Нефоновая пони: A Song of Twilight

Предисловие автора

Когда я наткнулся на «Фоновую пони», я слегка удивился: как можно про одну малоизвестную жительницу Понивилля столько написать? Что же, в конце концов, могло побудить автора (ShortSkirtsandExplosions) создать такой монументальный труд о побочном персонаже канона, про которую ходит больше шуток, нежели серьёзных мыслей?

Ответ, на самом деле прост. «Фоновая пони» — совершенно не про Лиру Хартстрингс. И нет, не потому, что она немного расходится с нынешним каноном (как минимум в отношении позже вышедших эпизодов про Мундансер и про Дискорда). Она и не про Алебастра, не про Твайлайт, и даже не про принцессу Арию. Она — про совершенно определённую философскую концепцию, и разумеется, не менее сильное произведение можно было бы написать, например, в сеттинге «Звёздных войн», Средиземья (того самого, про которое писал Толкин) или вообще Touhou Project (собственно говоря, они существуют — можно привести в качестве примеров, соответственно, трилогию приквелов по отношению к оригинальной, «Чёрную книгу Арды» и фанфик «Когда зацветёт сакура»).

Разумеется, эта концепция не нова. Её отголоски можно увидеть в множестве других произведений: самопожертвование Лиры в финале «Фоновой пони» весьма похоже на самопожертвование Мадоки Канаме в финале сериала «Puella Magi Madoka Magica»; обитель потерянных душ, «Небесные тверди» (Firmaments) вызывают ассоциации с варпом из «Warhammer 40000», а сама идея бескорыстных помощников, в той или иной мере незаметных для живущих, находит своё место во многих источниках — от разнообразных древних верований (будь то кельтские, греческие или скандинавские) до комиксов Marvel или DC.

Но то, что отличает «Фоновую пони» от всего этого — это то, как эти линии там сплетены. Именно это и придаёт ей ту самую законченность, и именно это заставляет переживать трагедию Лиры вместе с ней самой, видя, как разные идеи сплетаются воедино в одном уникальном, характерном только для этой истории сюжете.

На месте Лиры мог бы быть любой из нас; для автора не принципиально, пони она или нет. Именно это заставляет нас так сопереживать ей — и именно это отличает хорошее художественное произведение, в котором первичен не сеттинг и персонажи, а его идея.

Идея о существовании этих незримых помощников преподносится со стороны одного из таких помощников — и оттого, что на протяжении многих глав читатель жил с образом Лиры, слова Арии о том, что таких же, как Лира — неисчислимое множество, становятся не просто статистикой, а грандиозной трагедией бесконечно несправедливого мироздания. После множества произведений с хэппи-эндом «Фоновая пони» воспринимается, как нечто особенное, до боли реалистичное.

Разумеется, в существование этих «неспетых» бессмысленно верить: это нефальсифицируемо, и если мы никогда их не увидим — по крайней мере, пока сами не станем такими же, — то это не что иное, как самообман. Однако так же глупо верить в их отсутствие. Всё что угодно может существовать (но, разумеется, вовсе не обязательно существует) — это следствие ограниченности объёма наших знаний, — разве что за исключением конструкций в какой-либо области понятий, чьё существование в данной аксиоматике запрещено её же законами. Не может, например, существовать абстрактный треугольник на декартовой плоскости с суммой углов, отличной от 180 градусов; а Эквестрия или какое-нибудь Генсокё — вполне. Разумеется, я не говорю о вероятностях; существование Эквестрии гораздо менее вероятно, чем существование, например, внеземной жизни или кардинальных чисел между алеф-нуль и мощностью континуума (хотя в последнем я не уверен, если честно). Но вопрос не в этом.

Вопрос в том, что если есть хоть малейшая вероятность того, что существуют такие же незаметные для нас «помощники», которых мы забываем, как забывал Лиру Понивилль — то нам стоит их поблагодарить за то, что они делают. Скорее всего, эта благодарность будет адресована лишь пустоте; и тогда мы ничего не потеряем, сказав эти слова впустую. Но вдруг нет? Понимая, насколько было бы тепло Лире от этих слов, хотелось бы дать таким же, как она, почувствовать, что они если и забыты, то не совсем — и хотелось бы посвятить этот фанфик им.

Если вы есть, то мы никогда об этом не узнаем, но это не мешает нам сказать вам «спасибо».

Теперь несколько слов о нижеследующем фанфике.

Разумеется, я не пытаюсь и никогда не буду пытаться «переиграть» концовку оригинала (и уж тем более создать что-то сравнимое с оригиналом; это — не более, а скорее всего, гораздо менее того, чем был, например, «Rebellion» для сеттинга «Puella Magi Madoka Magica»). Меня самого часто разочаровывают попытки превратить печальные концовки в типичные беззаботные хэппи-энды: это, пожалуй, уничтожает всю суть исходного произведения. Однако я пытаюсь донести некую идею, которая пришла ко мне в процессе размышлений над смыслом «Фоновой пони», и на возможность которой, как мне кажется, есть много намёков в оригинале.

Ни для кого не секрет, что то, что мы знаем о вселенной My Little Pony G4 после восьмого сезона, заметно отличается от тех предположений, что были сделаны в «Фоновой пони»; это вполне объяснимо, если учесть даты написания оригинала и очевидную невозможность для автора знать будущее. В этот же фанфик я постарался вместить максимум новых каноничных фактов — до тех пор, пока они не начинают противоречить собственно сюжету «Фоновой пони». То есть, для меня здесь первична именно «Фоновая пони», а не канон G4. Как правило, я такие случаи рассматриваю, как альтернативные, но близкие по сюжету таймлайны — и тут как раз такой вариант.

«Фоновая пони» очень «симфонична», в ней многое завязано на традициях классической музыки. У меня же будет много важных моментов пересекаться с ирландской традиционной музыкой (да-да, все эти рилы, джиги, эйры, хорнпайпы и всё такое), одно из свойств которой и определит финал истории.

Название должно быть игрой слов: с одной стороны, «A Song of Twilight» — это «Песнь сумерек», нечто, должное быть реинтерпретацией «Ноктюрна Твердей» (Nocturne of the Firmaments). С другой — это буквально песня Твайлайт, её личный вклад в историю мира Эквестрии и Твердей, её ответ на песнь Творения, как аликорна, не сотворённого в момент создания мира, а рождённого после — со всей спецификой того, что могла бы чувствовать она, зная, что на неё судьба быть бессмертным аликорном «свалилась» буквально внезапно.

И насчёт языка: поскольку наиболее известный (а возможно, и единственный) завершённый вариант перевода «Фоновой пони» на русский язык, с которым наверняка знаком читатель (ну или мне хотелось бы, чтобы был знаком) — авторства Allottho, я постарался по максимуму сохранить те русские варианты слов, какими они были в оригинальном переводе, за исключением тех мест, где я вот прямо совсем не согласен с транскрипцией (да, например, та же «Рарити» вместо «Рэрити»).

1. Благодарность: «A Lament for Those Who Are Gone»

Кто я?

Этот вопрос, пожалуй, когда-либо задаёт себе любая пони.

Многие довольствуются ответом, что даёт им сама природа, наделяя их кьютимаркой. Некоторые продолжают поиски дальше — и чем больше они ищут, тем судьбоноснее для них становится их будущее.

Я, кажется, нашла своё призвание в тот самый момент, когда вошла вместе со своими друзьями в главный зал нашего, только-только подаренного нам Древом Гармонии замка. Тогда я и поняла, что моя жизнь должна быть посвящена тому, чтобы нести свет дружбы во все уголки Эквестрии. И тогда мне это казалось незыблемым и очевидным пророчеством. Но…

Но тогда я не знала, что есть вещи, более постоянные, чем дружба. Ха, это кажется глупым, правда? Особенно если такие вещи говорю я. Какая же из меня принцесса дружбы тогда?

Тем не менее это так. И это будет так, покуда весь мир не застынет в одной точке на стреле времени, пока все изменения, происходящие в этом мире, не сойдут на нет.

Но можно ли будет тогда сказать, что мы ещё живы?

Жизнь — это череда изменений. Я хотела сказать «бесконечная череда изменений», но увы, реальность не даёт мне этого сделать. Особенно с моей точки зрения — точки зрения бессмертного аликорна, коим я стала, закончив заклинание Старсвёрла.

По крайней мере, я это понимаю сейчас, когда я узнала ту страшную тайну, что скрывалась от меня всю мою прежнюю жизнь.

Тайну о тех, кому не суждено было почувствовать радость дружбы.

Я желала дружбы для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным, но… Неужели я могла представить, что мы живём среди бесчисленного множества тех, кто никогда в жизни не сможет ощущать эту радость, чувствовать тепло дружеских объятий, вести разговоры с другом ни о чём за чашечкой чая у камина в вечер Тёплого Очага, танцевать до упаду у костров в канун праздника Летнего Солнца? И тем не менее — они дарят свою радость нам, прекрасно зная, что их ожидает в ответ лишь забвение.

Я не готова мириться с этим. Я никогда не была готова — с того самого момента, как эта страшная тайна открылась мне. И я надеюсь, что всё, что я делала — я делала не зря. Невозможно знать об этом и не чувствовать себя виноватым. И даже если они могут простить меня, я не заслуживаю этого.

Не уверена, что вы поймёте. Честно, я не уверена даже, что вы сможете это прочесть. Но я всё равно сделаю всё, чтобы я смогла поделиться с вами всем тем, чем могу, и хотела бы я начать с памяти. В конце концов, самое ценное, что у нас есть — это наши воспоминания, и не для того мы изобрели книги, чтобы позволять себе забыть. Никто не должен быть забыт, особенно…

Лира Хартстрингс.
Ты не заслуживаешь забвения —
— мы не заслуживаем прощения.

Кто знает, может быть, если бы не это знание, которое я храню, которое я берегу, словно воспоминания об улыбке мамы, когда она отправляла меня на первый урок в школе принцессы Селестии для одарённых единорогов, словно слова первых писем, что я писала моей наставнице, словно те образы моих шестерых лучших друзей и фразы, что они говорили, радуясь или переживая за меня — я бы тоже потеряла себя в закоулках разума, поддалась бы влиянию Ноктюрна и закончила бы, как одна из тех проклятых душ. Но к счастью, дружба не дала мне свернуть на тот путь.

В конце концов, я же принцесса дружбы, не очевидно ли это?

Мои друзья… Пожалуй, воспоминания о них — одна из немногих тех вещей, которые позволяют мне не потерять себя. У меня впереди ещё целая вечность, и покуда я помню их — я остаюсь собой.

Жаль, что они не смогли за мной последовать… Но оно, возможно, и к лучшему. Наверное, проклятие Ноктюрна может быть и даром, равно как и дар вечной жизни аликорна — проклятием. Вопрос только в том, как мы их используем.

…Первой мы потеряли Рэйнбоу. Более десятка лет она была лучшей среди Вандерболтов; но когда к ним в команду поступила молодая и амбициозная Лайтнинг Шауэр и весьма быстро выбилась в лидеры — Рэйнбоу начала бояться, что её карьера в роли Вандерболта заканчивается; она даже стала завидовать своей молодой конкурентке. Кто бы мог подумать, что воплощение элемента преданности способно на зависть?..

Рэйнбоу была непреклонна. Она всё больше и больше стремилась выжимать из себя, идя на неоправданный риск — несмотря на уговоры своих старших товарищей, которые отпустили в небо молодых, а сами перешли к преподаванию в Академии. Пока, наконец, это не окончилось трагедией: во время одного из выступлений, на слишком крутом вираже Рэйнбоу подвели её крылья, и на глазах у всей толпы она на чудовищной скорости влетела в стену, огораживающую трибуны. Разумеется, пегасы — крепкие жеребята, и для них такой удар, что смертелен для любого земного пони — лишь мелкая неприятность; но Рэйнбоу любила летать слишком быстро, и её столкновения с чем-либо нередко оканчивались попаданием в больницу. Это оказалось самым сильным — и, увы, последним.

Когда доктор сказал Рэйнбоу, что она никогда больше не сможет летать, а ходить сможет только с помощью коляски для задних ног, я почувствовала, как что-то в её душе сломалось. Она потеряла интерес ко всему — от чтения всё ещё выходящей серии книг о Дэринг Ду, пусть уже и перезапущенной пару раз к тому моменту, и до выполнения указаний врачей, что пытались вернуть её хоть к какой-нибудь жизни. Выползти на одних только передних ногах из палаты на балкон и всю ночь сидеть там, смотря в небо, под конец совсем простудившись? Поспорить с соседом по палате, что сможет на своих едва заживших крыльях всё-таки взлететь — и в итоге, не сумев удержаться в воздухе, сильно приложиться об спинку койки? О, вы не знаете Рэйнбоу, если считаете, что она откажется от такого.

Как бы мы ни старались стереть все различия между пегасами, земными пони и единорогами в Понивилле, всё же для пегаса быть привязанным к земле — настоящая пытка. Нет, я не говорю о таких, как Флаттершай: она совершенно особенная пегаска, нашедшая здесь свой особый талант. Таких, как она, очень мало, и совсем немногие из её сородичей согласились бы променять бескрайнее небо на подобную жизнь. И Рэйнбоу не была исключением.

В итоге её безрассудное отношение ко всему, в том числе и к себе, всё-таки привело её туда, куда она могла бы попасть гораздо позже, если бы была хотя бы немного более сдержанной — хотя тогда бы это была уже не Рэйнбоу, — на кладбище на окраине её родного Клаудсдейла, где среди слоя плотных облаков находили свой окончательный приют многие пегасы, жившие здесь. Да, среди пегасов есть поверье, что именно отсюда все они начинают свой завершающий полёт — куда-то за грани Эквестрии, и я надеюсь, что для моей столь родной Рэйнбоу этот полёт был хотя бы на двадцать процентов круче, чем для всех остальных.

Я поняла, что её больше нет, по-настоящему нет, лишь когда вернулась в свой замок и, войдя в главный зал, увидела, что трон Рэйнбоу исчез. Осознание этого ударило меня сильнее, чем если бы даже потолок моего замка обрушился мне на голову. Я ревела там в одиночестве, наверное, несколько часов, до тех пор, пока Спайк наконец не сообразил и не привёл ко мне всех оставшихся четверых, знатно побегав за ними по Понивиллю.

Отныне нас было меньше, чем Элементов Гармонии, и я подозреваю, что именно тогда наша дружба дала трещину.

Годы шли. Рэрити стала широко известной в Эквестрии модельершей, окончательно переехала в Мэйнхэттен и даже внезапно для нас вышла там замуж за какую-то местную знаменитость. О да, её оправдания, почему она не пригласила нас на свадьбу, звучали слишком глупо, и всем была предельно понятна настоящая причина. Дело было лишь в том, что вряд ли то общество, в котором она тогда стала своей, приняло бы нас, каких-то деревенщин из Понивилля. Быть может, против меня они бы ничего не имели, но пригласить меня и не пригласить остальных моих друзей для Рэрити было бы совсем неудобно. И хоть своим умом я это и понимала, от чувства всепоглощающей обиды я долго не могла избавиться.

Эпплджек после смерти своей бабули взяла ферму в свои копыта, и если и раньше у неё едва-едва было время на нас, то теперь она пропадала там целыми сутками: даже с помощью её брата и сестры у них едва получалось справиться с таким ворохом дополнительной бумажной работы, что свалился на них. Оказывается, одно только переоформление собственности на ферму — то ещё испытание. У Пинки дела шли примерно так же: мистер и миссис Кейк, как только их дети подросли, отправились в Кантерлот, оставив «Уголок» им в наследство, и Пинки была для них кем-то вроде опытной наставницы в этом нелёгком деле — заведовать известной на весь город кондитерской. Постепенно наши встречи стали сходить на нет, и однажды я поймала себя на мысли, что уже сено знает сколько я не видела ни одного из своих оставшихся самых близких друзей. И это принцесса дружбы!

И, разумеется, я не могу не упомянуть Флаттершай. Она без остатка отдавала всю себя своим многочисленным питомцам и совершенно не думала о себе: она не могла и помыслить о том, чтобы отвлечься на себя, если кому-то из её животных было плохо. Поэтому, когда она, спасая группу бобров из-под обломков их неудачно построенной плотины, подхватила атипичную пневмопонию, мы узнали об этом слишком поздно, и даже объединённые усилия меня, Зекоры, докторов понивилльской больницы и, разумеется, Дискорда, оказались бесполезны. Возможно, гениальная Мэдоубрук могла бы помочь, но она была слишком далеко, и даже несмотря на помощь принцессы Селестии, она не успела в Понивилль в срок.

Увы, но питомцы Флаттершай остались без своей заботливой хозяйки, а я — без последней из своих пятерых самых близких друзей. Я уже понимала, что увижу, вернувшись тем несчастливым вечером в опустевший замок: в главном зале остался один-единственный трон — мой, если не считать стоящее рядом место для Спайка, которое уже начало быть ему маловато: всё же он молодой и активно растущий дракон. И карта, которая уже много лет и так не посылала нас на задания дружбы, тоже в конце концов исчезла.

В общем-то, было ясно: Элементы отказались от нас. Мы, видимо, не оправдали их надежды. Древо Гармонии сделало ставку на новых носителей Элементов — очевидно, ими оказались мои ученики: Сэндбар, Йона, Силверстрим, Галлус, Оцеллус и Смолдер. Их оно, к счастью, проверило — и решило, что они подходят ему.

И, положа копыто на сердце, я могу честно сказать: я уверена, что в будущем они смогут сделать намного больше нашего. Да они и куда лучше подходят на эту роль — в конце концов, дружба между столь разными созданиями гораздо более волшебна, чем между нами, шестерыми обычными маленькими пони.

Потеряв Флаттершай, я впала в отчаяние. Я старалась сохранить то, что у меня ещё оставалось, в бесплодных попытках остановить неумолимое время, отнимающее у меня одного друга за другим. И как бы я ни пыталась себе объяснить, что такова судьба любого аликорна — молча смотреть, как мимо проносятся жизни сотен и тысяч пони, которые для тебя лишь краткая яркая вспышка, мгновение в твоей бесконечной жизни, — я не могла с этим смириться. Возможно, принцесса Селестия и Луна были к этому готовы; но точно не я.

Для меня пришло время стать таким же реликтом, как и сёстры-принцессы. Я исполнила свою роль — и теперь должна была навечно уйти в зрительный зал. Не вмешиваться в судьбы следующих поколений, дать им спокойно жить — так же, как Селестия и Луна дают жить своим многочисленным подданным.

Кто знает, куда бы это меня привело, если бы не нечто, что тревожило меня с самого момента моего переезда в Понивилль. Вернее, нет, оно меня не тревожило — я просто упускала из виду все эти моменты. До того самого момента, пока Дискорд наконец не подтолкнул меня к разгадке…

Тогда, после похорон, когда мы с Дискордом остались вдвоём у могилы Флаттершай, он пробормотал мне какую-то нелепицу про что-то «забытое» и «неспетое», и показал мне одну, судя по всему, не так давно появившуюся на этом кладбище могилу — неприметный холмик, едва заросший редкой травой, и небрежно, в спешке отёсанный кусок гранита, на котором не было дат, не было имени, единственное, что было высечено на этом могильном камне — грубоватая картинка, изображавшая роликовые коньки.

О святая Селестия, если бы я тогда только знала, кто похоронен там!.. Если бы я только помнила, кто своими копытами опускал безжизненное бледно-зеленоватое тело в чёрную глубину наспех вырытой в мёрзлой земле ямы! Если бы я только сохранила память о том, как сама же не нашла ничего другого, кроме как выбить на камне единственное, что я могла связать с той несчастной — её кьютимарку, которая, вопреки любому проклятию, осталась всё-таки видимой для окружающих…

Да, мою жизнь окружали много недоразумений — о которых я, разумеется, тут же забывала, стоило им пропасть из моего поля зрения. И только потом, когда я осознала, какой силе я бросила вызов, все эти эпизоды для меня внезапно сложились воедино.

Да, я не помнила, как с удивлением вытащила из своей седельной сумки, вернувшись однажды из Кантерлота, неизвестно чью небольшую золотистого цвета лиру и, равнодушно махнув копытом, поставила её в угол своей библиотеки. Я надеялась порасспрашивать знакомых музыкантов из Кантерлота на следующий день — вдруг кто-то впопыхах, собираясь после представления, сунул её не в свою сумку, — но, разумеется, не стоит и говорить, что я перестала замечать эту лиру, начисто забыв о ней, лишь только мой взгляд покинул её изгибы. Чудом она пережила уничтожение моей библиотеки Тиреком — пожалуй, лишь потому, что была забыта и завалена книгами, и мои друзья вытащили её из остатков дуба лишь тогда, когда те стали украшением в главном зале замка. Да, теперь я помню, как мы удивлённо посмотрели на неё, как Рэйнбоу обозвала меня «собирательницей барахла», а Флаттершай начала строить догадки, как такой прелестный инструмент мог у меня оказаться. И конечно же, мы вновь тут же забыли о ней, лишь только поручив Спайку отнести её в кладовку, где она и пылилась с тех пор до недавнего времени.

Я не помнила, как точно так же, повинуясь неведомому инстинкту, сунула себе в сумку пустую тетрадку, что подобрала рядом с телом единорожки, которую жители Понивилля нашли замёрзшей на вершине одного из окрестных холмов поутру после ночи Тёплого Очага. Да, они были очень взволнованы этим инцидентом, но, поскольку никто из нас не знал, кто эта несчастная, то я, как глава Понивилля — ещё молодая и неопытная, ставшая ей лишь пару месяцев назад, после того, как наш мэр отошла от дел, — приняла решение её побыстрее похоронить на нашем кладбище. Само собой, вернувшись в замок, я уже понятия не имела о том, что это за тетрадка и зачем она мне. Я даже не знала тогда, что она на самом деле не пустая, и счастье, что я её не выбросила или не заполнила своей никчёмной писаниной.

Я не обращала внимания на эти мелочи, типа странных пустых мест на фотографиях, смутных воспоминаний о том, чего, как я была уверена, никогда не было, мыслей, которые невесть откуда появлялись в моей голове, как будто я только что поговорила с какой-нибудь мудрой пони, и многих событий, вероятность которых, на самом деле, если всего лишь подумать, была крайне мала.

Но именно тогда, навечно попрощавшись с Флаттершай и оказавшись одна в своём опустевшем замке, я услышала, как эхом в каменных сводах отдаётся едва слышная мелодия.

…Моё испытание началось.

2. Уверенность: «Farewell to the Forgotten»

Я — принцесса дружбы.

По крайней мере, ею меня нарекло Древо Гармонии. Так меня короновала принцесса Селестия. Так обращались ко мне все мои друзья — да что там, вся Эквестрия.

Но заслужила ли я это право? Я прекрасно освоила уроки принцессы Селестии, но не переоценила ли она мои результаты? В самом деле: ведь до того, как это всё началось, я ничего не знала о дружбе.

Если любую пони спросить, может ли дружба быть односторонней, то никто даже не задумается: разумеется, нет. Дружба — это взаимопомощь и взаимовыручка, это то, что сплачивает нескольких пони в нечто такое, что способно сопротивляться ударам судьбы гораздо успешнее, нежели все эти пони поодиночке. Как в таком случае можно дружить с кем-либо, если другой о тебе не знает?

И всё же…

У меня, как выяснилось, была такая подруга. Пожалуй, лучшая подруга в Эквестрии — которую я не удосуживалась замечать. И я после этого — принцесса дружбы? После того, как её все эти годы бесстыдно игнорировала? Чушь! Как бы мне хотелось перед ней извиниться за всё это, но, увы, того, что делало её такой, более не существует. И если я — последнее вместилище этих воспоминаний, то я буду хранить их до конца мира.

Только когда я на собственной шкуре испытала все эти эффекты, я поняла, насколько тяжело было ей. И она все эти годы… Да я бы и нескольких месяцев, пожалуй, не выдержала бы!

В тот грустный вечер, когда я навеки простилась с Флаттершай, после траурной церемонии я, повесив голову, одиноко побрела в замок. Кажется, я начала постепенно сходить с ума — в конце концов, что такое принцесса дружбы, лишившаяся всех своих друзей? Нет, конечно, в замке до сих пор жили Спайк и Оулишез, и иногда заглядывали Старлайт с Санбёрстом, Эпплджек и Пинки — но наши встречи всегда были так коротки, а слова, которые мы говорили друг другу, так бессмысленны… Замок пустовал, и мне было тяжело осознавать, что я потеряла своё предназначение, свою суть. Ох, могла ли я подумать о таком исходе тогда, когда Древо выбрало меня для этого пути? Разумеется, я наивно полагала, что наша дружба вечна — и, глупая, я не понимала, что никто из нас не проживёт целую вечность, кроме, к сожалению, меня, получившей этот дар — или проклятие? — судьбы аликорна, выпавшего из течения времени.

В «Яблочных акрах» наступили трудные времена. После того, как Биг Макинтош, на котором держалась куча всего, решил перебраться к своей Шугар Белль в её городок, у Эпплджек решительно стало не хватать времени ни на что. Конечно, Эпплблум подросла ему на смену, но я бы соврала, если б сказала, что им хватает рабочих копыт. Сколько для фермы делал он — и сколько могла она? Вся семья Эпплов, как настоящие земные пони, жили одним «сейчас», делая то, что нужно и справлялись ровно настолько, насколько это получалось. Эпплджек взрослела, и в эти трудные времена со своим подходом «нечего думать, надо делать» всё больше напоминала свою бабушку.

Пинки тоже превратилась во вполне себе пони в возрасте — земные пони вообще взрослеют и стареют гораздо быстрее пегасов и, тем более, единорогов, и тем смешнее выглядели её попытки продолжать веселить окружающих: комичнее было не то, что Пинки делала, а то, что в этом возрасте она себя всё ещё так ведёт. Я пыталась ей указывать на это, но у неё была идеальная отговорка — пока пони смеются, ей неважно, почему именно они смеются. Ей было радостно оттого, что она всё ещё может это делать. Как и обучать молодых Кейков кондитерскому ремеслу. Как и устраивать вечеринки — хоть наше молодое поколение и не всегда ценило усилия этой «сумасшедшей бабули». Впрочем, это же Пинки: она вполне оставалась собой. Я не удивлюсь, если она и на смертном одре будет продолжать шутить и спланирует грандиозную вечеринку по поводу собственных похорон, да…

Руководство Понивилльской школой дружбы вкупе с моими обязанностями принцессы и призванием решать проблемы дружбы, когда меня вызывала карта, было для меня слишком неподъёмной ношей, и я, заметив, что Старлайт вместе со своим другом детства, Санбёрстом, весьма хороша в управлении школой, бессовестно свалила на неё эти обязанности. Теперь она стала директором, а я осталась не более чем одним из учителей — и лишь изредка вела в ней уроки, да и то лишь потому, что я всё-таки была принцессой этой самой дружбы, коей призвана обучать эта школа; так-то преподавательский состав почти полностью успел смениться за эти годы, и великое счастье, что наши первые шестеро лучших выпускников согласились здесь остаться преподавать вместо того, чтобы отправиться в свои далёкие края.

Да, конечно, формально я ещё была главой Понивилля, но в основном моя роль тут сводилась лишь к тому, чтобы присутствовать на всяких мероприятиях, да защищать интересы городка в Кантерлоте, что было не так уж и сложно.

В общем, я сделала всё, чтобы Эквестрия научилась обходиться без меня, и кажется, я в этом преуспела. Может, поэтому меня порой даже начали посещать мысли о том, что хорошо бы вообще исчезнуть: кому нужна такая принцесса?

И в тот вечер я была к этому близка, как никогда.

Я устроилась на своём единственном троне, одиноко стоящем у круглой площадки, на месте которой раньше находилась карта. Уборка зимы уже давно была позади, и на улицах Понивилля стояла тёплая поздняя весна, но здесь, в этом одиноком зале, было мертвецки холодно. Я попробовала было сосредоточиться и понять, что же делать дальше. Не сказать, что мне это не удалось: все слёзы по Флаттершай были мной выплаканы, да и теряя подругу за подругой, я, кажется, становилась всё черствее. В этой тишине зала, куда лишь едва-едва долетали звуки вечернего Понивилля снаружи замка, казалось, сами мысли плавились, превращаясь в тягучую субстанцию, из которой можно было складывать обоснования, выводы и доказательства. И все эти доказательства приводили меня к одному результату.

Я не нужна Понивиллю.

Я не нужна Кантерлоту.

Я не нужна Эквестрии.

Что ж, пусть так. Я могу вообще запереться в этом замке и не выходить никуда. Ну, разве что за покупками посылать Спайка, а так — кому какая разница, где я и кто я?

Я думала так, подстраивая свои мысли под ритм какой-то едва ощущаемой мной мелодии. Тогда мне казалось, что она играла у меня в голове, но теперь я уже не уверена. Так или иначе, я ещё немного пожалела себя, после чего, заметив, что за окнами уже давно ночь, поняла, что если я буду продолжать здесь сидеть, то или засну, или замёрзну, и поэтому я направила свои копыта в сторону спальни.

Утро вряд ли чем-то отличалось от множества других. Я встала, привела себя в порядок и поплелась на кухню. Хоть я и принцесса, а от работы копытами, ну или иногда рогом — меня никто не освобождал. Из-за двери уже доносился приятный запах — кажется, Спайк готовил себе маффины с драгоценными камнями. Он заметно подрос за эти года, и теперь был вполне себе таким молодым драконом, в меру хвастливым и немного грубоватым — но всё же с домашними обязанностями справлялся не хуже, чем раньше, что явно отличало его от других драконов, с которыми мне приходилось встречаться.

— Привет, Спайк! — я невзначай махнула ему копытом, входя на кухню. — Ты не съел все мои…

— А-а! — вскрикнул он, уронив на пол ложку и едва удержав от падения миску с тестом, в паре копыт от пола успев перехватить её лапой. — Вы… Это самое…

— Спайк? Что случилось? — я обернулась и пристально посмотрела на него; готова поклясться, что в глубине его глаз сверкнули фиолетовые огоньки, пусть тогда я и не придала этому значения. Он зажмурился, помотал головой и вновь посмотрел на меня — после чего с облегчением выдохнул.

— Ё-моё, Твайлайт. Я прям не узнал тебя сразу. Что за… — от отвернулся к столу, на котором стояли его кулинарные принадлежности, и почесал голову.

Что же со мной случилось за эту ночь такого, что меня можно было не узнать? Я всмотрелась в своё отражение в настенном зеркале — сено знает для чего оно висело в кухне, но кажется, когда-то давно эти зеркала во многих комнатах замка повесила Рэрити, и теперь они тут были чем-то сродни памяти о моей подруге, — в моём внешнем виде не было ничего необычного.

— Спайк, наверное, тебе стоит показаться Зекоре. Амнезия в твоём возрасте у драконов нехарактерна, это может быть что-то опасное, я читала. Хочешь я тебе найду этот…

— Да ну, всё окей, Твайлайт. Сам не знаю, что на меня нашло.

— Не беспокойся, Спайк, всё равно я к ней сегодня пойду, можем сходить вместе.

— Ну тебя, Твайлайт, у меня ещё много дел, плюс сегодня у меня весь день распланирован, и мне вообще уже скоро на вокзал надо будет, — он мечтательно закатил глаза…

Я, разумеется, поняла, о чём он. Да, стоило ему повзрослеть — он тут же отбросил своё детское увлечение Рэрити и начал налаживать контакты с себе подобными, и, кажется, его переписка с одной из подруг Эмбер, некой Мейрин из драконьих земель, наконец-таки увенчалась успехом. И сегодня он, получается, собирается встречать её в Понивилле…

Подумать только, ещё не так много лет назад жители Понивилля боялись даже зебр, а сейчас, благодаря усилиям школы дружбы, ни драконы, ни гиппогрифы, ни яки на улицах города не были чем-то экстравагантным. И потому я вполне могла надеяться, что всё у них пройдёт как можно лучше — хоть и тайком я немного, совсем немного завидовала его счастью, да и беспокоилась — вдруг он, так же, как Рэрити, решит меня покинуть и отправиться на свою историческую родину? Но я успокаивала себя тем, что по крайней мере я сделала всё, что могла и воспитала его как настоящего джентльпони, вернее… Джентльдракона? Неважно, главное, даже если он решит покинуть меня, он, надеюсь, сможет научить своих соотечественников хорошему. Хоть мне и будет жалко терять его, но всё же, он дракон, а значит, заслуживает собственного счастья, а не той скучной жизни в Понивилле вдали от себе подобных.

В общем, так или иначе, позавтракав, я отправилась к Зекоре. Несмотря на мои упаднические мысли, жизнь продолжалась, и мне нужно было заниматься важными для Понивилля делами, такими, как начало подготовки к будущему празднику Летнего солнца, для которого стоило закупить у искусной в этих делах зебры кое-каких пахучих трав, красителей, магических реагентов и прочей мелочи.

С погодой явно творилось что-то не то. Небо было чистым — пегасы постарались на славу, — солнце светило во всю свою силу, но пронизывающий холодный ветер заставлял меня чуть ли не дрожать. Удивительно, если учесть, что почти в начале лета температура должна быть явно повыше. Я попыталась перекинуться парой слов со встретившейся мне по дороге Динки, как раз, кажется, направляющейся от Зекоры: она раньше часто ходила к ней за лекарством для своей матери, и даже сейчас, много лет спустя, всё ещё сохраняла с ней приятельские отношения.

— О, привет, Динки. Хороший денёк, скажи? Только что-то какой-то уж слишком прохладный, правда?

— Да? Странно. Не пойму, о чём вы говорите, погода отличная. Это… Простите, мне надо идти, у меня дела, — она поглядела по сторонам и пустилась прочь, оставив меня в замешательстве. Неужели и правда с погодой всё нормально, и это я простудилась? Странно, я чувствовала себя нормально. Тем более надо идти к Зекоре…

Я остановилась, задумавшись об этом, и, в тишине, не нарушаемой более звуком моих копыт, мне тогда почудилось, что ветер донёс до меня обрывок фразы. Что-то типа: «Кто этот аликорн?» Я заинтересованно оглянулась: Динки стояла поодаль в компании парочки других местных единорогов, и они все настороженно глядели в мою сторону. Только лишь когда их взгляды встретились с моим; они синхронно отвернулись и тут же поскакали прочь. Это какой-то розыгрыш? Да уж, забавно, ничего не скажешь, подумала я.

— О доброе утро тебе, незнакомка, куда держишь путь? На этого дома богатства ты, видимо, хочешь взглянуть? — Зекора то ли ласково, то ли снисходительно улыбнулась мне на пороге своей хижины, чем заставила меня удивлённо отойти на шаг.

— Э-э… Зекора? Ты ведь шутишь, да? Какая «незнакомка», в конце концов?

Она встряхнула гривой и вновь посмотрела на меня.

— Ох! Старость не радость, прошу мне простить эту глупую муть. Не так уж и просто ту острую память обратно вернуть, — виновато улыбнувшись, ответила она. — Тебя, Твайлайт, рада бы видеть в гостях я всегда, но кажется, разум мой гибок не как в молодые года…

— Ладно тебе, Зекора, не извиняйся, со всеми бывает… — я вспомнила Спайка и начала уже было думать, что это какое-то заклятие амнезии, которое было кем-то наложено на Понивилль, но поскольку о подобной болезни по очевидным причинам можно легко забыть, то и впрямь уже после пары минут разговора с Зекорой у меня эти мысли вылетели из головы. Почему я тогда не придала этому значения? Ведь я была так близка к правильному предположению!

Да, сейчас я могу точно сказать, что всё это было первым аккордом проклятия. Я зависла на границе между моим родным миром и вотчиной принцессы Арии, и вот-вот была готова сорваться с неё, став окончательно забытой в Эквестрии. И ведь поначалу я была совершенно спокойна — все эти события мне казались лишь случайностями, неуместными шутками или безосновательными глупостями. Я всё также здоровалась со своими знакомыми на улице, когда встречалась с ними, не обращая внимания на то, как странно они на меня смотрят, и на то, что они никогда не здороваются первыми. Я перестала обращать внимание на странно холодную погоду — причём тем холоднее, чем дальше от моего замка; я простила Спайку его забывчивость, объясняя для себя это тем, что он слишком поглощён мыслями о Мейрин, которая, как он говорил, поселилась в общежитии школы дружбы — и даже внезапно решила поступить в эту школу, узнав, что там преподаёт наряду с другими её соотечественница, Смолдер. Не могу поверить: я, которая в любом вопросе всегда старалась докопаться до истины, просто игнорировала эти многочисленные свидетельства того, что что-то явно пошло не так!

И наконец наступил тот день, когда я отчётливо поняла, что ситуация вышла из-под контроля.

Это мне очень напомнило мои первые дни в Понивилле — ведь тогда тоже всё пошло совсем не так. И именно я тогда знала, что случится, пусть меня и никто не слушал. И точно так же никто не слушал меня и сейчас…

Разве что теперь я не знала, чего ждать.

Разумеется, этот день был днём праздника Летнего солнца.

Я должна была выглядеть подобающе — поэтому я надела одно из лучших платьев Рэрити, что у меня ещё оставались. Пусть оно и было скроено так, что мне некуда было высунуть крылья — но мне ими и не нужно было пользоваться, в конце концов, я глава этого города, и летать мне сегодня не нужно, так что это был отличный выбор. Я походила меж ночных костров, порадовалась за пони, что так веселятся и готовятся увидеть начало самого длинного дня года, и, когда уже пришла пора мне выходить на сцену и объявлять торжественные минуты встречи рассвета…

…На сцену внезапно вышла принцесса Селестия.

Я несказанно удивилась: как, принцесса решила вновь почтить своим визитом Понивилль? Да, иногда она проводит визиты в другие города на этот праздник, но чтобы снова к нам?

Я попыталась пройти к ней — по регламенту, мне уже нужно начинать свою речь, а говорить её вместе с принцессой для меня было бы, пусть и внезапной, но большой честью.

— Дальше проход запрещён. Назовите ваше имя, — пара королевских стражей у прохода с задней стороны сцены скрестили передо мной копья.

— Принцесса Твайлайт Спаркл, кто ж ещё! Что, моё платье настолько ослепительно, что ли, что вы ничего не видите? — раздражённо бросила я им. Я уже знала, что сейчас они начнут извиняться и, разумеется, тут же пропустят меня — но их реакция меня не на шутку удивила: они лишь повернулись друг к другу, и один из них язвительно заметил: — Ха, ходят тут всякие, ещё принцессами себя называют. — Он повернулся вновь ко мне и строго проговорил: — Мадам, кто бы вы ни были, вам лучше покинуть это место.

Я просто встала на дыбы от такой наглости. Я скорее побежала обратно к сцене — с которой принцесса Селестия уже произносила свою речь.

— Дорогие жители Понивилля, — звенело у меня в ушах. — Я рада вновь приветствовать вас на этом празднике. Не так давно я была здесь, и видела многих из вас ещё кобылками и жеребятами. Сейчас же я вижу, что эти кобылки и жеребята выросли, у многих из вас есть собственные дети. Мне очень радостно знать, что пятеро ваших жителей, сумев найти все пять известных Элементов Гармонии, тогда смогли одержать верх над Найтмэр Мун и вернуть мне мою сестру, а вашему городу — мир и спокойствие. И мне очень приятно видеть, что ваш город продолжает жить, как и прежде, что новые пони строят новые жизни. Я слышала, что ваш мэр, столь долго прослужившая этому городу, недавно ушла на пенсию, и поскольку пока что у вас некому проводить праздник Летнего солнца, я решила почтить визитом ваш город, чтобы вы не осознавали себя брошенными. Каждый регион Эквестрии, каждый город и каждая деревушка, каждый пони и любой другой житель Эквестрии для меня очень важен, и я не могла оставить вас без праздника…

Собравшиеся пони приветственно затопали, и в поднявшейся пыли мне удалось пробиться поближе к сцене, несмотря на возмущённое бормотание тех, кого я бессовестно отодвигала и отпихивала, прокладывая себе путь к сцене. Оказавшись в первом ряду я, наконец, помахала копытом принцессе и выкрикнула:

— Принцесса, я здесь! Ваши стражники меня…

В толпе пошло недовольное гудение.

— Кто? — она повернулась и посмотрела на меня, снисходительно улыбнувшись. — Кто ты, моя маленькая пони?

Я оглянулась на своё платье — неужели принцесса меня в нём не узнаёт? — и радостно ответила:

— Это я, Твайлайт Спаркл!

— Кто такая Твайлайт Спаркл? — без тени сомнения поинтересовалась у меня принцесса Селестия.

Я была сражена таким вопросом. Это оказалось для меня последней каплей. Я рухнула на землю прямо там, где стояла, заревев, будто жеребёнок. Принцесса меня не помнит! Как такое вообще возможно? Я была настолько шокирована этим, что всё последовавшее прошло для меня, как в тумане. Я более-менее пришла в себя только потом, лёжа на лавочке, на которую меня, вероятно, отнёс кто-то из заботливых горожан. Солнце уже давно было в небе, сцену, на которой выступала Селестия, успели наполовину разобрать, пони, собравшиеся на праздник, разошлись, и о нём теперь напоминали лишь остатки костров, что, разумеется, уже к вечеру будут убраны.

И подумать только — даже от прошедшего праздника что-то осталось…

А от воспоминаний обо мне не осталось ничего.

3. Целеустремлённость: «Reel of the Unsung»

Мы очень часто стремимся к своим желаниям, но исполнив их, потом сожалеем о своём выборе. Мне в своей жизни довелось не раз видеть такие ситуации — и побывать в них самой. Я помню, как Рэрити воодушевлённо согласилась на наше первое Гала сделать для нас лучшие платья — и как потом она сожалела об этой своей идее, когда мы завалили её своими глупыми с профессиональной точки зрения предложениями. Я помню, как Эпплджек рассказывала, что она, понадеявшись на лучшую жизнь, отправилась в детстве покорять Мэйнхэттен, но увидев истинную суть жизни там, вернулась обратно в Понивилль. Даже я, став принцессой и поняв, что отныне мы с моими друзьями живём по разным законам времени, не раз спрашивала себя: неужели магические возможности и признание со стороны жителей Эквестрии стоят этого отдаления от друзей?

И совсем недавно я думала о том, чтобы исчезнуть из жизни Понивилля…

И я, получается, действительно исчезла.

Почему же я так пала духом из-за этого?

В любом случае, в мире нет абсолютов. Зло всегда может обернуться добром — и наоборот. Дар аликорна — дар или проклятие? Проклятие забвения — проклятие или дар? Ни одному пони не дано дать окончательный ответ на этот вопрос. Каждый из нас чувствует жизнь по своему, и один может сокрушаться о том, чего другой страстно желает.

Что же до меня и до вызова, брошенного мне судьбой, то я это проклятие даром не считала.

Разумеется, я тут же начала изучать, как на меня и на окружающих влияет моё проклятье. Это придало мне какой-то азарт, я была бы не я, если бы не умудрилась провести кучу, если так можно сказать, экспериментов, в том числе на своих, теперь уже бывших, знакомых, и выяснить многие особенности проклятья.

И я много что смогла узнать.

Во-первых, бессмысленно даже пытаться передать какую-либо информацию кому-нибудь. Никакие заклинания из тех, что я знаю, не способны исправить это. Даже тот случай с камнем памяти, о котором рассказывала мне Сансет, не был настолько безнадёжен: камень забирал воспоминания, но никак не влиял на записи. А теперь — все слова, рисунки, числа, что я пишу, обращаются для других буквально пустым местом. Кроме того, даже если кто-то пишет что-нибудь по моей просьбе, неважно что — такое же свойство распространяется и на те записи. Скольких трудов мне стоило однажды объяснить Спайку, кто я такая и почему мне нужно, чтобы он написал что-то — и лишь для того, чтобы понять, что записку, написанную его лапой и прикреплённую к воротам замка, всё равно все пони видят как чистый лист.

Всё более реальное, хоть и сохраняет свой внешний вид, но совершенно не воспринимается другими. Например, я пробовала выкопать около замка небольшую траншею в форме надписи, адресованной Старлайт. Она, определённо, заметила её, поскольку не свалилась туда, а принялась её обходить, но не уделила ни малейшего внимания написанному мной. После нескольких сходных экспериментов я выяснила: мои надписи, пусть даже полностью совпадают по форме с надписями, сделанными другими пони, представляют для других нечитаемую ерунду, и это уже не говоря о том, что привлечь к этому их внимание становится слишком трудно, будто они всеми силами избегают этого.

В общем, у меня не было ни единого шанса оставить какое-либо запоминающееся послание о чём бы то ни было.

Кроме того, этот холод, что теперь меня окружал, видимо, был связан с теми же причинами, что и тотальная амнезия всех пони вокруг. В моём замке было наиболее тепло; чем же дальше от него, тем холоднее мне становилось. За границами Понивилля холод становился невыносим, и мне приходилось использовать согревающее заклинание, чтобы хоть какое-то время пробыть там. Разумеется, о том, чтобы сесть на поезд и поехать, например, в какой-нибудь Кантерлот, и речи не было: я действительно это раз попробовала, но почувствовав, как усиливается и так невыносимый холод с каждой милей, что поезд отдаляется от Понивилля, я не выдержала и вышла из вагона на следующей же остановке, после чего тут же рванула обратно к сиротливо возвышающемуся вдали спасительному замку, спасибо моим крыльям.

Я выяснила и ещё одну зависимость: чем мне холоднее, тем быстрее забывают окружающие пони обо мне. И как правило, они удерживают свою память, пока я с ними рядом; но стоит им отойти на некоторое расстояние — как на меня накатывает волна холода, и я тут же понимаю: их память вновь исчезла. Это бывает и в середине разговора — если я говорю с ними слишком долго; опять же, я чувствую, как медленно подступает окружающий холод, будто сжимая меня в своих ледяных тисках, затем краткое дуновение морозного ветерка — и пони, что только что разговаривал со мной, растерянно моргает и задаёт всё те же вопросы: «Где я? Что я здесь делаю? И кто вы такая, в конце концов?»

Кажется, в этот момент даже они чувствуют тот холод, что накатывает на меня.

Ночью, когда на Понивилль опускается влажная росистая прохлада, время, которое я могу посвятить осмысленному разговору с кем-либо, сокращается до минут; днём это часы, в самом лучшем случае — полдня; именно столько мне удавалось привлекать внимание Старлайт, пока мы с ней искали возможное решение проблемы. Более того, я заметила, что в среднем со временем эти интервалы уменьшаются; проэкстраполировав средние значения по времени, мне удалось выяснить, что зависимость эта линейна с коэффициентом примерно полчаса в месяц… Говоря более понятным для других пони языком, это значило, что у меня есть примерно год, прежде чем мне решительно будет невозможно привлечь хоть чьё-то внимание — если я за это время не найду решения моей проблемы. При этом я заметила, что не сразу все забыли обо мне: первые несколько недель с того момента, как это всё началось — в день похорон Флаттершай, — многие ещё хранили эту память, хоть и узнавали меня с трудом. Переломным моментом, кажется, стал праздник Летнего солнца. Быть может, до него я и могла что-то сделать и направить мою историю по другому пути, но, увы, те моменты были безнадёжно упущены. Жаль, что я не придавала тем мелочам особого значения и бездарно проморгала свой шанс. Теперь же — пусть это и было тяжело признавать, — всё вело к тому, что из ловушки, в которую я попалась, не было ни одного логически обоснованного выхода.

И нельзя не сказать об этой музыке, что, казалось мне, звучала отовсюду, лишь стоило мне оказаться в месте, свободном от обычных звуков Понивилля — топота копыт, скрипа повозок, эмоциональной болтовни довольных жизнью пони и криков веселящихся хулиганистых жеребят — почти таких же, какими некогда были Эпплблум, Скуталу и Свити Белль, пока тяготы взрослой жизни не навалились на них всей своей мощью. Эта музыка преследовала меня повсюду, и мне отчего-то пришла в голову мысль, что она может быть как-то связана с проклятием забвения.

И как выяснилось, я оказалась права — и в этом мне помогло, пожалуй, единственное существо, которое меня ещё помнило.

Оно заявилось ко мне, как всегда, без приглашения, в один из обычных летних дней, ничем не отличающегося от других.

— Ох, Твайлайт, Твайлайт, как же скучно стало в последнее время в Понивилле, — услышала я знакомый голос сзади после характерного хлопка воздуха. — Что ни день, так ничего странного не происходит. Даже чаю не с кем теперь попить по вторникам…

— Перестань, Дискорд, — я обернулась к нему. — Ты не меньше меня знаешь, что в Понивилле всё так же, как и всегда было. Просто…

— Хо-хо, — он покачал головой. Ставлю свою лапу, что раньше было веселее, — он открутил свою птичью лапу и положил её передо мной. — Впрочем, — он тут же заставил её исчезнуть в серебристой вспышке и появиться вновь на обычном месте, — есть и другие способы развлечься, хотя сегодня я предпочёл бы наше традиционное с Флаттершай вторничное чаепитие, жаль только… — он как бы между делом воткнул голову в пол моего замка и прокричал куда-то под землю: — Эй, Флаттершай, старина Дискорд тебя ждёт, почему тебя всё нет? — и, вытащив голову обратно, он закончил фразу, безнадёжно разведя лапами в стороны: — Боюсь, она теперь вряд ли составит нам компанию. Вот мне и пришла в голову мысль: а что, если мне стоит немножко покоротать время с тобой? — он зловеще усмехнулся и злодейским шёпотом пояснил: — В конце концов, с кем ещё здесь можно поговорить о Флаттершай?..

Через несколько мгновений молчания, повисшего между нами, он, наконец, догадался, что причина, по которой я, раскрыв от удивления рот, широко распахнутыми глазами смотрю на него, будучи не в силах сказать ни слова — не во внезапности его визита. Он недоверчиво прищурился и спросил:

— Что? В чём дело? Ты забыла своего старого друга, Дискорда? Или я тебе больше не друг? — со вспышкой он перевоплотился в сгорбленного, одетого в траурный костюм и изрядно поседевшего драконэквуса, и только-только намеревался пойти от меня куда-то прочь, как я, наконец, выдавила из себя слова:

— Т-ты… Помнишь меня? П-помнишь, что я Твайлайт?..

— У-ха-ха! — он, мгновенно заставив всё своё траурное обличье исчезнуть, вновь повернулся ко мне. — Отличная шутка. Надо будет добавить её себе в список номеров для стендапа… — достав откуда-то блокнот, он что-то записал туда. — Конечно же, я помню, моя память за эти тысячи лет, что существует Эквестрия, не стала хуже… Ну или стала, но я об этом не помню, в этом плюс потери памяти — ты просто об этом не помнишь, ха-ха! Так или иначе, разумеется, я тебя помню, тебя ж разве забу… — тут, кажется, он наконец-то догадался, что это не шутка, потому что прервал фразу и изучающим взглядом посмотрел на меня. — Что ты хочешь этим сказать?

— Э-э… Дело в том, что меня больше никто, кроме тебя, не помнит…

В тот момент я с трудом могла разобраться в своих чувствах. С одной стороны, мне хотелось чуть ли не броситься ему на шею, поскольку он был единственным, с кем я, как получается, могла поговорить в этом мире ужасного одиночества, не боясь, что мои слова перестанут существовать для него в ту же самую минуту, как он переступит порог замка. С другой стороны, раз он — единственный, кто не подвержен действию этой тотальной забывчивости, он вполне мог быть и её причиной; и я чуть было сходу не обрушила на него обвинение в этом, лишь только эта мысль посетила мою голову. Тем не менее, я остановила себя в последний момент — и не зря: поссориться с единственным существом, которое вообще способно тебя понять в этом мире, было бы величайшей глупостью.

И я всё-таки поверила ему — и рассказала, в чём моя проблема.

Разумеется, поначалу он не воспринимал мои слова со всей серьёзностью. Он всё так же отпускал глупые шуточки и кривлялся в ответ, но по мере того, как я всё больше и больше рассказывала ему, он всё более подозрительно поглядывал на меня и делал всё меньше и меньше глупостей. Кажется, он что-то знал о том, что я ему рассказывала…

Когда я закончила, он задумчиво посмотрел на меня и, после секундного раздумья, взял меня за копыто.

— Разрешите вас сопроводить кое-куда, мисс забытая-всеми-принцесса?

— Эм… — я нерешительно кивнула, и мы тут же исчезли в телепортационной вспышке, в следующее мгновение оказавшись перед могилой Флаттершай. Я грустно повесила голову — вполне понимая: Дискорд, в конце концов, тоже потерял свою подругу не так давно и, как бы это странно не смотрелось, всё же скучал по ней.

— Что ты видишь тут, мисс никто-не-помнит-моё-имя?..

— Дискорд, я понимаю, что она была твоей подругой, но при чём…

— Я говорю не о Флаттершай, мисс все-пони-проходят-мимо-меня.

— Э? — я удивлённо подняла глаза и увидела, что Дискорд лениво парит рядом с одиноким неухоженным могильным камнем, на котором не выбито ничего — ни дат, ни имени, — кроме маленькой картинки с роликовыми коньками.

Это меня заинтриговало. Дискорд действительно пришёл сюда не ради Флаттершай. Он определённо что-то знал, и возможно, это был мой путь к избавлению от проклятия...

— Это… Ну, насколько я помню, мы прошедшей зимой нашли мёртвую единорожку на окраине Понивилля, никто не знал, кто она, поэтому мы решили упокоить её здесь, единственное, что мы знали о ней — это её кьютимарка…

— Ох, дорогая Арфо, о тебе хоть кто-то вспомнил, — Дискорд меланхолично провёл лапой по камню. — Вот только незадача: у твоего товарища по несчастью такая же беда, увы…

— Арфо? — переспросила я.

Я не успела опомниться, как мы вновь оказались в замке. Дискорд на сей раз избрал для себя образ учителя из школы для одарённых единорогов, где прошло моё детство, и, стоя у парящей в воздухе доски, сурово посмотрел на меня сквозь надвинутые на нос очки:

— Итак, Твайлайт Спаркл, будьте добры ответить, что вы знаете о сотворении мира, — он почти ткнул в меня указкой.

— При чём тут это, Дискорд? — возмутилась я.

— Ответ неправильный, — самозваный «учитель» развёл лапами в стороны, и ко мне в копыта спланировал листок с жирной буквой «F» на нём. — Учитывая вашу подготовку, на нынешнем тесте вы показали себя не с лучшей…

— Нет, в самом деле, при чём тут это? Как будто я не знаю всех этих преданий про Вселенского Матриарха, про появление Селестии и Луны, про создание Эквестрии и всё такое. Дискорд, это не имеет никакого смысла! Не хочешь же ты сказать, что сотворение Эквестрии и это проклятие забвения каким-то образом связаны? Это же чушь!

— Но, — Дискорд перевоплотился в обычного себя, — зная тебя, Твайлайт, я могу с уверенностью сказать, что ты перепробовала всю магию, что имела в распоряжении, и так ничего и не добилась. Ох, неужели аликорны в нынешние времена так измельчали, — он измерил мой рост лапами, и мне захотелось со всего размаху ударить его копытом: в самом деле, из всех аликорнов в Эквестрии, если, разумеется, не считать Фларри Харт, я была самая молодая и низкорослая, и его подколка оказалась для меня неожиданно обидной, — что их магия уже не может справиться с каким-то там проклятьем? Что ж, раз так, нет никакого смысла вспоминать Песнь Творения и всё то, что ты могла бы ещё слышать некогда…

— Песнь Творения?

— Да-да, тот самый напев, с которого некогда начался мир. О, неужели Кей-Кей так не доверяет тебе, что она не поделилась с тобой этой тайной?

— Kей-Кей?

— О, ну, ты привыкла звать её принцессой Селестией. В любом случае, я думал, что между вами гораздо более доверительные отношения, хоть им и далеко до тех, ныне, увы, оставшихся в прошлом, — он вытащил платок из своей шерсти и промокнул им уголки глаз, после чего убрал обратно, — тех, что были между мной и Флаттершай…

— Погоди… Откуда ты знаешь?

— У меня очень хорошие информаторы, — он прошептал мне на ухо, обведя лапой невесть откуда появившуюся толпу маленьких копий себя, бегающих по моему замку с большими лупами и выискивающих что-то в каждом уголке. Я не успела что-то сказать по этому поводу, как Дискорд, решив, что произвёл нужное впечатление, тут же заставил их мгновенно исчезнуть во вспышке света.

Я задумчиво почесала свою гриву. В словах Дискорда было что-то важное, за что мне обязательно стоило уцепиться — но в тот момент я не могла понять, что же именно. Так или иначе, он проболтал со мной ещё битый час, не прекращая ни на минуту вытворять эти свои хаотичные штуки, пока, наконец, не решил отправиться к себе домой, пообещав вернуться через неделю. И я почти забыла об этих его словах, сказанных мне тогда…

Я думаю, что если бы я действительно забыла, то вряд ли у меня бы появился второй шанс.

Уже вечером, когда я собиралась ложиться спать, моё внимание вновь привлекла мелодия, звучащая на задворках моего сознания. И в тот момент я, кажется, впервые поняла, что это важно. Что мир начался с одного-единственного напева, как и сказала принцесса Селестия, что именно он определяет то, каким мир был, есть и будет. И я задумалась: неужели Матриарх лишила нас воли, раз и навсегда в момент Творения определив, как мы проживём свою жизнь? Неужели моё отсутствие в памяти других — результат выпадения из её песни? Неужели, спев в этой песне мотивы всех остальных живущих, она оборвала мой мотив — и сделала меня несуществующей… Несозданной… Неспетой? И неужели то, что я сейчас слышу — отголосок той песни?..

Что ж, подумала я, даже если так, то я воспринимаю это как вызов. В конце концов, если само мироздание отвергло меня — я заставлю это мироздание измениться… Принцесса Селестия мне свидетель, я никогда более не позволю миру забыть обо мне!

4. Вдохновение: «Firmaments Jig»

Мы редко замечаем, как меняется наша собственная жизнь и, встречаясь с кем-либо, столь похожим на нас в молодости, иногда удивляемся: неужели я была такой же? Воистину, ко всему можно привыкнуть, и порой прошлая жизнь становится в памяти лишь какой-то карикатурой на жизнь в настоящем. Я в последние месяцы уже забыла, как вообще можно было жить, когда все помнят о тебе. Я стала безумно одинока — если не считать редких внезапных визитов Дискорда, которому, кажется, стало скучно без Флаттершай, — но я привыкла к этому одиночеству. Привыкла к своей тайной жизни.

Но изменения — не всегда потери. Мы можем что-то и приобретать. Сейчас мне кажется, будто та самая любовь к музыке, навсегда утраченная моей подругой, передалась мне. Или, может, дело всего лишь только в том, что таков удел всех неспетых, чей разум пленяют эти мелодии?..

Я не часто в последнее время куда-либо выходила. Разумеется, меня не помнили нигде — ни в Понивилле, ни в моей школе, ни даже здесь, в замке, и потому смысла целенаправленно бывать где-то у меня не было. Изредка я посещала понивилльский рынок, покупая там еду — благо у меня пока ещё были средства к существованию. Ещё реже я просто прогуливалась в раздумьях по окраине города рядом с замком; тут было не так холодно, и мне даже не нужно было использовать согревающее заклинание. Перемещаться по замку мне приходилось чаще, но я старалась делать это так, чтобы не встретиться ни с кем — слишком долго приходилось им правдоподобно объяснять, кто я якобы такая и что делаю в замке, да ещё и бесполезно — они всё равно всё тут же забывали. Либо, если объяснения заходили в тупик, или придумать правдоподобную версию оказывалось слишком сложно, например, как в тот раз, когда Спайк заметил меня на кухне, когда я рылась в кухонных полках — приходилось телепортироваться от них подальше, чтобы стереть себя из их памяти.

Так или иначе, теперь я бывала лишь в нескольких комнатах замка — в основном в библиотеке и в своей спальне, куда ни Спайк, ни Старлайт обычно не заходили. Конечно, моё существование не осталось бы незамеченным, если бы они помнили обо всех случаях, когда я выдавала себя. Как минимум, их посетили бы мысли, что с замком что-то не так — ну, например, в нём завелись привидения, как и должно быть в полупустых замках, — но моё проклятие спасало от этого.

И вот как-то раз я нашла в кладовке небольшую золотую лиру. Я сначала было удивилась: откуда она? Но потом в моей памяти всплыл момент, как я давным-давно, ещё до того, как стала принцессой, только вернувшись из Кантерлота домой в Понивилль после представления, доставала её из своей сумки, как мы все удивились тогда, и как я решила было спросить знакомых музыкантов о ней — но почему-то забыла.

Забыла… Не связано ли это как-то с проклятьем, подумала я в тот момент? Честно говоря, я даже сейчас удивляюсь, насколько я была проницательна.

Я достала лиру своей магией из кучи хлама, в которой она лежала. Она едва заметно засияла зеленоватым цветом, когда моё облако магии коснулось её; я почувствовала в этом что-то знакомое, родное, но не могла понять, что. В любом случае, я была рада, что откопала эту находку…

И кажется, именно тогда я поняла, что мне следует делать с мелодией, что крутится у меня в голове.

Только вот была одна небольшая трудность: я совершенно ничего не знала о музыке.

Разумеется, я прочитала кучу книг и с лёгкостью могла, например, отличить квинтсекстаккорд от терцквартаккорда в нотной записи, но абсолютно не представляла, почему они такие и как они вообще звучат. Как будто кто-то придумал странные сочетания звуков, которые как-то записываются — и совершенно другой пони придумал музыку, звучание которой, как мне казалось, было совершенно невозможно вообще даже записать какими-то символами. Для меня всё это было абсолютной тайной — и мне жизненно необходим был хоть какой-нибудь пони, который бы провёл меня этой непостижимой дорогой, показал бы мне таинство превращения разрознённых нот, аккордов и каденций в элегии и симфонии, заставляющие душу раскрываться и лететь вслед за музыкальной фантазией автора…

Именно потому уже на следующий день я стояла перед дверьми небольшого домика, из которого в тот момент доносились приглушённые фразы:

— Ай, чтоб тебя! Я чуть копыто не сломала! Уберёшь ты когда-нибудь своё барахло с прохода или нет?

— Эй, остынь, Октик, не видишь — это ж новый пак пластов из Кобылки, мне надо их заранее почекать, я ж не могу вот так вертушку на спину и сразу из непонятных треков годный замес делать. Погодь пару сек, я галопом заценю…

— Ты чего, решила сейчас тут опять свою диджейщину на полдня развести? Когда мне дашь хоть немного попрактиковаться? Скоро праздник забега осенних листьев, ты не забыла, что я на вечернем концерте выступаю?

— А то будто я там не буду всю ночь на рейве потом, а? Кто, если не я, доставит годноты этой ночью всем местным пони?

— Гривой тебе подавиться, Винил! Лучше б эти твои пластинки на почте потеряли, хоть поспокойнее было бы… Короче, делай, что хочешь, а я пойду в парк играть, дома с тобой невозможно…

Я поняла, что тот план, что я готовила с утра, сейчас может пойти прахом, поэтому я не стала дальше ждать и осторожно постучалась, после чего приоткрыла дверь и, добродушно улыбнувшись, посмотрела на застывших в удивлении Винил Скрэтч и Октавию Мелоди.

— Добрый день, простите за визит, я не вовремя? — я сделала паузу, заметив, как жители домика удивлённо переглядываются. — Я Твайлайт Спаркл, я живу тут поблизости, вот, решила переехать в Понивилль… — я слегка пошевелила крыльями, чтобы проверить, что они надёжно спрятаны под платьем, которое я надела с утра: показывать, что я аликорн, никому лишний раз не стоило, — и, если вы не возражаете, тут такое дело, мне в наследство досталась вот эта вот лира, — я достала своей магией инструмент из сумки. — Я была бы вам очень признательна, если бы я смогла взять у вас немного уроков, мне сказали, вы — я же правильно понимаю, Октавия Мелоди и Винил Скрэтч, да? — лучшие музыканты в Понивилле…

Я ещё некоторое время перед ними распиналась, одновременно борясь со своей совестью, говорящей мне, что отрывать их от своих занятий не стоит, но в конце концов увидев их довольные улыбки, я поняла: я на правильном пути.

— Да-да, проходите, конечно, — с достоинством кивнула мне Октавия, явно польщённая таким вниманием к её персоне, — может, слухи о нас и немного преувеличены, и я не профессионал в отношении лиры, но я думаю, какие-то базовые приёмы мы вам покажем…

…И уже на первом своём уроке я поняла, что музыка — совсем не мой особый талант.

Да, я приноровилась каждый день, лишь только Спайк закончит все свои утренние дела, а Старлайт уйдёт в школу, тихонько, пока никто не слышит, ускользать из замка и отправляться к дому Винил Скрэтч и Октавии, каждый раз заводя всё ту же самую, одну-единственную, одинаковую изо дня в день речь о том, что я-де некая Твайлайт Спаркл, и что я живу поблизости, и что у меня есть лира, и что я мечтаю о том, чтобы уметь на ней играть, и что было бы хорошо, если бы они мне устроили пробный урок прямо сейчас, и что… В общем, так я наговаривала им всяких выдумок, пользовалась их великодушием — а потом уходила, всё так же борясь со своей совестью, зная, что завтра всё будет абсолютно так же, и я вновь заставлю их уделить мне просто так кучу своего времени. А ведь они обе должны были в это время готовиться к празднику забега листьев…

Что было хуже, мои первоначальные мысли о том, что «что может быть проще, чем научиться играть на этом небольшом инструменте» оказались совсем неверными. Прогресс у меня, хоть и был, но гораздо более медленный, чем мне хотелось. Два-три урока, которые я первоначально планировала, растянулись на десятки. С координацией движений у меня было плохо — то и дело я дёргала своей магией не ту струну, которую надо; с ритмом ещё хуже — если мелодии на четыре четверти я хоть как-то понимала, то с шестью восьмыми или, того хуже, с девятью восьмыми у меня было совсем плохо; про композицию я и думать не смела — я вообще не могла раньше представить, насколько сложно, оказывается, сочинять музыку такой пони, как я.

Однако более-менее я продвигалась вперёд, урок за уроком, каждый день. И вот, вскоре я уже могла по памяти сыграть небольшой отрывок на десяток-другой тактов, вот уже приноровилась не то, что к девяти восьмым, но освоилась с синкопированием, вот уже начала понимать, как орнаментировать некоторые аккорды, и какие последовательности куда можно разрешать… Я удивляюсь, как Винил и Октавия не начали задумываться, куда у них пропадает столько времени. В любом случае, я очень благодарна им за то, что я смогла, не обладая никаким талантом, всё же добиться такого уровня, что был достаточен, чтобы подобрать, записать и сыграть целиком ту мелодию, что крутилась у меня в голове.

Я помню этот вечер: я тогда выбралась к озеру между замком и школой дружбы, и, не замечаемая почти никем, — в тот вечерний час лишь немногие пони прогуливались рядом, — начала играть эту мелодию. Сначала я касалась струн тихо и неумело; лишь некоторые пони бросали на меня случайные взгляды и проходили мимо, но потом подошла эта парочка: Морнинг Дью и Амброзия. Они в последнее время часто проводили время здесь, вдвоём, кажется, просто наслаждаясь хорошей погодой и, казалось, их совместному счастью не нужно больше ничего…

Но оказалось, что моя музыка была отнюдь не лишней. Я просто играла и играла, закрыв глаза и не думая ни о чём; играла до тех пор, пока внезапно каким-то чувством не ощутила на себе взгляд. Открыв глаза, я увидела их буквально в двух шагах от меня: Амброзия, склонив голову, внимательно наблюдала за моей игрой, а Морнинг Дью… Тот просто стоял, открыв рот, и, кажется, вообще забыл обо всём, кроме музыки.

Я закончила пассаж и, оборвав музыку звонким мажорным аккордом, посмотрела на них. Морнинг Дью помотал головой и выдал:

— В вашей музыке есть что-то, не знаю… Ангельское.

Я мило улыбнулась; Амброзия захихикала и слегка ткнула его носом в щёку.

— Ой, опять твои ангелы-единороги, хе-хе.

— О, уверяю вас, — я поправила гриву, — я, хоть и единорог, но определённо не ангел.

— Да… Наверное, — Морнинг Дью мечтательно закатил глаза.

— Вы не обращайте внимания, мэм, — кивнула в его сторону Амброзия. — У него эт своё, заумное, ага. Скока мы с ним уже женаты, а он всё равно в облаках витает, аки пегас какой из энтого, как его, Клаудсдейла. Ангелы там всякие, зелёные единороги с золотыми глазами, носящие серебристые платья, распространяющие вокруг аромат жасмина и играющие на лирах Королевскую симфонию Мариса Равела. Мечтатель он у меня, ехе-хе, — она небрежно положила ему переднюю ногу на плечо, заметив, как тот засмущался.

— Да ну, что ты, Амброзия. Ты же знаешь, мне просто иногда снится кто-то… Тоже с лирой.

— Кто это там тебе снится, а? — изобразив показную ревность, она строго, но с улыбкой наклонилась к нему.

— Ой, ну отстань ты, — он осторожно отодвинул её голову. — Вот скажи, как я смог спасти Рамбла ещё тогда?

— Это когда мы тот старый отель-то взрывали? Вот вспомнил-то, сколько уж лет с тех пор прошло…

— Но я правда, как заново родился… Нас просто должно было завалить обломками? И почему я с ним остался там? Как будто кто-то или что-то меня защитило, но я об этом напрочь забыл… Вот скажи, вдруг это тот ангел-хранитель из моих снов?

— Уху-ху-ху! — засмеялась Амброзия. — Тоже мне, придумал! Ну случайность, подумаешь? Всё-т тебе энту твою мистику куда-нибудь приплетать… Вы не смотрите, мисс…

— Твайлайт Спаркл.

— Приятно, — она размашисто поклонилась. — Так вот, вы не смотрите, мисс Твайлайт Спаркл, что он такой: он у меня тот ещё философ, да и с детства у него с головой не очень-то всё в порядке… Как ляпнет что, так хоть стой, хоть в карьер с места. Но таким-то он мне и нравится, хех, — она потрепала его гриву, и я, лишь радостно им улыбаясь, обвела их добрым взглядом. Быть может, в их союзе и правда было что-то чудесное, подумала тогда я, ещё не зная, насколько близка к правде. Да, пусть я не имела теперь личного счастья, но я могла хотя бы радоваться за других…

Они ещё долго говорили мне о чём-то, ведомом только им, о каких-то событиях, о которых я тогда не знала — как я выяснила потом, это было как раз в дни моего первого Гала, когда мы с друзьями были в Кантерлоте. И всё же я почувствовала: что-то такое было в словах Морнинг Дью, что я не могла не ощутить слабый отголосок в моей душе. Напрочь забыть… Не слишком ли это похоже на меня?..

Они вскоре попрощались со мной и пошли в сторону центра Понивилля — не так много времени оставалось до того, как Селестия должна была опустить солнце за горизонт, и они явно спешили домой, — а я лишь с новыми силами приступила к исполнению мелодии. И будто этот разговор что-то новое открыл мне, будто я стала лучше понимать этот новый мир, мир в котором я живу, мир, в котором мне суждено вечно быть забытой — и музыка словно сама выходила из моей души, превращаясь в тончайшие колебания магического поля, шелестящего по струнам и извлекающего из инструмента эти чарующие звуки. Да, эта композиция была явно чем-то особенным…

И лишь только я исполнила мелодию до конца, я тут же поняла, что она мне была знакома.

Я скорее бросилась обратно в замок, в свою библиотеку, к книжным полкам. Недолгие поиски — и вот передо мной, окружённая магическим облаком, висит книга о музыке времён Пришествия Теней. Открыв её в нужном месте, я радостно вскрикнула — да, само собой: это было не что иное, как «Прелюдия к теням», что, по словам из книги, была написана принцессой Луной в те далёкие годы.

И тут же новая мелодия появилась в моём сознании, будто закономерное её продолжение. И меня осенило: это не одна мелодия, а целая симфония.

И я должна во что бы то ни стало сыграть её.

Возможно, это дало мне силы. Я, наконец, увидела свою цель, поняла, что я не навечно заперта в этой тюрьме забвения, что возможно, у меня есть выход, и пусть даже я не вижу финишной черты, но по крайней мере, путь мне ясен. Будь этих мелодий две-три или две-три тысячи — всё равно у всего есть конец, а времени у меня полно: целая вечность. Я разучивала мелодию за мелодией, искала их в книгах, собирала всю необходимую информацию по крупицам, всё так же брала уроки у Октавии и Винил Скрэтч, когда сама не могла справиться с чем-то — и продвигалась всё дальше и дальше.

Столь быстрое продвижение в изучении этой симфонии меня, можно сказать, окрылило — несмотря на то, что я в буквальном смысле имела крылья. Но чем дальше, тем она становилась внушительней, тем более пугала меня чувством чего-то запредельного, что чуждо не то, что мне, а всему нашему миру.

Довольно скоро я поняла, что мне не обойтись без звукоусиливающего заклинания — и, соответственно, ещё одного заклинания поверх него, что заключало весь звук в пузыре пространства вокруг меня и не давало этой жути вырваться в Эквестрию. Ох, если бы я знала, на что приходилось идти моей подруге ради этого — погреб, звуковые камни, регулярная их перезарядка у Рэрити… Я бы точно не смогла так, и величайшее счастье в том, что я — всё-таки аликорн и могу себе позволить магию высших уровней. Она прошла через всё это, но я бы вряд ли смогла. И я бы не справилась с тем ужасом, что несла каждая из этих композиций — если бы не воодушевление, что толкало меня по этой дороге. Страх, накатывающий на меня во время «Прелюдии к теням» и не отпускающий до самого конца; рвущий душу ритм «Закатного болеро», потеря контроля над своим телом во время «Марша приливов», бездонная чёрная пропасть «Сонаты тьмы», в которую не мог проникнуть ни единый луч света, невыносимая тяжесть и стремление куда-то, в неизведанные пространства «Звёздного вальса», безумный, мертвенный, будто космический холод «Лунной Элегии» и, наконец, мрачная торжественная красота той композиции, что я выучила последней — «Плача ночи»…

Я не сразу поняла, что случилось со мной в первый раз, как только я дошла до «Плача». Я помнила лишь одно — что-то невообразимо жуткое, невозможное, невыносимое, то, что ни одна смертная душа не должна видеть, то, что бесконечно чуждо нам, обычным пони…

Но я не обычная пони. Я проклята — и потому мне открыт вход в это место. Более того, я обязана выдержать эту пытку, пройти этот путь до конца. Я, бессмертный аликорн, вычеркнутый из истории мира, я — должна побывать там и вернуть себе право существовать.

Я должна завершить…

…Симфонию Небесных Твердей.

5. Сочувствие: «Planxty Heartstrings»

Что первым может прийти в голову, когда словно из ниоткуда появляется знание о чём-то запредельном, жутком, что не принадлежит этому миру? В тот самый момент, когда ты осознаёшь себя стоящей на одной из стальных платформ, колыхающихся в ледяном океане невообразимой глубины, и пытающейся противостоять страшному ураганному ветру — и только вспышки молнии на мгновение выхватывают из темноты застывшие, словно на фотографии, струи ливня и тёмные, неприветливые грани внушительных осколков сущего, что составляют весь этот мир? Какой ужас способен охватить несчастного, попавшего сюда, и заметившего, что со всех сторон к нему ползут навеки обречённые на заключение здесь, закованные в цепи бесчисленные узники этих мест, когда-то, в прошлой жизни — если их существование здесь вообще можно назвать жизнью, или же иначе в жизни вообще, — бывшие такими же пони, как мы, а ныне оставившие от себя лишь тусклую оболочку, неспособную ни радоваться, ни страдать, способную лишь петь Песнь — и становиться ничем…

И насколько это может быть легко по сравнению с судьбой, многократно более жестокой, чем удел всех обитателей Небесных Твердей вместе взятых? С судьбой той, кто некогда попала сюда, но не будучи сломленной, прошла путь до конца и — в самый последний момент! — отказавшаяся от столь желанной награды ради всех нас, ради нашего счастья… Ради моего личного счастья?

О, я даже не дам ни секунды сомнениям. Я бы сдалась гораздо раньше и, не думая ни о чём, что мне было дорого, довела бы свою историю до конца, пусть и разрушив этим мир. Я всегда любила добиваться успеха — и никогда не задумывалась, что он мог значить для других. Теперь я понимаю это, и, слава Матриарху, случилось так, что в тот момент этот путь достался Лире, а не мне.

Я отнюдь не с первого раза поняла, где я нахожусь, оказавшись здесь; это место оказалось столь чуждо моему разуму, что в самый первый мой визит сюда я, похоже, была слишком шокирована для того, чтобы оставить хоть что-то в памяти.

Тогда, впервые сыграв «Плач», я обнаружила себя испуганной, потрясённой, насквозь промокшей в сотнях ярдов от того места, где я сидела. Хвала Селестии, лира лежала тут же, хотя вид у неё был весьма потрёпанный: я ужаснулась, когда увидела, что сотворила с несчастным инструментом. Поначалу я успокаивала себя, думая, что всего лишь заснула, играя, и свалилась в озеро; но вода в моей гриве была куда более холодна, чем в озере, и пахла совсем не так. Смутные образы приходили ко мне в голову, но не задерживались в сознании, заставляя меня ломать голову над тайной мелодии, сотворившей такое со мной. Сбитая с толку, я поспешила к замку, чтобы согреться и высохнуть — уже вот-вот принцесса Селестия должна была опустить солнце, и вскоре на улице станет ещё холоднее. А простудиться и тем самым сильно усложнить мои исследования явно не входило в мои планы — не говоря уже о том, что теперь посещение понивилльской больницы из-за проклятия для меня было куда сложнее, чем раньше.

Но во второй раз мне удалось кое-как удержаться в сознании, когда я играла «Плач Ночи». Я не могу описать свои впечатления, это слишком… Слишком жутко.

— Пой…

Я прыгала по бесконечным платформам, озаряемым вспышкам молний, едва удерживаясь на скользком металле, сносимая чудовищным ветром, пробирающим до костей и завывающим так, что мне не слышно было даже стука своих копыт.

— Её…

Я не раз срывалась и падала в ледяную воду; от одной мысли о том, чтобы плыть в ней, меня передёргивало: даже не от её температуры, а от ощущения первобытной жути, абсолютного ничто, что таилось в её беспросветных глубинах.

— Песнь…

Едва я телепортировала себя на ближайшую платформу — к счастью, магия здесь всё-таки работала, — как бесчисленные орды изуродованных пони, скованных цепями, вновь начинали ползти ко мне в бессильных попытках достать меня, всё время страшным шёпотом повторяя одну и ту же фразу.

— И становись…

Когда мы с подругами в старые добрые времена ходили в Мэйнхэттене на «Resident Equil», мне тамошние зомби-пони казались жуткими. Но по сравнению с тем, что творилось сейчас вокруг меня, этот фильм казался доброй и милой историей. Я забыла обо всём: единственное, чего я желала, это покинуть это место как можно быстрее…

— Ничем!..

Раскат грома — куда более мощный и устрашающий, нежели во время гроз, устраиваемых пегасами над Понивиллем, раздался в небесах — и я посмотрела туда. Там, окружённое несколькими огромными сияющими концентрическими сферами, покрытыми древними письменами — насколько я могла судить по своему знанию древнеэквестрийского языка, — парило нечто, что я не могла рассмотреть. Отчего-то я поняла, что мне следует направиться туда…

Я уже почти было решила напрячь все силы и попытаться достать телепортационным заклинанием до магических сфер в небе — летать с помощью крыльев здесь было невозможно, — но в тот момент я обратила внимание на кое-что ещё. Среди всех редких в этом месте источников света были не только вспышки молний, не только свет кружащихся в поднебесье сфер, но и тихое, едва заметное зеленоватое сияние вокруг моей лиры. Она… она словно ждала чего-то. Словно звала меня куда-то.

И я решила последовать за её зовом. Я телепортировала себя то на одну, то на другую платформу; сияние лиры то угасало, то разгоралось вновь. Я уже не обращала внимание ни на струи дождя, безжалостно хлеставшие меня и превратившие хвост и гриву в свалявшиеся разноцветные комки шерсти, ни на бесчисленных скованных пони, пытавшихся дотянуться до меня, ни на страшный шёпот, эхом отдававшийся в этой пустоте и не заглушаемый шумом дождя, ни на вспышки молний и раскаты грома. Я знала: там что-то важное, и я должна туда добраться во что бы то ни стало. Я выбрала направление; по мере того, как я двигалась туда, лира светилась всё ярче и ярче — и вскоре, миновав сотню-другую платформ, я уже могла видеть, как её мягкое зеленоватое сияние с каждым прыжком ощутимо крепнет, разгоняя мрак вокруг.

И в конце концов, я оказалась на небольшой одинокой платформе, парившей на высоте десятка футов над уровнем воды — впрочем, порой то и дело поднимающиеся волны захлёстывали и её, разбиваясь о её поверхность ледяными брызгами. Лира сияла здесь, словно яркий костёр одинокого путника, потерявшегося непроглядной зимней пасмурной ночью на бескрайней снежной равнине. Я понимала: равно как и угасание костра, около которого согревается путник, означает для того неминуемое замерзание, так и для меня исчезновение этого путеводного света лиры означает то, что я буду навеки потеряна в этом мире. Я огляделась: что должно меня ждать здесь? Неужели следующая часть мелодии?

Но вместо этого я увидела нечто прямо у своих копыт.

То был большой комок грязно-зелёной шерсти, или…

Приглядевшись, я поняла: у моих копыт свернулась в неопрятный клубок одна из тех бесчисленных пони, что населяли здешние места. Я отшатнулась, но тут же и заметила, что кое-что с ней было не так. Она не была скована цепями, да и не стремилась меня схватить. Она просто тихо лежала, обхватив голову передними ногами и не двигаясь. Мертва? Я тихонько коснулась её копытом. Да, она была мертвецки холодной. Неужели я не успела?..

И тут она пошевелилась. Я отпрянула: ещё не хватало мне ещё ходячих пони-мертвецов. Но она не проявила особой активности: лишь безо всякого выражения посмотрела на меня и тихо-тихо проговорила — неизвестно, мне или себе.

— Я должна петь её песнь и стать ничем. Ты тоже должна петь её песнь и стать ничем.

— Э? — удивилась я. — Что всё это значит?

— Это единственное, что я знаю, — едва слышно добавила она.

— Погоди, ты… — я остановила её жестом. — Кто ты такая? Что это за место? Чья песнь и почему кто-то должен стать ничем? — я решительно не понимала ничего.

— Не… Не знаю. Просто… Так надо. Наверное… — она вновь улеглась на платформу.

— Как надо? Кто сказал?

Она промолчала. Но я не хотела прерывать разговор: я как чувствовала, что могу узнать что-то важное. Что-то очень важное. Я подняла её своей магией на ноги — и она едва на них удержалась. От моих глаз не скрылось, насколько же она измождена.

— Кто ты? Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попала? — я постаралась максимально добродушно и ласково спросить её.

— Я… — она отвела глаза. — Я не знаю. Я помню, но не могу понять. А может, и не помню…

— Так расскажи, что помнишь?

— Я… Я не сумею об этом рассказать, — она замолчала и перевела глаза на лиру, и только сейчас я заметила в её глазах, слабую, едва заметную искру жизни. — Я бы… Если бы я могла, я сложила бы об этом песню…

— Песню? А ты не можешь? Почему? — я, заваливая её этими вопросами, по привычке бросила взгляд на её бедро, чтобы понять, не связан ли её талант с песнями…

И просто не смогла устоять на ногах, увидев её кьютимарку.

Роликовые коньки.

Осознание того, что я эту кьютимарку точно видела, пришло ко мне в то же мгновение. Осознание, где я её видела — мгновением позже.

— Т-так… Значит… — я, едва справившись с приступом головокружения, последовавшим вслед за пониманием ситуации, промямлила первое, что пришло в голову: — Так выглядит мир, куда попадают пони после смерти?..

Она перевела взгляд на меня и несколько секунд постояла, не говоря ни слова. Потом, моргнув, она возразила:

— Не думаю… Здесь находят своё пристанище лишь те, кто хочет стать ничем.

— И… И ты… Ты хотела стать ничем?..

— Я? Не помню… Должно быть так. Или нет?.. — она склонила голову в раздумьях.

— Но… Тогда, если ты не хочешь стать ничем, почему ты здесь?

— Почему я здесь? Правда, почему?.. — она тянула слова, будто сама не понимала, что я от неё хочу. Витая в своих мыслях, в тех воспоминаниях, что она не могла понять.

— Ты… — я перевела тему после пары минут её молчания, надеясь успокоить её и вернуть в хоть сколько-нибудь нормальное состояние, каким оно могло бы быть в этом безумном мире. — Ты хочешь сложить песню? Я… Знаешь, я тоже совсем ничего в этом плане не умела раньше. Но раз смогла я, то сможешь и ты. Я покажу как. Всего лишь…

Я уже заметила к тому моменту, что она была единорогом. Да, без сомнения, это была та самая единорожка, которую мы нашли той злополучной зимой у вершины холма. Та, чья пустая тетрадка — да, я вспомнила сейчас, тетрадка! — всё так же хранилась у меня в замке. Но почему она так смотрит на лиру? Почему она уже касается её струн своей магией — я тут же укрыла нас своим магическим защитным куполом, чтобы дождь и гром не мешали нам, — и пытается играть первые, несмелые ноты, будто уже когда-то держала эту лиру? Почему волшебное сияние инструмента так подходит к этой несчастной, пытающейся «сложить песню»?

— Лира… — прошептала я, имея в виду инструмент.

— Что? — она повернула ко мне голову.

— Ты точно никогда раньше не играла?

— Насколько я ещё помню, чего у меня никогда не было — это любви к музыке… — меланхолично прошептала она. — Но… Теперь мне кажется, будто это не настолько уж и верно… Она мне нравится. Да, нравится…

Я смотрела на неё, и отчего-то слово «лира» так гармонировало с этой несчастной единорожкой. Она играла, касаясь своей магией струн инструмента, и каждое касание пробуждало что-то в моей душе, как будто струны моей души резонировали с этими звуками…

…Струны моей души?

Я насторожилась. Что-то было в этих словах, что почти что вырвались у меня. Отчего-то это слово, «heartstrings», звучало… Слишком подходяще, слишком уместно. Лира. Хартстрингс. Что-то, упрятанное далеко в глубинах моей памяти, так же скрытое от меня проклятием забвения, как и я сама была скрыта от других.

— Лира Хартстрингс. Мне почему-то кажется, что это было бы хорошее имя для пони… — пробормотала я.

…И единорожка остановила свои попытки — и посмотрела на меня, но уже не так апатично, как раньше.

— Имя? — удивлённо спросила она. — Это… Это имя?..

И тут меня осенило. Вот почему она как будто откликнулась на название моего инструмента. Вот почему она так вдохновлено играла, хотя было понятно, что она — такая она, как сейчас, — ни разу не брала инструмент в копыта. Вот почему она хотела сложить песню — и это было для неё ближе, чем любые слова.

Это было её имя.

И её настоящий талант, разумеется, не имел ничего общего с роликовыми коньками…

Мои глаза наполнились слезами от осознания. Насколько жестоким надо быть, чтобы лишить пони её особого, личного таланта и даже самого имени? Кто вообще посмел сотворить такое с ней?

А она в ответ лишь безмолвно посмотрела на меня — и я отшатнулась, вновь увидев пустоту в её глазах, лишь она прекратила играть.

— Ты… Ты и есть Лира Хартстрингс… — прошептала я.

— Возможно. Я не помню… — она неуверенно покачала головой. — Вернее, не понимаю. Я… Я не думаю, что способна что-то понимать…

Несколько мгновений она медлила, но потом передала лиру мне — я бережно положила её рядом — и подошла ближе.

— Я… — её голос был едва слышен, — я… Не помню, кто я. Но… — она с большим трудом подняла своё копыто и положила мне его на спину. — Я всё ещё храню эти воспоминания. Если бы…

Я поняла, о чём она. Она видела, что я аликорн; она, наверняка, знала о нашей могущественной магии. И скорее всего, она понимала, что я могу сделать…

Да, Лира. Быть может, я действительно могу сделать так, чтобы если не ты смогла вспомнить, то хотя бы я вспомнила бы это за тебя.

Я кивнула в знак согласия. Она тяжело склонила голову и коснулась своим рогом моего…

О благая Селестия, если бы мне в сердце вонзили тысячу клинков, это было бы не так больно. Я даже не представляла, что обычный единорог может такое пережить. Я просто не смогла удержаться на ногах от нахлынувшего на меня потока воспоминаний.

Её воспоминаний.

И я вспомнила.

Я вспомнила, как мы ещё детьми играли вместе после уроков в школе Селестии. Я вспомнила, как мы все вместе с Мундансер — той самой Мундансер, с которой мы окончательно поссорились много лет назад и больше с тех пор даже не думали встречаться снова, — ходили в походы по окрестностям Кантерлота. Я вспомнила, как мы писали друг другу письма, беззлобно подшучивали друг над другом, как Лира, всего лишь школьница, играла нам свои первые сочинения — у неё, разумеется, был талант к музыке, да ещё какой! — а мы, открыв рты, слушали. Я вспомнила наш детский беззаботный смех, наши улыбки, которые мы щедро дарили друг другу и всем вокруг, наше счастье, которое было у всех нас отнято в ту ночь, когда вернулась Найтмэр Мун. Я вспомнила даже ту злополучную фотографию — разумеется, Лира действительно была там, в том самом странном «пустом месте», на которое я иногда обращала внимание, только сейчас я это поняла. И самое главное — я вспомнила за неё все её дела, что сделали нас такими, какими мы стали. И осознание того, что она всегда, всегда незримо помогала нам, не надеясь и на толику благодарности, пригвоздило меня к платформе. Все её нескончаемые визиты ко мне в библиотеку, её встречи с Эпплджек и Рэрити, Пинки Пай и Бон-Бон, Морнинг Дью и Рамблом, флейта, подаренная Динки, спасение несчастной Скуталу, нескончаемые дни и ночи в изучении Ноктюрна из десяти элегий, из которых я, получается, открыла уже семь, и самое главное — её финальную жертву, её решение отказаться от самой своей сути, лишь ради того, чтобы наш мир оставался таким, в котором мы жили бы столь же счастливо и беззаботно, как и ранее — не сказав при этом ни слова благодарности ей.

— Лира… — тщетно борясь со слезами, прошептала я. — Ты… Ты на самом деле всегда была рядом… Ты всегда была моей подругой, даже когда я так жестоко забывала тебя…

— Правда?.. — задумчиво протянула она. — Если так, то я рада, что смогла принести пользу…

Эти её небрежно сказанные, лишённые всякого самолюбия слова были для меня последней каплей. Я больше не могла сдерживаться. Я, едва поднявшись, вновь рухнула в отчаянии на металл платформы — и золотая лира, которую я задела копытом, недовольно зазвенела. Трагедия моей несчастной подруги развернулась у меня в памяти со всей ужасающей жестокостью её положения — и я не могла понять, как ей хватило сил дойти до самого конца. Слёзы любви, благодарности, сочувствия полились из моих глаз рекой.

И более всего ужасало то, что сама Лира — вернее, то, что от неё осталось, — уже не могла вспомнить свою же собственную историю.

— Ты даже не представляешь, сколько ты для нас сделала…

— Если это правда, то… Наверное, из этого получилась бы красивая песня…

Я поняла, что я должна её отблагодарить хотя бы этим. Это то немногое, что я всё ещё могу сделать для неё.

— Я… Я помогу тебе. Ты… Сможешь придумать мотив?

После нескольких попыток она слабым, срывающимся голосом, не попадая в ритм, запела, продолжив ту мелодию, что пыталась недавно сыграть. Я поняла, что значит её воспоминание о её «ужасном голосе» — но, подхватив лиру, принялась перебирать на ней струны, уже понимая, как этот мотив сыграть правильно.

— Шесть восьмых... Нет, девять восьмых, — бормотала я себе под нос, подбирая ритм мелодии. — Фа-мажор… Нет, фа-мажор слишком высоко, надо ниже на полутон, нет, два… Ми-бемоль-мажор, — угадывала я тональность. Наверное, я играла очень неумело по сравнению с тем, что могла бы делать Лира раньше, но, исполняя ноту за нотой, я понимала, что у этой единорожки действительно был талант сочинять музыку, и я — единственно возможный способ претворить её последнюю мечту в жизнь. И хорошо, что Октавия и Винил хоть как-то обучили меня композиции. Даже голос Лиры — отнюдь не идеальный, но всё равно чем-то чарующий — показывал это. Пусть даже её кьютимарка, очевидно, была переписана, это не уничтожило все её способности, хоть и навсегда отделило её нынешнюю, прозябающую в этом ужасном месте, от неё настоящей, бывшей некогда, без сомнения, лучшим музыкантом Понивилля.

Слип-джига, вроде тех, что играли пони запада Гриффанских островов, пока Троттингемская культура не уничтожила их наследие; жалко, что память об этих мелодиях, столь красивых, пусть и не очень подходящих для четырёхногих пони, осталась лишь в древних книгах.

— Как она называется? — спросила я?

— Она как-то должна называться? — непонимающе моргнула она в ответ.

Я тут же поняла, какую глупость сказала. Эту мелодию она, поскольку не могла сочинить сама, поручила создать мне. И я, зная теперь все её воспоминания, смогла сделать это — с её помощью. И как ещё я могу её назвать иначе, если не…

Планксти Хартстрингс.

Тот самый тип композиций, посвящённых кому-то — но не тех, что наполнены скорбью о пони, навеки покинувшей обычный мир, а тех, что провозглашают готовность поднять упавшее знамя, крепко сжать его в копытах и идти вперёд, к той цели, которую не смогла достичь предшественница.

Эта мелодия была квинтэссенцией её желаний. Желания остаться в памяти других и желания творить для нас добро — из которых она выбрала второе…

И это желание придало мне силы.

Я сыграла эту мелодию ещё раз — и Лира, наконец, улыбнулась. Широко и искренне, точно так, как она улыбалась нам тогда, на железнодорожной станции Понивилля, в последний раз, уже сделав для себя окончательный выбор — после того, как я, глупая, сказала ей тогда, что счастлива. Как я могла бы быть счастлива, если бы знала, сколько она отдала ради нашего счастья?..

Но теперь…

Она подошла ко мне и, подождав, пока я поднимусь, заключила меня в объятья. Она была холодна, словно лёд, но эти объятия показались мне самыми тёплыми из тех, что мне когда-либо приходилось чувствовать. Объятия, без сомнения, первой, самой лучшей подруги.

— Я… — она тихо прошептала мне на ухо, — я счастлива. Я смогла… Смогла сложить… Помочь тебе сложить песню, эм…

— Твайлайт. Твайлайт Спаркл.

— Твайлайт Спаркл. У тебя такое тёплое имя…

Я хихикнула. «Тёплое»? Лира любила придумывать смешные эпитеты. Да, та самая, настоящая Лира, бок о бок с которой мы жили всё это время — и которую теперь я, наконец, вновь держала в объятьях.

— Теперь… Теперь мне не страшно стать ничем…

— Э? О чём ты таком говоришь, Лира? — усмехнулась я.

Это могло бы показаться шуткой, если бы мгновением позже я не ощутила, как её объятия слабеют, грива становится прозрачной — и вся она серебристой пылью рассыпается в воздухе, через несколько мгновений оставив от себя лишь пару зеленовато-голубых искорок, сверкнувших на прощание и растворившихся окончательно.

Я была шокирована — как так, мы же даже не попрощались, а теперь…

Мой инструмент больше не светился: было очевидно, что всё, что могло быть Лирой Хартстрингс — теперь и правда ничто. Но она оставила мне самое важное: свои воспоминания — и свою песню.

В самом деле, чего я ожидала? От той Лиры, Лиры, которую я знала, хоть и не помнила, действительно остались лишь воспоминания. И эти воспоминания отныне хранила я. Лира не исчезла окончательно. Она жила теперь во мне, стала частью меня — и я должна сохранить её наследие так же бережно, как она хранила наследие Алебастра Кометхуфа.

Она, передав мне всю себя, в самом деле стала ничем — но спев не Песнь принцессы Арии, а свою собственную. И то, что я помню о ней — яркое свидетельство того, что она исчезла не зря. В последний момент её душу не поглотило отчаяние, она была счастлива.

Наверное, единственный раз по-настоящему с момента, когда на неё пало проклятие.

И вернувшись из неприветливого мира Небесных Твердей, обретя то знание, которое передала мне Лира, я, наконец, поняла, что я должна была сделать. Весь тот путь, что с таким трудом прошла она, борясь с собой и становясь той, кто была достойна оказаться на приёме у принцессы тех мест, третьей принцессы-аликорна, сотворённой с началом мира — ныне был моим, и я должна была завершить это испытание.

Истина открылась мне. Песнь Творения не была утверждением. Она была вопросом, на который каждый из нас, от своего первого и до последнего вздоха отвечал собственным существованием. Матриарх жила вне времени и пространства, и она не могла понять, как это — делить всё на прошлое и будущее, как это — знать, что прошлое неизменно, а будущее неизвестно, как это — не обладая силой изменить Песнь Творения, обладать силой изменять мир, созданный этой Песнью. Она, очевидно, не могла получить ответ — она была бессильна понять его. Но этот ответ всё равно существовал. И именно мы, рождённые в этом мире, могли менять его судьбу — своими собственными копытами, и именно у нас был ответ на этот вопрос.

И ответ этот мне теперь был предельно ясен.

Я обязана спасти свою уже более несуществующую подругу — и бесчисленные множества столь же несчастных, как она. Обязана спасти всю Эквестрию ещё раз — как я часто делала до этого.

И я знаю, как.

Вопрос только в том, какую цену мне за это нужно заплатить…

6. Знание: «Celestia’s Hornpipe»

В жизни пони очень важную роль играет предназначение.

Да, наверное, этим мы и отличаемся от большинства разумных рас Эквестрии: ведь только у нас есть величайшее право иметь свои кьютимарки — и носить их с подобающей нам гордостью. Именно копыто о копыто со своим предназначением мы и проживаем свою жизнь. Сколькому нас в своё время научила Старлайт, попытавшись создать общество без кьютимарок в одной отдельно взятой деревне? Я тогда воочию увидела, что пони без своего таланта, без своего предназначения — лишь бледная тень настоящей себя. Или вспомнить тех троих ныне весьма уважаемых пони в Понивилле — которые в молодости были теми ещё сорванцами, и лишь ради того, чтобы получить свои кьютимарки, организовали целое тайное общество и каждый день предпринимали столь рискованные и сумасшедшие мероприятия, что я до сих пор удивляюсь: как им вообще удалось остаться живыми-здоровыми к моменту, когда они-таки наконец-то получили их? И ведь было ясно: до тех пор, пока они сами не осознали своё предназначение — помогать другим определиться с ним, — их бока оставались девственно чистыми. Это было ярчайшее доказательство того, что нельзя обмануть те силы, которые даруют нам кьютимарку; что только поняв, для чего ты родилась в этом мире, ты, наконец, получаешь право связать свою жизнь с тем, что у тебя получается лучше всего.

Но что, если кьютимарка остаётся загадкой даже после своего появления?

Взять хотя бы моих пятерых самых близких понивилльских подруг детства: ясное дело, что к Пинки, Флаттершай, Эпплджек и Рэйнбоу вопросов возникнуть не могло — их кьютимарки хорошо отражали то, кем они являлись. С Рэрити уже сложнее: весь Понивилль знал её, как высококлассную модельершу — но её кьютимарка была связана не с одеждой, а с драгоценными камнями; и это был её настоящий талант, следствиями которого являлись все остальные грани её личности. Возможно, если бы её предназначение соответствовало её профессии, она бы так и осталась в Понивилле — и не стремилась бы к сверкающим высотам высшего эквестрийского общества.

Ещё сложнее с теми пони, кьютимарки которых совершенно не говорят об их талантах и роли в жизни. Взять хотя бы Дёрпи — кто знает, что значили пузырьки на её боку? Я сомневаюсь, что даже она была способна расшифровать их смысл. Что значит падающая звезда у Клаудчейзер, подковы у Карамеля, черепахи у Сэндбара? Почему у семьи Эпплов, Харвестов или Берри такие похожие, порой почти одинаковые кьютимарки, несмотря на то, что они совсем разные пони и далеко не все из них занимаются выращиванием яблок, моркови или винограда? Вряд ли хоть один пони знает наверняка ответы на эти вопросы.

И среди кьютимарок, толкование которых столь неоднозначно, скромное место занимает и моя. Шестиконечная звезда с пятью маленькими звёздочками вокруг. Ранее я была уверена, что она символизирует связь с шестью Элементами Гармонии и пятью моими друзьями — их носителями; однако, так ли это верно теперь? К сожалению, даже дружба бессильна перед неумолимым временем: некоторых из моих друзей в этом мире уже нет, да и связь с Элементами для меня уже давно потеряна. Может, именно поэтому я, потеряв своё предназначение, оказалась выброшена на свалку забвения?

Или, может, мне, ныне бессмертному аликорну, только предстоит найти своё настоящее предназначение — на все эти бесконечные сотни, тысячи, миллионы лет, что ждут меня впереди?..

Так или иначе, у меня был план, пусть не на тысячи лет, но как минимум на ближайшее время. И мне для этого жизненно важно было поговорить либо с принцессой Луной, либо с принцессой Селестией.

Ожидание длилось долго. Будучи совершенно так же запертой в Понивилле, как Лира незадолго до меня, я могла надеяться лишь на неожиданный визит одной из принцесс сюда. Поначалу я ожидала принцессу Луну на Ночь Кошмаров; но она на этот раз, как говорят, решила отправиться не в ближайший Понивилль, а в Балтимэйр. Разумеется, её можно понять — она всё-таки принцесса огромной державы, и её визита ждут во всех городах нашей раскинувшейся от моря до моря страны. И Понивилль — лишь один из множества таких городов.

Поэтому мне пришлось смириться и жить дальше, надеясь на встречу с одной из принцесс во время какого-нибудь ещё события.

Зимой в семье Эпплов произошло неожиданное: на свою родную ферму вернулся Биг Макинтош — да не один, а прихватив с собой свою Шугар Белль и двоих дочерей. О благая Селестия, какие же они милые! Мне невольно вспомнилась Эпплблум в те времена, когда я только приехала в Понивилль: эти очаровательные близняшки были почти как две капли воды похожи на неё. И даже если внешне они лишь совсем немного отличались — глазами, цветом гривы, походкой, — то вели себя они точь-в-точь так, как их теперь уже тётя в бытность свою в том самом «тайном обществе», гордо названном «Cutie Mark Crusaders». Кто знает, может эти двое вскоре станут новыми «крусэйдерами»? Впрочем, им до того предстояло бы ещё чуть-чуть вырасти и завести себе друзей среди нового поколения пони в Понивилле.

Честно, глядя на них — издалека, с тропинок сада, окружавшего ферму: такой вечной незнакомке, как я, не стоило бы попадаться им на глаза, — я не могла сдержать слёз: не знаю, чего больше было тогда в моей душе — осознания того, что я уже никогда не смогу вернуться в этот круг поколений и растить своих детей и внуков, ведь иначе мне придётся быть свидетельницей и их смерти, в конце концов, — или радости за то, что столь дорогой мне Понивилль по-прежнему живёт своей спокойной жизнью, и те, кто некогда были моими друзьями, вырастают и дают начало новым поколениям.

Это событие, впрочем, привело ещё к некоторым последствиям. Несмотря на то, что с детьми нужно было сидеть, это прекрасно удавалось повзрослевшей Эпплблум, да и Пинки была тут как тут. И работа на ферме, на которой разом появилось восемь новых рабочих копыт, закипела с новой силой. И Эпплджек…

Я не знаю, как, но на одном из следующих собраний Понивилля Эпплджек выбрали мэром этого городка.

Так странно было смотреть на то место, где могла бы быть я сама, если б не проклятье забвения — и слушать речи Эпплджек, обещающей Понивиллю радостную и счастливую жизнь, пусть и с очевидным условием: «Ну, эт, вы понимаете, нам для этого всем надо усердно работать». Эпплджек не врала — она никогда не врёт, — и я надеялась, что и правда, она отличный кандидат на это место.

Наверное, даже лучше, чем я.

Пожалуй, я в тот момент окончательно поняла: Понивилль справится и без меня. Уж если во главе всего встала Эпплджек, то за мой город можно было абсолютно не волноваться.

Так что я преследовала теперь только свои цели. А что мне ещё оставалось?

За это время я выучила все оставшиеся элегии Ноктюрна, кроме последней — Лира, к счастью, не забыла записать их в свой дневник, которым оказалась та самая якобы пустая тетрадка. Само собой, я не могла их сыграть с каким-то результатом дальше «Плача Ночи»: ведь для «Реквиема по Сумраку» нужен был Вестник Ночи, а следующую за ним элегию, «Дуэт Запустения» — вообще без принцессы Арии нельзя было сыграть никоим образом. Моей единственной надеждой оставался визит одной из перворождённых принцесс в Понивилль — и я должна была его дождаться…

И я дождалась.

Это было в день уборки зимы в начале следующего года. Забавно, но этой весной пони первый раз за много лет не сумели завершить её в срок — стыдно признаться, но я даже почувствовала некое злорадство в своей душе: вот так вот, они меня забыли, а теперь сами без моей помощи вновь не справляются. Но была и более радостная весть: я несколько дней назад из разговоров, подслушанных на улицах Понивилля, узнала, что сама принцесса Селестия пожалует сюда, чтобы стать свидетелем первой уборки зимы с новым мэром Понивилля. И потому пони из шкуры вон лезли, лишь чтобы закончить её вовремя…

Однако, к тому моменту, как королевская колесница приземлилась на центральной площади Понивилля, снег ещё кое-где оставался, озеро было заполнено лишь только-только порубленным льдом, а поля были даже не вскопаны, не то что засеяны. Принцесса снисходительно обвела взглядом творившееся вокруг, а Эпплджек вышла вперед из рядов собравшихся жителей Понивилля и виновато поклонилась ей:

— Эт… Ваше высочество, мы… Почти завершили уборку к вашему визиту, ну… Понимаете, немного не хватило времени. Не знаю, чегой-то мы в этом году так затянули, но я как-т посмотрела на это всё дело, и, яблоко мне в глаз, я вообще не понимаю, как мы справлялись с этим раньше…

— Ох, дорогая моя Эпплджек, — Селестия спустилась с колесницы и наклонилась к ней. — Ты первый год мэр этого городка, а уже взваливаешь на себя столь непосильную ношу. В прошлом году у вас был другой мэр, и я помню, что с какого-то момента она вдруг сумела между вами правильно распределить обязанности, что вы стали заканчивать уборку зимы в срок. Не волнуйся, моя маленькая пони, и ты когда-нибудь сможешь добиться таких же успехов.

— Вы… Вы правда считаете, что я… Это… Когда-нибудь справлюсь?

— Разумеется, — кивнула Селестия. — Я вижу, что ты делаешь для своего города всё, что в твоих силах…

Принцесса ещё немного поговорила с Эпплджек и собравшимися горожанами; я лишь молча стояла в толпе и наблюдала. Мои крылья были скрыты от посторонних глаз платьем — в конце концов, не было ничего удивительного в том, чтобы прийти на встречу с правительницей Эквестрии, одевшись подобающим образом. Я практически не выделялась из толпы и жадно ловила разговоры; как я поняла, сейчас по расписанию должен был быть банкет в «Сахарном уголке», а следом принцесса должна была посмотреть, как идут дела в Понивилле — в том числе в школе дружбы, а затем в замке. Меня немного удивило, что, по слухам, несмотря на то, что замок по-прежнему назывался замком дружбы, все были уверены, что его владелец — Спайк, а Старлайт живёт там лишь с его согласия, и то лишь потому, что школа дружбы расположена прямо рядом с ним, а директору школы жить в общежитии всё-таки немного не по статусу. Но так или иначе, это должно будет помочь мне в реализации моего плана…

Прежде всего мне нужно было чем-то занять Старлайт. Разумеется, если я не позабочусь об этом, то она после осмотра школы вместе с Селестией направится в замок — и тогда у меня не будет шансов отвлечь принцессу. Поэтому, как только Селестия и все важные пони Понивилля скрылись в здании «Сахарного уголка», я галопом рванула к школе. К счастью, день уборки зимы выпал на выходной, и в школе никого не было — что было невероятным везением. Конечно, я могла бы всё задуманное сделать и на виду у всех, а потом просто ускользнуть — оставив их ломать головы над тем, что только что было и кто всё это натворил. Но при одной только мысли о том, какое осуждение в первые же секунды обрушится на меня, моё сердце сжималось: всё же, когда никого нет, претворять свой план в жизнь намного спокойнее.

Жалко было творить такой беспредел, но иначе я могла упустить свой шанс оказаться один на один с Селестией, и потому я, скрепя сердце, начала.

Под ударами моей магии дорогие витражные стёкла, изображающие наши с друзьями подвиги во имя дружбы, разбивались на разноцветные осколки; колонны, удерживающие свод, ломались напополам и обрушивались, поднимая облака пыли; картины падали со стен, лестничные пролёты рассыпались, ковры и гобелены превращались в рваные тряпки. Было безумно обидно уничтожать всё то, что совсем недавно было для меня столь родным, но цель всё-таки оправдывала эти средства. Я понимала, насколько будет поражена Старлайт, увидев этот разгром — особенно, когда при этом рядом с ней будет стоять принцесса Селестия. Но так было надо. И больше всего я жалела о том, что не смогу попросить прощения у неё за то, в каком виде она предстанет перед принцессой…

Я, закончив превращать главный зал в руины, едва успела выскочить из здания и спрятаться в кустах неподалёку, как увидела группу пони, направляющуюся к школе дружбы. И что было важно, и принцесса, и Старлайт были среди них. Мой план, похоже, работал.

Вот они прошли мимо меня. Старлайт бодро и воодушевлённо рассказывала Селестии о школьных делах, ещё не зная, что она увидит через несколько минут. Вот, судя по стуку копыт по ступеням, они поднимаются к главному зданию. Вот я, едва высунув голову из-за кустов, проводила их взглядом и посмотрела, что все они скрылись внутри…

И, наконец, я услышала душераздирающий крик Старлайт, доносящийся из здания:

— Что, во имя Эквестрии, здесь произошло?!

Я не думала, что моя ученица может так громко кричать: даже стайки испуганных птиц в панике вспорхнули с окрестных деревьев, улетая подальше от школы. Я тоже бросилась наутёк — но лишь потому, что теперь мне нужно было вовремя оказаться в замке. Я выиграла какое-то время, которое Старлайт будет разбираться с неожиданным разгромом в главном зале, и потому не должна была упустить это преимущество…

Я была во всеоружии, когда знакомое жёлтое сияние окутало ворота замка и плавно раскрыло их. Селестия, несколько окружающих её стражников и Эпплджек, едва войдя в замок, уставились на меня. Следом вошли ещё несколько сопровождающих, но Старлайт, к счастью, среди них не было. А это значило — настал мой звёздный час.

Я улыбнулась широко-широко, как только могла, глубоко поклонилась и не дав никому вставить ни слова, тут же затараторила:

— Я приветствую вас, Ваше Высочество, в замке дружбы Понивилля. Меня зовут Твайлайт Спаркл, я местная… гхм… Экскурсовод. Да, экскурсовод. Я покажу вам замок, а наши дорогие гости могут… — я чуть не сказала «катиться отсюда подальше» — ведь мне нужна была одна Селестия; я едва успела себя одёрнуть — принцесса дружбы, называется, — …располагаться поудобнее вот здесь, в вот этом зале по левому крылу. Я думаю, вам всем уже знакома обстановка в замке, поэтому я приглашаю Её Высочество следовать за мной… Нет, стражники тоже могут остаться, в замке абсолютно безопасно, а его, хм… хозяин может немного перенервничать, если встретится с кем-то, кроме принцессы… — я несла, пожалуй, уже откровенную чушь, и лишь какое-то чудо могло меня спасти.

Селестия и стоящая рядом с ней Эпплджек удивлённо переглянулись: я почти чувствовала, как Эпплджек вот-вот скажет Селестии о том, что понятия не имеет, кто я такая, и, разумеется, в ту же минуту стражники схватят меня и весь мой план пойдёт прахом…

Но Эпплджек, хвала Селестии, промолчала. Ох, как же, как же я ей благодарна за это!

Принцесса вышла вперёд и, недоверчиво скривив губы, проговорила:

— Хорошо, я пойду с вами осматривать замок, мисс Спаркл. Да, стража может остаться здесь, — она подняла копыто, останавливая их.

Неужели мой план сработал?..

Что ж, осталось немногое.

Я повела Селестию к главному залу и, лишь только мы вошли внутрь, я закрыла за нами двери и повернулась к ней. Она всё так же недоверчиво смотрела мне в глаза и, кажется, уже что-то понимала…

— Я очень, — я виновато ей поклонилась, — очень прошу у вас прощения, принцесса, но я просто обязана сейчас вам кое-что сказать.

— Да? — она наклонила голову. — Говори же.

— Дело в том, принцесса Селестия, что вы забыли нечто принципиальное для Эквестрии. Вернее, не только вы, но и все ваши подданные, — я увидела, как она нахмурилась, и поняла, что надо скорее переходить к делу. — Ответьте мне на вопрос, пожалуйста, сколько аликорнов в Эквестрии? — я осторожно взялась своей магией за тесёмки платья.

— Что за глупости, мисс Спаркл. Каждый знает, что их четверо: я, моя сестра, принцесса Кейденс и её дочь, Фларри Харт.

Я ожидала в точности такого ответа — и теперь лишь потянула за тесёмки; платье освободило мою спину, и я расправила крылья — глядя, как расширяются глаза Селестии.

Она несколько мгновений стояла так; потом я почувствовала, как меня коснулось облачко её магии, обволокло меня, подняло в воздух — и немного погодя исчезло, осторожно опустив меня обратно.

— Это невозможно. Ты тоже аликорн, Твайлайт Спаркл, и более того — это абсолютно точно, именно я даровала тебе эту судьбу; я проверила. Но почему я вообще ничего об этом не помню? — её тон с холодно-официального сменился на испуганно-непонимающий; такой я принцессу ещё не видела. Даже перед лицом опасности она хранила хладнокровие; сейчас же она была совершенно сбита с толку.

— Таково моё проклятие. Обо мне никто не помнит. Я раньше была важна для Понивилля, я была вашей ученицей, я благодаря вам стала принцессой дружбы, я основала школу, я жила в этом замке, но сейчас я потеряла всё, и моя единственная надежда — что вы или ваша сестра смогут меня выслушать и помочь мне. Для меня это правда единственный шанс. Простите меня, принцесса, но мне жизненно необходимо было встретиться с вами — и я прошу вас не винить Старлайт, она правда старается, как может, но мне, чтобы не упустить мой шанс, пришлось…

— Понятно. Значит, то, что произошло в школе…

— Да, это действительно я, но вы понимаете: другого шанса задержать Старлайт и остаться с вами один на один у меня просто не было…

Принцесса слегка улыбнулась.

— Что ж, это многое объясняет, Твайлайт Спаркл. Ты хороший стратег.

— Э-э… Спасибо, принцесса…

— Я почувствовала там магический след. И мне сразу показалось, что он ведёт сюда, и я была почти что уверена, что это ты учинила разгром в школе дружбы. Мне было интересно, зачем, и вот как, оказывается, на самом деле обстоят дела… Так чего же ты хочешь, Твайлайт?

— Всего лишь несколько минут вашего времени… И то, что вы выслушаете меня.

— Говори.

— Нет, я не буду вам ничего говорить, словами этого не объяснить всё равно, — я осторожно улыбнулась принцессе, — я вместо этого сыграю вам кое-что.

И я взяла лиру, что специально ждала этого момента у стены зала — и принялась играть Ноктюрн с самого начала.

Не то, чтобы я не помнила предостережений Лиры. Я знала, к чему привели эти попытки в случае Алебастра, да и в случае самой Лиры. И тем не менее, я наивно полагала, что смогу этого избежать…

Первую из элегий, «Прелюдию к Теням», Селестия выслушала, недоверчиво склонив голову; к её концу она, видимо, уже была готова прервать меня, но лишь тихо накатывающие волны «Прелюдии» сменились тяжёлой поступью ритма «Закатного Болеро», принцесса удивлённо открыла глаза. Она начинала догадываться. «Болеро» незаметно перетекло в «Марш Приливов», а он — в «Сонату Тьмы». Я уже чувствовала, как меня обволакивает непроглядная темнота — а Селестия принялась испуганно оглядываться по сторонам, и я понимала: её волнует не столько сама темнота, сколько то, что прячется за ней. Древняя, почти забытая, но не исчезнувшая вина, что тысячи лет терзала её душу. Селестия прижала уши и подошла ко мне, положив переднюю ногу мне на плечи, будто пытаясь защитить меня от чего-то такого, что было доступно только ей. Мне было больно на неё смотреть, но громогласные раскаты «Сонаты» продолжали безжалостно обрушиваться на нас двоих, будто разрывая нашу связь с реальностью. Вот «Звёздный вальс» выдернул нас из этой чёрной пропасти за мгновение до того, как что-то страшное должно было нас поглотить. Селестия уже не пыталась держать себя подобающим для правителя Эквестрии образом: она была лишь моим проводником в бездне неизведанного — в том омуте, куда я бросалась с головой, исполняя проклятую симфонию.

— Мы… Мы всё забыли… Сестра… — голос Селестии дрожал, из её глаз катились крупные слёзы. — Как мы могли…

Я ощутила её тревогу, её страх — и я первый раз за всё это время по-настоящему испугалась. Кажется, я переставала контролировать ситуацию, но уже не могла остановиться. Даже в воспоминаниях Лиры это не выглядело так. Если самый могущественный аликорн Эквестрии боялся этого…

И я всё равно перебирала струны, безжалостно ведя тему «Лунной Элегии» всё дальше. Она то замедлялась, то наоборот, срывалась в бешеный галоп; я уже не задумывалась над своей игрой — я сама стала этой музыкой, что восстанавливала древнейшие мосты между беспощадно забытым прошлым и скорбным настоящим.

— Что там происходит? — кто-то отчаянно забарабанил в дверь.

— Не мешать! — выкрикнула Селестия ломающимся голосом — и тут же, стиснув зубы, посмотрела на меня.

— Твайлайт, ты не имеешь представления, что ты можешь разбудить…

Но меня уже было не остановить: я погружалась в бездонные глубины «Плача Ночи» — и утягивала за собой Селестию.

— Ты… Ты… — она вскинула копыта. — Ты не имеешь права вмешиваться в Песнь! — прокричала Селестия словно не своим голосом.

Я же всё равно продолжала играть, неся нас обеих к берегам Царства Неспетых.

Её глаза зажглись фиолетовым огнём.

— Ты… Ты должна петь другую песнь! Ты должна стать ничем! И ничто — должно быть ничем, ничто — не должно влиять на этот мир!

Селестия запаниковала и принялась вырывать у меня инструмент, но её попытки были тщетны. Я вела мелодию «Плача» к финалу — и к началу «Реквиема по Сумраку». И…

И в этот момент я поняла: Селестия не сможет выдержать этого. Я будто бы ощутила весь тот груз неискупимой вины, что давил на её хрупкую спину — спину перворождённого аликорна, осмелившегося дополнить Песнь Творения своим мотивом — десятью элегиями тьмы, Ноктюрном Небесных Твердей. Сколь бы могущественной она ни была, это сломает её. Селестия уже не сможет переписать реальность, как она сделала с Алебастром и с Лирой — слишком глубоко я погрузила её в дебри проклятой симфонии. Достигнув финала «Плача», я обрушу на неё всё это понимание — и что после этого случится с Эквестрией, не хотелось даже думать. Я не раз спасала свою страну, и неужели мне доведётся теперь её уничтожить? Воспользовавшись доверчивостью Селестии ко мне, несчастному забытому аликорну, я завела её туда, откуда она уже не сможет выбраться…

Нужно было что-то срочно делать…

И вместо продолжительного минорного аккорда, что связывал «Плач» и «Реквием», я вдруг резко ушла в параллельную тональность и завершила мелодию, разрешив последний аккорд в медианту, а не в тонику.

Я сама не поняла, что я сделала и зачем. Но останавливаться было нельзя, и я начала играть то, началом чего мог бы послужить этот аккорд…

А таковым могло была лишь одно.

Небольшая интерлюдия в ми-бемоль-мажоре — и мягкие переливы той мелодии, что несла в этот мир не мертвенный холод владений принцессы Арии, но теплоту объятий моей вновь обретённой подруги, лёгкие воспоминания о тех моментах простого счастья, что мы разделяли с ней в Кантерлоте, её жизнерадостный характер — и ту любовь ко всем вокруг, что не дала ей променять наше счастье на исполнение собственной мечты.

«Планксти Хартстрингс».

Я чувствовала, как с каждым новым тактом дрожь в ногах Селестии утихает, как её дыхание становится размеренным и спокойным, как ядовитый фиолетовый блеск её глаз меркнет, тускнеет и растворяется в её обычном уверенном взгляде, как её измученная безжалостными воспоминаниями душа возвращается на место — и как она, лишённая сил в противостоянии с чем-то ужасным, чем-то неведомым, но ныне ощутившая себя в какой-никакой, но безопасности, кладёт свою голову мне на спину и утомлённо закрывает глаза…

Когда я закончила играть, Селестия уже мирно дремала — используя в качестве подушки мою спину. Не знаю, насколько ей было удобно, но по крайней мере она — теперь я это поняла — стала мне доверять.

Больше всего я боялась, что проснувшись, она забудет обо всём — но к счастью, мои опасения не оправдались. Она продремала пару минут, восстанавливая силы, после чего, вновь открыв глаза, посмотрела на меня с невыразимой теплотой и сочувствием.

— Спасибо тебе, Твайлайт.

— Это… В смысле?

— Ты помогла мне вспомнить. Вспомнить тебя. Вспомнить прошлое. Вспомнить свою незаслуженно забытую сестру…

— Да? — не веря своим ушам, я поражённо взглянула на принцессу. Неужели у меня получилось?

— Да, Твайлайт. Ты стала очень сильной. И ты смогла пробудить эти трагические, но драгоценные для меня воспоминания — те воспоминания, что должны были быть забыты во веки веков. И пусть я уверена, что вскоре вновь забуду обо всём, но пока я ещё помню, я не могу не поблагодарить тебя.

— Принцесса… — я, не помня себя от счастья, тут же крепко-крепко обняла свою наставницу, коей я, несомненно, была обязана в немалой степени и тем, что стала такой, какой я была сейчас и смогла справиться со столь тяжёлым вызовом — и отметила про себя, как она вначале удивлённо вздрогнула, но потом так же, почти по-матерински, обняла меня в ответ.

Песня моей подруги оказалась способна исполнить её мечту — вернуть воспоминания о том, что некогда было. Пусть и ненадолго…

И возможно, дать возможность исполниться и моей мечте.

— Так что же ты хотела от меня, Твайлайт? — Селестия понимала, что нужно спешить, ведь она может в любой момент вновь забыть обо всём. — Зачем ты мне это сыграла? Ты же хочешь моей помощи в чём-то?

— Да, принцесса. Я хочу, чтобы вы отправили меня к вашей сестре, запертой там, в своей собственнокопытно построенной тюрьме. Я не могу попасть к ней сама — у меня нет Вестника Ночи, но если вы сумеете сделать это — так же, как Лира смогла уговорить принцессу Луну…

— Лира? Какая Лира?

Я на мгновение запнулась: то, что принцесса вспомнила меня, ещё не значило, что она вспомнила всех неспетых. Разумеется: песню перед Селестией исполняла одна я.

— Э-э… Неважно. Вы должны меня отправить туда…

— Я поняла. Чтобы ты смогла сыграть «Пришествие Рассвета» и вновь войти в этот мир такой, какой ты была до того, как на тебя пало проклятие.

— Да.

— Что ж, ты явно заслужила это, Твайлайт. И теперь, благодаря тебе, я знаю, как это сделать…

Принцесса Селестия последний раз одарила меня своим тёплым благодарным взглядом — и развернула свои крылья. Её рог запылал ярчайшим золотым огнём, и несколько мгновений спустя я уже летела сквозь ледяной дождь и вспышки молний прямо к сияющим посреди бездонной черноты неба сферам, заключающим в себе трон принцессы Арии.

Как и в воспоминаниях Лиры, магические сферы повернулись, открывая запечатанный ранее проход, и я приземлилась во внушительных размеров зале, прямо перед ступенями, что вели к трону, с которого на меня, окутанная проклятой фиолетовой аурой, взирала владычица этих пространств — ужасающего вида аликорн, чья ипостась — забвение.

Правительница Небесных Твердей, покровительница неспетых, вторая из перворождённых аликорнов Эквестрии…

Принцесса Ария.

И у неё я должна была вырвать право вновь стать собой.

Моё испытание вот-вот должно было подойти к концу…

7. Память: «Twilight’s Welcome to the Dawn»

Все пони меняются в течение своей жизни. Страшно подумать, но кем бы я была сейчас, если всё так же, как и в детстве, предпочитала бы книги любому обществу пони, если бы ставила знания выше своих друзей, если бы слепо стремилась к славе самого Старсвёрла, игнорируя всё, что происходило вокруг меня? Могла ли я подумать тогда, что стану принцессой дружбы? Разумеется, нет. Но к счастью, я изменилась, и добилась того, о чём даже и не думала мечтать.

И даже тогда, когда я была ещё ничего не знающим в жизни молодым единорогом, у меня были две близкие подруги…

Но жизненные пути развели нас, и как бы я ни хотела, ни Мундансер, ни Лиры со мной уже не было. Мы все изменились, и наша дружба не смогла больше существовать в таких условиях. Да она не могла бы существовать, пожалуй, с самого начала, если бы не Лира, которая делала для этой дружбы больше, чем я — та, кто стала некогда принцессой дружбы.

Все мы меняемся, и это — сама суть того, чтобы жить. Если пони не меняется — он мёртв душой, он вычеркнут из течения жизни. И даже если я была подобным образом вычеркнута из памяти всех, я всё равно менялась в процессе того, как добиралась до разгадки тайны Ноктюрна. Пусть даже огромную долю работы за меня сделала Лира, и сейчас я по большей части пользовалась результатами её исследований — которые порой приводили меня в восхищение: сама бы я не смогла столь обстоятельно всё изложить. Лира будто бы знала, что я пойду по дороге, проложенной ею…

И если вы спросите, сильно ли я изменилась по пути — я отвечу, что кардинально. Мои надежды, мечты, мои мотивы и причины, моё мировоззрение — от всего этого не осталось и следа; и только одно я знала так же твёрдо — я обязана пройти этот путь до конца, чего бы мне это не стоило. Я должна сыграть Ноктюрн до его грандиозного финала, «Пришествия Рассвета» — сделать это даже не ради себя, а ради того, чтобы усилия моей лучшей подруги не пропали даром.

И я сделаю это.

С этой мыслью я гордо подняла голову перед внушающим ужас аликорном. Боялась ли я её? Неимоверно. Но ещё больше я боялась разочароваться в себе. Я встречала множество злодеев, которым дай волю — и от Эквестрии не останется и камня на камне, но она была куда сильнее всех их, вместе взятых. Единственный, кто, возможно, был способен выйти за грань мира и потягаться силами с ней, был Дискорд; возможно, потому их совместная судьба, как я знала из дневника и воспоминаний Лиры, была столь трагична…

Однако мой страх не значил ничего перед тем, что я собиралась сделать. Что я должна была сделать.

— Приветствую тебя, Заблудшая.

Меня передёрнуло от этого слова — я до конца не понимала, почему: может, оттого, что она окончательно обозначила мою судьбу, а может, и потому, что она обратилась ко мне так же, как до того обращалась к Лире.

— В-вы… Вы… Принцесса Ария?.. — я задала вопрос, на который, разумеется, знала ответ; просто ничего другого мне в голову не пришло — я была слишком растеряна в этот момент.

— Если ты знаешь мое имя, то ты знаешь, что сказанное тобой — правда, — она отвернулась от меня и принялась мерить медленными шагами зал.

Вновь повисло молчание. Вот, после долгого ожидания, я наконец-то достигла своей цели — и теперь не могла сказать ни слова ей, той, от кого зависело всё моё будущее.

— Ты слишком слаба, Заблудшая. Я понимаю, зачем ты здесь, но ты не сможешь справиться с тем, что ты задумала. Ты всё ещё сомневаешься. Поэтому тебе не стоит идти дальше. Ты можешь стать подходящей участницей моего хора. Не сопротивляйся тому, что неизбежно. Ты хотела стать ничем, и я могу подарить тебе эту возможность.

— Н-нет… Я не хотела стать ничем…

— Правду ли ты говоришь, Заблудшая? Или просто ты пытаешься сопротивляться своему неизбежному будущему? Ты бы не попала сюда, если бы не задумалась над этим. Ты бы не смогла стать забытой, выйти за пределы того круга жизни, в котором вы все обитаете. Ты, — она повернулась ко мне, сделав многозначительную паузу, — устала. И ты должна уйти.

— Но я не хочу уходить… Я хочу вернуться!

— Ты не сможешь.

— Я смогу! Я должна!

— Ты самоуверенна, Заблудшая. И ты не выдержишь это испытание. Даже у той, кто пришёл до тебя, было больше желания…

Я дрогнула при этих словах.

— Лира?..

Она, внимательно всмотревшись в меня, медленно кивнула.

— Она… Она… — отчего-то я почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. — Она ведь правда хотела сделать нас всех счастливыми. И она этого смогла добиться…

— Правда? — принцесса вновь принялась ходить по залу. — Что ж, это не моё дело. В конечном итоге она стала ничем. И так же ничем станешь ты…

— Но я…

— Всего лишь спой мою песнь. И ты получишь то, чего желаешь.

— …Не желаю этого!

Вновь повисла тишина — прерываемая лишь стуком копыт принцессы по каменному полу. Я, отчаянно пытаясь извлечь из своих воспоминаний что-то, — кажется, память теперь начала подводить и меня, что было вполне объяснимо — ведь и Лира, и Алебастр страдали от того же, — думала над тем, зачем же я действительно пришла сюда. Странно, но сейчас, когда принцесса действительно сказала мне всё это, я задумалась: а так ли я хочу остаться в чьей-то памяти? Может быть, и правда, миру без меня будет лучше? Может, и правда стать ничем, перестать существовать, перестать жить, перестать чувствовать? Вечная тишина, вечная темнота, вечное забвение. Я больше не буду страдать. Никаких больше проблем дружбы — да и самой дружбы, как таковой. Спокойствие, только спокойствие…

Я уже была готова ответить согласием на её предложение — как внезапно заметила слабый золотистый блеск вдалеке, рядом с большим сложенным из камня возвышением в конце зала, очевидно, служившим принцессе троном. Что-то нездешнее, не соответствующее этому месту, казалось, позвало меня — и я тут же отбросила все эти мысли.

У меня всё-таки было, ради чего стараться.

— Вестник Ночи!

Принцесса заинтересованно посмотрела на меня.

— Он не принадлежит вам. Он не должен быть здесь! Он — единственная надежда для таких, как я. Я должна на нём сыграть и вернуть надежду тем, кто всё-таки хочет избавиться от этого… Ну…

— Ты не заслужила его.

— Но вы тоже!

Она удивлённо застыла на месте.

— Разве, Заблудшая? Вестник Ночи — артефакт, которому не место в твоём родном мире. Именно на его струнах может быть сыграна Песнь Творения, именно он делает тебя ближе к Матери, и кто, если не я, её дочь, могу обладать им? Всё, что говоришь ты, Заблудшая, не имеет смысла.

— Имеет! Я… Даже если так, я не прошу его… ну, насовсем. Я должна сыграть на нём Ноктюрн! Я должна дать надежду тем, кто эту надежду потерял, я…

— А ты спрашивала тех, кто потерял эту надежду? Хотят ли они её снова? Хотят ли они страдать, или, может, стать ничем — их единственное возможное утешение?

— А вы сами их спрашивали?

И здесь я поняла, что попала в точку. Принцесса протяжно вздохнула и нахмурилась.

— Мои дети, те, кто пришёл ко мне. Они всегда желали того, что я хотела им дать…

— Наверное, именно потому вы заковали их в эти цепи, — не смогла не съехидничать я.

— Это… — она отвела глаза. — Это лишь мера защиты. Точно так же, как ты сейчас сопротивляешься своему желанию стать ничем, они не сразу начинают петь мою песнь. Они исчезли из того мира, и их судьбы отныне не нужны никому. Никому, кроме меня. Я даю им то, чего они по-настоящему хотят.

— Мы все совершаем ошибки, принцесса. Но вы не даёте им права признать эту ошибку! Вы просто убеждаете их в том, что вам кажется правильным! Вам, а не им!

— Но разве гуманно отправлять тех, кого больше нет в мире, обратно? Они изгнаны оттуда. Изгнаны, как я сама. Им там никто не сможет помочь. Они навечно разделены с Песнью, и никто не сможет спеть их обратно. Ведь только «Пришествие Рассвета» позволяет вновь воссоединиться с Песнью и стать частью сотворённого мира. Но никто из них не был настолько целеустремлён, чтобы закончить Ноктюрн. Даже твоя…

— Лира.

— Да.

— Но она дошла до конца. Она могла это сделать, если бы…

— Это был её выбор. И как ты, Заблудшая, говоришь, мы все совершаем ошибки. Может, она и совершила ошибку — но она была уверена в своём решении.

— Я не совершу такой ошибки!

— Ты уверена, Заблудшая? — она подошла ко мне, и наклонившись, испытывающее посмотрела на меня; я ощутила, как меня будто заливают волны фиолетовой безнадёжности.

— Я уверена, — кивнула я ей.

— Что ж, я не буду больше останавливать тебя. Это твоё решение, в конце концов, — Ария хмуро покачала головой, и перед ней возникла, окутанная облачком фиолетовой магии, небольшая металлическая флейта.

…И я сделала это. Я в первый раз сыграла Ноктюрн на Вестнике Ночи, что мне позволила взять Ария — и даже сумела закончить «Дуэт» вместе с ней. И теперь я стояла у того каменного пьедестала, на котором лежали те драгоценные листы. Листы с теми нотами, которые так и не прозвучали тогда, когда Лира была здесь…

Да, «Пришествие Рассвета» действительно было длинным и эпичным, меланхоличным и триумфальным — всё так, как помнила Лира. Оно начиналось многообещающе, нежными переливами первых лучей солнца над просторами Эквестрии в тот самый момент, когда принцесса Селестия дарила новый день своим любимым подданным, всем до единого. Ближе к середине темп ускорялся, гармония становилась тяжёлой и грузной, ведущая мелодия начинала тонуть в ней, как тонет огонёк пламени свечи на ярком полуденном солнце; чуть позже тема перескакивала выше и начинала отчаянно кричать, кричать о тех, кого ночь оставила за своим звёздным покрывалом, и кому уже невозможно было помочь среди яркого дневного света. Мелодия обретала силу, тема прошлого в ней сменялась светом будущего, светом солнечного дня, счастливого дня для всех пони; в неё вступали новые голоса, поющие славу этому дню, и в конце концов, все они сливались в один протяжный, могучий, неестественный аккорд, охватывающий весь диапазон Вестника Ночи — шесть октав, аккорд, вновь возвращающий меня в Песнь Творения, давая мне возможность вновь звучать вместе с тысячами тех пони, что жили и живут в Эквестрии. Аккорд, который перерубал всё сущее на «до» и «после»: тихая, скорбная ночь забвения и громогласный, сияющий новый день, наступающий после неё. Новый день для меня и для всех пони, что вновь могли бы стать моими друзьями…

Но я уже знала, к чему это приведёт. Лира помнила об этом — и я помнила вместе с ней. Мир будет переписан, переписан так, что я в тот момент не подумаю о том, что я не нужна миру. Может быть, что-нибудь ещё случится, что отвлечёт меня от этого — Спайк ли, Старлайт, да кто угодно сможет не дать мне подумать об этом, и я вновь буду жить.

Вот только не подумаю ли я в будущем о том же самом и не окажусь ли снова здесь? В конце концов, я не могу просто прожить свою жизнь и умереть; я аликорн, чей срок вечен, и меня ещё не раз будет терзать горечь от потери тех, с кем я была рядом. Я отчего-то вспомнила, как неосторожно задала вопрос об этом принцессе Селестии — и она, горько вздохнув, попросила меня не говорить с ней на эту тему. Если даже моя наставница не в состоянии легко переносить это — неужели смогу я?

И ещё. Если больше никто не будет помнить о существовании царства неспетых, если я прерву этот круг — начавшийся Алебастром, продолжившийся Лирой и ныне заканчивающийся мной…

То не отниму ли я последнюю надежду у тех, кто был, тех, кто является, и тех, кто будет пленниками этих мест?

— Я… Я не могу, — почти прошептала я после долгого раздумья.

— Я не удивлена, — тут же ответила Ария, как выяснилось, уже давно стоящая рядом со мной.

Я взглянула на неё: ни тени сомнения не было в её глазах, она была уверена — нет, она знала, что я не смогу сыграть «Пришествие».

И вместе с ней понимала это я.

Вот только я понимала кое-что ещё. Отказаться от «Пришествия» — не значило предать всё то, на что надеялись Алебастр и Лира.

А сыграть его и забыть про них — да.

…Когда я вернулась к себе домой — к себе ли? Этот замок уже давно был известен в Понивилле как замок исключительно Спайка и Старлайт, — я была настолько опустошена, что не была способна больше ни на что, кроме как залезть в свою кровать и, укрывшись одеялом с головой, провалиться в сон, несмотря на то, что был лишь ранний вечер.

На следующее утро — вернее, уже совсем не утро, я проснулась слишком поздно для того, чтобы называть это утром, — я принялась раздумывать над тем, что же мне делать теперь. Я, несмотря на то, что была совершенно уверена в том, что поступила правильно, всё же не могла не понимать, что покинув принцессу Арию, я перечеркнула все свои достижения до того момента. Что же, кажется, мне теперь не остаётся больше ничего, кроме как скитаться по Понивиллю и быть молчаливой свидетельницей того, как поколение сменяется поколением, как жизнь проходит мимо меня. И постепенно сходить с ума.

Так же, как делала Лира.

Несколько дней я не выходила из своего убежища. Вестник Ночи вместе с моей первой лирой пылились в углу, брошенные и забытые. Я не играла: зачем? Я просто размышляла над тем, что мне делать дальше, когда я отказалась от своего пути. Я спала когда придётся; ела то, что удавалось найти на кухне замка, предпринимая туда вылазки в моменты, когда Спайка или Старлайт не было поблизости; я потеряла счёт дням. И быть может, я бы и правда сошла с ума, если бы однажды рядом со мной с характерным хлопком не появился этот назойливый драконэквус.

— Смотрите-смотрите, кто тут у нас? — он приподнял одеяло, под которым, свернувшись калачиком, бесцельно лежала я, считая долгие секунды бесконечного времени, отпущенные мне. Я не ответила, и он, подождав немного, недовольно протянул: — Я, значит, прихожу в гости к принцессе, а она не удосужится даже угостить меня чаем?

— Отстань, Дискорд, — безучастно промямлила я.

— О, смотрю, ты сегодня сама не своя, Твайлайт. Что случилось? Летающие апельсины атаковали Кантерлот и вы не смогли отстоять замок? Из Вечнодикого леса в гости пожаловала делегация кокатрисов-чейнджлингов? Бифидобактерии объявили войну, или, может, ты слышишь голос овощей?

— Не смешно, Дискорд.

— О, может, ты подхватила синий грипп. Хотя нет, ты не синяя, ты фиолетовая, так что нет. Хотя какая-то слишком серая для фиолетовой. Так что не исключено…

Я лениво повернулась к нему, безучастно наблюдая, как он, переодевшись в костюм пони-хирурга, достал стетоскоп и начал меня им ощупывать.

— Всё ясно. Пациент скорее мёртв, чем жив, — развёл он лапами.

— Может, ты и прав, Дискорд, — я устало прикрыла глаза. — Меня больше не существует в этом мире, а все надежды, что я лелеяла, рассыпались в пыль. Что это такое, если не смерть?

Он непонимающе посмотрел на меня, после чего громко рассмеялся.

— Не смешно, — повторила я.

— Ой, Твайлайт, это не шутка? А я-то думал, у тебя, наконец, проснулось чувство юмора. Но ты же ведь не Флаттершай…

— Флаттершай? Нет, я не она, — заметила я безразличным голосом.

Но что-то уже шевельнулось в моей безжизненной душе…

Дискорд внимательно наблюдал за тем, как я встала с кровати и перебралась на небольшой табурет у столика в углу.

— Извини, чай только на кухне, а я туда ходить сейчас не хочу: встречаться с кем-то, кто живёт в этом замке, не хочется…

— О, разве же это проблема? — он щёлкнул пальцами, и на столике возникли пара чашек и чайник — причём уже горячий. В самом деле: если он спокойно может делать такое, то почему ему для его чаепитий нужна я? Хотя да, это же очевидно: ему скучно без компании. То, что он стал наведываться ко мне на чай, когда Флаттершай не стало, ясно свидетельствовало об этом. — Так вот, — продолжил он, — что мы обсудим на этот раз? Свежайшие сплетни из Кантерлота? Жизнь знаменитостей Мэйнхэттена? Нашествие багберов на Филлидельфию? Ах, его же ещё не произошло. Надо будет устроить, чтобы можно было обсуждать…

— Давай обсудим Флаттершай, — предложила я ему.

— О, Флаттершай? Хорошая тема для разговора. Жаль, что эта тема не может сама сюда прийти, и…

— Скажи, Дискорд, — перебила я его. — Кем она была для тебя?

— О, ну… — он почему-то замялся. — Она была моим хорошим другом…

— Только ли? — я настойчиво посмотрела на него. Да, конечно, это не тот самый «взгляд» Флаттершай, но мне хочется надеяться, что я тоже умею так смотреть.

— Ох, ну… Я не скажу, что с вашей пони-точки зрения именно то, что было между нами, вы бы назвали только дружбой, впрочем, если говорить о достаточном хаосе…

— Дискорд, ты любил её?

Он на секунду запнулся, после чего принялся нервно смеяться.

— Хе-хе… Ну, если говорить то, что я хочу сказать, или то, что ты хочешь услышать, то нужно…

— Дискорд! — я жёстко прерывала его попытки увести тему в сторону, пока он, наконец, сложив лапы на груди и отвернувшись в сторону — подумать только, я заставила засмущаться самого владыку хаоса! — не признался:

— В том плане, про который вы, пони, обычно говорите, наверное, можно так сказать. Да… Она была очень добра ко мне, это-то меня и подкупило.

— Понятно… — я устало улеглась головой на стол. Не пойму, зачем я его об этом спрашивала?..

— Впрочем, тебе я могу сказать больше — её доброта мне напомнила доброту ещё одной пони.

Мои уши встали торчком. Вот оно!

— Принцесса Ария.

— Да, — вздохнул он. — Пока они не вбила себе в голову невесть знает что, она была для меня единственным счастьем в те времена.

— Но она…

— Решила, что ответственна за души тех, кто перестал принадлежать этому миру. Таких, как ты. От былой неё не осталось ничего…

Я подняла на него взгляд: таким непохожим на себя обычного я его ещё ни разу не видела. Неужели эти воспоминания так тяготят его, что он дал тогда превратить себя в камень — что много-много лет назад, что совсем недавно?..

— Только не говори, Дискорд, что ты опять хочешь стать камнем.

— О, это был бы отличный выход, Твай. Но, к счастью, Флаттершай меня кое-чему успела научить…

— Чему же, Дискорд?

— Тому, что даже если шансов на восстановление былого нет, нужно жить дальше. Возможно, ты обретёшь нечто, что будет для тебя не менее ценно, чем то, что исчезло навеки…

И я поняла: Дискорд абсолютно прав. Может, и мне стоит не беспокоиться о проклятии и принять жизнь такой, какая она есть — ведь то, что меня никто не помнит, ещё не значит, что я не могу ничего сделать. Я всё ещё принцесса дружбы, в конце концов. Забытая принцесса…

— Спасибо, Дискорд. Эти слова мне были очень нужны сейчас.

Он посмотрел на меня удивлёнными глазами — а я, впервые за долгое время, подхватила магией свою лиру, доставшуюся в наследство от подруги — Вестник трогать не хотелось, — и заиграла простую, лёгкую, далёкую от всех ужасов Ноктюрна мелодию.

«Эхо Пенумбры».

Пенумбра была той, кто вдохновлял Алебастра на его нелёгком пути — пока он, наконец, не сделал последний шаг за грань. Так же, как Ария некогда вдохновляла Дискорда. Так же, как Лира вдохновляла меня…

Я не боялась того, что в замке услышат эту музыку. Честно, мне было всё равно. Я просто перебирала струны своей магией, и моя измученная душа успокаивалась — и, надеюсь, душа Дискорда тоже. Кроме этого, мне больше ничего не было нужно — кто знает, вдруг Лира хотела именно этого?..

И я сама не заметила, как эта песня стала началом для чего-то большего. Я начала вплетать туда мотивы, которые сами собой появлялись у меня в голове.

Я вспоминала своих друзей, наши безумные приключения незадолго до того, как я стала принцессой, и некоторое время после. Я была благодарна им за то, что они сделали меня такой, какой я была сейчас, и всю эту благодарность я вкладывала в новую мелодию, «Плач по ушедшим». Я вспоминала то, как я впервые столкнулась с проклятием, и играла будто бы для прошлой себя, что впервые потеряла уверенность в себе. Название пришло само собой — «Прощание с забытой». Я ускорила темп и стала резче дёргать струны, которыми я аккомпанировала основной мелодии, вспомнив свою целеустремлённость в решении загадки проклятья — зазвучал «Рил неспетых». Я вновь чувствовала, с каким вдохновением открывала элегию за элегией, стремясь попасть во владения принцессы Арии — и, сменив размер на шесть восьмых, начала «Джигу Небесных Твердей». Я восстановила в памяти мою встречу с Лирой там, в безумном мире забытых пони — и, преисполненная сочувствия к ней, я заиграла идеально вписавшееся сюда «Планксти Хартстрингс». И, вспомнив тот момент, когда я, благодаря принцессе Селестии, наконец обрела то знание, что было мне нужно для тогдашнего моего пути, я резко выдохнула — и, в ритме медленного галопа, начала своё финальное произведение: «Хорнпайп Селестии».

Из то осторожных, то резких касаний струн моей магией рождался новый ноктюрн… Нет, не ноктюрн. Он был не симфоничен, он не воспевал холодные пространства Небесных Твердей и не пробуждал извечную тьму в наших сердцах. Это был сет, сет простых и таких разных мелодий о простых и таких разных пони, чья судьба — жить здесь, в Эквестрии, и просто быть рядом.

Быть настоящими.

И когда я завершила свой сет, я поняла, что я не просто несчастная, чей удел — жить в вечном забвении. Я могу сделать больше, и со мной моя сила. Та сила, которая, как я думала, больше неподвластна мне. Вместо щедрости Рэрити я имела благодарность к тем, кто дал мне стать мной. Смех Пинки обратился для меня вдохновением, столь же безумным и непокорным. Честность Эпплджек дала мне уверенность в себе и своих силах. Помня преданность Рэйнбоу, я не отставала от неё в преданности идее, целеустремлённости. Доброта Флаттершай помогла мне обрести сочувствие, то самое, которое я испытывала к Лире, ко всем неспетым и даже к принцессе Арии. И наконец, моя собственная магия была лишь отголоском стремления к знанию. И именно это знание сейчас освещало мою душу ярче любого солнца.

Мои друзья всё ещё были со мной. Не в буквальном смысле, конечно, но, как Лира своими воспоминаниями, они внесли свои отпечатки в мою душу — и, пусть мы более не владели Элементами Гармонии, мы — или, по крайней мере, я — не забыли те добродетели, что они представляли. Более того, я сама раскрыла их в своей душе.

Ария не была тираном. Ария была такой же забытой, проклятой пони, как и её «подданные».

И я знаю, как спасти её.

— Дискорд, я знаю, что делать. Но мне нужно спросить кое-что у Селестии…

— …Твайлайт, ты правда решила? — принцесса подошла и наклонилась ко мне. Я увидела слёзы в её глазах — нечасто такое бывает. И она каким-то не своим голосом продолжила: — Я понимаю, что ты хочешь сделать, и это поистине безумие. Едва ты вновь вступишь во владения моей сестры, все забудут о тебе. Даже я забуду…

Всего несколько минут назад, когда Дискорд фактически похитил принцессу из её собственного дворца в Кантерлоте и доставил её сюда — Селестия своим гневом готова была разнести весь этот замок в клочья. Но она всё же была мудрой правительницей, поэтому согласилась выслушать меня — и мне пришлось вновь напомнить ей о её забытой сестре, всё так же сыграв перед ней часть Ноктюрна и завершив его «Планксти Хартстрингс» после «Плача Ночи». И когда я поведала ей о своём плане, она поначалу попыталась убедить меня, что это невозможно, но не стала отговаривать, видя моё упорство. И вот сейчас она, понимая, что меня ждёт — не могла не печалиться о нашем расставании.

— Я не буду тебя разочаровывать, Твайлайт. Я не буду скучать по тебе — потому что я тебя не вспомню. Но мне бы хотелось помнить… Ты заслуживаешь этого. Ты слишком много сделала для Эквестрии, что забыть такое будет просто непростительно…

— Я всё понимаю, принцесса, и потому прощаю и вас, и любую пони в Эквестрии. И если всё пойдёт, как надо, то я спасу всех вас — и тех, кто не смог спастись. Это риск, но риск оправданный…

— Твайлайт… — прошептала она, зажмурив глаза. — Эквестрия тебя… забудет, но всё то, что ты сделала, продолжит жить, хоть мы и не будем помнить о том, кто это сделал. Это… — одинокая слеза сорвалась с её ресницы и расплылась неровным пятнышком на полу, — это важно. Только это и важно…

— Ну, — усмехнулась я, — не всему дано войти в книги. В конце концов, мы много не помним. Например, того, кто изобрёл все эти инструменты, которыми мы пользуемся, не задумываясь, что они не слишком-то подходят для наших копыт. Или того, кто придумал первую песню — после Песни Творения, разумеется. Или всех тех, кто по-прежнему томятся в вотчине вашей сестры…

Принцесса без слов обняла меня на прощание. Да, если всё пойдёт так, как должно — то я и правда вижу её в последний раз. Я вижу всех пони здесь в последний раз. Все те, кого я любила, как принцесса Селестия любит своих подданных, останутся для меня лишь воспоминанием. Бесконечно приятным воспоминанием…

Я постараюсь сохранить его. Ведь наши воспоминания — самое дорогое, что у нас есть.

Когда Дискорд наконец телепортировал обратно начавшую уже волноваться Селестию — её внезапная пропажа из замка Кантерлота не могла остаться незамеченной, — да и сам исчез куда-то, я принялась готовиться к своим последним действиям в этом мире. Оставив инструмент, подаренный мне Лирой, на том же столе, где мы с Дискордом пили чай, я оделась потеплее и взяла с собой Вестник Ночи. Мысленно попрощавшись с тем замком, что некогда был моим, я украдкой выбралась из него, уже понимая, что больше мне никогда не доведётся увидеть его интерьеры. Взобравшись на один из окрестных холмов, откуда открывался прекрасный вид на полуденный весенний Понивилль, я в последний раз окинула его взглядом — и достала Вестник Ночи, чтобы сыграть на нём Ноктюрн до конца.

Но моё одиночество опять потревожили.

Знакомая белая вспышка — и опять, пожалуйста: Дискорд собственной персоной.

— Мисс забытая принцесса, я полагаю? — поинтересовался он.

— Дискорд, ты сам прекрасно всё знаешь. Мы с тобой ведь уже попрощались.

— Разве? — он удивлённо развёл лапами. — Но я не прощался.

— Неважно, Дискорд. Мне пора.

— И ты оставишь старину Дискорда здесь? Ох, как грубо…

— Я оставляю не только тебя. Все остальные, кого я здесь знала…

— Но они тебя не помнят. А я… Увы.

— И что ты хочешь? Не могу же я ради одного тебя отказаться. Ты же сам всё слышал, и возражений от тебя не было.

— Я и не вынуждаю тебя отказываться. Честно, глядя на твою даже не целеустремлённость, а скорее наглость, я тоже задумался над кое-чем.

— Над чем же?

— О, всё просто, как никогда: тебе стоит взять меня с собой.

Я чуть не выронила Вестник Ночи из копыт.

— Чего? Ты хочешь попасть туда? Но зачем, Дискорд?

— Я оставил в том мире кое-что важное, и ты мне об этом напомнила, моя маленькая пони, хе-хе.

— Ты же не хотел возвращаться к Арии? Разве она не изгнала тебя из своих владений? Разве ты не говорил, что она уже не та, кто была раньше?

— О, когда-то такое было. Но ничто не вечно, правильно? Кроме твоей будущей скучной жизни… — он усмехнулся, заставив меня недовольно фыркнуть. — Ну и кое-чего ещё, но это неважно. По крайней мере, теперь, благодаря Флаттершай, я в силах попытаться снова с ней поговорить. И возможно, она поймёт… Если, конечно, ты и правда будешь столь настойчива, чтобы завершить задуманное тобой.

Я оценивающе посмотрела на него. Кажется, я заразила его своей решительностью, и он тоже захотел чего-то столь же грандиозного. Что же, и мне, и ему надоело ждать. Тем более, что он ждал тысячелетиями…

Я осторожно кивнула ему; он тут же превратил себя в небольшой конверт с надписью «Арии от Дискорда» и юркнул ко мне в сумку, где ранее лежал Вестник Ночи. Всё было готово, и пора начинать. Я тронула струны — началась «Прелюдия к Теням»…

— Я здесь, чтобы сыграть «Пришествие Рассвета», — сказала я невозмутимым тоном, оказавшись перед принцессой Арией.

— Что ж, Заблудшая, теперь этого следовало ожидать, — она освободила мне путь к пьедесталу, и я взошла на него, подняв своей магией листы с нотами заключительной композиции Ноктюрна перед собой. Не знаю, всходила ли я на триумфальный помост, или же на эшафот — пожалуй, это было и тем и тем. В конце концов, я сама подписала себе приговор.

Зазвучали первые ноты «Пришествия Рассвета». Не спорю, уже скользя взглядом по его нотной записи, я понимала, насколько оно будет грандиозно. Но только сейчас, исполняя его по-настоящему, я ощутила это в полной мере. Неведомая сила, непонятная решимость наполнили меня. Я будто бы отбросила всю свою прошлую себя, я становилась обновлённой, спетой заново, с самого начала. Я чувствовала, как могучая, неведомая мне магия пронзает меня, будто превращая меня в пыль и собирая заново, вплетая меня каждой мелкой нитью судьбы в невообразимо мощный безбрежный поток Песни Творения, Песни, давшей начало Эквестрии — и всему, что живёт в ней. Если это сила самого Матриарха, то я не могла не преклониться перед ней.

И тем отчаянней было то, что я собиралась сделать…

Ария, склонив голову, почтительно стояла перед пьедесталом. Вестник Ночи сиял в моём магическом захвате, а я играла последние такты мелодии, подводя её к грандиозному финалу. Шестнадцать. Восемь. Четыре, три, два… И вот, замерев перед последним аккордом, что должен был ознаменовать моё возвращение в мир живых, я остановилась. Ария успела вскинуть голову и бросить на меня поражённый взгляд лучащихся фиолетовым светом глаз, а я, пропустив последний такт, что есть силы потянула за раму Вестника Ночи, растягивая его. Рама заскрипела, но выдержала — и теперь струны должны были звучать выше, выше ровно на полтона.

Модуляция.

И я продолжила играть «Пришествие» с третьей части, но в новой тональности. Ре-мажор сменился ре-диез-мажором, и мелодия потекла дальше, уже не повинуясь первоначальному замыслу Матриарха.

Ария в ужасе бросилась ко мне — но я, уже познав силу магии Творения, с лёгкостью загородилась от неё магическим щитом. Она отчаянно билась в него, словно бабочка в стекло лампы — но её попытки были тщетны. А я играла дальше и дальше. И вот, лишь снова «Пришествие» должно было подойти к концу, я вновь скакнула вверх, уже на малую терцию и начала орнаментировать музыку по-другому, так, как я считала нужным, а не так, как предполагала Матриарх.

— Ты не можешь изменять «Пришествие»! Это часть Песни, это наследие Матери!..

— Ты не соображаешь, что творишь!..

— Ты сломаешь Песню, а вместе с ней — сломаешь и весь свой мир!..

Принцесса Ария неистовствовала в своём гневе, паниковала, кричала на меня — но я продолжала играть, не обращая на неё внимания. Я не думала, что результатом моих действий будет такая истерика, но видя это, я понимала, что я действительно совершила невозможное.

Невозможное для троих перворождённых аликорнов — навечно вписанные в Песнь Творения, они не могли и подумать о том, чтобы изменить её. Но я не была одной из них; я была рождена в Эквестрии, и во мне было что-то, что не было предусмотрено Песнью.

Способность менять себя — и способность менять мир вокруг.

И, ещё в своей молодости ненадолго став воплощением дружбы, я смогла изменить этот мир — и найти подступы к тому, что было Песнью, создавшей этот мир.

Я переделала её часть, единственную часть, общую для Песни Творения и для «Ноктюрна Небесных Твердей», «Пришествие Рассвета». Это более не было «Пришествие Рассвета», это…

«Ода Твайлайт Рассвету».

Она не имела конца. Её можно было играть бесконечно, экспериментируя с орнаментациями, с тональностями, с гармонией, басовой линией… Просто импровизируя. Импровизируя, а не ломая Песнь. Создавая, а не разрушая.

И если все мои прошлые песни были отголосками той части Песни, которую хранили Элементы Гармонии, то «Ода» воплотила нечто новое, что хоть и существовало в мире, но было слишком хрупко без моей защиты.

Я чувствовала, как рождается нечто новое, нечто, не существовавшее ранее нигде.

Седьмой Элемент. Элемент Памяти. Не вмещающий часть Песни Творения, ту часть, которая дала волшебный росток в нашем мире в виде Древа Гармонии, а созданный всеми нами, теми, кто жил в Эквестрии — и кто помнил друг о друге. Матриарху не нужна была память: то, что создавала она, было неизменно, пока не научилось изменяться само. Но…

В конце концов, дружба без памяти же невозможна, не так ли?

…И я поприветствовала новый рассвет в непроглядной темноте Небесных Твердей.

В конце концов, пока мир существует, в нём будет наступать рассвет за рассветом. Каждый, кто жив, встречает один и тот же рассвет каждый день: будь то сама принцесса Селестия, дарующая всем этот рассвет, или несчастный пони-бродяга, живущий в картонной коробке в трущобах рядом с Мэйнхэттеном. И та цена, которую я должна заплатить за возможность даровать рассвет всем тем, кто забыт —

…Это играть эту мелодию вечно.

Велика ли эта цена? В конце концов, шестеро Основ Эквестрии тоже некогда решились пожертвовать своим существованием в этом мире ради заключения Стигиана. И ведь это была не такая уж и большая угроза для Эквестрии: в конце концов, мы видели и более страшных противников. Что же, если придётся заплатить вшестеро меньшим за право даровать новое счастье вместо забвения тем, кто не нашёл своего места в мире?

Я наблюдала сквозь полупрозрачную поверхность моего защитного поля и сфер, окружающих зал принцессы Арии, за тем, что творится на платформах далеко внизу. Пони один за другим исчезали — и цепи, сковывающие их, бессильно опадали вниз. Но они не становились ничем; они вновь находили своё место в Песни Творения, пусть и не предусмотренное изначально. Я была не в силах остановить их приход сюда; но вместо того, чтобы даровать им возможность стать ничем, я оделяла их правом стать кем-то ещё, кем-то, чьё предназначение подойдёт им лучше того, что принесло им разочарование.

Лишь когда платформы внизу совершенно опустели, и безбрежный океан теперь омывал лишь безжизненные куски металла с лежащими на них в беспорядке пустыми цепями, я остановилась и сняла защитное поле.

Принцесса Ария лежала рядом, прикрыв голову передними ногами — и безутешно рыдала.

— Ты… Ты… Ты окончательно сломала Песнь. Ты разрушила всё, что я создавала столь много времени… Ты надругалась над творением Матери…

Я осторожно подошла к ней и подняла её голову, посмотрев на неё с жалостью и сочувствием. Она не была более грозной принцессой Небесных Твердей, она была лишь потонувшей в отчаянии обычной пони, пусть даже и средней сестрой принцессы Селестии и Луны.

Я смяла лист с нотами «Пришествия» — они больше не были нужны мне — и вытерла бумажным комком слёзы Арии.

— Зачем?.. — спросила она, умоляюще глядя на меня.

— До тех пор, пока я буду исполнять «Оду Рассвету», ни один пони не задержится здесь. Они не станут ничем, они смогут найти своё истинное предназначение. Отчаяние — это не финал существования, это лишь повод изменить себя — чтобы добиться успеха в чём-то другом. И знаешь, я благодарна тебе, Ария, за то, что ты, сама не зная того, подсказала решение. И я благодарна моей подруге, которая смогла мне передать знание о тебе. И…

— Но какое ты имела право…

— Я — аликорн, и я могу не разбить, но изменить Песнь Творения. Переписать чью угодно, даже твою судьбу по своему желанию — пусть и совсем незначительно.

Она бессильно опустила голову. Она не могла помыслить о подобном — и я это понимала. Я понимала, что ей никогда не понять меня. Но это не была её вина, и потому я лишь искренне желала помочь ей такой, какой она была создана.

К тому же, в этот момент вмешался и ещё кое-кто. Из моей раскрытой сумки, оставленной где-то позади, выпорхнул конверт, внезапно отрастивший небольшие крылья, и, подлетев к нам, с характерным хлопком превратился в Дискорда.

Ария от удивления отступила назад и, споткнувшись, чуть не упала. Её костяные крылья беспомощно загромыхали за её спиной.

— А вот и я! Сколько лет, сколько зим. Давненько я тут не был, и, надо сказать, — он задумчиво почесал свою бородку, — здесь мало что изменилось к лучшему…

— Д-дискорд?..

— Собственной персоной! Давно не виделись, дорогая моя.

— Н-но… Как ты сумел пройти сквозь барьер, поставленный мной?..

— О, — он снисходительно улыбнулся. — В этом мне немного помогли. Знаешь, есть у меня одна такая подруга. Конечно, она не Флаттершай, но… Только вот имя забыл, — усмехнулся он. — Вроде бы, оно начиналось на «Т», а заканчивалось на что-то вроде «вайлайт Спаркл», но я не очень уверен… — он почесал голову и, открутив один из своих рогов, превратил его в изогнутую трубку и взял её в рот, будто какой сыщик. — Давайте-ка поможем старине Дискорду найти ответ на этот вопрос, м?

В другой момент я бы начала его недовольно отчитывать за подобные шутки, но сейчас я лишь счастливо засмеялась. Что ни говори, а Дискорд оставался столь же хаотичным, как и обычно.

Ария несколько мгновений, не моргая, смотрела на него, а потом опустила глаза.

— Дискорд… — тихо пробормотала она себе под нос, чему-то улыбнувшись. — Ты совсем не изменился…

— О, ну разве же вечный хаос может меняться? — он тут же сотворил у себя на голове квадратную шапочку с кисточкой, а рядом с собой доску, испещрённую кучей символов. — Энтропия максимальна, значит, все состояния равноправны, нет ни одного более важного, чем другое! — он, радостно раскинув лапы, подбросил шапочку в воздух, где она, заодно с доской, исчезла с характерным хлопком. Я перевела взгляд на Арию и увидела, что та хихикает от счастья.

Быть может, это был первый раз за все эти тысячи лет, что она почувствовала настоящую радость.

Я не могу сказать, что передо мной пронеслись все картинки с момента Творения и до нынешней встречи Дискорда и Арии; скорее, их отголоски резонировали в моей душе вместе со звуком мелодии.

— Тебе не нужно больше петь твою песнь, — обратилась я к принцессе Небесных Твердей, только что потерявшей всех своих подданных, но вновь обретшей то, что было для неё, очевидно, неизмеримо дороже. — Отныне я единственная, кто сможет тебя заменить. Единственная, кто способна придумать новые песни для всех тех, чьи темы больше не являются частью Песни Творения. Быть может, они вновь войдут в неё новыми голосами; быть может, их души найдут себя в других мирах, коих множество. Но больше никто не будет забыт. Никто не будет одинок. Даже ты, Ария. Тебе больше не нужно питаться отчаянием тех, кто пришёл к тебе. Тебе не нужно страдать и ненавидеть. Ты — не ошибка в Песне Творения, ты — импровизация, Ария. Ты свободна. И кто способен научить тебя справляться с тем, что ты сочла бы за хаос в единственно известной тебе с рождения мелодии, если…

— Если не всемогущий владыка хаоса! — Дискорд встал в драматичную позу, и торжественный взрыв конфетти, устроенный им, осыпал его и Арию; если бы я не знала наверняка, что это не так, то я бы подумала, что это дело копыт вездесущей Пинки. Ария неуклюже попыталась сдуть обрывок ленты, прилипшей к её носу. Ей помог Дискорд; Ария вздрогнула от его прикосновения — и встретилась с ним взглядом. Я уже нашла время деликатно отойти от них и, наблюдая за этим с расстояния в несколько шагов, порадовалась за правильность своей догадки.

— Почему ты… Решил вернуться?..

— О, кое-кто мне доказал, что я был неправ, когда решил признать своё поражение. Знаешь, некто по имени Флаттершай… — Дискорд мечтательно поднял глаза, и Ария погладила его копытом по голове.

— Вижу, она многое для тебя значила, эта Флаттершай, — Ария вновь улыбнулась.

— О, пожалуй, столь же много, как и ты, дорогая, — усмехнулся ей в ответ владыка хаоса.

…Они с Дискордом вскоре покинули меня. Я не знаю, куда они ушли: быть может, в Эквестрию — ведь если я изменила правила, по которым существует этот мир, более не было нужды в его изоляции от вотчины принцесс Селестии и Луны. Может, они отправились в увлекательную прогулку по мирам хаоса. Всё может быть, в конце концов. В любом случае, как только они покинули меня, я наконец-то ощутила, что другой дороги у меня нет.

Я должна стать последней владычицей этого мира. Последней печатью, что навеки опустошает его и закрывает путь сюда, давая отчаявшимся второй шанс, а за ним и третий, и сколько угодно ещё. И я должна заплатить за это свою цену — остаться последней навеки забытой, последним существом, выпавшим из Песни, и играть «Оду» до скончания времён.

Да, меня ждёт вечное одиночество — но я не одинока по-настоящему. Пока я исполняю «Оду», я одно целое с Песнью Творения — и со всеми пони, что живут в Эквестрии. Пусть даже они не знают — и никогда не узнают — о моём существовании… Мне достаточно лишь быть здесь и делать их всех по-настоящему счастливыми.

Однако, в последний момент, уже когда темнота ныне опустошённого мира сгущалась вокруг меня, рядом возник он.

Дискорд.

— Знаешь что, мисс забытая принцесса… Мы же друзья, верно?

— Э? Ну да, — меланхолично ответила я ему.

— И ты хочешь сказать, что вот так вот дашь своим остальным друзьям забыть себя, м?

— Забыть? Мне не важно, я нашла своё настоящее предназначение.

— Ой ли, ой ли… — он превратился в двух маленьких Дискордов, одного с крыльями, как у принцессы Селестии, а другого — как у Арии. Они подлетели к моим ушам, и первый из них начал скорбно шептать:

— Да, принцесса Твайлайт, ты взвалила на себя эту ношу и должна нести её до конца, не надеясь на то, чтобы хоть кто-то на секунду вспомнил о тебе…

— Но ты ведь хочешь, чтобы о тебе знали и говорили, не так ли? — ехидно прошептал другой.

Первый ответил ему что-то, и вскоре два маленьких Дискорда чуть ли не сцепились передо мной в драке; я хихикнула, увидев это. Всё-таки владыка хаоса умел веселить. Я ткнула в них копытом, и они тут же превратились в нормального, большого Дискорда.

А прямо перед ним в воздухе возникла красиво украшенная книга, в которой была, как я сейчас вижу, написана вся эта история. Что же, я не могла не прочитать её: даже здесь, в совсем другом мире, я не распростилась со своей любовью к книгам. Всё время, что я листала страницы, Дискорд ждал рядом, а я удивлялась: как здесь настолько точно изложены все мои мысли, все переживания, всё то, о чём я думала, как будто это всё писала я сама? Хотя, впрочем, почему нет? Книга явно была написана моим почерком. Вдруг я просто об этом не помню? Вдруг какое-то моё альтер-эго в тот момент, пока я переживала испытание за испытанием, которыми встречала меня жизнь, излагало это столь подробно на этих листах?

…Вдруг это была моя память?

Так или иначе, мне осталось лишь одно: дочитать до завершающей строчки, поразиться, насколько точно здесь всё описано, и, взяв перо, услужливо вытащенное Дискордом из ниоткуда, написать последние строки на свободном месте в конце последней страницы:

Я помню всех вас.

Я благодарна всем вам.

Я рада, что вы сделали меня такой.

Я счастлива петь вашу Песнь и делать вас тем, кем вы достойны быть.

Принцесса дружбы в мире меж Небесных Твердей,
Твайлайт Спаркл.

8. Эпилог

Зачем я издаю эту книгу? Не знаю. В любом случае, это будет хороший учебник дружбы. И мой долг передавать эти знания будущим поколениям.

Но только ли?

У меня есть и свои причины для этого. Мне кажется, что они сидят где-то глубоко внутри, там, куда не достаёт никакое стирающее память проклятье. С чего бы мне говорить о проклятьях? О, вам стоит прочесть эту книгу прежде, чем возражать мне.

Я, конечно, не помню в деталях, но раньше я была уверена, что с самого детства училась в этой школе, и профессор Старлайт всегда была её директором. Тот полузаброшенный замок на окраинах Понивилля, да и сама эта школа, теперь носят имя Твайлайт, поскольку по легенде, именно она жила в том замке и именно она основала школу. Но если подумать рационально, то можно найти куда более простое объяснение: замок — лишь дом местного дракона Спайка, что некогда решил обосноваться в Понивилле, а школу, скорее всего, основала сама Старлайт.

Вопросы начинаются тогда, когда мы пытаемся задуматься над сюжетом этих легенд о Твайлайт. Очевидно, с такой точностью невозможно было бы описать жизнь не существовавшей пони. Должен был быть какой-то прототип этой забытой принцессы. А учитывая то, что легенды повествуют о совсем недалёком прошлом, этот прототип должно быть можно легко установить. И я решила изучить этот вопрос; но к моему величайшему удивлению, не смогла найти ни одного письменного свидетельства о существовании кого-то, кто мог бы послужить её прототипом. Это в корне расходится со всеми принципами литературоведения и выглядит так, как будто бы существование Твайлайт было аккуратно вписано в этот мир в легендах — с поразительной точностью, вплоть до того, что в качестве её родителей упомянуты некие Твайлайт Вельвет и Найт Лайт, действительно жившие в то время в Кантерлоте, и у них в самом деле был сын Шайнинг Армор, который позже стал правителем Кристальной Империи вместе с принцессой Ми Аморе Каденца; последней в легенде отводится роль няни будущей принцессы Твайлайт.

Или…

Или наоборот, как и сказано в легенде, память о ней была вычеркнута из нашего сознания. Для нас она в одночасье, едва переступив порог Твердей, стала лишь легендой; но это не значит, что мы должны были потерять помимо памяти ещё и знания о ней, как мы потеряли их о её предшественнице, Лире Хартстрингс.

И если те пустые книги, что были обнаружены не так давно в библиотеке Кантерлота — на самом деле труды самой Твайлайт Спаркл, Лиры Хартстрингс, Алебастра Кометхуфа или их товарищей по несчастью, которые мы просто не можем воспринять, то мне ужасно больно осознавать, что мы их просто выбросили во время последней инвентаризации вместо того, чтобы оставить будущим поколениям, которые, возможно, смогут найти способ их прочесть.

Да уж. С одной стороны, все эти истории о легендарном четвёртом аликорне Эквестрии, принцессе дружбы Твайлайт Спаркл, слишком фантастичны для того, чтобы быть правдой. Что говорить: даже в начале всей этой истории я уже должна была быть маленькой кобылкой, и видеть всё это — не говоря уже о моей предшественнице, в прошлом году передавшей мне пост директора, профессоре Старлайт Глиммер. Нам известно много легенд, от легенд об основании Эквестрии до легенды о Сноудроп, но даже они не столь фантастичны.

И я бы не так волновалась, если бы не очень странные совпадения. Я даже не буду касаться экономических, демографических и социологических показателей Эквестрии в те времена, которые хорошо объясняются теми войнами и катаклизмами, что описаны в легендах, но отсутствуют в официальной истории Эквестрии. Я расскажу о более близких по времени к читателю событиях.

Например, из автобиографии профессора Старлайт известно, что некогда она пыталась построить общество идеального равенства в отдельно взятой деревушке в глубине Эквестрии, но потом вдруг внезапно разочаровалась в этой идее, ушла в изгнание, а затем переехала в Понивилль, поселилась, как ни странно, в замке, где жил дракон Спайк и принялась за изучение магии, после чего основала школу дружбы. Казалось бы, в чём странность?

Вот только это её необъяснимое разочарование в собственной идее очень удачно сочетается с легендарным визитом Твайлайт и её друзей к ней в деревню; странное решение о месте жительства — да какая пони в здравом уме будет селиться в жилище дракона? — с тем, что этот замок принадлежал её подруге Твайлайт, а не Спайку, да и тот факт, что профессор Старлайт знает те заклинания, которые просто невозможно выучить в одиночку, прекрасно стыкуется с тем, что её могла обучать Твайлайт, о чём опять же есть упоминание в легендах. Ну, в самом деле, не Трикси Луламун же была её наставницей — эта её подруга-фокусница куда хуже неё в магии!

Кроме того, в одной из легенд о Твайлайт упоминаюсь я сама, причём мне приписываются именно такие мысли и поступки, которые я вполне могла бы сделать в тот момент. Конечно, ужасно считать, что я тогда будто бы действительно пошла против всей Эквестрии и в результате угодила в Тартар — из которого меня та же самая Твайлайт вытащила годом позже. И если моя память об этом стёрта, то я очень благодарна за это; мне бы не хотелось помнить о таком ужасе. Но пожалуй, ничто нельзя гарантировать наверняка.

Наверное, потому мне и захотелось издать эту книгу как завершающую цикл легенд о четвёртой принцессе Эквестрии до Фларри Харт, Твайлайт Спаркл.

По преданию, оригинальная копытопись этой книги была передана в Эквестрию несколько лет назад неким Дискордом, драконэквусом, про которого говорилось, что до того момента он не раз наводил шороху по всей Эквестрии, а позже был пленён Элементами Гармонии и благодаря одной из соратниц Твайлайт, Флаттершай, перешёл на их сторону — чтобы потом воссоединиться с описываемой в этой книге принцессой Арией. То, что мы не помним никого из них, но всё равно читаем эти книги, принесённые нам Дискордом, вроде как объясняется тем, что на него, как на существо, возникшее вне Эквестрии и не являющееся частью Песни Творения, не действуют эти проклятия. Не знаю, насколько такое объяснение правдоподобно; тем не менее, если это так — то мы не узнаем этого наверняка, не встретившись с самим Дискордом, но даже если он и существует, то судя по содержанию книги, он всё равно не намерен возвращаться.

Так что вопрос о реальности этих легенд весьма сложен. Что ж, вы можете по-разному относиться к этой книге. Можете считать её шикарным и реалистичным художественным произведением, завершающим этот масштабный цикл легенд о принцессе Твайлайт Спаркл; а можете и в самом деле поверить в то, что где-то там, за границами мироздания, потерянный аликорн Эквестрии, Твайлайт Спаркл, вечно играет свою мелодию, что определяет наше бытие, приняв это право из копыт наследницы Вселенского Матриарха. Вас интересует моё мнение? Я сама не знаю.

Но мне хотелось бы верить…

…Верить и не забывать:
Где-то далеко, целую вечность
некто играет мелодию для тебя.
Пока ты помнишь о Ней –
— ты не одинок.

Директор Понивилльской школы дружбы имени Твайлайт Спаркл,
Профессор дружбы,
Козиэтта Файрплэйс Глоу.