Зеркало (прошлое)
Часть 2 - Госпиталь. Глава 17
Очень долго писал, да, и мне стыдно :( Но массовый отел, он такой. Если кто-то знает что это такое, то он поймет. С ноября и до марта я постоянно был на ферме и у меня не оставалось никаких сил на то, чтобы писать книгу. Как только появились, так сразу написал) Прошу прощения за санта-барбару >w>
– Пресвятые пряники! – смачно «выругалась» Санлайт, после чего отвела копытце с воткнутым в него карандашом в сторону и принялась махать им как после ожога.
Она, кстати, не солгала, когда говорила, что ей строго-настрого запрещено ругаться. За все время нахождения в госпитале, Тимм ни разу не услышала от неё ни одного бранного слова, только лишь вот такие вот милые междометия, которые их собой подменяли. Как будто бы она действительно опасалась, что стоит ей сказать что-то плохое, как тут же появятся родители, отругают её и заставят кобылку мыть рот с мылом. При этом повод для использования брани у неё имелся, и вряд ли кто-то осмелился бы её за это судить. За последние несколько дней её единственная здоровая нога тоже разбухла и от неё уже начал исходить тот самый тошнотворный запах, какой исходил от других, уже пораженных этой гнилью суставов. Это был тревожный знак. И даже несмотря на то, что доктор Ралкин вчера весь вечер просидел с ней в палате, поочередно пробуя самые различные средства, которые он принес с собой в медицинской сумке, в его ободряющие реплики верилось с трудом.
А вот Тимм, напротив, очень быстро приходила в себя. Операция, которую ей сделали на днях, прошла легко и почти без последствий. Действительно, боли в груди полностью прошли, и чувствовала она себя вполне нормально (особенно с учетом того, что на этот раз никто не залазил к ней в черепную коробку). Края раны выглядели аккуратными, живыми, а свежие швы уже почти не чесались. Ей даже было немного стыдно за то, что она выздоравливает на глазах у своей соседки. Как будто бы это было несправедливо по отношению к ней. Тимм постоянно хотелось как-то помочь ей, ну, помимо ежедневных прогулок по больнице, и в какой-то момент идея сама пришла ей в голову. Вновь увидев, как она зашипела и поморщилась, при попытке продолжить рисовать свою картину, Тимм вдруг поинтересовалась:
– Слушай, а почему ты не используешь свой рог?
– Мой рог? – Санлайт потупила взор, – А что с ним?
– Ну, ты ведь единорог. Наверняка он магический.
– Да нет же, он не работает.
– Но ты ведь сама сказала, что даже не пробовала его активировать ни разу. Вдруг получится.
– Но я не умею! – немного нервно ответила кобылка, – Это наверняка очень сложно, а я даже отдаленно не представляю, как управлять этой штукой.
– Наверное, нужно, там, сконцентрироваться на нём или типа того. Попробуй, Сан, не проверишь, не узнаешь!
Пони задумалась, но потом все равно помотала головой и пробормотала:
– Нет, не стоит, а то еще в твайликорна превращусь. Или приманю их сюда случайно. Они ведь на магию очень реагируют болезненно.
Вновь зашуршал карандаш и Санлайт, превозмогая боль, продолжила рисовать. Неужели ей так было проще? Единорог должен пользоваться магией! Она решила бы массу проблем, если бы смогла колдовать. Может даже вылечила бы себя от своей болезни. Раньше, насколько ей было известно, медицина почти полностью состояла из взаимодействия магии и технологий.
– И ты даже не хочешь попытаться?
– Не-а, мне и так хорошо, Тимм, – пони натянуто улыбнулась.
Должен был быть способ заставить её пользоваться рогом. Тимм осмотрелась по сторонам, в расчете найти что-нибудь, что подскажет ей, что для этого сделать, но пока на ум ничего не приходило. Жаль, что Тиммерлин не связывается с ней. Вполне вероятно у них там – в будущем – имеются инструкции на все случаи жизни, в том числе и на использование рога. А может у единорогов активация его вообще происходит на интуитивном уровне?
– Санлайт, берегись! – воскликнула Тимм и, схватив подушку, метнула её в сторону своей подруги.
Подушка попала туда, куда ей и было уготовано.
– Ну, спасибо, Тимм – обиделась пони, убрав мягкий снаряд с лица. Карандаши и листы бумаги разлетелись в разные стороны, и поэтому ей пришлось кое-как светиться с кровати, чтобы попытаться их собрать.
– Прости, – пони вскочила на ноги и поспешила помочь ей, – Я просто подумала, что это заставит тебя воспользоваться рогом.
– Что именно?! – возмутилась маленькая кобылка, – Удар подушкой по лицу?
– Ну, вроде как экстренная ситуация, – принялась объяснять Тимм, подавая ей рисовальные принадлежности, – Я уверена, что все единороги с рождения знают, как им пользоваться, просто ты забыла об этом вот и всё. Я подумала, что внезапная угроза сможет разбудить в тебе эти знания.
– Тимм, он НЕ РАБОТАЕТ, понимаешь!? – рассердилась Санлайт, – И ты можешь в меня хоть тонну подушек метнуть, но ничего от этого не изменится. Мой рог не магический. Он просто есть и всё. И поэтому я ни в кого не превращаюсь! И не превращусь!
– Ладно-ладно, – пони подняла копытца вверх, – Извини, что так поступила. Я, правда, пыталась помочь.
– Забыли.
Вернув ей последний карандаш, Тимм забрала подушку и направилась в свой угол, как вдруг дверь их палаты отворилась, и на пороге застыл доктор Теннер. Почти не задерживаясь, он подошел к её койке и только потом осмотрелся по сторонам. Пересекшись с ней взглядом, он произнес:
– Пациент тринадцать семьсот восемнадцать вернитесь на своё место.
Пони кивнула. Только проходя мимо него, она обратила внимание, насколько доктор Теннер выше неё. На голову или около того. А с учетом его старческой худобы и полного отсутствия эмоций на лице, он и вовсе смотрелся как какая-то сюрреалистичная статуя.
– Я намерен осмотреть вас на предмет возможных осложнений после операции. Встаньте.
Пони поднялась. Непонятно только, зачем он сначала велел ей лечь на койку? Но очевидно, этого требовали какие-нибудь инструкции по осмотру пациентов, и он не намерен был нарушать их.
– Вытяните копыто. Поверните. Боли есть? – получив отрицательный ответ, он надавил ей на какую-то точку на груди, и Тимм немного поморщилась, – Сразу почувствовали или спустя время?
– Сразу.
– А здесь? – он нажал куда-то в другое место.
– Ай! Да, тоже сразу.
– Хорошо. Дальше осматривать не вижу смысла, пациент тринадцать семьсот восемнадцать. Последствия ранения устранены, насколько это возможно, реабилитация почти завершена. В ближайшие дни вас выпишут из больницы. Поздравляю.
– Спасибо.
Пони улыбнулась, но безответно. В отличие от доктора Ралкина или, например, миссис Донат, он смотрел на неё как на пустое место. Это чувствовалось. Не презрение, нет, не наплевательское отношение, а какая-то профессиональная отчужденность. Словно он смотрел на какое-то уравнение или деталь, но никак не на живое существо.
Тем не менее, новость её порадовала. И тем обидней стало от того, что Санлайт пока не может похвастаться тем же.
– А что на счет Санлайт? – спросила Тимм.
– О ком вы говорите? – сухо уточнил доктор.
– Ну, «Лучик»… – все еще непонимание, – Моя соседка по палате!
– Вашей соседкой занимается доктор Ралкин.
– Он занимается ей достаточно долго, но ей не становится лучше. Может, ему нужна помощь какого-нибудь более опытного врача?
– Думаю, если бы доктору Ралкину требовалась моя помощь, он бы ко мне обратился, – он перевел взгляд на Санлайт, поправил очки и также безынтересно произнес, – Пациент два семьсот шестнадцать покажите копыто.
Санлайт послушно показала ему свою ногу.
– Копытная гниль? – сходу определив диагноз, он посмотрел на пони и, получив утвердительный кивок, продолжил, – Кости и хрящи уже задеты… вторая стадия… даже, наверное, третья, скоро вскроются… Нет, остальные ноги можете не показывать. Хорошо, мы осмотрим вас, пациент два семьсот шестнадцать. Ориентировочно завтра. Может чуть позже. Ожидайте.
– Хорошо, я буду ждать. Спасибо, – Санлайт тоже благодарно улыбнулась ему, но и в этот раз лицо его не проявило никаких ответных эмоций.
Он направился к выходу.
– Доктор Теннер. А можно еще один вопрос? – окликнула его светлогривая пони.
Он остановился.
– Что такое «деструктуризация»? – она попыталась заглянуть в его глаза, чтобы увидеть там испуг или нервное напряжение, но этого не произошло.
– Деструктуризация это разделение чего-то сложного на более простые составляющие. Понятие, распространённое в математике, физике и экономике. “Dividerent complex in simplex”, пациент тринадцать семьсот восемнадцать.
Даже бровью не повел. Она почему-то ожидала немного иной реакции, хоть и не сильно удивилась полученному результату. Такого и твайликорном не испугаешь.
– А применительно к пони? – уточнила она.
– Применительно к пони это понятие более не используется. Сегодня используется более простой термин – «прерывание лечения». Не думаю, что вам требуется пояснение, что он означает, – выдержав небольшую паузу, он поинтересовался, – Это всё, что вы хотели узнать?
– Эм, да.
– В таком случае, удачного вам дня.
Развернувшись, доктор Теннер покинул кабинет, плотно закрыв за собой дверь. В палате стало тихо.
– Ну и что ты об этом думаешь? – негромко спросила Тимм, переведя взгляд на Санлайт.
Та в ответ расцвела:
– А ты как думаешь? Это супер! – на лице пони появилась радостная улыбка, – Честно сказать, я уже и забыла, когда последний раз лежащие со мной пациенты выздоравливали или хотя бы выживали. Я очень за тебя рада, Тимм.
– Да не, я не о том совсем…
– По поводу осмотра? – поняшка улыбнулась, но уже не так весело, и повела плечами, – Спасибо, что попросила за меня, конечно, но мне все-таки кажется, что всё бесполезно. В лучшем случае доктор Теннер назначит ампутацию, а жить на четырех культях это такое себе удовольствие. Я уже думала об этом. Доктор Ралкин рассуждал об этом. Нет, это слишком сложно, особенно в наше время. Тут и здоровым-то выживать непросто, не говоря уж о безногих калеках.
– Санлайт, я спрашивала, что ты думаешь об ответе доктора Теннера. По поводу деструктуризации. Он ведь явно что-то скрывает, тебе так не показалось?
– Что?! – пони округлила глаза, – Тимм, тебя это действительно настолько волнует?
– Конечно, – уверенно закивала собеседница, – С этой больницей что-то не так, и я хочу выяснить что именно.
– Да уж… Ну тебе и неймется, – Санлайт цокнула языком и продолжила, – Будь я на твоем месте, уже на ушах бы прыгала от счастья, а ты заморачиваешься по поводу каких-то больничных карточек тридцатилетней давности.
– Потому что я должна бороться со злом, разве ты не понимаешь!? – Тимм, даже немного рассердилась, заметив недоумение в глазах своей соседки по палате, – А эта больница будто бы переполнена им, я чувствую это! Слушай, моя подруга Тиммерлин показывала мне прекрасное будущее, но для того, чтобы оно наступило, мы должны много чего исправить в настоящем, понимаешь? В мире еще полным-полно убийц, насильников, бандитов и прочего сброда, и если мы не избавимся от них, то наш мир перестанет существовать.
– Погоди. Тиммерлин, это та подруга, которая секретными разработками занимается, верно? – изогнула бровь пони. Она как будто бы ей не верила.
– Что? Какими разработками, Санлайт? – возмутилась Тимм, – Она не занимается ничем таким, она воюет на стороне сил Эквестрии в далёком будущем. Она – солдат.
– Но ты же сама мне рассказывала… хотя ладно, не важно. То есть ты поэтому хотела выяснить что делали с аликорнами, когда понимали, что лечить их дальше бессмысленно?
– А ты будто бы не поэтому!
– Нет, Тимм. Я просто хочу узнать, что происходит, когда нам эм… прерывают лечение. Ничего высокого, просто личный интерес.
– А зачем тебе? Никто ведь не собирается прекращать твое лечение.
Тимм попыталась заглянуть ей в глаза, но Санлайт отвела взор. Не сказав больше ни слова, она полежала еще некоторое время, а потом взяла свои художественные принадлежности и продолжила рисовать. Палату наполнило тихое шуршание грифеля по бумаге, слушая которое, Тимм немного отвлеклась от своих мыслей и переключилась на что-то нейтральное. Что-то из детства, когда она и сама, лежа на пузе, рисовала карандашом глупые и немного странные рисунки о счастливом будущем в ярких, разноцветных тонах.
За дверью послышался грузный цокот копыт, а потому, когда дверь отворилась и на пороге возникла их полнотелая медсестра миссис Донат, Тимм ничуть не удивилась. Звук её походки несложно было отличить от других. Она не шла, она как будто топала, даже в этом своем монотонном действии выказывая ненависть к окружению. Ко всей больнице и к каждому её пациенту в частности. Кроме одного.
– Лучик, как ты себя чувствуешь? – с искренним беспокойством спросила она, – Как спалось?
– Нормально, – соврала кобылка, и натянула на лицо улыбку.
– Готова к обработке? Сегодня будет другая мазь, менее болючая и более действенная. Прозрачная такая и даже чуть-чуть светится. Ралкин весь город ради неё облазил, а потом выменял её у какого-то старого «собирателя», представляешь?
– Ой, ну зачем же? – засмущалась пони.
– Как зачем?! – воскликнула медсестра, – Чтобы тебя вылечить, глупая.
– Да я вроде уже не…
– Так, даже давай не думай об этом, – перебила её миссис Донат, нахмурив брови, – Он мне так и сказал: « В лепешку расшибусь, но на ноги её поставлю». Тебя то есть. Для него это дело принципа, понимаешь? Ралкин у нас один из самых перспективных докторов, и его даже Теннер иногда хвалит, так что не вешай нос!
– А если всё бесполезно?
– То мы используем другой метод. Лечили же раньше гнилец этот дурацкий, и сейчас вылечим! В общем, прекращай канючить и подставляй копыто.
Пони смиренно кивнула и протянула ей одну из перебинтованных ног. Вновь началась эта долгая и болезненная процедура, где каждое копытце поняшки сначала разматывалось, затем тщательно промывалось, обрабатывалось и заматывалось вновь. Примечательно, что запаха Тимм уже практически не чувствовала. Но, увы, не потому, что его не было, а потому, что запах гнили с некоторых пор стал постоянным обитателем этой комнаты. Настолько, что нос уже привык к нему и никак на него не реагировал. А вот мазь, которую принесла с собой медсестра, Тимм учуяла сразу, как только та открутила крышку. Резкий, до рези в глазах, но очень приятный аромат. Сравнимый, наверное, с запахом бытовой химии под раковиной в доме родителей, только более, если можно так выразиться, натуральный. Наверняка это было какое-то растение или корень, но Тимм не особо в них разбиралась.
– Ну, вот мы и закончили, – миссис Донат отодвинула в сторону окровавленные бинты и дополнила, – Ты сегодня была молодцом, Лучик.
– Просто действительно меньше болело.
– Вот видишь? Значит, мазь помогает.
Санлайт пожала плечами и заняла привычное положение на койке, в то время как медсестра продолжила заниматься больничной рутиной. Тимм уже могла сама себя обеспечивать всем необходимым, поэтому на неё миссис Донат даже не взглянула. Что может быть и лучше.
– Эй, постой-ка, а это что у тебя?
Не успела пони взяться за карандаш и вернуться к занятию творчеством, как медсестра вновь прервала её. Санлайт непонимающе посмотрела на медика.
– Твоя нога. Ты почему не сказала, что у тебя нарывы на передней ноге появились?!
Убрав её карандаш в сторону, кобылица взяла больную ногу Санлайт и осмотрела её, периодически переводя строгий взгляд на её обладательницу.
– А это… – нехотя пробормотала пациентка, – доктор Ралкин видел.
– Видел, а почему обработку не назначил? – возмутилась сердобольная медсестра, – У меня только три ноги стоят в больничном листе, а тут с четырьмя работать надо!
– Я не знаю. Забыл?
– Он что, совсем дурак что ли? Как можно «забыть» поставить обработку в листе!? – миссис Донат сердито свела брови, – Так, ты подожди чуть-чуть, я схожу, дождусь, когда он закончит свои дела в операционной, и устрою ему взбучку. Эту ногу обязательно нужно обрабатывать и перевязывать, как и другие.
– Эм, может, до завтра подождем? – предложила больная.
– Зачем? Ты хочешь, чтобы у тебя эта гадость в ноге целые сутки квасилась?! Нет, жди меня, я скоро вернусь.
– Хорошо.
Санлайт кивнула и взялась за рисунок.
– Так, стоп, Лучик, ты чего это удумала? – снова остановилась медик.
– Рисовать.
– Никаких рисовать, тебе эту ногу вообще напрягать нельзя сейчас! Убери сейчас же карандаши и пока не обработаем, даже не вздумай за них браться. А еще лучше вообще пока повремени с этим делом, пока лучше не станет. Договорились?
– Но мне совсем чуть-чуть осталось! – запротестовала кобылка.
– Вот вылечим, и дорисуешь как раз, – строго ответила медсестра.
– Ну, пожалуйста, – не унималась пони, – Я аккуратно буду. Мне ведь только доделать!
– Нет, Лучик. Пойми, это ради твоего блага.
Пони надула губки, но спорить не стала. Карандаш отправился под подушку. Миссис Донат одобрительно кивнула, но потом вдруг развернулась и снова подошла к койке Санлайт.
– Так, давай, чтобы тебя не искушать, я все-таки уберу всё это дело подальше…
Она забрала и то, что лежало под подушкой, и то, что было на тумбочке, и на полу. У Санлайт было много рисунков, которые она под настроение рисовала и дорисовывала. Когда же дошла очередь до того, который был у пони в копытцах, миссис Донат посмотрела на него и почему-то вздрогнула, как будто бы её ударило током.
– Это как ты… – только и сумели выговорить медсестра, а затем сделала два шага назад и бухнулась на соседнюю койку. Глаза её смотрели прямо на рисунок. Она побледнела и, кажется, немного подрагивала.
– С вами все в порядке, миссис Донат? – обеспокоенно спросила Санлайт.
– Лучик. Как ты это узнала? Откуда?
– Вы из-за рисунка? – испугалась она, поняв, что к чему, – Простите, я сначала хотела дорисовать его, а уже потом вам дарить. Не похоже получилось? Это ранний набросок, тут еще плохо видно. Я лучше сделаю!
– Откуда?!
– Откуда? Из карточек больничных. Я на них случайно наткнулась однажды и захотела их нарисовать. Это ведь ваши родные, верно? Что с вами, миссис Донат, вам плохо?
Она не ответила. Долго смотрела на изображение, а потом прикрыла лицо копытом и затряслась. Конечно, это был плач. Плач, который она очень хотела скрыть, но под напором эмоций была не в состоянии это сделать. Остальные обитатели палаты решили ничего не говорить по этому поводу, а просто молча наблюдали за происходящим.
Так прошло около пяти минут. Иногда миссис Донат успокаивалась и будто бы хотела что-то сказать, но затем снова начинала плакать. Непонятно, как простой рисунок мог вызвать столько чувств в этой, казалось бы, бессердечной и вечно всем недовольной пони, но выглядела она совершенно разбитой.
– Может, вы позволите мне его закончить, миссис Донат? – осторожно предложила маленькая пони, – Я сделаю его лучше. Вам понравится.
Она еще некоторое время посидела молча, а потом все-таки ответила:
– Не надо, Лучик. Ничего с ним не делай. Нет, лучше… Лучик, я не просила тебя о таком раньше, но, пожалуйста, порви его. Ты сможешь?
– Порвать?! – ахнула кобылка.
– Да, – кивнула Донат, – Я прошу, чтобы ты это сделала. Уничтожь этот рисунок.
– Но почему? Разве так плохо вышло? Я старалась сделать их максимально похожими, как на фотографиях. Думала, вам понравится.
– Мне и так нравится, Лучик. И у тебя очень хорошо получилось, очень похоже, просто… Я не могу смотреть им в глаза, – слезы вновь наполнили её веки, – Я этого не заслуживаю!
Медик вновь разрыдалась. Странно было наблюдать за её мучениями. Тимм вообще тяжело понимала проявление такой чувственности, а потому ощущала себя немного лишней в этой палате. Миссис Донат пристально смотрела на изображение и одновременно с этим постоянно пыталась отвернуть его от себя. То нервно комкала, то вдруг испуганно расправляла вновь, как будто бы боялась навредить тем, кто был на нем изображен.
– Расскажите мне, что с ними произошло, – произнесла Санлайт, – Вам станет легче, если вы разделите этот груз с кем-то.
Первое время реакции не было. Старшая медсестра ничего не говорила, а продолжала монотонно совершать одни и те же действия, раз за разом всхлипывая и утирая слезы. Но в какой-то момент она успокоилась. Взгляд её стал каким-то отрешенным, пустым, и бессмысленно замер где-то у дальней стены. Она готова была говорить:
– Всё началось в тридцать пятом году, Лучик, когда разработанный пару лет назад «элексир аликорнов» запустили в массовое производство. Конечно, у многих еще оставались сомнения относительно вреда для здоровья, однако времени для более длительных исследований не оставалось. Мы оба работали на электростанции: я в качестве диспетчера, а мой муж Таланхорн, как и другие единороги, в качестве двигательной силы основного генератора. Сумасшедшая нагрузка. Они работали на измор, часто травмировались от перегрузки и даже гибли. Все это прекрасно видели, а потому, когда это «Эквестрийское Чудо» появилось на прилавках магазинов, мы были в восторге. Приняв его любому единорогу можно было на целый день обратиться в настоящего аликорна. Бессмертного и могущественного, как целая армия обычных единорогов. В тот год Эквестрия действительно расцвела. Любые задачи, с которыми эквестрийцы едва справлялись до этого, теперь стали по силам даже ребенку. По телевизору только и трезвонили что об элексире… И каждый уверял, что принцесса Твайлайт лично испытывала его на себе, а потому гарантирует его безопасность. И в течение года всё действительно было прекрасно. Из побочных эффектов только то, что принятие формы единорога порой затягивалось и происходило не сразу, в результате чего пони мог оставаться аликорном еще день или два. Но разве это кого-то волновало в тот момент? Да если и волновало, то никому до этого не было дела, ведь рабочие единороги обязаны были принимать его перед тем, как идти на смену. Поэтому Таланхорн одним из первых столкнулся с тем, что превращение обратно в какой-то момент произошло не полностью. Вернее, остались небольшие шишки в тех местах, где находились крылья. Тогда он и попал в больницу, – миссис Донат шмыгнула носом, – Он, а через две недели и моя старшая дочка Грэйп. У неё появилась шишка на шее после превращения. Просто, она тоже пила его. Много. Студенты в академии магии регулярно употребляли элексир во время практических занятий. Да и после тоже – они же дети, им всегда хотелось повыделываться перед сверстниками.
Взгляд немолодой кобылицы опустился на рисунок.
– За то они и поплатились. Похожие симптомы проявились у многих, но никто не знал, что делать с этими «остаточными явлениями», а потому доктора просто поставили всех обратившихся на щадящую диету и запретили им принимать элексир. Временно. Все думали, что можно просто подождать, и превращение завершится.
Ненадолго миссис Донат замолчала, кажется, чтобы собраться с мыслями. Или просто отдохнуть, перед тем, как перейти к более тяжелому фрагменту своего повествования.
– Так прошло еще дней десять, а потом начался настоящий хаос. Единороги стали поступать в больницы целыми партиями, каждый день. Как будто бы сработал какой-то счетчик. У одних опухоли сразу были огромными и быстро прогрессировали, у других – совсем маленькими, но все равно вызывающими дискомфорт. Да, к этому моменту врачи уже определились с названием и называли их опухолями или новообразованиями, а не просто «аликорньей хворью», но при этом все всё еще рассчитывали, что это не на долго. Но со временем становилось только хуже. Я с утра до вечера сидела в палате Таланхорна. Начавшись на «крыльях» опухоль вскоре распространилась и на позвоночник, на ребра. Через месяц внутренние органы тоже стали преображаться под действием этой гадости. Он очень страдал и даже не мог подняться с кровати. Это было ужасное зрелище. Доктора говорили, что это злокачественная опухоль, не какая-то волшебная, а вполне обыкновенная саркома, но сделать с ней они ничего не могли. Дело в том, что опухоль была, если можно так выразиться, частью того аликорна, в которого он обращался. А аликорны – это не простые существа, вроде морских пони или киринов. Аликорны – это демируги. Могучие, бессмертные и неуязвимые практически ко всем известным веществам и воздействиям, а потому что бы врачи ни пытались с ней делать – ничего не помогало. Ни облучения, ни химические препараты, ни магическое воздействие – их организм блокировал всё. И что еще хуже единорог с течением времени получал все эти свойства обратно. Он как бы превращался в аликорна, но в каком-то безумном, хаотичном порядке. Его магическая сила росла ежесекундно, а тело вновь становилось бессмертным. Это происходило со всеми, и с Таланхорном в том числе. Он очень мучился, но из-за проклятого бессмертия мучения его не могли закончиться. А еще через месяц начали происходить первые случаи психических взрывов. Это когда измученный от постоянной боли аликорн уже не мог адекватно воспринимать реальность и случайно создавал вокруг себя всеразрушающий взрыв. Всякий раз это приводило к огромным жертвам, а потому Принцесса Старлайт – Твайлайт Спаркл в этот момент занималась снабжением «Согревающего Очага» и понятия не имела, что началось в её государстве, – приняла решение отправить всех единорогов, опухоли которых уже начали распространять метастазы, в отдельные полевые лагеря, далеко за городской чертой. Туда, где они не могли навредить окружающим. И конечно Таланхорн попал в их число. Мы расстались с ним и больше я его никогда не видела. А спустя еще месяца два, выяснилось, что идея с полевыми лагерями потерпела крах, потому что взрывы происходили там один за другим. Больные сильно нервничали из-за переездов, и это не могло не приводить к авариям. Много медиков, которые отправились туда, погибли. Там же погибла и большая часть армии, и даже сама Принцесса Каденс с дочерью.
– Армия? – удивилась Санлайт, – А зачем в лагерях была нужна армия?
– Солдаты-единороги пытались сдерживать психические взрывы больных аликорнов. Кажется для этого. Но их защитные чары не способны были совладать с такой мощью, не помогла даже сила Богини Любви, – миссис Донат вздохнула, – Да, там мы потеряли очень многих, но в Эквестрии оставалось еще больше тех, у кого ситуация была не настолько плачевной. Таких, как моя Грейп. Её опухоль росла очень медленно, и это вселяло надежду. Да и госпиталь, который пришел на смену обычной больнице в 35-м, был оборудован куда серьезней. Этот госпиталь, в котором мы сейчас находимся, его создали специально для лечения зараженных веществом RN-12. Толстые стены, успокаивающая музыка, постоянный контроль психических возмущений и строгие протоколы работы с больными. Доктор Теннер и Доктор Мартер учли все ошибки полевого содержания больных и лично руководили созданием этого комплекса. Это выглядело как новая надежда для тех единорогов, кто еще мог быть спасен. Их выступление очень вдохновило меня. Они выглядели как настоящие профессионалы своего дела, готовые бросить вызов новой напасти Эквестрии и встретить её лицом. Молодые, умные и смелые. Как только госпиталь открыли, я оставила свою работу диспетчера и перевелась сюда. Простой медсестрой, под начало доктора Теннера. Потеряв мужа, я поклялась, что сделаю все возможное, чтобы не потерять еще и дочь. Я всегда была рядом с Грэйп. Каждую свободную минуту я сидела рядом и поддерживала её. Я очень надеялась, что все пойдет на лад, но спустя какое-то время меня ждало новое горе. Опухоли появились у моей маленькой Лайм. Совсем небольшие, но сразу несколько. Её тоже положили в больницу. А на следующий день, по рекомендации доктора Теннера, туда же забрали и самую младшую мою дочь Черри. У неё ничего не было, но в разговоре с ним она призналась, что однажды употребляла «элексир аликорнов» вместе с сестрой. После этого я перестала ходить домой и стала жить в ординаторской, только чтобы не оставлять их одних. Началась бесконечная, томительная вечность проб и ошибок. Больше года мы бились с этой болезнью. Пробовали десятки, если не сотни, различных методик. Резали, кололи, облучали, растирали… но все без толку. На моих глазах состояние моих дочерей становилось всё хуже и хуже. Улыбки, стали усталыми, а позже и навсегда исчезли с их лиц. Их место заняла гримаса боли.
Миссис Донат вновь замолчала, чтобы собраться с силами. На минуту она вернулась из своих воспоминаний и встретилась взглядом с Санлайт и, увидев в её глаза понимание, продолжила:
– И самым ужасным было то, Лучик, что я ничем, совсем ничем не могла им помочь. Я была настолько поглощена этими мыслями, что ни падение Кантерлота, ни прекращение работы администрации, ни даже новый голод, связанный с гибелью большинства единорогов – меня уже не волновали. Я жила госпиталем. Я готова была на все, лишь бы моим дочкам стало лучше. И единственными, кто мог мне помочь в этом деле, были доктор Теннер и доктор Мартер. От них зависела судьба моих дочерей и поэтому я боготворила их, правда, за это время от их пыла и былой уверенности практически ничего не осталось. Как и другие, они были подавлены. Особенно доктор Мартер, ведь в отличие от Теннера, который всегда оставался прагматиком, Мартер был идеалистом и, как и я, искренне верил, что если долго пытаться, то можно свернуть горы. Он верил, что нельзя опускать копыта. В результате, когда доктор Теннер представил ему летом 1937-го года свой метод решения проблемы с аликорнами, между ними произошел серьезный конфликт. Я присутствовала при этом разговоре, но еще не до конца понимала, что это за устройство. Теннер, совместно с главой местного трубопрокатного завода Оуэллом изобрели устройство, способное… эм, способное переводить аликорнов в «неспособное к самовосстановлению состояние».
– Вы имеете в виду убивать их? – удивилась пони.
– Убить их невозможно, но… – подумал, миссис Донат кивнула, – Да, наверное, это можно было считать убийством. Для нас же, внедрение этого устройства означало, что их идея бороться с болезнью до победного конца провалилась. Теннер сдался и вместо того, чтобы искать спасение аликорнов от их напасти, нашел спасение Эквестрии от аликорнов. Я не могу его за это судить. Теннер никогда не отличался добросердечностью, но Мартер не смог с этим смириться. При всех он набросился на него, а когда его оттащили в сторону медбратья, проклял весь этот город и покинул госпиталь.
– А что сейчас с доктором Мартером? – поинтересовалась Санлайт, – Я знаю многих докторов, но о таком никогда раньше не слышала.
– О нем мало что известно, Лучик. Поговаривали, что он создал какую-то лабораторию в черте города. «Лаборатория №3» или как-то так, где продолжал заниматься поиском лекарства. Но вряд ли его исследования к чему-то привели. Кажется, он сошел с ума еще в тридцать седьмом.
– Ого. Но почему?
– Потому что Мартер хотел всех спасти. Для этого он работал и отдавал всего себя медицине. И поэтому он воспринял появление этого устройства как свое личное поражение, а каждую загубленную в нем душу – результатом своей некомпетентности.
– А что, этот прибор действительно настолько ужасен?
– Не то слово, Лучик. Как только Мартер ушел и госпиталя, доктор Теннер принялся за ежедневные сортировки больных аликорнов. Для освобождения коек всех бесперспективных больных отправляли на «деструктуризацию», чтобы не доводить их состояние до агонии, во время которой больные начинают представлять наибольшую угрозу для окружающих. Их просто собирали и увозили на завод. Кому-то посмелее сразу говорили правду, других – обманывали, чтобы не создавать излишнее напряжение. Там их заводили в одну из больших сферических камер из прочного металла, усиленного какими-то поглощающими магию материалами, а после закрывали и включали устройство. Даже боюсь представить, что там с ними происходило, но спустя какое-то время прибор выдавал емкость грязной кроваво-красной жижи, которую затем относили в крематоры и сжигали. Это было самое страшное время практически для всех наших сотрудников. Мы все пришли сюда, чтобы помочь своим друзьям и близким, но мало кто ожидал, что всё закончится тем, что мы сами же будем заниматься их уничтожением. Я до сих пор вспоминаю об этом, как о страшном сне. Сначала «деструктуризацию» назначили моей Грэйп. Она уже очень плохо выглядела к этому времени, сильно страдала, но я все равно не могла смириться с мыслью, что всё кончено. Теннер разрешил мне не участвовать в процессе, но… Но как я могла оставить её одну в последние минуты её жизни?! Я ехала вместе с ней в машине до самого завода. Рассказывала про новый метод лечения «аликорньей хвори», подбадривала её, чувствуя как сама при этом опустошаюсь. Я ненавидела каждое слово, которое я ей говорила. Я лично довела её до этой темной сферической камеры, а когда она посмотрела на меня в последний раз, я соврала ей, сказав, что «всё будет хорошо»…
– А дальше что было? – спросила Санлайт, видя, что пауза слишком затянулась.
– Камеру закрыли. Нажали кнопку. Несколько раз слышался сильный глухой удар, а сквозь небольшие бронированные иллюминаторы можно было видеть отсветы ярких магических вспышек. А затем было только жужжание моторов и валов-измельчителей, которые… Сделали так, что организм Грейп не смог самовосстановиться.
– И много аликорнов прошло через это?
– Много, Лучик. Каждый день мы возили их туда. С этого момента даже лечение их превратилось в какой-то фарс, ведь все процедуры, которые производились с поступающими в больницу пациентами, уже изначально не были направлены на то, чтобы излечить их. Их просто группировали и держали в палатах, наблюдая, как их организм покрывается наростами. Мы больше не пробовали новые методы, лекарства. Мы просто изолировали, а потом перерабатывали. Со временем очередь дошла и до Лайм Донат, и даже до Черри. И я каждый раз была с ними и сама вела их к погибели. И каждый раз они смотрели на меня, а я делала вид, что у нас всё будет хорошо. Я помню их лица, там, в камере. Я помню их слепую веру в то, что я говорю им правду, ведь мать не может, – не способна, – причинить вред своим детям… Я предала их и поэтому я не имею больше права смотреть им в глаза!
Миссис Донат вновь начала плакать. В этот раз её никто не торопил и не задавал вопросы. Санлайт дала ей время выплакаться. Хотя, вероятно, ей и самой было о чем подумать. Она тоже выглядела немного потерянной.
– Миссис Донат, а эти приборы они… до сих пор работают, верно? – осторожно спросила пони.
– Не все. В какой-то момент глава города, которым к этому моменту стал сам Оуэлл, решил не тратить больше времени на ожидание, а просто скорее переработать как можно больше больных единорогов в городе и окрестных поселениях. Очевидно, это было связано с тем, что проблема с мутантами-твайликорнами превратилась в самую большую напасть Эквестрии за всю её историю. Их нужно было куда-то девать. И поэтому перед Теннером и всеми нами поставили задачу уже не принимать больных, но собирать их. В городе и за его пределами. Безумная идея, которая не могла закончиться хорошо. В таком режиме мы проработали очень недолго. Несколько больших аварий: в городе, на заводе, и прямо здесь – в больнице, и Теннер распорядился свернуть проект полностью, а оставшихся на попечении единорогов выписать. Проект прекратил свое существование, а из шести агрегатов для «деструктуризации» остался всего один, да и тот – с повреждениями.
– Но, тем не менее, он используется.
– Да. Лет 10 назад Оуэлл снова наведался в наш госпиталь, когда городская электростанция окончательно вышла из строя и грифоны подключили нас к своей. Я точно не знаю, о чем они с доктором Теннером договорились, но после этого случая работники завода стали регулярно приезжать к нам за больными пони. Это стало своеобразной платой за электроэнергию. Грифонам нужна была еда, а нам – энергия.
– Получается, больных теперь не просто убивают, но перерабатывают на мясо? – глаза пони расширились, – Это вот зачем сюда приезжают пони в черных робах!?
– Только бесперспективных, Лучик. Они забирают только бесперспективных и только с дозволения Теннера!
– Вот именно! Таких, как я. О, Боги, меня съедят…
– Что? Нет, конечно! И даже не думай об этом!
– Но почему? Мне ведь действительно не становится лучше! Рано или поздно вы устанете со мной возиться и тогда…
– Пусть попробуют тебя хоть копытом тронуть, Лучик, я им ноги повырываю! – гневно перебила её медсестра, – Я защищу тебя от них. И Ралкин защитит. Да здесь вся больница костьми ляжет, но не даст тебя в обиду! – видя, как она напугана, миссис Донат пересела к Санлайт и бережно обняла её, – Ничего не бойся, дорогая. Всё будет хорошо.
«То же самое вы говорили своим дочерям, когда отправляли их на смерть, если я правильно помню, – беззвучно заметила Тимм, едва удержавшись от того, чтобы не сказать это вслух.
Миссис Донат еще долго сидела рядом с Санлайт, прижав её к себе как родного ребенка. На присутствие в палате Тимм она даже не обратила внимания. Так, собственно было и лучше. Она услышала все что хотела. Вряд ли Тимм сама могла бы так разговорить миссис Донат, без помощи своей соседки по палате.
Теперь выходило, что Теннер – убийца? А что на счет остальных докторов, они ведь тоже в этом замешаны? И эта фабрика… И грифоны…
Было над чем подумать.
В какой-то момент Тимм вдруг заметила странные пульсации, как будто бы у неё снова помутилось в голове, или…
«Звонок от Тиммерлин!?» – пришло внезапное осознание.
Молниеносно вскочив с кровати, Тимм поспешила к выходу.
– Я в туалет! – бросила она и кошкой выскочила за дверь.
Оставить их наедине, в любом случае, было хорошей идеей.