Blue Angels
Глава II. Глухая ночь
Соарин не был жеребцом, ищущим развлечение на одну ночь: просто так получалось, что в каждом новом городе его неконтролируемый магнетизм привлекал к нему новую кобылку, как фонарь — светлячка. Неконтролируемый магнетизм… или просто известность, профиль или ¾ его лица на каждом плакате, посвящённом «Вандерболтс».
В первые месяцы это пьянило голову, в первые годы — вызывало чувство превосходства, а в последующие просто приелось. Пегас стал испытывать отвращение к кобылам, желающим урвать толику его славы через постель; к тому же, раз или два нашлись такие, которые, проведя с ним ночь, через несколько лет приходили с жеребёнком и представляли отпрыска как его сына или дочь. К счастью, это происходило уже к тому моменту, когда Соарин набрался ума, каждая из них была легко выпровожена вон.
Пегас не питал иллюзий относительно своей внешности. Волею генетики он не выглядел на свой возраст, а в юности вообще был похож на старого жеребёнка, поэтому в попытке не смотреться так убого взялся растить бороду. Однако пубертатный период схлынул, Соарин понял, что он с этой бородой похож скорее на сердцееда в маминой кофте или Казанову в папиных портках, и оперативно избавился от неё. Не успев огорчиться, жеребец достиг успеха: его взяли в лучшую пилотажную группу Эквестрии, и вместе со ставшими намного более доступными плотскими утехами пришли проблемы, сопутствующие им и заставившие Соарина взять за правило не разглашать свою личность.
Правда, не все знали о «Вандерболтс», и тем более уж о его участниках. Пегас выбирал из обративших на него внимание кобылок именно тех, кто больше всего походил на представительниц этой незнающей части. Отшить всех кобылок он не мог и не хотел — почему бы и не пообщаться организмами с хорошенькой пони, чисто для здоровья или для удовольствия? Однако, не желая быть совсем уж подонком, Соарин сразу проводил границы.
— Мне не нужна семья, я не заинтересован в жеребятах. У меня также нет дома; я живу в гостиницах или, если душа просит экстрима — на чердаках. Мой авантюрный образ жизни не терпит оседлости.
Но это служило и вправду больше для успокоения совести. Каждая из кобылок поначалу соглашалась на просто секс, без обязательств — возможно, если они оба этого захотят, также на дружбу и общение. Первый месяц. Дальше начинались нежелательные намёки, ревность, попытки «одомашнить» Соарина или вытянуть его на откровенный разговор о чувствах. «Какие чувства? Я с самого начала намекнул, что ты мне интересна только в плане постели», — мысленно закатывал глаза жеребец каждый раз, когда это начиналось, и тут же сводил общение к минимуму, а затем прощался. Своими партнёршами он не дорожил: в каждом городе, который он посещал вместе с командой, его ждала ещё одна.
И каждый раз — новая. Прийти к одной кобыле дважды — дать ей надежду. По такой философии пегас и жил, про себя называя себя бродягой. Бродягой, на плакатах с которым вместо грозного «РОЗЫСК!» — следы от помады трепетных поклонниц.
Или поклонников. Тот случай вообще добавил Соарину несколько седых волос в хвост и гриву.
Но сейчас, после спонтанной уборки с Рэйнбоу и непринуждённого разговора с ней, с пегасом была кобылка, мягкая, соблазнительная, ласковая, но такая страстная и горячая кобылка. При первой встрече с ней Соарин был очарован её внешностью, милой, но лишённой всякого налёта детскости, так часто сопутствующей миловидности. Пегасу она виделась скромной и тихой, и он был очень приятно шокирован, впервые оказавшись с ней в постели.
Вот и теперь единорожка скакала на нём в позе наездницы, заставляя всхрапывать и закатывать глаза от наслаждения, выгибаясь под ней, и разрываться между желанием шлёпнуть бесстыдницу по бёдрам и рвением схватить за кьютимарки и начать просто вдалбливаться в неё, ещё быстрее, ещё жёстче, пока не потеряешь сознание от перебродившего оргазма.
Спустя несколько минут они достигли разрядки, и кобылка почти упала на Соарина. Ещё через какой-то промежуток времени он укутал её крыльями, вернувшими себе подвижность. Для полноты картины оставалось только закурить, что единорожка и сделала.
— Надо бы уже бросить, — задумчиво сказала она, выпуская в сторону колечки дыма и утилизируя заклинанием пепел.
— Руби, я уже говорил: мне не мешает, — на всякий случай лениво отозвался жеребец, поглаживая влажное тело с всё ещё тяжело вздымающимися боками.
— В будущем будет мешать, — вздохнула единорожка, неохотно отправляя сигарету к пепельнице и туша при помощи множества благовоспитанных тычков. — Хочу быть хорошей матерью.
Даже остатки возбуждения Соарина начали собираться, чтобы уйти.
— Ты ведь не связываешь это желание со мной, хм? — уточнил он, подкидывая на копыте спутавшиеся в процессе животного соития волосы партнёрши.
— А ты так сильно не хочешь этого? — щенячьими глазами посмотрела на пегаса Руби. — У нас бы всё получилось… мы понимаем друг друга, и…
— Нет, не получилось бы, — с нажимом сказал жеребец. — Если ты чувствуешь, что начинаешь влюбляться в меня, у тебя есть выбор: уйти и забыть это чувство в одиночестве или остаться, но не досаждать мне и любить безответно.
Подумав о том, что обычно ничего хорошего за этими всё упрощающими беспощадными словами не следует, Соарин быстро привёл себя в порядок, холодно попрощался с Руби и вышел из её дома.
Жеребец на ходу закрыл глаза и выпустил воздух через рот. Зарёкся же — не встречаться с девственницами. Слишком уж они романтичные и наивные, после первого же оргазма как будто мозги отключаются. «Напридумывают себе любовь до гроба, — думал Соарин, не замедляя шага. — А потом начинают охоту. Ведьминскую. Приворотную. — Пегас ухмыльнулся, вспомнив дуру, которая решила подсыпать зебринское зелье ему в чай. В результате Соарин через дверь туалета объяснял ей, почему между ними всё кончено. — С Руби пора рвать. Опыт подсказывает, что она не исправится. Но, Дискорд подери, до чего искусной и уверенной была даже в первый раз…».
Соарин вдруг встал, как вкопанный. С Руби он попрощался, и теперь ему решительно негде было ночевать. Вариант с понивилльской гостиницей автоматически отпадал: она была забита жаждущими увидеть шоу «Вандерболтс», сунуться туда — всё равно, что к пчёлам в улей. И тесно, и разорвут с просьбами дать автограф. Не то, чтобы такие случаи были — дело всего лишь в настроении пегаса. Сейчас он не хотел иметь ни с кем дел и был убеждён, что не захочет и утром.
Жеребец уже подумывал позаимствовать пару квадратных метров на чьём-нибудь чердаке, как вдруг его отыскивающий подходящее «жильё» взгляд натолкнулся на облачный дом, поливаемый клаудсдейльской радугой. «А почему бы и нет?» — подумал Соарин, взлетая и направляясь к воздушному коттеджу.
Он покачивался в ночном воздухе, словно порываясь уйти в свободный дрейф, но магия пегасов, а заодно разноцветные водопады удерживали его на месте. Было тихо, острый радужный запах слегка пощипывал ноздри. Бледно-голубой жеребец опустился на облако и потянул за свисающий с двери хвост трёхцветной молнии. Громовой раскат и потрескивание изнутри сообщили, что Соарин нашёл правильный «рычаг». Однако никто не отозвался.
«Спит, что ли? — озадачился пегас и тут же поругал себя за глупость вопроса. Конечно, спит. Только такие неугомонные, как он, шляются по улице посреди ночи. Второй звонок. Третий. Пегас прислонился головой к облачной двери, украдкой надеясь таким образом открыть её: ждать уже не хотелось. Закрыто, как будто действительно никого нет дома. — А что, если Рэйнбоу такая же неугомонная, как я, и сейчас гуляет где-то? Возможно, и с кем-то… Не лететь же к Спитфайр, она потом достанет подкалывать. Мне и так достаётся за то, что я грациозный — теперь прослыву и землевладельцем. Если она чего похуже не придумает, конечно…».
Размышляя в таком ключе, он летел от одинокого белого коттеджа, слегка взмахивая самыми кончиками крыльев, чтобы просто остаться в воздухе и слабо толкнуть себя вперёд. Соарин широко зевнул. Даже после короткого раза с Руби ему хотелось спать, а во всём теле чувствовалась приятная слабость. «Соковыжималка», — с нежностью подумал он о единорожке и немного пожалел о том, что придётся с ней расстаться. Но так будет честнее и легче для них обоих: слишком уж различаются их жизненные ценности.
Что-то ярко мелькнуло в ночи.
Соарин вскинул уши и прищурился, надеясь рассмотреть что-нибудь. «То ли это у меня уже в глазах рябит от усталости, то ли там Рэйнбоу Дэш». Заинтересовавшись, пегас ускорился и узнал то место, где «Вондерболтс» тренировались днём. Теперь тут была одна радужногривая пегаска, в одиночку рисующая розу своим цветовым следом — вернее, только свою часть. Жеребец наблюдал это три цикла и подумал, сколько же Дэш была здесь до его вторжения и который уже раз выполняет эти фигуры. «Всё идеально, — заметил Соарин, непонимающе прищурившись из укрытия. — Почему же она продолжает…».
Пегас вспомнил, за что Спитфайр отчитала Рэйнбоу в конце тренировки, и обратил внимание на лицо новенькой.
Столько напряжённой сосредоточенности он не видел ни у кого. Это было даже забавнее её дневного восторга и энтузиазма. Лицо пегаски сморщилось и всё собралось в точку в центре. Может быть, в костюме этого и не было бы так заметно, но сейчас Рэйнбоу была без него. Соарина прорвало, и он захохотал во весь голос.
Идеально точная траектория, вычерчиваемая пегаской, сбилась, когда Дэш от неожиданности затормозила, заставив радужный след змеисто разбиться о свой хвост. Пегаска глазами отыскала источник звука и отчаянно покраснела, увидев за деревьями Соарина. Сомнений не было: пегас смеялся над ней. Рэйнбоу надулась, пытаясь придать своему лицу боевое выражение, и спикировала на жеребца. Трюк не сработал — Соарин не испугался и остался на месте. Радужногривой пришлось экстренно тормозить, и опытный глаз пегаса отметил это торможение как весьма эффектный манёвр.
— Ты что, следишь за мной? — возмутилась Рэйнбоу. Бледно-голубой пегас уже наблюдал такое раньше: попав в неловкую ситуацию, она переходила в наступление. «Боевая кобылка», — с удовольствием подумал он и ответил, примирительно подняв копыта:
— Уверяю тебя, это случайно. Так уж вышло, что мне негде переночевать. Пустишь к себе?
— В смысле, домой? — услышав, что у её соратника неприятность, Дэш поумерила своё недовольство и сдулась.
— Ну не… — не сочинив уместного сарказма, Соарин покладисто кивнул. — Да.
— Мог бы прям так залетать, друзья же, — пожала плечами Рэйнбоу. Она развернулась, собираясь продолжить свою сольную тренировку, но покраснела. — Не… не смотри. В смысле… иди давай, я разрешила!
— Стесняешься? — расплывшись в широченной улыбке, хмыкнул Соарин. Румянец пегаски стал заметен даже со спины.
— И-идиот! — нахмурившись, обернулась Дэш. Она всё ещё обижалась на смех пегаса в свою сторону, но он неожиданно предложил:
— Помочь? Я имею в виду, научить тебя контролировать эмоции.
Рэйнбоу поначалу опешила и долго молчала, бегая по Соарину вишнёвым взглядом. Но в итоге кивнула, пусть и осторожно, с опаской, будто не совсем доверяла. «В дом залезть — так пожалуйста, — думал жеребец, ныряя за ней в полёт, — а помочь с тренировкой — в нас гордости выше собственного роста».
Пегас понял, как радужногривая достигла таких успехов. Она горела. Она дышала ядрёным громом. Она двигалась, как наскипидаренная молния. Она в духе юношеского максимализма хвасталась своими достижениями и никогда не теряла ни надежды, ни веры в себя. Ей бесполезно было прятать огонь, пышущий из каждой мышцы.
— Знаешь, что, Дэш? — с улыбкой позвал Соарин, когда пегасы отдыхали на земле. Они сидели, прислонившись спина к спине, макушка к макушке, и смотрели на звёзды, общаясь тяжёлым дыханием и молчаливыми улыбками.
— Что?
— Ничего тебе не надо менять. Будет это твоя изюминка.