Моя удивительная пони

Моя удивительная пони

Городок окутывала прозрачная предрассветная дымка, скрадывающая яркость красок и погружающая мир в полутона. Воздух был свеж и недвижен, где-то в отдалении распевались ранние птицы, готовясь приветствовать новый день.

Я медленно брёл по главной улице, и её пустынность как нельзя лучше отвечала моему настроению. Я даже не задавался вопросом, почему оказался именно здесь. Сейчас мне больше всего хотелось побыть в одиночестве, и только. Повесив голову и не отрывая взгляда от земли, я нехотя ставил одну ногу вперёд другой, хотя и не видел в этом особого смысла. Перемещение физического тела не могло принести мне ничего, кроме физической усталости, уйти же от пустоты, что царила в моей душе, я не мог. Я снова остался один. И теперь…

Удар по голове оказался настолько неожиданным, что едва не заставил меня ткнуться носом в землю. Удержавшись на ногах, я поднял взгляд и уставился на перевязанный бечёвкой коричневый бумажный свёрток, лежащий в двух шагах от моих передних копыт.

— Что?.. — начал было я, но тут же подавился вопросом: второй удар оказался куда ощутимее, и я, перекувырнувшись через голову, в следующее мгновение обнаружил себя лежащим на спине. Моё лицо уткнулось во что-то тёплое и мягкое, пахнущее свежим потом, дорожной пылью, ветром и ещё чем-то, что я никак не мог распознать. Это нечто полностью заслоняло обзор, но удивительным образом не препятствовало дыханию. Что бы это ни было, похоже, оно не несло в себе непосредственной угрозы, так как мои обострившиеся с годами инстинкты безмолвствовали.

Происшествие не заняло и трёх секунд, и мой заторможённый депрессивными размышлениями мозг не успел осознать новую задачу. Пока я пытался проанализировать имеющиеся данные и построить непротиворечивую картину произошедшего, лежащее на мне нечто завозилось и спустя несколько мгновений скатилось вбок.

Освободившись от груза, я сел, моргая и пытаясь сфокусировать взгляд на лежащем возле моих ног предмете. Всё ещё туго соображая, я протянул копыто и поднёс его к лицу: нечто прямоугольной формы, белого цвета; в нижней правой четверти аккуратные копытописные строки, в левой верхней — меньший прямоугольник, представляющий собой цветное изображение, поверх которого оттиснут тёмно-синий круг с несколькими символами внутри.

— Что? — Это получилось похожим скорее на выдох или кашель, чем на вопрос, но звука столь родного мне голоса оказалось достаточно, чтобы перезапустить мыслительные процессы в пострадавшей голове. Ещё раз моргнув, я понял, что держу в копыте обыкновенное письмо.

Справа раздался тихий всхлип; повернув голову, чтобы определить его источник, я увидел рядом пегаску. Она сидела на крупе, плотно прижав крылья к бокам, зажмурившись и потирая живот. Нескольких мгновений мне хватило, чтобы составить её портрет: светло-серая шёрстка, желтоватая, очень светлая, словно выгоревшая на солнце, растрёпанная грива, опущенные ушки, в уголках глаз блеск слёз. Удар, опрокинувший меня на землю, явно не прошёл и для неё даром. Вот опять, пусть и невольно, я причинил кому-то боль. Похоже, это единственное, что у меня получается без усилий.

Поднявшись на ноги, я покачнулся, но тут же восстановил равновесие. Подвигал шеей, убеждаясь, что всё в порядке, для верности посмотрел вверх. Край солнца уже показался над горизонтом, и утренняя дымка начала отступать под натиском горячих золотистых лучей.

— Простите, — раздался справа тихий голос. — Я правда не знаю, что пошло не так.

— Что? — Я повернул голову. Пегаска, перестав тереть живот — я догадался, что именно он оказался тем самым, во что я уткнулся лицом после падения, — смущённо и как-то несмело улыбаясь, смотрела на меня. Точнее, на меня смотрел её левый глаз, правый же глядел куда-то вверх и в сторону. По крайней мере, это объясняло произошедшее: для летающего существа подобный недостаток зрения мог быть весьма серьёзной помехой, особенно в пикировании при попытке поймать падающий предмет.

— Ничего страшного, я в порядке. — Мой рассеянно-холодный ответ заставил уголки её губ нервно дёрнуться, и она опустила взгляд.

Я переступил с ноги на ногу и услышал тихий хруст. Его источником оказалось письмо: конверт помялся и был запорошён пылью, а также украшен отпечатком моего копыта. Я попытался оттереть его о свою шерсть, но не преуспел, только размазав грязь. Бросив это занятие, я распрямился и осмотрелся.

Вокруг лежало ещё несколько конвертов, чуть поодаль я заметил тот самый коричневый свёрток — посылку. Повернув голову, я увидел, что пегаска собирает разлетевшиеся письма, складывая их в коричневую сумку, которую волокла за собой за ремни сбруи. Двигалась она скованно: видимо, ударное соприкосновение твёрдого черепа и мягкого живота оказалось куда более чувствительным для последнего. Меня кольнула совесть, и я принялся собирать разбросанные поблизости конверты.

Подобрав последнее из лежащих с моей стороны писем, я подошёл к серой кобылке, укладывающей сумку. Она вскинула голову — чересчур резко, словно испуганно — и посмотрела на меня. Поднимающееся солнце светило мне прямо в глаза, так что лицо сидящей напротив пони тонуло в густой тени.

Я скорее почувствовал по движению теней, чем увидел, как она опустила взгляд на протянутые письма, затем посмотрела на меня и снова улыбнулась: смущённо, несмело, словно извиняясь. Осторожно протянув копыто, взяла стопку, словно та была хрустальной, и тихо проговорила:

— Спасибо.

Сунув письма в сумку, она запахнула клапан и закинула её на спину, единым движением продев крылья в ремни сбруи. Повела плечами, устраивая свою ношу, затем взмахнула крыльями и поднялась в воздух. При этом она старательно глядела в землю, в сторону, вдаль — куда угодно, только не на меня. Взлетев над крышами, покрутила головой и, видимо определившись с направлением, быстро улетела, оставив меня наедине с разгорающимся утром и мрачными мыслями.

---

Я сделал очередной глоток чаю и поставил чашку на блюдечко; фарфор отозвался едва слышным звяканьем. Классический «Кантерлотский завтрак» оставлял по себе терпкое послевкусие и служил прекрасным дополнением миндально-сливочному песочному пирожному, крошки от которого в изобилии усеивали стоявшую передо мной тарелку. Оригинальную нотку в его вкус внесла капля острого соуса, попавшаяся в одном из кремовых завитков. И чай, и пирожное были выше всяких похвал и без сомнений стоили потраченных битов. В любой другой день они доставили бы мне настоящее удовольствие. Но не сегодня.

Едва ли хоть что-нибудь могло поднять мне настроение сегодня. Я по-прежнему пребывал в депрессии, и мой понурый вид определённо не сочетался ни с ясным солнечным днём, ни с весёлыми пони, занимавшими соседние столики. Кажется, был какой-то праздник — небольшое летнее кафе перед пекарней «Сахарный уголок» было заполнено в основном парочками. Я чувствовал то и дело бросаемые на меня взгляды — от любопытных до обеспокоенных, — но ничего не мог поделать. Только сидеть и мелкими глотками потягивать давно остывший чай, ссутулившись и опустив взгляд.

Я всё ещё не имел ни малейшего представления, что делать дальше, с рассвета в голове не появилось ни одной стоящей мысли. Даже чай не помогал: живительный отвар оказался не в состоянии смыть мутную пелену жалости к себе, затопившую мой разум. Я был опустошён и бездумен.

Раздался непонятный шум, испуганное восклицание на вдохе, и тихий голос, произносящий фразу, показавшуюся мне знакомой. Я поднял взгляд.

Салатового окраса кобылка, недовольно ворча, вытирала запачканную молочным коктейлем гриву, бросая раздражённые взгляды на стоящую перед ней светло-серую пегаску. Та продолжала тихо извиняться. Её неподвижная и смиренная поза, опущенный долу взгляд, прижатые к голове ушки, монотонная речь позволяли сделать вывод, что этим она занимается не в первый и, ожидаемо, не в последний раз.

Фыркнув, салатовая пони бросила салфетки, которыми пыталась оттереть пропитавшую гриву сладкую жидкость, в лужу капающего со столика коктейля и, напоследок смерив презрительным взглядом пегаску, покинула кафе. Та, постояв ещё несколько секунд, тихо вздохнула и развернулась, чуть не задев бедром столик. Её хвост прошёлся в опасной близости от фигурного основания ножки, едва не запутавшись в кованых завитках. Медленно ступая, плотно прижав крылья к бокам и стараясь держать голову неподвижно и не взмахивать гривой, она прошла между столиками и скрылась в пекарне.

Я рассеянно проводил её взглядом. Кажется, это была та самая пони, с которой я, можно сказать, столкнулся сегодняшним утром. Похоже, неудачи преследовали её не только в полёте. Я снова опустил взгляд в чашку и на какое-то время вернулся к своим невесёлым размышлениям.

— Привет! Счастливого Дня Сердец и Копыт! — Внезапно раздавшийся звонкий голос заставил меня резко вскинуть голову.

Первым, что я увидел, была пара сияющих небесно-голубых глаз. Они принадлежали розовой земнопони с напоминающей ком вишнёвой сахарной ваты гривой. Весело улыбаясь, она стояла напротив, облокотившись о стол и положив подбородок на сведённые копыта.

— Я не видела тебя здесь раньше, — продолжила она, не переставая улыбаться; казалось, её прямо-таки переполняет радость от встречи с незнакомцем. Она едва заметно дрожала, но не от холода или чего-то подобного: скорее, тут подошло бы сравнение с туго свёрнутой и готовой в любое мгновение распрямиться пружиной. — Ты недавно в городе?

— Да, прибыл утром. — Она излучала настолько неподдельное радушие, что я счёл невежливым не ответить, хоть в настоящий момент и не испытывал желания или потребности в общении. — Я путешествую и здесь проездом, так что вряд ли задержусь надолго.

Она упёрлась передними копытами в крышку стола и вытянулась, почти коснувшись своим носом моего; в глубине широко раскрытых глаз плясали весёлые искорки.

— Тогда нам нельзя терять время! — воскликнула она, и я уловил необычный запах в её дыхании. Миндаль и острый соус? — Я должна поприветствовать тебя от лица нашего города!

Она резко отстранилась и, развернувшись, припала к земле, словно собираясь куда-то немедленно умчаться. Я мог только беспомощно хлопать глазами, не представляя, чего ждать от столь внезапно свалившейся на меня кобылки.

— Пинки Пай!

Никогда бы не поверил этому, если бы не видел сейчас собственными глазами: окрик застал розовую пони уже в движении, и она, на мгновение застыв в воздухе, словно в жеребячьей игре, опустилась на четыре копыта, умудрившись при этом развернуться. Проследив направление её взгляда, я увидел стоящую в дверях пекарни хозяйку — полноватую земнопони цвета электрик с гривой двух оттенков розового. Не спуская строгого взгляда с моей визави, она продолжила:

— Сколько раз тебе повторять: не досаждай посетителям. И ты не забыла, что тебе нужно доставить срочный заказ?

— Да, миссис Кейк, уже бегу! — Пинки Пай развернулась ко мне и протараторила: — Подожди меня, ладно? Я быстро вернусь, и тогда смогу наконец-то поприветствовать тебя как полагается. Тебе понравится моё фирменное приветствие, обещаю! Я скоро, никуда не уходи!

Последние слова она договаривала на бегу, скрываясь в пекарне.

Быстро допив вконец остывший чай, я наклонился, чтобы подобрать упавшую ложку. Пусть это будет невежливо, но лучше мне поскорее уйти. У меня не было ни малейшего желания участвовать в чём бы то ни было, особенно если это что-то сваливалось на меня как снег на голову.

Дальнейшие события развивались молниеносно, и их точный ход мне удалось восстановить только в ретроспективе. Поднимаясь, я почувствовал, как мне под копыто попал камешек, и машинально перенёс вес тела на другую заднюю ногу, однако это оказалось неудачным решением. Пошатнувшись, я сделал неловкий шаг и натолкнулся на проходившую мимо моего столика пони. От столкновения она сбилась с шага и, инстинктивно расправив крылья, угодила пером мне в глаз. Дёрнувшись, я в свою очередь взмахнул копытом и смёл со стола тарелку. Будто выпущенный из пращи камень, она за долю секунды покрыла расстояние до дверей «Сахарного уголка» и приземлилась аккурат под копыто выходившей из пекарни Пинки Пай. Та, сделав несколько судорожных движений, словно исполняя какой-то безумный танец, не сумела удержаться на ногах и рухнула носом в пыль. Коробка, которую она несла на спине, описала крутую дугу, закончившуюся над моей головой. В полёте она перевернулась и раскрылась, так что находившийся внутри многоярусный кремовый торт оказался на свободе. Подчинившись гравитации, он сделал единственное, что ему оставалось — упал на меня, отчего я совершенно неэстетичным образом плюхнулся на круп.

Итогом не занявшего и десяти секунд происшествия оказался один жеребец, с глупым видом сидящий на земле и обляпанный кусками некогда замечательного и наверняка очень вкусного торта, одна розовая кобылка, пытающаяся прочихаться от забившей нос пыли, и ещё одна пони, которая…

— Простите. Я правда не знаю, что пошло не так.

Я обернулся на раздавшийся слева тихий голос и встретился глазами с его обладательницей. В этот раз с обоими и с куда более близкого расстояния, так что смог заметить детали, ускользнувшие от моего внимания в первую встречу. Радужная оболочка, светло-жёлтая внизу, постепенно темнела, и её верхний край горел золотом. Необычное и красивое сочетание, но меня привлекло что-то другое. Что-то…

— Ой-ёй, извини, я не специально. — Я повернулся на новый голос и встретился взглядом с нависающей надо мной Пинки Пай. Вздёрнутые брови и опущенные ушки вкупе с широко раскрытыми блестящими глазами придавали ей комично-виноватый вид.

— Ничего страшного, я в порядке. — Я встал, но тут же поскользнулся на куске торта и чуть не упал на сидящую слева пегаску. Пинки успела схватить меня за плечо и удержала в вертикальном положении. Кивнув ей, я повернулся к смотрящей на меня снизу-вверх кобылке.

— Простите, — ещё раз тихо произнесла она, глядя на меня из-под сбившейся чёлки.

— Это всецело моя вина, ведь я налетел на вас. Прошу прощения. — Я протянул ей копыто, чтобы помочь подняться. Она секунду смотрела на него, затем — очень осторожно и как-то несмело — оперлась на мою ногу и встала, покачнувшись и взмахнув крыльями. Восстановив равновесие, она снова посмотрела на меня — левым глазом, правый медленно уплывал вверх — и дёрнула уголками губ в какой-то судорожной, жалкой улыбке. Высвободив копыто, опустила взгляд; поискав вокруг, наклонилась и подхватила зубами бумажный пакет. Выпрямившись и снова встретившись со мной взглядом, потупилась и, кивнув — это больше напоминало мышечный спазм, — сделала шаг назад, чуть не налетев на оказавшийся у неё за спиной столик. Развернувшись, втянула голову в плечи — сидевшие за этим столиком пони окинули её весьма неприветливыми взглядами — и вышла на дорогу.

— Извини ещё раз, я правда не хотела. — Пинки Пай отвлекла меня от уходящей пегаски, и я повернулся к розовой пони. Смахнул с носа кремовую розочку.

— Это моя вина, я толкнул её, а дальше всё как-то само собой получилось. — Я покрутил головой, пытаясь оценить масштаб последствий. М-да, галстук можно выбрасывать, и мне определённо необходима ванна. Крем уже таял, пропитывая шерсть, и на него налипала пыль. Я перевёл взгляд на стоящую рядом пони. — К тому же я должен вам за загубленный торт, мисс Пай. Ведь это был чей-то заказ?

Она замотала головой и замахала копытом.

— Не-не-не-не-не, и думать не смей. А торт я новый испеку, да у меня и запасной есть, как раз на такой случай. И называй меня Пинки, так меня называют все мои друзья. — Она окинула меня взглядом. — А тебе надо бы отмыться, пока шерсть совсем не слиплась. Пошли.

Она развернулась и короткими прыжками направилась к «Сахарному уголку». Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.

Пинки, в двух словах объяснив ситуацию ахнувшей при моём появлении миссис Кейк, повела меня наверх. Пекарня, торговый и банкетный залы занимали первый этаж, на втором жили Кейки — владельцы «Сахарного уголка» были супружеской четой, — а сама Пинки снимала у них мансарду. Она помогала в пекарне и доставляла заказы, так что арендная плата была чисто символической. К тому же в банкетном зале часто проводились вечеринки, организацией которых занималась Пинки Пай. Расписание тоже составляла она, и, учитывая число жителей, минимум раз в неделю «Сахарный уголок» превращался в самое весёлое место в городе.

Всё это я узнал от самой Пинки. Она, похоже, была не в состоянии молчать дольше пяти секунд и обрушила на меня сходный с горным селем поток информации.

В ванной комнате она первым делом открыла краны и вылила в ванну содержимое нескольких пузырьков. Над водой тут же поднялась высокая шапка плотной пены. Оставив ванну наполняться, она занялась мной.

Вооружившись невесть откуда взявшейся кондитерской лопаткой и тряпкой, она принялась счищать с меня остатки торта, скидывая их в стоящее рядом мусорное ведро. Туда же отправился и мой галстук, выглядящий хуже, чем тряпка, которой орудовала Пинки. Под её размашистыми движениями я начал покрываться ровным слоем жирного сладкого крема и чувствовал, как шерсть слипается и застывает ежиными иглами.

Сняв с моей гривы чудом оказавшуюся сравнительно неповреждённой верхушку торта, Пинки, окинув помятый кусок теста и крема критическим взглядом, ничтоже сумняшеся отправила его в рот.

— Фто? Фкуфно фе! — жуя, пробормотала она в ответ на мой недоумённый взгляд.

Положив на табурет полотенце и щётку на длинной ручке, Пинки выжидающе уставилась на меня. Я ответил вопросительным взглядом.

— Забирайся. — Она махнула копытом в сторону исходящей паром ванны, увенчанной шапкой пены. — А я потру тебе спинку.

Я моргнул. Не то чтобы её предложение меня смутило, но всё-таки…

— Премного благодарен за предложение, Пинки, но уверен, что смогу справиться самостоятельно.

— Не-а. — Она улыбнулась и потёрла кончик носа. — Я сама делала этот крем, так что просто так ты его не ототрёшь. Секретный рецепт. Давай забирайся, не будь жеребёнком. Ничего такого я не имею в виду.

Секунду помедлив и пожав плечами, я подчинился. Вода оказалась восхитительно горячей, и я с удовольствием погрузился по шею. Я закрыл глаза, и перед моим внутренним взором тотчас возник образ кобылки: светло-серая шёрстка, желтоватая, очень светлая, словно выгоревшая на солнце, растрёпанная грива, плотно прижатые к бокам крылья… Я открыл глаза и уставился перед собой.

— Спасибо, что не накричал на Дитзи. — Пинки стояла надо мной со щёткой в копытах и не улыбалась. Хоть я познакомился с ней, да и вообще увидел впервые, менее получаса назад, почему-то отсутствие широкой улыбки на её лице воспринималось как нечто из ряда вон выходящее.

Дитзи? Сложив воедино известные мне факты, я пришёл к единственно логичному выводу.

— Почему я должен был кричать? — Я потёр под водой ногу, проверяя, насколько отмокла шерсть, и чуть приподнялся. — Насколько помню, это я налетел на неё, потеряв равновесие.

Пинки, встав сбоку, принялась тереть мне спину. Жёсткие щетинки вымывали из шерсти засохший крем, одновременно расчёсывая её и массируя кожу. Восхитительное ощущение.

— Потому что все кричат на Дитзи. — Она говорила тихо, и я явственно слышал в её голосе печаль. Почему-то это казалось неправильным. — Или ругаются. Или относятся с пренебрежением. В лучшем случае терпят и стараются не замечать, словно её нет.

Я молчал, сосредоточившись на колышущемся перед моим носом холмике пены. Насколько я смог увидеть и понять сквозь муть депрессии, жители этого городка были приветливыми и по-доброму относились даже к незнакомцам. Конечно, с Пинки Пай в этом плане не мог сравниться никто, но, пока я бродил по улицам, являя собой воплощение беспросветного уныния, ко мне несколько раз обращались с искренним участием и, похоже, непритворно расстраивались, когда я мягко отклонял предлагаемую помощь. Трудно было представить, что эти же пони могут грубо или пренебрежительно относиться к кому бы то ни было, а то и вовсе делать вид, что не замечают собственного почтальона. Это было по меньшей мере странно. Хотя…

Я закрыл глаза и сосредоточился, восстанавливая в памяти недавние события. Голос Пинки стал едва слышным, тактильные ощущения также отошли на второй план. Мне нужно было удостовериться... Память — интересная и капризная вещь. Порой нам кажется, что она сохраняет то, что мы отчаянно хотим забыть, или теряет нужные и дорогие нам моменты. Но память — такой же инструмент тела, как слух или копыто, нужно лишь натренировать её и научиться использовать в надлежащем объёме.

Я поднял веки. Вокруг, застывшее в едином моменте, располагалось кафе. Я сидел на земле, глупо тараща глаза и открыв рот; по гриве и шерсти медленно расползались остатки только что спланировавшего на меня торта.

Я повернул голову влево. Дитзи сидела, ссутулившись и глядя на меня из-под сбившейся чёлки. В её глазах застыло выражение, которое я тогда отметил, но не успел осознать: смесь страха, тоски и смирения. Красивые глаза, и было неприятно видеть в них подобное смешение чувств. Очень неприятно и очень неправильно.

Я перевёл взгляд на окружающих пони, внимательно всматриваясь в их приближающиеся лица. Чуть искривлённые губы, прищуренные глаза, косой взгляд… Ещё один. Застывшее на лице кобылки выражение откровенной досады. Закативший глаза жеребец. Другой, равнодушно не поднимающий глаз от своего бокала с коктейлем. Сочувствующий взгляд, но обращённый на меня. Презрительно усмехающаяся кобылка…

Вода хлынула мне в нос, и я вскинулся, возвращаясь в настоящее и заходясь в кашле. Видение рассыпалось, но я успел увидеть достаточно, чтобы увериться в истинности слов Пинки. Хоть такое и казалось невероятным, с собственными воспоминаниями я спорить не мог.

Отплевавшись, я посмотрел на стоящую у ванны Пинки.

— Извини, мне показалось, мой рассказ тебе наскучил, и ты заснул, — проговорила она без тени раскаяния в голосе. — Вот и решила привести тебя в чувство.

— Макнув головой в воду? — хрипло спросил я. Пинки пожала плечами.

— Сработало же, разве нет?

Поскольку с моей спиной она закончила, дальнейший процесс мытья я взял в свои копыта. Пинки всё-таки вышла и закрыла за собой дверь, так что я мог не отвлекаться на размышления о пустяках вроде соблюдения принятых в обществе морально-этических норм взаимоотношения полов и спокойно поразмыслить. А заодно не опасаться вновь наглотаться воды.

Отмывшись, я растёрся оставленным радушной кобылкой полотенцем и зачесал наверх гриву. В зеркале отразился вполне представительный жеребец, взгляд которого светился интеллектом и целеустремлённостью. Ни единого намёка на депрессию. Кивнув зазеркальному двойнику, я вышел из ванной.

Пинки встретила меня на первом этаже и пригласила выпить чашку чаю, за счёт заведения, в качестве извинения за происшествие с тортом. Я не смог отказать столь серьёзно выглядевшей кобылке.

Чай оказался превосходным и пришёлся как нельзя кстати. Похоже, содержание свободных радикалов и танина в моей крови достигло критического уровня, что привело к стимулированию деятельности ранее заторможённых депрессией и жалостью к себе, а ныне приведённых в порядок синапсов, и шестерёнки начали вращаться. Я внимательно слушал Пинки Пай, пока что не пытаясь делать выводы и лишь накапливая информацию.

Рассказ занял немало времени, моя собеседница не скупилась на подробности. Она говорила негромко, почти не поднимая взгляда от чашки, и выглядела заметно тусклее, чем в момент нашей первой встречи. Мне показалось, что даже её грива стала менее кудрявой.

Вдруг Пинки подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза.

— Это ведь была не первая твоя встреча с Дитзи, да? — спросила она.

Я кивнул.

— Да. Мы, можно сказать, встретились на рассвете… — Я пересказал ей утреннее происшествие. Пинки расплылась в улыбке и словно стала чуть ярче.

— Говорят, если жеребец и кобылка в День Сердец и Копыт впервые повстречаются в час, когда принцесса Селестия поднимает солнце, то они будут вместе до конца своих дней.

— Правда? — Я чувствовал себя несколько глупо.

— Не знаю, я только что это придумала, — беспечно улыбаясь, ответила Пинки.

Я покачал головой. Неуёмная жизнерадостность и кипучий энтузиазм этой пони казались сверхъестественными, но удивительно подходили ей, словно были неотъемлемой частью её сущности. Как если бы она была самим воплощением радости.

Вскоре я распрощался с Пинки и миссис Кейк — что любопытно, её мужа, занятого на кухне, я так ни разу и не увидел, — и собрался уходить. Пинки тут же упрыгала куда-то с новым тортом на спине, вручив мне на прощание пакет с печеньем. Она снова светилась от переполняющей её радости, перестав напоминать свою же плохую фотографию, с которой я беседовал буквально пять минут назад.

Я несколько минут постоял на пороге, устремив взгляд к горизонту. Эта пони — Дитзи Ду — действительно заинтересовала меня. Что-то было в ней, и что-то было вокруг неё. Три несчастливых происшествия, одному из которых я был свидетелем и ещё в двух — непосредственным участником, уже выходили за рамки теории вероятности. А рассказ Пинки Пай не позволял списать всё просто на уникальное стечение обстоятельств. Она так и не сказала, что именно подвигло её обратиться ко мне, но это не имело значения. Теперь я знал, что привело меня в этот город.

---

Серия быстрых взглядов по сторонам показала отсутствие наблюдателей поблизости. Прижимаясь к земле, я осторожно переместился, стараясь, чтобы из-за куста не выглядывал даже кончик хвоста. Обычно я следовал «золотому правилу инфильтратора»: держись и веди себя так, словно имеешь на то полное право, и никто тебя ни в чём не заподозрит. Однако сейчас это было затруднительно: городок был настолько мал, что чужак привлекал внимание, где бы ни находился и что бы ни делал. Разумеется, у меня были средства, позволяющие избегать нежелательного внимания, однако их использование тоже имело свои ограничения. И в настоящий момент ничто из доступного мне не могло помочь в осуществлении задуманного.

Ещё раз удостоверившись в отсутствии свидетелей, я быстро, но без излишней спешки пересёк улицу и подошёл к входной двери. На взлом замка должно было уйти не более нескольких секунд; надеюсь, за это время никто не появится на улице, а от случайного пегаса меня должен был скрыть козырёк. Дом находился на окраине городка, и праздные пони сюда забредали редко, однако не стоило пренебрегать элементарными мерами предосторожности.

Ручка повернулась без сопротивления: хозяйка не заперла дверь. Беспечность или абсолютное доверие? Не важно.

Не останавливаясь, я скользнул внутрь и тут же прижался к стене, осматривая улицу в окно и прислушиваясь. Нет, никто не спешил поднять тревогу по поводу моего вторжения. Выждав с полминуты и убедившись, что остался незамеченным, я повернулся, приступая к осмотру. Конечно, мой поступок был далёк от общепринятых норм этики и морали, но альтернативы найти не удалось. Рассказ Пинки Пай был подробен, но не исчерпывающ. Многое оставалось неясным, мне было необходимо найти новый источник информации. И вторжение в дом пока что представлялось наиболее перспективным, хоть и сомнительным с точки зрения законности. Оставалось надеяться, что мне удастся обнаружить нечто, что подтвердит или опровергнет появившуюся у меня теорию.

Остаток вчерашнего дня и начало сегодняшнего я потратил на осторожное наблюдение за Дитзи, отведя ночь на размышления и систематизацию собранной информации. Расспрашивать жителей я не мог, чтобы не посеять ненужные слухи, так что приходилось полагаться исключительно на свои силы. Что ж, не в первый раз.

В городке к ставшей объектом моего внимания пони относились не сказать, чтобы очень плохо, но как-то… как-то не так. Её имя звучало едва ли не реже, чем прозвище — Дёрпи. Не знаю, каков был коэффициент умственного развития индивида, придумавшего эту кличку, но готов поставить любимый шарф, что моё левое заднее копыто дало бы ему изрядную фору. Она звучала неприятно, с оттенком пренебрежения и издёвки, и, на мой взгляд, ни в коей мере не могла служить адекватной характеристикой этой пони.

Она действительно работала городским почтальоном, и относилась к своему делу ответственно и добросовестно. Никто не мог пожаловаться на несвоевременно доставленную или утерянную корреспонденцию. Ну, почти. Накладки, конечно, возникали — я ещё не встречал почты, работающей без сбоев, — но в подавляющем большинстве случаев в том была вина отделения, а не Дитзи. Но вот несчастные случаи… Только за вчерашний вечер и сегодняшнее утро я стал свидетелем полудюжины происшествий — и это не считая инцидентов в кафе и нашего столкновения на рассвете, — прямо или косвенно связанных с серой пегаской. Ничего экстраординарного или действительно опасного, никто серьёзно не пострадал, ущерб минимален; почти обычные бытовые неприятности, плюнули и забыли. Однако меня не покидала уверенность, что этих случаев было больше, ведь я не имел возможности вести наблюдение непрерывно в течение дня. Количество вопросов множилось, и найти ответы на них следовало как можно скорее: чутьё подсказывало, что времени в моём распоряжении не так уж много.

Я окинул взглядом прихожую: на стенном крючке непромокаемая куртка с капюшоном, тёмно-болотного цвета; длинный разрез, идущий через всю правую полу, аккуратно заштопан. На полу тетра резиновых сапог той же невзрачной расцветки. Ни зеркала, ни украшений, ни даже вазы с цветами на столике, словно здесь жила не молодая кобылка, а старый и разочаровавшийся в жизни мул. Хотя полы чисто вымыты, пыли на немногочисленных элементах интерьера нет, занавески на окне недавно выстираны. Тем не менее общее впечатление несколько гнетущее: словно живущая здесь пони не стремилась придать дому индивидуальность. Странно. Но продолжим.

Я убедился, что к непонятным происшествиям, связанным с Дитзи Ду, не имеют отношения ни её проблемы с глазами, ни возможная чрезмерная рассеянность, что наверняка подразумевал тот, кто наградил её ярлыком с намёком на неполноценность. Она была абсолютно нормальной для своего возраста, и даже научилась справляться со сложностями, что доставляло зрение. Кстати, интересно, почему это не было исправлено в детстве. Едва ли медицина, в том числе магическая, здесь была недостаточно развита, и не может быть, чтобы такой дефект зрительного аппарата не поддавался корректировке. Но оставим этот вопрос на будущее, пока что лучше сосредоточиться на более насущных вещах.

В ванной я не нашёл ничего примечательного: пара полотенец, расчёска, зубная щётка и паста, травяное, с замечательным жасминовым запахом мыло, мочалка… Всюду чистота и порядок, и тот же самый отсутствующий налёт индивидуальности, словно в номере отеля. Постоялец прибыл, провёл несколько дней, затем убыл. Постели перестелили, туалетные принадлежности заменили, помещение вымыли и проветрили. Безликость, временность, преходящесть. Странно.

С уверенностью можно было утверждать одно: неуклюжесть — это не про Дитзи Ду, а вот предрасположенность к несчастным случаям и странным происшествиям — как раз о ней. Забавно, наверное, особенно поначалу, пока не осознаешь, что это заложено самой природой. И вхождение в штопор из-за попытки поймать выпавшую из сумки посылку, завершающееся столкновением с ничего не подозревающим пони — далеко не худшее из того, что могло с ней произойти.

Рассказ Пинки Пай изобиловал примерами. Стоило Дитзи повернуться спиной к компании жеребцов, как взявшийся невесть откуда даже в полный штиль порыв ветра задирал ей хвост. Самое обычное, напрочь лишённое заряда облако могло ударить её молнией. Каждый коробок спичек, похоже, ждал именно её, чтобы внезапно вспыхнуть, обжигая копыта и подпаливая гриву. Двери, казалось, прямо-таки норовили распахнуться ей в лицо или прищемить хвост. Она регулярно путала адреса, причём не по рассеянности или стечению обстоятельств: письма словно менялись местами в её копытах, стоило ей отвести взгляд от конверта. О попытках участия в транспортировке крупногабаритных грузов можно и не говорить.

На кухне также не оказалось ничего примечательного, если не считать некой повышенной степени необжитости. В воздухе не чувствовалось запахов, характерных для помещения, в котором готовят пищу. Конечно, в Понивилле был неплохой недорогой ресторанчик, да и пекарня «Сахарный уголок» могла предложить обширный ассортимент разнообразной выпечки, пришедшийся бы по душе любому сладкоежке, но я полагал сомнительным, что работа почтальоном приносила достаточно денег, чтобы обедать там ежедневно. Осмотр кухонных шкафов выдал удручающий результат: одна чашка, одна тарелка, вилка, ложка, нож для масла. Н-да, приём гостей определённо не входит в число жизненных приоритетов хозяйки этого дома. Из пищевых запасов — только немного пересохшего сена и три чуть зачерствевших черничных маффина. Пинки упоминала, этот вид выпечки был любимым лакомством Дитзи, но вот наличие, по сути, только их, да ещё в столь незначительном количестве… Странно.

С учётом всего выясненного я мог сделать вывод, что жизнь её была не сказать, что плоха, но и далеко не радужна; сера, как и она сама. Однако это было далеко не всё. Пока что совершенно необъяснимым оставался тот факт, что несчастные случаи происходили не только с самой Дитзи, но и в непосредственной близости от неё; также что-то могло произойти с совершенно посторонним пони, если он или она оказывались рядом с этой кобылкой. Предметы, казалось, ломались сами собой, стоило ей только оказаться поблизости. Я начал склоняться к мысли, что её кьютимарка — мыльные пузыри — отражала отнюдь не содержимое головы этой пони, как можно было бы подумать и как явно мыслил тот, кто наградил её неблагозвучным прозвищем. И если мне удастся найти что-то, что подтвердит вырисовывающуюся у меня на данный момент теорию… Но как бы я хотел ошибиться.

Спальню я оставил напоследок. Не то чтобы я испытывал смущение или имел предубеждения перед вторжением в будуар кобылки, тем более в её отсутствие — мы с подобными понятиями существовали в разных плоскостях бытия, — но всё же надеялся обнаружить что-нибудь в других частях дома. Что ж…

И здесь меня встретил всё тот же «отельный» дух: аккуратно заправленная кровать, плотно придвинутый к письменному столу стул, неброские занавески, отсутствие украшений; полупустой стенной шкаф: пижама, тёплые носки, аккуратно сложенные зимние вещи, прочие мелочи. На столе — чернильница, пара заточенных перьев, карандаши, выровненная стопка бумаги, оплывшая свеча в подсвечнике из отполированного древесного корня, на полке — несколько книг. Я мельком проглядел названия: «История Эквестрии», «Самоучитель игры на банджо», две книги сказок, несколько путеводителей по крупным городам, три романа из серии о Дэринг Ду, энциклопедия мифов… Ничего экстраординарного, вполне обычный набор любителя приключений.

Пока что ничто из увиденного не наводило меня на какие бы то ни было мысли кроме той, что Дитзи определённо не считает это место своим домом. Я принялся выдвигать ящики стола. Ничего примечательного. Опять ничего, кроме клубка спутанных цветных ленточек и книг «Сверхъестественное. Естественные лекарства и противоядия, которые просто сверхэффективны» и «Проклятья в теории магии: мифы и факты» с библиотечными штампами. Любопытно, но пока бесполезно. Третий…

Я осторожно вытащил толстую тетрадь в тёмно-коричневом переплёте. Если и осталось ещё что-нибудь из осуждаемого общественным мнением и трактуемого сводами законов любого общества как грубейшее вторжение в частную жизнь, чего я не сделал — то это чтение личного дневника без разрешения его владельца и в отсутствие оного. Что ж…

Я ожидал, что первые страницы будут скорее эмоциональны, чем информативны — впечатления, мысли, планы на будущее юной кобылки, если не жеребёнка, — и готовился проглядеть их по диагонали. Однако почти сразу наткнулся на запись, косвенно подтверждающую выстроенную мной теорию. Дальше — больше. Почти все записи, начиная с самых ранних, были весьма сухи, лаконичны, содержали минимум эмоций и отступлений. Если предположить, что Дитзи начала вести дневник в начальной школе — хоть я и не знал её точного возраста, даты позволяли сделать такое допущение, — то дело куда серьёзнее, чем я мог предполагать изначально.

Со второй четверти характер записей начал меняться: всё меньше становилось удивления, всё больше — бессильного смирения. Ей рано пришлось покинуть семью и жить самостоятельно; точнее, она просто убежала, таким образом пытаясь спастись от всё усиливающегося неприятия со стороны соседей. Похоже, пони в её родном городке — странно, что семья пегасов жила не в Клаудсдейле — были не слишком приветливы и терпеливы. Они быстро поняли, кто в ответе за непрекращающуюся череду неприятностей, захлестнувшую город, и начали планомерно выживать семью Дитзи. В конце концов она не выдержала тихих слёз матери и безуспешных попыток отца договориться с горожанами, и просто оставила родителей, решив, что таким образом сумеет защитить их. Самоотверженно, но неразумно, вывод сердца, а не рассудка. Впрочем, что ещё можно было ждать от подростка.

Ей удалось прибиться к бродячему цирку, и какое-то время она путешествовала, выполняя чёрную работу и иногда выступая вместе с клоунами. Ей удавались незатейливые репризы, основанные на падениях, неудачах в выполнении трюков и тому подобном; жителей глубинки веселили её необычные глаза. За несколько месяцев такой жизни она более-менее сдружилась только с дочкой фокусника, найдя в распираемой от гордости за своего отца — настоящего чародея! — синей единорожке столь необходимую ей поддержку.

Затем… Из отрывочных, сумбурных, полных ужаса записей я не смог понять, что же именно произошло. Какое-то несчастье, очень сильно ударившее по её психике. Она снова убежала, на сей раз пребывая в страхе и отчаянии и убеждённая, что именно она была виновницей произошедшего. Заметки этого периода — почти в полгода — были крайне обрывочны, нерегулярны и слишком мрачны для столь юного существа. Чувство вины почти раздавило её, но эта пони оказалась удивительно стойкой. Она смогла — пусть и с огромным трудом — пережить произошедшее и найти в себе силы жить дальше.

Дальнейшие записи не содержали разъяснения оказавшего столь сильное воздействие эпизода. Похоже, она похоронила эту часть жизни глубоко в сердце, запечатав всеми имеющимися средствами. Она перестала открываться кому бы то ни было и начала сторониться других пони; делать это ей было тем легче, чем дольше она оставалась в каком-нибудь городе. Если сначала, сразу после переезда, всё шло более-менее нормально, то с течением времени количество происшествий, инициатором которых она прямо или косвенно становилось, множилось по нарастающей. Другие пони — раньше или позже, но всегда неизменно — вычисляли, кто является виновницей их бед, и начинали в лучшем случае чураться её. Как только это происходило, она была вынуждена бросать всё и переезжать, лелея становящуюся с годами всё слабее надежду, что сможет отыскать такое место, где неудачи перестанут преследовать её или живущие там пони примут её такой, какая она есть. До Понивилля она сменила с десяток разных поселений, и нигде не задерживалась более полугода. И, судя по последней записи, срок её пребывания в этом городке подходил к концу.

Входная дверь хлопнула, и я едва не подскочил. Быстрый взгляд в окно показал, что солнце уже клонилось к горизонту: похоже, я задержался куда дольше, чем планировал изначально, рабочий день закончился, и Дитзи вернулась домой. Я судорожным движением захлопнул тетрадь: если она сейчас войдёт в спальню, мне будет равно затруднительно объяснить как своё присутствие, так и наличие её дневника в моих копытах.

Из ванной раздался звук льющейся воды. Так, у меня есть несколько секунд на составление плана срочной эвакуации. Сунув дневник в стол и задвинув ящик, я лихорадочно окинул взглядом комнату. Окно? Едва ли я смогу бесшумно открыть его, да и сомневаюсь, что она не помнит, открытым или закрытым его оставила. Пройти к входной двери, минуя ванную, было невозможно. Сомневаюсь, что смогу отделаться пожеланием доброго дня и с каменным лицом выйти на улицу. Шкаф? Не помещусь, да и… Нет.

Воду выключили, и в коридоре зацокали копыта. Попался? Шаги свернули в кухню. Снова отсрочка. Думай-думай-думай-думай. Мой взгляд упал на кровать: покрывало достаточно длинное, достаёт до пола. Альтернатива? Не найдена.

Осторожно приподняв край покрывала, чтобы ни в коем случае не оставить следов, я скользнул под кровать, чувствуя себя донельзя странно. Неужели я докатился до того, что прячусь под кроватью в комнате едва знакомой кобылки? Дожил, старый дурак, ничему-то тебя жизнь не учит. Интересно будет, если она всё-таки заметит мои манипуляции с безупречно расправленным покрывалом и решит проверить, не спрятался ли кто под кроватью. Я буду выглядеть довольно глупо. Представиться бабайкой? Нет, едва ли это сработает…

Я замер, стараясь дышать абсолютно бесшумно: шаги прозвенели по коридору и замерли в дверном проёме. Что она видит? Заметила нарушенную идеальную разглаженность покрывала? Пыль моих следов на полу? Ощутила незнакомый запах?

Копыта процокали от двери к противоположной стене; раздался деревянный стук, и в комнату ворвалось пение птиц — она открыла окно. Я медленно выдохнул. По крайней мере, теперь можно дышать, не боясь быть услышанным. И запах, если он и был, заглушит аромат наверняка растущих под окном цветов. По крайней мере, я должен был истратить достаточное количество кислорода, чтобы атмосфера в комнате утратила лёгкость.

Какое-то время царила тишина. Затем раздались шаги, шуршание, и обрешётка надо мной едва заметно просела. Значит, сейчас она лежит на кровати, наверняка уставившись в потолок и погрузившись в мысли. Я снова начал дышать медленно, чтобы не выдать себя неосторожным звуком. Сколь бы ни были глубоки её раздумья, едва ли она не услышит сопение прямо под собой. Хорошо хоть, она отличается чистоплотностью, и под кроватью нет пыли. Чихнуть сейчас было бы самым неблагоразумным поступком с моей стороны.

Какое-то время мы лежали, думая каждый о своём: я — на полу, уставившись на нависающую обрешётку и пытаясь сообразить, как выкрутиться из сложившегося щекотливого положения, она — на кровати, погружённая в свои мысли, остающиеся для меня неведомыми. Постепенно я переключился на обдумывание своих дальнейших действий. Кажется, я получил достаточно информации, чтобы сделать окончательный вывод, но пока не представлял, что и как должен сделать, чтобы помочь этой пони. То, что она нуждалась в помощи, не вызывало сомнений. И хотя она удивила меня силой своего духа, я не мог бросить её, предоставив и дальше жить так. Вот только решение ускользало, бродя по самому краешку сознания, и никак не давалось в копыта. Чего мне не хватает? Что ещё должно произойти, чтобы я наконец…

Звук. Я сосредоточился. Знакомый звук. Слишком тихий, но очень знакомый, очень нехороший, очень неправильный… Плач. Тихий, бессильный плач отчаявшегося существа. Я сжал зубы. Вот он, недостающий элемент. Теперь я не могу отступить, что бы ни произошло. Пусть у меня нет готового решения, всё же…

Стук в дверь раздался настолько неожиданно, что я едва не ткнулся носом в основание матраса. Дитзи затихла: я почти видел, как она торопливо вытирает глаза краем одеяла. Кровать скрипнула: хозяйка спешила встретить гостя. Я напряжённо прислушивался: вот шаги отдаляются, приближаясь к двери, вот дверь открывается…

Как только послышались приглушённые голоса, я тихо выскользнул из-под кровати и, не удержавшись, бросил взгляд на покрывало. Тёмные пятна в изголовье подстегнули мой мозг, и я тут же замер, осенённый. Конечно! Вот ответ! Не идеальный, но это только начало…

Дверь хлопнула, и я вернулся к реальности. Я всё ещё находился в чужой комнате, и до возвращения её хозяйки оставалось всего несколько секунд. Скользнув к окну, даже не удосужившись проверить улицу и понадеявшись на авось, я перепрыгнул через подоконник и, едва коснувшись земли, бросился за угол.

---

Дерево скрывало меня почти полностью, хотя в этом и не было нужды — я обладал более совершенными методами маскировки, нежели примитивное использование рельефа и объектов на местности. Тем не менее прикосновение к шершавому стволу придавало мне уверенности в своих силах. Сказать по совести, я был весьма невысокого мнения о собственном плане как в отношении деталей, так и общей концепции. Но ничего лучше придумать пока что не получилось.

Дорога была пустынна. Прошло уже немало времени, и я начал сомневаться, что моя затея увенчается успехом. Хотя до заката ещё несколько часов, так что рано признавать поражение. Будем надеяться, что я не ошибся…

Вдалеке появилась низко летящая фигурка. Я прищурился: да, даже на таком расстоянии светло-серая шёрстка была узнаваема. Как я и рассчитывал, преданная своему делу кобылка не проигнорировала странное письмо, как наверняка сделал бы на её месте любой другой пони, а взялась доставить его по указанному адресу. Пришлось приложить немало усилий, чтобы незаметно подкинуть конверт в её сумку, но мои труды, кажется, увенчались успехом. Правда, это была самая простая часть плана, теперь же вся надежда на моё природное обаяние и удачу. Ещё бы я в неё верил. Но если есть хоть один шанс на миллион — преступлением будет им не воспользоваться.

Дитзи приближалась. Она летела медленно, над самой дорогой, беспрестанно крутя головой и, похоже, испытывая немалое смущение, что было совершенно неудивительно: за всё время пребывания в Понивилле она впервые доставляла письмо по подобному адресу. Я мог рассчитывать только на её преданность делу и педантичность в подходе к рабочим вопросам. Реши она, что кто-то вознамерился её разыграть, план провалился бы на первом же пункте.

Я наблюдал за её приближением, не спеша показываться. Всё же моя затея была абсолютным экспромтом, и малейший просчёт грозил неудачей. Однако я был вынужден действовать. Информация, собранная в городе и почерпнутая из её дневника, не оставляла сомнений в отсутствии у меня времени.

Поравнявшись с моим укрытием, Дитзи устало опустилась на землю. Пару раз взмахнув крыльями, она прижала их к бокам и повернула голову в мою сторону. Я не шевелился, разглядывая тяжело дышащую пегаску. Видимо, ей пришлось немало летать сегодня: припорошённая пылью шёрстка, затёртые грязевые разводы и застрявшие в гриве соломинки и листки позволяли сделать вывод, что и сегодня не обошлось без аварий.

Дитзи чуть склонила голову к правому плечу, продолжая смотреть в мою сторону. Она моргнула, и глаза сместились: правый ушёл вверх, левый, казалось, нацелился точно мне в переносицу. Я решил, что, как только она продолжит путь, покину укрытие и окликну её.

— Добрый день, — сконфуженно проговорила Дитзи и улыбнулась той самой улыбкой, что не выходила у меня из головы все эти дни: робкой, несмелой, словно просящей извинить и не отталкивать её. — Вы не могли бы мне помочь? Я, кажется, немного заблудилась и не совсем уверена...

Я едва подавил желание обернуться: если кто-то подкрался и сейчас стоит у меня за спиной… Но секунды шли, тишина не нарушалась, а Дитзи продолжала смотреть на меня, хотя её улыбка постепенно блекла. Дважды моргнув, я мотнул головой. Не может быть, чтобы она обращалась ко мне, она не должна была меня даже заметить. Тем не менее, если это так… Странно. Странно и в высшей степени интересно.

— Простите, я задумался и не сразу уловил суть вашего вопроса, — ответил я, выходя на дорогу и стараясь выглядеть максимально дружелюбно. Наступило время для основной части плана — импровизации. — Чем я могу помочь вам, юная леди?

Дитзи снова улыбнулась и на мгновение потупилась. Вновь посмотрев на меня, моргнула: теперь левый глаз наблюдал за облаками. Она повернула голову и сунула нос в сумку, перебирая конверты. Я воспользовался моментом и проверил индикатор: нет, система активна. Как же она смогла меня увидеть? Чрезвычайно интересно. Я щёлкнул кнопкой и ощутил душевный подъём: похоже, мои выводы оказались в той же мере ошибочными, сколь и верными.

Дитзи наконец нашла нужное письмо и поднесла его к глазам, разбирая почерк. Да, писал я второпях, но не настолько же…

— Я должна доставить письмо по… адресу... — Она запнулась, и я хорошо понимал почему. — «Северная дорога из Понивилля, пятое высокое дерево по правую сторону, спросить Тайм Тёрнера». — Она опустила конверт и посмотрела на меня. — Это вы?

— И да, и нет. — Ответ явно смутил её: на какое-то мгновение на мне сошлись оба глаза. Она чуть качнулась назад, её крылья напряглись. Вот теперь нужно быть предельно осторожным, одно неверное слово или резкое движение, и она улетит от явно пребывающего не в своём уме жеребца. Что ж, начнём. — Это игра слов, не более, мне нужно было что-то написать на конверте. Я хотел поговорить с вами, Дитзи, но в городе слишком много любопытных глаз и длинных ушей.

Дитзи медленно положила бумажный прямоугольник на дорогу, не сводя с меня настороженного взгляда. Улыбка пропала, в глубине следящего за мной глаза появился страх. Так, ещё осторожнее…

— Ну… — Она начала медленно пятиться. Я не шевелился, тем не менее не отводя от неё взгляда. Сейчас только прямой зрительный контакт мог удержать пребывающую в растерянности и напуганную пони. Любое движение моментально спугнуло бы её, и инстинкт самосохранения, с годами наверняка обострившийся донельзя, мгновенно напомнил бы, что пегасы умеют летать. — Если это ваше письмо… То есть вам… То есть вы его написали…

Она сделала ещё шаг и вдруг развернула крылья. Всё, время вышло.

— Переезд не поможет, Дитзи, на новом месте будет точно так же, как и на любом из предыдущих, — быстро сказал я, надеясь ошеломить её и выиграть несколько секунд.

Она застыла, вновь сфокусировав на мне оба глаза. Шок, кратковременная потеря контроля над двигательными функциями. Использовать. Осторожно.

— Вы уедете, и поначалу действительно станет легче: новое место, новые пони вокруг, новая работа. — Я говорил мягко, успокаивающе, стараясь унять её страх и расположить к себе; суггестивное воздействие минимально, только для подавления желания убежать, она ни в коем случае не должна почувствовать моё вмешательство. — Быть может, вы даже начнёте верить, что нашли то самое место, что сможете назвать домом, где вас примут, где преследующие вас неудачи наконец-то оставят вас. Но это продлится недолго, и через очередные полгода вы будете вынуждены покинуть и это пристанище. Вы молоды и сильны телом и духом, Дитзи, но сколько вы ещё сможете так жить? Сколько сможете убегать?

Она продолжала смотреть на меня правым глазом; крылья чуть опустились, но мне расслабляться было рано.

— Как вы… Откуда… — Она с трудом выговаривала слова.

— Я хочу помочь вам, Дитзи. — Я чуть изменил наклон головы и понизил тон голоса, сменив ритм. Осторожнее, осторожнее. — Я правда хочу помочь вам. Признаюсь, что с момента нашей с вами… встречи в кафе я собирал информацию о вас. Расспрашивать горожан было небезопасно, поползли бы слухи, но мне немало рассказала одна очень беспокоящаяся за вас пони. К тому же я наблюдал за вами. Только в течение дня, — быстро добавил я, заметив дёрнувшиеся крылья. — За это время я был свидетелем и участником девяти происшествий, прямо или косвенно связанных с вами, но полагаю, что их было больше. Сколько на самом деле?

— Двадцать три, — тихо ответила Дитзи после небольшой паузы.

Теперь уже я оторопел, едва не моргнув и не утратив контроль. Не ожидал, дело обстояло хуже, чем я думал. Но то, что она до сих пор не улетела и даже ответила мне, вселяло надежду.

— Значит, совсем скоро вы будете вынуждены покинуть и этот городок. — Крылья пегаски сложились уже наполовину, она явно поддавалась моему голосу. Не торопиться, ни в коем случае не спугнуть. — Куда вы направитесь дальше?

Крылья легли на бока. Дитзи молчала, опустив голову и уставившись в землю у передних ног. Я почти ощущал её тоску перед грядущим неизбежным повторением цикла: бегство, поиск нового дома, растущее отчаяние оттого, что ничто не изменилось и на этот раз, угасающая надежда, отторжение, бегство… Я обязан был это прекратить.

— Вы говорите, что вам рассказали обо мне. — Дитзи говорила тихо, не поднимая головы. Я собрался. — И то, что вы рассказали, верно. Но вы не могли узнать этого в городе или от той пони. Никто не знает. Я давно никому не рассказываю о себе. Даже Кэррот…

Она подняла голову и посмотрела на меня. Я выдержал паузу, контролируя каждый мускул лица.

— Вы правы. Вчера, когда вы были на работе, я пробрался в ваш дом и нашёл дневник.

Она качнулась, взмахивая крыльями, в глазах — обоих — блеснули негодование и страх.

— Это не делает мне чести, Дитзи, — продолжил я, надеясь выиграть несколько секунд и погасить её желание улететь, — но мне нужно было обнаружить что-то, что подтвердило бы мои догадки. Записи в вашем дневнике стали доказательством моей правоты, и теперь я уверен: вы не сможете убежать от этого, Дитзи, неприятности никогда не перестанут преследовать вас, и на этой земле не найдётся места, которое вы сможете назвать домом. Мне жаль, Дитзи, но дело в вас, хоть в этом нет, никогда не было и никогда не будет вашей вины. Мне правда очень, очень жаль, но вы — парадокс.

Она застыла; взгляд сошедшихся на мне глаз жёг огнём, я не мог понять, чего в них больше: страха, гнева, недоумения. Пока что она услышала только, как я подтвердил её опасения, годы балансировавшие на грани губительной уверенности: всё дело в ней, и ей никогда не убежать от себя.

— В том нет вашей вины, Дитзи. — Я надеялся выиграть время; частое использование имени должно было усилить моё влияние на неё, но нельзя было давить слишком явно. Если она смогла увидеть меня через фильтр восприятия, суггестивное воздействие может оказывать в лучшем случае ослабленный эффект; сила её воли играла против меня. Вся надежда была только на твёрдость её духа и желание поверить.

— В этом никогда не было вашей вины, Дитзи, — продолжал я, стараясь поймать взгляд обоих её глаз разом. — Вы — удивительная, замечательная, очень сильная пони, Дитзи, но в то же время вы являетесь аномалией пространственно-временного континуума, фиксированной точкой. Вы уникальны, но не прокляты и не обречены, как могли думать все эти годы. И в этом — ни в чём — нет и никогда не было вашей вины.

— О чём вы говорите? — сипло выдохнула она.

— Неприятности, преследующие вас — реакция мира на ваше присутствие. Вы ведь замечали, что поначалу, на новом месте, количество несчастных случаев невелико, и лишь со временем начинает нарастать, пока не станет непереносимым, вынуждая бежать?

Она едва заметно кивнула, не сводя с меня нечитаемого от переполняющих эмоций взгляда. Её хвост подёргивался, словно у рассерженной кошки, но я не мог даже предположить, что это означало. Оставалось продолжать и надеяться на лучшее.

— Мир вокруг вас подвержен постоянному изменению. Чем дольше вы находитесь на одном месте, тем выше степень искажения, тем сильнее давит на ткань мира окружающий вас пузырь аномальной реальности. — Она дёрнула головой, словно собираясь бросить взгляд на свою кьютимарку, но удержалась. — Когда это давление становится чрезмерным, срабатывает защитный механизм, и мир предпринимает действия, вынуждающие вас покинуть ослабленную точку, чтобы устранить угрозу своей целостности. Негативная реакция других пони на вас — тоже элемент этого защитного механизма, призванного не допустить накопления критического уровня аномального потенциала в точке, что может вызвать локальный разрыв реальности.

Я перевёл дух. Дитзи не сводила с меня взгляда, стоящие торчком ушки ловили каждое моё слово. Хоть я излагал совершенно дикие и невозможные с точки зрения всего её жизненного опыта вещи, кажется, она начинала верить мне. Или хотеть верить. Я надеялся, что это так.

— Именно поэтому вы не нашли и не найдёте места, которое сможете назвать домом. Этот мир не сможет принять вас, он всегда будет воспринимать ваше присутствие как угрозу своей целостности. Мне жаль, Дитзи. Мне правда очень, очень жаль, но это так. И вы это чувствуете. Знаете, что я прав, сколь бы неправдоподобно всё это ни звучало.

Я замолчал. Молчала и Дитзи, пытаясь найти и явно не видя изъяна в моих словах. По мере того, как новое понимание своей природы завладевало кобылкой, взгляд её становился всё более потерянным. В глазах заблестели слёзы. Возможно, в глубине души она всё ещё сохраняла надежду, что однажды, когда-нибудь, сумеет найти место, откуда ей больше не придётся бежать. Место, которое сможет назвать домом. И я только что лишил её этой надежды. Последнего, что не давало ей сдаться.

Я бросил её в омут отчаяния, и теперь должен был протянуть спасительное копыто.

— Я пока что не могу понять и объяснить природу этого явления. — Я говорил мягко, стараясь пробиться сквозь обволакивающую её тёмную пелену. — Но думаю, что могу помочь вам. И, кажется, знаю, с чего начать.

Она медленно подняла на меня взгляд блестящих от слёз глаз.

— Я предлагаю вам отправиться со мной. — В её взгляде недоумение боролось с разочарованием. Что ж, и правда не так уж много, но это только начало. Надеюсь, я сделал верные выводы.

— Я никогда и нигде не задерживаюсь надолго, и моё средство передвижения экранировано от парадоксов, как внешних, так и внутренних. — Это не совсем так, но сейчас не столь важно. — Это наверняка будет опасно, и я даже не могу предположить, с чем нам придётся столкнуться, однако и невероятно увлекательно. Я сумею защитить вас от вселенной, и покажу множество интересных и невероятных вещей, всё пространство и время. Не обещаю, что сразу пойму, что к чему, но ни минуты, что мы будем вместе, я не потрачу даром. Я найду, как помочь вам стать обычной пони, если вы того захотите, или, по крайней мере, как заставить вселенную принять вас. Вам больше не придётся убегать, Дитзи. И больше не придётся быть одной.

Я замолчал. Теперь ход за этой удивительной пони, так долго в одиночку сражавшейся с целым миром, видевшим в ней угрозу своему существованию.

Несколько минут царила тишина. Дитзи не шевелилась, видимо, пытаясь понять, верит ли она странному жеребцу, только что поставившему с ног на голову её мироощущение и теперь ждущему, что она последует за ним неизвестно куда. Я же мог только ждать её решения и надеяться, что моя сумбурная и бессмысленная для любого обычного пони речь вселит в неё чуть больше воодушевления, чем страха. И что она увидит в ней новую надежду взамен только что растоптанной мною.

Наконец Дитзи мотнула головой и посмотрела на меня правым глазом.

— Это… — Она облизнула губы, не отводя взгляда от моего лица. — Это может быть опасно?

— Да. — Я кивнул с самым серьёзным видом. Сейчас моими инструментами должны быть абсолютные честность и искренность.

— Но увлекательно?

— Да.

Она помолчала, разглядывая землю у своих копыт. Я молчал, ожидая её решения.

— Мне… — Она переступила с ноги на ногу и подняла на меня взгляд, махнув хвостом. — Мне нужно будет собрать вещи… И как же моя работа? В Понивилле привыкли, что я разношу письма…

Я позволил себе улыбнуться: кажется, получилось. Её крылья снова развернулись, но не в желании убежать, а в предвкушении нового и неизвестного, меняющего всю её жизнь. И я сделаю всё, что в моих силах, чтобы эти изменения были к лучшему.

— Давайте так: я приглашаю вас совершить одно путешествие, чтобы вы уверились в моей искренности и решили, захотите ли принять моё предложение. — Видеть её глаза, наполненные светом новой надежды и жажды непознанного вместо тоски и отчаяния, было приятно. — Насчёт работы не беспокойтесь. Первое путешествие будет недолгим, так что никто даже не заметит вашего отсутствия.

— Я подожду вас там. — Я махнул копытом в сторону небольшой рощи чуть дальше по дороге. — Как только решите, что готовы, приходите туда.

Я успел отойти на десяток шагов, когда она окликнула меня:

— Я так и не спросила, как вас зовут!

Я обернулся.

— Я Доктор, — ответил я и приготовился к неизбежному.

Несколько мгновений Дитзи смотрела на меня почти обоими глазами.

— Доктор? — наконец спросила она.

— Это я.

Дитзи снова помедлила, затем улыбнулась — чуть смущённо и обезоруживающе.

— Тогда я соберу вещи? — спросила она и подалась вперёд, балансируя на кончиках копыт. Она напоминала жеребёнка, которому протягивают неимоверно вкусное, манящее лакомство. — Вы ведь подождёте меня, правда?

Я улыбнулся, стараясь придать своему лицу как можно более искреннее выражение. Эта необычная пони в который раз умудрилась удивить меня, причём снова приятно.

— Конечно, подожду, не бойтесь. Я ведь обещал.

Дитзи радостно взмахнула крыльями.

— Тогда я побежала! — Она переступила с ноги на ногу и посмотрела на меня левым глазом. — Я верю вам, Доктор!

Она развернулась и галопом помчалась к городу, забыв про крылья, чуть вихляя из стороны в сторону и то и дело спотыкаясь на ровном месте. Я не отрывал взгляда от уменьшающейся фигурки. Удивительная пони. Не знаю — хотя нет, знаю, знаю достаточно хорошо, — как ей жилось раньше, но я сделаю всё возможное, чтобы она больше никогда не плакала, кроме как от счастья. Никогда.

— Я обещаю тебе, Дитзи Ду, — вполголоса проговорил я, не отрывая взгляда от дороги, на которой уже улеглась пыль, поднятая убежавшей кобылкой. — Я найду ответы, и всё будет хорошо. Верь мне. Я — Доктор, а ты — моя удивительная, моя особенная пони.