Colorless
Вне подозрений
Ледяной ветер, словно огромный, бешеный поток, заполнивший все воздушное пространство между горами, неистово хлестал по лицу и пытался разодрать одежду летящего грифона. И несмотря на время года, стихия позволяла развивать себе такую скорость, от которой даже у видавших виды летунов закружилась бы голова.
Но молчаливый путник не обращал на это никакого внимания, словно специально игнорируя столь могущественного соперника. Видя это, ветер обрушивал на него очередные яростные потоки восходящего воздуха, стараясь вывести его из равновесия, но лишь раз за разом поднимал выше в небо, позволяя грифону, раскинув широкие крылья, просто планировать к своей цели.
Весьма спорная погода в виде тепло греющего солнца и столь агрессивного ветра сопровождали его на протяжении всего пути от столицы Империи к небольшому городу на юго-западе страны. Сам городок носил название Таллфрин и не представлял из себя ничего экстраординарного, за исключением нескольких вещей.
Он был весьма мал и находился в некой впадине между тремя пиками сросшихся гор, от чего заметить его на расстоянии дальше километра было очень трудно даже в ясную погоду. Так что, вероятность попадания туда случайного путника или туриста, не говоря уже о государственных служащих, была крайне мала.
Таллфрин был весьма самобытен и жил по своим законам. Внутри него активно бурлили события, но вот новости и вести из остальной Империи в нем распространялись настолько медленно, что мало кто из его жителей знал, что за границей их давно поджидала Аномальная зараза, а на троне сидит новый Император. Да что там говорить, даже то, как он выглядит, ведали лишь единицы.
Это был город, не нуждающийся в официальном представлении, потому что о нем говорили только те, кто хотел знать. Многочисленные кабаки, бордели, арена для кровавых развлечений, таверны, в которых скапливался наемнический сброд и группы искателей приключений — “богатства” скрытого в горах городка, которыми дорожили любители незаконных удовольствий и работников ножа и топора. Его жители, соблюдающие негласные правила — “не болтай”, “не доверяй”, “всегда будь готов прикрыться другим”, были добровольными заключенными этой погрязшей в похоти и алчности впадины на теле Империи, готовые принять неосторожного путника, обслужить его, дать попробовать любые удовольствия этого мира, чтобы усыпить бдительность и после этого всадить ему нож по рукоять в спину. Или, если он оказывался достоин отвратного духа этого места, пожалеть и дать тому, поддавшись на позывы ощутить незабываемое, вернуться сюда еще раз.
Именно это проклятое здравым смыслом место было целью отважного грифона. Пару раз стряхнув с крыльев назойливый ветер, он круто спикировал вниз и остановился на узкой тропе за несколько сотен метров перед городом. Он поровнял полы потрепанного стихией длинного плаща, поправил темную фуражку на голове, накинул капюшон и побрел в город.
Вид черных улиц, граничащих со стенами города, вновь поприветствовал его. Но не они были предметом поиска грифона. Он был здесь уже не впервые, поэтому знал, по каким из множества темных, узких улочек нужно идти, чтобы попасть в сердце города и не получить кусок заостренного железа в живот. Путник стремился к центру, туда, где кроются основные места досуга знающих посетителей Таллфрина, и где работало большинство его жителей.
Проскользнув их, он вышел на одну из мало-мальски освещенных улиц, которая, словно в противопоставление только что пройденных им участкам, пестрила яркими вывесками, жадно зазывающих внутрь различных заведений. Игорные заведения, питейные дома, норы наркоторговцев и тех, кто пользуется их услугами, и притоны разврата, предлагающие удовлетворить животный зов любого типа.
Один из последних и интересовал грифона. Медленно двигаясь по улице, он высматривал нужное ему, пока глаза не наткнулись на ярко-красную вывеску “Седьмое Небо”, на котором была изображена грифина, соблазнительно растянувшаяся на облаке. Презрительно смерив взглядом двух амбалов, стоящих на входе, он вошел внутрь.
Знакомая обстановка моментально оживилась в памяти, почти интуитивно ведя его в глубину здания, то есть в большой зал, в котором царила основная активность. Как только грифон оказался в нем, в нос ударил резкий запах смеси парфюма работниц заведения, пота и дикого градуса вожделения, источаемого каждым его посетителем, а глаза ослепили многочисленные фонари на потолке, освещающие алыми лучами все его пространство за исключением пары темных углов, в которых находились места для специальных гостей. Платонические желания, заставившие посетителей прийти сюда, порождали в достаточно просторном помещении отчетливо уловимую атмосферу неутолимой похоти, от ощущения которой путник поежился и поскорее направился искать стойку администратора.
Поиски не заняли много времени — небольшая стойка из мрамора через секунды оказалась перед ним, и милая грифина, едва завидев подошедшего путника, улыбнулась и проговорила:
— Добро пожаловать в “Седьмое Небо”! Здесь любая ваша мечта станет явью, — многозначаще пообещала она. — Чего желаете?
— Мне нужна партнерша на ночь, — нетерпеливо сказал грифон.
— Отлично, кого вы предпочитаете? — поинтересовалась работница, доставая каталог с предлагаемым “товаром”. — Грифоны, зебры, пони?
— Она, — грифон отобрал у нее из лап журнал, одним движением открыл его и ткнул в какую-то фотографию.
— Оу, так вы у нас уже не впервой? Простите, просто тут большинство выглядят, как вы, — слегка хихикая, сказала грифина. — Так, ее услуги и комната. Еду в номер, алкоголь, особые пожелания будут?
— Да, ужин, шампанское и пара бутылок “Обвала”.
— Отлично. Это все вам обойдется, — она черкнула что-то на широкой бумаге и положила ее перед ним, — в триста восемьдесят монет. И так как вы уже были здесь, то вам известны правила и то, что мы берем предоплату.
Грифон молча извлек небольшой мешочек, звонко звенящий лежащим внутри золотом, и положил его напротив листа, после чего положил рядом еще два слабо пульсирующих зеленым светом кристалла.
— Вау, — немного удивилась грифина, — я раньше никогда не видела Глаза Изумрудного Дракона. Тем не менее, вот ваш ключ от номера, ужин и горячительное будут уже там, и скоро прибудет ваша спутница на эту ночь. Лестница к комнатам — слева по коридору. Приятного время препровождения, — она услужливо улыбнулась.
— Да уж, — гневно сказал грифон, схватив бумагу и ключ, — вам лучше не заставлять меня ждать.
Добравшись до номера, слабо освещенного малиновым цветом магических светильников, он устало плюхнулся на большой кожаный диван, перед которым находился камин и огромное зеркало, покрывающее большую часть стены. Обнаружив на столике неподалеку прямоугольную бутылку “Обвала”, он резко откупорил ее и практически до краев наполнил невысокий стакан с кусками льда. Залпом осушив, он рассержено оттолкнул сосуд и, откинувшись на спинку, закрыл глаза, пытаясь подавить в себе бушующий гнев, регулярно переливающийся через край и заставляющий грифона рассерженно фыркать или сжимать лапы.
Из этого затянувшегося состояния его вывело прикосновения теплых, нежных лап, неслышно опустившихся ему на глаза, после чего он услышал приятный голос, который, словно смеясь, спросил:
— Угадай, кто?
— Ну наконец-то, — сказал грифон, — я чуть не уснул, пока ждал тебя.
Через секунду путник ощутил горячее дыхание его собеседницы на своем лице, после чего ее лапы обвили его шею, заключив того в мягкие объятия.
— Знаешь, я все жду того дня, когда ты придешь ко мне в хотя бы немножко приподнятом настроении, — немного обиженно изрекла грифина. — Иначе я тоже пропитаюсь твоим пессимизмом.
Она обошла диван, по пути прихватив бокал с шампанским, и элегантно села, вплотную прижавшись к грифону в плаще и обхватив его лапу.
— В таком случае, ты потеряешь свою работу, — сухо ответил он. — Безэмоциональные жрицы любви никому не интересны.
— Дурачок, — слегка надувшись, проворковала она, толкнув его в плечо кулачком, после чего положила на него голову и мечтательно глянула на их отражение в зеркале. — Ну что, мой угрюмый герой, я вся в твоем распоряжении. Давай, расскажи мне, что тебя тревожит.
Ощущая ласковые прикосновения ее лап, скользящих по открытым участкам тела, вся его ярость внутри начала медленно угасать, подменяясь одной лишь мыслью, хитро забравшейся в его голову:
“Хаст, как же ты дожил до такого?”
Хотя, этот вопрос был немного бессмысленный. Причины были для него отчетливо ясны, а день, когда он обнаружил этот город, Хаст помнил так, как будто это было вчера.
Вообще, смысл подобного поведения весьма прозрачен. Хоть он и был Императором, идеалом жителя Империи и иконой для окружающих, по своей природе Хаст все-таки оставался простым грифоном, хоть и немного необычным. Он не обладал полным отсутствием эмоций, не был выкован из стали и не был бессмертен. Ему тоже, как и всем жителям Империи, приходилось все трудные решения и выборы проносить сквозь себя, без остатка принимая ответственность за последствия. Как и у других, моральный выбор порой заставлял его разрываться на части, мечась между здравым смыслом и элементарным милосердием. Только все действия были помножены на масштабы целого государства, что превращало их просто в титаническую ношу.
Только одним звездам ведомо, какую тяжесть приходилось ему испытывать, взывая к разумности и долгу внутри себя, чтобы не натворить глупостей. И если первые годы ему в этом помогал энтузиазм и надежды на то, что у него получится все поменять в кратчайшие сроки, то после того, как суровая реальность показала свое мнение по этому поводу, Хаст начал сдавать позиции. Многочисленные неудачи и смерти, вину которых он видел зачастую лишь в себе, зарождали в нем апатию, непонятный страх перед тем, что он, возможно, когда-нибудь встанет на ту же тропу, что и его отец. И вот однажды, после очередной попытки наемников отправить Императора на тот свет, случилось то, чего он всегда боялся. Его психика дала первый серьезный сбой.
Обыкновенная плановая проверка военной части обернулась катастрофой, когда на отряд, сопровождающий Хаста, напали. Многочисленные выстрелы из леса под ними моментально скосили трех из пятнадцати грифонов, движущихся вокруг своего повелителя, заставив их искать укрытия в деревьях, так как в тот вечер, как на зло, было ясно и на небе не было ни одного облачка, которое могло бы дать хоть какую-то маскировку. Ударным клином спикировав вниз, они решили принять бой и, закрепившись близ позиций вероятного противника, начали яростно отстреливаться, подавляя тех своим числом. По количеству откликающихся залпов, против них стояло всего-навсего четверо — пятеро отступников, и солдаты вместе с Хастом, желая побыстрее покончить с угрозой, рванули навстречу.
Но когда, едва поравнявшись с первым из агрессоров, с деревьев на грифонов обрушился шквальной град выстрелов и зажигательных бомб, Император понял, что недооценил привычную тактику отступников. Взрывы дезориентировали большинство солдат, шрапнель рвала им броню и шкуры, а сам Император был вынужден вместе с прикрывающей его парой скакать по деревьям, высматривая атакующих. И окончательно он убедился в профессионализме нападающих, когда из толстой кроны одного из деревьев в сопровождающего его воина вылетел небольшой предмет. Не успев отреагировать, грифон получил прямо в лицо, после чего воздух заполонила дикая вонь химикатов и хлорки, а сам пораженный с диким воплем упал и кубарем покатился по земле, безостановочно расцарапывая себе голову и грудь лапами. Хаст на секунду отвлекся, чтобы посмотреть на него, и его взору предстало ужасающее зрелище: шлем и вся броня на его груди была покрыта бледно — зеленой жидкостью и дымилась, а его лапы и лицо напоминали дикую композицию из оплавленного мяса и проглядывающих белых костей, по которым подбитый грифон не прекращая молотил лапами, стараясь снять с себя едкую жижу, чем, несомненно, делал только хуже.
Послышался многочисленный звон разбивающегося стекла, а за ним — вскрикивания пораженных кислотой солдат, что означало, что нападающие показали свой основной козырь, заманив имперцев на землю и заставив вступить в ближний контакт. Нападающих все еще оставалось меньше десятка, но теперь они представляли очень серьезную угрозу, от которой следовало избавиться как можно быстрее, ведь число противостоящих им тоже постепенно уменьшалось. Осталось всего десять солдат, и Хаст, оценив ситуацию, выхватил свой верный дробовик и прицельно пальнул в дерево, откуда только что в сопровождающего его воина прилетела порция жидкой смерти. Раздался вскрик, и на землю под деревом, схватившись за плечо, упал синий грифон, одетый в камуфляж, а за ним — пара сумок с его необычными боеприпасами.
— Связать, — крикнул рогатый другому солдату, носившему на груди знак отличия и, судя по всему, являвшемуся командиром отряда, — отступай к остальным. Постарайтесь сохранить его. Передай, что они вооружены химией. В ближний бой не вступать, следите за высотой.
Грифон в сером доспехе послушно кивнул и, подлетев к противнику, на всякий случай как следует огрел прикладом по морде, от чего синий потерял сознание. Немного повозившись, воин схватил его за веревки и потащил к группе других, отстреливающихся за нагромождением камней.
Хаст, перезарядив “Воскресшего”, вновь устремился летать по кронам деревьев, теперь предварительно обстреливая их издалека. Один из таких залпов дал результат, и очередной налетчик повалился с дерева. Император резко спикировал к нему и разнес тому голову прицельным выстрелом. Врагов становилось все меньше, и к грифону начало возвращаться привычное ощущение своей необратимой победы. Но стоило тому лишь подумать об этом, и все кардинально изменилось.
Резня на секунду словно погрязла во временной яме, на мгновение остановив бег реальности, когда Хаст, круто развернувшись к очередной угрозе, увидел, как в каком-то метре от него уже летела бутылка с зеленоватой жидкостью, стремительно направляющаяся в его лицо. Всего пару минут назад он видел, на какие чудовищные разрушения способно ее содержимое, но не увернуться, ни сбить ее ему не представлялось возможным. Было слишком поздно, и теперь, ковыляя в издевающейся манере замедленного потока времени, он с холодным ужасом мог лишь наблюдать, как чудовищное орудие приближается к нему, готовясь сожрать его тело адской смесью химикатов.
Но через мгновение пуля, прилетевшая со стороны камней, стремительно разорвав полупрозрачную оболочку, отклонила кислоту в сторону, окатив большим ее количеством рядом стоящее дерево, а остатками — запятнав перчатки Хаста. Грифон сдавленно взвыл и, пошатнувшись, впечатался в ствол другого дерева, стоящего прямо позади него. Как только, подавляя жгучую боль и желание отгрызть себе лапы до локтей, он скинул перчатки, ему предстал вид собственных лап, оплывающих в химическом ожоге и сочащихся сукровицей с кусками кожи. Выстрел был сделан тем самым командиром и он, едва завидев, что Императора все-таки зацепило, молниеносно подлетел к нему и принялся поливать его лапы водой, стараясь смыть кислоту с пораженных участков. Когда вода кончилась, он поднял взгляд на своего повелителя, и через секунду весь его боевой дух, так разумно ведущий его сквозь бой, пропал.
Ужасающий вид своих лап вогнал Хаста в ступор. Его взгляд померк, а зрачки сузились до точек, предавая не слишком заметной сквозь шлем панике вид гневной паранойи, безжалостно полосующей его мозг. Впечатления от того, во что превратились его лапы и во что могло превратится его собственное лицо, словно церебральный паралич сковали все его тело, заставляя рассудок все снова и снова прокручивать в голове кадр с летящим в него смертельным зеленым коктейлем, а под конец — его изуродованное, полу-разложившееся тело с вплавленным в него доспехом, лежащее в огромной зеленой луже.
Он уже неоднократно вступал в битвы, в которых мог умереть. Грифон не раз получал ранения от изысканных клинков Налетчиков Пустынь, был подстрелен из кустарного оружия отступников, обжигался магическим пламенем и травился извращенными ядами зебр-шпионов. Его живучесть позволяла не раз выживать там, где бы обычный солдат был повержен в первые же секунды. Но даже в таких ситуациях, его не покидало ощущение абсолютного превосходства над своим противником, вера в то, что он сражается ради благой цели и что у идиотов, попытавшихся воспрянуть против него, никогда не будет возможности хоть сколько-нибудь ему навредить или представлять из себя угрозу.
Но в этот раз все было не так. Его соперники были готовы лучше него, имели полное тактическое превосходство и обладали оружием, после применения которого полевая медицина будет бессильна что-либо сделать. Даже боевые навыки не помогут выжить под дождем злой химии, поглощающей плоть за секунды. Опасность его положения ощущалась Императором настолько остро, что он практически чувствовал холод косы Смерти, упиравшейся ему меж лопаток, намереваясь одним взмахом оборвать его жизнь.
Хасту еще никогда не было настолько страшно за свою шкуру. И теперь ему было плевать, что придется сделать, чтобы сохранить ее. Ощущение страха в один момент переросло в другую эмоцию, чья разрушающая сущность, будучи подгоняемой инстинктом самосохранения, запылала, словно комета. В необузданную и бесконечно жаждущую крови ярость.
— император... Император Хаст... Ваша светлость, очнитесь! — капитан, тряся Хаста за плечо, пытался дозваться до впавшего в оцепенение грифона. Через мгновение, рогатый резко оттолкнул его от себя и огляделся, после чего впился пылающим взглядом в солдата, заставив того поежиться от этого.
— Пленник? — глухо спросил он.
— В б-б-безопасности, повелитель, — заикаясь ответил командир. — Ваши лапы, они...
— Новый приказ, — перебил его Хаст и, приведя перчатки в боевое положение, отвернулся и взревел, сотрясая, кажется, все вокруг себя. — УБЕЙТЕ ЭТИХ УБЛЮДКОВ!
То, что произошло далее, каждый из солдат того злополучного отряда запомнил на всю свою оставшуюся жизнь. И ту бойню, которую учинил их предводитель, они бы предпочли никогда не видеть. Словно поток лезвий, он мерцающим силуэтом достигал нападавших одного за другим, превращая их в исполосованные куски мяса, после чего уже нельзя было определить, чем они были до этого. Источая демоническую злость, он рвал их на части, окрашивая ночной лес в красные тона ровно до тех пор, пока не настиг последнего и не исполосовал его тело своими когтями на ленты.
Когда затих последний выстрел и вопль уничтоженного отступника, солдаты собрались вокруг схваченного грифона, чтобы сосчитать потери. В живых осталось всего восемь, и трое из них были серьезно ранены, хотя могли двигаться. Пара из них притащила тела погибших товарищей, от вида которых один из солдат опустошил свой желудок, не сумев сдержать волну отвращения, прокатившуюся по его телу.
Спустя мгновение к ним вышел Император. От головы до пят покрытый кровью и глубокими порезами на броне, с изувеченными лапами и ревущей ненавистью в глазах. Несмотря на то, что грифоны должны были хоть сколько-нибудь радоваться одержанной победе, вид их повелителя внушал им настолько сильный ужас, что все они лишь молча глазели на него, забыв доложить о потерях и ситуации.
Подойдя к ним, он указал на синего пленника.
— Приведите его в чувство, — холодно потребовал он.
Выпав из ступора, пара из солдат подняла пленника и третий мощно ударил того в живот, заставив очнуться и закашляться от недостатка воздуха. Бывший агрессор поднял мутные глаза и посмотрел на стоящего перед ним грифона, после чего они мгновенно прояснились и округлились во всю доступную ширину. Синий ошарашенно смотрел на Хаста, видимо, будучи полностью пораженным, что тот еще жив.
Хаст звякнул острыми когтями и всадил их пленнику в раненое плечо, заставив держащих его солдат дернуться, а самого грифона заорать и забиться в судороге от боли, пронзившей все тело.
Правитель подошел к нему вплотную и замогильным тоном проговорил:
— Сейчас ты мне расскажешь все, что знаешь о вашей неслыханной глупости. Кто, зачем, для чего, — его слова, словно ледяные иглы, пронзали запуганный рассудок пленника. — И молись своему покровителю, чтобы вся его удача не дала мне лишнего повода сейчас выпустить тебе кишки.
Хотя синий грифон был напуган и был не в том положении, чтобы сопротивляться, заговорил он не сразу. Но тут Императору пригодились навыки пыток, которым в свое время он научился у своего отца: достаточно было сломать ему все пальцы на передних лапах и выломать из суставов крылья, чтобы тот, хныкая от боли, выложил все детали операции без остатка. Как оказалось, волнения рогатого не напрасны — это был настоящий отряд из наемников, которым хорошо заплатили за его труп. Кроме того, им помогали жители одного из маленьких городков неподалеку, укрывая их до поры до времени от глаз патрулей и предоставляя припасы и информацию. В итоге набралось несколько предателей, которые, возможно, все еще находились в ожидании известия о том, что убийцы успешно выполнили свою миссию.
Получив нужную ему информацию, Хаст сложил перчатку и зверским нокаутом отправил синего в очередную отключку, после чего обратился к неподвижным солдатам:
— Вы, — он указал на пару наиболее потрепанных, — отправляйтесь к ближайшему городу. Пусть Регуляторы окажут вам помощь, а после вернитесь за телами павших. А вы, — провел взглядом по всем оставшимся, — берите отступника и следуйте за мной. Мы выдвигаемся в Квайтхолл.
— Мой Император, — капитан отряда, грифон по имени Мартур, припал перед ним на колено, — не лучше ли вам тоже вернуться? Вы ранены, а на поиски предателей мы можем отправить другой отряд...
— НЕТ! — громоподобно рявкнув, оборвал его рогатый. Его взор, полный кипящей злобы, словно песчаная буря окатил солдат, заставив их всех склонить головы. — Мы должны найти их. НЕМЕДЛЕННО.
— Ваша воля, — тихо ответил хор голосов. Два грифона, затянув раны бинтами настолько, насколько это возможно, отдали честь и удалились, а оставшиеся, подхватив бесчувственного пленника, последовали за Хастом в ночь.
Город был всего в часе полета от места нападения, что очень способствовало тому, что задумал обезумевший от слепой ярости Император. Все должно пройти быстро и незаметно, чтобы оказать тот эффект, которого он добивался. Предатели должны не только ощутить на себе всю тяжесть наказания за предательство, но и стать уроком для всех тех, кто посмеет усомниться в Его власти.
Городок, заботливо окруженный густым лесом со всех своих сторон, мирно спал, погруженный в ночную задумчивость позднего времени суток. Его обитатели, закончив привычные дневные дела, предавались сладкой дреме, на несколько часов выбыв из обыкновенного бега своей жизни. Лишь редкие огни в домах особо засидевшихся жителей протестующе выделялись из этой идиллии, но и они, кажется, только лишь дополняли и без того прекрасный вид обширных, чистых улочек между домами. И эта атмосфера так бы и сохранилась до самого утра, если бы на одну из небольших соборных площадей тихо не приземлился отряд из нескольких силуэтов, среди которых выделялась темно-алая фигура Императора.
Скорректировав свои действия, бойцы рассредоточились по городу в поисках целей. Хаст же оставил для себя самые вопиющие случаи, с которыми хотел разобраться лично. Первым в его списке был мэр этого городка, которого он обнаружил спящим и пускающим слюни на бумагу в своем кабинете. Отдав дань захлестывающей его злости в виде сломанной переносицы этого предателя, он приказал перевернуть весь кабинет вверх дном на предмет улик. Они обнаружились довольно быстро — за огромным стеллажом скрывался сейф, в котором находилась бумага с требованием определенной информации о том, где и когда появится Император и какая будет при нем охрана. А так же графа о вознаграждении за предоставленную услугу для мэра и его помощника. Ощутив очередной прилив ярости, Хаст приказал найти и его тоже, после чего отправился к следующему претенденту.
Ночь была ему кстати. Большинство из обвиняемых сейчас спало, совершенно не ведая о том, что Он может прийти за ними.
И этот план сработал безупречно: вместе со своими солдатами, Император заставал ренегатов врасплох в своих кроватях, и под умоляющие крики и слезы их семей вытаскивал из домов, чтобы связать и отвести к общей кучке вероломных идиотов.
Вот так, буквально через полчаса перед ним предстало шестеро изменников — мэр и его помощник; полусонный егерь; глава местной почтовой конторы; начальник городской стражи, который был настолько сильно заражен идеей о смерти Императора, что радушно предоставлял наемникам казармы для ночлега и оружие, и недавно прибывший сюда чиновник из нижних уровней совета Правого Крыла, который одним своим существованием порождал у Хаста мысль о том, что даже в столице, фактически у него под боком, есть целая каста продажных шкур, готовых поддержать его свержение.
Оставался последний. Им был парфюмер Дайнтли Флавор, живущий в роскошном трехэтажном особняке вместе со своей женой и двумя дочками. Именитый грифон, о таланте создавать самые утонченные и изысканные ароматы говорили даже в Сплендоре, оказался, вопреки своему образу порядочного, щедрого и приятного гражданина, поставщиком ингредиентов для ужасающих зелий убийц. Только он был способен продать достаточно мощные химикаты, и знание об этом почему-то больше всего злило Хаста, раз за разом зажигая в нем кровь. Для него у рогатого был особый план, который, прочем, впоследствии распространился на всех виновных.
Когда солдаты прикладами заколотили в двери его дома, открыли им не сразу. Командующий уже было хотел приказать брать здание штурмом, но тут на первых этажах зажегся свет, и двери слегка приоткрылись, а за ними показалась совсем еще молодая грифина. Потирая заспанные глаза, она смотрела на внушительную фигуру Хаста, стоящего прямо перед ней.
— Вы к папе? — зевнув, спросила она.
— Именно, — грозно ответил тот из-под бронированного шлема. — Где он?
— Я его сейчас позову, — сказала она, но ее с силой откинуло от двери, когда озлобленный грифон ворвался внутрь.
— Нет надобности. Обыскать дом! — рявкнул Хаст.
Переворачивая и громя все на своем пути, солдаты ринулись внутрь. Через мгновение они вытащили Флавора на улицу и бросили на колени перед своим повелителем.
Он в панике заметался и поднял взгляд на темно-красную фигуру перед ним, и возмущенно спросил:
— Во имя Императора, какого черта вы себе позволяете?!
Тот, кому был адресован этот вопрос, ничего не ответил. Он лишь молча снял с головы шлем, представив свое лицо. Едва различив его очертания, парфюмер пошатнулся и осел, обескураженный фактом того, что именно упомянутый им секунду назад Император и стоял перед ним.
— Повелитель... — тихо прошептал грифон.
В этот момент из дома вылетела его супруга вместе с той юной грифиной и, выкрикивая проклятья в сторону нежданных гостей, кинулась к своему мужу, но они тут же были схвачены свободными солдатами, после чего им лишь оставалось злобно барахтаться у них в лапах.
— Уберите о него свои лапы, упыри! — бесилась миссис Дайнтли, — Чего вам от нас надо? Кто вам позволил так себе с нами обращаться?
— Да, отстаньте от папы! — поддержала ее дочь. — Он вам ничего не сделал!
— О нет, напротив, — скрипя клювом, процедил Хаст, — он сделал уже достаточно. Дайнтли Флавор, — громогласно заговорил он, — вы обвиняетесь в пособничестве группе убийц, посягнувших на трон и жизнь императора, в непосредственном предоставлении им орудия для свершения их вероломного плана и поддержке доступной вам информацией.
Пурпурный грифон лишь озадаченно смотрел на него на протяжении вынесения обвинения, но после его глаза расширились от понимания того, в чем его вина, и Флавор судорожно замотал головой.
— Нет, нет, нет! — завопил он. — Клянусь вам своей верой в вас, мой Император, я не знал! Я делал все то, что делаю обычно! Меня лишь попросили оказать услугу, продать пару-тройку реагентов и все! Черт побери, да я бы никогда...
— НЕ СМЕЙ УПОМИНАТЬ МОЕ ИМЯ В СВОЕЙ ОТСТУПНИЧЕСКОЙ ЛЖИ! — крик Хаста, словно раскат грома, оборвал отговорку Флавора, после чего рогатый с силой врезал ему увесистым шлемом по лицу. Грифон закашлял, и из его носа потекла кровь, а его семья, беспомощно барахтающаяся в хватке солдат, вскрикнула, обеспокоенная за состояние их кормильца.
Опомнившись от переборовшего его помутнения под властью гнева, он махнул солдатам, и те принялись связывать пурпурному грифону лапы и крылья.
Его жена, наконец осознав, кто посетил их дом, в шоке повалилась на колени и со слезами на глазах принялась умолять:
— Ваше святейшество, милостивый Император, прошу, умоляю, поверьте, мой муж никогда не делал ничего противозаконного! Мы всегда жили с крепкой верой в ваше благословение, и нам никогда бы не пришло в голову предать вас! Пожалуйста, не убивайте его!
Вскоре к ней присоединилась маленькая грифина, но она, в отличии от своей матери, воинственно пилила Хаста взглядом, чем только веселила стоящих рядом солдат.
— Оставьте папу в покое и прекратите его бить! — грозно сказала она. — Он не виноват в том, что добрый и помогает остальным!
— Глупая, наивная девчонка, — покачал головой Император. — Забирайте его, уходим.
Подняв под лапы оглушенного грифона, солдаты поволокли его вслед за своим командиром в глубь темной улицы. Грифины еще не раз пытались помешать, в истерике кидаясь на них и преграждая путь, но, получив пару мощных пощечин и ударов, супруга предателя упала на колени и стала надрывно рыдать, разрезая тишину ночи раскатистым плачем, а ее дочь, прежде не прекращающая попыток дозваться до мрачного Императора, бросилась к ней и принялась успокаивать, хотя это у нее получалось откровенно плохо.
Теперь все семеро ренегатов были схвачены и готовы понести заслуженную кару. Но Хаст, раззадоренный пылающей в нем злобой, вынашивал для них участь куда более страшную, чем смерть в подворотне.
“Нет, — сказал он сам себе, — это будет слишком просто для них. Все в этом городе должны узнать, что бывает с теми, кто возомнит себя выше Императора.”
Надрывный звон колокола разорвал привычную утреннюю сонливость Квайтхолла. Его жители, порядочно раздраженные непрекращающимся звоном, медленно стягивались на сборную площадь прямо перед зданием мэрии, на котором и находился злополучный колокол. Но придя туда, они обнаружили достаточно непривычное зрелище — два грифона в перепачканных кровью доспехах остервенело молотили по чугунному гиганту кувалдами, принуждая того безостановочно трезвонить. В толпе пронесся возмущенный гул с требованиями прекратить эту пытку для их ушей, но набат сумел заглушить вопли даже двух с лишним сотен голосов. Нарушители их спокойствия продолжали звонить ровно до тех пор, пока на площади не собралось практические все население города — взрослые, дети, даже старики.
Как только последняя вибрация стихла, жители переключились на другую новинку, появившуюся на площади — это было небольшое возвышение из досок и с длинным бревном, расположенным горизонтально при помощи опор, к которому веревками были привязаны семеро грифонов. Они стояли на коленях спиной к бревну и лицом к публике, склонив головы к земле. Их вид представлял из себя жалкое зрелище — каждый из них был избит до полусмерти, на лицах присутствовали кровоподтеки и синяки, кое-где проглядывали участки голой кожи, а их судорожные всхлипывания при вдохах были явным признаком того, что ребра тоже не избежали участь, постигшую их морды.
Толпа глазела на них, удивленно перешептываясь. Все тут же узнали в одном из мучеников мера, а затем капитана стражи и начальника почтового отделения. Чуть позже удалось установить личности остальных, но не успели они что-либо предпринять, чтобы разобраться в подобном казусе, как на деревянную сцену спустился целый отряд солдат, точно такого же вида, как и те двое, что тревожили колокол. Вскоре и те спустились к ним, и теперь группа из десятка грифонов с ружьями наизготове стояли перед сценой, отгоняя зевак, подобравшихся слишком близко.
Где-то через минуту, гремя металлическими когтями, на сцену взобрался высокий грифон. В отличии от остальных, он был одет в блестящую белую броню, начищенные пластины которой роем солнечных зайчиков атаковали толпу, заставляя их жмуриться. Его голову украшал величественный треугольный шлем, чья вытянутая форма на лбу создавала ощущение, будто под ней скрывается огромный рог, который он хотел скрыть.
Из под забрала на озадаченных обывателей была устремлена пара кислотно-зеленых глаз, чья недвусмысленная злоба была видна даже через слой брони. Он кинул перед пленниками большую походную сумку и повернулся к толпе. Раздался выстрел, народ вздрогнул и замолчал, разом устремив все свое внимание на белого воина.
И тот, прокашлявшись, завел лапы за спину и громогласно, так, чтобы его слышали даже в самых далеких уголках площади, заговорил:
— Приветствую вас, жители города Квайтхолла. Сегодня я, ваш Император, Хаст Нокс, сын Дакара Ханча, Семнадцатый Правитель Великой Империи, пришел к вам, чтобы напомнить о том, насколько могущественна и тяжела моя ноша перед вами.
Масса зароптала, и большинство тут же припало на одно колено, показывая свое почтение.
— Будучи тем, кому вручена огромная власть и ответственность, мне приходится постоянно следить за всей протяженностью этой страны, чтобы вы могли жить в мире и достатке. Чтобы каждый каждый вечер, засыпая у себя в кроватях, вы не задумывались над тем, что преподнесет вам завтрашний день. Чтобы ВЫ, — он указал массивной перчаткой в толпу, — могли жить в мощном, величественном государстве, богатству и известности которого завидовали чужаки. И одной из моих обязанностей, которая приближает нашу Империю к желанному образу, является выкорчевывание ереси, поражающей храм моей власти.
Он развернулся, поднялся на задние лапы и широко развел передними, указывая на привязанную семерку грифонов перед ним.
— И к сожалению, ваш городок стал прибежищем для отвратительного, предательского гнойника на теле непоколебимости Империи. Вот они, — он повысил голос, — примерные граждане, порядочные семьянины, верные слуги своего своего Императора, — внезапно тон его речи исказила тупая ярость, постепенно превращая спокойное обращение в надрывный крик, — хладнокровные предатели, лжецы, дезертиры, отступники, РЕНЕГАТЫ! Те, кому вы доверяли и с кем были близки, на самом деле были кучкой самоуверенных глупцов, посягнувших на мою жизнь, а следовательно, и на жизнь всех жителей моей страны!
Ошеломленная толпа, оглушенная его словами, немо смотрела на группу пленников. Большинство из них, похоже, действительно не представляло, что они могли оказаться перебежчиками.
— Властью, перенятой мной от отца, я сделаю то, что велит мне мой долг — избавлю свою страну от угрозы. Но, — Хаст вскинул лапы, прерывая было возникшие волны разговоров, — их смерти не будут нести за собой никакого смысла, если их не увидят те, кто еще не показал свою истинную сущность.
Он подошел к толстому грифону с разбитой переносицей, который, едва император приблизился, затрясся мелкой дрожью и стал что-то судорожно бормотать.
— Так услышьте же меня, проклятые еретики, и разнесите по всей Империи мое послание, — рогатый вскинул лапы в небо. — И пусть та месть, что свершиться сегодня, будет для вас знамением Ярости Императора Хаста, Семнадцатого Грифоньего Императора!
Кто-то в толпе возликовал, и волна торжествующих воплей словно цунами прокатилась по площади, подтверждая веру грифонов в своего предводителя. Хаст схватил пухлого грифона за голову и дернул, демонстрируя его побитое лицо публике.
— Оливер Гош, избранный мер этого города, служивший ему верой и правдой более семи лет. И ты, — он посмотрел на маленького грифона, привязанного рядом, — Дорк Таммус, его правая рука. И что же сподвигло вас отринуть веру в меня, что дало вам импульс к тому, чтобы вы с радостью рассказали кучке наемников, где и когда я появлюсь?
Но ответа не последовало. Мэр лишь продолжал что-то бормотать, уставившись в пол, а Дорк с глазами, полными ужаса, смотрел на белую фигуру.
— Тогда я скажу за вас, — он отпустил грифона и достал из-за пояса два небольших свертка. — Это было золото. Вам было мало того, что вы и так получали за свою никчемную работу, просиживая задницы в ратуше. И в этих контрактах вы за какую-то пару тысяч золотых согласились помочь убийцам.
Один из солдат подошел к Хасту и подал ему кувалду, которой несколько минут назад бил по колоколу. Рогатый извлек из под пластины брони на лапе два больших штыря, задорно блестевших своими золотыми поверхностями.
— Так скажите же мне, — спросил он, нанизывая бумажки на золотые стержни, — вы все еще хотите золота?
И вновь ответа не последовало. Хаст подошел к Оливеру и с силой всадил тому золотой колышек с бумагой в глаз. Грифон завизжал и стал брыкаться, извиваясь в болезненной агонии, но его тут же подтянули веревками назад, и он оказался прижатым головой к бревну. Контракт медленно темнел по мере того, как бумага впитывала текущую из его глазницы кровь. Такой же ритуал Император повторил и с его помощником, только теперь он угодил тому меж бровей. Тонкая струйка алой субстанции медленно потекла на доски, и через мгновение Таммус был так же прикован головой к бревну.
Император схватил увесистую кувалду и с чудовищной мощью вдарил по костылю в голове мэра, от чего его череп лопнул и окатил пространство за сценой всплесками мозгов и крови, а бревно под местом удара затрещало и провалилось, увлекая тело предателя в месиво из щепок. Толпа вздрогнула от резкого, отвратительного зрелища, и из массы послышались крики и рыдания — то была семья предателя, удерживаемая солдатами от попыток попасть на стену и остановить казнь.
Еще один резкий взмах — и второй штырь был загнан по самую шляпку в толщу черепной кости Таммуса. Дерево под ним тоже не выдержало ужасающей силы Императора, но в этот раз куски просто сложились под ударом.
— Оплачено, — злобно сказал Хаст и откинул кувалду в сторону, после чего подал знак державшим веревки грифонам.
Они откинули их тела и, держа на весу, продемонстрировали народу. Вид размозженных лиц, на которых висели прибитые контракты, произвел на публику настолько шокирующее впечатление, что теперь вместо восторженных криков на площади царило напряженное молчание, прерываемое плачем овдовевших грифин и речью Хаста.
Император подошел к своей следующей цели. Грифон с бурым оперением безразлично смотрел на своего палача, изредка сплевывая кровь. Когда Хаст смерил его взглядом, казалось, в нем промелькнуло нечто, похожее на уважение.
— Грейвес Канклиф, начальник городской стражи. При вступлении на столь почтенную службу по обереганию покоя жителей сего прекрасного городка, вы давали клятву, что никогда не отвернетесь от них и не отступите даже перед лицом непредотвратимой смерти. Но как же получилось, что вы, — рогатый усмехнулся, — оказались чуть ли не самым ярым заговорщиком и согласились укрывать в бараках, выделенных под солдат, целую банду убийц? Почему отдали им оружие, деньги на которое выделяли из казны на защиту Империи, а не на ее разрушение?
— Катись ко всем чертям, щенок ебаный, — гневно процедил грифон. — Империя никогда не продержится долго в лапах такого хлюпика, как ты. Даже твой ебнутый папаша управлял страной лучше.
— Вот как? — удивленно сказал Хаст, — Ну что ж, я не собираюсь отрицать, что мне еще многому нужно научиться, чтобы достигнуть того, что сделал мой отец. Но знаете, — странно сменил тему рогатый, — та должность, которую вы занимаете, это довольно таки высокая и влиятельная позиция, путь к которой занимает не один десяток лет. И если вы проделали такую работу лишь ради того, чтобы однажды сказать мне вот это, то можно сделать вывод, что защита невинных граждан некогда и не была вашей целью.
Он обошел Канклифа и освободил веревки на его спине, связывающие крылья, чтобы в ту же секунду упереться в его торс ногой и с силой дернуть их на себя, с хрустом вырывая из суставов. Отступник рухнул на доски и зашипел, его крылья безжизненными тряпками опали на спину.
— Тогда с какой стати я должен держать среди своих воинов того, кого и грифоном-то назвать нельзя? — сухо, словно от только что лишь похлопал того по спине, добавил рогатый.
Пара солдат подхватила упавшего и, взлетев, поволокла его на вершину ратуши. Хаст последовал за ними, и как только они оказались на крыше, он встал на самом ее краю и повернулся к Грейвесу, который был над пропастью высотой в десяток этажей прямо перед его лицом, поддерживаемый солдатами.
— Старая пословица утверждает, что чем выше заберешься, тем дольше будет падение вниз и тем больнее приземление. Ощутите это на себе, капитан Канклиф, — будничным тоном произнес Император. — Вы разжалованы.
С этими словами солдаты разжали свою хватку, и бурое тело камнем полетело вниз, чтобы через небольшое мгновение с смачным хрустом встретиться с каменной брусчаткой площади. Его разбитое тело тоже втащили обратно на помост, чтобы продемонстрировать и без того ошеломленной массе грифонов.
Следующим на очереди был рыжий грифон, чиновник, прибывший в этот город незадолго до нападения. Суть его наказания была так же очевидна, как и у всех тех, кто был до него.
— Гретча Стоул, — в очередной раз представил свою жертву Хаст. — Ты, кажется, сумел забраться даже выше, чем это сделал Грейвес. Но в отличи от него, цель у тебя была такая же, как и у первых двух. Какая жалость, — он покачал головой, — ведь именно такие алчные ублюдки, как ты, заставляют меня поступать так, как поступал мой отец. Но не переживай — ты тоже получишь свою награду за старания.
На сцену вбежала двойка солдат, тянущих в своих лапах небольшой чугунный котел, из которого поднимался густой серый дым. Они поместили его прямо перед грифоном и удалились, предоставив Императору сделать все самому. Хаст извлек из лежащей рядом сумки щипцы и пару ужасающих кастетов. Надев их на себя, он щипцами достал из котла раскаленную до бела монетку, которая, покинув свой адски жаркий сосуд, начала шипеть и дымиться.
— Вот оно, золото, которого ты жаждешь. Обжигающее, опасное, окропленное потом и кровью тех, кто его добывал. Ты так желал его всю свою сознательную жизнь, ну так жри, пока не насытишься!
Хаст мощным ударом выбил из легких Гретчи весь воздух, отчего тот широко распахнул клюв. В одно мгновение рогатый поместил маленькое пылающее солнышко ему глубоко в глотку, заставив грифона дернуться от болевого шока, после чего стал молотить ему по лицу кастетами, с каждым ударом все сильнее превращая его лицо в неаппетитную массу.
Как только чиновник испустил последний вздох и рухнул на колени, Хаст успокоился. Он мощным движением разорвал слипшийся от крови клюв Гретчи, демонстрируя спекшуюся с благородным металлом глотку. Откинув от себя обмякшее тело, грифон стянул кастеты и отбросил их в сторону.
Белый воин снова вернулся к своей миссии, подлетев к щуплому пленнику, трясущемуся во всю площадь своего худощавого тела. На этот раз в голосе Хаста было слышно отвращение, когда он обрывочной фразой обратился к нему:
— Шарлей. Мелкий, жалкий глава почтового отделения. Ты вскрывал важные государственные послания и посылки, после чего передавал это грязную информацию в лапы тех, кто пообещал за это золотые горы. Такая гнусная, ублюдочная сошка не заслуживает даже того, чтобы ее тело несла эта бренная земля. Поэтому ты умрешь так, как умирает все то, с чем ты имел дело всю свою сознательную жизнь. В огне.
По его щелчку один из солдат дернул веревкой, привязанной к шее Шарлея, и тот поднялся во весь рост. Другой воин, держа в лапах емкость с мутной жидкостью, стал обливать ей провинившегося ренегата. Тот всячески пытался увернутся, но после пояснительного удара в живот, присмирел и дал помощнику палача закончить свою работу. Как только грифон оказался измазан от макушки до пят, Хаст извлек из кармашка стальную зажигалку.
— Сгори быстро, так же, как и твое убогое существование, — отчитал рогатый, и швырнул зажженную железяку.
Вопли горящего заживо грифона быстро заполонили все пространство над площадью. То, как он визжал, будучи охваченным устойчивым пламенем, словно тупая ножовка впивалось с сознание каждого, кто наблюдал за этим. Родители принялись закрывать своим детям глаза и уши, но, завороженные зрелищем, не спешили уводить их прочь. Очень скоро начался распространятся запах жженого мяса, от которого парочку особо впечатлительных наблюдателей вывернуло наизнанку.
Но он сгорел быстро, как праздничный фейерверк. И вскоре от его тела осталась лишь кучка сажи, обрывки догорающей плоти и груда почерневших костей.
Со следующим Хасту, казалось, тоже хотелось разделаться как можно быстрей, поэтому он скорыми шагами подошел к скрюченному старому грифону, который из под седых бровей безвольно взирал на его белый доспех.
— Салтуарус, — словно сочувствующие сказал Хаст, — ты дожил до восьмидесяти лет. Ты знаешь все леса, которые окружают этот город. Тебе знакомы все эти обширные владения и живность, обитающая на них. Твоими лапами природа была сохранена в первозданном виде и убережена от разрушительного воздействия прогресса. Прощу, скажи мне, старик, почему ты отказался от веры в меня?
Седой старец поднял усталые глаза и тяжело посмотрел на Императора.
— Чтобы я не сказал... — осуждающе пробормотал он, — какие бы слова ты из моих уст не услышал, сейчас ты слишком слеп, чтобы внемлить их смыслу. Слеп от ярости, от неопытной глупости. От того, что боишься.
Невнятный бред старика в одно мгновение порушил барьер непоколебимости, который до сих пор нес на себе Хаст. Император схватил его за шею и вплотную приблизился к его лицу, взирая на него взглядом, способным зажечь дерево, на котором они стояли.
— Значит я ошибался в твоей мудрости, старик. За свои годы ты так и не успел понять, кто я такой.
Один из солдат вновь помог своему повелителю, подав ему здоровенный топор для рубки леса. Хаст толкнул старика в спину, и тот упал, растянувшись на досках. Рогатый занес огромное лезвие топора над головой и промедлил, чтобы сказать очередную фразу на прощание:
— Даже многовековое дерево может прогнить насквозь, и ты тому живой пример. Покойся с миром, трухлявая колода.
Тяжелый удар рассек воздух, и седая голова полетела в толпу, разгоняя от места падения потрясенную безжалостностью их Императора массу жителей. Как только один из солдат вернул ее обратно к телу, грифоны вновь замолкли и уставились на белую фигуру перед ними, ожидая, что же ждет оставшихся двух.
Теперь Хаст был в абсолютном гневе. Даже сильнее, чем вечером, когда он крушил дома отступников, выискивая их внутри. Слова старца настолько сильно задели и так еле удерживающие рогатого от кровавого безумия цепи, что теперь он просто жаждал лично расправиться с остатками предателей. И не просто убить их, а мучать, медленно, жестоко, чтобы они успели трижды отречься от своих поступков, прежде чем встретятся со своими предками.
Он приблизился к синему грифону, нетерпеливо стуча когтями по броне. Наемник был в полуживом состоянии — он слабо дышал, его крылья безжизненными плетями свисали со спины, а когти на передних лапах были вывернуты под немыслимым углом. Дернув за веревку на его шее, Император приподнял того, демонстрируя публике.
— Блэк Лотус, предводитель смертоносный банды Ренкоров, одной из самых опасных банд наемников, когда-либо существовавших в Империи. Ты и твой отряд всегда отличались ужасающим хладнокровием на грани с маниакальностью, с которым вы выполняли порученные вам задания. Мои солдаты слагали о вас целые легенды, ты знал об этом? — он потряс веревку, на что синий ответил болезненным всхлипыванием. — Но у всего есть конец. И вот однажды ваше самомнение, подстегиваемое бессмысленной славой, разрослось настолько, что вы решили откусить кусок, который не сможете проглотить.
Хаст отпустил путы, и приговорённый рухнул на пол, после чего вновь поднялся на колени из-за веревки, которую тянул солдат за его спиной. Рогатый подошел к походной сумке, которую притащил сюда вместе с собой, и извлек оттуда фиолетовую шашку, после чего поднес ее к лицу Лотуса.
— Вот этим ты вчера убил несколько моих солдат и чуть не достал меня. Ты узнаешь, что это?
Синий поднял оплывшие глаза, но тут же опустил их обратно, будучи совершенно потерянным в пространстве и времени из-за многочисленных ран и переломов.
— Тогда я освежу твою память, — яростно сказал грифон и, наполовину затолкав эту шашку ему в глотку, дернул фитиль на другом ее конце.
Раздался хлопок, и из открытых щелей в его клюве повалил темно-фиолетовый дым. Синий, пару раз вдохнув едкую смесь хлорки и какого-то газа, забился в крупной судороге. Из его глаз просто фонтаном забили слезы, из обожженного рта дико текла слюна вперемешку с кровью. Он корячился в дикой конвульсии еще несколько минут, прежде чем окончательно не затих, повиснув на натянутой веревке.
Грифон крутанул топор в своих лапах и повернулся к толпе.
— Узрите, жители Квайтхолла, что на самом деле находится внутри тех, кто пытается посягнуть на Императора, — зло отчеканил он и разрубил синего от шеи до паха, распоров кожу.
В то же мгновение на брусчатку площади хлынула темно-алая жижа из растворенных легких и внутренних органов Лотуса. Словно бурлящий поток, они обрушились прямо на толпу, с головы до ног заляпав несколько особо зазевавшихся. В ужасе заорав, облепленные кровью и кусками кишок, они ринулись прочь, оставляя остальных в полной прострации перед пустым, словно кокон, телом синего грифона.
Но этого было мало. Следующим движением он обезглавил синего, точно так же, как сделал это несколько минут назад со стариком. Откинув голову к телу, он подобрал сумку и медленно побрел к последнему претенденту на расправу. Для него у Императора был приготовлен особый, злобный план.
— И наконец ты, — грозно сказал Хаст. — Тот, чей труд чуть было не стоил мне жизни, но все-таки отнял ее у верных мне солдат. Грифон, чье славное имя запятнал проступок, который не подразумевает прощения. Дайнтли Флавор, знаменитый парфюмер.
Толпа зароптала. Судя по всему, он был тем, от кого подобного поступка ожидали меньше всего. В глубине площади началось копошение, и Император увидел, как к сцене, пробиваясь сквозь массу, бежала его семья — его супруга с еще совсем маленьким птенцом в лапах, и та дерзкая юная грифина, которая так старательно пыталась призвать его к ответу.
Но Хаст лишь злобно улыбнулся и продолжил:
— Посмотри, на что способно то, что ты помог создать, — он снял внушительные перчатки и поднес свои изувеченные лапы к его лицу.
Лицо Дайнтли исказилось в гримасе ужаса, и он затараторил:
— Я еще раз говорю, что я никогда бы не подумал делать что-то, что способно настолько навредить! Всю жизнь я лишь делал духи и ароматы, да приторговывал редкими ингредиентами, но и те — всего лишь душистые травки для особых заказов! Клянусь вам мо... — вспомнив, что было в прошлые разы, когда он попытался поклясться своей верой в него, грифон прервался. — Поверьте, я не знал, что они будут делать с реагентами!
— Не смей мне снова лгать, — сурово сказал Император, — твой синий дружок выложил все, что знал о тебе. Было достаточно того, что он упомянул, с какой радостью ты за бесценок отдавал ему смеси для его ужасающих бомб.
— Лотус, — грифон опустил глаза, не желая смотреть на своего расчлененного друга, — да, эта мразь была моим чуть ли не лучшим другом. Я не мог ему отказать, когда он попросил меня о простой дружеской услуге продать ему пару ящиков из моих запасов и при этом заработать. Но повторяю, он и словом не обмолвился о том, зачем ему они были нужны! Он просто попросил и все!
— И опять ложь, — Хаст поднялся на задние лапы, и теперь его огромная фигура величественно возвышалась над пленником. — Даже мне, не имеющему познаний в этой области, было очевидно, что эта едкая дрянь только для взрывчатки и годилась. Но сейчас уже бессмысленно что-либо выяснять. Мои солдаты мертвы, а рубцы на моих лапах никто не вылечит. И за это ты понесешь наказание, которого заслуживаешь уже хотя бы за свой обман.
Хаст молча извлек из сумки бутыль с зеленой жидкостью, шумно плещущейся внутри стеклянной тары. От одного ее вида Дайнтли покоробило и он вжался в бревно, отступая от белого силуэта.
— Познакомься поближе со своим детищем, Дайнтли, — сказал Хаст, но едва он успел занести сосуд над головой пурпурного грифона, как его прервал вопль из толпы.
— Во имя Святых Предков и Первых Императоров ОСТАНОВИСЬ! — словно она была самой страшной угрозой на этой площади, вскричала супруга Дайнтли. Напор и вера в собственную правоту словно светящийся ореол окружали ее, и дерзкая грифина, так бесцеремонно прервавшая Хаста, подошла вплотную к солдатам и вызывающе указала на рогатого.
— Будь ты хоть трижды провозглашенным Императором, хоть самим абсолютом явления Предков на этой земле или тартар его еще знает чем, ты не имеешь НИКАКОГО ПРАВА ТАК ОБРАЩАТЬСЯ С ТЕМИ, КТО НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВЕН! — словно артиллерийское орудие, на одном дыхании выпалила она.
Вся толпа в единогласном ошеломлении уставилась на грифину. Казалось — вот он, еще один кандидат лишиться языка или еще чего прямо тут и сейчас за свои неосторожные слова, хотя ее порыв был понятен — просто она находилась в настолько сильном отчаянии, насколько это было вообще возможно испытывать, моментально не тронувшись рассудком под напряжением. Но сейчас именно это душевное расстройство на грани психоза давало ей силы, чтобы попытаться защитить свою семью.
Хаст лишь молча развернулся на источник раздражающего шума, а бутылка так и осталась покоиться в его лапе, не достигнув своей цели. Солдаты было хотели приструнить надоедливую пташку, но, внезапно, Император подал знак, и они, изумленно пожав плечами, позволили ей подойти поближе.
— Это моя Империя, женщина, — хладнокровно сказал он. — И я думаю, что мой опыт и знания позволяют мне справедливо судить, кто виноват, а кто нет. Но если ты действительно настолько глупа, что это придало тебе смелости, — он издал легкий смешок, — то попытайся оспорить то, что я считаю правдой.
Он обвел лапой всех солдат, стоявших перед ним.
— Эти преданные мне бойцы — свидетели моим словам. После того, как мы забрали твоего нечестивого мужа, они вскрыли его магазин и ту лабораторию, где он изготавливал продукцию. И каково же было их удивление, когда вместо обычного творческого сада, где на этот свет рождаются новые ароматы, им предстала лаборатория безумного маньяка, с остатками от растащенного на свою смертоубийственную миссию боезапаса из этих самых бутылок, — грифон осторожно потряс сосуд. — И в чем я вскоре убедился сам.
— Но я никогда ничего подобного не делал, — подал голос Дайнтли. — Мою лабораторию использовал Лотус! Он предложил мне дать ей попользоваться, естественно, за определенную плату. И он приходил туда с двумя другими ребятами после окончания моего рабочего дня, но это все, что я видел и знал — после них всегда был идеальный порядок и чистота!
— Вот видишь! — всплеснула лапами грифина. — Мой муж был там во время каждого их посещения, и видел, что там было. Если бы его друзья начали превращать лабораторию в свалку, он бы сразу прогнал их оттуда!
— Да, — тоненьким голоском добавила ее дочь, — папа любит чистоту и порядок, он бы не позволил чужим там нашкодить!
— Ты продал им такой материал, — не обращая внимания на мелочные слова его семьи, продолжил Хаст, — что даже одна композиция которого должна была зародить в тебе сомнения об их истинном предназначении: очищающий химикат чудовищной мощности...
— Им я мою пробирки и флаконы, — тихо вставил пурпурный.
— Фосфорный катализатор...
— Избавляюсь от примесей в исходных материалах...
— Вытяжка Трупного Дерева, — зло сказал Хаст. — Дерево, растущее только в землях зебр. Одной каплей этой дряни можно отравить целое озеро.
— Зато вместе с определенным набором солей можно получить самый лучший фильтр! — оправдываясь, выпалил парфюмер.
— И наконец, “Монохром”. Порошок, чье разрушительное действие на органику превращает любую жидкость, если его добавить, в адскую, всепожирающую смесь,
— закончил рогатый. — И ты хочешь сказать, что продав им просто немереное его количество, ты ничего не заподозрил?
— А что он должен был подумать? — снова вклинилась в разговор грифина, но уже как-то не так уверенно. — Даже я, благодаря профессии своего мужа, настолько часто сталкивалась с ними, что они перестали быть для нас чем-то необычным. Откуда ему было знать, для чего оно им было нужно? Уверяю тебя, если бы мой супруг заметил, что они варят из них эту дрянь, то он точно предпринял бы что-нибудь!
— И да, — голос Хаста понизился, — ежели ты так дорожишь своей лабораторией, то где же ты сам был в тот момент, когда твой друг-ренегат варил в нем свою чудовищную микстуру? И если ты был там, почему не остановил его?
Количество эмоций на лице Дайнтли в тот момент не поддавалось исчислению. Казалось, этот вопрос был для него гораздо неожиданней, чем ночной арест, в котором он сохранял относительное спокойствие. Его глаза нервно забегали по толпе, а лапы, связанные за спиной, отчетливо затряслись, шурша веревками. Вместо царившей секунду назад безумной словесной перепалки возникло гробовое молчание. Все ожидали ответа парфюмера.
— Эм... я... — неуверенно сказал он.
Заметив такое серьезное замешательство на лице мужа, миссис Дайнтли окончательно растеряла остатки своей самоуверенности. Она выглядела напуганной, когда обратилась теперь уже к мужу:
— Милый, дома тебя тоже не было... — осторожно заметила она. — Ты же был там и видел всю их работу, так?
Но в ответ лишь напряженное молчание и взгляд в пол. Хаст чувствовал, как под неясным молчанием ее супруга стремительно рушится вся та решимость, которой обладала грифина, и он понял, что нельзя упускать этот шанс.
— Я жду ответа, — свирепо потребовал Император. — И, судя по всему, не я один.
Очевидно, что Дайнтли было достаточно сказать, что его там не было да предоставить доказательства, и тогда любые подозрения о том, что парфюмер умышленно скрывал деятельность его друга, будут развеяны. Но по какой-то причине, грифон упорно не хотел этого делать.
— Флавор... — на лице грифины царила с трудом сдерживаемая паника. — Милый, молю, скажи, где ты...
Подняв голову и поймав ее озабоченный взгляд, пурпурный отвернулся. Увидев это, грифину, кажется, пробила истерика.
— Дискорд тебя дери, — закричала она. — Просто. Скажи. Где. ТЫ. БЫЛ!
— Заткнись! — рявкнул в ответ парфюмер, повергнув супругу в еще больший кураж психоза. — Не твое дело!
Под своим массивным шлемом Хаст расплылся в ехидной улыбке.
— Отвечай мне, сукин сын! — трясясь мелкой дрожью, истерила грифина. — Каждый вечер, когда ты говорил, что пропадал в лаборатории, где ты был на самом деле?! ГОВОРИ!
Флавор лишь громко фыркнул и отвернул голову, не желая отвечать. Его упрямство добило несчастную грифину, и она упала на колени, громко зарыдав. Ее дочь бросилась к ней, стараясь понять, почему же ее мать, так яро защищавшая минуту назад ее отца, сейчас плакала из-за него, но, в силу своего малого возраста, не могла этого сделать.
Хаст пировал, смакуя на языке пряный вкус победы. Оставалось лишь добить, окончательно и бесповоротно разгромить остатки этого бунтарского островка.
— Видимо, ты не можешь этого сказать, — изрек он, повернувшись к пленнику, — а следовательно, тебе нечем опровергать обвинение. Прения окончены.
Император подкинул бутылку, и, перехватив ее за горлышко, занес для удара.
— Так прими же последствия своего безразличия, парфюмер.
Он с силой рассек воздух, разбив бутыль об голову пурпурного грифона. Зеленый коктейль зашипел, контактируя с плотью на голове пленника, в секунды растворяя ее под своим всепожирающим напором. В нос Императору ударил знакомый запах химии, сразу воскресив в его разуме больные кадры с избежавшей его смертью, распаляя в нем все больше злобы, смешанной с непонятным чувством страха. Парфюмер, извиваясь в болезненной агонии, кричал, повергая в шок всех, кто стоял на площади. Вид его ужасающего наказания был поистине необычен и зверски жесток, и мучения грифона все больше накаляли градус ужаса, вселяемого в сердца публики.
Но кислота не убила его. Когда последние капли поглотили все, что могли, Хаст разнес об его облезлую голову еще один сосуд, заставив того снова завизжать от непереносимой боли. Его родные, вопя, безостановочно роняя слезы, рвались к нему на помощь, но их раз за разом останавливали солдаты, отталкивая обратно в толпу.
Когда он наконец затих, безвольно повиснув на веревке, повелитель схватил его за голову, в очередной раз демонстрируя толпе результат своей праведной мести и гнева. Разъеденная плоть и проглядывающие частички кости черепа составляли ужасающую композицию, делая Дайнтли похожим на ожившего, полуразложившегося мертвеца из книг ужасов. Когда все до одного сосредоточили внимание на этой отвратительной композиции, Хаст со всей его силой дернул вверх. Размякшая плоть поддалась чудовищному порыву силы рогатого, с хлюпаньем еще полных сосудов и вен разрываясь на тонкой шее. Тут же сдались и хрящи с позвонками, устремившись за покидающим тело черепом. Брызнула темная кровь, эхом над площадью разнесся хруст рвущихся связок, и Император вознес к небесам свой жуткий трофей.
— Узрите же мое возмездие и содрогнитесь, еретики, — громогласно сказал он. — Прячьтесь по своим норам, отсиживаетесь в пещерах и под прикрытием своих союзников, вынашивая свой очередной безумный план. Но знайте — однажды я приду за вашими головами, как сегодня настиг ваших собратьев. Бойтесь меня, ненавидьте и ждите своего часа.
Он отбросил изуродованную голову и подал командиру солдат знак, медленно спускаясь со сцены.
— Сожгите тела вместе с помостом, — небрежно бросил Хаст. — После подойдите ко мне, для вас есть еще работа.
Мартур лишь молча кивнул и начал отрывочными фразами раздавать солдатам команды.
Император двигался сквозь расступающуюся толпу, изучая лица жителей. Среди некоторых он видел радостные лица тех, кто поддерживал столь радикальный метод борьбы с предателями; были и абсолютно безразличные мины, словно их хозяева только что были свидетелями безвкусного, унылого спектакля. Но подавляющими, безусловно, были страх, отвращение и отчаяние. Грифоны были явно надолго выбиты из колеи тем, что они сейчас видели. И грифоны все до одного припали на колено перед своим повелителем, чтобы не сыскать его гнев на свои головы каким-либо случайным жестом.
И Хаст был доволен этим. Результат был достигнут — его недруги наказаны, а жители предупреждены о том, что их ждет за содействие отступникам. Его бурлящая ненависть постепенно затихала, насыщаясь видом убитых и пришибленностью живых. Мелкая дрожь лап исчезла, уступая место эйфорической расслабленности от получения желаемого.
Город молчал. Жизнь в нем встала, а на улицах царила полная тишина. Жители, лишь изредка переглядываясь, молча проходили мимо друг друга, не желая снова поднимать больную тему.
Сегодня в этом городе умерли не только предатели. Вместе с ними ушла вера.
Уже который час отряд Мартура переворачивал вверх дном все, что было в ратуше, стараясь найти еще больше зацепок по произошедшему инциденту. К сожалению, кроме тех двух контрактов, они не смогли обнаружить ничего существенного, и их досада периодически выражалась в куче сломанной мебели и разбитых шкафов.
Хаст же решил-таки задержаться на несколько часов, чтобы уладить возникшие перед ним проблемы с назначением нового мера и начальника стражи для города. Ответ сам пришел к нему — естественно, после таких поворотов требовалось, чтобы новые лица были надежны настолько, насколько это возможно, да и чтобы за ними регулярно следили, докладывая о любых подозрительных действиях с их стороны. Перебрав кучу рутинных бумаг, он наконец решил покинуть город, напоследок оценив произведенным им на жителей эффект.
Мартур и его грифоны в кратчайшие сроки успели сделать то, что им после казни приказал рогатый: задачей было как можно быстрее и хладнокровней ликвидировать все имущество семей предателей любыми доступными образами, при этом не трогая самих грифонов. Это должно было послужить ещё одним уроком — наказаны будут не только те, кто не смог сопротивляться соблазну пойти против Него, но и те, кто, видя измену своих близких, не смог их остановить. И, вполне возможно, еще и потому, что их заплаканные лица уже порядком осточертели ему за все утро.
Потянувшись в своей величественной броне, грифон вышел на площадку перед ратушей. Немногочисленные жители, едва завидев его, тут же рассыпались по углам и домам, не желая попадаться тому на глаза.
“Все верно, бегите, — ехидно подумал Хаст. — То, что вы сегодня видели, было знаком справедливости. Мое дело правое, а если вы напуганы, то значит, вам есть за что бояться.”
Он расправил крылья, уже было собираясь взмыть в небо, как в одной из улочек, куда случайно скользнул его взгляд, он увидел картину, к которой, несмотря на все свое текущее расположение духа, был совершенно не готов.
На одной из скамеек, держа в лапах спящего младенца, сидела знакомая ему бледно-розовая грифина, бессмысленно уставившись пустыми, выплаканными глазами в небо. Выглядела она очень удручающе и нездорово — перья растрепаны, одежда скомкана и кое-где запачкана, да и сидела она в весьма неестественной позе — прислонившись крыльями к спинке скамейки и подогнув под себя задние лапы. Немногочисленные чемоданы с одеждой и пожитками были небрежно расставлены вокруг скамьи, и, судя по проглядывающим краям ткани, собраны они были весьма наспех, что лишний раз символизировало, насколько педантичен был в выполнении свой работы Мартур. Она была похожа на замученного пытками преступника, чей хлипкий разум не выдержал моментальной потери всего, что было в ее жизни.
Но не это поразило Императора. А вид ее дочери, грифины лет шестнадцати — семнадцати, которая безостановочно крутилась перед своей матерью, со слезами стараясь докричаться до лишившейся остатков своего разума грифины. Она плакала, кричала, тряся ее за плечи, стараясь вернуть в реальность, но бледно-розовая лишь упрямо смотрело куда-то в небо, совершенно не реагируя на раздражитель. Очень скоро мелкая перестала что-либо предпринимать и, лишь надрывно вхслипывая, опустилась на колени и уткнулась матери в живот.
— Мамочка, — тихо сказала она, — любимая, мама, прошу, посмотри на меня... Поговори со мной, скажи хоть что-нибудь, не молчи! Не... не оставляй меня, пожалуйста! Мне страшно, мама, страшно...
Хаст замер, молчаливо наблюдая за этой драмой. То, что он увидел, словно разряд невиданной мощности поразило его, возвращая грифону опьяненный страхом и яростью рассудок под полный контроль. Его лапы вновь затряслись, но теперь совершенно по другой причине, а земля словно ушла из под ног, хорошенько тряхнув рогатого, вонзая вершину позвоночника в основание его черепа. Обескураженный, он уставился в тот переулок, не имея возможности двинутся.
Да, он был Императором. Иконой, идеалом, эталоном. Но при этом, он не был хладнокровным монстром, как его отец.
Осознание того, что он натворил и было причиной провала вселенной под ним. Буквально несколько часов назад этот грифон его собственными лапами, на глазах у сотен жителей казнил семерых граждан своей страны. Он сделал то, чего поклялся никогда не делать.
Но хуже всего было то, что вина одного из них действительно не имела за собой достаточно чётких оснований. И, словно по злой иронии над ним, это был именно отец этой юной грифины, сумевшей вернуть Хаста обратно в этот мир из плена своей самозабвенной ярости. Ему действительно стоило тщательней проверить его причастность, ведь большинство слов Дайнтли, в отличии от остальных шестерых, чья вина была очевидная даже без следствия, действительно звучали так, словно он и понятия не имел, что может быть замешан в чем-то столько дерзком. Хотя, нежелание Дайнтли говорить... И все сложилось так, словно рогатый по только ему ведомому мотиву взял да расправился с ним, откинув рассудок и милосердие на второй план.
Но так оно и было. Осознание этого, словно алчный зверь, все сильнее раздирало застенки его разума, признавая суровую реальность: повернуть назад Император не мог, и что сделано, то сделано. Даже простая проверка станет шагом назад в свершенном им деле, и она серьезно пошатнет и так уже испорченную репутацию Хаста.
Завороженный грифон смотрел на маленькую леди. Он был разбит, разгромлен, поражен одним лишь ее видом, ведь именно она дала понять, что тот совершил ошибку, которую ему вряд ли когда простят жители этого города.
Внезапно она оторвалась от своей матери и повернула голову в его сторону. От этого Хаст отступил шаг назад, словно его только что огрели хлыстом. На лице девочки уже была не печаль или отчаяние, о нет. Только бесконечная злоба, молчаливое, разрушающее проклятие в сторону убийцы ее отца, которым она сверлила его. Этот маленький, искренний жест из самой глубины ее юной души, словно ведро той самой зеленой кислоты, которой так боялся Хаст, окатила Императора, заставив того, неуклюже споткнувшись, взмыть в воздух и на стремительной скорости начать удаляться от города.
Всего один взгляд сломал внушительный доспех его и так сейчас неустойчивого рассудка. Навалившееся на него за эти годы напряжение, словно килотонны взрывчатки, подорвалось, сметая любую попытку прервать стремительное бегство. Мелочи, сформировав внушительную ношу, неподъемным грузом осели на опорах его души, но именно этот взгляд, с виду словно маленькое перышко, и стал той самом недостающей каплей, которой не хватало, чтобы превзойти запас прочности его здравого смысла. И как только Хаст ощутил его, все барьеры души грифона, оглушительно сдетонировав, рухнули.
Словно гигантская ревущая волна, всё, что до сих пор сдерживали эти барьеры, обрушилось на Хаста, буквально хороня под собой. И он сделал то, что для Императора казалось совсем безумным. Грифон отказался принять бой с самим собой, и...