Непонятое

Непонятое

В более изящном оформлении можно прочитать на docs.google.

Красноватый, цвета темного пламени, знойный вечер лег между холмами плотным одеялом из душного безветрия. Воздух, горячий и вязкий, как растопленная смола, залил склоны, заполнил спутанные заросли мирта и можжевельника. Между этих черно-зеленых гряд медленно, будто в полуобмороке, текла небольшая река, а по ее берегам синими и желтыми камешками были разбросаны дома небольшого поселения.

Его жители тоже ходили слегка пришибленными в нынешний вечер, но не из-за духоты. Бродящие вдоль проулков пони растерянно и даже с опаской поглядывали на дом деревенского аптекаря, но не решались заглянуть или, тем паче, заговорить с хозяином. Он занимался не только лечебными делами, в поселке его знали как мастера по бальзамам и настойкам для поправки душевного здоровья. Не всем нравилось его увлечение, и, что хуже всего – оно быстро надоело его невесте, голубогривой единорожке с севера, из-за Белохвостого леса и длинных отрогов Дымных гор. Ей стали докучать его бесчисленные друзья, приходящие даже из соседних деревень за разными увеселительными зельями. Как однажды, не попрощавшись с семьей, она покинула родную башню в горах и ушла с ним на юг, так же она ушла из его дома одним утром, и больше никогда не давала о себе знать.

Аптекарь никак не мог найти покоя. Он не сумел нагнать любимую на ее пути к родным предгорьям и вбил себе в голову, что она вовсе не бросила его, а просто пошла погулять в рощах на холмах, набрать мелкой дикой земляники, и потерялась где-то в окрестностях деревни. Он искал ее долго и отчаянно, почти пугая соседей своей одержимостью. И однажды, обшаривая меловые пещеры вдоль берегов реки, нашел.

Возвращение стало поводом для большого праздника, хоть и не все обернулось ладно – что бы ни пережила молодая единорожка, оно лишило ее способности говорить. Казалось, ей что-то сдавливает горло, когда она пытается сказать хоть слово. На все вопросы она могла отвечать лишь бессильной улыбкой и грустным взглядом. Ее природная холодность усилилась, она стала совсем замкнутой и проводила все время дома, в одиночестве, либо со своим возлюбленным. А ошалевший от счастья жеребец и рад был забыть про все на свете, кроме своей возвращенной невесты.

Эту историю рассказал Кейденс основатель деревни, старый зажиточный фермер, пока они сидели на веранде его дома, древней и рассохшейся, пахнущей, как библиотечная пыль. Свисающие с карниза плети вьюнка почти не скрывали ее от еще горячего багрового солнца. Но несмотря на жару Кейденс неуютно ежилась в своем плетеном кресле, плотнее вжимаясь в домотканые цветные подушки с сеном. Ее мысли без конца возвращались к финалу истории аптекаря, а взгляд – к деревенской площади, где в пыли под кривыми разлапистыми кедрами стояла большая грубая клетка.

Для жителей деревни Догвуд Вэлли визит целых двух настоящих принцесс стал поводом для всеобщего празднества. На приветственный обед в клубном доме собрался весь поселок, привели даже аптекаря с его замкнутой невестой. Тогда-то и случилось несчастье. Все произошло быстро и глупо – какой-то молодой жеребец, поймав кураж, хотел показать свои навыки жонглера и уронил расписную тарелку прямо на голову немой единорожке. Несколько пони бросились помочь упавшей кобылке, но замерли в растерянности. Те, кому удавалось протиснуться меж ними, так же терялись, не зная, что делать. Музыканты бросили играть, затихли разговоры, лишь встревоженный шепот звучал в толпе, да хрустел под копытами битый фарфор. Тут уже Селестия попросила всех расступиться, и Кейденс смогла увидеть, что произошло. Вместо белой голубогривой единорожки на полу лежало нечто черное, с коротким, блестевшим как лезвие ножа рогом, и выпуклыми, лишенными зрачков глазами.

Кейденс успела немного узнать свою названую тетю, и, глядя на молчащую принцессу, она понимала – это то, с чем Селестия меньше всего желала столкнуться. Праздник был испорчен. Селестия попросила селян надежно запереть странное существо. "Мы должны убрать его как можно дальше отсюда", – сказала она, прежде чем уйти от всех на улицу.

Старый фермер заснул на своей веранде, привалившись к теплой желтой стенке из глазурованного кирпича. Кейденс тихо, чтобы не разбудить его, встала из кресла и пошла искать тетю.

Селестия сидела у навеса клубного дома – там уже горели подвесные фонари, и пони выносили на улицу столы для скорых ночных посиделок. Старшая принцесса тоже смотрела на площадь и темную, будто пустую, связанную из толстых жердей клетку в тени деревьев.

Кейденс села рядом.

– Ты скорее печальна, чем беспокойна, – сказала солнечная принцесса. – Отчего?

Кейденс замялась на мгновение.

– Я не печалюсь, – сказала она затем, – но не могу избавиться от сомнений. Не зря ли мы так обращаемся с ним?

– Здесь, в Эквестрии, он может причинить немало горя, – ответила Селестия.

– Та пони, которую он подменил… – голос Кейденс стал чуть холоднее, – удалось узнать, что с ней?

– Она действительно вернулась домой, – сказала старшая принцесса и повернула голову к своей воспитаннице. – Она и впрямь вызывает в тебе большую неприязнь, чем это существо?

Кейденс опустила взгляд – по правде, ей стало немного стыдно.

– Оно хотя бы возместило брошенному жеребцу его потерю, – возразила она. – Он чувствовал себя счастливым, хоть его и обманывали.

– Оно не пыталось что-то возместить, – отчетливо выделила Селестия, – оно лишь стремилось забрать как можно больше.

Пони, что готовили за их спинами все необходимое для вечерних разговоров, затихли в ожидании. Старшая принцесса, будто почувствовав это, прикрыла глаза на несколько мгновений. Тусклое красное солнце скрылось за черным, неровно обрезанным силуэтом лесистых холмов; в сгустившейся тени отчетливее стало видно золотистое сияние вокруг рога Селестии. Едва оно погасло, Кейденс в нетерпении продолжила:

– Я понимаю, что оно питается нашими чувствами. Но, Селестия, разве у обычных пони не бывает так? Разве мы не требуем от тех, кого любим, тратить на нас свои душевные силы? Настоящая любовь иногда истощает сильнее любой магии.

Селестия поднялась с земли. Странно, но ни пятнышка пыли, ни сухой травинки не осталось на ее белой шерстке.

– Мне кажется, Кейденс, – сказала она, – ты все же не вполне понимаешь. Не будь обижена.

– С чего бы, – пробормотала Кейденс, тоже вставая на ноги, – наверное, я и впрямь чего-то не понимаю о любви.

Селестия только посмотрела на воспитанницу долгим, с чуть заметной улыбкой взглядом, и, будто приглашая, подняла глаза к небу. Младшая принцесса тоже посмотрела вверх. Ночь над маленькой деревней в долине поднималась с востока – темно-синяя бездна, в которую падал их мир, все дальше от угасающего ореола заката. Ни звезд, ничего еще не было в ней. Глядя на эту чудовищно незаполнимую пустоту, Кейденс вдруг подумала с уколом печали внутри, что тетя видела в жизни слишком много любовных историй, чтобы переживать их по-настоящему.

Но когда она опять опустила глаза, оказалось, что Селестия словно все время смотрела на нее.

– Близится время восхода Луны – сказала она. – Ты останешься с нами, увидеть его?

Кейденс поежилась, несмотря на тепло от все еще горячей земли.

– Наверное, мне лучше пойти спать. Хочу, чтобы эта ночь быстрее прошла.

Селестия кивнула, прикрыв глаза.

– Тогда я провожу тебя, – заключила она. Принцессы бок о бок, ступая по своим длинным теням, пошли вниз по холму, от фонарей клубного дома. В нижнем поселке все пони либо легли спать, либо ушли на вечерние посиделки. Ни одно окно не светилось неугомонной бессонницей, только река за темными силуэтами садов отражала слабый блеск ночного неба.

– Что тебя настолько оскорбило в поступке той единорожки? Невесты того несчастного?.. – задала вопрос Селестия. Деревенские пони со своим полуночным праздником, болтовней и лампами остались позади, темнота окружила принцесс, и Кейденс откуда-то знала, что никто не услышит их разговор.

– Слишком легкомысленная, – ответила она. – И со своей семьей, и с этим жеребцом она обошлась безо всякого участия. Будто не думала ни о чем, кроме собственных чувств.

– Хорошо, – словно убедившись, ответила Селестия. – Разреши тогда рассказать тебе кое-что.

– Когда-то, может, и не так давно, я учила магии некую пони. Она была еще маленькой в нашу первую встречу, но уже и тогда несомненно имела талант. Она могла бы вести за собой, подавать другим пони пример, и сама стать кому-то наставником.

Она очень любила читать, и любимые книги хранила, как талисманы; она могла прикрыться ими от напора житейских проблем, в них хранились все ее знания и инструменты, даже целая армия личных советников. Иногда мне казалось, она их одушевляет. Я запомнила случай: однажды она заглянула ко мне во дворец, когда я была занята, и осталась, чтоб подождать завершения всех моих дел и потом расспросить о каких-то волшебных предметах. Я позволила ей ожидать в моей комнате, где она, как обычно, устроилась с книжкой. Мое внимание было занято отчетами, оповещениями и обращениями, но вдруг его отвлек какой-то резкий и режущий звук. Обернувшись, я поняла, что моя ученица настолько нетерпеливо перевернула страничку, что случайно разорвала ее до середины. Она сидела на полу, вытянувшись и напрягшись, боясь прикоснуться к разорванной книге, явно в страшнейшей растерянности, и в ее бирюзовых глазах плескались целые океаны слез.

Селестия умолкла, будто давая Кейденс время для чего-то. Они шли через подзаброшенный сад; разросшийся южный виноград опутал все деревья и пробросил свои лозы над тропинкой, загораживая широкими листьями даже самый слабый свет, так, что Кейденс совершенно не могла различить эмоции на лице тети. Поэтому она просто спросила:

– И что было после?

– После мы увлеченно склеивали порванную страницу, и в итоге преуспели. Но не всем ее книгам так везло. Некоторые совсем безнадежно растрепались, порвался переплет, потерялись страницы. Некоторые она заливала липким сладким чаем, некоторые выпадали из ее сумки и терялись. Кое-какие она даже роняла с башни, когда читала на балконе и забывала их на перилах. Тогда мы просто покупали новые книги. Увы, я поздно заметила, что она и ко всем пони вокруг относится так же – в каком-то роде с любовью, но ничуть не боясь потерять. Будто мы всегда купим новых.

– Та единорожка… – рискнула Кейденс, – она такая же, как ваша бывшая ученица?

– Едва ли, – прозвучал ответ. – Скорее, она просто неосторожна с чужими сердцами и привыкла мерить их прочность по собственному.

Мгновение они промолчали, и Селестия продолжила:

– И я говорила не о ней, а о том создании. Для него, для подобных ему, Кейденс, мы – еда. Хорошая вещь. Возможно, они даже по-своему любят нас, пока мы не заканчиваемся. Тот жеребец, с которым оно жило, постепенно износился бы, истрепался. Его разум, как порванная книга, рассыпался бы на отдельные странички. А это существо просто бросило бы его и нашло себе кого-то еще.

– Пока он не выглядит сильно пострадавшим, – возразила Кейденс. – Откуда мы знаем, не заботилось ли оно о его сохранности? Может, оно не только тратило его душевные силы, но и помогало их восстанавливать?

– Нет, – ответила Селестия. – Как ты могла отметить, оно целиком забрало его себе, оно требовало все его любовь и внимание. Это создание пыталось сделать его своей личной вещью, спрятать в своем коконе, отгородить от всего остального мира. Ничья душа не будет здоровой в таких условиях.

– Некоторые живут чем-то одним, – опять возразила Кейденс, – может, такая жизнь, полностью посвященная возлюбленной, сделала бы этого жеребца счастливым?

– Нет, – ответила Селестия. – Ему пришлось бы отказываться от части тех возможностей, что есть у нас всех, и, лишенный их, он ощущал бы себя неполным, несчастным. Тот, кто по-настоящему любит, не пожелал бы ему такой жизни.

– Так может быть, мы с этими созданиями просто не понимаем друг друга? – в последний раз возразила Кейденс. – Мы ведь даже так и не услышали, способно ли оно говорить.

– Нет, – ответила Селестия. – Я понимаю их. Некоторые из них умеют говорить. Для них мы – просто полезные вещи.

Деревья расступились, тропа вышла к знакомому дому из глазурованного кирпича. Кейденс почти подошла к старой рассохшейся веранде, когда осознала, что Селестия больше не идет рядом. Она обернулась.

Белый силуэт старшей принцессы люминесцировал на фоне черной пустоты аллеи. Ее глаза смотрели на Кейденс – в них отражался блеклый свет ночного неба – а значит, пришло время прощаться.

– Но я не понимаю, – сказала Кейденс вместо этого, – вы сказали, что разговаривали с ними, что понимаете их – выходит, они такие же разумные, живые создания, как мы. Но вы говорите о них, как о безнадежных чудовищах, с которыми невозможно договориться.

Селестия выдержала паузу – будто мгновение молчания в память о каком-то прошлом несчастье. Но ее голос звучал ровно и мягко, когда она заговорила:

– Пройдет немного времени, Кейденс, и ты, как принцесса, будешь должна заботиться о других пони, беречь их счастье и благополучие, учить и устремлять к чему-то лучшему. И возможно, иногда ты будешь замечать, что за своими нуждами перестаешь видеть в подданных живых существ, а видишь лишь их предназначения, пользу, которую можно от них получить. Словно все они – части твоей истории, а собственных историй у них вовсе и нет. Тогда ты прочувствуешь и поймешь, как это неправильно, – старшая принцесса остановилась, будто позволяя воспитаннице отдышаться, и продолжила более доверительно, – может, тебе стоит больше пожить у простых кантерлотских пони, чтобы раньше это понять.

– Наверное, вы правы, – вздохнула Кейденс, – я не забуду и подумаю над этим. Благодарю вас, принцесса. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Кейденс, – сказала Селестия. – Пусть, как ты и желала, она пройдет быстрей. Спи без снов.

Кейденс поклонилась в ответ. Она провожала взглядом уходящую наставницу, пока белый силуэт не скрылся за деревьями, а затем сама скользнула за дверь темного дома.

Аура сонного забытья защищала ее уединение. Никто не услышал ее шагов, когда она шла через половину дома, никто не проснулся, когда она отпирала дверь отведенной ей комнаты, не пришел спросить, что случилось, когда она забралась на скрипнувшую старую, бессмысленно роскошную кровать. Наверное, именно поэтому Кейденс не смогла просто лечь и уснуть.

Полусидя на заправленной постели, в полупокое-полуоцепенении она неподвижно смотрела в окно. Ее мысли возвращались то к странному пленнику, то к разговору с наставницей. Кейденс казалось ясным, что они сами отнеслись к пойманному созданию именно как к опасной вещи, не как к живому существу. В то же время она понимала – Селестия не может этого не осознавать, и оттого молодая принцесса терялась еще больше.

Хотя луна еще не взошла, часы тикали где-то в доме, а ее замершие глаза по-прежнему не отрывались от окна, достаточно большого, чтобы свободно пропускать свет звезд, или чтобы сквозь него пролез взрослый пони. Следом за взглядом ее мысли, оставив тело, устремлялись за сумрачные ореховые сады к излучине реки, к деревенской площади, где в пыли под широкими черными кедрами стояла темная тяжелая клетка, из-за которой Кейденс не могла спать без снов.