Саморазрушение
Гленмор
Я просыпаюсь за несколько секунд до звонка будильника. Кровать холоднее, чем могла бы быть и, к тому же, слишком плоская. Под простынями, рядом со мной, никого нет, никакого пони, чей вес заставил бы прогнуться жесткую поверхность дешевого матраса, а меня – прильнуть ближе. К моей спине прижимался бы какой-нибудь жеребец или кобылка, но я одна, и она мёрзнет.
Такое иногда случается. Распорядитель решает, что некоторые пони, живущие в посёлке, должны провести эту ночь в одиночестве, и вместо того, чтобы по воле жребия образовать пары, мы остаёмся предоставлены сами себе. В одни из таких ночей я отправляюсь на поиски такого же несчастного и дарю себе то, что не дал мне посёлок. Но остальные одинокие ночи заканчиваются как эта, и я просыпаюсь одна, и рядом нет никого, чьё тепло помогло бы задержать моё саморазрушение.
Это не так уж плохо. Но немного зябко, и я укрываюсь с головой, пока чувство тревоги не оставляет меня.
Так или иначе, я просыпаюсь. Дальнейшее уже не столь интересно.
— Гленмор!
Распорядитель называет моё имя и с улыбкой смотрит, как я подхожу. Я одна из последних, и как только она отпустит оставшихся, на несколько следующих часов её труды будут окончены. Она достойна этого отдыха: распорядитель, это пони, встающий утром раньше всех и проводящий долгие предрассветные часы, распределяя профессии, семьи и дома́ между жителями посёлка.
— Доброе утро, Шэми, — говорю я, — есть для меня что-нибудь подходящее?
— Может быть.
Она проводит кончиком копытца вдоль строки с моим именем:
— А! Сегодня у тебя выходной.
Я вздрагиваю:
— Дай угадаю…
Она кивает и слегка улыбается:
— Да, ты завтрашний распорядитель. Извини.
Я махаю копытцем:
— Ничего. Несколько раз мне уже приходилось им быть. Да и здорово получить дополнительный выходной.
Этот выходной – традиция. Нет работы тяжелее, чем у распорядителя. Сотни пони, живущих в посёлке, делают всё возможное, чтобы наша храбрая маленькая община функционировала нормально, но неизбежно возникают всевозможные проблемы. Некоторые из них разрешает мэр, но всё, что касается будущих распределений – забота распорядителя и её жребия. Она – единственная пони в посёлке, кто меняет нас, решает, кто мы есть и что мы делаем. В её копытце – все наши жизни.
Шэми, расчёсывая гриву, убирает с лица непослушную прядь.
— Думаю, я пойду сейчас домой и завалюсь на несколько часов. В первый раз, понимаешь?
— Ты молодец. А вторая половина дня будет гораздо легче.
После обеда Шэми обойдет весь посёлок, раздавая указания насчёт конца дня. Распорядитель никогда не говорит пони, кто будет их новым супругом или супругой – они должны обнаружить это сами, придя вечером домой.
— Рада это слышать.
Шэми кивком подзывает двух пони, ожидающих назначения. Я стою с терпением той, у кого впереди целый свободный день.
— Итак, что-нибудь планируешь?
— Может быть.
Я вспоминаю тот день, когда у меня последний раз был выходной.
— Уверена, я что-нибудь придумаю.
Универсальный магазин нашего посёлка необычайно разнообразен. Он и должен быть таким. Пони, живущие здесь, собрались со всей Эквестрии, а взять с собой они могли лишь что-то одно, да и то – на память. И больше никакого багажа, собственности, сувениров, безделушек или мебели. Это запрещено.
Каждый дом в посёлке хорошо укомплектован всем, что необходимо пони для жизни и даже кое-чем ещё. Пожитки, накапливающиеся в жилищах – произведения искусства, одежда, кухонная утварь – каждое утро остаются позади, стоит лишь их владельцам покинуть свои дома. Этот скарб медленно скапливается до тех пор, пока раз в месяц весь посёлок не устраивает себе выходной, чтобы выкинуть его прочь и вернуть свои жилища в первоначальное состояние. В этом помогают даже жеребята, несмотря на то, что как раз они-то постоянно живут в своих домах. Меняются только их родители.
Весь этот мусор нужно куда-то девать. Просто сжечь было бы слишком расточительно, и вместо этого, он в итоге оказывается в, не к месту кем-то так названном, «универсальном магазине». С годами он стал чем-то вроде кровного родственника товарного склада, забитого всевозможным добром. Но в течение месяца он потихоньку пустеет, так как пони выкупают назад свои пожитки, лишь для того, чтобы однажды утром снова оставить их в чужом доме.
Именно в этот магазин я и направляюсь. Помахав продавцу, я сразу прохожу к прилавку.
Моя концертная скрипка там же, где и всегда. Ни один пони в городе никогда даже не прикасался к ней, несмотря на то, что три фольклорные скрипки, стоящие позади неё, выглядят так, будто их никогда не выпускали из копыт. Строго говоря, между ними нет особой разницы, разве что моя ещё хранит тёплый лаковый отблеск, а другие поблёкли и вытерлись почти до голого дерева. Некоторое время я смотрю на них, вспоминая, когда в нашем посёлке последний раз устраивали настоящий концерт, затем пожимаю плечами и беру свой инструмент и смычок.
Продавец почти не смотрит на меня из-под своего журнала, когда я, удаляясь, бросаю несколько бит на прилавок.
Я устраиваюсь в городском сквере позади старого фонтана, когда-то струящегося водой, но теперь заросшего грязью и цветущими растениями. Нет такого назначения для жителей посёлка – ухаживать за этим импровизированным садом, но каждую неделю или около того, проходя мимо я вижу его выровненным и подстриженным, с новыми цветами, посаженными вместо отцветших. Хобби каких-то неизвестных пони, слабое эхо их прошлой жизни, как для меня – музыка.
На то, чтобы настроить скрипку и проиграть на ней несколько основных гамм, уходит около часа. Когда-то я была виртуозом, но годы, проведённые в посёлке, притупили мой талант. Сейчас это лишь останки того, что я взрастила, ещё будучи юной кобылкой. Его достаточно, чтобы играть на улице, но в концертные залы Филлидельфии меня вряд ли когда-нибудь пригласят.
Впрочем, оно и к лучшему. Это чувство взаимно.
Чтобы разогреться, я играю по памяти несколько медленных этюдов. Эти песни больше похожи на упражнения, чем на настоящее искусство, но и их достаточно для того, чтобы проходящие мимо пони начали останавливаться. Большинство из них не имеют никакого представления о музыкальной культуре, но и они могут оценить мастерство исполнения. Некоторые из них даже улыбаются, следуя мимо меня по своим делам.
Я играю более сложный вальс, и уже на полпути к окончанию, замечаю небесно-голубую кобылку, присевшую в нескольких метрах от меня. Она старше, чем я, вокруг глаз у неё едва заметные морщинки. Но её улыбка будто снимает с её плеч груз прожитых лет. Я улыбаюсь в ответ и заканчиваю вальс на несколько тактов раньше.
— Доброе утро, Хайаннис, только не говори, что у тебя тоже выходной.
— Я работаю кассиром в банке, — отвечает она, — но сейчас обеденный перерыв, если ты не в курсе.
Я оглядываю сквер, удивляясь количеству пони. Многие из них расположились у фонтана, держа в копытах пакетики с едой, наслаждаясь тёплым весенним воздухом и моим импровизированным концертом. Оказывается, совершенно незаметно для меня, подкрался полдень.
— Ну, это объясняет, почему я так проголодалась, — говорю я.
Из своих седельных сумок Хайаннис выуживает пару яблок и протягивает одно из них мне. Мы мирно хрустим ими, не обращая внимания на сок, обильно стекающий по подбородкам. Даже единороги, такие как Хайаннис, научились не замечать подобные пустяки, прожив несколько лет в обществе, состоящем, в основном, из земных пони.
— Ну, — наконец говорит она, — получилось?
Я качаю головой:
— Ещё нет.
Она придвигается вплотную, тесно прижимаясь своим боком, и обнимает меня за плечи:
— Прости. Ты виделась с врачом?
— На следующей неделе.
Сегодня вечером, где-то среди всяких, уже моих бумаг, я откопаю маленькое распоряжение от Шэми, гласящее, что у меня есть право на посещение Кедрвилля, цель – визит к врачу. В нашем посёлке нет собственного доктора. Мы не настолько глупы, чтобы включить эту профессию в ежедневную рулетку. Вместо этого, мы сами едем к нему или доверяемся нескольким бывшим солдатам, ещё сохранившим медицинские навыки. Они присоединились к нам после какого-то военного конфликта.
Хайаннис кивает головой:
— Думаю, он скажет тебе, что в этом нет ничего страшного и посоветует стараться дальше. У меня годы ушли на то, чтобы забеременеть третьим.
Я пытаюсь улыбнуться ей. Знаю, она хочет меня обнадёжить, и я должна была успокоиться после её слов. Вместо этого, меня бросает в дрожь, и я вспоминаю одну очень простую, но страшную истину – у всех пони, прибывающих в посёлок, имеется на это веская причина.
У Хайаннис всего один жеребёнок.
Я играю на скрипке ещё несколько часов, и мое хорошее настроение потихоньку возвращается. Не в последнюю очередь благодаря улыбкам пони, слушающим мою музыку. Напоминание о прошедших днях.
Шэми находит меня, когда солнце начинает медленно клониться к горам. У неё пара холщовых седельных сумок, свисающих по бокам. Она отстёгивает их, и со вздохом облегчения опускает на землю рядом со мной.
— Вот, это всё твоё, — говорит она, — уффф, да чтоб ещё хоть раз...
— Не говори так, а то сглазишь.
Весь наш посёлок верит, что если вслух скверно отозваться о своей сегодняшней работе, то завтра обязательно её же и получишь.
— Подумаешь! У меня завтра выходной. Это уже внесено во все бумаги.
Шэми крутит шеей, пока она не щёлкает, затем издаёт лёгкий стон:
— Ох, так-то лучше.
Я водружаю на себя сумки и начинаю упаковывать скрипку.
— Попроси своего мужа сделать массаж спины. Это поможет, — говорит бывший распорядитель.
— Хм, ужин, массаж, сон. Практически готовый план.
Она трётся щекой о мою́:
— Прости за завтрашний день, за то, что взвалила всё это на тебя.
Я дружелюбно тыкаюсь в неё носом:
— Ну кто-то же должен. Немного отдохни, а завтра мы снова увидимся.
Я прихожу в своё новое жилище и вываливаю содержимое сумок на стол в кабинете. Дом распорядителя больше, чем большинство других, с дополнительной комнатой, хранящей тысячи бумаг, которые и позволяют посёлку нормально функционировать. Папки, заполненные документами за целые десятилетия, выстроились вдоль стен. Там, где-то среди них, и моя́, с именем и кьютимаркой на обложке.
Некоторые пони, избранные распорядителями, часами копаются в архивах. Этакое подглядывание за прошлой жизнью своих друзей и соседей. Все детали, которые когда-то делали нас особенными и уникальными, ныне оставлены позади и забыты, их следы остались лишь в смутных глубинах нашей увядающей памяти и бумагах вокруг меня.
Да, это может увлечь.
Но я никогда не проявляла подобного интереса. Оставляю папки позади и отправляюсь на кухню готовить ужин.
К возвращению из школы моего нового сына, Сэфрон Ларка, я почти закончила с картофельной запеканкой. Он обнимает меня и шустро убегает наверх – делать уроки. По какой-то странной причине, это вызывает у меня чувство гордости.
Час спустя, ужин почти готов, я сижу за столом и слышу звук открывающейся двери. Сэфрон Ларк бежит приветствовать моего мужа, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть, кто он, гадая, узнаю ли я его?
Узнаю́, но смутно. Коричневая шёрстка, грива цвета дубовой коры, кьютимарка в виде снопа колосьев. Я подхожу ближе и целую его в щёку:
— Добро пожаловать домой… Баквит, верно? Как прошёл день?
— Неплохо.
Он нюхает воздух:
— Картофельная запеканка?
— Она самая. Надеюсь, ты не против?
Конечно, судя по его улыбке, он не против. Я зову Сэфрон Ларка, и мы все вместе садимся за стол, чтобы поужинать и узнать друг у друга, как прошёл день.
Уже поздно, я лежу поверх одеяла, с папкой, раскрытой передо мной. Мои копытца и губы запачканы чернилами, и я уже почти слышу, как подушка зовёт меня к себе. Баквит с Сэфрон Ларком: муж читает сыну сказку на ночь, и вот, уже второй раз за сутки, я в постели одна.
Но, к счастью, этот день ещё не закончился. Чуть скрипнув, открывается дверь, и Баквит, неслышно ступая, пересекает комнату. Он взбирается на кровать, отчего та ощутимо прогибается. У меня вырывается тихий стон, когда жеребец начинает игриво покусывать мою гриву, приводя разбежавшиеся прядки снова в порядок и попутно делая прекрасный массаж. Интересно, сегодняшний муж Шэми способен на что-то подобное?
— Ну что, это всё? — спрашивает он.
Его голос заглушает моя грива, но слова ещё можно разобрать.
— Может быть. Зависит от того, что ты имеешь в виду.
Я легонько дёргаю хвостом, на случай, если моей интонации недостаточно, чтобы показать, чего я хочу.
Как оказалось, Баквит понятлив. И внимателен. И нежен. Засыпая, я помечаю себе изменить одну строку в завтрашнем реестре назначений.
Надеюсь, ему понравится быть фермером.