Клятва

Глава II

Сознание к бедной розовой пони приходило медленно и мучительно. Она из последних сил пробиралась через вязкую тяжёлую темноту, по сторонам мелькали крошечные проблески света, словно светлячки, и совсем изредка мерещились чьи-то голоса. Пинкамине казалось, что время вокруг неё остановилось. Вокруг неё была лишь чернота и редкие блёстки непонятного света, которые чуть позже исчезли совсем. Стало настолько темно, что пони не видела даже своих копыт. А были ли у неё копыта вообще в этом странном, чёрном, вязком пространстве? Собрав все силы, Пинкамина попыталась дотронуться до своего носа и к своему величайшему удивлению и страху не почувствовала ничего на его месте. Ни носа, ни ушей, ни копыт не было, ни одна часть тела не ощущалась, как положено. Осталась только навязчивая память о форме собственного тела. Пинкамина подставила воображаемый хвост под воображаемое копыто и сильно наступила. Боли не последовало, однако ощущение того, что эти части тела находятся именно на таких местах, по-прежнему оставалось чётким. 

Паника быстро прошла, и в этой непроглядной тьме Пинкамина совершенно одна тщетно пыталась, крутясь волчком, отыскать свой призрачный хвост, находя это безумным и глупым развлечением. Тени не тревожили её, голоса затихли, и изжога не мучила…
«Чем не идеальный конец? Или же это мое наказание?» – думала розовая пони, кружась в своем сумасшедшем танце, и вдруг, будто вторя её безумным мыслям, злобный, хриплый, истерический смех тысячи голосов обрушился на неё со всех сторон, как грохочущий водопад. Вмиг засияло багровым светом чёрное пространство, раскололось, как обычное стекло, и из искажающихся и дрожащих трещин поползли уроды – не пони, не звери, не птицы, не рыбы. Чёрные тела, мерзкие тени, холодное дыхание, адский хохот… Чей то знакомый взгляд мелькнул в одной из трещин, укоризненный и холодный, но такой родной.

Пинкамина посмотрела вниз, и не было конца радости, когда она обнаружила ноги на своих местах. Со всех сил, так быстро, как только могла, она ринулась туда, откуда смотрели знакомые глаза. Пинкамине казалось, что всё её тело горит изнутри, и боль становилась невыносимой. Она остановилась перевести дух, опустила голову и сдавленно взвизгнула, когда вместо своих копыт увидела уродливые лапищи, подобно таким, какие были у тех мерзких тварей.

Стены тьмы, испещрённые багровыми трещинами, рухнули в один момент, и яркий белый свет ударил в глаза бедной розовой пони. Пинкамина смотрела наверх, в нечто слепяще-яркое, приходя в себя. Слышен был шум деревьев, барабанная дробь дождя. Монотонный писк неизвестного происхождения повторялся через равные промежутки времени. Пинкамина подумала сначала, что это мышь, но когда заметила периодичность, сразу откинула эту догадку. Потихоньку стали прорисовываться очертания предметов вокруг, у пони появились силы повернуть голову набок. Свет стал менее ярким, это всего лишь обычная лампа. Когда Пинкамина только открыла глаза, эта лампа показалась ей десятком прожекторов, направленных прямо на неё…

Повернуть голову, чтобы посмотреть в другую сторону, розовая пони не смогла. Это простое движение утомило её, как многокилометровая пробежка. 

Перед глазами Пинкамины окно. Серое небо душит закат, качаются деревья, завывает ветер и колотит по подоконнику дождь. Ах, сентябрь… Надрывается в своем тихом писке аппаратура, провода которой подсоединены к телу пони. Один провод к груди, от назойливой пищалки. Второй от тихого аппарата – трубка искусственного дыхания в носу. 

Раньше Пинкамине редко приходилось бывать в больницах. Она думала, так и проживёт всю жизнь. Но сейчас любая попытка оторвать какую-либо часть тела хоть на пару сантиметров от постели заканчивалась провалом, и это говорило о том, что её намерению не суждено сбыться.

Скрип двери и чья-то мягкая поступь, горьковатый запах медикаментов, который почему-то внушал Пинкамине ужас… Белая пони с меткой красного креста прошла в палату почти неслышно. 

— Мисс Пай, вы пришли в себя? Это чудесно! — спокойно сказала она, суетясь возле аппаратов, проверяя показания и подсоединения проводов и трубок. — Как вы себя чувствуете?

Пинкамина попыталась сказать что-нибудь, но получилось только беспомощно открыть рот. «Подозревай меня!» – кричали голоса в голове. 
— Я позову доктора, — и белая пони-медсестра ушла также тихо, как и пришла. Остался только её запах. Горьковатый запах медикаментов, который почему-то внушал необъяснимый страх бедной розовой пони. 

Доктор явился минут через пятнадцать. Это был невысокий бурый единорог с меткой в виде шприца. Его чёрная грива была тронута лёгкой сединой, неглубокие морщины подчеркивали его уставшие, тусклые, спокойные глаза. В этом взгляде не было ничего похожего на то, что розовая пони привыкла встречать в большинстве взглядов, обращенных на неё. Другие смотрели на Пинкамину, как на великую мученицу, а этот врач смотрел на неё лишь с холодным спокойствием. Белая пони-медсестра с таким же спокойным видом переписывала в блокнот что-то с табло аппарата. 

Доктор обратился к пациентке с очевидным вопросом о самочувствии, но внятного ответа так и не получил. Губы розовой пони еле двигались, она и сама хотела задать вопрос о том, что же с ней случилось. В памяти не всплывало ничего, кроме болтовни её назойливого работника, серого единорога… 

Доктор провел осмотр, сказал медсестре какое-то сложное название лекарства…

— Одно- или двухпроцентный? — послышался всё такой же спокойный голос белой пони.

— Двухпроцентный поставь, — безэмоционально и устало прохрипел в ответ доктор. — На полтора часа. И побудь с ней пока. Я передам Чарминг, она тебя заменит, если что. Тяжёлых у нас больше нет, так что… У тебя опыта все же побольше, — единорог и белая пони вышли из палаты, тихо прикрыв за собой дверь. 

Через несколько минут вернулась медсестра, принеся с собой запах ещё более горький, чем до этого. Она поставила Пинкамине капельницу с каким-то мутным раствором, посоветовала поспать, сама же отошла к окну и со смиренным видом присела на табуретку, достала из тумбочки небольшой журнальчик и периодически поглядывала то на его страницы, то в окно, то на аппараты. Изредка она вставала, проверяла капельницу, трубки и садилась обратно. Розовая пони следила за ней взглядом. Когда медсестра садилась читать свой журнал, Пинкамина щурилась, пытаясь понять, что нарисовано на его обложке, но все цвета сливались в бессмысленную круговерть.

За окном стемнело, во дворе больницы зажглись фонари, и тусклый жёлтый свет потёк по узким серым тропкам. К тому времени раствор в капельнице закончился, и медсестра унесла её.

— Вам нужна утка? — уходя, она наклонилась к розовой пони и тихо задала ей этот вопрос. 
— Утка? — промямлила Пинкамина в ответ. Ей внезапно невыносимо захотелось спать. — Н-но… В палату нельзя животных.

Медсестра закатила глаза и фыркнула.
— Нужно было ставить однопроцентный, — проворчала она себе под нос. — Мисс Пай, вы не хотите в туалет? 

— Ах, это, — Пинкамина отрицательно помотала головой, истратив последние силы. Больше шея не поворачивалась, как бы она не старалась. Уставившись в потолок, розовая пони прошептала:
— Скажите мне, пожалуйста… Что со мной? 

— Сказала б, если бы знала, — быстро ответила белая пони и вышла из палаты, унося с собой горький запах и громоздкую подставку для капельницы. Вернулась ли она обратно или нет тем вечером, Пинкамина не узнала. Тяжёлый сон, похожий на забытье, поглотил её и отпустил только к десяти утра.

      К 10 утра, (но следующего ли дня?) Пинкамина проснулась, но осознание происходящего вокруг к ней не вернулось. Скорее, мир ещё сильнее запутался, свился в огромный клубок и застрял у неё в горле. Единственное, что вырвало её из непонятного головокружения, потоков каких-то непонятных слов и жгучих запахов, было копыто. Чьё-то знакомое копыто лежало на её лбу, и в нос просачивался горьковатый запах – нет, не медикаментов, а камней.

Пинкамина резко отрыла глаза, ей показалось, что свет ламп сейчас выжжет ей зрачки, но знакомое беспристрастное и железно-спокойное лицо нависло над ней. 
— Лежи, — голос был тоже знакомым, но этот кто-то говорил так, что губы почти не двигались. — Врач запретил тебе вставать.

Глаза Пинкамины сначала округлились от изумления, несмотря на боль от света, затем розовая пони со всей силы, со всей мизерной силы, что у неё осталось раздвинула уголки губ в слабой, но искренне-радостной улыбке.

— Мод, — тихо прошептала она, пытаясь протянуть своё копыто к копыту сестры, но та остановила её, убрав свое копыто со лба и положив его туда, где бы Пинкамине было до него удобно дотянуться. — Это ты, Мод? — на поредевших ресницах розовой пони блеснула крошечная слезинка.

— Я, — невозмутимо ответила каменно-серая пони. Мод не любила лишних слов, не любила лишних пони в своём окружении, имела всего один интерес в жизни – к материаловедению, и всего одну родственную душу – свою младшую сестру, Пинкамину Диану Пай.

— М-мод, что со мной. Я ра…ботала и я…Упала? Усну..ла? — розовая пони начала говорить, но язык её был словно ватный, и фразы никак не складывались воедино. — Мод…Наверное мне…На го…лову упала люстра. Да? А касса на…Касса то на месте, Мод!? — Пинкамина подскочила, Мод поймала ёе за плечи и нерезко, но с некоторой силой уложила в подушки.

— Пинки, помолчи, — каменно-серая пони говорила без каких-либо изменений в голосе, но по её прикосновению Пинкамина поняла, что её что-то беспокоит. Комната погрузилась в тишину. Пинкамина среди этой тишины слышала непонятный то ли звон, то ли шорох. Не выдержав долгого молчания, она заставила с усилием повернуть свой ватный язык.

— Мод…Касса… — на этот раз Мод обернулась, и в глубине её глаз мелькнуло нечто, что Пинкамине не доводилось видеть никогда. 

— Ты вышла из комы. Меня пустили к тебе только сейчас. Я приехала с Каменной Фермы уже семь дней назад, сразу, как получила письмо от твоего лечащего врача. 
Лицо розовой пони перекосилось, став сначала малиновым, затем почти лиловым, затем она вся изогнулась в постели, чувствуя в каждом миллиметре своего тела слабость и тянущую боль; позже Пинкамина мертвенно побледнела и рухнула обратно.

— Мод…Мод…Мод… — шептала она, еле шевеля губами. Сейчас она хотела сорваться на крик, но что-то тугим кольцом стянуло её горло, не позволив вырваться лишнему звуку. — Какая кома, Мод… Ты шу…тишь…Мод. Ты шутишь? Вы… сговорились… — Пинкамина попыталась изобразить смех, но лицо её только скривилось в мерзкой гримасе.

— Не шучу, — также коротко и таким же ледяным тоном ответила Мод. — Доктор сказал, что скоро ты выйдешь из палаты интенсивной терапии, пройдешь назначенный курс лечения и вернёшься к привычной жизни. До твоей поправки я буду жить в Понивилле. Я взяла отгул. 
Пинкамина закрыла глаза и сжала копыто сестры в своём копыте, погрузившись в раздумье, и, наконец, вновь также резко очнулась.

— Мод, — дрожащим голосом сказала она. — Если это правда, и вы…Получи…ли письмо о том, что я в коме. Почему…Мод… Мод, скажи мне, где же мама, папа, Лаймстоун, Марбл? Мод… Они же тоже прие…хали, да Мод?

Этот вопрос повис в воздухе. Каменная пони смотрела в каменную стену каменным взглядом, и не поворачивала голову в сторону сестры. Её копыто мелко задрожало, и она убрала его с кровати, пока сестра не заметила этого. Однако, было уже поздно… Пинкамина глядела безумными глазами на сестру, и буря внутри неё росла, готовая в любой момент выбить ком в горле. Розовая пони набрала воздух в легкие и со всей своей, что сейчас набралась внутри, силой, крикнула сестре:
— Скажи мне, Мод, они приехали ко мне?! Скажи мне, Мод! — голос Пинкамины захрипел и оборвался. Запищали аппараты, зашла медсестра в белом халате, поторопила Мод к выходу. 

Пинкамина следила взглядом за сестрой, и та, перед тем как выйти, опустила голову и чуть мотнула ей из стороны в сторону.

Внутренний мир Пинкамины собрался в одну точку и взорвался с неимоверной силой, обрушив бедную пони на постель.