Тень и ночь

II. Кристаллы и тени

Луна рассказывала о себе все те скудные истории, что только могла поведать. Они все были похожи одна на другую, демонстрируя невыносимую серость и скуку жеребячества кобылки, и по-настоящему выделяющиеся можно было перечесть по копытам, но и они, в общем-то, были ничем не примечательны с точки зрения имевшего хоть немного более яркую жизнь пони.

Селестия, однако, всегда слушала свою названую младшую сестру. Они остановились именно на таких отношениях, потому что старшая аликорница не могла зваться её матерью ни физически, ни психологически. Луна, однако, не отказалась бы от такой мамы. Она восторженно смотрела на изящное тело с потаённой силой, на длинный рог и пушистые крылья, не вызывавшие ни страха, ни отвращения, а вкупе с ласковыми и мудрыми лавандовыми глазами нежность и благодарность к покровительнице и вовсе переполняли малышку. Селестия была для неё признанным локальным божеством.

— Ты самая красивая, самая добрая, самая умная, — щебетала аликорночка, подпрыгивая рядом с чинно не идущей даже, а плывущей по лесу сестрой. — Пони обязательно тебя полюбят!

— Сомневаюсь, — грустно улыбнулась в ответ Селестия. — Пони боятся нас.

— Почему?

— Потому что мы отличаемся от них. А для пони «не похожий» значит «опасный».

— А мы с тобой — пони?

— Разумеется.

— Тогда почему пони боятся нас, если мы тоже пони?

— Потому что мы, в отличие от них, способны задать такие вопросы, — загадочно ответила Селестия, щекотно коснувшись пером нежно-синего носика.

Луна озадаченно затормозила, прислушиваясь к гипнотическому шороху листьев. Она, однако, в своей задумчивости не выпускала из виду мерно ступающие длинные ноги и покачивающийся над ними хвост сестры, по мягкости и гладкости превосходящий даже самые шёлковые и нежные травы. С недавних пор волосы Луны стали точно такими же: Селестия играючи научила её правильно мыть их и расчёсывать. Старшая аликорница вообще обладала безграничным, воистину материнским запасом терпения, что так отличалось от биологической родительницы Луны. Снова переполнившись любовью к сестре, она подпрыгнула на месте и бросилась догонять её на своих коротких ножках.

— А пони помнят про ту битву, из которой появились? — снова открыла поток бесконечных вопросов малышка. Она спрашивала всё и обо всём, познавая мир любопытно и жадно, навёрстывая то, что упустила во время своей изоляции.

Селестия сделалась печально-задумчивой.

— Боюсь, Лулу, только ты о ней и помнишь. Я тоже помнила, когда была в твоём возрасте, но теперь я выросла, и от моих воспоминаний осталась только способность верить тебе.

— Я тоже забуду? — испугалась младшая кобылка.

— К сожалению, — кивком подтвердила Селестия.

— Я не хочу забывать. Я чувствую, что это важно — помнить об этом. Только я помню почему-то не всё.

— Откуда ты знаешь?

— А зачем бы я попросила Сомбру тоже помнить?

— О, так ты просила его запомнить это? — чуть приподняла брови старшая аликорница. — Я думала, что ты просишь запомнить себя.

— Это тоже, — беззаботно ответила Луна, прыгая на ходу из стороны в сторону с присущей жеребятам озорной непоседливостью, и голос её от весёлых скачков прерывался резкими выдохами. — Просто, если я забуду, я правильно сделала, что попросила его помнить. А когда я забуду?

— Не знаю, — спокойно ответила Селестия и оживилась: — Но я могу сделать так, чтобы мы не забыли.

— Правда? — восхищённо захлебнулась воздухом малышка и наверняка упала бы, перестав контролировать своё тело в середине прыжка, но была поймана золотым телекинезом, как тёплой и вязкой подушкой.

— Правда, — поставила её на землю старшая, — но ты должна пообещать быть терпеливой, усердной, сосредоточенной и аккуратной.

— Хорошо, Селестия, я буду!

И, придя на берег погружённой в позолоченный солнцем сумрак реки, старшая кобылка принялась учить её писать. Луна удивлённо, мило раскрыв рот в едва ли не фанатичном интересе, внимала рассказу сестры о буквах, словах и предложениях. Для неё были поразительными открывавшиеся знания о том, что обычно произносимое и слышимое можно было передать совершенно другим способом.

Вычерчиваемые палочкой на песке штрихи превращались в гранёные клинья с точками, засечками и завитками. Луна старательно выводила знаки, чуть высунув от усердия язык.

— Молодец, — одобрительно улыбнулась её наставница, когда малышка выпрямилась и оторвала палочку от песка. — Теперь прочитай, что получилось.

— Л… Лу-у… Лу-на… Луна! Моё имя! — восторженно затрепетала крыльями аликорночка. — А что это такое?

— Кристаллопись, — был ответ. — Это письмо родом из Кристальных Земель. Туда я и направлялась, пока тени не сказали мне следовать за ними и не привели к тебе.

— А что такое Кристальные Земли?

— Это удивительное место, — вздохнула Селестия, подняв глаза к небу, и они засияли как-то по-особенному. — Место, где аликорнов не гонят, а почитают, как богов. Силой своей магии они вырастили среди снежной пустыни траву и куполом сохранили тепло, чтобы собрать пони под своими крыльями и вести их со всей мудростью и заботой.

— Ты так много знаешь, сестра, — восхищённо выдохнула Луна и получила слабую улыбку.

— Я никогда не видела этой земли. Я узнала о ней из рассказов путешественника, решившего посмотреть мир и возвращавшегося обратно. Он звал меня с собой, но… я не могла пойти.

— Почему? — опустила уши аликорночка.

— Потому что пони, когда-то спасший меня, постарел и ослаб, — впервые голос Селестии горько дрогнул. — Слепой и беспомощный, теперь он нуждался во мне так же, как я некогда — в нём. Оставить его было бы неблагодарностью, а долгой дороги в Кристальные Земли он ни за что не осилил бы…

— А где он теперь? — тихо и осторожно спросила Луна.

— Умер, — просто, но невесело ответила старшая сестра.

— Что такое «умер»?

Кристаллописью Селестия начертала на песке слово «смерть».

— Это значит, что он прекратил жить. Закрыл глаза, уснул и больше не проснулся.

— Он видит сны?

— Надеюсь. И я надеюсь, что сны эти светлые и счастливые. Он заслужил это.

— Я обязательно буду оберегать его сны, когда вырасту.

— Спасибо, малышка, — нежно погладила её по гриве Селестия. — Можешь прочитать, что я только что написала? Хотя, нет, давай лучше возьмём слово повеселее…

За словами пошли предложения, а за ними — цифры и вычисления. Каждый день с Селестией сулил новые открытия и знания, Луне не приходилось скучать ни минуты. Но ещё более радостным, чем получать знания, оказалось делиться ими. Учить Сомбру кристаллописи и счёту было даже увлекательнее, чем учить их самой. Пока что они не могли освоить языки друг друга. Мунвайни со своим однообразным строем любых слов оказался слишком зависим от интонаций, мимики и жестов, требуя отдаваться себе всем существом. Тарпан же, на котором изъяснялись Селестия и Луна, был разнообразен, не терпел такой горячности и содержал множество ловушек, в которые можно было попасться и исказить смысл всей фразы, ошибившись всего в одном месте.

Луна вдохновенно рассказывала старшей сестре об успехах друга, радуясь за них даже больше, чем за собственные.

— Мы ведь пойдём в Кристальные Земли, правда? — повисла она однажды на шее у Селестии.

— Пойдём, — легко согласилась аликорница. — Как только ты достаточно подрастёшь и окрепнешь.

— А Сомбра пойдёт с нами?

Старшая кобылка замялась, прикусив губу и отведя взгляд от взирающей на неё с неисчерпаемой надеждой сестры. Как она может сейчас разбить светлые жеребячьи мечты, эту невинную уверенность в том, что всё всегда будет ровно так, как сейчас, что всегда будет юность и живой и здоровый друг рядом?

— Луна, — деликатно ответила она, по-прежнему не глядя в сияющие бирюзовые глазищи, — я буду только рада, если он сможет составить нам компанию.

Кристальный стал для Луны и Сомбры и общим языком, и способом весело показать друг другу мир. Группы неаккуратных пиктограмм кристаллописи теснились везде, где они только бывали: были выведены в пыли, оттиснуты во влажной земле, выцарапаны на стволах деревьев, вырваны из огромных низких листьев. Причём носитель языка, разобрав каракули, озадачился бы, потому что они даже не были предложениями. Кристаллописью жеребята вразнобой обозначали конкретные предметы и абстрактные понятия, но и впрямь больше для развлечения, чем в стремлении донести друг до друга мысль. Для последнего им было достаточно просто пересечься взглядами.

Тон их дружбе, несмотря на лидирующую роль Сомбры, неосознанно задавала Луна. Именно её невинность, не подвергшаяся порче жестокого мира, определяла царящие между этими двумя отношения — полная открытость, откровенность и понимание любых вещей безо всяких слов. Нежность жеребят друг к другу трогала часто наблюдавшую за ними Селестию, согревая сердце одним фактом существования такой искренней, неиспорченной, неопошленной любви. Они не стремились прикоснуться друг к другу нигде, кроме жеребячьих игр, и не видели нужды выпытывать мысли и желания друг друга, вместо этого довольствуясь ощущением дыхания друг друга, взглядами на улыбающиеся губы и редкими объятьями под светящимся от звёзд небом, когда собирались расходиться по домам. Вернее, домой уходил только Сомбра, а Луна возвращалась под заменяющий хижину купол, созданный магией Селестии.

Старшая аликорница объяснила, что всегда пользовалась им во время путешествий. Он не только не пропускал ни дождь, ни любую угрозу, но ещё и делал своих обитателей невидимыми, внушая любому проходящему даже в двух шагах мысль, что идёт он мимо пустого места. Только это спасло сестёр, когда однажды зимой мимо их ночлега пробирались грифоны.

Луна проснулась даже не от скрипа снега под их ногами, а от ноющего в груди чувства тревоги, заставляющего сердце заходиться в немыслимо бешеном темпе. Она открыла глаза и ощутила, как сохнет глотка при взгляде на огромных существ, одетых в кое-как сшитые из грубой кожи одежды. Пернатые создания с мускулистыми львиными лапами шли молча, даже не бренча оружием, которым в изобилии был обвешан каждый из них.

— Селестия, — зашептала малышка, забыв о звукоизоляции заклинания, и растолкала видевшую пятый сон сестру. — Селестия, кто это?..

Мычаще выдохнув, аликорница подняла голову и, проморгавшись, сменила снисходительно-благодушное выражение лица на встревоженное, острое и почти испуганное.

— Грифоны, — вполголоса ответила Селестия, обнимая дрожащую Луну и прижимая её к своему тёплому молочному боку. — Разбойничий народ, держащийся своей земли лишь затем, чтобы грабить караваны, которые через неё проходят. Видимо, они устали ждать новых торговцев и пошли на охоту самостоятельно…

— На охоту?!

Аликорница помолчала немного, размышляя, стоит ли маленькой кобылке знать, что грифоны и впрямь не брезгуют мясцом, в том числе — пони.

— Это воители, — аккуратно подобрала слова Селестия, — которые считают признаком слабости вырастить или сделать что-то своими копытами… или лапами. Если ты не можешь отнять это крыльями и когтями — ты слаб, и тебя следует заклевать.

Некоторое время аликорницы молчали, наблюдая за длинной вереницей грифонов. Селестия с тревогой подмечала, что несомое ими оружие — не чета понийскому, из которого самым грозным была разве что погружённая в землю часть плуга. Опасения только утвердились, когда Луна дрожащим от страха голосом спросила:

— Если они заберут у пони всю еду, то её уже негде будет вырастить, потому что сейчас зима, да?

Старшая не ответила. Она уже догадалась, что в этот раз грифонов интересует вовсе не пища.

— Давай спать, — попросила Селестия, посмотрев себе под крыло, но не пытаясь скрыть своего испуга. — Нас это не касается.

— А как же Сомбра? — проронила Луна, и глаза её болезненно наполнились слезами. — Они идут прямо к его деревне…

— Мы… мы ничем не поможем им, — бессильно ответила аликорница, роняя голову. — Грифонов слишком много, а нас всего двое.

— Но в деревне же есть пони! — отчаянно воскликнула младшая кобылка, забыв про страх быть услышанной. Весь её разум был отдан страху за лучшего друга, и больше ничего не могло волновать её в тот момент. — Если бы мы объединились…

— Если бы мы могли объединиться с ними, мы уже давно сделали бы это, — твёрже прервала Селестия. — А если мы сейчас попытаемся помочь, то не только не преуспеем, но ещё и найдём себе бед от соплеменников Сомбры. Уж я-то знаю.

— Они будут благодарны нам за помощь, — нервно предложила Луна, бегая взглядом по сухому сену под собой, словно оно могло подсказать ей все аргументы. — Ты же сама говорила о…

— Луна, — почти сорвалась на крик Селестия, и малышка отшатнулась не столько от страха, сколько от того, что не ожидала увидеть на безмятежном и ласковом лице столько горя и отчаяния, — они будут благодарны кому угодно, но не нам! Они не будут благодарны нам, даже если бы могли победить, потому что пони просто не верят аликорнам! Любой благородный порыв они воспринимают как ловушку, и это только потому, что нам не повезло появиться с рогом и крыльями сразу!

— Сомбра не воспринимал ни один из моих порывов, как ловушку! — выкрикнула ей в лицо младшая аликорночка, и её глаза сверкнули так страшно, что зрачок на мгновение почудился узким и вертикальным. — И только это я считаю достаточным, чтобы спасти всё его племя!

Селестия шире распахнула глаза.

Защитный купол с оглушительным в ночном тишине звоном разлетелся осколками во все стороны, заставив прошедших мимо него грифонов обернуться и рефлекторно выхватить оружие. Селестия, на миг дав рогу погаснуть, снова разожгла его с такой силой, что волна света всколыхнула заснеженные нагие ветви.

— Держись позади меня! — жёстко приказала старшая кобылка перед тем, как взмахнуть головой и, встав на дыбы и заслонив крыльями жмущуюся к её задней ноге сестру, утопить четверть грифоньего отряда в солнечном жаре магической атаки.

В отрывистых возгласах каркающего языка разбойников замелькало общенациональное «аликорн» — одно из немногих слов, в которых были солидарны все народы. Аликорны были такой опасностью и бедой, которую не пожелаешь даже врагу и о которой даже врага немедленно предупредишь. Название могущественного и редкого вида передавалось из уст в уста, из клюва в клюв, во избежание страшной трагедии не претерпевая никаких изменений. И если кто-то само название уже считал оберегом и защитой от трагедии, Селестия прямо сейчас доказала бы, насколько он не прав.

Задетые её огнём грифоны, едва высвободившись из жидкого пламени, протекающего сквозь перья и подшёрсток к коже и выдувающего на ней болезненные волдыри, со страшными криками бросились в сугробы в попытках потушиться. Эхо щедро разнесло их страдания по всему лесу.

Селестия телекинезом закинула Луну себе на спину, взмахнула исполинскими крыльями и взмыла в небо, виляя, уворачиваясь от частоколом полетевших в неё стрел. Она обогнала ушедший вперёд, к самой деревне, отряд, заодно отрываясь от воздушной погони, и обрушила прямо перед ними шквал бурлящей лавовыми пузырями магии. Грифоны, закричав и заслонившись от волшебного огня лапами, попятились было от поселения, но вскоре сориентировались и бросились врассыпную, затерявшись в ночном мраке.

Широко взмахивая крыльями, аликорница вращалась вокруг своей оси и пыталась поймать взглядом хоть одного. Оплавленный снег внизу начинал медленно схватываться морозом.

— Мы их отпугнули? — робко понадеялась Луна, обнимая сестру за шею.

— Сомневаюсь, — тихо ответила та и слабо кивнула, не глядя в том направлении: — Но мы явно привлекли внимание.

Малышка посмотрела, куда коротко указала её покровительница. Из хибар на холод нехотя высовывались пони и, жмурясь и зевая со сна, заторможенно рассматривали статную фигуру Селестии прямо над их деревней. Рассматривание белоснежного, почти сияющего аликорна в кромешной тьме не продлилось слишком долго.

— Нас заметили, — мрачно констатировала аликорница, — улетаем.

— Нет! — взмолилась Луна, вцепляясь в её гриву. — Мы не прогнали грифонов! Как же эти пони? Как же Сомбра?

Названный, тоже выглянув на улицу, увидел парящую над поселением знакомую и в узнавании широко раскрыл глаза. Он тревожно осмотрелся: соплеменники незаметно, но уверенно готовились обороняться… или, вернее сказать, атаковать. Сомбра не верил, что Селестия может причинить кому-то вред — тем более, его родне. Он выскользнул наружу, от беспокойства совсем не замечая щиплющего тёплое тело холода, и принялся бегать от одного пони к другому, пытаясь уговорить оставить эту затею и просто вернуться в дома. От него отмахивались. Заметавшись на месте после нескольких неудач и признав все последующие очевидными, единорожек призвал свою магию, и Луна обратила внимание на метание теней внизу. Они настойчиво складывались раз за разом в кристаллописные символы.

У.

Ле.

Тай.

Едва тени вернулись на свои места, и Селестия развернулась, чтобы последовать совету, в её грудь со свистом вонзилась из темноты стрела. Болезненно вскрикнув, она неровно взмахнула только одним крылом и полетела к земле. Луна закричала и попыталась телекинезом остановить падение, но не смогла даже замедлить его.

— Сомбра! — в небывалом отчаянии закричала аликорночка, и к бирюзовому сиянию моментально прибавилось красное, но рослое тело раненой старшей сестры всё равно прорвало телекинетические силки и утонуло в снегу.

Из-за облаков, из-за деревьев, даже из-за домов торжествующе выглянули грифоны. Но Луна могла смотреть только на кровь, сочащуюся из раны вокруг застрявшей в груди Селестии стрелы. Когда же шокированная малышка смогла отвести от пропитавшегося красным снега взгляд, она впервые в жизни столкнулась с адом.

Деревня горела. Соломенные крыши поверх стен из толстых деревянных прутьев вспыхнули в мгновение ока, и ветер понёс пылающие искры дальше. В жадный треск оранжевого огня вплетались крики пони, пытающихся спасти себя и свои семьи, но они были ничем против подготовленного грифоньего отряда и собственной паники. Луна заплакала от смертельного страха, то безостановочно зовя Сомбру, то умоляя Селестию очнуться.

Едва старшая сестра с трудом приоткрыла затуманенный болью лавандовый глаз, аликорночка стремглав обернулась на пожарище. Почти все пони были связаны и построены в опутанную верёвками колонну, а пленение остальных, загнанных в угол, становилось лишь вопросом времени. Причём очень недолгого.

Луне не сразу удалось отыскать взглядом Сомбру. Он, игнорируемый пока захватчиками, стоял среди догорающего остова дома, и слёзы чертили дорожки по застланным копотью щекам. Чёрная грива была густо посыпана пеплом, что местами всё ещё тускло тлел, и Луна боялась, что сейчас угольки прожгут густую шевелюру насквозь и больно доберутся до кожи, но вдруг лицо её друга исказилось яростью, которую невозможно встретить у жеребят.

Он поднялся на дыбы, как недавно — Селестия, будто на самом деле был одной с ними кровью и плотью.

Обилие света, пляшущего и кривляющегося адским пламенем на том, что было дорого Сомбре, дало такое же обилие теней. Они все разом забесновались гуще* пожара, потянувшись к жеребёнку и окутав его поглощающим свет коконом. Луна сипло вдохнула, прижимаясь к ослабевшей шее Селестии, но не оторвала глаз от скрывшегося во тьме друга.

Грифоны содрогнулись от тянущихся к ним по месиву талого снега когтистых теневых лап, отшатнулись от пленных, позади которых выросли из мрака извращённые чудовища, но первое же брошенное копьё доказало, что это — всего лишь представление, игра жеребёнка, у которого не хватает сил облечь свой гнев и страх в физическую форму.

Обман был с позорной лёгкостью раскрыт, и тени моментально сгрудились в одном месте. Засмотревшись на них, Луна заметила, что Сомбра вплотную подошёл к ней с сестрой, в самый последний момент. Теперь хоровод ночных силуэтов бродил вокруг двух аликорнов, закрывая их ото всех глаз.

Единорожек произнёс несколько коротких и безнадёжных фраз на своём языке, а затем внятно сказал заставившее сердце Луны сделать перепад:

— Помни меня.

Тени погребли под собой сначала аликорнов, а следом — их сознание.