Фоновая Пони

XI — Неспетый

Внимание! Пока на сторис не добавили поддержку цветовой разметки, более полная с точки зрения форматирования глава доступна на GDocs.

Напоминаю принципы альтернативного способа разметки:

Имя Лиры, обозначаемое зеленым, здесь изображается курсивом. Остальной курсив в этой главе к Лире отношения не имеет.

Ядро проклятья, обозначаемое магентой, здесь изображается подчеркиванием.

Цвет Алебастра Кометхуфа — голубой. В этой главе он никак не отображается, кроме как самого последнего отрывка, где он изображен жирным и наклонным

Также вашему вниманию доступна скомпилированная pdf версия для черно-белых читалок с 6и дюймовым экраном (или больше, само собой). В которых эти текстовые эффекты обозначены другими шрифтам и другим тоном.

Версия на fb2 от fox_1047 и MOBI от него же Зеленый выделен жирным, пурпурный — курсивом.

//////////////////////////////

Пятое апреля, год 6233 Гармонической Эры,

Эти дни зовутся Эпохой Теней, временами великой тьмы и дурных предчувствий. Сарозийцы, ночные стражи и все прочие пони ночной крови: все они смотрят на великую белую обитель Луны и скорбят в ее божественном отсутствии. Они ждут, когда она выйдет из своего укрытия и явится ночным пони, дабы поведать им, над чем же в действительности она медитировала прошедшее десятилетие. Мои братья и сестры знают значение благочестивости, но при этом я боюсь: они позабыли значение радости.

В нынешние ночи веет холодный ветер. Тогда как многие в моем семействе склонны звать сие явление меланхолическим, я же нахожу это чувство в целом только возбуждающим. Быть может, моя смешанная кровь тому виной, но я ошеломлен величайшим предвкушением. Мне чудится, что мы будто бы стоим на краю величайших открытий и озарений. Я чувствую это своими костями; я чувствую это своим рогом. В этом мире с конца Дискордианской Эры не было ничего, кроме науки и обыденности. Даже достижения Старсвирла Бородатого, несмотря на всю их практическую пользу, только лишь наполнили эквестрийскую жизнь простотой, заместо волшебства.

Мы в этой жизни заслуживаем большего. Под этим небом существует нечто большее, чем только лишь грязь и кровь. Есть истина, что стоит выше простейших элементов нашего поверхностного существования. Есть нечто, что не может просто так оказаться под лучами божественного сияния Селестии, что должно быть для того извлечено из затененных ниш Творения. И я подозреваю, что Наше Высочество Луна, вечно бдящая Богиня Теней, стоит у начала тропы подобного подвига.

Для чего же еще она призвала меня, ведущего ученого Вайнпегского Университета в области древнего мистицизма, чтобы я явился к ней на беспрецедентную встречу, секретную в своей важности? В этом приглашении кроется нечто большее: едва ли царственный аликорн желает организовать мне один единственный прием. В конце концов, мне было предложено поселиться в Полуночном Квартале Верхнего Кантерлота. Чего может Ее Высочество желать от меня? Как мой дар интеллекта может послужить Принцессе в ее дни одиночества и затворничества?

Я могу только лишь гадать о серьезности ситуации. Чего же такого она обнаружила, что потребовало моего внезапного и, возможно, долгосрочного переселения? Я более чем рад подчиниться, безусловно, особенно с тех пор как мне дозволено было переехать в Кантерлот в любящей компании, вместо аскетичного одиночества.

Я никак не могу избавиться от ощущения, что этот мир готов вот-вот измениться. Воистину, я с радостью приму эту новую главу моей жизни, когда на горизонте разгорается рассвет новой эпохи.

Эти дни зовутся Эпохой Теней, и если это так, то тень эта прекрасна, и несет она очищение душам. Я не могу представить себе иной эпохи, которой единорог мог бы быть достаточно благословлен стать свидетелем. Сейчас, более чем когда-либо прежде, я радуюсь тому, что живу.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Семнадцатое апреля, год 6233 Гармонической Эры,

Я искренне приношу извинения за поэтическую неясность моей первой записи в этом дневнике. Я обладаю научными степенями в более чем пяти областях магических наук; я более чем способен вести лаконичную и строгую хронику своих переживаний. Тем не менее, меня призвала сама Принцесса Луна. Подобное нельзя назвать чем-то, что случается с каждым пони, вне зависимости от титула или звания. Полагаю, что даже в мои годы я могу позволить воодушевлению ошеломить меня. А посему, полагаю, не помешает некоторое объяснение.

Я получил в свое владение этот дневник от моего двоюродного брата Кресцент Шайна, и с ним он передал мне сообщение. Когда вам доставляет письмо Капитан Королевской Ночной Стражи, имеющий ли с вами родство по крови или нет, следует обратить на оное письмо серьезное внимание. Как оказалось, Принцесса Луна прервала свое молчание впервые за почти десять лет, и ее первым публичным деянием был запрос моих услуг в роли ученого и исследователя.

Новость эта лишила меня дара речи, по меньшей мере. Кресцент Шайн только лишь посмеялся над моей безмолвной реакцией на доставленный им пакет. Сколько мы уже знаем друг друга, он всегда считал своим долгом дразнить меня добродушно за путь интеллектуала, что я избрал в своей жизни. В глубине души я знаю, что он гордится мной так же, как горжусь им я, особенно сейчас, когда пришло мое время послужить Богине Ночи, как служил он все эти многие годы. Я могу только лишь надеяться, что не подведу наследие, заложенное им в рядах Ночной Стражи во имя принесения Луне славы и уважения, которых она поистине заслуживает.

Кресцент, судя по всему, оказался первым за целое десятилетие не-аликорном, что поговорил с Луной лицом к лицу. Естественно, я спросил его насчет деталей душевного состояния Лунной Богини, о которых он мог бы мне поведать. Была ли она, как все пони подозревали, душой, ожесточенной одиночеством и меланхолией? Или была она полна энергии и возбуждения, воодушевлена озарением, которого достойна только бессмертная пони? Что могло заставить ее просить помощи ученого-единорога, одаренного в области древнего мистицизма и теории музыки?

Естественно, Кресцент воздержался от предоставления мне каких-либо деталей. Его верность Луне священна. Он хранит ее чувства с безмолвной твердостью. Он сказал мне, впрочем, что Луна ознакомилась со множеством записей, что я вел в прошлом, пока упорно трудился над своими предыдущими проектами. Тот факт, что Ее Величество на самом деле прочитала мои скромные работы, одновременно поразил меня и возбудил. Прежде чем я успел сколь-либо вникнуть в услышанное, Кресцент объявил мне, что Ее Величество также пожелала, чтобы я вел записи моих текущих переживаний, теперь, когда я готов войти в новую область исследований.

Ни за что на свете я не мог бы отказать ей в подобной просьбе. Одна только мысль о том, что эти слова, которые я пишу в данный момент, будут служить непосредственными комментариями исследований Ее Величества, которым отныне предан и я сам, наполняют меня неизмеримым экстазом. Всю свою жизнь я изучал историю; я никогда и не задумывался, что могу однажды стать ее частью. Одно дело получить приглашение в высочайшее присутствие бессмертной Принцессы Луны. И совершенно другое — позволить ей дать мне шанс обрести литературное бессмертие.

И посему я пишу об этой новой главе моей жизни и о вещах, что мне еще предстоит открыть. Без боязни я могу заявить, что ожидал шанса испытать нечто столь возвышенное все свое существование, и я в точности знаю, что я буду делать, когда оный момент ко мне придет.

Я сделал немало записей в прошлом, и все они были дотошны и скучны. В кои-то веки у меня появилась возможность написать нечто важное, нечто, что пройдет сквозь века. Я не могу представить себе лучшей возможности посвятить что-нибудь тебе, ибо твоя ценность для меня превышает даже это, даже апогей моей жизни.

Посему я, Алебастр Кометхуф, пишу эти записи для тебя, Пенумбра, любовь моей жизни, моя неугасимая звезда, дыхание моего вечера. Это ты сделала все это возможным, и никто другой. Ты, кто стояла терпеливо плечом к плечу со мной год за годом. Ты, кто дала этому ученому шанс иметь чувства, когда все остальное в его жизни было всегда только лишь притворством и наукой.

Я пишу эти записи для тебя, дражайшая Пенни, чтобы ты, более чем какая-либо другая душа в Эквестрии, знала, что произошло в это время и что этот век значит для наследия нашего королевства, и как события этих дней вымостят нам дорогу в новую чудесную эпоху просвещения. Я чувствую, что эта грядущая эра обогатит нас, но она никогда не изменит нашу сущность, ибо единственная вещь, что более постоянна, чем воля бессмертного аликорна — это суть материя нашей любви.

Читай эти слова, Пенни, и знай, что все это благодаря тебе и ради тебя. Пусть будут они пищей для твоего ума и поэзией для твоей души.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Двадцатое апреля, год 6233 Гармонической Эры,

Поездка на воздушной повозке из Вайнпега в Кантерлот заняла шесть часов. Полет без тебя, Пенумбра, казался мне вечностью.

Я прибыл к внешним стенам Кантерлота три часа назад. Я почти что лишен последних сил, так что написание этого дается мне тяжело, но я слишком уж возбужден, чтобы ложиться прямо сейчас спать. Кантерлот заслуживает своего звания стольного града Эквестрии. Эта магическая твердыня населена самыми светлыми и творческими умами со всей нашей страны. Каждая улица полнится музыкой, картинами, поэзией и цветом. Факелы пылают даже в солнечном свете. Я знаю, ибо я видел их собственными глазами.

Не волнуйся, Пенни. Я хорошо укутал себя и единственное, что пообгорело у меня на пути в мою новую квартиру — так это сумка с битами: за слишком уж частое допытывание направлений у встречного уличного народа. К счастью, прежде чем я окончательно заблудился (или обанкротился), меня отыскал Кресцент Шайн. Я не ожидал, что он будет летать по городу в дневное время. По-видимому, дела в Кантерлоте не ведают сна, и то же самое можно сказать о королевском Страже-сарозийце. Ты сама всегда говорила, что по ночам он смотрится волшебно, когда летает в небе во главе своих элитных эскадрилий. Когда же его теневая броня посверкивает в солнечном свете, Кресцент определенно нагоняет страх. Многие пони вокруг нас попрятались при виде его светящихся янтарных глаз, смотрящих из-под ониксового шлема. Оба мы от души рассмеялись, и после кратких объятий он отвел меня в Полуночный Квартал и протянул мне расписание моей первой встречи с Луной.

Ты ни за что не поверишь, сколь просторен наш новый дом, Пенни. Он положительно заставляет нашу квартиру в Вайнпеге казаться мне жалким карликом. На окна навешаны толстые ставни, что защищают меня в дневное время, и при этом они свободно откроются для тебя, пока меня не будет дома. Кухня обставлена с королевским размахом и я уже предвкушаю пиры, что мы с тобой сможем закатить для наших новых соседей. Они весьма общительные пони, жители нашего дома, и большинство из них такие же сарозийцы. Я всегда хотел, чтоб тебе выпала возможность больше общаться с представителями моего народа. Хочешь верь, хочешь нет, но великое множество из них не ведет ночной образ жизни. Я просто в восторге от мысли, что ты сможешь найти здесь, в Кантерлоте, себе новых друзей.

Я бы написал больше, если бы мне было о чем написать. Я только лишь одним глазком глянул на цветисто украшенные бульвары и кривые улочки Полуночного Квартала, но эта поездка ужасно утомила меня. Надеюсь, что ты совсем вскоре прибудешь сюда, пусть даже это значит, что придется бросить все наши вещи в Вайнпеге. Но ты, безусловно, знаешь, что я никогда тебя не попрошу о подобном. Неделя — ужасно долгий срок ожидания своей жены. Я в последний раз вчитываюсь в приглашение Луны. Она желает, чтобы я принес с собой свои старые записи, которые вел, занимаясь исследованиями протоэквестрийских симфоний Долины Снов. Я даже не могу прикинуться, что в состоянии представить, чего она желает извлечь из той главы моей ученой карьеры. Она по-прежнему не подала мне ни единого даже намека на то, что в действительности мы будем изучать. На данный момент, у меня нет даже заголовка, который я мог бы написать на обложке книги, где сейчас делаю заметки. Я не знаю, должен ли я чувствовать растерянность или возбуждение. Я думаю, я лучше остановлюсь просто на «усталости» и займусь тем, чего не делал уже годами: сном после захода солнца.

Я скучаю по тебе отчаянно. Нет никакой радости стоять на краю открытия, когда стоишь там совершенно один.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Двадцать второе апреля, год 6233 Гармонической Эры,

Наконец-то. Официальное приглашение гласит, что завтра я должен буду пойти на встречу с Ее Величеством. Я был так занят ожиданием тебя, что позабыл, сколь я ожидаю также и встречи с Принцессой Луной. Не пойми меня неправильно, Пенумбра. Ты для меня не отвлечение, а, скорее, защита. Одно только знание, что ты совсем скоро присоединишься ко мне в моем новом доме, несет мне благословение, заряжает мое тело и разум энергией таким образом, что я ощущаю, будто и сам стал аликорном, неспособным на смерть и разложение.

Я возложил на себя задачу прочесать Королевские Архивы, чтобы подготовиться к исследовательским работам с Принцессой Луной. И что важнее, мне показалось, что мне следует посетить городскую библиотеку в дневное время. Я пишу это не для того, чтобы обеспокоить тебя, Пенни, но скорее для того, чтобы дать тебе знать, что я более чем в состоянии приспособиться к образу жизни Кантерлота. Хоть мы с тобой и будем жить в Полуночном Квартале, я совсем не желаю более принуждать тебя к ночной жизни. В конце концов, любовь моя, ты все эти многие годы старалась ради меня жить под луной. Но теперь мы входим в новую главу наших жизней, и я ни в коей мере не могу желать тебе продолжения подобной пытки. Я знаю, ты скажешь мне, что я чересчур скромен или мелодраматичен, но я ничего не могу с собой поделать. Пони Кантерлота, точнее, большинство из них, те, что наполняют этот город такой энергией и жизнью, живут при дневном свете, как и ты… как и ты была рождена жить. Пришло, наконец, время изменить нашу жизнь так, чтобы тебе отныне было комфортнее. Тебе более нет нужды ничем жертвовать, моя любовь, хотя я всегда буду ценить ту решимость, с которой ты прошла тернистый путь помощи моему продвижению по карьере.

Как выяснилось, посещение библиотеки в дневное время и близко не было столь мучительно, как могло бы тебе показаться. Мой плащ лунного шелка сослужил мне здесь столь же верную службу, сколь служил он и в Вайнпеге. На самом деле, на всем протяжении территорий Королевских Архивов хватает мест, дающих весьма щедрую тень. Такое ощущение, что Кантерлот давно приспособил все свои заведения и публичные места для удобства сарозийцев. Принцесса Луна, в конце концов, жила здесь со своей сестрой на протяжении последних четырех тысяч лет. Во многом здесь, в отдаленных уголках столицы Эквестрии, как будто пророс маленький кусочек Вайнпега.

Это, тем не менее, не мешает некоторым горожанам бросать на меня любопытные взгляды. На каждой улице, в каждом здании, где я побывал, горожане останавливались, чтобы посмотреть на меня, и некоторые даже заговаривали со мной. Едва ли я воспринимал их обращения с раздражением. На самом деле, меня во многом позабавило их любопытство. Представляю, ведь сарозиец без крыльев — редкое зрелище. Я, конечно же, не показывал им свой рог, боясь заработать ожоги. Я на себя взял смелость выдумать историю, которую рассказал пару раз, о том, что я служил в рядах стражей Кресцент Шайна, за что награжден был только лишь тем, что мои кожистые крылья зажевала мантикора. Да, дорогая, я знаю, что ты не одобришь подобное жеребячество. Хотел бы я, чтобы существовал способ получше поделиться с тобой тем, сколь счастлив я жить в этом городе, населенном полных жизни пони, жаждущих узнать новое и всегда готовых общаться.

Едва оказавшись в библиотеке, я провел в ней несколько часов кряду. Несмотря на отчетливое понимание того, что на следующий день я буду говорить лицом к лицу с самой Принцессой Луной, я смог идеально сосредоточиться на исследовании. Я в особенном состоянии, Пенни: сознание мое находится в абсолютной ясности, что не озаряла своим присутствием меня уже многие годы. Мои уши и глаза широко раскрыты, готовые узнать, для чего я здесь и что я могу дать Ее Величеству.

Меня посещает мысль: наверняка это ведь то самое, что ты чувствовала, когда тебя распределили в ботаническое научное подразделение Вайнпегского Университета в год нашей встречи? О, и кстати говоря, у меня для тебя будет сюрприз, когда ты приедешь сюда через несколько дней. Даже сейчас, если передо мной поставить выбор, чего я желаю испытать больше всего — услышать божественный голос Принцессы Луны или увидеть твое пречистое лицо — думаю, я выберу то, к чему смогу нежно прижаться в ночи. Как думаешь, крылья Ее Величества остры на ощупь?

Я шучу, Пенумбра. Прости мне мое шутовство и поверь в мою искренность, ведь я жду с нетерпением твоего прибытия, чтобы поделиться с тобой радостями завтрашнего дня.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Двадцать третье апреля, год 6233 Гармонической Эры,

Что ж, моя дорогая Пенумбра, это произошло. Я встретился с Принцессой Луной и… я не совсем понимаю, что об этом могу написать.

Встреча, разумеется, была назначена на ночь. Она только что подняла луну, к тому моменту, как Кресцент Шайн появился на балконе моей новой квартиры в компании двух других стражей. Вместе они принесли меня к порогу покоев Принцессы Луны, что было для меня абсолютным сюрпризом. Я думал, что буду беседовать с Луной в ее тронном зале. Очевидно, не в этом случае, и меня никто не подумал предупредить. Пожалуй, это подходящий момент, чтобы вновь подчеркнуть ту меткость, с которой я написал одну ехидную фразу в предыдущей записи.

Я стоял под дверями покоев Принцессы Луны на отчаянно дрожащих ногах. Я ожидал, что проведу целую ночь в исследовании и изучении, а потому прихватил с собой плащ лунного шелка, рассчитывая, что вернусь назад с рассветом. Само собой, плащ только преумножил нервный пот, которым я обливался.

Наконец, двери в комнату отворились. Без единого слова от нее или стражи, выставленной в коридоре, я сделал храбрый шаг внутрь. Я увидел ее сидящей у окна, смотрящей на озаренные звездным светом крыши Лунного Квартала Кантерлота и тех, что лежали за ним. Вид ее наполнил мою душу заглушающим все чувства ощущением. Я не уверен, что вообще существуют достаточно красноречивые слова, способные описать его.

Ты сама встречалась с Принцессой Селестией, Пенумбра. Кажется, я припоминаю, что ты описала это переживание как «рождение заново». Но это не совсем то, что ощутил я, увидев Луну. Вместо этого, я почувствовал, будто какая-то часть меня умирает. Я пишу это не для того, чтобы нагнать мрачности или мелодрамы. Я только лишь пытаюсь передать то, что я ощутил себя невероятно мелким, незначительным и, одновременно, особенным. Я находился в присутствии бессмертной и часть меня, казалось, иссушалась в прах от одного взгляда на нее, ибо я вдруг осознал, сколь мал и драгоценен я в этом мире.

Я не сказал ничего. Я ожидал, пока не заговорит она. Она молчала. Тишина заполнила комнату. Это неловкое молчание заняло собой минуты. Эти минуты, затем, обратились в час… два часа. Я задался вопросом: не сделал ли я что-то не так, не являюсь ли я причиной столь ужасающей тишины? И все же, я не смог набраться храбрости чтобы сказать хоть слово, ибо боялся, что тишина была чем-то неприкосновенным неспроста, пусть даже если я и не знал ей причины.

Мои ноги начали неметь, и я не знал, сколько еще смогу вежливо простоять в ее присутствии. Все это время она только лишь сидела на месте, глядя в ночное небо, как будто была частью самого космоса. В страхе потерять сознание, я осмелился сесть у дальней стены комнаты. По-прежнему она не сказала ни слова. В вежливом молчании, я просмотрел свои вещи, освежая себе память записями, которые делал при изучении протоэквестрийских симфоний, на случай, если она затеет опрос моих научных знаний. Но она так этого и не сделала.

Мои глаза блуждали по ее покоям. Мне показалось, здесь мое место: среди стен, на которых развешаны практически все известные из долгой музыкальной истории Эквестрии инструменты. Среди них были даже некоторые предметы, которых я никогда прежде не видел, и ты, Пенни, среди всех пони, должна представлять, что знания мои весьма обширны. Я видел духовые инструменты, вырезанные из древесины давно вымерших деревьев. Я видел барабаны, сработанные из материалов, что были не моложе самого Творения. На многих струнных инструментах скопились за многие века слои пыли, так что я почувствовал себя камешком, лежащим уныло на дне какого-то неизмеримо глубокого колодца.

Затем мое внимание привлек к себе центр комнаты. Там, на пьедестале, стоял объект мистической важности. Сверкающие эманации черного света исходили с полированной поверхности инструмента и его бледных, как поверхность луны, струн. Кажется, единственная причина, по которой я не увидел его сразу же, как вошел в комнату, заключается в том, что блистательный образ Луны утопил в себе мое внимание ко всем прочим деталям.

Меня озарило, и я дрожаще вдохнул в миг понимания, что смотрел я ни на что иное, как на сам Вестник Ночи. То, что говорят легенды о его судьбе — это ложь, Пенумбра. Я видел священный инструмент собственными глазами. Он, в отличие от того, что говорят пони, не был уничтожен во время войны с драконами многие века тому назад. Он не только существует, но и находится в идеальном состоянии, по-прежнему пропитанный магическими энергиями. И более того, Принцесса Луна владеет им.

Именно потому она призвала меня в Кантерлот? Потому ли, что она обнаружила Вестник Ночи, каким-то образом извлекла его из осадочных отложений давно ушедших лет древней Эквестрии? Или сестры-аликорны владели им все это время? Если так, почему они прятали истину от нас?

Принцесса Луна так ничего и не сказала в ту ночь. В некотором роде, ей и не было нужды что-либо говорить. Приведя меня сюда, чтобы я увидел Вестник Ночи, она смогла потрясти мою душу до основания. Это меняет очень многое. Это означает, что мы, современные эквестрийцы, вполне можем стоять в одном шаге от того, чтобы услышать собственными смертными ушами песни, принесенные нам хором Творения.

Я чуть было не нарушил тишину прямо в то самое мгновенье, только лишь для того, чтобы спросить ее, что это значит. Но этого так и не произошло. Она повернула голову, как оживающая статуя, и наклонила свой рог в сторону выхода из покоев. Сию же секунду отворились двери, в первый раз за многие часы. Кресцент Шайн и два других стража вошли внутрь и, не говоря ни слова, проводили меня домой.

Едва меня доставили в Полуночный Квартал, я получил письмо. Очевидно, я должен буду посетить Луну еще раз на следующий день, всего за день до того, как приедешь ты. Чего мне ожидать? В чем смысл этой столь любопытной тишины? Я невероятно растерян и при этом я в подлинном восторге. Я наблюдал собственными глазами инструмент Творения, Пенумбра. Я стоял в присутствии чего-то, что когда-то было чистой энергией, бесформенным напевом, что аккомпанировал собой восход всякого света, когда сам Вселенский Матриарх ходил по этой земле.

У меня, быть может, и нет ответов, но у меня определенно есть цель. Я должен исполнить свои обязанности, хотя бы только лишь для того, чтобы получить возможность узреть подобное величие вновь, вне зависимости от глубины, на которой оно сокрыто.

Твой, верен всегда,

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Двадцать четвертое апреля, год 6233 Гармонической Эры,

И вновь я был призван в покои Принцессы. Вновь мне пришлось войти в них совершенно самостоятельно. И так же, как и в прошлую ночь, Принцесса Луна сидела у края балкона, глядя в окно, давая мне время изучить Вестник Ночи вблизи. Я стоял у него, я ходил вокруг него кругами, внимательно вглядываясь. Какое бы ужасное искушение я ни чувствовал, я не мог заставить себя коснуться темного инструмента.

И только когда она, наконец, заговорила со мной, я осознал, что прошло около часа тишины с тех пор, как я прибыл сюда. Слышать голос Богини Теней в одной комнате со мной казалось сродни переживанию взрыва божественной мощи. Я чувствовал, как каждая частичка моего существа горит и замерзает одновременно, так, что я не мог делать ничего, кроме как стоять, застыв на месте, и впитывать каждое рокочущее слово, что она произносила. Только аликорн, такой, как Принцесса Луна, способен говорить шепотом и при этом сотрясать мир громом. Между каждым вдохом у меня не было никаких причин сомневаться в ее власти, в ее праведной мощи и в ее связи со всем, что сложно, великолепно и вечно.

Когда она заговорила со мной, она заговорила не о Вестнике Ночи. Не о теме мистического исследования. Речь даже не зашла о протоэквестрийских симфониях. Она спросила меня, как я смог прожить всю свою жизнь как сарозиец-единорог. И, конечно же, я ответил ей, Пенумбра.

Я объяснил ей, что это значит — расти единственным бескрылым сарозийцем в деревне. Я объяснил ей грубо и приблизительно особенности генетики, из-за которых только один из пяти тысяч единорогов рождается таким, как я. Я опустил детали по поводу насмешек и издевательств, что сыпались на меня в детстве от других жеребят, которые высмеивали мою белую шерсть альбиноса, вертикальные зрачки и широкие уши. Все эти вещи, к которым я успел привыкнуть, я объяснил ей нейтрально, будто бы позабыв сам и обнаружив необходимость самому себе разъяснить кем и чем я являлся в тот краткий промежуток времени. В конце концов, что нового я мог ей поведать? Безусловно, Богиня Ночи знала все, что можно знать о сарозийцах, равно как пегасах, так и редких лишенных крыльев представителей народа, потому как все мы еще давным-давно поклялись в верности ей и ее вечной воле.

Когда моя речь подошла к концу, Луна не улыбнулась, но и не нахмурилась. Она встала и подошла к Вестнику Ночи, на ходу давая краткое, но крайне удовлетворяющее объяснение. По-видимому, мое первое приглашение и последовавшая тишина, что поглотила нашу первую встречу, было испытанием. Она привела меня сюда, чтобы, оставив наедине с собой и Вестником Ночи, оценить мою реакцию. Факт того, что я не заговорил с ней, очевидно, оказался как раз тем, что было учтено в мою пользу. Она определила, что я не из тех пони, кто без оглядки поддается соблазну величия. Если перефразировать то, что на самом деле сказала мне Богиня Ночи, то я думал и действовал исключительно в рамках научных целей; я держу свои желания под превосходным контролем, раз я не прервал молчания и не попытался коснуться Вестника Ночи своими смертными копытами.

Я слушал все, что она хотела мне сказать, и чувствовал, что мне должно поддерживать то же тактичное молчание. Я кланялся, когда было необходимо, отвечал, только когда должно было. В конце, она сказала мне нечто, что окончательно выбило землю из-под копыт. Она собирала симфонию. Именно так, Пенни: наша любимая Принцесса Луна, владычица озаренного лунным светом неба, выходит из десятилетнего молчания, чтобы подарить Эквестрии песню ее неукротимого духа. И что еще поразительнее… она желает моей помощи в написании музыки.

Я, конечно, удержался от падения без сознания в присутствии Принцессы. Я выразил ей свой энтузиазм в настолько джентельпонской манере, насколько это было возможно. Она не дала мне никакой информации ни касательно природы симфонии, ни о количестве композиций. И более того, она, похоже, готова была пренебречь тем фактом, что я всего лишь ученый, подкованный в области истории и музыкальной теории. Не могла ли она пригласить королевского дирижера из филармонии Селестии? Не разумнее ли было бы заручиться помощью Мэрцарта или какого-нибудь другого известного на весь мир композитора? Увы, она желает моей помощи и моего вклада в это предприятие. Я не знаю, была ли в истории Кантерлота душа более везучая, Пенни, чем тот пони, кто был избран для записи единственного и неповторимого художественного подвига Принцессы Луны на бумагу, с помощью которой смертные смогут сохранить ее величие и наслаждаться им в грядущие тысячелетия.

Она, должно быть, понимала, сколь невыносимо я был захвачен энтузиазмом, а потому она отправила меня домой пораньше; по крайней мере, гораздо раньше, чем я был отпущен прошлой ночью. Единственной подсказкой, которую она мне дала насчет того, когда она ожидает моего возвращения, была: «После того, как ты устроишься со своей возлюбленной, Пенумброй». Она знает твое имя, Пенни, равно как она знает, сколь я почтен данной мне возможностью. Именно потому я верю, что все, чего я желал, обретает плоть. Я берусь за этот проект на долгое время, и сколь же я посвятил себя записи этой информации, столь же я не могу дождаться завтрашней встречи с тобой, чтобы рассказать тебе все лицом к лицу, чтобы держать тебя в объятьях и вновь познать, что это значит — смеяться и плакать одновременно.

С величайшей радостью и энтузиазмом,

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Двадцать пятое апреля, год 6233 Гармонической Эры,

Я говорил, что у меня для тебя есть сюрприз. Это с легкостью вылетело у меня из головы, едва я увидел твое лицо, твою золотую шкурку, твои перламутрово-голубые глаза. Ты оставляешь за собой повсюду аромат жасмина, особенно в нашем новом доме. И теперь я знаю, что это поистине наш дом, ибо он пахнет тобой.

Я никак не могу перестать вспоминать, сколь очаровательно растерянной ты была, когда я практически вытащил тебя на балкон. Я сказал тебе закрыть глаза. Я измерял растущую ширину твоей улыбки, пока ты шла за мной, казалось бы, вечность. Сколь же велик этот балкон? Собирался ли я завести тебя через край? Определенно, я не отрастил крылья как у Кресцент Шайна за одну только ночь.

Затем, когда я сказал тебе открыть глаза, выражение твоего лица стоило каждого беспокойного сна, каждой мечты, что привели меня к этому моменту. Я ожидал вздоха восхищения; я не слишком-то ожидал слез, что пришли вместе с ним. Я надеюсь, что ты простила меня за то, что я высушил их носом в то же мгновенье, Пенни. Я всегда предпочитаю целовать сухие щеки вместо мокрых.

Готов поспорить, ты никогда не думала, что у тебя будет собственная теплица заместо университетской, в которую надо идти через полгорода. Я говорил серьезно, когда заявил, что частичка Вайнпега проросла по всему Кантерлоту, и это в равной степени относится и к нашему дому. Наши апартаменты — единственная квартира во всем Полуночном Квартале, чей балкон озаряется полуденным солнцем, и потому я специально, с оглядкой на тебя, выбрал ее. Теперь, вне зависимости от того, сколь долго я могу быть не дома, занимаясь своими исследованиями, у тебя всегда будет место, где ты сможешь выращивать свои цветы и заниматься исследованиями в ботанике. Я не рискну даже изобразить понимание свойств флоры, но мне нравится думать, что я отлично знаком с твоей улыбкой, которая чудесно расширилась прошлым вечером, когда ты прибыла и я показал тебе мой «сюрприз». Надеюсь, он озаряет каждую грань твоей жизни, как ты озаряешь каждую частичку меня.

Видеть тебя здесь — неизмеримая радость: чуять твой запах, видеть твои глаза, слышать твой смех. Я знаю, я писал это уже много раз, столь много, что почти что даже совсем отвлекся от темы, но присутствие тебя рядом практически заставляет меня забыть о происходящем здесь, в Кантерлоте. Я бы вообще даже не упомянул, что видел Вестник Ночи собственными глазами, если бы ты не спросила меня, как прошли первые встречи. Я знаю, я мог бы просто дать тебе прочитать эти записи, что я веду, но какой в этом смысл, если ты прямо здесь, рядом со мной? То, что я пишу здесь, это шанс сохранить столько наследия Луны, доверенного мне, сколько возможно. Все, что мы делаем и что мы привносим в славу Лунной Богини, не будет значить ничего, если мы не сохраним себя и то, что ценнее всего для нас самих.

Осталось еще очень много вещей, что необходимо распаковать. Я собираюсь попытаться убедить тебя отложить все это на ночь, чтобы я смог вновь провести ее со своей любимой женой. Месяцы и годы спустя, когда ты наконец прочитаешь эти записи, может быть, ты сможешь сказать мне, преуспел я или нет, и я с величайшей твердостью верю, что ответ будет «да».

Воистину. Жасмин. До чего чарующий аромат.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Тридцатое апреля, год 6233 Гармонической Эры,

С тяжелейшим сердцем я расстался с тобою сегодня вечером. После практически недели обустройства апартаментов и знакомства с соседями, пришло уже время вернуться к Принцессе Луне, чтобы приступить к эпическому подвигу, в котором Ее Величество разрешила мне принять участие. Я радуюсь мысли, что ты не до конца будешь одинока, пока я буду отсутствовать в течение следующей недели, Пенумбра. Тебя ожидают твои растения, коими ты украсишь теплицу. В твоем распоряжении целый город, полный подворий, садов, торговых кварталов и кафе, ожидающих изучения. И более того, в твоем распоряжении моя вечная любовь и уважение. Я надеюсь, что последнего достаточно для того, чтобы дарить тебе радость в течение моего отсутствия, хотя меня жутко искушает подозрение, что радость эту дарить будут все-таки торговые кварталы.

Полет с сарозийскими стражниками во дворец Принцессы Луны прошел незаметно. Интересно, я когда-нибудь привыкну к тому, сколь незначительна сама поездка по сравнению с пунктом назначения? Сегодня был первый мой раз, когда я прибыл в покои Принцессы Луны в дневное время. Когда я вошел, она сияла жизнью как никогда. Вся неподвижность и торжественность предыдущих двух визитов ушла без остатка, сменившись энергичностью в ее шаге, когда она носилась, как жеребенок-переросток, из одного угла своей комнаты в другой. По-видимому, она потратила время с нашей последней встречи на то, чтобы извлечь из Королевских Архивов половину хранящихся там книг на тему музыкальной теории и перенести их в свои покои. Мне пришлось обойти целый лабиринт из гор книг, прежде чем я нашел место, где можно устроиться.

Когда Ее Величество заговорила со мной, речь ее выходила короткими, обрывистыми всплесками фраз. Я понял, что ритуал представлений и притворств остался позади. Пришло время для дела, исследований, время для того, чтобы воплотить ту музыку, что зародилась в ее разуме и записать ее на бумагу.

Я не слишком понимал, как нам поступить с выбором способа записи. Это ведь должен быть шедевр Принцессы Луны, в конце концов, а не мой. От меня ожидалась лишь скромная роль ассистента. Минуты переходили, хромая, в часы, и я начал понимать, что самое большее, чем я могу помочь ей, это проявить терпение. Принцесса Луна распутывала перепутанные нити материи в своем сознании, и ей нужна была образованная душа, подобная мне, чтобы сплести их в прекрасный гобелен.

Безусловно, Пенни, ты слышала те кошмарные прозвища, коими жители нашей страны время от времени наделяют Ее Величество, особенно в последние девять лет Эпохи Теней. Меня бросает в дрожь от самой идеи об их написании, ибо они кажутся богохульными от одной только мысли о них. Луну звали «Помраченная головой». Ее поминали как «Принцессу-лунатика». Даже в Вайнпеге пони шутят, что она «Хранительница Космической Пыли» и что ее сердце и разум не на земле, как Эквестрия, а снаружи, и сама Луна, тем самым, подлинная «Кобыла на Луне». Все эти прозвища кажутся личным оскорблением мне самому. И это не только из-за сарозийского наследия. Мне кажется, будто большинство жителей Эквестрии не понимают ни Ее Величество, ни причины, кроющиеся за ее искусственным безумием и десятилетним добровольным отшельничеством.

Увидев ее вблизи, оказавшись с ней в одной комнате, я осознал, что она — нечто большее, чем только лишь Богиня Теней. Она — отражение всех нас, одиноких душ, что пытаются сиять в темном мире. В большой схеме мироустройства, мы все так же одиноки, как и она. Извлечение смысла из черноты вечной ночи является самой сутью безумия. Тысячи и тысячи лет служение этому необходимому безумию было самоотверженной задачей Принцессы Луны, и так сложилось, что последние ее усилия включают в себя извлечение напева из глубочайших, темнейших глубин Вселенной.

Я не знаю, какой цели будет служить эта симфония, и мне все равно. Если она помогает Принцессе Луне изгнать скопившиеся тени, сковывающие ее божественные мысли, то я рад ей в этом служить. В конце концов, она наша извечная Богиня Ночи — единственный сияющий маяк в непроглядной тьме. Невозможно обрести предназначение и смысл своей жизни, принижая себя до образа «Кобылы на Луне», ибо она кто угодно, но только не это. Она здесь. Она любит Эквестрию, и она готова привести нас в новую эпоху красоты.

Этой эпохе придется подождать еще несколько часов. После целого вечера работы мы смогли записать всего только несколько нот. Прямо сейчас она ушла поднимать луну, а я отдыхаю в гостевых покоях королевского дворца. Мне нужно обдумать то, что я узнал, но это непросто, когда все, что я делаю — это думаю о тебе.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Первое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Дражайшая Пенни, мы сотворили нечто.

Это очень короткая композиция, гармоничная и диссонантная одновременно. Вступление было полно убывающих переборов струн, так что часть меня задается вопросом: Принцесса Луна только лишь экспериментировала с нотами, которые я должен был для нее записывать?

Вскоре, впрочем, композиция была закончена, и я понял ту чудесную красоту, которая и предполагалась для нее. Мне разрешили взять со стены покоев арфу и я исполнил половину произведения на ней. Я был восхищен ее красотой, и я хотел поклоняться Ее Величеству еще больше за то, что она способна преобразовывать мир песней, таким же образом, как она преобразовывает его лунным светом.

И затем ее решает исполнить сама Луна. И для этого она расположила несколько темных кристаллов по комнате. Я узнал в них звуковые камни — фрагменты Гармонической Скалы, что была когда-то использована для возведения эквестрийских баррикад во время древней войны с Дискордом. Более того, Луна решила играть на Вестнике Ночи. Я и представить себе не мог, что мне повезет присутствовать при божественном инструменте во время игры на нем. Каждое касание струны звучало так, будто целые континенты воздвигались у самых оснований моих ушей. Я наслаждался звуком самой жизни.

Но потом, когда мелодия подошла к концу, я испытал нечто, о возможности чего я никогда и не подозревал. Я уже бывал ранее под действием зачарования, Пенумбра. Помнишь, когда у Доктора Хафтрота вышло из-под контроля заклинание трансмутации и поразило все научное крыло Вайнпегского Университета? На этот раз эффект многократно превзошел тот прошлый опыт, равно как по силе воздействия, так и по характеру.

Мне показалось, будто стены сужаются вокруг меня. И в то же время, даже малейшие пятнышки света в комнате многократно усилились. Звуковые камни мерцали так, будто были ярко пылающими кострами. Я боялся за свою безопасность. Мне казалось, сияние прожжет мою бледную сарозийскую плоть насквозь. Тем не менее, меня затопила собой парализующая паранойя настолько, что я никак не мог собраться с духом и броситься к другому концу комнаты, чтобы схватить свой плащ лунного шелка. Я никогда прежде не ощущал такой тревоги и никогда не был столь парализован страхом за всю свою жизнь. Вскоре, впрочем, меня привели обратно в теплый мир безопасных теней.

Только тогда я осознал, где я в точности нахожусь, и кто рядом со мной, утешает меня. Сама Принцесса Луна заключила меня в материнские объятья. В ее божественном присутствии вся зловещая магия ушла из моего существа. Я столь рад был освободиться от подобной паранойи, что едва ли обратил внимание на тот факт, что она спустилась столь низко, прикоснувшись ко мне. Я выразил ей свою благодарность, хоть найти голос мне было нелегко.

Она успокоила меня и заговорила вместо меня за нас двоих. Она сказала, что знала о магических свойствах мелодии, и что все композиции, которые мы будем записывать, обладают схожими характеристиками. Я спросил ее, почему, и она сказала, что симфония эта служит великой цели. Она пишет ее ради безопасности мира. Побочные эффекты ее неизбежны, но ей нужно узнать, положительно ли или отрицательно их воздействие на смертных этого мира.

Я начинаю понимать, зачем я здесь. У меня уже есть опыт с зачарованиями. Если бы она выбрала просто какого-то обычного эксперта в музыке из залов искусств Кантерлота, то этот эксперт и даже близко не оказался бы готов перенести эффект первой композиции, а также других, что возможно последуют. Я не просто ее ассистент на пути создания музыки. Я ее скромный подопытный.

Ты наверняка догадываешься, что произошло следом. Она спросила, не слишком ли я был раздавлен опытом, и не хотел бы я вовсе покинуть проект. Любезность Ее Величества не уступает ее силе. Я так ей и сказал. Я также сказал ей, что предан желанию помочь ей на всем пути создания этой симфонии. Целеустремленность моя не уступает ее.

Она приняла мой ответ, и впервые я увидел ее улыбку. Тогда она сказала мне, над чем именно мы работаем. Она назвала симфонию «Ноктюрн Небесных Твердей», и первая ее часть должна быть названа «Прелюдия к Теням».

Я не знаю, что произойдет на следующих стадиях нашего процесса открытия. Но я знаю одно. Я наконец-то получил название для этого фолианта, и посему такой заголовок он и должен отныне носить.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Третье мая, год 6233 Гармонической Эры,

Мы сконструировали вторую часть «Ноктюрна Небесных Твердей». Эта композиция куда живее, чем «Прелюдия к Теням». Темп ее восходящий, а посему я предложил обильное использование ударных для оркестровой версии, и с этим предложением Луна согласилась сию же секунду. Чувствуется некоторая срочность в этом проекте, выраженная Ее Величеством лично. Она будто бы желает записать эти мелодии так быстро, как это только возможно. Я бы не стал описывать ее мотивы как признаки нетерпеливости. Скорее, есть некая праведная решимость, что заставляет ее двигаться вперед, таща меня за собой с головокружительной скоростью. Я нахожу ее энтузиазм положительно заразительным, и мне кажется, будто я выкладываюсь без остатка только лишь для того, чтобы не отставать.

Новая композиция — самое воплощение подобного духа. Я раздумывал над тем, чтобы наречь ее самостоятельно, но Принцесса Луна заговорила раньше меня и тут же объявила название — «Закатное Болеро». Я не могу и представить более говорящего имени. Оно воплощает в себе то капризное чувство, что ощущают пони, спешащие достичь бесчисленных вещей, пока солнце не растаяло окончательно за западным горизонтом.

Когда Луна исполнила записанную мелодию на Вестнике Ночи, я ощутил, как сердце мое начинает биться быстрее и быстрее. Ты знаешь, Пенни, что обычно я достаточно сдержанный и неспортивный единорог. Но услышав эту музыку со струн древнего инструмента, я захотел носиться галопом по кругу и делать сальто назад. Подобные действия неподобающи и для юного жеребчика, не говоря уж о состоявшемся ученом, таком, как я. Я не могу сдержать смех от могучей волны беззаботной радости, поднимающейся из глубин моего тела. Я не знаю, займет ли «Закатное Болеро» пророческую роль в великой симфонии, что станет «Ноктюрном Небесных Твердей», но в одном я уверен точно: я рад как никогда, что участвую в этом проекте.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Четвертое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Я не спал уже около двенадцати часов. Да и как я могу спать? Ритм «Закатного Болеро» по-прежнему удерживает мой дух. Мне тяжело даже сидеть долго на одном месте. Как бы мне найти способ отдохнуть и поспать, наконец, днем, прежде чем меня позовут к Ее Величеству для работы над следующей композицией?

Нет. Сон ко мне не придет. Не сейчас. Не во время величайшего момента, полного открытий и магии. Мне нужно заняться чем-то, чтобы сосредоточиться, привести в порядок мысли.

Пожалуй, лучшего времени и не найти, чтобы рассказать о магии самой мелодии. Ты знаешь все, что можно об этом знать, Пенумбра. В конце концов, ты достаточно долго прожила со мной. Ты слышала каждую легенду о Творении, рассказанную и пересказанную до умопомрачения. И все равно, если этим записям суждено стать официальной статьей, посвященной «Ноктюрну Небесных Твердей», то мне необходимо собрать все свои наблюдения и открытия в диссертацию о силе мелодии, для того, чтобы у меня было достойное введение к тому моменту, когда я сведу эти записи в окончательную версию черновика статьи.

Говорят, мир начался с напева. Я всегда так считал, и после того, как оказался слушателем игры на Вестнике Ночи, я верю в это еще больше. Считается, что Вселенский Матриарх наткнулась на облако хаоса, плывущее в космосе. Это препятствие на ее пути было в ее глазах изъяном на незыблемом спокойствии вселенной. Непредсказуемость этого туманностного пятна в космосе подсказала ей, что есть возможность переформировать энергетические лейлинии облака хаоса так, чтобы отразить в нем порядок и предназначение. И потому она оставила свой отпечаток на облаке. Она сделала это с песней, давая рождение гармонии одной только могучей силой своего священного голоса.

Ибо, в конце концов, что может быть более гармонично, чем сама музыка? Шум — не более чем только лишь помеха на теле статичного пространства. Только когда с осмысленным предназначением возникают ритмы, двигаясь к порядку и гармонии тональностей, гром обращается перезвоном колокольчиков. Все мы сформированы музыкой, приведены ей в движение. В глотках смертных музыка становится одой всему, что было сотворено, во многом так же, как мы способны записывать и иллюстрировать все, что являет нам жизнь. В легких же богинь музыка становится чем-то неизменным, ложащимся в основы мира. Земля тверда, ибо композиция, что сотворила ее, нерушима.

Вселенский Матриарх сковала мир из хаоса напевом, но этого не было достаточно, чтобы сохранить Эквестрию навсегда. В конце концов, какую силу может нести песня, если существует возможность, что она более не будет петься?

А потому Матриарх сотворила Небесные Тверди. Тверди стали барьерами, необходимыми щитами против хаоса и холода Вселенной, что вечно окружают пузырек жизни, называемый Эквестрией. Тверди, впрочем, не могут существовать самостоятельно. Им нужны смотрители, вечные стражи, чье предназначение — вечность поддерживать рефрен.

И тогда Матриарх принесла величайшую жертву. Она разделила свою песнь на две отдельные части. И в то же время она разделила саму себя на две отдельные части. И тем самым она породила Принцессу Селестию и Принцессу Луну. Принцессе Селестии назначено было править Небесными Твердями Земли: солнечным светом и сезонами, что управляют циклами роста и жизни. Принцессе же Луне было назначено править Небесными Твердями Звезд[1] и защищать мир от внеземных сил.

Под сферами обеих Земных Небес и Звезд рождены были смертные, чтобы нести красоту и воздавать честь песням Материарха и двум ее святым дочерям. И когда труды ее подошли к концу, Вселенский Матриарх вернулась к звездным просторам, ибо дела ее в Эквестрии были завершены. Небесные Тверди выполняли свои задачи, равно как и две их хранительницы, и гармонии ее песни суждено быть под защитой на вечные времена.

После ухода Вселенского Матриарха, Селестия и Луна бдительно приглядывали за полями Эквестрии, напитанные энергией всемогущего напева, что не только сотворил их, но и дал им магическую силу. Очень редко им доводилось ломать печать их небесного рефрена. В конце концов, напев может быть разбит на меньшие части. Но не существует известного способа собрать меньшие части вновь воедино, по крайней мере, без почти невозможного возвращения Вселенского Матриарха для того, чтобы она дала нам новую музыку, которой можно перестраивать мир.

Когда монстры, порожденные хаосом, объединились между собой, чтобы нести разорение землям Эквестрии, сестры-аликорны разбили напев, для того, чтобы сотворить «Балладу Титанов». Их новый священный рефрен, что они создали вместе, сотворил Тартар, ставший вечной тюрьмой для самых свирепых и омерзительных чудовищ. Когда в этом измерении появился Дискорд и попытался разорвать в клочья Тверди, сестры вновь разобрали дар их матери, породив тем самым «Элементы Гармонии». Музыка преобразовалась в материальные ожерелья и эти особенные магические предметы были использованы для того, чтобы заключить Дискорда в камень.

Песнь Матриарха становилась хрупкой и истертой, и вот появилась необходимость направить энергию Творения в нечто постоянное, нечто, что возможно сохранить. Ибо если безвременная песнь будет разбита на слишком великое множество частей ради блага живущих, вся Эквестрия рискует раствориться в том же хаотическом тлене, что изначально обнаружила Матриарх, когда озарила своим божественным присутствием этот сокрытый туманностью участок космоса.

И тогда обе сестры-аликорна решили преобразовать напев в сам инструмент. Они сотворили сосуд, что будет вечность воплощать в себе мощь Творения, бритвенно-острый край, на котором вечно качается равновесие меж светом и тьмой. Этот сосуд позже назван будет Вестником Ночи, и он столь же внушает трепет глядящему на него, сколь и всегда был головокружительно великолепен в мечтах о нем.

Грубо говоря, Вестник Ночи — это струнный инструмент нормального размера. Он напоминает собой лиру, только больше размером, и наделен изяществом и красотой королевской арфы. Но он чересчур свят и чист, чтобы его можно было сравнить с любым обыденным рабочим инструментом музыканта. Когда вибрируют его струны, самая сущность слушателя как будто раскрывается и соединяется вновь. Стоять с ним в одной комнате сродни нахождению на краю небытия. Он, быть может, не столь могущественен, как изначальная песнь Матриарха, но сила его и эффект от его присутствия по-прежнему ошеломительны для любого смертного, включая меня.

Тот факт, что Вестник Ночи используется для привнесения «Ноктюрна Небесных Твердей» в реальность наполняет меня в равной степени трепетом и восторгом. Безусловно, Принцесса не собирается вновь разбивать песнь. Если бы такова была ее цель, то Селестия тогда бы тоже участвовала в проекте. В данной ситуации инструмент служит Луне только лишь средством передачи того, что возникло в ее голове, в нечто материальное. И осознав это, я чувствую, как меня наполняет невероятная эйфория.

Может ли так быть, что впервые за века рождается новая песня? Возможно ли это вообще для Стража Небесных Твердей Звезд? Неужели Луна внезапно стала могущественнее за последние девять с половиной лет?

Только время сможет ответить на эти вопросы. Боюсь, что для смертного, как, например, для меня, ответ этот лежит вне досягаемости. Посему я расскажу тебе только то, что я знаю, дражайшая Пенни, чтобы, когда все будет закончено, мы с тобой смогли бы поведать и другим пони. Когда придет время для Эквестрии услышать Ноктюрн, смертные пони, возможно, станут свидетелями и наших слов, и мы все станем единым небесным хором, сущностью, рожденной во тьме и одаренной достаточной мерой гармонии для того, чтобы придать новых сил Небесным Твердям.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Шестое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Принцесса Луна зовет ее «Маршем Приливов». Я зову ее одной из самых странных композиций, которую я когда-либо имел удовольствие слышать, не говоря уж о том, чтобы претворять ее пером по бумаге в реальность. Звучание ее на слух и вид ее на нотном листе ощущается во многом как «Закатное Болеро», только задом наперед и в замедленном темпе. Вполне ожидаемо было бы предположить, что звуки этой странной мелодии способны проклясть меня тем же беспокойством и паранойей, которыми наделила меня «Прелюдия к Теням». Но на деле все не так. Вместо этих темных эмоций меня наполняет величайшее чувство восхищения и восторга. Я чувствую, будто отправляюсь в путешествие, и «Ноктюрн Небесных Твердей» — это моя тропинка, ведущая в осиянные звездами просторы тайны.

Все это время я неотрывно смотрел на святой лик Принцессы Луны. В какой-то момент в процессе нашей научной работы я почувствовал необходимость оценить прогресс не только симфонии, но и ее самой. Выражение ее лица поменялось мало. Улыбка, которой одарила она меня днем ранее, ушла. Я задаюсь вопросом: сколько же деталей составляют собой целеустремленную холодность маски, которую она поддерживает ради быстрого завершения своей священной музыкальной обязанности? Ни единого слова не было сказано о Селестии или о том, поддерживает ли она или нет этот проект и ту роль, что играет Вестник Ночи в сотворении Ноктюрна из ничего.

Я практически возненавидел себя за то, что слишком углубился в подобные мысли. Две сестры-аликорна прожили бок о бок друг с другом многие тысячелетия, исполняя свой священный долг перед Небесными Твердями, связанные узами абсолютного доверия. Возможно, мне слишком рано считать, что Луна создает совершенно новую «священную песнь» в своем предприятии. В конце концов, Селестия сочиняла собственные композиции для королевского оркестра. Просила ли она когда-либо внимания Луны для подобных личных хобби?

Но каждый раз, когда я слышу в воздухе покоев Луны могучие вибрации перебираемых струн Вестника Ночи, я ощущаю, как часть меня горит, будто я был воспламенен изнутри. Нечто поистине удивительное и магическое происходит здесь. Я чувствую себя невообразимо благословленным правом быть частью этого. Я только лишь хотел бы, чтобы невозмутимое лицо Луны отражало те же эмоции, что ощущал я. Я бы чувствовал себя гораздо легче, если бы видел в ее глазах, что для нее значит эта симфония, вместо вечной и неизменной торжественности, окутавшей черты царственного лица.

Увы, наши труды пока завершены. Меня выслали домой. Я смакую мысль о том, что вскоре вновь увижу тебя, Пенни. Когда я прибуду в наши апартаменты, я не желаю в кои-то веки слышать о музыке решительно ничего. Я только лишь желаю, чтобы твои передние ноги обняли меня и дали мне утонуть в твоем аромате жасмина, в твоем голосе и в твоем совершенстве.

Конечно, ты, быть может, слишком нагружена заботой о твоей новой теплице, чтобы потворствовать любовной тоске этого жеребца. Но это не страшно. Ты была терпелива ради меня, и посему я вечно буду терпелив ради тебя, моя дорогая жена.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Восьмое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Сегодня — самый лучший день с момента моего прибытия в Кантерлот, и это потому, что я провел его целиком с тобой. Ты даже представить себе не можешь, насколько я счастлив одной лишь только возможности быть рядом с тобой, после целой недели без отдыха, проведенной за изучением музыки и записью мелодии на бумагу. Для меня не имело никакого значения, куда мы идем, если эти места приносят тебе радость. В итоге, ты выбрала прогуляться по кантерлотским садам; я не могу представить себе большего счастья.

Я знал, что ты будешь очарована видом столь великого множества редких и исчезающих растений, которые царственные сестры выращивают в своей столице. Я специально предложил тебе прогулку по садам при свете дня. Мне было все равно, сколь отягощающим может быть плащ лунного шелка. Слыша, как ты смеешься как школьница при виде всех этих удивительных, залитых солнцем растений вокруг, я понимаю, что ради этого стоит надевать его. Я усмехнулся в ответ на твой вопрос, что не пользуюсь ли я, случаем, фавором Принцессы Луны, который бы позволил тебе безнаказанно забрать растение домой, в теплицу. К сожалению, моя любовь, мое влияние на Принцессу Ночи начинается и заканчивается исключительно в пределах Ноктюрна.

Я рад, что ты выбрала открытую рыночную площадь для нашего обеда. Я бы не хотел, чтобы ты чувствовала, будто должна прятать меня в тенях. Мне нравится знать, что ты не стыдишься быть земной пони, вышедшей замуж за сарозийца, что ты хочешь позволить всем жителям Кантерлота видеть нас вместе.

Что напоминает мне о наших первых годах, проведенных вместе в университете Вайнпега. Таких единорогов, как я, не было более во всем заведении. В дневное время я напоминал мумифицированного пони, плетущегося по коридорам. По ночам студенты сворачивали с моего пути в страхе, что я вдруг отращу клыки и прыгну внезапно на них в лучах лунного света.

Ты увидела истинного меня за всей этой мишурой. Ты увидела нечто во мне, что очаровало тебя. Поначалу я думал, что тебя привлекли мои особенности, мои жизненные странности. Ты — первая пони, что не дрогнула перед видом моей сарозийской диеты. И по сей день, с тех самых пор, как я впервые ел мясо в твоем присутствии, я не представляю, как ты умудряешься удерживать в себе свой обед. Но я более не должен ни о чем волноваться, ни о чем думать.

Я оказался поглощен без остатка твоей доброй улыбкой, твоим мелодичным смехом, тем, как ты любишь играть с моими ушами, пока никто не смотрит. Я хотел знать о тебе все, и я узнал столько чудес, что их хватит на целую энциклопедию. Ты всегда была очарована без оглядки наукой о растениях. Ты рассказала мне, как природа развивается и поддерживает себя. А мне потребовалось немало поэтической словесной путаницы, чтобы объяснить тебе, что под всей нашей реальностью лежит магия, связующая все воедино. Вместе мы образовали баланс, гармоничный дуэт, что соединил в себе прагматическую и эфирную реальности воедино в неземной хор. Мы стали принцем и принцессой Вайнпегского университета, и когда все пони смотрели на нас, они понимали, что такое истинная любовь. Она могла зародиться только от полной неопределенности, как зародилась давным-давно первая песнь Вселенского Матриарха.

Все эти годы, что я провел, восходя по ступеням ученого мастерства, ты была рядом со мной. Я был твоим ночным существом, и ты присоединилась ко мне пред лицом этой пугающей тьмы. Ты научилась оставлять позади день, чтобы мы оба могли не спать под светом луны. Какой еще уважающий себя эквестрийский ботаник когда-либо приносил подобную жертву? Я больше всего в жизни хочу восполнить ее, но ты всегда заглушаешь мои беспокойства поцелуем, позволяя мне обнимать тебя крепче, пока звезды нашептывают нам наше будущее.

Я люблю тебя, моя дражайшая Пенни. И не желаю меньшего для тебя, чем всех драгоценностей мира. Но тогда я понимаю, что все прекрасные вещи в Эквестрии уже в пределах досягаемости, ибо меня одарили тобой. Этим дням в Кантерлоте суждено стать лучшими днями моей жизни, потому что я знаю, что наконец-то обрел шанс вернуть тебе все то, чем ты когда-либо пожертвовала ради меня. Я жалею только, что причина нашего пришествия сюда так часто меня отвлекает. Я презираю тот факт, что она силой отделяет меня от тебя, бросает меня в глубины магические вместо глубин теплоты твоего любящего голоса.

Однажды мы создадим семью. У нас будут дети и они будут нашей песней, что сохранит нашу любовь меж Твердей Творения. То, что мы есть, то, что мы сковали в наши краткие, бледные и при этом прекрасные жизни, суть нечто бесценное, что никогда не должно остаться неспетым.

А до тех пор, у нас у обоих есть работа. И я жду с нетерпением момента, когда все наши службы останутся позади, ибо они растворятся столь же решительно, сколь и наши страхи в тот день, когда мы с тобой встретились.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Десятое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Я пишу прямо сейчас эту запись, хотя у меня нет никакой конкретной причины этого делать. Я только что прибыл в покои Принцессы Луны еще на одну или две недели ученых трудов. Мы еще пока не начали запись. И все же, мне кажется, мне стоит записать одно наблюдение, прежде чем работа всенепременно сотрет его из моей памяти.

Мне кажется, будто популяция сарозийцев в Кантерлоте значительно возросла со дня моего прибытия сюда. Я заметил это в тот день, когда мы вышли вместе на прогулку, Пенумбра. Ночные пегасы блуждали по улицам, закутанные в лунный шелк или теневую броню. И на глаза они попадались не только в пределах Полуночного Квартала. Куда бы я ни посмотрел, кругом виднелись множества и множества моих кожистокрылых братьев и сестер с вертикальными зрачками. И более того, они, похоже, чувствовали себя столь же непривычно и неопытно на улицах Кантерлота, как и я, когда впервые здесь оказался. Я практически искушен мыслью, что началось какое-то неофициальное паломничество. Получается, уже широко распространился слух о том, что Принцесса Луна выходит на публику, и что Эпоха Теней подходит к концу? Что еще может объяснить такое количество ночных пони, прибывших к порогу дома, где обитает их повелительница-аликорн?

Я спросил об этом Кресцент Шайна. У него не было ответа, по крайней мере, достаточно твердого. Он выглядел занятым. Копыта его нервно шаркали, а глаза его были дважды бледнее обычного. Я знаю этот взгляд очень хорошо: это знак того, что сарозиец повидал слишком много солнечного света. Сколь же Принцесса Луна загоняет капитана своей Ночной Стражи? Спал ли вообще мой кузин последние несколько недель?

Возможно, я слишком вдаюсь в детали. Признаю, сердце мое беспокойно. Однозначно и бесспорно то, что я вновь вынужден расстаться с тобой. Идя по дворцовым коридорам Лунного крыла, я чувствовал, будто что-то наблюдает за мной из теней. Мои уши дрогнули, и на мгновенье мне показалось, что я слышу призрачный звук металла, лязгающего по металлу.

Не думаю, что Кресцен Шайн — единственный не высыпающийся сарозиец. Мне нужно держать свое внимание на деле, если я хочу быть сколь бы то ни было полезной помощью для Ее Величества. Я, безусловно, надеюсь, что следующая композиция Ноктюрна — это нечто многообещающее.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Одиннадцатое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Я никогда за всю свою жизнь не был так напуган.

Все началось с написания четвертой инструментальной композиции, или «элегии», как внезапно начала называть их Принцесса Луна. Она удивила меня, когда вдруг заявила, что всего в Ноктюрне будет десять частей. Я дерзко спросил ее, изначально ли она планировала записать именно десять элегий? Она проигнорировала мой вопрос. Ее лицо было столь же пусто и безжизненно, сколь и всегда, когда она сказала мне название четвертой композиции. Она захотела поименовать ее «Сонатой Тьмы».

Я задавался вопросом, что же вселилось в нее, раз она решила назвать ее так еще до того, как она была окончательно написана. Но когда мы закончили ее создание, и Луна исполнила ее без промедления на Вестнике Ночи, наступил момент, когда я умер, или, по крайней мере, подумал, что умер.

Сарозиец, как ты прекрасно знаешь, Пенни, превосходно приспособлен к темноте. Это наиболее заметно в пегасах, несущих в себе ночную кровь. Наши врожденные способности к эхолокации провели нас через чернейшие из теней времен. Именно эта способность помогала нам охотиться во тьме, прежде чем Луна собрала нас под своими крыльями тысячи лет тому назад и научила нас оттачивать наши навыки, сотворив тем самым в итоге свою элитную Ночную Стражу.

Тьма, что последовала после исполнения элегии на Вестнике Ночи, была чернее черноты. Ни одно из моих чувств не оказалось способно проникнуть сквозь нее. Казалось, будто стены и пол комнаты были подняты и брошены в бездны космоса. Я не ощущал ничего, абсолютно ничего. Даже звук избегал моих чувств. Я совершенно точно был уверен, что умер.

Я метался вокруг в отчаянии, крича имя Принцессы. Она нашла меня и держала меня так, как кобыла, быть может, изгоняет страх из своего жеребенка. Я был вне себя от паники и ужаса, и я бесстыдно вцепился в Принцессу на все то время, что потребовалось свету, чтобы вернуться, ибо он должен вернуться, как, по крайней мере, уверила меня Ее Величество.

Несмотря на мой ужас, она была спокойна, как подземное озеро. Она была также и отстраненной. Ее голос мог бы так же звучать, будь она за миллионы миль отсюда, и все равно я слышал каждое слово, что срывалось с ее губ. Это были странные слова, пугающие слова. Принцесса несла бред, говоря о мире между мирами, о месте, что куда темнее, чем даже та тьма, что смогли пробудить магические аккорды Сонаты. Говорила ли она это, чтобы просветить меня? Если так, какое знание я мог бы вообще из этого извлечь? Истины, которыми она считала обязанностью поделиться со мной, были только лишь ее истинами; кажущиеся абсурдными пространные измышления о бессчетных силуэтах цепей, которые, как она видела, плывут по воздуху, везде ее окружая. Нечто пришло к ней во время сна, и ей нужно было сформировать этого бесформенного монстра в напев, прежде, чем ее разум разорвет в клочья.

И в первый раз с тех пор, как тьма обволокла меня, я начал бояться за нее, вместо себя. Непрестанные оскорбления от лица других пони на тему «кобылы на луне» приходили мне на ум, и я возненавидел себя за то, что позволил своим мыслям забрести в столь отчаянные места. Пока она сама и стены ее комнаты возвращались к резкости, я спросил ее: не говорила ли она сестре по поводу своих видений? Она только лишь встала на ноги и пошла от меня прочь, как будто меня тут и не было. Она поставила Вестника Ночи обратно на пьедестал и отпустила меня, сказав, что осталось освоить еще шесть элегий Ноктюрна, и мне следует отдохнуть, чтобы служить ей полезным помощником.

Прямо сейчас я сижу в своих комнатах, окруженный в два раза большим числом свечей, чем зажигал ночью ранее. Они вместе сияют столь ярко, что я уже ощущаю, как моя бледная шкура начала опаляться. Но мне все равно. Свет драгоценен для меня. Всегда был. Что есть пони, если не один из множества мелких камешков, неловко грохочущих в тускло тлеющем горне, подвешенном над непреодолимой тьмой? Я думаю о тебе, о запретном солнечном свете, которым я не могу насладиться, и при этом я вижу его каждый раз, когда гляжу в твои глаза. Этот мир хрупок и может быть сметен в ничто в любую секунду, но он наш, Пенни. Первый раз в своей жизни, я ясно вижу, как он исчезает, и зрелище это невероятно холодно.

Каково значение этого Ноктюрна? Почему он пугающ и восхитителен одновременно? Более того, может ли одинокий смертный, такой, как я, выдержать рождение новой, пугающе великолепной симфонии?

Мне нужны силы. Мне нужно быть здесь ради Принцессы, и мне нужно быть здесь ради тебя.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Двенадцатое мая, год 6233 Гармонической Эры,

«Звездный Вальс» призрачен и пугающ, но, по крайней мере, в нем есть некая поэтическая красота. Я могу его слушать и не чувствовать при этом, как душа моя утягивается прочь, как вслед за «Сонатой Тьмы».

Как только мы с Луной закончили запись пятой элегии, она вышла, чтобы поднять луну, как диктовала ей ее обязанность. Она не обеспокоилась тем, чтобы отпустить меня. Я остался один в ее покоях, и потому я решил извлечь из этого все, что можно.

Ты, наверное, можешь подумать, что это бесчестно с моей стороны — шнырять по жилым комнатам Богини Теней, Пенни. Оглядываясь назад, я тоже ощущаю ужасную яму вины у себя в душе. Но если бы тебя заставили перенести «Сонату Тьмы», как заставили меня; если бы ты была здесь, в месте рождения такого множества внеземных напевов, тобой бы с не меньшей силой двигала неутолимая жажда ответов.

Ключевым моментом, дающим понимание ситуации, является то, что в течение всего времени, что мы с Принцессой работали над элегиями, ее комната пребывала в подлинном беспорядке. Ты, я уверен, найдешь такое зрелище весьма удивительным для владений бессмертного аликорна. Сам я предпочел игнорировать это, ибо мне показалось, что исследование, которое мы проводим в сотворении Ноктюрна, слишком важно, чтобы в нем сомневаться. Тем не менее, когда сама материя света была отнята у моих глаз, а затем возвращена им обратно, я увидел все в совершенно новом качестве. Нет никакой возможности вилять и обходить стороной очевидное: покои Принцессы Луны несли на себе признаки безумной пони.

Кругом раскиданы в беспорядке книги. Фолианты лежат раскрытыми, мерцая бледными страницами под светом свечей. Развернутые свитки и слои пергамента собирают пыль по углам. Что обеспокоило меня больше всего, так это то, что в половине книг записи были крайне редки. На самом деле, многие книги, наиболее древние и античные из них, были абсолютно пусты. И это притом не казалось каким-то безумным совпадением. Книги все были уникальны, и обложки их были выполнены в разных стилях. Я видел мастерские знаки книгоделов со всех уголков Эквестрии, от таких дальних земель, как Тимбакту, до Долины Снов, отличающейся тягой к стилизации. Единственная причина, по которой столь непохожие, со столь по-разному сшитыми обложками книги оказались под одной крышей, может быть только в том, что их целенаправленно собрали здесь. Задумавшись об этом, я внимательно просмотрел стопки записей, скопившиеся на рабочем столе Луны. Я обнаружил приказы, предписывающие членам стражи Кресцент Шайна доставлять эти книги из самых удаленных библиотек Эквестрии. И более того, важнейшими из этих книг были те, что по большей части пустовали.

Меня напугало, что я ранее не замечал все эти детали. Я был столь поглощен восторгом от записи этих элегий, что не уделил и секунды на то, чтобы сделать шаг назад и посмотреть на композицию с более объективной точки зрения. Был ли это чистый гений, что воодушевил Луну написать эту симфонию? Или, быть может, что-то другое помогало ей преобразовать нечто, бывшее прежде исключительно нематериальным, в вещественное?

У меня нет достаточно времени, чтобы задумываться об этом. Принцесса Луна вернулась после поднятия ночного светила. Она не выглядит даже в малейшей мере утомленной или готовой остановить работу. Она поманила меня к себе и мы немедленно принялись работать над шестой элегией. Я видел огонь в ее глазах, и впервые я почувствовал, что, кажется, я наблюдаю на ее лице эмоцию. И что любопытно, она во многом выглядела как гнев.

Напишу об этом больше, когда будет время обдумать.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Пятнадцатое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Прошло уже три дня с тех пор, как мы с Принцессой закончили писать шестую элегию. В отличие от «Сонаты Тьмы» и «Звездного Вальса», она не дала композиции названия. Тем не менее, эта мелодия мне показалась самой важной из всех предыдущих. В тот же самый день, в который она была написана, я услышал ее в коридорах. Ее напевали под нос стражи. Поначалу меня это разъярило. Мне казалось, будто они нас подслушивали. Очевидно, впрочем, дело было не в этом, ибо я обнаружил несколько перепечатанных листов, несущих на себе ту же самую элегию, что я воплотил пером и чернилами днем ранее.

Теперь я слышу ее когда ложусь спать и когда просыпаюсь. Шестая элегия безымянна, но не бесформенна. Она заняла свое место в сердце каждого члена Ночной Стражи, вплоть до того, что стала фоновой музыкой всего этого крыла Дворца. Лично я весьма устал от ее звучания, но я не осмеливался сказать это вслух. Душа моя полнится великой мерой беспокойства, как будто бы пение чего-либо иного отныне является преступлением. Я не знаю, желала ли Луна распространять преднамеренно этот напев, но он уже стал заразительным гимном. Гимном чему? У меня нет ни малейшего понятия. Я только лишь могу блуждать по коридорам, полнящимся, равно как и мои уши, эхом маршевых ритмов, в ожидании призыва от Принцессы Луны в ее покои.

Нечто в этом кажется неправильным. Мои услуги не были востребованы уже несколько дней. Почему же Ее Величество не отправит меня домой на этот период? Я хочу вдохнуть запах жасмина. Я хочу услышать твой голос. Моим ушам требуется песня, которая не принадлежит теням. Меня поглощает ужасное чувство холода. Может, мне стоит зажечь больше свечей.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Восемнадцатое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Сегодня я был поражен больше, чем когда-либо прежде в жизни. Я наконец-то призван в покои Принцессы Луны, и когда я прибыл туда, я оказался там не один. В ее присутствии находилось четыре других пони, но это были не простые пони, Пенумбра.

Двоих из них я узнал мгновенно: Профессор Флэт из университета Голубой Долины и Мэрис Равел. Другие мне были представлены и я оказался удивлен открытем, что стою в одной комнате с Мэрцартом и Доктором Хуфстоуном из Стратополиса. Передо мной сидели четыре живых легенды Эквестрийской музыки и пили чай с Принцессой Луной, как будто это был самый обыденный пятничный вечер. Тот факт, что они были здесь, не пугал настолько, как то, что они просто не могли отсутствовать где-то в других местах, ибо, как я четко знал, каждый из четырех этих пони жил далеко от других и от Дворца, если уж о том говорить.

Я был поражен такой магии. Я спросил Принцессу Луну, куда они ушли. Как всегда лаконично, она объяснила мне, что сыграла «Песнь Созыва». Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что она имеет в виду. Потом меня озарило, что она, должно быть, исполнила на Вестнике Ночи древнюю мелодию. Я читал старые легенды о том, что этой песней пользовались Принцессы во время войны между пони и грифонами для того, чтобы призывать души генералов со всех уголков Эквестрии в стратегический зал. Это было одно из мощнейших заклинаний в репертуаре аликорнов. Тот факт, что Луна использовала его для призыва четырех музыкантов, показался мне странным, и тогда я понял, что она, должно быть, сделала это для того, чтобы лучше понять ожидающие раскрытия элегии. Что бы Ноктюрн ни приготовил для нас, мы ступали на территории, где требовались объединенные знания лучших музыкантов Эквестрии.

Я более не ощущал себя столь уверенно, как на предыдущей нашей совместной сессии. Я чувствовал, что должен спросить: действительно ли я нужен ей? Но ее стремительные действия и сливающиеся воедино движения в галопе по комнатам подсказали мне, что она не в настроении для сложных разговоров. Перед нами лежала миссия космической важности, и Луна не собиралась бросать все на полпути.

Дорогая Пенни, частью чего я стал? Я только что вернулся в свои покои, только лишь чтобы передохнуть. Она заставляет меня записывать мелодию, названную «Плачем Ночи», и я уже чувствую, как будто что-то цепляется за меня когтями, тянущимися из теней. У меня сейчас осталось меньше десяти минут, прежде чем я должен буду вернуться в ее кабинет и продолжить транскрипцию симфонии, но часть меня терзают невероятные сомнения и тревоги. Я боюсь, что уже не вернусь оттуда прежним. Я не могу этого объяснить достаточно сжато, но мне кажется, будто мои уши перестали быть моими собственными уже несколько дней назад. Комната столь холодна, что я с трудом могу сосредоточиться на магии, чтобы поднять перо.

Она требует моего присутствия. Мне надо идти. Мне надо исполнить свой долг перед Ее Величеством. Помогите мне Небеса, но я должен.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Двадцать пятое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Сколько прошло уже времени? Мне пришлось спросить у стражника у моих дверей, какой сейчас день. Сравнив его ответ с тем, что написано у меня в дневнике, я могу судить, что прошла уже целая неделя. Все как в тумане. Мне голодно и холодно. В покоях есть удобства. Я могу ими пользоваться. Я вполне уверен, что пользовался ими. И все же, место кажется мне жалким. Я жалок. Когда я в последний раз видел Ее Величество?

Память моя зыбка в самом лучшем случае. Я знаю, что мы закончили написание «Плача Ночи». Я играл его. Хотел бы я, чтобы я его не играл. Казалось, будто я тону где-то, но я не двинул ни единой мышцей. Я сидел на месте, парализованный, в ее комнате, ожидая, когда она исполнит ту же мелодию на Вестнике Ночи.

Она не коснулась древнего инструмента. Впервые за несколько дней, часть меня возрадовалась. Но когда я заглянул в глаза Луны, я не увидел аликорна, боящегося броситься галопом через последнюю хрупкую пленку магической святыни. На самом деле, я вообще не увидел ту Принцессу, которую я знаю. Казалось, будто она обратилась пустотой, живой дверью, созданной для чего-то гигантского и безжизненного, полного черной пыли. Я смотрел на нее и, казалось, будто я ступал по воде, двигаясь к горизонту событий кошмара, выбивающего землю из под ног.

Она говорила о всяком. У меня не было сил слушать ее к тому моменту. Я хотел спать. Кто-то принес меня в мои комнаты две ночи назад. Это была она? Должно быть, она. Слова Принцессы приходят теперь ко мне. Она говорит о безголосых душах, о телах в глубинах всех наших забытых прошлых лет. Она говорит об утерянной вечности, о чьем-то возлюбленном. Да. Я узнаю это слово. Возлюбленный. Она говорит о возлюбленном. Она говорит о возлюбленном. Она говорит о возлюбленном. Она говорит…

Что нашло на меня? Я был загипнотизирован? Как называется последняя мелодия, что мы записали? Что-то про сумрак. Да, реквием. «Реквием по Сумраку». Я слышал мелодию в своей голове, кружащую вокруг меня, подобно хищнику. Почему я продолжаю думать о морях, океанах и глубинах, безднах, откуда невозможно спастись? Она говорит о своем возлюбленном. Она оставляет его в мире меж миров, среди утерянных течений времени, пространства и песен. Его любовь есть его гнев, что есть также его месть. Когда он уничтожает миры, он просто пытается прорваться, вернуться к ней.

Дражайшая Пенни, хотел бы знать, как объяснить тебе, что все это значит. Но как только я прикладываю перо к бумаге, рождаются такие вещи. Вещи, которые я не могу объяснить. Вещи, которые могут быть лишь только эхом хрупких останков ее, ее мира, циклона льда, жадно кружащего под копытами всех нас. Они поют ее рефрен и становятся ничем, и коснувшись забытых, ее дыхание дарует свободу меж Небесных Твердей. Древняя песнь несет рождение нерождаемым, ее верным слугам в вечности и безвременье. Они более не служат ее возлюбленному, ибо царство вечного умирания стало ее; долг, приравненный нерождению всего; ненаписанная симфония, что держит вместе Небесные Тверди и разделяет их одновременно.

Мне надо остановиться. Мне надо прекратить писать. Но все, что я могу — это только лежать здесь. Снаружи маршируют пони. Куда — я более не могу сказать. Нечто ужасное готовится развернуться, а я только лишь хочу вновь увидеться с тобой. Я просто хочу держать тебя в объятьях. Я просто хочу прекратить слышать музыку в своей голове.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Двадцать восьмое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Кажется, я могу теперь писать; теперь, когда вижу, как ты лежишь рядом со мной. Когда я попал домой? Вчера? Все медленно возвращается ко мне. Кресцент Шайн подкинул меня до квартиры, весьма буквально. Я проснулся от твоего громкого голоса. Ты злилась на Кресцента. Я не понимал, почему, пока не почувствовал, как горит мое лицо. Он не нашел времени, чтобы обратить внимание на то, как плащ мой расстегнулся под лучами яркого вечернего солнца. Мне кажется, ему все равно. Воздух отозвался эхом его ворчливого безразличия, и вот он ушел.

Но ты… Твои нежные копыта оттащили меня с балкона и завели в дом. Ты ухаживала за мной. Я почувствовал холодный поцелуй мокрого полотенца на обожженном лбу. Как только я понял, что это ты, я сжал твои передние ноги и притянул тебя к себе. Сладкий жасмин. Я не знаю, как долго я держал тебя, или как долго ты держала меня. Все, что я знаю — это то, что я был счастлив, а ты была напугана. Я не хотел, чтобы ты боялась, Пенни. Я никогда не хотел тебя пугать. Но я не знал, что еще мне сказать в тот момент. Что я мог вообще сказать?

Существует девятая элегия. Я вспомнил слова Принцессы Луны. Где-то между бормотаниями про чьего-то возлюбленного она бросила слово «Запустение». Было ли это «Песнь Запустения?» «Элегия Запустения?» Я уже не помню. Все, что я знаю — это то, что к ней мы присоединили ноты, которые она взяла у четырех душ, телепортированных десять дней ранее в ее покои. Более того, исполнить девятую элегию мы смогли только дуэтом. Играла ли она на Вестнике Ночи?

Нет. Нет, я по-прежнему здесь. Что это вообще значит? Куда еще я мог бы уйти? Даже в своей собственной квартире я чувствую холод. Ты развела два часа назад огонь, прежде чем заснула. Я хотел бы, чтобы у меня было для тебя объяснение, нечто, чем я мог бы объяснить тебе, что огонь ничем мне не поможет. Я ухожу куда-то, и я совершенно не представляю куда.

Дражайшая Пенни, все эти дни ты была рядом со мной. Я едва ли сказал хоть слово, и все равно ты держалась за меня, как вторая кожа. Как ты умудряешься не злиться на меня? Я даже не возьмусь искать ответа на этот вопрос. У меня нет ни единого объяснения, почему меня не было так долго. Я мог бы придумать оправдание, но оно не объяснило бы ничего.

Я хочу, чтобы ты знала, что я счастлив быть твоим мужем, и мне очень жаль, Пенни. Мне жаль, что нечто великое и темное поглотило мое время, энергию и разум. Ты и так пожертвовала слишком многим. Я очень не хочу, чтобы ты жертвовала чем-то еще. Эти дни должны были быть днями, сулящими возможность, несущими радость. Но я не знаю, что уготовано мне. Я не знаю, что случится, когда мы с Луной напишем десятую элегию. Ноктюрн больше всего сущего в мире, и я боюсь, что он поглотит меня, как кит глотает креветку.

Пожалуйста, прости неуклюжесть этой записи, Пенни. Ты, наверное, можешь подумать, что эта грязь — это следы слез. Вполне возможно, что ты права.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Тридцатое мая, год 6233, Гармонической Эры,

Я снова тебя напугал. Я случайно. Я просто хотел увидеть тебя. Все было так холодно, так запутанно, так оглушительно от музыки в моих ушах. Я вышел наружу, на балкон, и вошел в теплицу, потому что хотел увидеть солнечный свет в твоих глазах. Но солнечный свет был везде. И только когда я закричал, я понял, что я сделал. Я будто превратился в беспомощного младенца, глухого к боли и здравому смыслу.

Ты стремительно утащила меня назад в квартиру, прежде чем дневной свет успел нанести мне какой-либо непоправимый урон. Я очень не люблю оказываться причиной твоей злости, даже если твой гнев — не более чем маска твоей растерянности. Я тоже растерян, Пенни. Но как и у Луны, у меня нет маски. У меня есть только лишь тьма, и она обволакивает собой все, на что упадет мой взгляд. Почему должна существовать эта дихотомия солнечного и лунного света? Мир так несовершенен... Если бы мы могли искупать Эквестрию в густой тени, тогда бы все стало прекрасно. Все стало бы просто. Ты раньше уже жила во тьме. Ты — свидетельство того, что пони могут так существовать. С тобой все будет совершенно нормально. Я буду всегда с тобой. В тенях мы заведем себе семью теней, во славу Принцессы Луны, укрытые от ее песни и ее возлюбленного…

Я с трудом могу писать. Я по-прежнему слышу твои крики. Ты любишь меня, но ты ненавидишь те изменения, что со мной произошли. Ты ненавидишь тот факт, что я не могу тебе ничего рассказать. Я тоже его ненавижу. Каждый раз, когда я пытаюсь открыть рот, начинают литься слезы. Есть ужасы, о которых ты знать не должна. Я не хочу, чтобы солнечный свет умер в твоих глазах. Каким бы идеальным ни был мир в вечных тенях, я не могу позволить тебе в них раствориться. Предстоял ли передо мной этот конфликт всю мою жизнь? Кажется, будто я обнаружил ритм, под который я шагал с самого начала времен. Не знаю, хотел ли я, чтобы и ты танцевала под этот барабан из костей и кожи. Нечто драгоценное будет утеряно. Нечто драгоценное уже утеряно.

Я гляжу в твое лицо, когда ты думаешь, что я не смотрю, и вижу в нем некую грусть. Есть нечто в тебе, что жаждет рассказать мне секрет, одновременно ужасный и прекрасный. Но ты не можешь говорить; не больше чем я. Ты боишься, что мои уши не принадлежат тому мужу, за которого ты вышла, и это так. Мы становимся тенями тех, кем мы когда-то были. Симфония Луны лишила меня цвета, но что же ты? Ты тепла и румяна как никогда. Почему же я не могу коснуться тебя и почувствовать тебя, как когда-то? Любовь по-прежнему здесь, но жизнь испаряется, как влага на подоконнике.

Солнце заходит. Луна не вызывала меня. Мне надо прогуляться. Ты поймешь. По крайней мере, я надеюсь, что ты поймешь. Мне нужно пойти хоть куда-то. Ты любишь меня. Ты обожаешь меня. Она тоже обожала своего возлюбленного, но даже ее возлюбленному пришлось уйти. Реквием по Сумраку. Запустение и мертвые ноты. Озеро льда, что топит в себе, подобно неумолчному хору баньши.

Мне нужно куда-нибудь уйти, дорогая Пенумбра, или иначе я умру.

— Доктор Алебастр Кометхуф

Тридцать первое мая, год 6233 Гармонической Эры,

У меня множество синяков, и каждый из них жжется. Ты не поверила мне, когда я рассказал, как их получил. Ты подумала, что я все это сочинил. Прямо сейчас, я не могу описать события сколь-нибудь лучше. Я не могу позволить себе такую роскошь в это время невзгод и волнений. Тем не менее, я должен записать правду. Может, ты поймешь, когда пройдет время, когда ты призовешь достаточно сил, чтобы прочитать записи, написанные мной.

Сегодняшним поздним утром я встретился с Кресцент Шайном. Он не хотел меня видеть. Он был слишком занят. Каждый член Ночной Стражи был занят, и именно по этой причине я и хотел его видеть.

Когда я был в дворцовом крыле Луны, я, готов поклясться, слышал марш. У меня не было сил ни тела, ни духа, равно как и не было времени, что бы узнать причину этого шума, но я узнал ее сегодня. И мне не понравилось то, что я обнаружил. С тем множеством сарозийцев, что стеклись сюда, в Кантерлот, что-то случилось. Более трех четвертей их присоединилось к Ночной Страже. Этот стремительный набор новобранцев произошел меньше чем за неделю. И это не просто беспрецедентно; это попросту пугающе.

Еще более поражен я был опознав мелодию, под которую они маршировали. То была шестая элегия, та самая, которую мы с Принцессой Луной лично записали всего несколько дней тому назад. Напев был обращен в запись, которая передавалась по всем дворам Лунного крыла Дворца. Каждый пони-стражник маршировал под нее, выровняв кожистые крылья в идеальной слаженности в строю. Я восхищаюсь талантом Кресцент Шайна в командовании и управлении на его посту Капитана Стражи, но даже он не располагает властью, способной господствовать над таким количеством пони. Ни один смертный не способен так быстро научить этих молодых рекрутов шагать единым, нерушимым звеном.

Я знаю, что здесь происходит. Шестая элегия захватывает разумы этих пони. Нечто, вытащенное из глубин тьмы управляет ими, придает им сил и на мне лежит вина за то, что я помог Луне вынести это на поверхность нашего мира. Эти сарозийцы слышат непрестанный ритм, и он нашептывает их сердцам невидимые секреты. Но слышат ли они рефрен? Слышат ли они ее неумирающий голос? Пробрался ли холод в их легкие, как он пробрался в мои?

Я пытался сказать Кресцент Шайну, что то, что здесь происходит, — это неправильно. Но он отказался слышать мои слова. Чего-то не хватает в нем, он пуст внутри, как та оболочка, в которую обратилась сама Луна. Всю свою жизнь я хорошо ладил с двоюродным братом. А теперь, я будто смотрю в отражения на полированном мраморе гробницы. Я пытался воззвать к его разуму. Я пытался заставить его увидеть то, что здесь происходит, но как мне это сделать? Я почти ничего и не знаю.

Там, где я легко теряюсь, он легко раздражается, и после моей последней бешеной попытки захватить его внимание он захватил копытами меня и бросил на землю. Я был слишком шокирован, чтобы разглядеть два его копыта, лягающие меня, пока пара лейтенантов не подбежала к нам и не оттащила его от моего избитого тела. Он звал меня «предателем» и «трусом» и угрожал сделать с тобой ужасные вещи, Пенумбра, и поэтому я не сказал тебе так уж много деталей, когда ты смотрела на мое избитое тело широкими от ужаса глазами.

Ты ошибочно приняла мое молчание за что-то другое, и ты отвернулась, охладев ко мне, став холоднее, чем элегия Запустения. Я не могу тебя винить за твой гнев. Я никогда не смогу винить тебя. Я только лишь хочу, чтоб эти элегии наконец-то были закончены. Каким-то образом, я чувствую… я знаю… что все будет хорошо, когда Ноктюрн будет закончен. Холод, музыка и безумие прекратятся. Я тогда смогу объяснить тебе все. И если не смогу, останется ли что-то, о чем можно написать?

Этот дневник... я чувствую, что он несет в себе куда большее значение, чем я изначально задумывал. Я должен тщательно охранять его, ибо, боюсь, что кто-нибудь наподобие Кресцент Шайна или какого-либо духа, захватившего его тело, может сделать что-то ужасное с ним, а затем и с нами, дорогая Пенни.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Первое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Я так сильно тебя люблю, Пенумбра… Я люблю тебя больше самой жизни.

Я пишу это, как торжественное заверение, потому что боюсь, что произнесение этих слов вслух более не властвует над твоим самообладанием. Сегодня ты вползла ко мне в постель и нежно прижала меня к себе. Ты рыдала больше часа. Я пытался высушить твои слезы, но ты отбивала мои копыта от своего лица. Ты сказала мне, что просто хочешь, чтобы я держал тебя. Если бы только каждый миг моей жизни был столь прост, столь прекрасен... Я искренне подчинился твоей просьбе и ты терлась об меня носом, шепча и стеная извинения за то, что злилась на меня последние несколько дней. Ты сказала, что просто запуталась. И я уже знал это и так. Но больше всего прочего, я знал, что люблю тебя все равно и не перестану любить никогда. Ты ждала меня все эти годы, и я буду ждать тебя вечность.

Ты сказала, что понимаешь, что я не мог ничего объяснить. Ты просто испугалась того, что впервые за обе наши жизни, ученый, за которого ты вышла замуж, не смог выразить что-то внятными словами. Я пытался утешить тебя, говоря, что некоторые песни требуют музыки, что несет в себе куда больше смысла, чем одни лишь их тексты. Я не думаю, что это сколь-либо облегчило твои страдания, а потому я поцеловал тебя и прижал крепче. Сладкий жасмин...

И как раз тогда ты наконец-то сказала, что привело тебя к такому состоянию. Нам только что доставили письмо от Ночной Стражи. Кресцент Шайн был или слишком занят или слишком зол для того, чтобы прийти сюда лично. Как бы то ни было, я должен предстать перед Принцессой Луной так скоро, как только возможно. Наше время вместе, каким бы оно ни было драгоценным, вновь оказалось урезано.

Ты не хотела, чтобы я уходил. И я тоже не желал уходить. Но мы оба знали, что Ночная Стража сделает с нами, если я не подчинюсь воле Ее Величества. Ты была напугана. Я пытался не показывать страха. Я поцеловал тебя и затем спросил, что ты хотела мне поведать. Я знал, что что-то беспокоит тебя, что-то, чего у тебя не хватало духу касаться. И тогда страх на твоем лице стал еще сильнее. Румянец твоих щек засиял ярче. Я знал, ты пытаешься удержать какой-то секрет от меня, но достаточно моих чувств пробудилось из холодного сна, чтобы я смог вспомнить даже малейшие из особенностей твоей души.

Ты отбросила мой вопрос прочь с улыбкой. Ты коснулась меня носом и сказала, что я узнаю правду, когда вернусь. Никогда прежде я не чувствовал такого стимула встретить лицом к лицу темнейшую ночь в своей жизни. Чего бы за собой ни повлекло написание последней элегии, я более не боюсь. У меня есть ты, и я вернусь к тебе. Всему этому безумию и растерянности придет конец. Я обещаю тебе это, моя дражайшая Пенни. Я люблю тебя и я обещаю тебе: все будет вновь безмятежно.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Третье июня, год 6233 Гармонической Эры,

Перед Дворцом маршируют и тренируются пони. В лунном же крыле... никто бы в это не поверил. Здесь тихо, как в могиле. Все стражи ушли. Они и все слуги были высланы прочь из этих коридоров и залов. Совершенно буквально, мы с Принцессой остались наедине, окруженные только лишь музыкальными инструментами. Каждый выдох, каждое касание струны и каждый шепоток между нами звучит громче, чем голос, что положил начало Творению. И все это время Вестник Ночи покоится в самой гуще нашего сочинения, как судья из прошлого, готовый засвидетельствовать первую за тысячелетия заново написанную песнь.

Принцесса Луна где-то в другом мире. Кажется, будто я работаю в одиночку, ибо она — лишь пустой силуэт аликорна, что только присутствует, блуждая вокруг меня. Когда она говорит, мне кажется, будто голос, что я слышу, идет с той стороны великой обсидиановой стены. Она говорит что-то, и этот звук ужасно напоминает имя для напева, одного единственного напева, последнего напева.

«Пришествие Рассвета» — так она назвала его. И имя это принесло мне восторг. Слезы подступают к глазам, а ведь я еще даже не записал ни единой ноты. Я чувствую, будто величайшая тьма грядет, но внезапно дрожь более не сотрясает меня. Я думаю о запретном сиянии утра. Я думаю о солнечном свете в твоих глазах. Я возвращаюсь домой, к тебе, дорогая Пенумбра. Осталась всего одна элегия, и я возвращаюсь домой, к тебе.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

Четвертое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Я думал, что мы уже закончили, но вид Луны говорит об обратном. Она сидит посреди своей комнаты, как статуя, как призрачная горгулья вырезанная из чернейшего камня. Я говорю ей, что наше дело завершено. Я говорю ей, что мы написали последнюю элегию. Мы покончили с ее проектом. «Ноктюрн Небесных Твердей» завершен.

Она даже близко не кажется способной мне верить.

Что еще осталось сделать? Она смотрит мимо меня. Ее глаза прикованы к Вестнику Ночи.

Благие небеса. Она хочет исполнить ее. Она хочет исполнить песнь на вневременном инструменте, на пережитке, окаменелости, оставшейся с момента Сотворения Мира. Но пока я смотрю на нее, она не шевелит ни единым мускулом. Она больна? Неужели ужасная внеземная хворь наконец поглотила моего сюзерена?

Может ли она бояться? Может ли она подозревать, что то, что лежит перед нами, есть горизонт слишком устрашающий, чтобы его пересечь? Тогда почему же мы зашли так далеко? В чем смысл этого ученого предприятия?

Коридоры пусты. Снаружи маршируют пони под неумолчный ритм. Я слышу вдалеке звон цепей, растущий, как прилив моря ржавчины и скорби. Она скучает по своему возлюбленному. Я тоже не хочу, чтобы ты по мне скучала. Если что-то вскоре не произойдет, я застряну здесь, застывший во льдах, как Луна, поставленный в положение, в котором не может быть для смертного ни покоя, ни мира, ни единого шанса увидеть вновь кобылу, которую он любит.

Я пишу это, потому что я сделал нечто отчаянное. Я протянул копыто и коснулся ониксовой поверхности Вестника Ночи. И едва я это сделал, я поглядел на Луну. Ее Величество смотрела прямиком на меня.

И тогда я понял. Она — слушатель. Она всегда была слушателем. Эта симфония была написана для нее. Я знаю, почему она нуждалась все это время во мне и почему четыре музыканта были перемещены сюда и обратно по капризу заклинания «Песни Созыва». Она не доверяла им, но доверяет мне.

У меня более нету сил, чтобы задаваться вопросом о своей роли в происходящем. Я хочу, чтобы это закончилось. Я хочу увидеть тебя. Я хочу, чтобы кончилась музыка. И для того, чтобы это случилось, музыка должна сперва начаться.

Да простишь ты, Пенни, или любой другой пони, кто читает эти строки, этого смертного сарозийца за осквернение священного Вестника Ночи. Но я должен это сделать. Я должен разложить звуковые камни. Я должен играть элегии. Ноктюрн должен быть услышан, ибо это его первая и последняя игра.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

?????

Холодно. Очень, очень холодно. Слышу голоса, глухие и кричащие. Цепи образовали вокруг меня звенящий тоннель. Я куда-то плыл. Луны нигде не видно. Я проснулся в луже на полу коридора во дворце. Тело не чувствовало ничего. Я не мог пошевелиться. Я по-прежнему не могу пошевелиться. Я в своих покоях. Как я попал сюда? Горит огонь — должно быть, я развел его. Он велик и ярок, обжигает кожу. Я с трудом чувствую кожу. В углу что-то черное. Это Вестник Ночи? Почему он по-прежнему со мной? Не могу думать. С трудом могу дышать. Очень холодно.

— Кометхуф

?????

По-прежнему холодно. Болит голова. Я слышу мелодию. Она бесконечна. Я узнаю ее. Это «Прелюдия к Теням». Я исполнял ее, не так ли? Я исполнял много элегий. Прелюдию и Болеро и Марш и…

Последнее, что я помню, как исполнял — это «Плач Ночи». А потом все скрылось в черноте. Луна пропала. Мир пропал. Я пропал.

Но я теперь здесь. Я здесь, наедине с холодом, с умирающим огнем, с музыкой в моих ушах и с Вестником Ночи. Где все пони?

Что-то только что прогремело. Стены шатаются. Это снаружи? Мне надо посмотреть, но я боюсь. Очень холодно. Морозно. Пенни, прости меня. Пенни, произошло что-то ужасное. Мне очень холодно, Пенни. Очень холодно.

— Алебастр

?????

Пони умирают. Я видел их тела. Кровь омыла стены и полы Королевского Дворца. Луну нигде не найти. Я слышал крики, возвещающие ее голос, и они полны ужаса и гнева. Должно быть, идет война. Я не думаю, что смогу выбраться живым из Дворца. Если кто-то прочитает это — загляните в мою седельную сумку. Там лежит Вестник Ночи. Заберите его и защитите от зла.

— Доктор Алебастр Кометхуф

????

Мой двоюродный брат — убийца. Я видел собственными глазами, как он сразил другого стражника. Что делает Кресцент Шайн? Он не одинок. Ночная Стража летит бок о бок с ним. Они поджигают крыши. Они убивают пони. Нет, это еще не все. Они убивают всех не-сарозийцев. Это кровавая баня. Я должен…

????

Так много пожаров… Так ярко… Я замерзаю. Я вижу пар собственного дыхания. Я задыхаюсь в панике. Меня дважды вырвало. Я никогда раньше не бывал на поле боя. Оно пахнет палеными волосами и рвотой. Кантерлот горит. Пони умирают на улицах. Те, кто еще по-прежнему жив, стонут и рыдают громко. Они все проклинают имя, одно единственное имя: имя Луны. Ее Величество совершила чудовищное зверство. Она пошла против эквестрийского народа. Почему? Я был с ней всего несколько часов назад, исполнял Ноктюрн. Что случилось с ней? Почему она уничтожает столицу собственного королевства?

Так холодно… Я пишу это в свете огней геноцида. Опускается ночь, но это меня не успокаивает. Я боюсь показать свое лицо, но я должен. Если я смогу доставить Вестник Ночи Селестии, тогда она, возможно, сможет сделать что-то с этим неожиданным поворотом событий. Но я не знаю, сколько я смогу прожить, едва явлю свое сарозийское лицо. Мои братья и сестры пролили кровь во имя ночи. Их тела будто бы захватили некие силы и безумие Принцессы Луны ведет их за собой.

— Кометхуф

?????

Я встретил членов Королевской Стражи. Они не сарозийцы. Увидев меня, они на мгновенье вскинулись от неожиданности, но, похоже, они не желают мне зла. Я отдал им Вестник Ночи. Мы забились в руины городской библиотеки. Всего несколько недель назад я в спокойствии занимался здесь наукой. А теперь все здесь — уголь и пламя. Позади меня — тела, укрытые простынями. Я слышу Капитана, говорящего о пути эвакуации. Я должен узнать, все ли с тобой хорошо, Пенумбра. Я должен…

Они странно на меня смотрят. Их лица…

Что-то не так.

— Алебастр

?????

Меня зовут Доктор Алебастр Кометхуф. Мне тридцать семь зим. У меня степень в историческом мистицизме и передовой музыкальной теории Вайнпегского Университета. У меня есть жена по имени Пенумбра Кометхуф. Мы оба живем в Полуночном Квартале. Пожалуйста, помогите мне. Помогите ей. Я молю всякого, кто это прочитает.

— Доктор Алебастр Кометхуф

?????

Я продолжаю показывать стражам последнюю страницу. Я знаю, что я записал на ней слова. Я видел их. А они не могут прочитать ни единой строчки. Как будто там нет ни единой буквы. Я пытаюсь объяснить им кто я, а затем их лица вновь возвращаются к тому же пустому выражению.

Что происходит? Почему никто не обращает внимания на то, что я говорю? Это ведь тренированные стражники. Это ведь…

Нас атакуют.

— Алебастр

?????

Бой идет на другом конце города. Здесь я в безопасности. По-прежнему смертельно холодно. Вместе со мной забились в укрытие и другие пони. Каждые десять минут они смотрят на меня пораженно. Я как будто появляюсь из теней раз за разом. Я сказал им свое имя по меньшей мере раз пять. Это все никак не может быть шуткой. Мы на войне. Сейчас не время для больного чувства юмора. Луна наложила заклятие на весь город? Все не-сарозийцы поражены какой-то магически поддерживаемой амнезией? Я пытаюсь показывать пони свой дневник. Никто из них не видит ни единого слова, что я написал, даже те, что я написал большими и жирными буквами. Происходит нечто большее, чем просто гражданская война. При мне Вестник Ночи. В голове у меня застряли элегии. О дорогие небеса, неужели это я виноват в этом? Неужели это я положил начало безумию? Неужели это я…

?????

У меня течет кровь. Мне больно. Но я все равно должен писать.

Несколько пони только что покончили с выпуском накопившейся злости на мне. Достаточно было одного взгляда на мои глаза с вертикальным зрачком и бледную шкуру, чтобы мгновенно прийти к выводу, что я из армии убийц, посланной Принцессой Луной. Они лягали меня по мощеной камнем улице. Они изорвали мой плащ лунного шелка в клочья. Они обзывали меня всяким ужасным словом, которым меня когда-либо дразнили с моего рождения, только теперь — с ядовитой ненавистью в голосе. Они клялись убить меня, вместе с «Найтмэр Мун». Так теперь ее зовут? Я поглядел на пламя и дым, что клубились над Кантерлотом, и, почему-то, мне в это оказалось нетрудно поверить.

Они перестали меня избивать, но не потому, что внемли моим просьбам. Они глядели на меня в том же ступоре, что оглушил стражников. Я почувствовал мороз от невидимого инея, покрывающего мои члены. Я пытался встать, но тогда они вновь заметили меня. Их гнев разгорелся вновь, как если бы они увидели меня впервые. Избиение повторилось столь же жестоко. А потом, когда я уже ослеп от кровотечений, они вновь впали в свой приступ амнезии.

И тогда я убежал прочь. Я захватил с собой Вестника Ночи. В копытах этих громил он не будет в большей безопасности, чем у Кресцент Шайна. Хромая, я пробирался по разрушенным, разоренным войной кварталам Кантерлота. Этот прекрасный город разлагался изнутри. И все это происходило чересчур быстро.

Боясь за свою жизнь, я забился в полуразрушенный лазарет. Я воспользовался оставшимися там инструментами, чтобы себя подлечить. И все равно, я не смог остановить боль, бьющуюся в моих конечностях. И гораздо больнее мне об этом писать, но я должен возложить эти ужасные воспоминания на бумагу. Происходит что-то ужасное, и я боюсь, что причиной этому могу быть я. Я исполнил Ноктюрн. Я видел предупреждающие знаки, и все равно, в слепом благоговении и поклонении перед Богиней Теней, я взял в собственные копыта Вестник Ночи и исполнил новую, и при этом опасную симфонию. Мне не стоило этого делать. Мне нужно было думать головой, а не сердцем. Мне нужно…

О, дражайшая Пенни. Где же ты в этом безумии? Где ты в этом темном кровопролитии, начатом Найтмэр Мун? Я должен найти тебя. Здесь очень холодно, и город по-прежнему рушится вокруг меня. Но я должен найти тебя, моя любовь. Я должен убедиться, что ты в безопасности.

— Доктор Алебастр Кометхуф

Шестое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Я знаю, какой сейчас день, только лишь благодаря неразборчивому ответу проходящего мимо коронера. Прошло два дня с тех пор, как я сыграл Ноктюрн, и теперь половина Кантерлота лежит в руинах. Они прочесывают улицы, собирая тела в деревянные телеги. По восточную сторону главных ворот города вырыта гигантская братская могила. До меня доносится из тех мест вонь чудовищных костров. Они, должно быть, предотвращают чуму и заражение любой ценой. Это, без сомнений, самое ужасное бедствие со времен Дискордианской Эры.

Я должен отыскать тебя. Я нашел сверток одеял в разрушенном лазарете. Это не лунный шелк и я уже чувствую, как горят волоски моей шкуры под полуденным солнцем, но это едва ли имеет значение. Я должен найти тебя, Пенумбра. Я должен до тебя добраться.

Атакующие силы целиком сарозийцы. Логично предположить, что Полуночный Квартал — единственное место, которое они еще не разгромили. Я молюсь о том, чтобы ты оставалась там. Я молюсь о твоей безопасности в нашей квартире, о том, что ты заперлась в самой середине дома. Ты всегда была находчивой в Вайнпеге. Сейчас у меня нет никакого выбора, кроме как верить в твердость твоей воли.

Вдалеке звучат взрывы. Силы Луны были вытеснены из города уже часы тому назад. Боюсь, они могут попытаться устроить в качестве контратаки осаду. Мне больно двигаться, но я должен добраться до тебя.

— Алебастр

Шестое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Благие небеса. В Полуночном Квартале пожары. Жители Кантерлота организовали ополчение и теперь они вымещают свою злость на районе сарозийцев. Все куда хуже, чем я думал. Я должен пробраться туда. Я должен найти дорогу. Береги себя, моя любовь. Я иду к тебе.

— Алебастр

Шестое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Я Алебастр. Твой Алебастр. Твой муж. Мы поженились под сводами беседки во дворе Вайнпегского Университета. В твои волосы была вплетена лаванда, твой самый любимый цветок. И ты пахла жасмином, моим любимым ароматом. Пожалуйста, моя любовь, скажи мне, что ты прочитала эти слова. Пожалуйста, скажи, что ты меня помнишь.

— Алебастр

Шестое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Я знаю тебя.

Я знаю тебя и люблю тебя.

Посмотри в эти глаза.

Коснись этих ушей.

Ты всегда любила играть с моими ушами.

Дражайшая Пенумбра, пред тобою я.

Твой муж.

Прочти эти слова.

Скажи мне, что узнаешь меня.

Пожалуйста.

— Алебастр

Седьмое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Я в нашей квартире, всего в одной комнате от тебя. Но ты об этом не знаешь. Ты этого не ожидаешь. Ты прошаркаешь из спальни, чтобы взглянуть на резню за окнами. Ты увидишь меня. Ты ахнешь пораженно. Ты будешь плакать и умолять меня не кусать тебя моими сарозийскими клыками и не пить твою кровь. Ты скажешь мне возвращаться к Кобыле на Луне, присоединиться к армии смерти и разрушения. И когда твоя истерика достигнет точки кипения, ты покачнешься и рухнешь без чувств, будто бы сраженная величайшим приступом головокружения. Я исчезну ради твоего душевного здоровья и ты убредешь в свою комнату, одинока и растеряна. И затем ты вновь выйдешь через несколько мгновений. Ты увидишь меня и весь этот кошмар повторится вновь.

Я знаю тебя. Ты — та пони, в которую я влюбился; та пони, что влюбилась в меня. Ты здесь. Я чую запах сладкого жасмина. Я вижу твою золотистую шкурку. И все же тебя здесь нет.

Ты не здесь. Дражайшая Пенни, куда напев утащил тебя? Ибо теперь я знаю, что это напев. Я знаю, что всему этому виною напев. Ноктюрн отделил нас друг от друга так же сильно, как отделен от запада восток. Я не осмеливаюсь обнять свою жену, ибо ты подумаешь, что я — мародер-сарозиец, пришедший осквернить тебя.

Здесь ужасно холодно, холоднее, чем на заваленных обломками улицах; холоднее, чем в коридорах Дворца, где начался этот холокост. Я сижу здесь, сгорбившись у стены, и под боком моим лежит Вестник Ночи. Я смотрю на мир по ту сторону ограды балкона. Твоя драгоценная теплица разбита, во многом напоминая наши собственные жизни. С крыш Полуночного Квартала и прочих районов вдали бесконечно поднимаются в небо дымы. Эквестрия расколота. Две сестры-аликорна пошли войной друг на друга. Во что мы превратились? Во что превратилось наше будущее?

Я напишу еще, но я слышу твои шаги. Дух, окрашенный в цвета мой жены, выходит, чтобы вновь кричать на меня в ужасе. Быть может, все изменится, если ты на этот раз увидишь, как плачу я. Но я знаю, это мне не поможет.

— Алебастр

Девятое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Силы Луны были оттеснены прочь Королевской Стражей Селестии. По улицам ходят слухи, что армия Найтмэр Мун, или Лунной Империи, захватила северные территории Эквестрии. Это значит, Кобыла на Луне держит в своей хватке Вайнпег. У меня более нет дома, куда я мог бы вернуться.

Но не то чтобы я вообще мог. Я пытался выйти за ворота Кантерлота. И я обнаружил, что не в состоянии уйти дальше Двадцатой улицы. Едва я достиг дальних окраин столицы, я почувствовал, как мое тело накрывает сокрушительный холод, будто бы сама кровь замерзает во мне. Я пытался пройти к противоположной окраине города. И едва я дошел до западных скал, я ощутил ту же самую невидимую стену льда, падающую на меня.

Я чувствую в этом закономерность. Судя по всему, я прошел меньше, чем две мили в каждом из направлений, прежде чем чувство холода, ощущаемое мной непрерывно, усилилось до невыносимой степени. Но что же в центре? После многих исследований и экспериментов, проведенных мной на лежащих в руинах улицах Кантерлота, я пришел к выводу, что Королевский Дворец является сердцем моей новообретенной тюрьмы. И если точнее, центром является бывшее место обитания Принцессы Луны. В этом есть смысл. В конце концов, именно там я исполнил Ноктюрн на Вестнике Ночи. В этом должна быть какая-то связь.

Я не знаю, что мне делать, Пенни. Я потратил последние двенадцать часов, блуждая бесцельно по квартире, подобно привидению. Я более не пытаюсь отвлекать тебя, из страха, что мое постоянное пугающее присутствие не принесет тебе ничего, кроме сердечного приступа. По меньшей мере десять раз мы с тобой «встретились» и каждый раз прошел так, будто мы никогда прежде не виделись. Я знаю, что это ни в коей мере не может быть игрой. В твоих глазах более не осталось солнца. Ни единая частичка твоей души более не узнает меня. Я не более, чем тень для тебя, тень, что любит тебя не меньше, чем любил тот, кто отбросил ее в тот день, когда мы сказали друг другу наши клятвы. По крайней мере я помню их, и только это имеет значение. Ибо это значит, я должен найти способ обратить то, что было сделано. Луна и я принесли великую тьму в этот мир. Безусловно, с помощью Вестника Ночи я более чем в состоянии буду восстановить утерянное. Быть может, я даже смогу спасти Принцессу от этой «Найтмэр Мун», что захватила ее дух.

Да. Да, теперь ко мне приходит понимание. Возможное решение проблемы. Если все пони в этом городе, включая мою жену, забывают меня, тогда это значит, что я говорил не с теми пони. Я должен встретиться с бессмертным аликорном. Я должен поговорить напрямую с Принцессой Селестией. Она живет с самого рассвета времен, когда голос Вселенского Матриарха был достаточно силен, чтобы перекраивать реальность. Кусочек той самой магии находится в моем владении. Я владею Вестником Ночи. Если я передам его прямиком Селестии, она, быть может, сможет обратить вспять этот ужас. Она покончит с кошмаром и мы с тобой вновь воссоединимся, моя возлюбленная Пенни.

Ходят слухи, что она вернулась в замок, чтобы оценить ущерб и продумать контратаку на вновь созданную Лунную Империю. У меня нет времени на раздумья. Пожалуйста, подожди меня еще немного, Пенумбра. Я вернусь к тебе, и вместе мы встретим новый рассвет, освеженные и возрожденные навстречу надежде.

— Алебастр

Десятое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Я перед воротами Дворца. Здесь не так холодно. Я чувствую, что я собран. Сейчас или никогда. Это проклятое состояние, в котором я нахожусь: оно должно предоставить мне мистическую способность к скрытности. Если я буду ступать осторожно, я смогу воспользоваться приступами амнезии каждой из групп стражников на пути. Проникновение в военную комнату Селестии будет подобно перепрыгиванию пруда по случайно расставленным в воде камням. Единственное, к чему я должен относиться с осторожностью, так это к моей хлипкой храбрости. Мне никогда не нравился какой-либо конфликт и мое путешествие, безусловно, будет состоять из многих стычек или рисков на них нарваться, со множеством стражников, не радых видеть сарозийца во плоти, крылатого ли или нет. И если мне не суждено во всем этом преуспеть, при мне есть Вестник Ночи, которым я смогу завоевать их интерес, ну или же просто отвлечь. Селестия, дай мне силу. Я собираюсь принести тебе ключ к спасению Эквестрии. Я только лишь надеюсь, что еще не слишком поздно.

— Доктор Алебастр Кометхуф

Двенадцатое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Я по-прежнему прихожу в себя после ужасного шока, который вызвал взрыв. Мои уши непрерывно звенят. Мне повезло, что я не оглох.

К сожалению, мне так и не довелось встретиться с Принцессой Селестией. Как только я прибыл в ее Дворец, гигантский взрыв поглотил военное крыло. По-видимому, Принцесса Луна ожидала свое превращение в Найтмэр Мун и ту меру, на которую пойдет ее сестра, чтобы ей противостоять. Уже сейчас кантерлотская стража описывает бомбу как устройство сарозийского происхождения. Лунная Империя пала ниже некуда. Мало было Найтмэр Мун проливать кровь невинных на улицах Кантерлота. Теперь она дошла до открытой попытки покушения на убийство собственной сестры.

Да, я подчеркну «попытки», ибо какой бы грязной ни была тактика Луны, она в конечном счете провалилась. Принцесса Селестия жива. На ней нет ни царапины. Хотел бы я сказать то же самое о ее военном кабинете. Несколько ключевых генералов Комитета Обороны Кантерлота мертвы. Этот момент в истории Эквестрии становится все мрачнее и мрачнее.

После этого я вернулся в квартиру, прячась в тенях балкона, окруженный вонью смерти, прикованный к твоим рассеянным и пустым взглядам. Я готов поклясться, что ты видела меня как минимум с полдюжины раз с тех пор, как я вернулся, но мне кажется, будто ты более не воспринимаешь мое существование, вне зависимости от того, помнишь ли ты меня или нет. Я не помню, когда видел тебя столь отрешенной, столь полной депрессии и страданий.

Сколь, должно быть, ты одинока, моя возлюбленная. Твой муж более не существует, и я начинаю понимать, что он, возможно, и не существовал вовсе. Все, что я пишу, оказывается невидимо для других пони вокруг. Я пытался написать свое имя на улице, опрокинул несколько вещей, поджег руины, в отчаянной попытке обратить на себя внимание выживших. Всякое реальное действие, что я совершаю, либо игнорируется, либо воспринимается как странная случайность. Невозможно отрицать: у меня магическим образом украли способность доказывать реальность своего существования. Пони помнят меня несколько минут или, самое большее, несколько часов, но потом я вновь ничто.

Я пытался просветить и тебя, Пенумбра. Я успокоил твой испуганный дух, сел напротив тебя и, глядя тебе в глаза, рассказывал историю моей жизни, историю нашей жизни, снова и снова. Я знаю, что самое большее, что ты можешь дать мне, — это лишь пустую веру, принятие того, что могло бы в самом лучшем случае быть от начала до конца выдумкой отчаявшегося незнакомца-сарозийца. Я могу поделиться с тобой знанием о нашем наследии, но я никогда не смогу зажечь в тебе искру чистосердечия или любви. Наш союз исчез, и я боюсь, что наше счастье ушло вместе с ним. С каждым следующим моментом я раскрываю тебе себя и ты отвечаешь мне все с меньшей и меньшей энергией, как будто часть тебя, что знает только смерть и разложение — единственная часть, что еще помнит обо мне.

Когда в последний раз мы были вместе, у твоей шкурки был цвет, а на щеках — румянец. Я знал, что ты хотела сказать мне что-то, как и я хотел рассказать тебе о столь великом множестве важных вещей. А теперь я боюсь, что у нас более никогда не будет такого шанса. Я не знаю, во что я превратился, и мне, по сути, все равно. Я стою здесь, гляжу на тебя в тенях и вижу, как ты становишься с тьмой одним целым. Может ли часть тебя искать своего мужа, ибо ту душу ты когда-то любила вайнпегскими ночами, и потому теперь ты уплываешь в горькую черноту в слепой попытке отыскать часть себя, что навечно утеряна?

Почему же ты не покинешь квартиру? Почему ты не покинешь опустевшие жилища Полуночного Квартала и не присоединишься к другим пони, которым оказывают помощь? Для тебя здесь больше ничего не осталось, Пенни. Я не знаю, почему ты остаешься здесь. Я хочу помочь тебе. Я пытаюсь помочь тебе. Но у тебя едва хватает сил, чтобы двигаться. Ты больна? Прокляли ли элегии и тебя? Неужели мы столь едины, столь тесно связаны, что часть меня утащила тебя в те же глубины мороза и ужаса, что поглотили меня?

Мне невыносимо видеть тебя в таком состоянии, но я не знаю, что мне делать. Моя попытка встретиться с Принцессой Селестией провалилась. После быстрой церемонии почтения павших она покинула Кантерлот, чтобы разбить лагерь на новой линии фронта почти у самой дальней границы Голубой Долины. Гражданская Война поглотила нас. Эквестрия горит, и я потерял любовь всей своей жизни. Я бы отказался от всего только лишь за уверенность, что ты не потеряешь себя, Пенумбра. Но я не знаю, что мне делать.

Благословенный Матриарх, я просто не знаю, что мне делать.

— Доктор Алебастр Кометхуф

Восемнадцатое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Что-то не сходится.

Я обнаружил, что, погружаясь в глубины своего нового существования, я все чаще обращаюсь к Вестнику Ночи за утешением. Перебор струн магического инструмента, по-видимому, пробуждает нечто во мне. Я задумался: почему я прежде не догадывался использовать материальную песнь Вселенского Матриарха?

Что-то не сходится во взрыве, что прогремел во дворце Селестии. К примеру, описанные свойства бомбы не походят на традиционный сарозийский дизайн. Более того, когда Луна смогла найти время на то, чтобы установить взрывчатку? В то время, когда, как было объявлено, она была установлена, Принцесса писала вместе со мной Ноктюрн.

Я не знаю, почему я вдруг об этом задумался. И снова, я думаю, дело все может быть в том, что я владею сейчас Вестником Ночи. Ношение его придает мне сил, несмотря на то, какой замерзшей парией я стал. Мне кажется, что я что-то упускаю из виду, что-то, что я могу и должен отыскать.

Оглядываясь назад, я понимаю, что я так на самом деле и не закончил с исполнением Ноктюрна целиком. По крайней мере, если я все же закончил, я потерял память мгновенно во время игры «Плача Ночи». Исполнял ли я затем «Реквием по Сумраку», «Элегию Запустения» и «Пришествие Рассвета»? Или Принцесса Луна закончила симфонию за меня? Если так, почему владею Вестником Ночи я, а не она?

Если есть что-то, чему я действительно научился у тебя в науке, Пенумбра, так это тому, что истинный ученый понимает важность повторения эксперимента для достижения результата. Именно это я и должен проделать прямо сейчас. Если я так и не добрался до исполнения «Реквиема по Сумраку», то я должен сделать это своей первоочередной задачей. Тем не менее, я не могу играть его здесь, посреди всей этой боли и разрушений. Я должен вернуться в место, где был начат эксперимент. Я должен вернуться в крыло дворца, принадлежащее Принцессе Луне, положившись на то, что оно по-прежнему стоит после ужасного взрыва той бомбы.

Я жалею только лишь о том, что должен для этого покинуть тебя. Это не из тех вещей, что я способен сделать с легкостью. Но в не меньшей мере нелегко и присутствие рядом с тобой и наблюдение за тем, как ты страдаешь. А ты страдаешь, Пенни. Нельзя это отрицать, но и объяснить это также невозможно. Твое тело слабеет. Ты переставляешь свои ноги все медленнее и медленнее. Я не знаю, почему это с тобой происходит, и Селестия ведает, я сделал все, что в моих силах, чтобы заботой своей вернуть тебя к здравию. Я являлся тебе в образе кантерлотского спасателя. Естественно, мне потребовалось немало такта, чтобы заставить тебя посмотреть глубже моего внешнего вида сарозийца, но я смог вывести тебя на солнечный свет, заставить тебя поесть и даже посетить ближайший лазарет.

Ничего из этого, кажется, не работает. Все, что я делал за последние два дня, — это вился вокруг тебя; беспомощный призрак, пытающийся исцелить кобылу, которую он столь любяще преследует.

Именно потому я понимаю, что должен совершить рискованный шаг. Раз Селестия не может помочь мне, а Луна стала фантомом неистовых разрушений, я должен нащупать выход из этого проклятья собственными копытами. Если я смогу подчинить себе ядовитую мощь Ноктюрна, воспользовавшись силой этих несыгранных элегий, то тогда, быть может, всего лишь быть может, я смогу смыть пятно порчи, что сделало меня невидимым, и что превратило тебя в калеку.

И я ни за что, ни на мгновенье, не брошу писать. Пусть этот дневник невидим для всех, но я верю, что так будет не всегда. Эквестрия должна знать, что на самом деле здесь произошло. Если вина в обращении Принцессы Луны в Найтмэр Мун лежит на мне, то пусть будет так. Мне все равно, что случится со мной, если ты тем самым выздоровеешь, моя возлюбленная Пенни. Я верну тебя назад. Я верну все назад. Это я обещаю.

— Доктор Алебастр Кометхуф

Двадцать первое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Потребовалось великое усилие, равно как физическое, так и душевное, но я вновь прибыл во Дворец. Я воспользовался той же тактикой, которую я планировал использовать в своей первой попытке достичь Селестии. Я только лишь надеюсь, что взрыв не прогремит вновь прямо перед моим носом. Конечно же, судьба не может быть настолько отчаянно жестокой.

Я незаметно проник в Лунное Крыло. Всего десять минут назад я прибыл в покои Принцессы Луны. Я поражен тем, что все так и осталось совершенно нетронутым. Вещи лежат в том же беспорядке, что и в прошлый раз, когда я был здесь. Те же самые книги лежат раскрытыми на полу и на столах. Те же самые свитки и записи свешиваются с рабочего стола Принцессы. Осталось даже пятно на полу в коридоре, где я пробудился в мистической луже воды одиннадцать дней назад.

Детали моего окружения неважны. Важно то, что я вернулся. Здесь, в центре моей проклятой тюрьмы, поразительно тепло. Я нашел свежий набор звуковых камней и разложил их по кругу. Я готов закончить элегии. И вот, с Вестником Ночи в копыте я готовлюсь продолжить с того места, где я был прерван. Мелодия «Реквиема по Сумраку» уже несется сквозь мой осажденный разум. После целой недели ужаса я пришел туда, где все началось.

Пусть история покажет, что мои усилия того стоили.

— Доктор Алебастр Кометхуф

?????

Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем Пой мою песнь и становись ничем

?????

Я очнулся два часа назад со лбом, покрытым кровью. Голова моя, казалось, раскалывалась пополам. Я поднял копыто к рогу и завопил от обжигающего касания. Кажется будто магические лейлинии разожгли факел над моим черепом. Я бросил взгляд на дневник и увидел, что яростно исписал две страницы строками, повторяющими одну и ту же фразу раз за разом. Неудивительно, что мой рог практически выгорел. Как быстро я написал эти слова и с какой целью? Я опять впал в транс?

Мне потребовалось несколько минут на отдых и медитацию, прежде чем я смог вновь призвать телекинез и начать писать. И все равно, я не знаю, о чем. Я сыграл «Реквием по Сумраку». Это я знаю точно. Что произошло потом — все как в тумане. Все, что я помню, — это внезапная и неостановимая мигрень и…

Надо перестать писать ненадолго.

— Кометхуф

?????

Невероятно. Все книги вокруг меня, древние и таинственные фолианты, что Принцесса Луна собрала со всей Эквестрии, более не пустуют. В них записаны слова. Я не знаю, почему я не видел их раньше. Они мерцают неземным сиянием. Язык старше начального эквинского, но я все равно могу их читать, как будто меня учили его синтаксису с самого детства. Они говорят о тенях, о душах и песнях меж Небесных Твердей. Они также говорят о певице, столь же прекрасной, сколь она ужасна. Она хранит покой забытых. Она оплакивает своего возлюбленного, который не вернется к ней никогда. И более того, когда я гляжу на те предыдущие две страницы своего собственного дневника, я вижу, как эти повторяющиеся фразы, что я написал, сияют тем же самым сверхъестественным образом, как и слова в фолиантах Луны.

Погодите. Может ли это быть?..

Нет времени писать. Я должен читать.

— Кометхуф

?????

Голова опять болит. Я вернулся к нескольким последним моим записям. Я прочитал ту часть, где я описывал бомбу, что взорвалась перед тем, как я успел встретиться с Принцессой Селестией. Именно тогда произошло нечто. Я узнал слова, что я написал, или, по крайней мере, подумал, что написал. Но затем я начал видеть сквозь них, по ту сторону их, как будто мое зрение утянуло в воронку льда, цепей и молний.

Я оказался не готов к потопу воспоминаний, что нахлынул на меня. Я упал на пол, комната озарилась сиянием моего горящего рога, когда истина, как кровь, потекла по моим лейлиниям. Не было никакого взрыва. Не было никакой бомбы. Я встретился с Принцессой Селестией. Я это знаю. Я это знаю, потому что это произошло. Я прокрался мимо охраны. Я проник сквозь сраженную амнезией линию обороны Богини Солнца. Я стоял перед ней и перед всем ее военным кабинетом с Вестником Ночи в копытах. Я сказал ей правду. Я сказал ей о Ноктюрне. И более того, когда она спросила меня о том, что произошло, я почувствовал необходимость показать ей. В итоге, по какой-то причине что-то побудило меня вновь исполнить симфонию, в присутствии ее, а не Луны.

И это послужило причиной разрушения того крыла Дворца. Виной тому была не сарозийская бомба. Скорее, это была сама Принцесса Селестия. Я пишу здесь чистейшую правду, и я знаю это ясно, как день. Прежде, чем я даже успел достичь Плача, нечто, таящееся глубоко в душе Принцессы Селестии, ответило на звуки Ноктюрна с сокрушительной силой, и чистая солнечная энергия излилась из ее существа, как будто она желала уничтожить все, что видит перед собой. Я был слишком поражен ее жаждой разрушения, чтобы даже кричать. Когда я пришел в себя, я уверился, что это все из-за сарозийской бомбы, и именно это я написал в своем дневнике… или, думал, что я написал.

Но, очевидно, я не одинок в этом заблуждении. Все пони в Кантерлоте и за его пределами, включая свидетелей, что собственными глазами видели Селестию и умирающих вокруг нее генералов, поверили, что это бомба уничтожила ту часть Дворца. Изменена была не только моя собственная память, но память всех пони. История была переписана точно так же, как был воплощен в жизнь Ноктюрн. Но что-то не сходится и в этом тоже. Почему же эти воспоминания возвращаются ко мне? Это как-то связано с сияющими буквами, что я теперь вижу? Это вызвано «Реквиемом по Сумраку»?

Есть только один способ узнать. Я должен продолжать читать. И что особенно важно — прочитать мою запись о первом исполнении «Ноктюрна Небесных Твердей». Интересно, что еще будет изменено?

— Доктор Алебастр Кометхуф

?????

Каждый раз, когда я пытаюсь дышать, я хочу только блевать. Не могу писать. Не могу думать. Надо переждать. Надо восстановиться. Я напишу. Но не сейчас. Не сейчас.

Благословенный Матриарх, защити нас, защити нас всех.

 — Я

?????

Я только что проснулся. Хотел бы, что бы я продолжал спать. Хотел бы я, чтобы кошмар был лишь сном, но не реальностью. Но он реален. Он выжжен в моем мозгу, как клеймо. Теперь его не убрать. Невозможно забыть истину, не мне, по крайней мере. У меня уши лишенных песни, у меня глаза лишенных благословений, копыта душ, порабощенных навечно забытым сейчас.

Когда я написал о том, что после исполнения Ноктюрна я проснулся в луже воды, хотел бы я, чтобы это было единственной правдой. Реальность куда темнее, чем все тени, смешанные воедино.

Я был где-то. Я был где-то, где без предела властвуют холод и ужас.

Я был там одинок и при этом нет. Там были тела, пустые оболочки, когда-то содержавшие в себе души, и они были развешаны группами на ржавых цепях, тянущимся в бесконечность. Моря ледяной воды носятся, вращаясь, как смерчи, меж неземных громов, и вспышек молний, и несокрушимых металлических платформ. На этих чистилищных машинах лежат прикованные пони, и они все слишком заняты пением в призрачном хоре, чтобы даже осознавать меру своей пытки.

И еще там была она. Она всегда была там. Она всегда наблюдала за нами. Ее возлюбленный пришел и ушел, но она все равно осталась там, в лимбе меж Небесных Твердей, воя свою бесконечную песнь.

Ибо это есть ее песнь. «Ноктюрн Небесных Твердей» — это ее песнь. Он всегда был ее песнью. Он был написан для нее, чтобы защитить ее, чтобы заключить ее в тюрьму, чтобы защитить нас от нее. И когда Принцесса Луна и я вытащили эту забытую симфонию из забытых глубин, мы не писали ее. Мы ее открывали.

Принцесса Луна… подумать только, я поклонялся ей и Селестии как единственным двум священным аликорнам, что когда-либо знал этот мир. Все это служение им отныне кажется пустым, лишенным значения и смысла, что является самой сутью моего текущего отчаянного положения.

Истина в том, что не всегда было два аликорна. Их было три. Когда Вселенский Матриарх расколола себя, она стала четырьмя сущностями.

Существует третий аликорн. Есть вторая дочь, средняя сестра. Принцесса Селестия хранит землю. Принцесса Луна хранит небеса. А она…

Она хранит неспетых. Она — великая Королева Небесных Твердей, лежащих меж Небесных Твердей. Она держит целостность Вселенной, разрывая ее на части. Я не знаю, собиралась ли когда-либо Принцесса Луна это делать, но за десять лет своего отшельничества — Эпоху Теней — она медитировала слишком тщательно и наткнулась на этот магический барьер между мирами. Я не знаю, что дало ей сил осмотически впитать запретное знание об этом месте. Возможно, виной тому та самая связь, что она хранит с материей самого существа Вселенского Матриарха. Но она достигла своей сестры и то, что достигло ее в ответ, отравило ей дух.

Я был частью того моста, что дал ей связь. С Вестником Ночи в качестве ключа, я открыл ворота в мир забытого страдания. Принцесса Луна, душа, живущая силой магии, не могла позволить себе разрушиться без остатка под сокрушительной силой Царства Неспетых. Я так понимаю, именно в этом причина того, что она раскололась пополам. Богини Теней, которой я когда-то поклонялся, более не существует. Семя ее разрушения было посеяно задолго до того, как она призвала меня, но «Ноктюрн Небесных Твердей» окончательно вытолкнул ее через край. Она превратилась в Найтмэр Мун, и теперь она сеет разрушение по всей земле Эквестрии. Я не знаю, какую цель она преследует. Быть может, разрушая земли, она пытается написать картину, что повторит собой ландшафт земли неспетых. Быть может, накрыв мир вечной ночью, она желает обратить Эквестрию в чистый холст, на котором она сможет написать раз и навсегда иллюстрацию к забытой песне.

Все, что я знаю, — это то, что Луна, должно быть, отправилась в эту экспедицию с благими намереньями, с желанием восстановить связь с тем, что когда-то было утеряно и забыто. Но едва даже малейшая частичка истины была открыта Селестии, когда ее уши заполнились неспетой симфонией, ее реакция была по-необходимому жестокой: инстинктивное желание заглушить композицию и сохранить барьер меж Небесных Твердей запечатанным.

И тогда она сделала все остальное. Она перепела реальность в иную форму, чтобы зашить рану, оставленную мной. Если бы то же самое случилось и с Луной, то, быть может, я не был бы здесь, проклятый тем же мистическим воздействием, что держит неспетых за пределами коллективной памяти всех пони. Но уже слишком поздно. Урон уже нанесен. Луна преобразована силой той ужасной скорби, что должна обитать лишь в ее царстве, на земле меж Небесных Твердей. В этом мире она обратилась в ужасную Найтмэр Мун.

Кто знает, какие еще ужасы кружат в глубинах? Но я боюсь, оно не стоит дальнейшего изучения. Я, быть может, не бессмертный аликорн, но я владею Вестником Ночи. И более того, я храню забытое знание, что никогда не должно было быть раскрыто разумом пони. И в результате я — живой дверной проем, невидимый и неосязаемый, мимолетная мысль, проносящаяся в голове случайного пони и исчезающая затем, как пепел на ветру. Трещина меж Небесных Твердей лежит теперь внутри меня, ибо «Реквием по Сумраку» раскрыл истину моим глазам, и больше ничьим. И до тех пор, пока я — перекресток всего, что существует, и всего, что забыто, я — лишь бестелесный дух, обреченный блуждать по проницаемым Твердям, вечно безымянный и неспетый.

Какой еще выбор у меня есть? Я мог бы снова исполнить «Плач Ночи». Но что это даст? Это лишь только вновь отправит меня в ее владения. Я стану ее марионеткой, как и любой другой пони, прикованный к платформам в мире грома и хаоса. Откуда же эти окованные пони там взялись? Были ли это души вроде меня, что оказались столь ужасающе прокляты в прошлом? Не они ли писали все эти мириады книг, окружающих меня в кабинете Луны? Неужели я — лишь очередная обреченная душа в длинном ряду парий, скованных вместе забытыми мыслями как ржавыми цепями, на которых мир висит над забвением?

Благословенный Матриарх, я не могу думать. Я не могу даже дышать. Я должен пойти куда-то, куда угодно, только лишь прочь из этой комнаты, прочь от этих книг, прочь от сияющих слов, что светятся ее бесцветным цветом. Я видел судьбы хуже смерти и знание это медленно грызет меня зубами, холодными, как лед.

Я должен пойти куда-то. Я должен пойти. Я должен…

— Доктор Алебастр Кометхуф

????

Благие небеса. Они повсюду. Я теперь их вижу. Они начали таять поначалу, но затем я взял Вестник Ночи и вновь исполнил «Реквием по Сумраку», не таясь, посреди улицы, и они вновь вернулись в фокус.

Здесь кругом тела. Здесь кругом слова. Здесь кругом пятна крови, имена, разбросанные с обломками разрушенного города. Их не было здесь до того, как я исполнил Реквием, но теперь они здесь. Они везде вокруг меня, вокруг нас. Прямо сейчас, когда я пишу это, прямо надо мной в петле висит пони. Он сияет той же самой аурой, что и перезаписанные слова в моем дневнике, или слова, разлитые по пустым фолиантам в кабинете Луны. Его тело уже сильно разложилось. Я могу видеть его скелет; из него истекает густой туман — холодный и клубящийся. Никто больше его видеть не в состоянии. Как давно он уже здесь? И что важнее, сколько времени пройдет, прежде чем она найдет его и утащит в глубины, где ему суждено висеть на цепях под ее вечным надзором?

Когда она найдет меня? Будет ли это после того, как я умру, или когда я упаду без сил, буду слишком слаб, чтобы убежать от нее?

При мне есть Вестник Ночи. При мне мои знания. Я существую и должен найти выход отсюда. Может, мне стоит рискнуть сыграть «Элегию Запустения» и «Пришествие Рассвета». Может, все будет иначе, если я действительно смогу доиграть Ноктюрн целиком и до конца. Может, я по-прежнему…

Погодите, какой сейчас день?

— Кометхуф

Двадцать шестое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Прошло пять дней. Благословенный Матриарх, пять дней осталось позади. Как я мог быть столь глуп, что поддался трансу на столь долгий срок?

Дражайшая Пенни, я иду к тебе.

— Алебастр

Двадцать шестое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Тебя нет дома, Пенумбра. Квартира пуста. Куда ты могла уйти в мое отсутствие? Я знаю, что судьба потребовала узнать то, что отныне знаю я, но ничто не в состоянии оправдать мою небрежность по отношению к тебе.

Ты была больна. Я волнуюсь, Пенни. Я не знаю, где ты. Я должен отыскать тебя. Я должен…

Только что мимо пролетел стражник. Я смог подманить его к себе. Он сказал, что бывший житель этого здания взят в госпиталь в центре города, два дня тому назад. Благословлена будь Селестия. Я иду, Пенни. Пожалуйста, подожди меня. Пожалуйста, подожди меня, как я всегда ждал, и всегда буду ждать тебя.

— Алебастр

Двадцать шестое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Нет. В этом нет никакого смысла. Ни в чем этом нет никакого смысла. У магии есть законы. Магию невозможно сломать. Мне плевать, что она может перепеть реальность в лоскутную мозаику того, чему всегда суждено было случиться. Это не по-настоящему. Все мои годы изучений и исследований…

Я кричал. Я кричал громче, чем те, что населяют Царство Неспетых. И все равно никто не может меня слышать, равно как не можешь меня слышать ты.

Будь проклята Принцесса Луна. Мне плевать, что Вселенский Матриарх может убить меня на месте. Будь проклята Найтмэр Мун. Будь проклята и пеплом сгори в безднах Тартара.

В этом нет никакого смысла. Его нет. Его нет. Его…

Двадцать седьмое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Я держал твои копыта последние двадцать четыре часа и они так и не шевельнулись. Раз за разом мимо проходит медсестра, бросает единственный взгляд и натягивает простыню поверх твоих золотистых черт лица. Я устал с ними бороться. Нет смысла устраивать скандалы. Я просто жду, когда она уйдет и вновь стягиваю простыню. Я люблю тебя. Я никогда не хочу переставать смотреть на тебя. Я никогда не хочу переставать держать тебя. Я никогда…

Два месяца, говорили медсестры. Два месяца с жеребенком. Дражайшая Пенумбра, почему ты мне не сказала? Был ли я настолько слеп? Был ли я столь отягощен эйфорией моей новой службы здесь, в Кантерлоте? Ты, получается, зачала его прежде, чем мы оба покинули Вайнпег. Если бы я все это время знал, я бы никогда бы не принял просьбы Луны, будь она Принцесса или нет. Я бы никогда…

Все теперь обретает смысл. Хотел бы, чтобы все так и оставалось бессмысленно, но нет. Твоя постоянная апатичность. Томление, что исходило из твоих глаз, в которых прежде был солнечный свет. Я исчез из твоего мира. Ты оказалась в доме незнакомца. И более того, ты несла в себе пустую жизнь, семя неспетого. Как оно, должно быть, травило тебя, разрывало тебя изнутри, промораживало тебя во сне, в мыслях и в плаче. Все, что делало тебя цельной, все, что делало нас настоящими: все это было вырвано из твоей души. Почему же ее песнь не может залечить эту рану? Почему она не может пощадить твою жизнь? Только лишь потому, что я исчез, вовсе не значит, что ты не можешь жить, что ты не можешь быть матерью, что ты не можешь быть счастлива.

Теперь я понимаю. Я несу в себе знание о неспетых. Я — такая же угроза ткани реальности, какой была и Луна до того, как обратилась в Найтмэр Мун, в кошмарного тирана, но все равно в такое зло, с которым можно справиться. Все, что я скажу или сделаю, должно быть забыто. Каждая отметка, что я оставлю на лице этого мира, должна быть сдута, как листья с гранитной дорожки. Мне запрещено существовать в любом возможном виде.

Она забрала нашего ребенка, Пенни. Она забрала нашего ребенка, а затем забрала тебя. Я понимаю, и при этом не понимаю. Я с трудом могу писать. Я могу лишь только держать тебя и мечтать о том, что это просто разбитая песнь, нечто, во что положено верить, но чему не суждено быть реальностью. Где-то там ты живешь, невидимая, столь же потерянная и одинокая, как и я. Мы прямо перед лицом друг друга, смотрим друг на друга и все, что отделяет нас — это сломанная симфония.

Я могу ее починить. Да. Я могу вернуть нас назад. Я смотрю на эти слова, пока пишу их. Они еще не превратились в мерцающий текст. Но это только лишь значит, что мне снова надо исполнить Реквием. Это «Элегия Запустения» — композиция, которую я все никак не могу понять. Я помню многие вещи, но эта композиция ускользнула из моего разума. Быть может, это потому, что рядом больше нет Принцессы Луны. Может, потому, что Найтмэр Мун вытянула из меня все ее ноты. Это не имеет значения. Я должен продолжать поиски. У меня есть Вестник Ночи. У меня в голове есть Ноктюрн. Я могу переписать песнь Запустения. Мне нужно только лишь продолжать играть ее снова и снова, и тогда я достигну «Пришествия Рассвета».

И тогда я найду тебя, дражайшая Пенни. Этот мир — лишь фасад, столь же фальшивый и полный пыли, как это жалкое тело, лежащее передо мной, пытающееся убедить меня в том, что оно — это ты. Пожалуйста, жди меня, моя возлюбленная. Ты всегда была такой терпеливой… Я молюсь о том, что найду тебя, и твои передние ноги будут широко распахнуты в ожидании объятий, а твое тело не будет свешиваться на петле. Ты где-то здесь, в этом городе, в этой замороженной тюрьме. Мы не одиноки. Мы снова будем вместе. Мы будем. Мы будем…

— Твой верный и любящий Алебастр

— Начиная отсюда, — сказала я, опустив древнюю книгу. Я стояла на другом конце библиотеки перед Твайлайт Спаркл. — Записи в дневнике становятся все более и более беспорядочны и запутанны. Доктор Кометхуф начинает нести околесицу. Его красноречие уступает место зацикленной чепухе. Это совершенно классический пример падения в безумие. Я смогла заметить знакомые термины среди этого нагроможденного беспорядка, такие как «неспетые» и «ее возлюбленный». Но большая часть записанных слов — просто обращенный в текст хаос. Даже диаграммы более не имеют никакого смысла. Более нигде Кометхуф не пытается записать какие-либо настоящие ноты, относящиеся к элегиям, но, судя по его мнению об их мистической функции, я всерьез сомневаюсь, что он бы этого желал, даже если предполагал, что никто не в состоянии был бы прочитать то, написанное им.

— Что ж, простите, что я так говорю, мисс Хартстрингс… — заявила Твайлайт, наморщив в бесконечной растерянности нос. — Но на мой взгляд, во все это очень сложно поверить. Все знают с самой начальной школы и далее, что Лунная Гражданская Война началась в конце Пришествия Теней после ужасного взрыва, прогремевшего в королевском военном кабинете Селестии. То, что вы здесь предлагаете, — это полное изменение истории Эквестрии!

Мягкий вечерний свет затекал в окна ее библиотеки, подсвечивая линии на ее наморщенном лбу.

— Более того, все, что я видела в этой вашей книге, — это куча не относящегося к делу текста о Вайнпегских методах в фермерском деле, написанного на старом эквинском. А вы мне говорите, что слова этого «Доктора Алебастра Кометхуфа» магическим образом проявляются поверх них?

— Да. Как я представляю, многое время спустя после его смерти пони обнаружили этот дневник на улицах Кантерлота, где он был заперт. Они подумали, что этот зачарованный манускрипт пуст, а потому они пустили его в оборот в национальных библиотеках для перепечати, пока он, в итоге, десятки лет спустя, не стал Вайнпегским альманахом.

— Но ничто из этого не объясняет, почему я не в состоянии видеть слова Кометхуфа, тогда как вы можете! — воскликнула Твайлайт. — Вы, похоже, хотите сказать, что это все из-за того странного проклятья, благодаря которому он мог видеть невидимые слова. Как же это все относится к вам?

— Как бы странно это ни прозвучало бы, мисс Спаркл, но я нахожу эти обстоятельства невероятно реальными. И более того, слова Кометхуфа объяснили мне мое положение куда лучше, чем я когда-либо могла себе представить… или когда-либо задумывалась.

— Положение?

Я вздохнула. Я не хотела говорить ей слишком многого. Не сейчас. Я просто хотела, чтобы кто-то увлеченный историей выслушал меня.

— Пожалуйста. Скажите мне. Что вы знаете о «Пенумбре Кометхуф», жившей в Полуночном Квартале Кантерлота в месяц, когда началась Гражданская Война?

— Ну, я бы с радостью рассказала вам, мисс Хартстрингс, если бы один известный ассистент не перестал волочить свой хвост и принес бы мне уже, наконец, записи, о которых я просила!

Как по заказу, в комнату проковылял Спайк. Он пробормотал что-то себе под нос и протянул Твайлайт запыленный старый свиток.

— Вот, пожалуйста. Я по-прежнему не понимаю, с чего это ты проводишь внезапные ученые сессии с незнакомцами. Мы разве не идем на банкет в Сахарный Уголок через час?

— Шшш! Просто отдай мне свиток, Спайк! Это, на самом деле, довольно занимательно…

— Ага, ага, как скажешь, — Спайк бросил на меня взгляд, а потом, удивленно, еще раз. — О. Привет. Меня прет твоя крутая толстовка.

— У-гу, — я перевела взгляд на Твайлайт. — Есть что-нибудь?

Пока Спайк ковылял прочь, Твайлайт развернула свиток и просмотрела список имен.

— Ну, здесь действительно есть земная пони по имени Пенумбра.

— Да? — я наклонилась ближе. — И?

— Ну, это все, — пожала плечами Твайлайт и глянула на меня. — У нее нет ни фамилии, ни брачного статуса. Сказано, что до того, как началась первая атака Найтмэр Мун, она жила одна в роскошной квартире в верхней части Полуночного Квартала.

— А какая-нибудь информация о том, как она умерла?

— Мой староэквинский слегка подзабылся, — сказала Твайлайт, щурясь на бумагу, вчитываясь в слова перед ней. — Но здесь упоминается «гемолитическая анемия в результате недоедания во время ранней стадии беременности»…

Медленно она подняла взгляд от манускрипта, пока ее глаза не встретились с моими. Всякий знак глубокой задумчивости мгновенно смыло волной прагматизма.

— Кхм. Но, в самом деле, мисс Хартстрингс, все это произошло тысячу лет назад. Это долгий период времени, за который история легко искажается недостоверными источниками.

— Разве вам это не кажется странным, что одинокая земная кобыла жила сама по себе в богатой квартире в Кантерлоте, окруженная ночными сарозийцами, без семьи, без супруга, который бы ее обеспечивал? И плюс ко всему, она умирает от простейшего осложнения при беременности, которое с легкостью могло быть предотвращено докторами, которые все это время ее окружали?

— Это было начало Лунной Гражданской Войны, мисс Хартстрингс. Кантерлот горел. Припасы и ресурсы были истощены.

— Я знаю. Я знаю, — проворчала я, шагая кругом по библиотеке. — Ничто из того, что я сделаю, не убедит вас в том, что та история, которую мы знаем — ложь. Более того, вы только лишь забудете все, что я хотела вам сказать, вне зависимости от доказательств, которые я могла бы вам предоставить.

Твайлайт сильно прищурилась при этих словах.

— Погодите. И чего же вы хотите этим сказать?

— Я не знаю, Твайлайт. Я даже не знаю, что теперь и думать, — я высунула копыто из рукава толстовки и пробежалась им по больной голове. — Я просто никак не могу избавиться от мысли, что и я и Кометхуф, мы идем по одним и тем же следам. В конце концов, он ясно дал понять, что когда он напрямую подошел к Принцессе Селестии с Ноктюрном, эта встреча не только закончилась ужасным магическим разрядом, но и все это событие целиком оказалось забыто, и вместо него вся вина была возложена на сарозийскую взрывчатку.

— Эм?.. — нервно сглотнула Твайлайт и подошла ко мне. — К чему вы вообще ведете?

— Скажите мне, мисс Спаркл, — я повернулась и посмотрела на нее. — Сколько раз Принцесса Селестия посещала Понивилль после Праздника Летнего Солнца?

— Эм… ну, давайте посмотрим, — Твайлайт в задумчивости почесала подбородок. — Было возвращение Принцессы Луны, чаепитие в Сахарном Уголке и Ежегодный Забег Листьев.

Она помедлила немного, а потом выпалила:

— О! И еще, несколько месяцев назад был один раз, когда она объявила о визите в Понивилль, но вынуждена была его отменить в последнюю секунду из-за нашествия параспрайтов.

Она наклонила голову набок и прищурилась на меня.

— А что, мисс Хартстрингс? Вы говорили, что были здесь, в Понивилле, уже больше года. И за все это время вы ни разу не пересеклись дорогой с Принцессой Селестией?

— В этом-то все и дело, Твайлайт, — сглотнула я и уставилась в пыльные тени библиотеки. — Я… не могу вспомнить…

Очень долгое время я думала, что это проклятье может закончиться благодаря простой симфонии.

Теперь я более не уверена ни в чем вообще.

---

[1] Занимательная лингвистика. В оригинале никаких звезд не было. Было Firmaments of Sky. Только вот тут закралась тавтология. Несмертельная, так как firmaments — это все-таки самостоятельный религиозный термин, заимствованный из латыни. Этот термин имеет один-единственный правильный перевод. Небесные Тверди. Но для русского языка эта ситуация, ясное дело, неприемлима. Можно было бы убрать «Небесные» из словосочетания, но тогда потерялся бы смысл значения Firmaments of Earth. Так появились эти звезды. По логике они подходят, на мой взгляд, куда лучше оригинала.