Голодные тени

Я пишу эти строки, напрягая всю свою волю к жизни, стремительно тающую перед лицом приближающейся ужасной участи, и едва надеюсь на то, что мои записи кто-то найдёт, а найдя, сумеет выбраться из этой ловушки. Как тонущий в воде цепляется за соломинку, я цепляюсь за это занятие, чтобы отсрочить неизбежное безумное забытьё и потешить себя исполнением давней мечты — попытаться описать свои приключения.

Всё началось, когда я решил позволить себе отпуск и выбрал местом отдыха один из тех идиллических посёлков, которые способны создать у приезжего обманчивый образ Эквестрии как райского места, в котором тысячу лет царит мир и дружба. Где во все стороны от украшенной флажками ратуши расходятся аккуратными улицами уютные двухэтажные дома и каждое утро доброжелательные соседи приветствуют друг друга, приступая к повседневным занятиям, а самое страшное преступление — это ворующие яблоки жеребята или заезжий торговец патентованным средством. Но, как заметили многочисленные писатели, настоящего профессионала и энтузиаста в деле каких бы то ни было расследований работа находит всегда и везде. Именно так и случилось в этот раз: я случайно подслушал, как торговка на рынке  обеспокоенно рассказывала покупательнице о задержке в дороге своего сына. Он с женой отправился навестить кого-то из бесчисленных родственников, оставил дома троих детей и пропустил уже все мыслимые сроки пребывания в гостях. Я не уделил бы этому особого внимания, искренне считая беспокойство излишним, если бы не упоминание места назначения пропавших без вести — Холлоу Шейдс.

Насколько мне было известно, это селение принадлежало к другому типу эквестрийской глубинки — мрачным изолированным деревням, порой остающихся неизменными со времён первого дня Согревающего Очага и бережно, до фанатизма хранящих порядки тех времён. Некоторые из них оказываются столь далеки от цивилизации, что там считают принцессу Селестию за божество всего хорошего в своей жизни и молятся ей каждый день по любому поводу. Однако, несмотря на такое архаичное благообразие, именно в этой глуши плетут свои планы одержимые властью сумасбродные колдуны, делают схроны торговцы опасными животными и алхимической контрабандой и добывают свои самые причудливые диковинки охотники за магическим антиквариатом. В общем, происходят все те вещи, которые долгобородые академики Кантерлота радостно объявляют небылицами по причине их крайней редкости и недоступности глазам обывателя, после чего выкидывают из привычной картины мира. Отпуск мой подходил к концу, и я решил, что стоит если не попытаться предпринять что-то по этому ничего не сулящему делу, то посмотреть на ещё один памятник старины. Впервые о нём я узнал от одного из своих сослуживцев, преизрядно увлекающегося разного рода мистикой и достаточно назойливого, чтобы оказать на меня определённое влияние. Он поведал, что однажды в ходе обыска в лавке артефактов из тех, хозяева которой боятся собственного товара, ему попалась примечательная разве что возрастом ваза, вызвавшая более бурную и неприязненную реакцию, чем любой из стоящих на полках очевидно зловещих предметов, несмотря на заявленное отсутствие каких-либо необычных свойств. Тогда приятель сказал, что в этом полузаброшенном посёлке у подножия Жеребячьей горы, откуда привезли эту вещицу, может крыться нечто такое, о чём едва ли подозревают даже загадочные пони в чёрном, перехватившие у нас дело о смертоносном питомце одного из мэйнхеттенских богачей.

Из более подробного разговора с торговкой стало понятно, что на самом деле эта история может оказаться не так уж проста: хотя деревня считается заброшенной, мимо неё пролегает железнодорожная ветка, отходящая от мейнхетенской в сторону рудников на Жеребячьей горе. А это значило, что круг поисков сужался до окрестностей Холлоу Шейдс и вокзала Кантерлота, где нужно совершить пересадку, чтобы туда попасть. Поблагодарив за информацию о поездах и пообещав при возможности поспособствовать, но не давая никаких гарантий в остающемся довольно-таки безнадёжным деле поиска пропавших родственников, я отправился в путь, заинтересованный более в живых следах следах эквестрийской древности. И всё же, совесть служителя закона требовала предпринять хоть что-нибудь.

Логика была такова, что для смотрителя станции небольшого селения с единственным жителем каждый сходящий пассажир должен быть как праздник, и тем более он должен помнить факт покупки билетов в обратный путь. Надежды эти действительно оправдались благодаря цепкой памяти старого жеребца, регулярно упражняемой различными головоломками из приходящих по почте газет. Причиной загадочного исчезновения определённо стоило считать деревню или что-то на пути к ней, составляющим чуть более часа спешной рыси. Я немедленно написал письмо в Кантерлот, где успел за время ожидания поезда обсудить это дело с одним из представителей местной полиции, оставил его и направился к своей конечной цели.

Окружённая нездоровыми мрачными чащами, полными толстых кривых деревьев, Холлоу Шейдс находилась в лощине посреди обширного поля голых скал, вырывающихся из земли словно чьи-то гигантские когти. Одна из них высилась прямо над самой деревней и накрывала своей тенью центральную его часть. На мгновение мне показалось, что тень эта намного чернее всех прочих, словно она витала в воздухе в виде тумана, а не лежала на земле как полагается всем теням. Деревья и кусты вокруг если ещё не были мертвы, то влачили жалкое существование, пребывая словно в вечной осени и издавая гнилостный запах, подобный которому я смутно помнил в связи с чем-то зловещим. Наконец, солнце скрывала от глаз бескрайняя пелена облаков, наверняка то и дело пригоняемых сюда дикими морскими ветрами с полей между Филлидельфией и Мэйнхеттеном. Всё вместе это выглядело как-то неправильно и производило настолько угнетающее впечатление, что в уголке моего сознания постоянно маячил вопрос: кто вообще мог выбрать для поселения подобное место? Не лучше ли и мне развернуться и уйти поскорее, пока видения серой пустоты не лишили всякой воли к движению? Вспомнились и образы, навеянные приходившими в дороге мыслями о деревне. Всю свою историю Холлоу Шейдс был наполовину заброшен. Пони приходили сюда и уходили спустя некоторое время, а потом их место занимала новая волна поселенцев. Но никогда цепь жизни не прерывалась совсем, и кто-то хранил тягостную память о прошлом оживлении. В соединении с той историей, которая привела меня сюда, воображение родило картину пустого дома, где одинокая старая кобыла за накрытым столом ведёт беседу с пустыми стульями, представляя перед собой покинувших её друзей и родственников. Сущее безумие, вид которого даже мысленный выносить было невозможно.

При более близком рассмотрении обнаружилось, что дома  довольно чётко делятся на два типа. Один из них представлял теснящиеся вокруг некоего подобия центральной площади сложенные из грубых каменных блоков и крытые соломой хижины, беспорядочные скопления которых постепенно уходили куда-то вдаль и терялись за изгибом холма. Другой имел облик ещё более угрюмо-прямоугольный и напоминал не то маленькие крепостные башни, не то колонны, таящиеся в углублениях скал и подпирающие их, но никак не жильё. Кому взбредёт в голову специально селиться в тени в таком климате как здесь? Две башни выступали из той самой колоссальной скалы, которая как будто грозила рухнуть на деревню. Подобия пилястр по углам заставили меня вспомнить о величественных дворцах доколониального Царства Дюн, но строить подобное в этой глуши тоже не имело никакого смысла для едва сводиших концы с концами колонистов. Если только постройки не оставил какой-то неизвестный истории народ, исчезнувший до появления Эквестрии с некой непонятной целью. Довершал картину странный колодец прямо посреди площади, не имеющий ни журавля, ни ворота, ни даже бортов, в результате чего любой мог запросто туда провалиться. Осмелившись заглянуть вниз, я увидел ту же дымку, что померещилась на подходе к деревне, и двинулся дальше, пытаясь изгнать из своего носа болотный запах, которым неожиданно повеяло из тёмных глубин. Мысли о чём-то совершенно сверхъестественном, чего не найти ни в одной книге, начинали медленно прогрызать себе путь сквозь барьеры рациональности к вершинам сознания. Я старался не верить без веских оснований в те вещи, которые называются сверхъестественным, и не был даже единорогом, которые считаются более чувствительными к присутствию странных явлений магии, но всё равно начинал ощущать неясное присутствие чего-то нематериального.

Станционный смотритель знал и то, где следовало искать в этом царстве забвения последнюю жизнь. Крайний дом, стоявший несколько в стороне от других на дальнем холме, действительно выглядел обитаемым. Во всяком случае крыша на нём была наименее сгнившей по сравнению с прочими хижинами, а дверь и окна наличествовали в полном составе. Я попробовал постучать, но эффекта не было и после третьей попытки. Видимо, хозяин просто отсутствовал, так что вопрос был в том, где именно он сейчас. А элементарная вежливость советовала обыскать окрестности, прежде чем приступать к взлому и шпионажу, тем более что я находился здесь скорее как гость и турист — и один этот дух непереходящей полусмерти составил бы достойный рассказ любопытствующему коллеге, хвати мне благоразумия вовремя прекратить поиски.

По ту сторону холма открывался вид на болезненный старый сад, кривые деревья, покрытые грибами и лишаями. Как ни удивительно было найти в таком захолустье не вырождающихся затворников, а членов одного из могучих фермерских кланов, способных основывать города, даже они оказались не в силах преодолеть вязкую атмосферу отчаяния, что витала над этим местом. Большинство деревьев были мертвы и стояли голыми посреди лета, осыпая землю корой и отломившимися ветками. Я обошёл эти мрачные аллеи от одного края до другого, но так никого и не встретил. Выглядящий довольно крепким амбар тоже оказался пуст, а дверь в подвал была открыта и окружена несколькими большими кучами рыхлой земли вперемешку с каким-то сором. Внизу, в пятне проникающего через дверь света виднелся чёрный провал на полу и лежащая рядом лопата. Движимый любопытством, я осторожно спустился вниз по хлипким деревянным ступеням и замер на полпути: впереди лежала неизменная дымчатая темнота, дополнившаяся всё той же смутно знакомой вонью. Словно нечто разумное шевелилось во мраке, и я даже чувствовал шкурой обращённый ко мне интерес его сотен бесплотных щупалец. Суеверный, иррациональный страх умолял покинуть это место скорее и вернуться к хижине, к станции и затем в тот милый посёлок, где ничто тебя не беспокоит. Несомненно, стоило осмотреть этот подвал, но не сейчас, а как следует снарядившись для спуска и немного придя в себя после долгой дороги и странного первого впечатления.

Дверь оказалась не заперта. Она просто плотно прилегала к полу из-за расшатавшихся петель, так что приходилось её отдельно приподнимать чтобы сдвинуть с места. Засов с внутренней стороны попросту вывалился из трухлявых досок когда-то давно, а когда ты живёшь в полном одиночестве, восстанавливать его нет смысла. Я подобрал оставленные у порога сумки и осторожно двинулся внутрь.

Обстановка ничем не выделялась из общего духа уныния и ветхости. Предметы мебели были точно такими же неотёсанными, как и  сами дома, а некоторые казались и вовсе собранными из подвернувшихся наиболее целых кусков чего-то ещё. Однако во многих других хижинах не было и того, не говоря уже о скромной библиотеке. Здесь было сложено огромное количество всевозможных газет, вероятно, периодически приносимых добрым смотрителем и после прочтения постепенно отправлявшихся в печь, а также различной степени древности книги, посвящённые большей частью земледелию. Одну из них хозяин оставил на столе открытой, и я позволил себе прочитать немного. Судя по всему, это были записки некоего путешественника из времён первых походов на юг материка. Попавшийся на глаза отрывок в красках описывал уклад какого-то племени дикарей из окрестностей Бесплодных Земель, и особое внимание автор уделял их жестоким обрядам, включавшим удобрение полей толчёными костями и запёкшейся кровью. При одной мысли о подобном изуверстве мороз прошёл по коже — это казалось преступлением против самой сути нашего народа, безумным, немыслимым, невероятным в своей отвратительности. Дикая смесь любопытства и страха сопровождала открывающиеся в голове картины, и следом за ними пришло смутное опасение: что если хозяин, отчаявшись в битве с проклятой землёй, решил вдруг последовать этому примеру, и теперь крадётся у меня за спиной?

Тем не менее, позади никого не оказалось и стояла абсолютная тишина. Только пол скрипел у меня под ногами. Будь здесь и вправду злодей, прятаться ему было бы  негде — осторожный взгляд за угол показал, что дом совершенно пуст и уже довольно давно. В кухне, по совместительству выполнявшей функцию столовой, лежали на полу две больших дорожных сумки, из которых выглядывало несколько закрытых банок варенья — очевидно, гостинцы. Рядом стояла канистра, подписанная как содержащая топливо для светильников — современных источников энергии в такой глуши было не найти, и даже светлячки наверняка не смогли бы светить в столь унылом месте, если только не вымерли. На столе же покоились во множестве пирожки, уже начавшие покрываться плесенью и источать аромат разложения с едва заметным, но определённо преследующим меня зловещим оттенком. Большой пирог, съеденный только наполовину, постигла та же участь. Всё это говорило о давнем запустении и тем уничтожило большую часть оснований под жуткой версией с обезумевшим от одиночества невольным последователем мерзкого культа. Оставалось как следует обыскать другие дома и проверить, наконец, дыру в полу погреба, происхождение и назначение которой было решительно непонятно.

Внимательно осмотрев всё содержимое хижины, я в задумчивости мерил комнату шагами и порой поглядывал на стоящую в углу кровать с промятым матрасом. Каждые несколько минут меня клонило в сон, стоило только остановиться — будь проклят конструктор игрушечных вагонов, в которых невозможно как следует лечь если приходится ехать ночью. В какой-то мере я был привычен к бессоннице, но это всё равно мешало здраво рассуждать, да и проклятый фолиант с фанатическим упорством пытался нарушить ход мысли, однако доказательства из себя не представлял никакого. Вместо него мой взгляд обратился в окно, на окружающие деревню горы. В такой местности, пожалуй, с успехом можно было выращивать только камни. А это значит, что где-то в окрестностях могут быть старые подземные ходы или естественные пещеры, и небольшому обвалу вздумалось произойти как раз тогда, когда погреб вычищался от мусора по случаю прибытия свежих сил и запасов варенья.

С верным ножом в кармане дорожной куртки и электрическим светильником в зубах я осторожно спустился в тёмное подземелье, на территорию скрывающегося там непостижимого порождения мрака. Оно вновь попыталось обхватить меня, словно шаря вслепую, но свет фонаря обращал тянущиеся щупальца в ничто, в иллюзию, порождённую моим усталым мозгом. Я осторожно ступал по земляному полу, стараясь найти какую-нибудь важную деталь и попросту опасаясь провалиться следом. Скудность освещения и усиливающаяся вонь, которую с трудом можно было бы отнести к прогнившим балкам или даже древнему склепу, изрядно мешали расследованию, однако, насколько можно было судить при моих скромных познаниях, состоянию амбара более ничто не угрожало. Дыра же оказалась по своим размерам ровно такой, чтобы пони мог протиснуться в неё и по образовавшейся насыпи спуститься в открывшийся подземный ход. Что и произошло, судя по едва не уничтоженным моими неосторожными шагами следам на едва утрамбованной земле. Значит, и хозяин, и гости, движимые любопытством, решили обследовать обнаруженное наследие прошлых поколений поселенцев и, похоже, пропали в этом царстве тьмы, так и не вернувшись домой ни разу. Скорее всего, спустя столько дней шансы найти их живыми были очень невелики, а потому предпринимать довольно-таки рискованную экспедицию меня могло мотивировать только желание сделать рассказ об этом месте как можно более впечатляющим и разобраться в природе непонятного страха перед царящими здесь темнотой и запустением, обретшее вдруг невероятную силу  словно в противовес этой боязни.

И вот лишь неестественный свет моего фонаря противостоял столь же неестественному мраку узкого тоннеля с голыми земляными стенами, уводившего, похоже, прочь от деревни. Однако он оказался на удивление коротким и не имел даже ответвлений, какие полагаются шахтам. То, что обнаружилось в конце, поначалу удивило меня, и лишь теперь я понимаю настоящие причины таких действий шахтёров. Ход заканчивался сплошной стеной из разноразмерных камней, вершиной своей упирающейся в нетронутый потолок. Тоннель был засыпан копытами пони, и вряд ли из-за того, что по какой-то оплошности оказался подкопом под ферму. Будь это так, первым делом попытались бы вернуть опору под пол и фундамент амбара. Но на деле ход выглядел словно брошенным в спешке, так как в месте обвала подпорок не было как таковых. Потому я направился обратно, смутно предвидя на другом конце ужасающую разгадку этого странного поступка. Здравый смысл всё громче просил меня вернуться, но было уже поздно: азарт расследования занял его место, и я упорно двигался к своей цели, блуждая умом среди возможных версий.

Чем дальше я уходил от единственного известного пути на поверхность, тем усерднее зловещие тени тянулись ко мне. Сквозняк, принося с собой жуткий смрад, тоже исходил из оставшейся пока неизученной части подземелья, и воспоминание о его природе озарило меня вслед за мыслью о притаившемся во тьме невидимом охотнике. Этот ветер был подобен дыханию древесных волков, данному живым мертвецам царства растений словно лишь затем, чтобы жертва яснее ощущала неумолимых преследователей. Вся деревня вместе с окружающей пустошью несла на себе печать той же неведомой силы, что заставляла валежник дикого леса принимать форму этих странных существ.

Вскоре после пересечения обвалившегося участка я сделал ещё одно невероятное открытие: этот тоннель заканчивался пробитой каменной стеной, принадлежащей каким-то катакомбам. Кладка была такой же грубой, как у старых башен в тени нависающих скал, а содержимое комнаты давно обратилось в пыль. Остались лишь черепки, разбросанные тут и там среди неопознанной гнили. Скорее всего, дерева или ткани. На противоположной стене виднелся дверной проём с остатками самой двери на ржавых петлях. Это был не один-единственный тайник, а целая сеть подземелий, не имеющая ничего общего с проделанной каменными фермерами. И именно из-за обнаружения этой второй сети они бросили тоннель под амбаром, засыпав вдали от источника тревог, чтобы ни у кого позже и мысли не возникло о самом его существовании. Но тогда подобные выводы только смутно маячили у меня в голове, а потому я двинулся дальше в опасную уже одной лишь своей древностью каменную утробу зловещей деревни.

Комнаты сменяли одна другую, располагаясь вдоль длинного коридора, который становился всё более аккуратным по мере моего продвижения. Крайние помещения, вероятно, представляли собой какие-то кладовые, отличавшиеся от таковой у амбара снаружи главным образом необходимостью дополнительного укрепления и вентиляции из-за большей массы земли над потолком. Другие содержали в себе громоздкие каменные столы и иногда не менее неудобные скамьи, с равным успехом способные выполнять роль кровати и стула для безумца, решившего поселиться в этой тёмной сырой келье. Следы использования факелов и свечей тоже были повсюду, но сами они отсутствовали на своих местах или давно погибли от сырости. К тому же, мне было бы попросту нечем их зажечь, и, случись мне остаться без своего фонаря, это была бы верная смерть. Приходилось рассчитывать время похода, благо я точно помнил возможности батареи и всегда имел при себе карманные часы. Катакомбы начали ветвиться, грозя поглотить меня в своём сумрачном лабиринте, однако цепкая память и меловые метки на стенах, оставленные, видимо, искомыми мной, придавали уверенности в продолжении этого путешествия в обитель сверхъестественной тьмы. Удивительно, как могли забраться туда те, чьё воспитание, кажется, заставляет дрожать от страха или хвататься за факела при малейшем признаке чего-либо чужеродного. Воистину любопытство наше великая сила, побеждающая всякую осторожность и благоразумие. А может, это была призрачная надежда найти нетленное золото клада среди давно опустошённых владений неведомых поселенцев далёкой старины.

Наконец, на моём пути оказались несколько узких комнат, большую часть пола которых занимали круглые проржавевшие решётки. Ублиетт — мерзкое порождение нравов древности, темница, имя которой дано словом “забыть”. Камни вокруг были покрыты рисунками и надписями на различных языках, из которых мне почти ничего не было известно. Я узнал древние руны пони, характерные письмена далёкой Аравии и мэйритонкую клинопись, но прочитать их не мог. И колодцы, окружённые этими текстами, полнились непроглядной дымчатой тенью, как тот, что встретил меня наверху. Что-то жило под землёй, непостижимо злобное, и лучше бы колдовским орнаментам означать удержание этой силы в её родной бездне. Но даже будь это так, они не смогли: именно здесь я ощутил истинный леденящий ужас, когда почувствовал, как оно на мгновение нащупало мою спину, заставив шерсть ещё раз встать дыбом. Я нашёл алтари, что были куда страшнее описанных в книге из хижины. И в любой из этих ужасных темниц можно было с лёгкостью сгинуть совершенно нечаянно, стоит крышке провалиться под ногами массивного деревенского жеребца. Но отметки на стенах вели в ещё более тёмные глубины нечестивого склепа, каким теперь со всей ясностью предстало подземелье. Потому дальше лежал и мой путь, хотя здравый смысл уже просто вопил о возвращении на поверхность.

Часы подсказывали, что близилась ночь, когда тесные ходы неожиданно сменились огромным пространством, едва освещаемым закрытой облаками восходящей луной через дыру в потолке. Колодец! Катакомбы пронизывали всё пространство деревни, и это место, судя по всему, являлось сердцем зловещего лабиринта. Я едва не погубил себя в тот момент, попытавшись раскрыть рот в изумлении при мысли об огромности зала и упорстве его создателей, кем бы они ни были. Стройные ряды колонн разделяли помещение на равные части, уходя в недоступную фонарю тёмную даль, а пробивающегося сквозь тучи слабого света ночного неба едва хватало чтобы отметить центр. Каково было назначение сего произведения древней архитектуры, я мог только догадываться, так же, как и о назначении всех пройденных ранее комнат, но теряться в догадках мне предстояло недолго. Двинувшись вдоль стены, в которой располагался выход из обследованной части тоннелей, по направлению к тому месту, где мог находиться колодец, в одной из ниш между крайними колоннами я обнаружил изображение… барельеф… икону. Оно смотрело на меня чёрными пустыми глазами, сочась дымом эфирной гривы. Единственный кривой рог на лбу, полусложенные крылья и массивное ожерелье, ограничивающее этот жуткий портрет снизу, стали последними ключами к значению зала и всего, что окружало его. Впервые в жизни я стоял в настоящем храме, и посвящён он был не нашей сиятельной принцессе и даже не Найтмэр Мун, а чему-то иному, куда более ужасному и принявшему этот облик словно в насмешку над всем, что нам дорого. Эта тьма обитала здесь, всецело владея душами пони и обрекая служить себе одним фактом существования, словно не было другого пути. Я вновь почувствовал её хватку и в ужасе бросился прочь, не разбирая дороги и пытаясь забыть буравящий взгляд каменных глаз иконы отчаяния. Что-то подвернулось мне под ногу, и бегство оборвалось болезненным ударом о каменный пол. Фонарь предательски погас, оставив меня без последней защиты перед лицом кошмарного божества.

Секунды словно растянулись втрое, пока тьма окружала меня, становясь всё плотнее, служа его зрению, как моему служил свет. Она замещала собою воздух, проникая в нос, в рот, в лёгкие и в самый разум, полнясь смрадом всех могил и болот мира. О, если бы я задохнулся в тот момент, только бы не увидеть его! Оно явилось мне, цвета чернее чёрного, заполняя всё вокруг своим образом и погружая в его кошмар. Ужасающее, безумное порождение потусторонних миров, отвратительное для самой нашей реальности — не создание магии или плоти, а живая идея, неизбежный и вечный конец всего сущего. И голос, жуткий голос, что был хором замученных душ, овладел последним из моих чувств. Неисчислимые рабы из прошлых эпох, бедствующие крестьяне времён виндиго — все, утратившие суть жизни невозвратимо, изливали бескрайнюю боль в невыносимой и тянущей в бездну какофонии. Сознание покинуло меня — милосердно, как могло показаться.

Когда я пришёл в себя, чудовище по-прежнему было здесь. В отголосках заунывного хора, в порывах зловонного сквозняка или вспышке тьмы на краю зрения я ощущал его присутствие, мнимое или действительное. Хотя, полагаю, это не имеет значения. Фонарь ожил, когда я пнул его, пытаясь нащупать в темноте, и теперь светит вдвое слабее, прерываясь порой на пару секунд, словно чтобы напомнить об ужасе полного мрака, что бродит вокруг, словно хищный зверь, ожидающий смерти раненой добычи. Но он не придёт. Не набросится на меня, чтобы растерзать в кровавом торжестве, ведь тогда мои муки будут длиться мгновения. Я знаю это, как знаю то, что часы мои исправно отсчитывают время, что заряд светильника не может держаться так долго, а зал подземного храма не может иметь трёх тысяч рядов колонн. Я искал исчезнувших без вести, но лишь сам оказался в ловушке голодных теней, испивающих надежду и разум, тяготясь памятью о потустороннем кошмаре. И лишь догадка о судьбе моих несчастных предшественников может быть тяжелее — ведь предмет, о который я споткнулся в паническом бегстве, оказался новенькой масляной лампой.