Завершение стэйблриджских хроник
Глава 10. Знание - угроза
Ламия знакомится с закрытой частью комплекса Си-Хорс и с хозяйкой "оранжереи", доктором Еудженин.
Много раз Ламия видела дверь в «Оранжерею» глазами Скриптеда Свитча. Неоднократно она оказывалась перед нею во время ночных вылазок по комплексу «Си-Хорс». Успела изучить необычный дверной замок снаружи и изнутри. И даже, опираясь на знания Свитча, прикинуть пару способов, как обойти в нём цепи из витой серебрянки. Но, как оказалось, достаточно было лишь раз громко заявить о своём существовании – и дверь открылась сама.
Правда, выход из тени привёл и к менее желательным последствиям. Скриптед Свитч повёл себя в типично-истеричной манере. Несмотря на то, что большую часть дня он прекрасно контролировал своё тело, он не захотел, чтобы по ночам оно шаталось где попало. И фактически вынудил Краулинг Шейда посадить себя в изолятор под круглосуточное наблюдение нескольких бравых охранников. А просьбы доктора Еудженин наведаться в «Оранжерею» игнорировал, объясняя, что не покинет место, в котором Ламия ограничена хотя бы в свободе передвижений.
К счастью для некогда грозной особы, единорог обладал потребностями живого существа, одной из которых был сон. И пока Скриптед Свитч пребывал в глубоком забытьи, Ламия могла хоть что-то делать с его телом и своими желаниями. Единорог этот момент осознал, но придумал поистине идиотский метод решения – бодрствовать так долго, как это возможно. В результате период его беспамятства лишь растягивался, хотя и Ламия от контроля над утомлёнными мышцами и измотанной нервной системой удовольствия не получала.
В один из таких «моментов контроля» Ламии удалось через Шейда договориться о посещении «Оранжереи» ради знакомства с Еудженин, о которой она уже неоднократно слышала. Доктор, вроде как, имела на примете способ развести два разума по разным телам. И, если повезёт, могла невольно помочь Ламии вернуться к былому могуществу. В любом случае доктор заслуживала встречи, которая состоялась по ту сторону вечно запертой двери.
Лаборатория Еудженин располагалась близко к скальному основанию «Си-Хорс», в месте, откуда удалось пробурить рабочую шахту к бассейну с кристаллизитом. Судя по тому, как пёкся об «Оранжерее» Краулинг Шейд, проект превзошёл возлагавшиеся на него ожидания бэт-пони.
Когда округлый лифт достиг нижней части станции, группа пони – Ламию на прогулку взяли «всего лишь» в компании Шейда и восьми офицеров службы безопасности – продолжила путь по ровному, едва заметно понижавшемуся коридору. Угол наклона был незначительным, но всё же отличие от стандартных конструкций комплекса показалось Ламии необычным. Впрочем, её удивление сохранялось ровно до того момента, как она увидела доктора Еудженин, чей вид моментально прояснил определённые странности лаборатории. И тот факт, что единорожка не покидала своих апартаментов.
Пони, цвет шерсти которой из светло-сиреневого переходил в синий, передвигалась по лаборатории, используя лишь передние ноги. Задние были надёжно зафиксированы ремнями на ортопедической коляске, поскрипывание колёс которой сопровождало единорожку, куда бы она ни направилась. Насколько живо выглядели передние конечности, грудь и голова, украшенная напоминающей развесистый куст гривой двух оттенков розового, настолько омертвевшими казались тощие задние ноги и смотанный в клубочек хвост.
Еудженин была единственной правительницей странного, запрятанного под толщей воды уголка, где при искусственном освещении ухитрялись расти заботливо подвязываемые цитрусовые деревья. С весьма необычными цветами и плодами: на ветках каждого растения росло разом по несколько разных фруктов. Грядки, клумбы, кадки с деревьями выстраивались в ряды, как роты почётного караула, сопровождавшие посетителя от входа в лабораторию к закрытым дверям следующей секции. На этом пути имелось лишь одно ответвление – рабочий стол доктора Еудженин, стилизованный под низкое деревце с раскидистой кроной.
Хотя доктор, вроде как, настаивала на визите Ламии и оговаривала детали визита и время, при появлении гостей она даже не глянула в их сторону, сосредоточившись на текущем занятии. Единорожка изучала бумажные ленты с ломаными линиями, разбитыми на короткие отрезки тонкими штрихами-делениями, и переносила определённые фрагменты диаграмм в большую тетрадь с крупными клетками. Краулинг Шейд попытался оторвать её от насущных дел, негромко кашлянув. Последовавший ответ по температуре дал бы фору метели в Кристальной Империи. Во всяком случае, согласные в нём звучали твёрдо, как лёд.
— Вас так много, и вы производите так много шума, что и круглый дурак понял бы, что я осведомлена о вашем появлении. Ты, Шейд, очевидно, пытаешься избежать статуса «круглый дурак», уведомляя меня об этом дополнительно.
Бывший советник по науке сделал вид, будто всё сказанное относилось к какому-то иному Шейду, которых, понятное дело, в «Оранжерее» находилось штук десять.
— Ламия. Позвольте представить. Это доктор Еудженин.
Единорожка в инвалидной коляске, понимая, что продолжить работу ей всё равно не дадут, отложила инженерный карандаш. Без вздохов, без эмоциональных жестов. Словно просто переключилась из рабочего состояния в разговорное, что означало чуть более живую мимику и большее количество слов на единицу времени. После чего Еудженин ловко для своего состояния развернулась и приблизилась к Скриптеду Свитчу, в данный момент участвующему в разговоре лишь в качестве «морды».
— «Позвольте представить», – передразнила Еудженин бэт-пони. – Такое впечатление, будто кто-то может отказать в представлении. Конечно же, такого отказа не будет. Хотя суть представлений в том, что выдаётся совершенно отрывочная, недостаточная и неупорядоченная информация. И уважающие себя персоны вполне могли бы отказаться от подобной, не украшающей их, словесной церемонии.
Краулинг Шейд героически держался, всеми силами стараясь не спровоцировать новый двухминутный монолог. Теперь Ламия начала понимать, почему он так вздыхал, нажимая в лифте кнопку «вниз».
— Я говорю с личностью, которая называет себя Ламия? – осведомилась Еудженин, изучая стоящего перед ней жеребца.
— Ближайшие полтора часа так и есть, – произнёс «Скриптед Свитч».
— Мне и пяти минут хватит в данном случае, – резюмировала пони в коляске. – Начнём со столь любимого господином Шейдом ритуала. Представлюсь. – Единорожка указала на себя копытом. – Еудженин. Тридцать три года. Доктор. Степень научная. Область – садоводство и животноводство. Одна из специализаций. Особый талант – выведение видов с новыми параметрами. С целью улучшения породы. Эксперименты снискали неоднозначную оценку. Отсюда дистанцированность моих исследований от общеэквестрийской научной практики. – Еудженин говорила чётко и отрывисто, короткими предложениями, явно стараясь, чтобы у собеседника не осталось повода задать глупый вопрос. – Имею проблемы со здоровьем. Попытки вылечиться предпринимались неоднократно. Но если тебе кажется, что твоя бабушка советовала рецепт именно от этой хвори – расскажешь его в кабине лифта на обратном пути. Твоя жалость мне также не поможет. Советую по мере возможности игнорировать моё состояние. Это основы взаимного сотрудничества, если таковое будет.
— Впечатляет, – признала Ламия. – Я тоже могу расписать историю моих достижений минут на десять…
— О некоторых мне известно. Достаточно, чтобы составить представление о тебе. Собственно, именно поэтому я выделяю на разговор пять минут своего времени. – Единорожка отцепила часы от рейки своей коляски и взглянула на стрелки. – Четыре минуты.
— Вы так быстро предоставите мне новое тело?
Еудженин подняла брови, что при её эмоциональности тянуло на сдвиг континентов.
— А ты видишь здесь новое тело? – спросила она. – Нет, четырёх минут мне хватит, чтобы оценить саму возможность сотрудничества.
— Я думала, что вы намереваетесь провести эксперимент по переносу моего сознания. – Ламию начал раздражать высокомерно-саркастический тон пони-калеки. Усилием воли она подавила желание сообщить, что даже восемь обученных разумному применению силы пони кое-кого могут не спасти. – С этой целью вы связались со мной.
— Не надо определять за меня мои цели. – Еудженин откатилась обратно к столу, взяла тетрадь и, долистав до самой обложки, начала что-то записывать. – Дневник ведёшь? Советую начать, – произнесла доктор после отрицательного ответа. – Это упростит наше взаимопонимание. Скажи, Ламия, известно ли тебе, что такое магия?
Пони буквально замерла, ожидая ответа. Ответ задерживался, так как светло-каштановый единорог, выражая замешательство Ламии, повернул голову к бэт-пони. Краулинг Шейд безучастно сверлил взглядом пол и, кажется, радовался, что факт его существования в данный момент никого не волнует. Тогда Ламия решила ответить так, чтобы пони в коляске стало ясно, с каким существом она тут пытается обмениваться колкостями:
— Я могу творить невероятные по масштабности заклинания. Я уничтожала в прошлом целые города и государства. Я создавала новые формы жизни. Я могла управлять десятками умов. Я была самой страшной угрозой для нескольких держав и правителей…
— В общем, определения магии не знаем. Ясно, – черкнула строку в тетради Еудженин.
— Слушай, ты. – Ламия не выдержала, перешла на личностное общение. А заодно и сделала шаг к собеседнице. – Меня обучал колдовству сам Старсвирл. Я могу сотворить такие чары, которых ты в жизни не видела. Для меня уничтожить тебя – секундное дело. И единственная причина, почему это ещё не произошло, в твоём обещании перенести моё сознание. Если я пойму, что ты меня дурачишь…
Ламии не обязательно было иметь форму гигантской змеи, чтобы внушать страх. Ей хватало и меньшего – эмоциональной окраски речи, выбора слов, мимики, движений… У Краулинг Шейда по шкуре под деловым костюмом забегали мурашки. А пони-охранники напряглись, готовые прийти на помощь Еудженин, явно навлёкшей на себя неприятности.
Но среди разгорающегося эмоционального пожара доктор в коляске оставалась ледяной глыбой, айсбергом, о который бессильно разбивалась любая агрессия, любая ярость. Гневный взгляд Ламии словно натолкнулся на стену. Еудженин говорила одним своим видом: «Я многие годы наполовину парализована – не сотворишь ты ужасов, какие сделают мне хуже». И впервые за сотни лет взращённый из тёмной магии монстр оказался бессилен. И отступил.
— Понимание в твоём случае является ключевым моментом, – заметила Еудженин. – Потому что у меня нет сомнений, что я общаюсь с опаснейшим в мире существом… С невеждой.
Оставив собеседника растерянно и зло хлопать глазами, доктор развернулась и крикнула:
— Белла!
На зов из-за рядов кадок, цокая раздвоенными копытцами, прибежало маленькое и пушистое существо с белой кучерявой шерстью и чёрной мордочкой. Специалист в области зоологии определил бы его как карликовую овечку. А потом впал бы в ступор от того, насколько содержательная получилась беседа у домашнего питомца и доктора.
— Белла! Стакан лимонного сока принеси, – попросила Еудженин. Овечка начала двигать ушами, причём в этих движениях прослеживалась определённая система. – Нет, один, – ответила питомцу доктор. – Гости уже уходят.
— А мы что, всё обсудили? – снова включила наглость Ламия.
— Да, мне с тобой уже всё ясно. – Еудженин непринуждённо объехала «Скриптеда Свитча», чтобы оказаться рядом с бэт-пони. – Вот список литературы. Ей выдать. – После чего снова обратилась к Ламии: – Пока мы не начнём общаться на одном языке, нам разговаривать не о чем. Прощай. – Последовал очередной скоростной объезд, в конце которого единорожка подхватила магией стакан сока, который домашняя овечка принесла на подносе, крепившемся на её спине.
Ламия какое-то время смотрела на хозяйку «Оранжереи». В былые времена она бы не оставила от единорожки мокрого места. Или… Это казалось бывшей змее удивительным. Она не хотела причинять какой-либо вред Еудженин. Эта пони-загадка заслуживала вдумчивого подхода. Хотелось блеснуть эрудицией и просто проверить – есть ли под твёрдой внешней оболочкой способный радоваться разум.
— Хм, – услышала Ламия голос Шейда. – А у меня списочек короче был…
— Мне это не интересно, – произнесла пленённая телом Скриптеда Свитча личность.
Слова Еудженин глубоко задели обладающую тысячелетним жизненным опытом персону. Уж Ламия-то себя невеждой не считала. Напротив, пребывала в уверенности, что кое-кого в детстве мало таскали за хвост, обучая почтительности. Хотя, судя по состоянию доктора Еудженин – может быть, таскали слишком сильно.
В общем, пленница сознания светло-каштанового единорога решила, что при следующей встрече расставит приоритеты корректно и вынудит Еудженин прислушаться к её мнению. Для этого требовалось всего лишь усвоить содержание десятка книжек, рассказывающих о принципах сотворения заклинаний, специфике магических полей, истории развития эквестрийской чаротворческой мысли. Ламия вознамерилась вникнуть в эти, бесполезные с её точки зрения, детали как можно скорее. Ей даже удалось подключить к процессу Скриптеда Свитча – донести через подсознание идею, что, кроме чтения книг, в изоляторе заняться нечем. Что было полной правдой.
Процесс, начавшийся как унылое листание шелестящих страничек, постепенно обрёл вдумчивую неспешность и серьёзность. Ламия внезапно поймала себя на мысли, что заурядные для неё магические пассы являются весьма сложными по характеристикам действиями, что в них есть масса того, о чём разум древней колдуньи не подозревал. Это она и поспешила отметить в заведённом недавно дневнике – ещё одна уступка, продиктованная отсутствием свободы перемещения и прочими ограничениями изолятора.
Ламия помнила о своих былых деяниях. Как она волнами энергии разрушала крепостные стены. Как создавала разрывы в пространстве и притягивала звёзды с небес. Как парила над Кантерлотом на зачарованных крыльях. Как преобразовывала материю, живые и мёртвые организмы. Всё это казалось элементарными, повседневными занятиями. И всё это, согласно книгам, считалось процессами невероятной сложности. Банальное заклинание освещения, если начинать задумываться над преобразованиями биологической и соматической энергий в магию, оказывалось тончайшей процедурой, с которой природа оставляла далеко позади часовщиков и других мастеров ювелирной сборки.
Одних только формул Ламии пришлось выучить шесть. Две вычисляли объём требуемой для заклинания энергии тела – а заодно позволяли вычислить грань физического или психического истощения колдующего единорога. Третья формула устанавливала пропорцию для конкретного заклинания. Четвёртая определяла количество чар-заряда на каждое заклинание. Пятая позволяла узнать степень спиральных завихрений, влияющих на длительность действия магии. Шестая касалась времени действия магии на объект. И имела несколько вариаций с коэффициентами для объектов живой, неживой и уже зачарованной природы.
Первоначальный скептический настрой Ламии сменился на неподдельный интерес. Целые страницы дневника она посвящала расчётам, вычисляя, насколько могущественной она была в прошлом. В итоге Ламии пришлось сделать печальный вывод, что баснословные магические силы она получила из-за размеров тела и количества чешуек, проводящих чародейскую энергию, а не потому, что в облике рептилии её мозги работали намного эффективнее. Сейчас, поскольку она занимала меньше половины от сознания Скриптеда Свитча – и без того слабого физически и магически единорога, – её заклинания вообще превратились бы в «одно название».
Однако вся зубрёжка и постижение великих тайн колдовства, которые Ламия успела записать себе в плюсы, разбились о следующую встречу с Еудженин. Доктор всё так же бесстрастно черкала карандашом в тетради.
— Уяснила определение магии? – осведомилась она.
— Магия есть видимое излучение, оказывающее физическое воздействие на объекты окружающей среды, – процитировала учебник Ламия. – Это определение, которое считается основным. Могу привести и другие. А также рассказать про свойства магии. Про поляризацию. Про цветовой спектр. Про спиральные завихрения.
— О. Мы до уравнений Хайлайта добрались, – хмыкнула Еудженин. – Белла! Поищи ластик под столом, – потребовала доктор, когда её кудрявошерстистый питомец вылез из корзины с именной биркой.
— Милое существо, – заметила Ламия. – Можно спросить, откуда оно?
— Спросить можно, – в своей манере откликнулась Еудженин. – Получить ответ… Ладно, надо как-то поощрить твоё стремление изучать теорию. – Доктор забрала ластик, который отыскала под столом овечка. – Я расскажу про Беллу. Она уникальна. Я сама вырастила её. Путём манипуляций с биологическим кодом. Её кодом, её родителей, родителей её родителей. Среди всех своих братьев и сестёр Белла проявила наиболее высокие интеллектуальные способности. А маленький рост унаследовала от предыдущего поколения.
— То есть вы её специально такую сделали? – задумалась Ламия. Ей показалось, что она обнаружила общую склонность у себя и доктора.
— Белла создана в ходе эксперимента, выявляющего эффекты от изменения биокода. Сейчас я путём наблюдения определяю продолжительность её жизни. Это важно, так как многие родственники Беллы показали малую жизнеспособность. Если её тип биокода устойчив, появится смысл ставить схожие опыты над более развитыми организмами.
— Собираетесь менять биологический код сородичей?
— Они ничем не хуже овец, – ответила Еудженин, усиленно вымарывая что-то в тетради. – Хотя болтают много. Это недостаток. У Беллы поправлен рудиментацией голосовых связок… Но вообще, раз мой талант в том, чтобы формировать более совершенные организмы, будет глупо не попробовать вывести вечно живущих существ с неограниченной магической мощью. Без редукции физических возможностей.
В словах Еудженин не слышалось и тени неуверенности. Пони развивала мысль об опытах над своими сородичами так, словно обсуждала прожарку тостов. Ламия не помнила, чтобы со времён Старсвирла хоть у кого-то встречались подобные крамольные мысли.
— Позволю себе вставить ремарку, – прозвучало со стороны Краулинг Шейда. – Когда доктор Еудженин только начала публиковать статьи на тему искусственного отбора, ей пришло одно значимое предписание. Из Кантерлота. Доктора просили остановить исследования в этом направлении. Кантерлоту не нужны неуязвимые супер-единороги… А Дресседж Кьюр и я… – Бэт-пони запнулся, но продолжил: – посмотрели на исследование с другой стороны. Как на возможность создать универсальное лекарство. От всех болезней. Ради этого я приступил к созданию «Оранжереи»…
— Всё? Пустое бахвальство закончил? – тоном, температуру которого удалось бы измерить разве что лабораторным термометром, спросила Еудженин. – Спасибо! – Доктор, чьё настроение явно испортилось после исторической справки бэт-пони, снова выдрала страницу из тетради. – Так, Ламия. Тебе, чтобы общаться со мной, ещё многое предстоит усвоить. Вот. – Она показала новый список литературы, чуть короче предыдущего.
Во второй раз Ламия приняла домашнее задание куда спокойнее. Догадывалась, что могут быть и третий, и четвёртый разы. И надеялась, что они пройдут без ремарок Шейда и далеко от компании охранников, занятых, в основном, поиском спелых фруктов на деревьях «Оранжереи».
Изучение очередных тонкостей теоретической магии заняло у Ламии более двух недель. А всё потому, что Скриптед Свитч перестал усваивать информацию из академических пособий, и сознание единорога приносило больше путаницы, чем пользы. В итоге Ламия по ночам расчерчивала трёхмерную координатную сетку для представления магической ауры заклинания. Она искала ответ на вопрос, мучавший учёных Эквестрии не одно столетие.
Со времён Хэйкарта, Хайлайта и Индестриэла считалось, – и визуальные наблюдения служили тому доказательством, – что магия есть единое поле, которое распространяется в пространстве от заклинателя к заклинаемой материи. Рог формирует единую структуру, артефакт излучает единую структуру. И для простоты учёные умы считали магическую ауру неделимой, а потоки магической энергии фиксировали волнообразной функцией, применяя её также к артефактам для вычисления степени их «заряженности» и периода «распада потенциала». Обращаясь к своим воспоминаниям, Ламия соглашалась с мнениями видных учёных. Ведь она, будучи змеёй, присваивала чужую магию сразу и полностью. Она могла перехватить и использовать любое направленное на неё заклинание. Даже огромный по мощности выстрел из стэйблриджского оружия.
Однако следующая из книг начиналась с обширного списка экспериментов, по той или иной причине вышедших из-под контроля проводивших их учёных. И первым шло описание опыта, в ходе которого заклинание, ударившее по цели и оказавшее на неё ожидаемый эффект, не угасло, но распространило своё действие, пусть и в ослабленной форме, на соседние объекты. После этого целый коллектив светил от магической науки во главе с профессором Хэйсенбронком принялся изучать данное явление. В ходе планомерных исследований выяснилось, что единое магическое поле способно делиться на количество частей, кратное семи, причём каждый фрагмент заклинания нёс в себе ослабленный заряд чар, но демонстрировал меньшую стабильность. И Ламия снова не могла возразить против такой точки зрения – она отчётливо помнила, как разделяла имеющиеся магические силы и распределяла их по кристаллам, чтобы позже высвободить и использовать заряд или отдать его в качестве артефакта не умеющему колдовать существу, как она некогда поступила с Грифном.
Дневник начал заполняться вычислениями. И скоро другие записи в нём прекратились, что заставило Скриптеда Свитча подозревать вторую половину сознания в изобретении некоего шифра. Ламии на мнение тупой посредственности было плевать. Но она хотела как можно скорее обсудить неоднородность магии с Еудженин. Предчувствовала, что единорожка в коляске уже знает ответ или хотя бы подскажет направление поисков. Однако на все запросы о встрече «Оранжерея» отвечала молчанием. Тогда Ламия расписала на три листа свои размышления о принципах взаимодействия магических частей и том, какими характеристиками они могли бы обладать. После чего через охранников попросила передать работу Еудженин. На следующий день в изолятор передали записку со словами: «Ты готова».
И в этот раз доктор не позволила себе отклониться от привычного дела. Она всё так же каталась около стола, трепала тетрадь в клеточку и бросала короткие фразы ручной овечке. Белла к третьему появлению Ламии в теле Скриптеда Свитча пугалась уже не так сильно. Даже подошла и понюхала копыто, в то время как более разумные существа были заняты научным диспутом.
— Итак, вы оценили мои записи? – спросила Ламия.
— Автор этих записей мог бы не задавать очевидных и глупых вопросов, – произнесла пони в коляске. – Я их посмотрела, да. Иначе ты не смогла бы спуститься в «Оранжерею».
— Я хотела спросить, насколько мои рассуждения верны, – скорректировала вопрос Ламия.
— Понятия не имею, – в очередной раз озадачила собеседницу единорожка. Впрочем, на сей раз соизволила пояснить: – В науке нет единой точки зрения. Кто-то, как, например, Хоксер Мейк, возможно, признал бы ваши заметки близкими к истине. Кто-то, вроде профессора Дивота и его анонимного соавтора, разнёс бы вашу теорию в пух и прах. Сейчас идёт принципиальный спор за доминирующую позицию.
— И что, некому определить истину?
— Почему же, попытки установить истину предпринимаются постоянно. Так как в случае постижения сути магии откроется потенциальный путь к превращению «магия-материя-магия» с положительной отдачей. Это источник неиссякаемой энергии, между прочим. Но, если верить Дивоту, его существование невозможно. Так как он искал нуль-магию, то есть свободные неугасимые частицы поля, в Тартаре – единственном месте, где они могут существовать. Лично я считаю, что его эксперименты нельзя принимать за истину. Дивот не контролировал измерительные приборы, допускал другие ошибки. А выводы построил на основе домыслов. Если бы у меня появился шанс измерить кое-какие параметры в Тартаре… Но это пустое. – Еудженин немного потрепала лист тетради. – Я намеревалась рекомендовать тебе для прочтения свежайшие монографии и исследования, но, так как твоё мышление уже на нужном уровне, мы начнём с другого.
Единорожка вытащила отличавшийся белизной листок бумаги, который зоркий глаз Ламии отметил между страниц тетради ещё при первом посещении «Оранжереи».
— Прочти это, – велела доктор, протягивая лист.
Ламия ждала увидеть в тексте выдающиеся мысли, новый прорыв в теории магии. Но конструкция первой же фразы побудила её сжать зубы покрепче. То, что прятала в тетради Еудженин, казалось столь далёким от науки, что Ламия едва заставила себя добраться до последней точки.
«Магия есть море, создаваемое сознанием. Иногда, закрыв глаза, мы, единороги, чувствуем его прибой, чувствуем его шум. Потоками, подобными пролитой воде, мы направляем магию на исполнение наших желаний. Мы глядим на что-то, думаем о чём-то, и наш разум наполняется магической влагой, которая, двигаясь по рогу, нагревается до магического пара. Именно пар от нашей магии мы видим при сотворении заклинаний. Но жидкую магию мы узреть не можем, так как она существует лишь внутри нас. Как кровь и прочие жизненные жидкости. Но, в отличие от оных, магия существует, лишь покуда заклинатель жив, покуда живо его сознание. Поэтому во сне мы не творим заклинаний – наш разум не выделяет колдовскую жидкость. И то, что только единороги и аликорны способны заклинать, тоже поддаётся объяснению. Именно рог является тем единственным инструментом, способным нагреть магическую жидкость до пара. Никаким другим способом преобразовать её невозможно. И это значит лишь, что если такой способ получения магического пара будет когда-нибудь найден, то пегасы и земнопони также смогут творить чудеса».
— Безграмотное сочинение, – озвучила своё мнение Ламия.
— Подержи у себя. – Еудженин сочла очень важным оставить листок в копыте собеседницы несмотря на попытки той вернуть «сочинение» обратно. – Не буду скрывать секретов. Это переложенные на современный эквестрийский научные заметки Старсвирла Бородатого. Том первый из полного собрания сочинений. Могу назвать страницу и абзац, если нужно.
Светло-каштановый единорог хлопал глазами, в которых отражался белый лист с чёрными каракулями глупых утверждений. Любое другое существо в мире спокойно приняло бы пояснения Еудженин и продолжило бы дискуссию. Но Ламию прочитанное – и особенно сказанное – просто шокировало. Она гордилась тем, что её учил магии величайший заклинатель Эквестрии. Она была счастлива принять как должное его идеи и, невзирая на препятствия, воплощать их. Годами, веками. Тысячу лет и даже больше. И никогда Ламия не подвергала сомнению наставления Старсвирла. И не хотела это делать сейчас.
— Я тебе не верю. Это ты сама только что сочинила, – сказала Ламия, гоня из головы мысли о длительном пребывании листка в тетради. Злосчастную бумагу она, перепугав Беллу, отбросила в сторону. – Я знала Старсвирла! Я говорила с ним! Это не его размышления! Не могут это быть его размышления!
— Мусорить вовсе не обязательно. А так, да, Старсвирл Бородатый был великим магом, – признала Еудженин. – Ключевое слово «был». Тысячу с лишним лет назад. И думал так, как полагается единорогу той древней поры. Как только я узнала, что ты считаешь себя его ученицей, я поняла, каково отставание твоего мышления. Я не могу сотрудничать с кем-то, кто держит в голове такие архаичные догмы.
В следующее мгновение охранники дёрнулись и застыли: Ламия вновь нарушила личное пространство доктора, невозмутимо и бесстрашно рассматривающей нависшую над ней морду светло-каштанового единорога.
— Не смей пренебрежительно отзываться о Старсвирле! – рявкнула Ламия. Повышение голоса стало не единственным её аргументом: – Он мог мыслить иначе, чем эти книжные червяки. Но он был величайшим чародеем. Он создал меня и наделил целью. Он сообщил мне величайшую мудрость о вечном балансе добра и зла, которую я поклялась нести в мир…
Еудженин, насколько позволяло пространство, развернулась. Не потому, что слова или действия собеседницы как-то на неё повлияли. Просто потому, что перейти к воплощению следующего этапа своего плана она могла, только начав путь к закрытой части «Оранжереи».
— Ты говоришь о старсвирловской теории катастрофизма, – сообщила она. И, повернув голову, поманила древнюю змею в теле светло-каштанового единорога за собой. Заметив, что бэт-пони тоже качнулся в её сторону, доктор попросила: – Ребята, а давайте как-нибудь без вас? И так на нервы действуете.
Шейд вознамерился спросить, как он может действовать на то, чего определённо нет, но отказался от этой затеи. Ему оставалось лишь наблюдать, как Еудженин и «Скриптед Свитч» скрываются за дверью, за которой он, будучи основателем и директором «Си-Хорс», ни разу не был.
— Называйте теорию, как вам угодно, – чуть спокойнее продолжала разговор Ламия. – Но я от неё не откажусь. Количество добра и зла в мире равновесно. И за эпохой счастья неизбежно следуют трагедии. Я видела это на сотне примеров и… – Она замолкла, разглядывая секретный закуток «Оранжереи».
Светло-каштановый единорог оказался в помещении, для которого с трудом находились аналогии. Что-то в нём было от насосной станции – несколько широких труб, изгибаясь, уходили в скальные недра. Что-то походило на аквапарк – центральную часть зала занимал гигантский прозрачный контейнер. Искажения перспективы и радужные вспышки позволяли предположить, что контейнер не пуст и чем-то заполнен. В комнате присутствовал какой-то элемент военного дела – два установленных на прочных штативах ствола, украшенные поперечными кольцами, иначе как оружием Ламия назвать не могла. Кроме всего этого, секретная лаборатория походила на склад возле школы – настолько много здесь было тетрадей и частей тетрадей. Приходилось постоянно переступать через макулатуру и вдыхать аромат разодранной бумаги едва ли не с мелкими кусочками этой самой бумаги.
По сравнению с тем, что могло вполне закономерно называться оранжереей, данная комната не заслуживала внятного именования, потому что не получалось назвать подсобным помещением место, где происходит нечто крайне важное, а для экспериментального полигона в комнате было слишком уж много мусора.
— Я читала теорию катастрофизма. – Пока собеседница осматривала помещение, доктор Еудженин взяла слово. – Она исходит из заведомо неверного постулата, предполагающего, что добру и злу не присущи свойства элементарности.
Еудженин подъехала к стенке прозрачного аквариума и заклинанием повернула кран, что находился на баке над ёмкостью. За стеклянной стенкой в толще жидкости появилась еле заметная точка. Если бы стекло аквариума не обладало увеличивающими свойствами, то заметить её было бы проблематично. Доктор подтащила ещё одну увеличивающую линзу на штативе, в которой точка стала толщиной с хвойную иголку. И получилось хотя бы отметить, что она как-то странно пульсирует.
— Перед тобой молекула кристаллизита. В существовании которого эквестрийская наука до сих пор сомневается, – сообщила Еудженин, подпуская собеседницу к увеличительному стеклу.
Сама единорожка подкатилась к устройствам, которые напомнили Ламии оружие. И, по очереди направив их в сторону аквариума, бесхитростно вставила в прорезь корпуса каждого листок из тетради. Но не совсем обычный. Одному прибору достался пустой лист, в другой же Еудженин запихнула страницу, от которой осталась лишь рамка толщиной в одну клетку.
— Кристаллизит также называют протоматерией, – продолжала пони. – Потому что материя получается именно в результате воздействия магии на это вещество. Когда-то весь мир состоял из кристаллизита. Сейчас чистый образец найти практически невозможно. Разве что в центре мироздания, куда не добраться. – Доктор повернула выключатели приборов, заставив их гудеть, после чего переместилась к прятавшемуся за стопкой тетрадей контрольному пульту. Ламия сочла за благо не задавать глупых вопросов и встать рядом. – Именно в работе с протоматерией возникает явление, опровергающее теории Старсвирла. Мы сейчас можем использовать совершенно положительный заряд магии. Или абсолютно отрицательный. Аналоги добра и зла.
Еудженин сдвинула левый рычаг. С точки зрения Ламии, ничего не произошло, только одна из установок принялась гудеть на полтона выше. Но частица, плавающая в аквариуме, внезапно из мутно-серой превратилась в белую. Но и этот цвет не сохранила, так как яркость с одной стороны уравновесила чернота с противоположной.
— Заряд добра даёт противодействие в виде генерации зла, – прокомментировала происходящее Еудженин. После чего магией активировала нижний клапан, отправляя отработанный кристаллизит на дно аквариума. И повернула верхний вентиль, впуская ещё молекулу.
— Можно? – вмешалась Ламия прежде, чем доктор взялась за активатор второй установки. Еудженин без возражений уступила.
В разуме сущности с тысячелетней историей, полной убийств, разрушений и катастроф, клубилось нечто, близкое к отчаянию. Ламия жила по заветам старого единорога, который спас ей жизнь и рассказал, как устроен мир. Она захватывала города, обрушивала небеса на государства, подставляла свою чешую под удары врагов – ради того, чтобы идеи жили, чтобы баланс Гармонии сохранялся. Но, если сейчас выяснится, что каждый элемент мира несёт в себе этот самый баланс, если даже самое злое воздействие одновременно порождает свет добра…
Если во тьме есть свет. Если в процветании есть проблемы. Если в чёрной точке протоматерии проявится белизна доброй магии…
То все её поступки с момента превращения в гигантскую змею… Все преступления, которые она совершала по отношению к народам этого мира… Все слова, дерзко бросаемые противникам…
Всё было лишено смысла. С самого начала.
Установка, в которую Еудженин подсунула рамку из тетрадного листа, обрушила незримую энергию на изначальное вещество в аквариуме. Точка почернела. А потом окрасилась в два противоположных цвета. Установив Гармонию внутри себя. Баланс в миниатюре.
— Нет. Ещё раз! – даже не попросила – потребовала Ламия. Еудженин послушно открыла нужные клапаны.
Но следующий образец кристаллизита повёл себя так же. И следующий. И ещё два.
Скриптед Свитч, движимый переживаниями Ламии, просто опустился на груду тетрадок, вызвав небольшой канцелярский обвал. Эмоции внутри единорога достигли такого уровня, что дремавшее сознание хозяина тела пришло в себя.
— Что?.. – Сначала Свитч хотел спросить, что происходит. Но эта информация сама пришла к нему вместе с воспоминаниями из сознания Ламии. Так что вопрос поменялся: – Что вы с ней сделали? Я никогда такого не чувствовал. Она… У неё какая-то паника, но безвольная… Ай! – Единорог поморщился, когда делящая с ним тело личность отреагировала на его слова мгновенным уколом боли.
— О, мистер Свитч, вы теперь с нами, – с нескрываемой иронией заметила Еудженин. – Прекрасно, потому что важно ввести в курс дела вас обоих. Мне нужно ваше полное и обоюдное сотрудничество, иначе затея провалится.
— В общем, я вас слушаю, – ответил единорог после паузы. – Ламия… Наверное, тоже. Но она сейчас как-то затихла…
— Принятие истины – непростой процесс, – кивнула Еудженин. – Итак, поговорим о будущем. Собственно, эта часть лаборатории нужна мне не для того, чтобы раскрашивать капли кристаллизита воздействием абсолютных излучений. Я исследовала воздействие разных сочетаний магии на протоматерию и поняла, как на её основе получать материю настоящую. В том числе живые ткани, донорские органы. – Доктор выбрала из неслучайной стопки неслучайную тетрадь и показала листы, лишённые определённых клеточек. – Много страниц с зашифрованной модуляцией излучения дают преобразование кристаллизита в вещество. И сейчас я близка к созданию целого организма.
Доктор повернулась к аквариуму. И смотрела на ёмкость так, словно там уже плавал результат её величайшего эксперимента.
— Но тело будет нежизнеспособно без сознания, которое в него можно подселить. Поэтому, Свитч, ваша Ламия нужна мне как опытный образец. Если она не передумала.
Взгляд светло-каштанового единорога невидяще скользил по обстановке комнаты, пока он прислушивался ко второму голосу в своём сознании.
— Она многое передумала… Но все ещё желает покинуть мою голову. И я желаю, чтобы она покинула мою голову, – с оттенками просьбы произнёс единорог.
— Отлично! – откатилась назад Еудженин. – Возвращайтесь к Шейду и передайте ему, что я буду с вами сотрудничать. И что намерена использовать весь добытый кристаллизит. А также максимум мощности реактора… – Доктор одарила Свитча «вы-почему-ещё-не-ушли» взглядом. – Ждать здесь бесполезно. Потребуется несколько месяцев, чтобы довести проект до финальной стадии.
Последовал ещё один настойчивый жест, настоятельно рекомендующий Скриптеду Свитчу и его незримой, временно погружённой в молчание спутнице как можно скорее вернуться в основное помещение «Оранжереи».
Случай Скриптеда Свитча, в голове которого поселилась непрошеная гостья, уже можно было назвать уникальным. Но светила медицины и психиатрии, появись у них возможность исследовать единорога в помещении изолятора после разговора с Еудженин, пришли бы в абсолютный восторг и принялись строчить диссертации, потому что чуждая половина его сознания, на краткое время получившая тело под контроль, тоже не обладала стабильностью. И затеяла ссору. Сама с собой.
Она отчётливо видела в темноте два жёлтых глаза с узкими полосками зрачков и отчётливо слышала шипение, которое прежде считала своим голосом. Но теперь это было завывание чуждого монстра. Твари, что мечтала вырваться из-под любого контроля и не оставить после себя ничего живого.
— Неужели ты поверила? Неужели ты согласишься с ложью, которую тебе наговорили? Калека хочет обратить тебя против убеждений Старсвирла. Докторша хочет, чтобы ты отреклась от служения истинной Гармонии.
— Если все эти годы разрушений и убийств были службой, – отвечал голос пони, – то и начинать её не стоило.
— Что за унылый тон, – негодовала змея, – когда мы на пороге величия? Эта докторша считает, что взяла наши мысли под контроль. Но мы сильнее её. Мы заставим эту полупони с её технологиями сделать нам новое тело. Самое совершенное и могущественное, какое есть в природе. И тогда мы будем неостановимы!
— Кто «мы»? – последовал резонный вопрос. – Тебя здесь нет. Ты осталась в прошлом. Вместе с ошибочными теориями Старсвирла.
— Только я здесь и есть. Потому что только я и существую.
— Нет, существую я, – ответила пони. – А ты была создана при помощи тёмной магии и глупости. Создана по воле заблуждающегося старца. Ты была создана и была повержена. Пришло время забыть тебя.
— Да кто ты такая, чтобы перечить мне? – сверкнули жёлтые глаза. – До чар Старсвирла ты была ничтожным созданием…
— Я была одной из своего племени…
— Ты была замкнутым изгоем…
— Я пользовалась уважением своих сородичей…
— Ты была убийцей… – прошипела Ламия.
— И была справедливо наказана…
— Без меня ты не смогла бы выжить…
— Значит, мне следовало умереть! – перекричала собеседницу пони.
— Ты никто! Ничто! Ты даже не имеешь имени!
Слабая улыбка была ответом меркнущему взгляду змеиных глаз. Тихая речь заглушил звуки стихавшего шипения:
— Ну почему же? Моё имя всегда было со мной. Просто я на тысячу лет решила его забыть.
Копыто легло на переплёт растрёпанного дневника. Заклинание осветило его обложку с царапинами, образовывавшими буквы. Миска, оставшаяся после ужина, пошла в ход – её острое ребро начало стирать выведенную надпись, буквально срезая знаки, начинавшиеся с «Л». Пока, в результате исступлённых действий, на месте имени не образовалась дыра. Как раз этого пони и добивалась. На протёртость лёг небольшой листок бумаги, которому предстояло нести на себе новое имя. Старое имя.
Соулскар.
Сатир не очень удобным образом выгнул запястье, чтобы закрыть книжку с дырой на обложке. Он нехотя дочитал всё до последнего абзаца, хотя интересовал его только переплёт.
— Это очень полезные знания, – сообщил Силен земнопони, терпеливо сидевшему возле магического стола сатира. – Благодарю, мистер детектив, что раздобыли её дневник. Теперь я смогу закончить мелодию.
Дневник с именем «Соулскар» на обложке лёг на поверхность стола и словно утонул в ней, попав под воздействие чар обитателя Тартара. Силен воздействовал на текст заклинаниями, извлекая из фрагментов чужих мыслей знаки, составлявшие нотную грамоту. Парившие над столом линии партитуры заполнялись прыгавшими на них символами, сливавшимися в симфонию для флейты из многочисленных трубок – сиринги.
— Я принёс дневн’ик ещё по одной причине, мистер сатир, – произнёс Бладхаунд, наблюдая, как растворяются в пустоте завершённые фрагменты мелодии. – Мне кажется важным отмиэтить, что мысли Ламии мен’яются. Она иначе смотрит на свои прошлые поступки. Её злодейская сустшность, как мне кажется, пиэрежила своего рода слом.
— Это её не оправдывает, – отозвался Силен. Он придвинулся ближе, чтобы извлечь дневник из столешницы. – Она является угрозой для вашего мира.
— Если её представления о хорошем и плохом пом’енялись, то…
— Мистер детектив, – перебил земнопони хозяин Тартара. – Вы, вроде, специализируетесь на фактах, а не на сантиментах. Так вот. Ламия уничтожила десятки тысяч живых существ. Факт. Она вызывала глобальные катастрофы в прошлом. Факт. Она стремилась разрушить государства вашего мира. Факт. Что у вас есть против этих фактов, чтобы я передумал заключать Ламию в подготовленную для неё клетку? Что у вас есть, кроме этой книжки? Мистер детектив?
Сатир требовал ответа. И Бладхаунд не мог спорить с тем, что сатир заслуживал ответа. Содержательного и весомого. Которым земнопони не располагал. Пока что не располагал.
— Я должен виэрнуться на «Си-Хорс», – ответил Бладхаунд, при любых обстоятельствах старавшийся сохранять вежливый и деловой тон. – Там я получу факты, которые вы требуете, мистер сатир. Мне понадобится на это ниэкоторое врем’я.
— Пока Ламия заточена в чужом теле и не обрела собственное, моя мелодия не окажет на неё воздействия, – ответил Силен. – Но как только появится возможность, я загоню преступницу в клетку. В этот момент время, о котором вы просите, мистер детектив, истечёт. Вам всё ясно?
Двурогий исполин откинулся на спинку трона, собранного из камней Тартара, и пальцами покачал висевшую на шее сирингу. Убедившись, что пони-детектив условия понял и принял, сатир открыл ему проход в коридоры «Си-Хорс». А после открыл другой разрыв пространства, через который в Тартар из своего спа-салона смогли попасть две нимфериады.
— Отправляетесь на «Си-Хорс», – скомандовал Силен. – Наблюдайте за всем, что там происходит. В том числе и за мистером детективом. Мне нужны достоверные сведения. Постоянно.
Розовая пони с голубой гривой сразу повернулась в сторону портала, чтобы выполнить приказ. Её сестра немного замешкалась.
— А может этим заняться только одна из нас? – спросила Лотус Блоссом. – Потому что в спа серьёзные проблемы с оборудованием…
Сатиру не понадобилось ничего говорить и ничего изображать мимикой. Нимфериады и так прекрасно чувствовали реакцию своего создателя, которого состояние их бизнеса-прикрытия волновало в последнюю очередь.
— Извините, – пискнула голубая кобылка. – Я, конечно же… Немедленно… – Она чуть ли не галопом устремилась в разрыв, совмещавший пространства Тартара и комплекса «Си-Хорс».