Тень и ночь
XXVIII. Колыбельная
Элементы Гармонии. Только такое поэтическое название и просилось на ум для того, что избавило Эквестрию от короткой, но чрезвычайно яркой тирании Дискорда. Шесть стремительных потоков чистейших из существующих цветов сложились в сияющую радугу, обратившую неверяще хохочущего драконикуса в камень и драгоценной целительной волной омывшей искорёженную землю, исцелив её. Всё вернулось на свои места — опустились на землю свиньи без крыльев, рухнули цивилизации пуховых подушек, ушёл обратно в лес театр диких животных… Элементы Гармонии остались бессильны только перед двумя вещами: приведение разума пони в порядок и возвращение Сомбры.
Стремительный взлёт Луны в поднебесье был воспринят подданными как выражение радости, но они были правы лишь отчасти. О, она бы праздновала и веселилась наравне со всеми, если не искреннее, если бы не зря не дышала в переполненном надеждой ожидании, сканируя землю глазами в чаянии увидеть знакомую дьявольскую темень гривы или острый красный взгляд. Но минуты текли, тот, кого аликорница искала, не появлялся, и на землю она возвращалась в смятении и расстройстве, не переставая просматривать окрестности ни на миг. Сладость победы выветрилась и рассыпалась горьковатым пеплом одиночества по увенчанной чёрной короной голове.
С момента исчезновения матери Луна уяснила для себя, что её может покинуть кто угодно — по велению собственного желания или рока ограниченности земного бытия. Но не Сомбра. Вне зависимости от того, что случалось в их жизнях или во всём мире, аликорница знала, что он помнит и любит её, что он любой ценой найдёт её и придёт к ней, а затем не отпустит так долго, как будет возможно. Теперь же впервые в жизни возвратилось что угодно, только не он.
Им и раньше случалось оказываться порознь, но после такого колоссального времени вместе принцессе ночи казалось, что её лишили светила.
Капризная и обидчивая часть Луны чувствовала себя так, будто её предали, и сделал это тот, от кого она даже в самых дурных мыслях подобного не ждала. Однако долго хандрить у неё не вышло: Селестия мягко, но настойчиво намекнула ей коротать время за работой, потому что в одиночку страну не восстановить. Последствия короткого правления Дискорда не могли быть устранены одними лишь Элементами Гармонии: они были в силах исправить сами магические деформации, но не то, как они повлияли на тех, кто от них пострадал. Побочно старшая из принцесс занялась их изучением, надеясь, что выйдет также на след Старсвирла.
Общественность тоже всколыхнуло появление такого чуда; возможно, их взволнованность оказалась даже сильнее, чем хотелось бы. Впрочем, какого отклика ожидать на чудо, фактически, одним махом справившееся с тем, с чем не могли совладать ни принцессы, ни армия? Доверие к последней не снизилось слишком сильно, но на неё явно перестали надеяться в случае слишком большой беды. И, несмотря на то, что ночные и дневные гвардейцы служили Эквестрии на одинаковых началах, к появлению именно созданий Сомбры начали относиться, как к чему-то нежелательному. Приход Дискорда добавил красок трагичности Энитирского инцидента, а бэт-пони оказались наиболее близко связывающимся с ним явлением. По той простой причине, что они уцелели, хоть и ненадолго.
В древние времена у пегасов, говорят, было принято рубить голову гонцу, принесшему дурную весть.
Луна присутствовала на празднике в честь победы над Дискордом формально, сдержанно принимая поздравления и коротко отвечая на благодарности. Для неё не было победы, если она проиграла Сомбру.
Только лишь сестра могла дать ей иллюзию присутствия родственной души рядом. Без этого ощущения Луне казалось, что у неё отмерла половина тела, причём не передняя или задняя, не правая или левая, а по половине от абсолютно каждой клетки тела. Дворцовые кобылки даже нанесли ей макияж, чтобы скрыть невесть откуда взявшиеся мешки под глазами, и брызнули в зрачки соком беладонны, чтобы придать им былой блеск и растушевать выступившие на белках капилляры — вот до чего ухудшилось физическое состояние аликорницы вместе с душевным.
Сама Сомнамбула по сравнению с Луной в тот вечер стала бы символом отчаяния — столько надежды было вложено в каждую прожитую секунду, столько внимания приложено к поиску одного-единственного пони, который так и не соизволил ни появиться, ни хотя бы мелькнуть где-нибудь. Все заклинания молчали, их паранормальное взаимное чувствование словно уснуло. Аликорница была окружена пони, но чувствовала себя как в изоляции. Вокруг Селестии постоянно кто-нибудь крутился. Она лучилась удовольствием. Ей всегда нравилось быть в центре внимания, а когда это ещё и подкрепляется чувством заслуженности… словом, Луне совсем не хотелось омрачать веселье сестры своим горем. Она со слабой улыбкой нашла утешение в компании ночных гвардейцев, также празднующих в стороне ото всех, и те встретили её, словно родную мать.
В песнях и танцах наступил вечер, и сёстры крыло к крылу вышли на балкон, чтобы на глазах у подданных сменить день ночью.
— Мы можем поговорить чуть позже, когда все разойдутся? — шёпотом попросила Луна и услышала неизменно мягкое:
— Конечно, сестрёнка.
Селестия в той же манере, являя собой образец царственности и совершенства, опустила солнце, и, пока она это делала, весь её облик светился умиротворением. Каждая черта в апельсиновом свете заката приобретала особенную бархатистость и лоск, развевающаяся пастельная грива занималась тем же искристым пламенем, что и горизонт, принимающий уплывающее на покой светило. Восхищённые вздохи подданных сопровождали каждую волну магии, проходящую по идеальному гладкому рогу, и таинство завершилось громовыми аплодисментами сотен копыт.
Луна нежно улыбнулась ежедневному успеху сестры, но этот жест остался незамеченным: не нарушая композиции своего выступления, Селестия слитным движением развернулась к подданным и вернулась обратно в торжественный зал. Ритм её шага не сбился, не нарушился — толпа почтительно расступилась, освобождая дорогу, чтобы королевским шлейфом сомкнуться за хвостом аликорницы и потянуться вслед за ней. Луна растерянно проводила эту процессию взглядом и вывела на небо ночь, чувствуя за спиной лишь молчаливое присутствие бэт-пони.
На секунду ей показалось, что они жалеют о своей преданности.
Становилось тихо. Приглушалась музыка, играла спокойнее, не вызывала в центр рыже-золотого от света свечей зала бойким плясом. Смех угасал и сменялся по-интимному негромкими разговорами, проходящими только сразу после праздника под бокал шампанского и канапе, к которому так ни разу и не притронутся. Луна подумала о том, что Селестия тоже скоро отправится в постель вслед за большей частью своих подданных. Она ненавязчиво отделила от только вошедших в раж веселья бэт-пони и ускользнула на балкон, чтобы обнаружить, что он уже занят.
Сестра была там, но не одна. И, видимо, достаточно, чтобы светские разговоры перешли к настоящим откровениям. Впрочем, кто знает…
— Я хочу извиниться, Ваше Высочество, — тихо и подавленно прозвучал голос Лайт Кнайта. Луна остановилась, не показываясь в дверях.
— Что ты имеешь в виду? — сочувственно откликнулась Селестия.
— Своё поведение во время нашествия драконикуса. Оно было… по меньшей мере недостойным гвардейца, жеребца, по…
— Ш-ш, — мягкое успокаивающее шипение, сопряжённое, очевидно, с касанием губ копытом, заставило легата замолчать. — Ты не контролировал себя.
— Я должен был! — голос Лайта горестно поднялся. Луна выглянула из-за косяка, догадываясь, что они не будут смотреть по сторонам в такой момент.
Селестия сидела подле перил, тесно прижав к телу большие крылья и ласково глядя на пегаса, который, напротив, её взгляда избегал. И без того не выдавшийся ростом, он сгорбился и сжался, являя собой непривычно жалкое зрелище.
— Ты был под властью Дискорда. Никто не мог владеть собой, — увещевала Селестия.
— Я был должен, — упрямо прошептал Лайт. — Я поклялся служить и защищать Вас, всегда, любой ценой. Даже Дискорд не мог стать мне преградой, но нет! — почти вскрикнув от отвращения к самому себе, пегас опустил голову совсем низко. — Вместо того, чтобы броситься с мечом на него, я попытался убить Вас.
Аликорница помолчала некоторое время, и за этот промежуток тишины легат, судя по заходившим по челюсти желвакам и оскалившимся зубам, успел придумать для себя самую лютую казнь.
— Подумай лучше вот о чём, — наклонилась к нему Селестия, улыбаясь и ловя взгляд своего слуги. — Дискорд оборачивал пони их противоположностями, верно? Ты не занялся религией, не стал бояться собственной тени, не стал предприимчивым корыстолюбивым дельцом. Нет. Ничего из этого. Вместо этого ты стал ненавидеть меня. Почему?
Лицо Лайта посветлело, но эта одухотворённость пред лицом божества подёргивалась и мерцала под осознанием собственной смертности, мимолётности, ничтожности.
— Потому что всё, что я делал в своей жизни, было сделано из любви к Вам, — выдохнул легат, закрыв глаза и покачнувшись навстречу Селестии. От искренности и страстности его слов Луну почти пробрала дрожь. — С того момента, как я услышал одно Ваше имя, я почувствовал невероятный трепет и вместе с ним — покой, словно все мои терзания и поиски хранились в этом слове. Я сомневался в том, что армия была правильным выбором, и никакие достигнутые вершины не могли разубедить меня — до того момента, как я увидел Вас вживую. Тогда я возликовал, я возрадовался тому, что стал легатом и теперь могу быть рядом с Вами каждый день. Я понял, чего мне не хватало, я понял, что я искал — никакие умения и никакая доблесть не имеет смысла, если тебе некого защищать. Да, я люблю Вас, — выпалил наконец он, вскинув взгляд и смотря Селестии в глаза с решимостью обречённого, которому не осталось ничего более, кроме как быть отважным. — И я молчал об этом, я скрывал свои чувства, поскольку понимал, насколько бесполезен для Вашего могущества во вселенских масштабах. И Дискорд только доказал мне это, только опустил меня на землю с небес, согретых Вашим солнцем.
Аликорница не моргала, рассматривая пегаса так, словно впервые его увидела. А так и было: без масок сдержанности и субординации, с открытыми чувствами, совершенно обнажённый даже в полном комплекте доспехов, он глубоко дышал после своей речи и ждал удара.
Селестия наклонилась и коснулась его губ своими. Бирюзовые глаза разом широко распахнулись, но Лайт даже в самом бредовом сне не сумел бы отстраниться. Вместо этого он испустил едва слышный стон облегчения и блаженства и ответил на поцелуй. Луна, прикусив губу, отступила.
Этой ночью, собственной ночью, она будет лишней.
Деловая переписка Кристальной Империи с Эквестрией, как её колонией, на следующий день разбавилась письмом лично от Дженезиса и Анимы. Они принесли извинения за то, что Селестии и Луне пришлось в одиночку разбираться с проблемой, к которой готовили каждого аликорна в мире, и приглашали…
Луна в ярости испепелила письмо прямо в копыте чтеца, испугав бедного земного пони, не приспособленного к внезапным магическим фокусам, до икоты. Селестия посмотрела на сестру с непониманием и осуждением.
— На сегодня все свободны, — позванивающим от напряжения голосом провозгласила младшая из принцесс. Пони в очереди недоуменно переглянулись и неохотно потянулись к выходу.
Через полминуты успокаивающаяся дыхательным упражнением Луна открыла глаза и хмуро обвела взглядом опустевший зал. Затем она обернулась. Лайт по-прежнему был на своём месте позади Селестии, непривычно тихий и даже витающий в облаках…
— МЫ СКАЗАЛИ ВОН!!!
Легат, по-птичьи растопырив крылья, взвизгнул от неожиданности и подскочил на полметра над полом. Он всё равно не поспешил выполнять приказ, а сперва взглянул на Селестию и после её кивка разочарованно вылетел прочь — недостаточно расторопно, чем снова довёл Луну до кипения. Слабого заряда молния в круп придала ему сил и энергии, а затем бирюзовый телекинез с грохотом захлопнул забытые двери.
— Что происходит? — холодно осведомилась Селестия.
— О, значит, по-твоему, всё нормально? — прошипела в ответ ночная фурия.
— Да, и…
— Нет, Селестия, — гаркнула Луна, — то, что на нас обратили внимание и проявили к нам благосклонность лишь когда ситуация нормализовалась, это ненормально!
— Я понимаю, ты зла, но…
— Зла? Зла?! Да мы в бешенстве, сестра, в бешенстве! У них есть их знания! Их сила! Их Кристальное, Дискорд его разнеси, Сердце! Если бы Дженезис и Анима вовремя оторвали крупы от своих переливчатых тронов и пришли нам на помощь, Сомбре не пришлось бы жертвовать собой!
— С чего ты взяла, что всё…
— С того, — не давала и слова вставить разбушевавшаяся принцесса, — что Дискорд повержен, а Сомбры нет, и знаешь, когда мы видели его в последний раз? Когда живая тень привела нас к древу Гармонии! Он пожертвовал собой тем или иным образом, чтобы выторговать знание о том, где оно находится!
— Но зачем было уничтожать письмо?!
— Там не было ничего важного. А если и было, нас оно явно не касается. Нас ведь бросили в самый трудный момент, потому что мы совсем не имеем отношения ко всем по-настоящему ответственным взрослым делам и играем в бирюльки!
— Вот это уже точно по-жеребячьи! — нахмурилась Селестия, распахивая крылья. — Я отвечу на письмо. Умолчав, естественно, о…
— Можешь сказать, — обиженно перебила Луна, соскакивая с трона и уходя. — Можешь сказать что угодно, даже ложь! С нами тут всё равно никто не собирается считаться! С твоего позволения, я вернусь в опочивальню. Моё время, время, когда я не буду никому мешать, ещё не пришло.
Аликорница широким шагом, почти переходя на рысь, влетела в свои покои и магией захлопнула дверь. В одиночестве, без ощущения потерянности в тени сестры и безразличия со стороны обожающих её пони, в целительном и отрезвляющем одиночестве, не мутящем её душу, она тяжело прислонилась лбом к балдахину кровати и выдохнула. Поджав губы, Луна воспроизводила в памяти сцену из тронного зала и корила себя за несдержанность, но искреннего раскаяния в себе найти не могла.
Только благодаря Сомбре, верила принцесса, Дискорд теперь служил голубиным насестом в королевском саду, но никому до этого дела не было. Зачем искать настоящих героев, если есть готовый кричаще-белый идеал, которому можно приписать любые заслуги и фанатично млеть в солнечном свете такого совершенства?
— Я найду тебя, моя душа, — клятвенно прошептала Луна. — Чего бы мне это ни стоило.
Ей всё же придётся встретиться и поговорить с Анимой.
Сёстры выдвинулись в Кристальную Империю лишь через месяц. Всё это время Сомбра не давал о себе знать, бэт-пони не нашли ни единого его следа, а Луна не могла вытянуть никакой связующей нити даже из своего моря снов. Она истосковалась так, что это не могла скрыть никакая косметика и никакие наряды. Потускневшая, ссутулившаяся и сильно похудевшая, аликорница, как и прежде, с головой погрузилась в работу, выполняя вдвое больше, чем требовалось — довольно скоро она разложила всё по полочкам и автоматизировала так, что однообразную и более не напрягавшую ум рутину стало не грех отдавать на откуп помощникам, и ей оставалось только путешествовать по снам и приводить в порядок разум пострадавших от тирании Дискорда пони. В редких случаях ей не попадалось никаких тревожных или страшных снов, и тогда Луна взяла за правило патрулировать дворец, как один из её гвардейцев, и заниматься различными мелочами — например, украшать его по своему вкусу.
Это больше выматывало, чем отвлекало. Всю поездку Луна проспала, зарывшись в подушки в своей карете — обида на сестру всё ещё была сильна, и аликорница пожелала лететь отдельно. И когда она наконец вылезла на голубой кристальный свет, помятая, прищуренная и взъерошенная, совершенно не заботящаяся ни о том, что о ней подумают, ни о том, как бы пригладиться, Анима Кастоди смерила её понимающим взглядом и в первую очередь спросила:
— Что-то с Сомброй?
— Тебе лучше знать.
— Я не провожала его в царство мёртвых, Луна, — покачала головой королева, и аликорница недоверчиво подняла уши, — клянусь.
Компенсируя вспышку в своём дворце, принцесса ночи была образцом сдержанности и воспитанности в Империи. Она выдержала приветствие, высидела гостеприимный пир, вытерпела ещё одну порцию благодарностей и поздравлений и вынесла деловой совет на десерт, прежде чем вернуться к разговору с Анимой один на один, пока Дженезис увёл Селестию на прогулку по изменившемуся за время их отсутствия городу.
Лучи заходящего солнца играли в столешнице и кристальных стенах, отбиваясь от граней полупрозрачными радугами и преображая дворец в фантастическое, иллюзорное зрелище. Две аликорницы пили чай у окна в неуютном, тяжком молчании, отвлекаясь открывающимся видом на простиравшуюся до горизонта Империю. Несколько слуг поодаль остервенело полировали полы специальными губками, и замок наполнялся полупрозрачными отражениями.
Луна поняла, что что-то не так, именно благодаря им. Она недоверчиво всматривалась в неправильно отражающуюся на полу фигуру безмятежно потягивающей некрепкий напиток Анимы, размышляя: «С каких это пор кристаллы могут мяться, и это никого не заботит?». Действительно, только вмятина могла обеспечить такое ощущение размытости, искажения и надутости стройного в реальности тела. Только вмятина или…
Бирюзовый телекинез испарился, и чашка с вызывающе-громким звоном упала на блюдце, разлив чай по идеальной гладкости стола.
Кристаллы не могут мяться.
— Долго ты, — пожурила королева без тени обиды. — Не будь я так высоко развита, я бы обиделась.
— Ты беременна? — прохрипела ошарашенная Луна, разом топя в сердце лёд по отношению к наставнице.
— Да.
— И из-за этого ты не могла помочь нам?
— И Дженезис тоже. Это необычный жеребёнок, — голос Анимы многозначительно понизился, и она укрыла округлившийся живот бордовыми крыльями.
— Ты отдала ему свою оставшуюся жизнь? — слабо догадалась аликорница, почти не слыша себя за гулом участившегося сердцебиения.
— Намного сложнее, Луна. Я отдала потенциал. Мы с Дженезисом хотим дать миру аликорна, который не сойдёт с ума от древности.
— О-ох, — выдохнула принцесса, отодвигаясь, чтобы подоспевшие служанки смогли вытереть пролитый ей чай. — Разве это возможно?
— Мы предполагаем, что да, если пони будет иметь лишь потенциал стать аликорном, а не родится им изначально. Прожив часть жизни, как смертный, он поймёт те вещи, которые изначально бессмертному недоступны, запомнит ценности, которые утрачивают своё значение с течением времени, и обретёт идеалы, которые будут поддерживать его душу, не сдерживая его потенциал, — Анима помолчала, давая проникнуться сказанным. Затем она весомо закончила, выделяя каждое слово: — Столь же могущественный и бессмертный аликорн, способный принести пользу миру, но не способный повторить участь Витаэра, вечный страж и хранитель с добротой и любовью в сердце… Достойная цель, чтобы простить нам с Дженезисом наше невмешательство?
— Да, — сглотнув, закивала аликорница. — Да, вы… мы… я-я… я прошу прощения за недостойное принцессы поведение, — опустила она голову, но тут же подняла взгляд. — Но почему ты не сказала об этом сразу?
— Мы не знали точно, какими способностями обладает драконикус, — покачала головой королева. — Если бы он выудил это знание из ваших голов при помощи развитой телепатии — в теории, — он бы не позволил появиться существу, которое со временем станет способно побороть всё. К тому же, мы верили в вас и в то, что вы найдёте решение. Вы его нашли.
— Нашёл Сомбра, — поджала губы Луна, отводя взгляд. — А мы потеряли любой его след в этом мире. Может, Инскриптум даст ответ?
— Инскриптум не запоминает конкретных пони, какими бы знаменитыми они ни были, и ты это знаешь.
— Где нам тогда искать его?
— Ты искала Сомбру всю жизнь, — персиковые глаза проникали взглядом прямо в душу. — И вы всегда находили друг друга вне зависимости от того, насколько сложно это было. Уверена, в этот раз ты тоже справишься.
Анима немного помолчала.
— Но ты права. Я тоже не могу почувствовать его, как ни стараюсь.
Луна никогда не хотела ошибаться сильнее.
— Как пройти в библиотеку?
Одинокий кристальный патрульный еле успел поймать падающее на пол копьё, озадаченно хлопнув ртом. Он озадаченно скользнул взглядом по сторонам, и Луна могла его понять: нечасто первую фразу розыгрыша слышишь от принцессы, пусть и другой страны.
— Э-э-э-э… — аликорница чуть не съязвила про низкие умственные способности перекаченных земнопони. — Восточное крыло, с третьего по шестой этаж.
— Благодарим.
-…Благодарите? — переспросил вслед уходящей кобылке стражник, заново заозиравшись в поисках банды шутников. Луна не обратила на него внимания.
Достойная библиотека всё же была выстроена, а книги — перенесены из подвала. Аликорница судорожно вдохнула от увиденной красоты королевского храма знаний, но у неё засосало под ложечкой, потому что теперь не было понятно, где искать тайник с Инскриптумом. В последний раз на её памяти Анима Кастоди использовала определённые книги, как активирующие рычаги, но это было так давно, что… впрочем, даже спустя секунду после этого события Луна уже не могла сказать, как эти книги назывались.
— Сомбра? — шёпотом позвала принцесса ночи, вовсе не чувствуя себя глупо, и всмотрелась в тени по углам. Они оставались неподвижны.
Цоканье осторожно ступающих копыт разносилось по пустым библиотечным коридорам. Колоссальная мудрость безразлично взирала на потерянную аликорницу ухоженными корешками книг, бережно расставляемых и оберегаемых библиотекарями…
Луна замерла, а затем торопливо ушла в подпространство, из которого скользнула в море снов. Она решила найти Сомбру так, как когда-то давно нашла его двойника.
Ночь — её время, и были свои плюсы в том, что все пони уже спят. Принцесса перескакивала изо сна в сон, отыскивая в подсознании отдыхающих любого, кто подойдёт на роль библиотекаря. «Извините», — мысленно произносила аликорница и вшивала магию в подкорку найденных, выискивая любую мелочь в их работе, которая могла бы приблизить её к тайне местонахождения Инскриптума. Таким образом Луна нашла шесть книг, отношение к которым самих библиотекарей и их знакомых, а также Анимы попадало под определение подозрительного. Ей пригодились все.
Как только тома и фолианты синхронно сдвинулись с мест мановением телекинеза, Луна услышала где-то далеко за своей спиной прерывистый механический скрежет. Она обернулась. Тяжёлые книжные полки выстроились в ряд, образовав коридор к открывшемуся в стене проходу в виде перевёрнутого треугольника. Подивившись на странное дизайнерское решение, аликорница полетела вперёд и мельком взглянула на часы. Поиски заняли всю ночь; до рассвета оставалось полчаса.
Горячее пропускное поле пробежалось по телу, а затем сотрясло вибрацией до самых костей. Луна выругалась. Объяснение необычной форме двери тут же нашлось: Анима установила сигнальное заклинание и теперь определённо знала о нарушителе. Аликорница резко развернулась вокруг своей оси. Её рог вспыхнул, и в воздухе перед принцессой вычертился сверкающий рунический круг. Миг — и казавшаяся иллюзорной фигура со звоном и хрустом, словно стекло, разбилась на куски, испустив во все стороны тёмно-синее свечение. Заклинание-рунобой, изобретённое Диспелем за два поколения до Старсвирла, Луна творила впервые, да ещё и в страшной спешке, но у неё получилось почти идеально. Стены перестали тонко резонировать, и заклинание экстренной телепортации прервалось. Луна понеслась галопом, чтобы сократить путь до трибуны с Инскриптумом; оставалось максимум тридцать секунд, прежде чем Анима преодолеет её трюк и всё же телепортируется в библиотеку. Аликорница обеими передними ногами, словно обложка весила несколько килограммов, распахнула священную книгу.
Инскриптум устроил ей целый шторм из страниц, протестуя против такого кощунственного обращения. Луна протянула к нему копыто, но с громким «Ай!» тут же отдёрнула — края страниц непокорно оставили на коже несколько порезов. Среди синей шерсти тут же выступили кровавые капли.
— Я просто хочу найти своего любимого! — закричала Луна на книгу. — Покажи мне, где Сомбра, что с ним сталось, и я тут же уйду! Клянусь!
Книга не внимала словам. Действуя инстинктивно, аликорница сняла подаренную единорогом корону, очертила её резной контур своей кровью и бросила в Инскриптум. Регалия затормозила в воздухе, обволакиваясь персиково-золотым светом, и ослепительно засияла, гордо устанавливаясь над реликвией. Страницы, переворачиваясь, зашелестели медленнее и осторожнее.
— Я всего лишь, — тщательно выговаривала Луна, аккуратно наклонившись ближе к книге, — хочу узнать, где Сомбра. Скажи мне — и я немедленно тебя оставлю.
Инскриптум замер, а затем с громким и торопливым шорохом отлистался в самое начало. На золотых страницах выступили объёмные слова:
Смертный сошёл бы с ума, попытавшись понять устройство пространства, что было полно парадоксов и противоречий, оправдывающих друг друга в запутанной и перекрученной последовательности, столь длинной, что к её концу доживаешь до старости и забываешь о её начале. Пони было легче назвать это первозданным хаосом, и среди всех его аномалий и безумия лишь два существа были способны чувствовать себя живыми — Время и Пространство, не считая вечно витающей вокруг них Тьмы, что была не вреднее и не самостоятельнее дуновения ветра.
— Я знаю о том, как был создан мир, — раздражённо бросила аликорница. — Анима показала мне это в первую оч…
— Именем мироздания, Луна, что ты делаешь?!
Принцесса судорожно втянула воздух ртом и обернулась, чтобы встретиться взглядами с разъярённой королевой. Та стояла за дверью-треугольником, не в силах войти — с перепугу Луна спонтанно сотворила что-то мощнее рунобоя, даже не поняв этого. Невидимая преграда точилась ментальными усилиями Анимы, но она избегала риска тратить слишком много энергии разом, боясь за жеребёнка в своей утробе. У младшей аликорницы было несколько минут, чтобы найти решение.
Луна прилипла к Инсриптуму, раз за разом торопливо перечитывая единственный отрывок, который он согласился продемонстрировать: про себя и вслух, вдумчиво и быстро, во всех направлениях — ответа так и не виделось.
— Дай подсказку! — почти прохныкала Луна. — Пожалуйста, дай подсказку!
Тьмы
Одно-единственное слово осталось на странице после того, как все остальные расплавились и растворились в золоте.
— Т-тьмы? — растерянно прочитала аликорница. — Ты хочешь тьму? Возьми!
Её рог вспузырился кислотной зелёно-фиолетовой энергией, по завиткам побежали стайки мелких красных молний. Луна, прикладывая усилия к управлению не так уж часто, несмотря на её природу, использующейся дисциплиной, щедро залила Инскриптум аурой концентрированной чёрной магии. Но уже через долю секунды принцесса завопила, почувствовав, что рог беспощадно замерзает по мере того, как реликвия подавляла энергию. Висящая над ним корона задрожала и дала трещину. Луна вскрикнула, отскакивая и позволяя остаткам нечестивого свечения растаять под золотистым ореолом.
— Ты хотел тьму! Я дала её тебе! — обиженно заметила аликорница и вздрогнула всем телом, когда ударная волна от сломленного рунобоя пронеслась через все её рецепторы.
Анима сломала печать и почти прыгнула в тайный отсек. Луна, не имея другого выхода, бросилась в подпространство, но её магия от волнения снова сошла с ума — и вместо того, чтобы просто перенестись в другой слой мироздания, тело принцессы буквально растворилось.
Голову, вернее, то место, где она должна была остаться или где теперь сосредоточился разум, стальными скобами перехлестнула мигрень. Аликорница осознала, что осталась на месте, не умерла и не исчезла; это было сродни состоянию, в которое переходил Сомбра, когда превращался в тень, и удерживать его было колоссально трудно. «Как ты вообще держался, как умудрялся побочно творить заклинания и просто… двигаться?!» — крича про себя от натуги, поражалась Луна.
Анима затормозила, или удивившись подобной трансформации, или испугавшись её. Аликорница сквозь треск в каждом своём (воображаемом) шве подумала о том, что это — самый подходящий момент для побега, но куда бежать, как двинуться, если само пребывание в форме этакого фиолетового дымка уже похоже на новое определение мучения? «Единственное, куда я могу деться, — подумала Луна сквозь лютую боль, — это Инскриптум». Она приложила все оставшиеся силы к тому, чтобы собраться в густой комок, а затем вбить себя в открытые страницы.
Книга моментально захлопнулась с громовым грохотом, запирая аликорницу внутри. Это были совершенно новые, непередаваемые ощущения — как твою газообразную форму словно заливает плавленым золотом, и весь привычный мир и каждое знакомое чувство стушёвывается и тонет во тьме…
Она была песнью, которую нёс ветер.
У неё не было бархатистой кожи, губчатых лёгких, сочного сердца и извилистого мозга, который обеспечивал бы всему этому работу и безопасность; всё, чем она была — горсть упорядоченных в нежной гармонии нот и вереница слов шёпотом на неизвестном языке. Луна сама не знала, о чём в ней поётся, и не хотела пытаться вникнуть — её гораздо больше занимала и пугала новизна формы, в которой она пребывала. Звук, успокаивающий и негромкий, раздающийся нелепо в абсолютно неподвижной пустоте. Но внезапно Луна узнала мелодию и шёпот.
Она оказалась в форме того, что сделало жеребёнка, родившегося у её матери, аликорном. Ею самой.
Будь у Луны тело, оно бы задрожало от сюрреалистичности происходящего. Но всё, что у неё было — гармония, по которой она должна была звучать, и она звучала напевно и печально, плывя в непроглядной темноте среди невиданных звёзд и планет. Где-то недостижимо далеко газовым шлейфом ворочалось что-то синее и красное, космические тела лениво разгорались и угасали белым и серебряным, напоминая гигантские юные цветы потрясающей красоты и формы. На это можно было любоваться вечно, ибо ни в одном явлении не было цикличности — это был хаос в чистом своём проявлении, непокорном, но безвредном, ведь ещё не существовало никого, кто мог бы возмутиться его проказам.
Луна развернулась лёгким движением мысли. Ей казалось, что она, осматриваясь, проделала длинный путь, но, лишь обернувшись, тут же столкнулась со стражем этого места. Тональность песни не позволяла кричать, хоть и очень хотелось — необъятной длины демонический змей, обернувший своим телом вселенную и охраняющий её от распада, смотрел в саму её суть. В этом месте действовали совершенно другие законы; не имея никаких органов, чтобы видеть, слышать или петь, не имея вообще какой-либо осязаемой физической формы, Луна видела, слышала, пела и существовала — потому что была способна думать, и каждая её мысль становилась действием. Едва подумав о том, что пребывать здесь становится непривычно и тяжко, и захотев уйти, она привлекла внимание стража и его гнев. Неосязаемый, ментальный рык едва не нарушил гармонию её песни и стих, едва Луна всем сердцем отказалась от идеи сбежать.
«Инскриптум перенёс меня сюда, — успокаиваясь, пыталась она понять происходящее. — При этом я просила указать мне, где Сомбра, и… Неужели он — в самом начале… до начала времён? В этой тьме?». Луна продолжала плыть по бесконечному пространству, тщетно пытаясь увидеть единорога в бесконечном калейдоскопе сменяющихся, не повторяющихся более никогда видений везде вокруг себя.
Она выкрикнула имя, и он не откликнулся.
«Я не знаю, как здесь течёт время, — продолжала размышлять Луна, — и течёт ли оно вообще, но по привычным мне часам Сомбра находится здесь уже месяц. Месяца должно было хватить, чтобы придумать способ выбраться отсюда. Что, если он уже в нашем мире? Что, если у него получилось выбраться в тот же миг, когда у меня получилось сюда попасть? Что, если… что, если я заняла его место?..».
Луна почувствовала смешанное со страхом облегчение. Она была счастлива освободить своего возлюбленного, но автоматически задумывалась о собственной участи — вечно плыть поющим призраком между наркотически-прекрасными видениями и никогда больше не прикоснуться к живому теплу, не ощутить жизнь в самой себе, не покинуть эту колыбель первозданного хаоса.
«Я могу обо всём забыть, — подумалось Луне. — Я могу захотеть лишиться самосознания и навсегда уснуть. Я останусь здесь, в организованной дисгармонии, вместо Сомбры, и он будет жить, пока я буду плавать в невесомости и видеть чудесные сны. Возможно, даже о нём… О живущем там, на родине, свободно и счастливо…».
Коматозная неподвижность сковывала и запечатывала любые мысли. Луны почувствовала, как растворяется в гармонии собственной песни и начинает понимать её язык и смысл. Однако, как только она успела полюбить напев, являющийся самой её сутью, магия, сокрытая в его же словах, открыла ей путь к новой, последней мысли: «Что, если Сомбра подумал так же? Что, если он испугался перспективы прожить вечность в полном сознании и никогда больше меня не увидеть, отчаялся найти выход и согласился забыть и уснуть, чтобы не терзать себя мучениями?
Сомбра!».
Мысленный крик разбил оковы, и Луна была бы рада вильнуть всем телом, словно отряхиваясь от сна, если бы тело у неё по-прежнему сохранялось.
Зов остался без ответа.
«Он забыл меня, — лихорадочно соображала Луна. — Забыл меня, забыл мой голос, своё имя и то, что всё это значит в совокупности. Он расплатился своей памятью за блаженное неведение. О, вселенская мудрость, у меня есть то, что спасёт его».
У неё было слово, полное магии, способной замораживать момент во времени и проносить его сколь угодно далеко через годы. Оно могло внести ясность в сумятицу и построить грядущее на прошедшем. Оно потеряет свою силу лишь тогда, когда заржававет и рассыпется то, что его подпитывает — то, что уже переплелось в стальные узлы и сплавилось воедино. Это слово было магией, родом встречи, позволением двум разведённым по разным дорогам пони вновь выйти на одну тропу.
«Помни!».
Оно пролетело над извивающимися в метаморфозах образах подобно молитве отчаявшегося божеству, которое отвернулось от него.
«Помни!».
Оно прогремело над чешуёй охраняющего вселенную змея, как приказ господина к рабу.
Луна больше не имела тела, но она существовала. Отсутствие формы давало ей одно — возможность заполнить своей сутью всё мироздание, не наталкиваясь на клетку из собственных костей и рвы вен, наполненных горячей кровью.
И это слово, первое прощание маленькой аликорницы с молодым единорогом, не нашедшее препятствий ни в языках, ни в столетиях, стало тем, что она пела всей своей душой во все концы времени и пространства.
«Помни!».
Помни о кобылке-изгое, что врезалась в тебя на заре времён, когда ты был одинок и беспомощен. Помни о двух аликорнах, что пытались спасти твою деревню. Помни о своей жеребячьей любви, вкус с губ которой ты собрал первым. Помни о кобыле, которая поставила на кон мир между двумя могущественными странами, чтобы спасти тебя. Помни о пони, призвавшей древнейших созданий своего мира, чтобы вызволить тебя из тюрьмы. Помни о матери жеребёнка, сохранившего весь твой народ.
И теперь узри: она нашла дорогу в начало начал, чтобы снова помочь тебе, потому что без тебя её жизнь не имеет смысла.
Змей-страж зарычал во всю мощь своей ненасытной утробы, но его ярость больше не имела власти, потому что всё вспомнилось.
Вспомнилось, как свет луны отразился от озёр зрачков в берегах бирюзовых радужек и осветил всю его жизнь. Вспомнилось, как он сжигал себя собственным тёмным даром, чтобы защитить пришедших к нему подруг от захватчиков. Вспомнилось, как с отвращением уходил от чужих копыт, чтобы спустя столетия понять, что делал это не напрасно. Вспомнилось, как возненавидел себя за жестокость и пренебрежение и как жестоко был наказан за них. Вспомнилось, как было горько потерять только что найденное и как страх за самое дорогое существо пересилил адскую боль. Вспомнилось, как их любовь получила самое красноречивое подтверждение и слилась в одном маленьком существе.
И теперь он видел: для их мистической связи не существовало границ, потому что они узнали друг друга даже в бессознании и беспамятстве.
Непроглядное тёмное полотно перетекло через вечно движущееся тело змея откуда-то извне и растерянно остановилось. Луна снова зазвучала, но тем же самым мотивом, из которого была рождена, а не повелением и мольбой, которым жила после. Сомбра узнал его, даже никогда не слыша. Они соприкоснулись, от этого контакта по всему их естеству прошла дрожь. Больше не было преград-посредников в виде тел. Они касались друг друга душами. Они поняли, насколько предназначены друг для друга, когда не было ограничения в числе выступов и впадин, которых никогда не хватало для выражения самого главного и которое так легко могло обмануть своим совмещением. Нынешнее их единение было не похоже ни на что из того, что им раньше доводилось испытывать — тепло среди холода, счастье среди пустоты. Души не могли лгать. Их фрагменты переплетались так тесно и уютно, что невозможно было понять, где заканчивается один и начинается другой; начало мысли одного находило окончание в мысли другого. И все они сходились в одном: пора выбираться.
Услышав их единогласный порыв, змей зарычал и понёсся ещё яростнее. Ветер от его гонки за собственным хвостом всколыхнул вселенную, звёзды и планеты содрогнулись, меняясь местами и мешаясь ещё быстрее и беспорядочнее, чем было до этого.
Сомбра повёл Луну вперёд, несмотря ни на что, и она доверилась, не задавая вопросов, не сомневаясь. Демонический змей внезапно замедлился, словно недоумённо присматриваясь и прислушиваясь к столь смело плывущим к границам его чешуи существам. Беспрепятственно коснувшись её, они начали разрастаться, накрывая его целиком.
Оказавшись рядом друг с другом, почувствовав доверие и родство душ, они стали сами собой, даже не замечая этого. Очищенные от всего, кроме собственной сути, они делали ровно то, что было предназначено им мудрой, милостивой вселенной.
Сомбра скрывал всё тенями.
Луна пела в его темноте.
Вместе они рождали Колыбельную, и под её звуки змей успокоился и замер, перестав порождать хаотичные ветра.
Перешагивая за грань, Сомбра и Луна увидели двух гигантских неземных аликорнов, перешагивающих через тело змея и входящих во вселенную. Они не слышали шёпота, но провожали уходящую от них тьму взглядами, которыми награждают хороших старых знакомых.