяся отключкой, если кому-то из пернатых дебилов ненароком удавалось приложить его головой об землю или стену.

Домой он, как правило, возвращался после этого поздно, чтобы не попасться на глаза своим семейным, но зачастую оказывался как раз в лапах своей матери, допоздна ждущей возвращения своего ненаглядного сына, который, вернувшись в ссадинах, порезах и синяках, ввергал ее в шок и ступор. После этого ему приходилось придумывать идиотские отмазки и отговорки, в которые она, разумеется, не верила. Грифина догадывалась о их происхождении, но жеребец всегда все отрицал и продолжал врать, делая камень волнения на ее сердце все тяжелее.

Он не мог и не хотел жаловаться на хулиганов своим или их родителям. Единорог понимал, что они только усугубят дело, если попытаются вмешаться, да и было видно, что большинство из них уже утратило контроль над своими детьми, дав им возможность решать, что хорошо, а что плохо самим. И понятно, что лишь в одном случае из ста при таком подходе из них могло получится что-то путное.

Даже его успехи в учебе нисколько не способствовали. Множество грифонов, видя, что какой-то пони был способнее их, лишь укреплялись в своем пренебрежении к нему и продолжали свою единогласную войну против несчастного, заставляя того все глубже и глубже уходить в себя, замыкаясь в собственных мыслях и размышлениях.

Шли годы. Как бы непарнокопытный не старался хоть как-то поменять сложившуюся ситуацию, у него ничего не получалось. Любые его попытки наладить с задирами хотя-бы нейтральные отношения воспринимались в штыки и, как правило, заканчивались событиями, не совсем приятными для него. И в какой-то момент пони ощутил, что что-то в нем надломилось.

Он возненавидел собственную жизнь и тех, кто его окружал, за исключением родителей. Теперь единорог даже не пытался хоть-то то изменить, потому что прекрасно отдавал себе отчет в том, что заносчивые птицы не захотят менять свою убогую систему ценностей ради инородного тела в их обществе. Ему так же пришлось смириться с тем, что он практически ничего не сможет сделать. Его настойчивыми спутниками стали гнев и безразличие, постоянно борющиеся за власть над его рассудком, в борьбе которых, как правило, побеждал второй. Благодаря этому пони перестал как-либо реагировать на постоянные поддевки и провокации, оставляя их без какой-либо ответной реакции со своей стороны, лишь изредка бросая небольшие едкие комментарии, чем неимоверно бесил грифонов.

Жизнь, так хорошо и удачно начавшаяся для пони в Империи, скатилась в ежедневную пытку. Каждый день он просыпался с мыслью о том, как быстрее пережить его и вернуться домой, чтобы хоть там почувствовать себя в безопасности.

Его родители неоднократно пытались помочь ему хоть чем-то, но пони постоянно останавливал их. Множественные попытки объяснить им, что это не поможет и только навредит его и без того паршивому существованию, нередко заканчивались скандалами и руганью с отцом, после которых единорог надолго запирался у себя в комнате или убегал на пробежку, а грифон шел успокаивать разволновавшуюся супругу.

Единственным и самым надежным способом успокоиться и подумать после каждого такого срыва для пони оставался бег. Может, он был частью его природы, но именно в тот момент, когда он мчался по парку или стадиону во весь опор, выбивая из под копыт пыль, все плохое, что не хотело покидать его голову, заглушалось свистом ветра и топотом его бешеного спринта. Ветер, словно верный путник, подталкивал его и, заключив в свои прохладные объятья, нес куда глаза глядят, заставляя потеряться в спешке времени и давая шанс хоть на это время ощутить настоящую свободу от нелегкой судьбы, жадной хваткой вцепившейся в него.

Зачастую такие забеги заводили единорога далеко от города, куда-нибудь в лес или одно из сельских угодий на краю, где, присев отдышаться под деревом, он нередко забывался в крепком сне, полном красочных картин, посещающих его только после такой длительной и изматывающей пробежки. Они, словно сказки, что рассказывала ему мать в детстве, затирали небольшие трещины в его истощенном сознании, давая проснуться с новыми силами и просветленным от негатива рассудком, чтобы, вернувшись домой, извиниться перед несчастными родителями, которые, не спав всю ночь, ожидали возвращения блудного сына. Встретив его, после небольшой нотации для виноватого пони они, разумеется, принимали его извинения и, собравшись все вместе, долго сидели, молча смотря на потрескивающий огонь камина, умиротворенно пляшущий над дровами, просто ради того, чтобы дать друг другу понять, что как бы кому-то из них не было плохо, есть те, на кого он может положиться и кто ждет его дома несмотря ни на что.

~~~

В этот день единорог тоже собирался забыться в небольшом кроссе по стадиону, но нагрянувшая туда команда по скайболу нарушила все его планы. Вместо такой активной медитации он ощутил регулярный град шуток и оскорблений, обрушивающихся на него с неба на протяжении всего забега, под конец которого он получил вот такой “подарок” прямо в лицо.

Ненависть вновь ворвалась в неспешный ход его мыслей, разрывая любую цепь размышлений. Досадно пнув злосчастный снаряд от себя, он поднялся и неспешно побрел по дорожке, давая сбитому дыханию восстановиться. Теперь он желал лишь чистого зла это партии придурков, зависших в паре десятков метров над ним. Чтобы они когда нибудь смогли ощутить на себе ту боль, что приходиться ему испытать каждый день. И он был уверен, никто из этих идиотов не смог бы выдержать и пары часов ощущения на себе злых взглядов и сдался бы, сжавшись калачиком и зарыдав. Пони ни разу не плакал у них на глазах, и спасибо за это он должен был сказать своему отцу, который с самого младенчества учил его делать что угодно, только не показывать другим грифонам свою слабость.

“Иначе тебя сожрут живьем. Грифоны всегда были прирожденными хищниками, и для них любой знак твоей уязвимости — призыв к атаке. Хорошенько запомни это”, — слова сами всплыли у него в голове, заставляя сменить шаг на легкий бег.

Нет, у них не получится окончательно достать его. Хоть отчаяние было уже достаточно близко, пони не собирался переступать черту его принятия, иначе бы это означало то, что каким-то пародиям на настоящих грифонов удалось при помощи таких примитивных методов сломать его тренированную волю. Никогда.

— Эй, слышь, паскуда четырехногая, мяч подай сюда, быстра, — свистнув, прокричал черный грифон, медленно планируя вниз.

Единорог не ответил. Еще чего, только пресмыкаться перед толпой придурков ему не хватало.

— Слышь, ты чё, оглох что ли, сеноед хуев?! — возмутился черный скайболист. — Я, блять, к кому обращаюсь? Вернулся и подал мне мяч, иначе все твои ноги к херам переломаю!

Он, как обычно, говорил серьезно. К нему присоединилось еще двое грифонов, и теперь целое крыло спускалось к нему, чтобы вершить их “правосудие” над дерзким пришельцем.

Чувство самосохранения, верный и преданный друг единорога, снова заговорило в нем. Подогнав немного адреналина в сердце, оно дружески намекнуло, что как только они приблизятся к нему более, чем на пять метров, ему следует бежать, благо, пони знал множество путей к отступлению. Не от хорошей жизни, разумеется.

— Ну все, сука, ты огребаешь! — раздраженный крик раздался из-за его спины, за которым последовала пара быстрых хлопков, означающих, что грифоны, резво махая крыльями, набирали ускорение для атаки.

“Быстрые ноги пиздюлей не боятся”, — вспомнилась пони старая, дурацкая пословица, которая, как ни странно, очень часто доказывала сама себя на практике.

Он напряг мышцы, готовясь дать рывок, чтобы оторваться от преследователей, как вдруг откуда-то сзади и, по его ощущения, с земли раздался знакомый голос:

— Мячик хочешь? Ну так лови, придурка кусок!

Пони обернулся. Мяч со свистом устремился в воздух, угодив в неожидающего атаки грифона. Попав ему прямо в живот, он выбил из него весь воздух, отчего двум другим пришлось подхватить под лапы утратившего ненадолго способность летать товарища.

Неожиданно перед единорогом возникло лицо грифины, которую он, к удивлению, очень рад был видеть.

— Привет, ты не ушибся? — грифина, остановившись прямо перед ним, принялась отряхивать его от пыли. Когда она провела элегантной лапой по его носу, единорог тихонько зашипел от неприятной боли, отчего та отпрянула. — Прости.

— Привет, — тихо пробормотал он. — Да ничего серьезного, только ушиб и ссадина.

— Ха... ха... слышь, конефилка поганая... — черный грифон, к которому вернулась способность говорить, оттолкнул держащих его друзей. — Ты бы это, не вмешивалась не в свое дело, ага? А то недалек тот день, когда...

— Поднимешь на меня свои худощавые лапки, да? — прервав его, огрызнулась грифина. — Кишка у тебя тонка, петушок. Отъебались бы вы уже, а то всех ваша тупая манера поведения уже достала.

— Всех — это вас двоих, что ли? — рассмеялся один из тех двух друзей черного. — По мне, так достаточно смешно то, как этот непр... непарт... тьфу... непарнокопытный вспахивает стадион своим рылом.

— Следи за своими словами, курица, — продолжил чёрный. — Он только и может, что за твоей спиной прятаться. Не хочет, как все нормальные парни, доказать, что не тряпка. Слабак хренов, — грифон усмехнулся. — А ты его защищаешь. Я тебя еще раз предупреждаю — завязывай с этой хернёй, иначе...

— Ну так давай, вегетарианец чертов, — она вновь оборвала грифона, зло стрельнув в него глазами. — Хватит кормить меня обещаниями, спустись сюда и докажи, что ты мужик. Я тебя так отделаю, что полеты и спорт навсегда останутся в твоих мечтах, — ухмыльнувшись, она указала жестом лапы на себя.

Черный оскалился и хотел было спикировать вниз, но, секунду поразмыслив, остановился и повернулся к ним спиной.

— Не пристало таком грифону как я девушек трогать, пусть даже таких стервозных блядей, — он махнул двум своим товарищам. — Пошли, парни, оставим любительницу коней и этого тюфяка наедине. Мы еще матч не доиграли.

Отпустив пару “ха-ха”, крыло вредителей поднялось обратно к остальной толпе.

— Падальщики проклятые, тьфу, — грифина посмотрела на пони. — Не сильно они тебя?

— Нет, не хуже, чем обычно, — процедил единорог.

— Ну ладно тебе, забей ты на этих неудачников. У них просто почем зря в заду щемит от того, что ты лучше них во всем, кроме полетов, — не задумываясь бросила девушка.

— Интересно, это в чем же я лучше их? — практически обиженно проговорил ее собеседник. — Ежели ты в чем-то лучше остальных, то на тебя должны ровняться или хотя бы радоваться за тебя, а не хреначить мячом в щи. Разве я не прав?

— Эта не та ситуация... — грифина попыталась отойти от темы. — Ладно, не думай об этом, хорошо? Пойдем, поедим чего-нибудь, передохнешь, рекордсмен ты наш, — смеясь, добавила она.

Пони мрачно посмотрел на нее. Затем, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, от чего его лицо немного просветлело, спросил:

— За мой счет?

— Ну разумеется! — улыбаясь, она хлопнула его крылом по боку.

Все-таки, он действительно был рад ее видеть.

Роксанна. Грифина, которая была единственной, кто не отвернулся от него после начальной школы. Однажды подружившись с ним в начальных классах, она постоянно была рядом. Вместе они проводили школьные дни: он помогал ей в тех областях, где грифине самой не хватало сил, а она, в свою очередь, была инициатором всего его досуга, беспорядочно вытаскивая пони на различные приключения из дому. И этот союз их вполне устраивал. Всего за какие-то месяцы они стали настолько хорошими друзьями, что им могли позавидовать большинство окружающих. Вместе они делили невзгоды и маленькие радости, рассказывали друг другу самое сокровенное и, словно части мозаики, прекрасно дополняли друг друга.

Счастливо проведя детство, они перешли в старшие классы, где ничего не поменялось для Роксанны, но очень кардинально перевернулось для ее друга.

Теперь она очень часто выступала в качестве его щита, периодически защищая его от особо ретивых недоброжелателей, остужая их пыл хорошей дракой или каким-нибудь ответным и жестоким розыгрышем. Словно бдящий страж, она старалась быть как можно больше времени с ним, чтобы отгонять от пони злобные взгляды и ловить на себя насмешливые. Грифоны очень часто стали грязно шутить на тему ее необыкновенной привязанности к единорогу, выводя того из себя и действуя грифине на нервы. И хоть ей часто говорили, что симпатия к этому чужаку плохо отзовется для нее, Роксанна лишь усмехалась и отвечала, что их запущенный расизм однажды тоже заведет к не слишком приятному концу. И, если быть до конца честными, сама она не могла внятно и доступно объяснить свою тягу к этому единорогу из-за чего порождала кучу слухов разной степени порочности.

Грифина не разделяла выработавшейся в пони ненависти, но очень хорошо понимала ее причину и старалась всячески морально поддержать единорога, не давая ему окончательно опустить голову. И она все еще надеялась, что тот когда-то сможет вернуть свое доверие к пернатому народу. Не без ее помощи, конечно.

Для самого пони она была просто сокровищем. То, сколько времени он проводил с ней, напрямую влияло на его мировоззрение. Лишь рядом с Рокси он чувствовал себя комфортно на улице и просто волшебно, когда им удавалось вырваться на природу, подальше от всех, где, забравшись на дерево повыше, они могли болтать допоздна и просто любоваться открывающимся видом и солнцем.

Он не мог отрицать то, что привлекательная грифина ему нравилась. Ее ладный стан, выработанный стараниями на многочисленных уроках в летных лагерях, в которые она частенько уезжала на неделю или две. Немного мускулистое, стройное тело, о котором грезили многие из ее сверстниц. Прекрасное белое оперение с небольшим голубоватым оттенком по краям перьев. Аккуратный, маленький клюв. Небольшая челка, небрежно спадающая на правый глаз, которую она постоянно поправляла, не желая состригать. Да и сами глаза, в лазурном цвете которых можно было утонуть, идеально дополняли ее практически совершенную внешность.

Кроме вида, немаловажной частью грифины был её характер. Задорный, неунывающий, он никогда не менялся у этой бойкой и активной особы, что также привлекало единорога. Такое соответствие характеров позволяло им понимать друг друга буквально с полуслова, и из-за него их слова оказывали очень сильное влияние одного на другого.

Но в последнее время все стало намного хуже. Рокси все чаще и чаще пропадала на летных сборах, и сроки ее отлучек становились все больше и больше. По началу он, конечно, был рад за нее, ведь там, на соревнованиях, она выбивала себе будущее место в рядах Императорской Гвардии — элитного отряда, занимавшегося охраной Скайклава. Пони радовался, когда после очередного возвращения она показывала свои медали с занятых ею призовых мест, раз за разом в которых появлялось все больше золотых наград.

Сейчас же ему казалось, что она начала отдаляться от него. Единорогу было уже все равно, что ему приходилось самому отбиваться от нападок его “дружелюбных” одногруппников и что излить душу было практически некому. Он словно боялся, что рано или поздно она, как остальные, под таким элегантным предлогом наконец избавиться от его общества. И именно такие размышления недвусмысленно намекнули ему, что он стал слишком сильно зависеть от Роксанны. Но избавляться от этой зависимости для него было очень трудно. И, если подумать, ему и не хотелось делать этого.

Сидя снаружи одной из знакомых кафешек, эта парочка с аппетитом уминала свои стейки. Грифина, не боясь общества пони, ела стейк практически лапами, а единорог, умело используя телекинез, ножом разрезал мясо на кусочки и аккуратно отправлял в свой рот.

Вообще, он ел мясо с самого детства. И хотя родители, зная его естественные предпочтения, пытались кормить его тем, чтобы ближе его естеству, сам же жеребенок отказался постоянно есть салаты и траву, и очень быстро уровнялся со своими родными в вкусовых пристрастиях. Поэтому употребление в пищу чего-то, что раньше обладало собственным разумом, не казалось для него странным или пугающим. Это была одна из немногих вещей, в которой он был солидарен с грифонами.

Девушка, проглотив большой кусок прожаренной вкуснятины, вытерла салфеткой лапы и, откинувшись на стуле, осведомилась у своего собеседника:

— Ну что, полегчало?

— Ты же знаешь, что нет, — проговорил пони.

— Да хватит тебе загружаться такой ерундой. Ты же сам прекрасно понимаешь, что у этих дебилов весь мозг в кости на крыльях ушел. Когда-нибудь они поймут, насколько глупо себя вели.

— Когда-нибудь. Конечно, — удрученно пробормотал единорог. — Кстати, как там твои успехи на соревнованиях?

— Ой, точно, — Рокси встрепенулась. — Я, собственно, про них и хотела тебе рассказать, — она в победном жесте раскинула лапы и, улыбаясь, сказала. — Ну что, ты можешь поздравить теперь уже потенциальную кандидатку в младший гарнизон! Круто, правда?

Пони чуть не поперхнулся. Прожевав, он в задумчивости опустил голову.

— Ага, круто. Поздравляю, — безрадостно пробубнил он в ответ.

— Стоп, я не поняла, — грифина оперлась передними лапами на стол и наклонилась, практически зависнув перед ним, — что-то не так?

— Да нет, ничего.

— А ну-ка, колись, быстро, — ее лицо приняло устрашающий вид.

Пони вздохнул, отодвинул от себя тарелку, после чего положил передние копыта на стол и обиженно заговорил:

— Если тебе неприятно находится рядом со мной, то могла бы так и сказать, а не придумывать всякие отмазки.

Грифина шокировано осела на стул. Чтобы подобрать свою челюсть, ей потребовалась целая минута.

— Ты хоть понимаешь, что ты ща несешь? — грозно отсчитала его Роксанна. — Когда ты успел вбить подобное в голову? И вообще, откуда у тебя могли взяться такие мысли?

— Рокси, я не идиот и прекрасно вижу, что происходит. Ни один из тех, кто уезжает, не задерживается там настолько долго, как ты. Да и сами сборы происходят значительно реже, чем ты говоришь.

— Ты кретин или как? — теперь уже пришла ее очередь обижаться. — Я езжу на любые возможные события, которые дадут мне шанс пробиться в Гвардию, в отличии от тех, кто думает, что только отборочные соревнования помогут туда попасть! Тебе тут, походу, без меня последние остатки разума растрясли. У меня, между прочим, тоже есть свои мечты и желания!

— Как давно мы с тобой последний раз виделись? — гнул свою линию единорог. — Кажется, месяца три назад, когда ты ненадолго заскочила ко мне домой, чтобы сказать, что в очередной раз уезжаешь. Могла бы уже набраться смелости и сказать все как есть, а не травить мне душу.

Таких слов грифина никак не ожидала. Встретив его взгляд, она увидела в нем лишь какой-то самозабвенный умысел, которым сейчас упивался самый дорогой для нее пони.

— Так что, не надо мне врать и...

БАХ!

Удар, который она внезапно отвесила в лицо единорогу, в мгновение приблизившись к нему, взорвал обстановку вокруг них. Пони отшатнулся и молча уставился на свою подругу, а та, послав ему взгляд, полный глубокой обиды и разочарования, развернулась и полетела прочь.

Немного отдалившись от него, она остановилась и дрожащим голосом проговорила:

— Если тебе так хочется верить в придуманную тобой ерунду, то пожалуйста, только меня не вмешивай в это. И если когда-нибудь ты оклемаешься от своей ревности, то подумай, смогла ли бы я бросить тебя после всего того, что мы пережили вместе.

Ее силуэт, исчезающий в оседающем солнце, почему-то никак не давал ему покоя. Расплатившись, он побрел домой, периодически потирая место от удара, который вернул его в реальность и дал понять, какую же ересь он говорил. Ему стоило пойти и извиниться перед ней, но судя по тому взгляду, которым она его сровняла в конце, рассчитывать на прощание ему вообще не стоило ближайшие несколько недель.

Решив, что утро все же мудренее вечера, пони пообещал сам себе, что завтра придумает способ все исправить.

---

В жизни каждого грифона или грифины была знаменательная дата, которую они с трепетом ждали, в независимости от того, где, как и по каким порядкам они жили. Срок, после которого можно было официально покинуть отчий дом и начать претворять в жизнь любые свои мечты и желания. Время, в которое они получали в свои лапы огромное количество возможностей вместе с ответственностью, прилагающейся к ним.

Совершеннолетие. Черта, пересекая которую, грифону дозволялось самому решать, куда идти, что делать и как да что говорить окружающим. С них снимали все рамки моральных ограничений, оставляя лишь общепринятые условности, которые воспринимались как само собой разумеющеюся.

И конечно, каждый ждал в этот день каких-нибудь невероятно приятных для них событий. Кто-то каких-то особенных подарков, которые готовили родители и родственники. Кто-то вести об их дальнейшем будущем в каком-либо престижном университете или прославленном военном учреждении. А кто-то просто безумный отрыв со своими друзьями в комплекте с алкоголем через край, банкетом и вечеринкой до утра, о которой будешь вспоминать всю оставшуюся жизнь со светлыми и приятными ощущениями. Как говорится: “Один раз живем”. Так почему бы не дать знать всему городу о твоем единственном наступлении девятнадцати лет?

И знаете что? В этот день ты ждёшь и готов увидеть, услышать, узнать и поверить абсолютно в любую удивительную вещь.

Кроме той, что разрушит всю твою жизнь.

И вот опять над Империей воцарилась поздняя осень. Прошло уже более полугода, но единорог так и не выполнил данного самому себе обещания помириться со своей подругой. Рокси, улетев на общие летные соревнования, тоже не прислала ему ни одного письма оттуда, хотя раньше для нее это было первым делом. Видимо, он очень сильно обидел её своей беспочвенной ревностью к любимому занятию молодой грифины, но в тот момент, почему-то, ничего не мог с собой поделать. И сейчас, его очень сильно угнетало то, что он до сих пор не смог сделать первый шаг к примирению, хотя очень, очень сильно этого хотел.

Пони тоже в каком-то смысле ожидал дня рождения. Но не ради подарков или чего-то особенного, просто ему хотелось увидеть, как будет проходить для него этот необычный день, и как его родители будут выкручиваться с таким праздником для их сына.

С самого утра на него с фанфарами обрушились мать и отец, до смерти затискав и заобнимав. Послушав небольшую речь от своего не в меру веселого отца и немного поуспокаивая растрогавшуюся мать, впечатленную тем, как быстро вырос их мальчик и как незаметно пролетели годы, он принял в качестве подарка от главы семьи две пары мощных, кованных накопытников, небольшой изысканный кинжал и револьвер вместе с коробочкой патрон и кобурой. Грифина, грозно посетовав мужу на смысл таких подарков, получила ответ, что в его семье всем мужчинам в этот праздник полагалось дарить оружие, ибо это означало сформировавшуюся крепость тела и понимание груза ответственности, с которыми грифон — а в этом случае жеребец — мог сокрушать противника клинком ради защиты дорогих тебе личностей и во имя справедливости спускать курок.

Сама же мать, немного помявшись, преподнесла единорогу небольшую коробочку. Тот, открыв, обнаружил внутри широкую серьгу из серебра, на которую была нанесена надпись: “Не жалуйся на тьму. Сам стань маленьким источником света.”

Поблагодарив их, единорог было хотел начать собираться в ненавистную ему школу, но отец остановил его, сказав, что сегодня его день, и сам Император велел, чтобы каждый в свое совершеннолетие распоряжался этими двадцати четырьмя часами как хочет.

Планов у него особых не было, поэтому, по совету своего отца, до позднего вечера они были на пикнике в большом городском парке, после чего устроили дома ещё и шикарный ужин с огромным количество еды, мяса и сладкого.

И именно тогда, когда пони, сидя за широким столом, уплетал за обе щеки очередной килограмм хорошо прожаренной вырезки, случилось то, к чему он был совершенно не готов.

Он давно, с самого прихода домой заметил, что настрой его родителей резко упал. Они стали слишком молчаливы и практически не разговаривали, лишь изредка шепотом обменивались фразами, которые ему никак не удавалось расслышать. Все их движения были словно на автомате, а сами же они витали в мыслях где-то далеко отсюда. А сейчас, за столом, они сидели, опустив глаза в тарелки. Аппетита у них тоже, судя по всему, не было.

— Мам, пап, — пони перестал левитировать столовые приборы и опасливо посмотрел на своих родных, — что-то не так? Вы весь вечер сидите, словно на вас метеорит упал.

Грифина тяжело вздохнула, а глава семейства, положив лапы на стол, с напряжением в голосе заговорил:

— Сынок, мы тебя очень любим и поэтому считаем, что некоторые вещи о своей жизни ты в праве знать.

Единорог ожидал услышать всё, что угодно, но не это.

— Мы не твои настоящие родители. То, что ты не похож на нас — не чудо природы или воля Императора. Да, в детстве мы доказывали тебе обратное, но это было, — он сжал лапу, — ложью. Дурацкой, отвратительной ложью.

Грифон поднял голову и посмотрел на сидящего напротив единорога. Тот абсолютно без эмоций и не моргая сверлил его взглядом.

Отец немного промочил горло, пересохшее от волнения, и продолжил:

— Кэсс нашла тебя в нашем парке однажды ночью. Она принесла тебя наш дом, всего промокшего от ливня, дрожащего и такого беззащитного. То, как она смотрела на тебя и как старалась согреть и успокоить, растопило мое сердце. Мы не могли позволить, чтобы ты попал к грифонам, которые будут безразлично относится к тебе, поэтому решили, что никто, кроме нас, не сможет дать тебе больше любви и заботы.

Грифина виновато посмотрела на пони. В ее взгляде читалось ужасное сожаление и вина за то, что они не могли сделать этого раньше:

— Я не могла так просто отдать тебя в чужие лапы, — тихо прошептала Кассандра. — Ты был... как знамение, когда появился в момент нашего отчаяния...

— Ну а теперь, — Кэмил зажмурился, — самое трудное. Эх... — он тяжело выдохнул. — Мы все же искали твоих родителей. Правда, это было давно, но все же... Они живы, и нам даже удалось узнать их имена. Они проживали практически у самого центра Эквестрии и были такими же пони, как и ты. Не знаю, что они могли забыть здесь. Я хотел навестить их, чтобы посмотреть этим ублюдкам в глаза, но Кэсс отговорила меня. Где сейчас они, я не знаю.

Кэмиэль растерянно посмотрел на него:

— Мы оставили мысли о них и решили, что сделаем тебя счастливым настолько, насколько это возможно. Что попытаемся дать тебе все, лишь бы ты не ощущал себя чужим в этом мире, но, как мы уже заметили, напрасно...

Грифон провел дрожащей лапой по лицу и встал из-за стола.

— Черт, ну почему это так сложно... Сынок, мы с мамой никогда не желали тебе зла или хоть как-то пытались навредить тебе. Единственное, чего действительно хотели — это чтобы у нас был наследник, за которого мы могли гордиться и ради которого смогли бы жить. Поверь, мы стараемся быть как можно лучше только ради тебя и твоего будущего. Пожалуйста, умоляю, не делай поспешных выводов и хорошенько подумай. Мы не бросим тебя после этого или как-либо отстранимся, просто рано или поздно ты все равно узнал бы. И чтобы тебя это не так сильно ранило, лучше узнай это от нас, — грифон сел обратно. — Я отвечу на все, что ты захочешь знать. Только не думай о нас как о монстрах, которые ради собственного счастья украли ребенка, прошу тебя.

— Мы всегда, в радости и в горе, будем рядом с тобой, — умоляюще проговорила грифина, — только пожалуйста, не ненавидь нас за это.

Время для единорога, неподвижно сидящего за столом, остановилось. Что-то окончательно сломалось в нем. И это что-то держало на себе огромный груз копившейся злобы и ненависти, день за днем откладывающейся у него на душе. И как только ослабленная преграда пала, чернь и гнев хлынувшим потоком накрыли разум единорога, заключив глубоко под себя кричащий о помощи здравый смысл и любовь к этим двум грифонам.

— Не сильно ранило, говоришь... — дрожа от сдерживаемого огромными усилиями гнева, пролепетал пони. — Да ты хоть представляешь, во что превратилась моя жизнь в последние восемь лет?! Каждый, мать его, КАЖДЫЙ день, мне все окружающие давали понять, что я здесь — чужой! Что мне тут не рады, что я словно вторгся к ним домой! Вы оба хоть представляете, каково это, ежечасно ощущать, что в любую минуту на тебя может обрушиться шквал критики и оскорблений, что тебя могут избить до потери сознания лишь за то, что ты не одного с ними вида?

Грифоны тихо опустили головы.

— Нет! — продолжил свою атаку на них единорог. — Потому что вы прожили свои жизни в полных семьях своих настоящих родителей, окруженные друзьями и не гонимые обществом!

Пони со всей дури обрушил копыта на стол, опрокинув с него кучу еды и посуды. Шерсть на нем встала дыбом, зрачки сузились и он пыхтел ноздрями, словно паровоз.

— А теперь просите думать в вас ХОРОШО? Поспешные выводы? Какие к черту тут могут быть поспешные выводы?! Зная о существовании моих родителей, вы не призвали их к ответу, даже не попытались узнать у них причину или дать мне их увидеть. Может то, что они меня потеряли, было не по их воле или вине! Нет, вы просто оставили меня жить среди чуждых мне существ, в чужой стране и по своим правилам!

— Сынок... — грифина протянула к нему дрожащую лапу, чтобы попытаться что-то сказать. — Они...

— НЕТ! — пони уже кричал, а не говорил. — Я не хочу слышать от вас больше ни слова, ясно?

Единорог с грохотом отодвинулся от стола и побежал в свою комнату, оставив практически рыдающую мать и сожалеющего отца наедине с мыслями и тем, что он сказал.

Но ненадолго. Всего через какие-то полчаса он спустился вниз, одетый в плащ и с большой походной сумкой на боку.

Грубо игнорируя мать, он подошел к отцу, буквально пихнул ему в лапы листок и зло потребовал:

— Если вы хоть немного, как вы сами говорите, любите меня, то ты сейчас напишешь сюда их адрес и не встанешь у меня на пути.

Кэмил, горько взглянув в его глаза, во всю пылающие злобой, принялся что-то черкать на бумажке. Как только он закончил, пони вырвал у него магией листок, посмотрел на него и, сунув в сумку, направился к двери.

Грифина было кинулась за ним, но угодила прямо в лапы своему мужу. Она пыталась всячески вырваться, но тот, лишь немного подойдя ближе, не отпускал свою супругу из крепких лап, давая сыну сделать то, на что он имел полное право.

Шумно распахнув верь, пони вышел на улицу и остановился. Пару раз от злобы ударив копытом по брусчатке, он развернулся в сторону родителей. Покрытое полутьмой начинающегося вечера и слабым светом фонарей его искривленной болью и гневом лицо навсегда впечаталось в сознание двух грифонов, стоящих в коридоре.

— Спасибо за заботу, “ мама” и “папа”, — сказал он и скрылся внутри мрачной улицы.

Кассандра, собрав последние силы, смогла вырваться из лап своего супруга и устремилась вслед. Но, вылетев на улицу, она никого на ней не увидела. Оттуда на нее смотрели своими безжизненными глазами лишь окна домов да светящиеся вывески еще незакрытых лавок.

Ее самое дорого сокровище пропало, оборвав напоследок все связи.

Не помня себя, она издала клич, полный горя и отчаяния, который ревущим эхом отразился на несколько улиц в округе, испугав своей внезапностью соседей и потревожив тихую дрему стоящих на посту Регуляторов. Слезы неудержимым водопадом вновь полились из ее глаз, гонимые сердцем, разорванным на части пыткой утраты. Она вспомнила тот день, когда нашла его. Это было самое яркое воспоминание в ее жизни. И теперь другое, но уже сплошь из темных оттенков, затмило его.

Она тяжело подняла голову, чтобы посмотреть на черную пасть улицы, в которую прыгнул ее сын и взмолила, хотя прекрасно понимала, что тут ничто уже ей не поможет:

— Колор, пожалуйста, вернись...