Шанс

Глава девятнадцатая. Кристальные страхи

В его комнате было неимоверно душно. Он заперся, используя заклинание, о котором ему рассказывала тетя Твайлайт — подобным фокусом была заперта дверь, ведущая в башню, где король Сомбра прятал Кристальное Сердце. Она поделилась формулой, на что Флёрри только фыркнула, сказав, что темной магией занимаются только преступники, а Шадоу посмеялся и запомнил. А затем записал, немного поколдовал и создал новое, более безобидное заклинание. Оно просто не давало никому открыть дверь — та уезжала от непрошенного гостя. А сейчас непрошенными были все.

Шадоу зарылся носом в подушку, пытаясь унять бушующие в нем чувства. Это всё в прошлом, это ведь всё в прошлом, не так ли? И кристальная королева, и её умерший ребенок, и самоубийство короля? Это всё было в прошлом, так почему же оно сейчас так жестоко ранит его, так сильно колет юное и неокрепшее сердце? Почему он винит себя в том, что случилось тысячу лет назад?

Всё просто. Всё повторяется.

Жеребец до сих пор вспоминал, как обмякла на его копытах Флёрри, как мир вдруг окрасился в красный. В памяти вспыхивали и сопоставлялись картинки одного умирающего аликорна и второго, и от этого Шадоу беззвучно кричал, пытаясь разобраться хотя бы для себя, что же происходит. «Я всегда думал, что я — это я, — бормотал он едва слышно, — но на самом деле я был тем, кем мне было предназначено раньше. Я всегда был им, королем Сомброй, я всегда внушал страх в сердца пони. Отец… он не ненавидит меня. Он просто боится, что я снова стану…нет, что я начну проявлять агрессию. Я должен был это сделать рано или поздно, ведь так?»

Этого он не знал. Лежа на кровати, он игнорировал любые контакты с окружающим миром. Он избегал отца, мать, даже Кэпа не пускал к себе. «Я не могу ничем поделиться, — горько думал Шадоу. — Они только сильнее испугаются. А если испугаются настолько, что снова изгонят меня на арктический север?» На секунду ему показалось, что всё тело окружили иголки мороза, вонзающиеся сквозь шерсть под кожу. Наваждение схлынуло, но ему от этого стало только хуже. «Я ещё помню. Я ещё помню, как там было холодно. Я никогда этого не забывал. Я всегда знал, кто я, просто я лгал себе.

Я Сомбра».

Он хотел бы заплакать, но не мог себе этого позволить. Он думал о том, почему его бывшие враги вдруг приняли его в собственную семью, взяли под нежное крыло. Хотели они воспитать его немного иначе, чтобы исправить его прошлые ошибки, или же в скором времени ему стоит ждать убийцу у изголовья постели? Шадоу поморщился; нет, его мама, принцесса Кейденс, не может так поступить, она добрая, она его любит как родного сына. А отец…

Насчет отца Шадоу не знал.

«Он назвал меня сыном. Он сказал, что ему есть до меня дело. Неужели он обманулся? Неужели всё, что я сделал, было ложью? А я так не хотел, так не хотел становиться Сомброй… Я верил, верил до последнего, но Халсиен права, надо посмотреть правде в глаза. Я — Сомбра, бывший король Кристальной Империи, тиран, садист и темный маг. И я должен контролировать это. Я должен… исправиться? Я ведь смогу?

Нет. Я слишком слаб для этого».

— Шадоу!

Единорог вяло дёрнул ушами, пытаясь по голосу узнать, кто пытается его дозваться. С остановками сердца и невнятным возгласом он понял, что это мама, но встать с кровати не смог — банально не хватило сил. Он взглянул на стол — к подносу он так и не притронулся, уж слишком сильно сковала тело слабость. Решив игнорировать всё, единорог отвернулся к стене.

— Шадоу, открой дверь, пожалуйста. Я принесла тебе бумагу.

Жеребец мигом вскочил с кровати, словно его током ударили. Но запал тут же исчез, забрав остатки энергии. Он вяло доплелся до двери и отпер её, позволяя розовому аликорну осторожно войти. Она действительно принесла бумагу — вслед за ней в облачке голубого искрящегося телекинеза плыла огромная стопка.

— Здравствуй, — единорог хотел сказать «мам», но запнулся. Они уже говорили ему, что несмотря ни на что останутся его родителями, что всё так же любят его, и Шадоу это чувствовал, но теперь… Теперь его эмпатия сбоила. Он улавливал сотни оттенков чувств, но не мог понять, кому они принадлежат. Он будто потерялся на огромном перекрестке чужих эмоций, но всё окрасилось каким-то странным цветом — чёрно-красным, переливчатым, цветом страха и ужаса, которым он когда-то был. Которым он непременно станет. Это лишь вопрос времени, которое со скоростью света бежит по копытам.

— Шадоу, — Кейденс ласково протянула к нему копыто, но жеребенок не шелохнулся, будто ожидая подвоха. — Как ты?

— Нормально, — голос показался на удивление хриплым и низким, таким, какого у него никогда не было. «Наверное, таким голосом говорил король Сомбра, — горько подумал он. — Наверное, я и вправду становлюсь прежним собой. Как же жаль, как мне жаль…»

— Ты что же, совсем не выходишь отсюда? — принцесса поморщилась, отставляя стопку бумаги у него на столе и открывая окно. — Духота какая. Как ты здесь сидишь?

— Сижу, — пожал плечами Шадоу. — Рисовал.

— И голодал, — укоризненно заметила мать, искоса глядя на него. — Шайнинг мне всё рассказал. А теперь объясни мне, какая Дискордова муха тебя укусила, что ты решил довести моего супруга и твоего отца до сердечного приступа, а меня — до седых волос? Совсем совесть потерял?

От строгого отчитывающего тона матери Шадоу неосознанно сжался. Она всегда так говорила, когда они шалили в детстве, но сейчас он чувствовал себя ещё хуже. Он хотел бы, чтобы всё действительно было так, как говорила Флёрри. Что он — не Сомбра, но больше убеждать себя у него не было сил. Халсиен была права. Он слабак и бездарь. И он не сможет бороться с тем, что называется чувствами, возникающими из прошлого. Раньше Шадоу списывал это на случайность, на свою растущую личность, но он не мог объяснить себе сейчас, что его чувства — это не чувства короля Сомбры. Единорог терялся и не доверял себе, своим эмоциям и мыслям. Ему с каждой секундой всё больше и больше казалось, что они принадлежат не ему.

— Шадоу, — голос матери стал более ласковым, а сама она подошла ближе и погладила его щёку, — пойми, я не хочу на тебя злиться. То, что вы с Флёрри сделали, это аморально, да, но…

— Я знаю, — жеребец замотал головой, вырываясь. — Я больше не хочу её видеть. Это неправильно!

— …но это не значит, что я перестану любить вас обоих, — закончила аликорн. Шадоу отвернулся от неё, пряча усталые глаза. — Ты чего-то боишься. Скажи мне, чего. Я всегда тебя выслушаю, помнишь? У тебя нет причин не доверять мне.

«Я бы рад. Но я не могу рассказать тебе. Ты посчитаешь меня слабаком и будешь права».

— Молчишь? — кобылица снова попробовала его приобнять, но жеребец вывернулся, не желая чувствовать ничьей ласки. — Шадоу, ты уже не жеребёнок. Если тебе плохо, не стоит закрываться в себе. Поговори с кем-нибудь. Испытывать страх — это нормально. В мире нет ни одного пони, который не боялся бы чего-нибудь.

— Чего же боишься ты? — без особого интереса спросил он. Кейденс изменилась в лице, опустила голову.

— Я боюсь потерять вас, — тихо-тихо проговорила она. — Тебя и Шайнинга.

— Почему только нас? — поинтересовался Шадоу, поворачивая голову. — А Флёрри?

— За неё я тоже боюсь. Но Флёрри — аликорн. Аликорны живут тысячелетиями, Шадоу. А единороги — нет.

Жеребец присел у кровати, пытаясь осознать сказанное.

— То есть, — начал он, едва шевеля языком, — ты…

— Я переживу тех, кого люблю, — кивнула мать, и две серебристые дорожки скользнули по её щекам неожиданно, совсем внезапно. — Мой любимый муж умрет, а я буду жить. Мои дети умрут, а я буду жить. Мне говорили об этом, но я не верила, что это случится так скоро. Я всегда думала, что Шайнинг будет со мной вечно, но вчера… Вчера я поняла, что в его волосах слишком много серебра, Шадоу. А ты попытался покончить с жизнью.

Он обнял её. Мгновенно встал и без слов, совсем молча, обнял, прижимаясь щекой к её шее. Аликорн обняла его в ответ, накрыв ещё и крыльями. Шадоу вдруг почувствовал скребущий в горле комок, будто ему хотелось безудержно плакать. «Вы часть его, а он — часть вас. Но при этом у вас обоих разные характеры, разные взгляды на жизнь и разные типы мышления. Вы сентиментальны, чувствительны и ранимы. Вашей основой являются эмоции. Сомбра — холоден, расчётлив и жесток, но на жестокость у него были причины. Вы знаете об этом, просто ещё не помните о них. Когда вы сможете узнать его, а главное — отличить от себя, тогда мои наставления вам больше не понадобятся», — прозвучал в голове голос Халсиен. «Пока ещё есть надежда, — подумал Шадоу, крепче прижимаясь к аликорну. — Пока я чувствую, пока иду на поводу у эмоций, я — это я. И я должен, я обязан остаться собой. Я должен».

— Прости меня, — прошептал он, крепче обнимая мать. — Я не знал. Я не хотел сделать тебе больно.

— Пойми меня правильно, сын. Смерть — любая смерть абсолютно любого пони, всегда принесет кому-то боль. Потому что у каждого пони есть семья, друзья, близкие. Они всегда связаны и нет случайных и забытых. И очень грустно думать о тех, кто лишил себя жизни сам, подумав, что никому не нужен. Постарайся это понять. И, — она немного отстранилась, глядя ему в глаза, — кстати, что ты такое рисуешь? Всю бумагу во дворце извел!

Шадоу зарумянился, а Кейденс засмеялась, и в этом смехе ему почудилось облегчение, будто она поделилась с ним тем, что давно грызло её душу.

На самом деле Кейденс боялась не только этого.

Она боялась не только пережить своих любимых, но и потерять их. Потерять Шадоу. Дать ему окончательно превратиться в Сомбру, позволить тому монстру из зеркала забрать её сына. Она отогнала его один раз, но сможет ли второй? Сможет ли вновь защитить свою семью от безликой и упорной тени, которая рушила купол защитного заклинания над Империей и которая пришла на помощь тогда, когда ситуация была безвыходна? И что, интересно знать, заставило его это сделать? Хотела бы она спросить его, да только это бесполезно.

Кейденс спрашивала у Халсиен, как идут дела с контролем разума. Та только развела копытами. «Я делаю всё, что в моих силах, ваше высочество, — отвечала она, убрав трубку изо рта. — Но принц Шадоу не может контролировать его. Иногда мне приходится блокировать импульсы, следить за каждым малейшим изменением… Мне кажется, он сам себе внушает то, что думал о нем ваш супруг. И это может плохо кончиться».

«И что же мне делать? Да ещё и в нынешней ситуации с Флёрри?»

«Пока надо ждать. Когда принц определится, кто он есть, будет уже поздно. Но мы не имеем права мешать ему делать этот выбор. Так или иначе, я очень надеюсь, что он любит вас больше, чем боится».

Ей следовало поговорить с ним. Давно, ещё до того, как…как они с Флёрри… ох, как бы хотелось, чтобы этого не происходило. Как она могла не заметить этого, как могла списать их нежные чувства на семейные? Кейденс вздохнула, не зная, что же теперь делать. Ругать дочь не было сил, а Шадоу только-только оправился после голодовки. Может, им стоит отдохнуть где-нибудь? Выбраться в небольшой семейный отпуск на пару дней, провести времени друг с другом побольше? Как ещё можно показать Шадоу, что его любят?

— Кайди? — окликнул её супруг. Аликорн грустно повернулась к нему, коротко улыбнувшись.

— Здравствуй, Шайни, — ответила она, снова включаясь в поток безысходных мыслей. — Я наконец-то дома. Как нога?

— Почти срослась, спасибо нашей больнице, — он помахал гипсом, а потом встал рядом с ней, целуя в нежную кожу на виске. — Ты говорила с Шадоу, да?

— Ага, — вздохнула принцесса, и единорог повесил уши.

— Прости меня. Это я виноват. Я не уследил.

— Пустое. Что было, то прошло. Но мы должны как-то это исправить. Ты для него больший авторитет, чем я. Поговори с ним.

— Я пытался, — развел копытами жеребец. — Я сказал всё, что мог, даже учитывая моё кособокое красноречие. Я не знаю, как ещё ему донести то, что он не чужой.

— Тебе следовало быть мягче, — с упреком произнесла Кейденс, переводя укоризненный взгляд на мужа. — Да, нам нельзя было забывать, кто он, но почему нельзя было делать вид, что нам это не важно? Почему надо было мучить меня и его глупыми страхами и сомнениями? Почему, Шайнинг Армор, ты так боялся его?

Белый единорог понурился, опустив уши и закрыв глаза спадающей челкой. Принцесса раздраженно вздохнула и отвернулась к окну.

— Мне не стоило пытаться его провоцировать. Кайди, мне так жаль…

— Халсиен сказала, что Шадоу сам внушает себе, кто он есть. Мы должны сделать всё, чтобы он внушил себе и то, что он наш сын. И не имеет никакого значения, кем он был до этого.

— Я поговорю с ним, — Шайнинг выпрямился, отошел к двери. — Я постараюсь ему это объяснить.

Ответом ему было молчание. Единорог кивнул, принимая это к сведению, и вышел из комнаты, направляясь к сыну, а Кейденс, сидя у окна, положила голову на копыта и, устало прикрыв глаза, уснула, провалившись в зыбкую дрёму.