Фоновая Пони

I — Мелодичная

На сторис добавили поддержку цветного текста! Ура! Но увы, добавляться он сюда будет медленно и только вместе с перевычитанными главами. Так что, боюсь, комфортнее всего будет читать через GDocs. Ссылка в заметках к рассказу. (непосредственно сюда я ссылку не ставлю, так как боюсь, что сломаю сторис, как у меня это вышло в прошлый раз) Фик в данный момент перевычитывается и перезаливается. Это очень долгий процесс. Приношу извинения за неудобства.

Дорогой Дневник,

Когда возникла музыка? Возникла ли она с вопроса? Или с восклицания? Когда кто-то смеялся? Или плакал? Был ли тот пони одинок? Или были слушатели?

Впервые войдя в двери Школы для Одарённых Единорогов под патронажем Селестии, я думала, что найду там ответы на все вопросы о том, где и как зарождалась музыка. Но обнаружила я лишь то, что наши самые лучшие произведения — высокохудожественные, душевные, мелодичные — были потеряны навсегда. Эквестрийской цивилизации уже больше десяти тысяч лет, но музыка лишь последних пятнадцати столетий была записана и сохранена, или играется до сих пор.

Что случилось с той музыкой, которая отныне утеряна для нас навсегда? Сколько произведений искусства исчезло в великой бездне времён? Какие таланты и гении существовали в прошлом, и сколько их творений осталось неуслышанными? Значит ли то, что раз их музыка не резонирует более под сводами нашего королевства, они утратили свою ценность?

Многие годы тому назад я начала изучать музыкальную теорию, думая, будто найду ответы на эти вопросы. Но вместо этого я обнаружила, что сотворение музыки является лишь способом задавать через наши сердца такие вопросы, которые разумы наши не в состоянии сформулировать. Каждый раз, когда мы поём или играем на каком-нибудь инструменте, мы ищем ответ. Каждый раз, когда мы наполняем воздух нотами разных ритмов и тональностей, мы стремимся соприкоснуться с той частью нас самих, которую слова описать неспособны.

Мне бы хотелось считать, что пони древних времён искали что-то с неменьшим старанием, чем сейчас ищем мы. Для меня это означает, что хоть музыка прошлого и ушла от нас безвозвратно, жажда одновременно выражать себя и узнавать о себе новое по-прежнему с нами. Вся наша цивилизация — суть прекрасное исполнение симфонии, к которой оказались глухи уши, но чутки сокрытые струны души^[1]. И пока мы чувствуем музыку — воплощая в себе любопытство и амбиции наших предков — тогда всё, что нам важно, не окажется забытым, ибо это вплетено в ритм самого нашего пульса.

Сегодня я играю музыку. Я играю, потому что тоже ищу. Во-первых, потому, что магические ноты, которые я старательно пытаюсь выстроить в композицию, могут освободить меня от проклятья. Во-вторых, я вношу свою лепту в то самое сердцебиение, что держит ритм с начала времен. И пока я часть этого, пока я создаю мелодии, под которые эквестрийская душа не может не танцевать, может быть, у меня есть шанс до кого-нибудь дотянуться.

Может быть, я не буду забыта.

Буквально давеча, я стояла на углу Главной улицы Понивилля, играя на лире последний экспериментальный номер. Я решила назвать его «Лунная Элегия №7». Именно эта композиция пыталась обрести плоть вот уже целую неделю. Вы знаете, о чём я; я писала о ней ранее. Под эту мелодию я проснулась в ту ураганную ночь — ту самую, когда дерево едва не упало на мои морковные грядки. Я сразу почувствовала, что это знамение и что если я запишу эту мелодию, то в итоге каким-то образом она поможет в моих поисках. Пока что, по крайней мере, я не заметила в композиции никаких магических свойств, но это, возможно, лишь потому, что я ещё не виделась с Твайлайт и не исполняла ей эту музыку.

Мисс Спаркл всегда знает, как найти ответ. У неё в этом дар. И, я уверена, если бы она сама приложила свой талант к написанию музыки, то Принцесса Селестия гордилась бы ей только больше.

Ох, беда! Меня всегда уносит в какие-то дебри, когда я пишу в дневнике. Короче говоря, я сидела на углу понивилльской Главной улицы. Я играла на лире и, скажем так, у меня в последнее время было тяжеловато с деньгами. Так что я принесла с собой банку. Не прошло много времени, как жители Понивилля продемонстрировали мне свою щедрость. Уже через два часа я заработала почти двадцать пять битов. И не только их, конечно. Немало было подарено и благодарных широких улыбок. Я почти не говорила ни слова и лишь продолжала играть. Я, наверное, казалась очень поглощённой. Едва ли пони догадывались, что я наблюдала за ними с неменьшим вниманием, чем они наблюдали за мной.

Кэррот Топ, конечно, была первой, кто бросил монетку. Я о ней уже писала. Она обычно встаёт раньше большинства обитателей Понивилля и больше всех ходит из одного конца деревни в другой, уделяя толику внимания каждой из своих многочисленных случайных работ, которые находит то там, то здесь. В тот день она бросила мне в банку бит и улыбнулась. Я вспомнила это же самое лицо, перемазанное к вечеру пятнами грязи и кусочками травы, в тот день, когда она учила меня ухаживать за огородом. Она помахала мне, будто увидела впервые (и именно так для неё всё и было), и отправилась дальше.

Следующей подошла Мэр. Её грива в тот день казалась не такой серой, как обычно. Интересно, наверное, она недавно сменила краску для волос. Мэр — невероятная пони. Если бы Понивилль был каким-нибудь другим городком, его избранный глава наверняка не одобрил бы присутствия музыкантов-побирушек вроде меня. Мэр же определённо была сделана из куда более культурного теста. Она улыбнулась мне, похвалила мой талант и бросила золотой бит в банку, после чего удалилась по своим делам. Интересно, решится ли она когда-нибудь поговорить со своей дочерью? На её душе в последнее время тяжёлым грузом лежит та эмоциональная трещина, что пролегла между ними. Она ни за что не скажет о том, как ей тяжело, никому, кроме меня, и никогда, кроме того дня, когда я загнала её в угол своими расспросами. То был отличный задушевный разговор за чашкой чая. Я всегда буду его помнить, ради её же блага, если не моего.

Множество пони проходило мимо, по мере того, как день разгорался, миновав яркий полдень. И всё это время я упорно практиковалась в исполнении «Элегии №7». Тот факт, что пони наслаждались музыкой и бросали мне монеты, был лишь приятным дополнением. Я касалась каждой струны магией с механической точностью, повторяя мелодию снова и снова. И никто не жаловался мне на однообразие. Впрочем я и не ожидала никаких жалоб. За те редкие неудобные взгляды, которые временами бросали на меня прохожие, надо было винить исключительно толстовку: я всегда надевала её на вылазки в город. Мне кажется, я уже привыкла к этим взглядам, как привыкла к холоду, что приходил вместе с пробуждаемой мной мелодией. И всё же, мне не на что было жаловаться. Я просто должна была практиковаться в исполнении элегии. Я знала, что только Твайлайт Спаркл может помочь мне узнать значение этой мелодии, как помогла со многими элегиями до неё, но я всё равно хотела попробовать ощутить мелодию самостоятельно, по крайней мере, пока есть такая возможность.

А затем пришла Рэрити. Когда она остановилась по пути в магазин, чтобы послушать меня, вид её прелестной гривы и сияющих глаз едва не сломал мне концентрацию.

— О, какой небесной красоты мелодия! — таковы в точности были её слова.

Она положила в банку целых три бита, больше всех остальных. Мне всегда было неудобно в такой ситуации, но отчасти я верила, что Рэрити нуждается в своей щедрости гораздо больше, чем те пони, к которым она её проявляет. Так что я подыграла ей, особенно когда она склонилась поближе с сочувствием в глазах и сказала:

— Но дорогая, вы, похоже, положительно замерзаете! Скажите мне, вы больны?

И это была правда. Мои зубы стучали, и нет — это было не притворство. Когда приходят волны холода, я не многое могу им противопоставить. Толстовка всегда служила первой линией обороны против этого необъяснимого побочного эффекта проклятья. Я не пытаюсь даже объяснить это никому. Если я тепло укутаюсь, как того молчаливым криком молит меня дрожащее тело, то и другие пони, не только Рэрити, будут задавать мне тот же самый вопрос снова и снова.

— О, со мной всё совершенно в порядке, мэм, — как помнится, ответила я. Я обычно не отвечаю, когда играю, но я способна делать сразу несколько дел одновременно. — Температура моей крови ниже, чем у среднестатистического пони.

То было ложью. Но, относительно говоря, всё, что я говорю жителям городка, это ложь. В конце концов, даже если я скажу правду, результат всё равно один и тот же.

— Однако же, я не могу со спокойной душой смотреть, как замерзает столь одарённый музыкант! — сказала Рэрити. Следующее её действие мне стоило бы предсказать. Она открыла седельную сумку и достала оттуда жёлтый шарф. — Вот, дорогая. Носите его сколько хотите.

Улыбка на её лице сияла столь же ярко, как и поле телекинеза, которым она поднесла ко мне золотистый предмет одежды. Очевидно, в тот момент у меня не было выбора. Но принять её подарок всё равно было непросто.

— О, благодарю вас, мэм, — улыбнулась я и, остановив исполнение элегии, обернула шарф вокруг шеи. Попробовать вежливо отказать ей было бы в тот момент слишком сложно. — Вы очень добры.

— Что вы, у себя в бутике я могу сделать ещё сотню. К тому же жёлтый — это не мой цвет, тогда как у вас он восхитительнейше сочетается с цветом глаз, — улыбнулась Рэрити. Некоторые прекрасные лица навечно запечатлеваются в памяти. Рэрити не была исключением. — Вам стоит как-нибудь ко мне заглянуть. Я могу сделать вам новую толстовку. Ваша, конечно, очень милая, но, если позволите заметить, она уже начинает казаться поношенной.

Я хихикнула и улыбнулась.

— Спасибо. Я подумаю.

— Да, обязательно подумайте! — сказала Рэрити и ушла, напевая под нос собственную причудливую версию мелодии, которую я только что играла. Перейдя улицу, она скрылась за дверьми магазина.

Я продолжила играть, согретая в большей степени искренностью щедрого жеста Рэрити, чем реальной толщиной подаренного шарфа. День уплывал прочь. Когда Солнце опустилось к западному горизонту, его алое сияние придало шкурам многочисленных пони на улице яркий блеск. Я, должно быть, сыграла Лунную Элегию десяток раз подряд, прежде чем вновь увидела Рэрити, возвращающуюся из магазина с полными седельными сумками покупок.

Не могу соврать. Сердце моё сжалось слегка, когда она прямым ходом направилась ко мне и бросила три золотых бита в банку.

— О, какой небесной красоты мелодия! — сказала она и затем наклонилась поближе. — Но дорогая, вы, похоже, положительно замерзаете! Скажите мне, вы больны?

На этот раз улыбаться было немного сложнее. И всё же я тихо пробормотала, продолжая играть:

— О, со мной всё совершенно в порядке, мэм, — я не смогла удержаться и подмигнула. — На самом деле, одна очень добрая кобыла подарила мне этот шарф всего лишь час тому назад.

— Однако, у этой пони, должно быть, чудесный вкус! — сказала Рэрити с живым восхищением. — Он восхитительнейше сочетается с цветом ваших глаз. Вам стоит как-нибудь ко мне заглянуть. Я могу сделать вам новую толстовку. Ваша, конечно очень милая, но…

— Она кажется поношенной?

— Да! Я именно это я и хотела сказать! — ахнув, воскликнула Рэрити. — Неужели, помимо таланта к столь прекрасной музыке, вы способны также читать мысли?

— Что-то в этом роде, — сказала я. — Я обязательно загляну как-нибудь в ваш замечательный бутик, мэм.

— Да, обязательно загляните! — и она вновь ушла, вновь напевая, вновь становясь элегантной и беззаботной незнакомкой.

Решив, что на сегодня достаточно, я упаковала лиру и полную битов банку в седельную сумку. Во рту у меня пересохло, и потому я прямым ходом направилась в Сахарный Уголок. Сегодня за стойкой дежурила миссис Кейк. Как только я села за стол, она направилась ко мне с улыбкой яркой, как её передник.

— Доброго вам вечера, мисс! Вы недавно в городе?

— Хм-м-м… И да, и нет, — ответила я с улыбкой. — Сколько будет стоить ваш лучший травяной чай?

— Один бит.

— Как насчёт трёх битов за чашку чая и ромашковый сэндвич?

— Прекрасно, милая! — радостно ответила миссис Кейк. Интересно, подозревает ли она, насколько гармонично звучат её слова? Я могу написать диссертацию об одних только интонациях её голоса. Она поспешила на кухню в задней части Сахарного Уголка, а я полезла в сумку, доставать банку с битами.

И в этот момент я услышала хныканье через два стола от меня. Я бросила взгляд в том направлении и увидела мисс Хувз и её дочь Динки. Маленькая единорожка плакала: печальной, безутешной разновидностью плача. Я знала, что ребёнок Дерпи не из тех детей, что любят устроить истерику на публике, и разворачивающаяся передо мной сцена не доказывала обратного. Динки спрятала лицо в копытах, а её мать, склонившись над ней, зашептала на ухо слова утешения. С такого расстояния я не смогла разобрать слов Дерпи, но увидела искреннюю улыбку у неё на лице… и вот, где-то там, в самом сердце жеребёнка, утешения отыскали ответ. Динки утёрла слезы и смогла выдавить улыбку, похожую на улыбку матери.

К тому времени появилась Пинки Пай — с шумом вкатившись колесом в центр Сахарного Уголка, как делала каждый раз. Она принялась развлекать маленьких жеребят, поливая их залпами эпатажных шуток и шарад. Дети хихикали и хлопали копытами, радуясь шутовству Пинки. Дерпи указала в её сторону копытом и похлопала Динки по крупу, подталкивая своего жеребёнка пойти и повеселиться с Пинки и остальными. Маленькая единорожка с радостью бросилась вперёд: детская эйфория мгновенно смыла с её лица всю скорбь. Дерпи смотрела Динки вслед одним здоровым глазом. Несмотря на радость дочери, мать, оставшаяся сидеть чуть ли не распластавшись по столу, не смогла сокрыть печального выражения лица и сорвавшегося с губ вздоха.

Я была столь поглощена этим зрелищем, что лишь случайно заметила боковым зрением силуэт миссис Кейк. Я повернулась ей навстречу. Пекарша стояла неподвижно, оглядывая пустым взором просторы Сахарного Уголка. Она держала поднос с исходящей паром чашкой чая и ромашковым сэндвичем, но не имела никакого понятия, что с этим делать.

— Забавно… — она моргала глазами каждый раз, когда, с её губ медлительно срывались слова. — Я готова поклясться…

Она оглянулась и посмотрела на кухню.

— Куда я с этим направлялась? Точно говорю, я старею…

Я вежливо кашлянула.

Она обернулась и мгновенно одарила меня вежливой улыбкой.

— Доброго вам вечера, мисс! Вы недавно в городе?

— Хм-м… — я мягко улыбнулась. — И да, и нет. Вы, кажется, в растерянности. Всё в порядке?

— О, совершенно! Я просто не знаю, что я здесь забыла с… с… — миссис Кейк нахмурилась, глядя на поднос так, будто он был полон муравьев. — Тьфу! Я сейчас должна заниматься выпечкой торта для завтрашнего банкета Мэра.

Я вытянула шею, чтобы посмотреть на содержимое подноса.

— Это травяной чай и ромашковый сэндвич?

— Однако, да, именно так.

— Хм-м-м… — я бросила золотые монеты на стол. — Трёх битов хватит, чтобы за них заплатить?

— О! Эм… Вы хотите этот заказ?

Я улыбнулась.

— Похоже, это хороший заказ. Я попробую.

— Что ж, отлично! По крайней мере, не придётся выбрасывать! — миссис Кейк грациозно поставила чашку и тарелку на стол, а я подтолкнула биты в её направлении. Она подобрала их и поблагодарила с вежливым поклоном.

— Приятно провести время в Сахарном Уголке! Просто позовите, если захотите чего-нибудь ещё, дорогуша.

— Обязательно, — сказала я. Когда она ушла, я медленно глотнула чай, наслаждаясь прогнавшим дрожь теплом. У меня было время, чтобы расслабиться, подумать, поразмышлять о своей музыке. Мне следовало бы тратить каждую доступную минуту на размышления о недостающем куплете в конце Лунной Элегии №7, но вместо этого я продолжала наблюдать за столом мисс Хувз.

Дерпи — печальная пони. Мало кто в городке об этом знает. Большинство грешит тем, что судит о понивилльской почтальонке по её лицу. И на мне самой лежит та же вина, но лишь потому, что за множеством попыток узнать о ней больше я так и не смогла докопаться до источника её бед. Тем не менее, едва увидев, как она утешает расстроенную Динки, я, кажется, получила подсказку.

Так что покончив с чаем и не слишком изящно заглотив ромашковый сэндвич, я закинула на спину седельную сумку и направилась к её столику. Не существует простого способа преодолеть «знакомство», так что я давно уже научилась опускать лишнее притворство.

— Отчего столь мрачный вид, мисс Хувз?

Дерпи подняла взгляд от стола. Она моргнула, глядя в противоположные стороны. Я уже знала, с какой стороны стоять, чтобы она могла меня видеть.

— Эм… извините. Мы знакомы?

Я улыбнулась.

— Кто же в Понивилле не знает здешнего самого надёжного доставщика почты?

— О, что ж, наверное вы правы, — нервно усмехнулась Дерпи и провела по гриве копытом. — Я, случаем… э… не влетела вам в окно, например?

— Хе-хе-хе… Ничего такого.

— Фух. Я рада. С памятью у меня не слишком хорошо.

— В этом плане, мы здесь все в одной лодке, мисс Хувз. Поверьте мне, — я села рядом и указала на её ребёнка, стоящего вместе с остальными хихикающими жеребятами и Пинки Пай. — Динки невероятно одарённая для своего возраста. У неё самые высокие оценки в классе во всех трёх последних тестах подряд. Вы знали об этом?

— Д-да! — воскликнула Дерпи кося на меня под странными углами с обеих сторон. — Но как узнали вы?

Это я и имела в виду, когда написала, что всё не так уж и просто. Не теряя времени на раздумья, я ответила:

— Я учитель музыки из Кантерлота. Не так давно меня прислали помочь мисс Чирили с расширением учебного плана. Она задумала организовать для жеребят музыкальный кружок. Вы об этом слышали?

— О да! Конечно, — сказала Дерпи.

Я была неправа в одной вещи, о которой написала выше: некоторые мои слова являются правдой, но только лишь потому, что я слежу за происходящим. Последний месяц Чирили в самом деле пыталась организовать школьную музыкальную группу. И это определённо чем-то расстраивало мисс Хувз.

— Мой маленький маффин очень радуется этой новости, — сказала она. — Она только об этом и говорит каждое утро, когда я отвожу её в школу.

Она вздохнула, вяло оглядывая Сахарный Уголок, под чьей крышей её дитя забылось в причудливом представлении Пинки.

— У неё врожденный талант к музыке. К слову, неделю назад я сводила её в музыкальный магазин. У них там была флейта, и ей разрешили её попробовать. И я могу поклясться, я никогда не слышала ничего столь удивительного… и ведь мой маленький маффин даже не практиковался. Она такая одарённая… как её отец.

Последние слова были для Дерпи особенно тяжелы, и я видела, как печаль вновь тенью легла ей на лицо.

— Я видела, как она плакала, — сказала я. К некоторым мелодиям, бывает, не существует плавного перехода, есть один лишь рефрен.^[2] Но иногда необходимо бывает уловить этот повторяющийся мотив, как бы больно он ни звучал. — Полагаю, оттого, что она не может вступить в группу Чирили.

Дерпи открыто вздрогнула при этих словах, но я знала, она не собиралась останавливать разговор. Многие пони в городе могут многое рассказать, но время, которое они выбирают для откровений, всегда совпадает с моментом, когда я задаю им вопросы. Может, в этом состоит моё предназначение? Я немало об этом размышляла. Что ж, по крайней мере я единственная, кому это необходимо.

— Хотела бы я, чтобы она смогла, — в конце концов ответила мисс Хувз. — Но боюсь, её мать не в состоянии ей в этом помочь.

— О?

— Я не говорю об этом многим пони, и совершенно точно не собираюсь говорить ей, но жизнь в последнее время у нас непроста, — Дерпи опустила на стол взгляд и принялась лениво выписывать копытом круги, будто в отчаянной попытке уравновесить своё косоглазие. — Моего заработка едва хватает, чтобы сводить концы с концами. Дохода с работы на почте попросту недостаточно, чтобы удержать одинокую мать на плаву. И если бы отец Динки был по-прежнему здесь и работал, тогда, может быть, мне бы хватило свободных денег на что-нибудь кроме еды на столе. Но на школьную группу?..

Дерпи снова вздохнула и провела копытом по увлажнившимся векам.

— Динки такой милый, такой прекрасный жеребёнок. Она очень самоотвержена и предана матери. Ей всего-то хочется играть на флейте, больше ничего. У неё дар, и я по-прежнему не могу поверить, насколько талантлив мой маленький маффин…

— Способности к музыке — это лучшая разновидность таланта, миссис Хувз, — мягко улыбнулась я. — Вы должны гордиться. Ваш жеребёнок стоит на пути к вдохновению душ других пони так же, как она сейчас, просто живя, вдохновляет вашу.

— Она никого не будет вдохновлять, если я не смогу дать ей то, что принадлежит ей по праву, — пробормотала Дерпи дрожащим голосом. — Мой маленький маффин вежлив с каждым пони — как старым, так и малым. И она изо всех сил старается в школе. Она учится очень усердно. Она такая… такая милая…

Она шмыгнула носом и утёрла слезу, едва та скользнула сверкающей дорожкой по серой щеке.

— Её страсть — это музыка, но я не могу ничем ей помочь. Её мать не настолько талантлива. Я даже не могу найти нам место в жизни хоть чуточку получше, не говоря уж о флейте, о которой она мечтает. И какая же это любовь?

Я наклонилась к ней и с нежностью положила копыто на её.

— Ваша любовь — та искренняя любовь, которую ваша дочь будет с благодарностью помнить всю свою жизнь. Есть родители, которые считают, будто деньги могут купить что угодно, но при этом они не дают своим детям необходимого внимания и уважения. И вы — не из их числа, мисс Хувз. Я верю, что так или иначе, вы найдёте способ дать Динки то, чего она желает. Но вы и так уже даёте ей то, в чём она нуждается. И если вы забудете мои слова, по крайней мере вы будете помнить то чувство, что подводит вас на грань слёз, когда я вам эти слова говорю. Ибо оно истинно и по-настоящему вечно.

Дерпи снова шмыгнула носом. На кратчайший миг я была готова поклясться, что её глаза выровнялись на мне. Она улыбнулась, такой улыбкой, что согревает меня и по сей день.

— Как же можно забыть слова такой доброй и понимающей пони?

Я лишь улыбнулась в ответ.

— Будьте близ своего ребёнка, мисс Хувз, как всегда были. Рано или поздно, так или иначе, её мечты сбудутся. Я вам обещаю.

И, прежде чем Дерпи успела ответить, Динки прискакала обратно и принялась прыгать вокруг матери, хихикая и повторяя бесчисленные глупости, которые Пинки Пай только что говорила жеребятам. Дерпи с трудом удерживала дочь на месте, и чтобы та не выскользнула, она, в итоге, крепко её обняла, обернув вокруг маленькой единорожки передние ноги. Динки хихикала и извивалась в объятиях, а мать нежно тёрлась об неё носом.

Как раз в этот момент сквозь меня вдруг пробежала волна холода. Я вздрогнула и натянула рукава толстовки на копыта. На какой-то миг я уловила пар, срывающийся с моих губ, и так я узнала, как всегда узнавала прежде, что было мной только что утеряно.

Дерпи вдруг моргнула косящим в мою сторону глазом и вздрогнула всем телом от неожиданности.

— Ой, здравствуйте! Могу вам чем-нибудь помочь, мисс?

Я прочистила горло, борясь с накатывающей дрожью.

— Приношу извинения, — я встала. — Я не заметила, что столик занят.

— Ерунда! — голос Дерпи не уступал весёлому тону её хихикающей дочери. Так или иначе, можно было не сомневаться: в тот миг она была счастлива. — Это же Сахарный Уголок. Пони свободны сидеть где захотят. Правда, мой маффин?

Динки лишь хихикнула. Я всегда завидовала Пинки Пай за тот эффект, что она оказывает на детей. Детские стишки и колыбельные по-прежнему в списке того, что мне ещё предстоит постичь.

— На самом деле, мне пора, — сказала я. И это было правдой. Солнце уже садилось, а я ещё не повстречалась с Твайлайт. Скоро наступит ночь, и тогда я не смогу поговорить ни с кем. — Желаю вам обеим приятного вечера.

— Хе-хех… Я не знаю, как и почему, — сказала Дерпи, — но, кажется, у меня такой уже наступил.

Я покинула Сахарный Уголок и медленно направилась к библиотеке Твайлайт Спаркл. Приближалась ночь, и вечер нависал над моим рогом как тёмное фиолетовое покрывало. Повсюду вокруг пони спешили галопом по домам. Я никогда не понимала, почему, едва Солнце начинает опускаться за горизонт, столь многие пони так отчаянно спешат прочь с улиц, особенно здесь, в Понивилле. Я иногда задумываюсь, неужели я единственная пони, кто никуда не спешит и позволяет холодному и бодрящему шёпоту наступающего вечера лишить себя воли? Я поддалась моменту, тихо напевая под нос номер для пианино, которому научила меня мать, когда я была маленьким жеребёнком. Моя семья жила гораздо лучше, чем семья Дерпи и Динки. Сомневаюсь, что я хоть раз задумывалась, что могу потерять всё — как духовно, так материально. Я по-прежнему размышляю о том, как живётся теперь моей семье, но стараюсь не давать этим мыслям воли. Размышления о мелодии для пианино унесли меня в тёплые воспоминания прошлого. Хотелось бы мне, чтобы настоящее не было столь холодно.

К тому моменту, когда я дошла до двери в библиотеку Твайлайт, на улицах уже зажглись фонари. Дверь была открыта — должно быть, ассистент Твайлайт заносил что-то внутрь. И войдя, я поняла, что не ошиблась. Спайк перетаскивал туда-сюда многочисленные упаковки присланных из Кантерлота антикварных книг. Он посмотрел в мою сторону и приветливо помахал рукой.

— Привет! — он прошёл мимо, неся сверток к противоположной стене комнаты. — Меня прёт твоя крутая толстовка!

— Спасибо, — сказала я. — Мисс Спаркл здесь?

— А что, у вас назначена встреча?

— Спа-а-а-а-а-айк! — как раз к этому моменту упомянутая лавандовая единорожка вошла в фойе из коридора. — Ты уже открыл пакет с восемью томами Героев Эквестрийской Литературы?..

Она остановилась и тихо ахнула при виде меня.

— Ох! Извините меня. Я не знала, что здесь кто-то есть! — она моргнула широко распахнутыми глазами, а затем улыбнулась, и от улыбки у неё появились ямочки на щеках. — Могу я вам чем-нибудь помочь?

Я разве не упоминала, что Твайлайт Спаркл до смешного очаровательна?

— На самом деле, да, можете.

— Ясно. Ну… Эм… Я постараюсь, но, честно говоря, библиотека скоро закрывается и мне ещё надо написать одно важное письмо…

— …принцессе Селестии, — я кивнула. — Я знаю.

— Привет! — Спайк снова прошёл мимо. — Меня прёт твоя крутая толстовка!

— Да, я не сомневаюсь, — я снова повернула голову к Твайлайт и улыбнулась. — Поверьте мне, мисс Спаркл. Я думаю, вы будете очень… эм… заинтригованы тем, чем я хочу с вами поделиться, и затем я хочу попросить у вас помощи всего лишь с одним небольшим делом.

— О?

— Я обещаю, что не задержу вас с отсылкой письма принцессе.

— Задержите? — приоткрыв рот в нервном смешке, Твайлайт Спаркл блеснула на свету зубами. — К-кто вам сказал, что я боюсь задерживаться?

— Хи-хи-хи… Действительно, — я подошла к деревянному сидению и, усевшись на нём, открыла седельную сумку. Бросив взгляд на Твайлайт, я прошептала:

— Мисс Спаркл, вы когда-нибудь слышали прекрасную мелодию, что застряла бы у вас в голове, но вы бы не знали, откуда она взялась и что она означает, но при этом ощущали бы непреодолимое желание напевать её, несмотря ни на что?

Твайлайт Спаркл с любопытством на меня уставилась, прищурив один глаз в явном недоумении. Я могла бы написать книгу об этом выражении лица у каждого пони, что встречался мне на пути. Но, в то же время, разве не этим я занимаюсь прямо сейчас?

Я усмехнулась и, вытащив лиру из сумки, выставила её перед собой. Мягко глядя Твайлайт в лицо, я заговорила:

— Меня зовут Лира Хартстрингс, и вы никогда не вспомните обо мне. Вы даже не вспомните этот разговор. Так и с любым другим пони, с которым я когда-либо общалась — ведь всё, что я сделаю или скажу, останется забытым. Какой бы текст я ни написала, лист останется чистым. Любое свидетельство моего существования, что я оставлю, исчезнет. Я заперта здесь, в Понивилле, по причине того же самого проклятья, из-за которого меня так просто забыть. И всё же это не удерживает меня от того, что я люблю больше всего: от музыки. И если мои мелодии могут пробить себе путь в ваше сердце, значит, для меня ещё осталась надежда. Если я не могу доказать вам, что я существую, то я, по крайней мере, могу доказать, что существует моя любовь ко всем вам, к каждому из вас. Пожалуйста, послушайте мою историю, мою симфонию, ибо это есть я.

— Я… — Твайлайт Спаркл быстро заморгала. Она провела по лбу копытом и встряхнула его, пока слова пробивались на свободу сквозь напряжение, написанное на лице. — Я не понимаю. Что вы имеете в виду? Это какая-то?..

— Ш-ш-ш-ш, — я улыбнулась и подняла левитацией лиру перед собой. — Просто послушайте.

Я закрыла глаза и сосредоточилась, касаясь телекинезом каждой струны, одну за другой. Все мои выступления в сердце Понивилля в тот день были лишь репетициями. Здесь, перед Твайлайт, в самом центре акустики её древесного дома, я исполняла «Лунную Элегию №7» так мягко и красноречиво, как только могла. И хоть я не знала концовки, я скользила меж струн без тени сомнения. Когда выступление подошло к концу, я вновь открыла глаза и увидела перед собой сидящую Твайлайт Спаркл, с лицом, озарённым мелодией, что всё ещё эхом блуждала в её одарённом сознании.

— Это… — начала шептать Твайлайт. — Это было… было…

— Скажите мне, — перебив, произнесла я и на мгновенье взглянула на неё крайне пронзительным взглядом. — Она вам знакома?

— Она… она знакома! — воскликнула Твайлайт. — Мне кажется, будто я…. Будто я слышала её от…

Я склонилась ближе. Сердце громко стучало. Я старалась изо всех сил, чтобы сохранить внешнее спокойствие.

Наконец, Твайлайт Спаркл сказала, заикаясь:

— Э-это из лунных архивов! Да! Да, мне кажется, эта симфония из ранней Нео-Классической Эры! — она заулыбалась, радуясь расцветающему в памяти бутону информации, будто вынырнувшему из доселе нехоженных уголков её мысленной библиотеки. — Принцесса Селестия мне показала её однажды — до того, как вернулась Найтмэр Мун. Она сказала мне, что это одна из немногих вещей, по которым ей приходилось… помнить сестру такой, какой она была до того, как была запятнана обратившим её ко злу духом.

— Скажите мне, мисс Спаркл, — сказала я твёрдо. — Вы знаете, как она заканчивается?

— Та музыкальная композиция?

— Да.

— Вы… вы не доиграли её до конца?

— Нет. Но, вы, очевидно, её уже слышали. Вы знаете, как она заканчивается?

— Я… я не понимаю, зачем это всё! — Твайлайт бросила взгляд в мою сторону, хмуря под фиолетовыми локонами брови. — Конечно, я уже слышала эту мелодию. Но лишь потому, что Принцесса Селестия лично вынесла её из лунных архивов и показала мне! Но откуда вы о ней могли узнать?

— Потому что я слышу её, — прошептала я. — Когда сплю. Когда бодрствую. Когда закрываю глаза. И когда открываю их. Я слышу эту мелодию — и множество подобных ей — слышу, как она скачет меж стен моего разума, резонирует с лейлиниями, что соединены с моим сознанием… будто мой рог ловит какой-то сигнал, лежащий по частоте выше живых, который хочет что-то сказать именно мне, и больше никому.

— Но… Н-но как? Почему?

— По той же причине, по которой вы, я подозреваю, не слышите, — глубоко вздохнув, сказала я. — По той же причине, по которой никто никогда не помнит, что говорил со мной. Ибо для них эту мелодию столь же легко забыть, как и меня саму.

— А? — часто моргая, Твайлайт Спаркл осела на задние ноги. — Мисс Хартстрингс, я не понимаю. В каком смысле вас легко забыть?

Я улыбнулась. Спайк снова проходил мимо меня, и я свистнула ему.

— Эй, мистер Зелёные Шипы!

— Привет! — сказал он, встав над последним свёртком. — Меня прёт твоя крутая толстовка…

— Да, мы поняли, Спайк! — сказала Твайлайт Спаркл, глядя на него с раздражением. — Может хватит это повторять нашему гостю?

— Нашему гостю? — Спайк скорчил недоумённое лицо и прищурил глаз, перескакивая взглядом с меня на Твайлайт и обратно. — Извини, Твайлайт. Я ведь ходил распаковывать посылку, забыла? А вот её я в первый раз вижу!

Пока голос Твайлайт не успел догнать поражённое выражение ее лица, вмешалась я:

— Спайк, если можешь, сделай кое-что для меня. Я бы хотела взять Зоологию Зебрахары, авторства Джоки Гудолл.^[2] Будь так добр, сходи за ней, пока я беседую тут с Твайлайт.

— Не вопрос! Зоология Зебрахары уже, считай, здесь! — и бойкий юный ассистент уже скрылся в дальнем коридоре.

— Эм… — Твайлайт рассеянно почесала голову копытом. — Откуда такой внезапный интерес к работе Гудолл?

— Содержание книги меня совершенно не волнует, — сказала я. — Просто так вышло, что я знаю, что вы её храните на самой дальней полке.

— И как вы можете это знать? Это ведь ваш первый визит в библиотеку — по крайней мере, с тех пор, как я стала её заведующей.

— Хм-м-м-м… На самом деле, я уже посещала эту библиотеку. Многократно, — я спокойно улыбнулась. — И все мои визиты были после того, как вы прибыли в Понивилль, Твайлайт.

— Но я не…

— По правде говоря, я прибыла в Понивилль вскоре после вас, мисс Спаркл, — следующая часть была сложной. Мне всегда было непросто удержать себя в копытах в такие моменты, но, кажется, со временем это начинает даваться легче. — Так же как и вы, я родилась в Кантерлоте. Мы с родителями жили в Верхнем Алебастровом районе, на улице Старсвирла.

— На улице Старсвирла?! — в глазах у Твайлайт сверкнул огонёк, и она дрогнула ушами. — Поразительно, ведь это всего через две улицы от моего дома!

— 484, проспект Туманности, — сказала я. Свет в моих глазах вторил сиянию в глазах у неё. — Ваша квартира была прямо над квартирой Мундансер.

Твайлайт не смогла сдержаться. Она издала напряжённый смешок, который я слышала уже сотни раз.

— Это невероятно! То есть, вы хотите сказать, что знали и Мундансер тоже?

— Да. Мы в детстве были лучшими подругами.

— Вы с ней? И почему она никогда мне о вас не говорила?

— Нет, Твайлайт, — сказала я. — Я имела в виду мы втроём. Ты, Мундансер и я. Мы вместе ходили в магический детский сад, ну а всё остальное известно… точнее, было известно.

Она смотрела на меня, сощурившись и раскрыв рот.

— Но ведь… — она нервно сглотнула и помотала головой. — Я-я бы запомнила! Мундансер и я…

— Мы много лет подряд вместе ездили в магический летний лагерь. В одно лето, когда тебе было лишь семь, ты попробовала телепортационное заклинание и из-за этого застряла на вершине башни королевской стражи. Нам потребовалось полдня, чтобы найти пегаса, который спустил тебя обратно на землю. Тебе было ужасно стыдно, ты плакала. Потому мы с Мундансер отвели тебя в местную пончиковую и привели в чувство. И как раз тогда ты наконец сказала нам с Мундансер, что тебя приняли в Школу для Одарённых Единорогов Селестии. Ты так долго держала эту новость от нас в секрете, потому что боялась, что мы будем тебе завидовать и не захотим больше с тобой дружить. И трудно себе представить что-то столь далёкое от истины! Мы любили и ценили каждый момент в твоей компании. Несколько лет спустя, когда мы с Мундансер тоже были приняты в Школу, ты показала нам её территорию. Наш первый учебный год прошёл без сучка без задоринки, чего не скажешь о других студентах, и благодарить за это мы должны именно тебя.

Твайлайт слушала каждое моё слово. Когда я закончила, она перевела взгляд на дальний конец комнаты и тихо пробормотала:

— Я… помню все эти моменты. Но тогда со мной была только Мундансер. Я… совсем не помню вас, мисс Хартстрингс, — она взглянула наверх, и на мгновение на лице у неё мелькнуло сомнение. — Откуда мне знать, что это не какая-нибудь глупая шутка? Это Рейнбоу Дэш вас подбила?

— Ты имеешь в виду, как тогда, когда она с Пинки Пай подменила тебе чернильницу на другую, с невидимыми чернилами? — спросила я с ухмылкой. — Или когда ты опрокинула себе на голову спрятанное Рейнбоу Дэш полное ведро кетчупа, и когда ты пошла в ванную, то увидела, что ванна забита доверху упаковками замороженной картошки-фри в виде спиралек^[3]

Я усмехнулась и глубоко вдохнула.

— Или когда она тебя убедила, что у тебя отваливается рог и, как истинный ипохондрик, ты потратила целую ночь, читая о заболеваниях единорогов, и заснула в итоге посреди библиотеки? Я припоминаю, как она заглаживала свою вину, угощая тебя обедом в Сахарном Уголке...

— Откуда… откуда вы всё это узнали?

— Ты сама мне об этом рассказала.

— Вы хотите мне сказать, что мы уже разговаривали?

— Десятки раз, — сказала я пустым голосом. Сложно вкладывать чувства в слова, что были повторены бессчётное число раз. Я старалась изо всех сил, чтобы поддерживать разговор с лёгким и непринуждённым видом. — Ты единорог немалого интеллекта, Твайлайт. Я это знала, когда мы ещё были жеребятами. И я рада видеть, как ты стала выдающимся членом общества здесь, в Понивилле. Но, как и любой другой разговор, что у нас когда-либо был, этот неизбежно сотрётся из твоей памяти.

— Это… это слишком безумно! Я вам не верю.

Сбоку раздался юный голос:

— Эм-м-м-м… Твайлайт?

Твайлайт обернулась на него.

В комнате стоял Спайк, моргая с пустым взглядом. Он стоял абсолютно неподвижно посреди дверного проёма в коридор, держа в руках книгу.

— Ты попросила меня о чём-то и я… я… — он покосился на том в руках. — Зоология Зебрахары? Фу, эта книга такая устаревшая! Там в ней зебр обзывают плохими словами. Зачем мы её вообще храним?

— Спайк, эту книгу попросила Лира Хартстрингс всего пару минут назад.

— Какая-какая Лира?

— Привет! — я помахала ему с улыбкой.

— О! — он моргнул, посмотрев на меня. — Привет! Меня прёт твоя крутая толстовка!

— Ты что, хочешь сказать, что ты её не помнишь? — Твайлайт повысила в раздражении и злости голос. — Она тут сидела и говорила со мной уже несколько минут! Ты проходил мимо неё… наверное… раза три!

— Тьфу! Извини, Твайлайт! Я не знал! К тому же нам разве не пора закрывать библиотеку? Вроде поздновато уже для незнакомых посетителей, тебе не кажется?

— Спайк…

— Мы с Твайлайт просто болтаем, малыш, — сказала я, помахав для убедительности копытом. — Не стоит на нас отвлекаться.

— Ох… Пофигу, — он поковылял прочь с раздражённым стоном, практически волоча за собой толстый том. — Я магический помощник, а не привратник.

Когда он ушёл, я вновь повернулась к застывшей в недоумении Твайлайт.

— Видишь? Он отошёл от меня. Расстояние — один из двух способов, которым проклятье заставляет пони забывать обо мне.

— И… эм… к-каков другой способ?

Я заглянула в ближайшее окно. Красный поцелуй заката уже практически исчез. Чернота ночи опускалась на нас, и с ней вскоре придёт бледное сияние луны.

— Время, — выдохнув, в итоге сказала я, — Счёт идёт на минуты. Иногда час. Очень редко времени даётся больше, но, сколько бы ни прошло, результат таков: знание о самом моём существовании сотрётся без остатка. Именно потому объяснения столь тяжелы — ведь каждый раз я едва успеваю спросить тебя о том, что мне по-настоящему нужно.

— Простите меня, но мне необходимо объяснение! — воскликнула Твайлайт голосом столь же острым и отчаянным, как и выражение её дрожащего лица. — Подобное явление беспрецедентно! И даже если это правда, как хоть кто-то вообще способен выжить в таком состоянии?

— Я смогла. Было нелегко, но я неплохо справляюсь.

— Мне по-прежнему тяжело поверить в вашу историю, мисс Хартстрингс. Боюсь, вам придётся показать мне куда больше, чтобы подтвердить, что все ваши слова это не…

— Твоя первая неделя в Королевском Дворце в качестве магической ученицы Принцессы Селестии… — начала я. — Её Высочество показала тебе галерею портретов множества высокочтимых в эквестрийской истории единорогов. Ты очень гордилась собой, потому что мгновенно узнала портрет Старсвирла Бородатого. Тогда твоя наставница отвела тебя в сторону и кое-что тебе объяснила. Она сказала, что у всех этих портретов есть одна общая черта. Все изображённые на них в прошлом были её учениками, и каждого из них она когда-то обучала многими годами, точно так же, как взялась обучать тебя.

Твайлайт не отвела от меня кротких и беззащитных глаз, даже когда я склонилась к ней и продолжила тихо говорить:

— Тогда ты впервые по-настоящему осознала, что такое смерть. Ты была маленьким жеребенком, полным энергии и жизни. Ты была невероятно счастлива, что стала ученицей принцессы Селестии, и у тебя в сознании не было прежде представления о конечности бытия. И, глядя на эти портреты, ты проигрывала историю Эквестрии у себя в голове, осознавая, что у будущего тоже будет своя история, и что ты будешь лишь её частью, самое большее — запечатлённой навечно в ряду этих портретов. Ты внезапно начала плакать, но никак не могла понять, почему. Принцесса Селестия провела с тобой всю ночь. Она не отходила от тебя, пока не высохли последние слёзы. Она даже задержала восход Солнца, пока окончательно тебя не утешила. И по сей день очень мало кто знает, по какой причине почти пятнадцать лет назад утро выдалось таким тёмным.

Я улыбнулась и, положив копыто ей на ногу, почувствовала внезапную дрожь её тела. Я постаралась изо всех сил, чтобы прогнать эту дрожь, как поступила когда-то мудрая правительница.

— Ты рассказала мне однажды, Твайлайт, во время одного очень душевного разговора, который нам удалось провести несколько недель тому назад, что причина, по которой ты читаешь так много книг; причина, по которой ты предпочитаешь чтение дневному свету; причина, по которой ты не в состоянии хотя бы на секунду перестать обрабатывать информацию, состоит в том, что ты хочешь заполнить себя таким количеством знаний, какое только возможно. Ты считаешь, что история существует не просто так. Бессчётные поколения жили и умирали до нас для того, чтобы нам хватило знаний, которые, будучи применёнными к нашему существованию, смогут сделать наш мир лучше. И не упражнять тем самым свой разум означает ни много ни мало потерю наследия тех пони, что жили до нас. Принцесса Селестия, как ты сказала мне, гораздо больше, чем просто твоя наставница. Она — самое сердце Эквестрии. И ты, как та связующая центральная искра, что держит воедино Элементы Гармонии, ты желаешь лучшего для Эквестрии, и ты желаешь лучшего для нашей принцессы. И, следуя этому настрою, ты стремишься добиться большего, чем остаться всего лишь портретом на стене.

Лицо моё отразилось в паре глаз, что всё и больше и больше стеклененли с каждым следующим словом. Я улыбнулась.

— Много, много раз друзья задавали тебе вопрос, почему ты никогда даже не задумывалась о том, чтобы встретить юного жеребца и романтично провести с ним время. Ты неизменно отмахиваешься от их добродушных расспросов, притворяясь, будто считаешь саму идею глупостью. Но в душе ты понимаешь, что не можешь позволить себе пару, пока тобой движет беспрестанная жажда оставить на этом мире свой след. Но это ведь не просто причуда твоего характера, правда? Однажды, Твайлайт, ты собираешься написать книгу — подробный альманах всех важных и неподвластных времени кусочков магического знания, на сбор которых, ты надеешься, хватит отведенного тебе на земле срока. И в заголовке этой книги, как ты мне рассказала, ты напишешь — «Путь Гармонии». Каждое утро ты просыпаешься с мыслями о книге. Ты думаешь о том, как Принцесса Селестия будет читать её каждый день после того, как поднимет Солнце, в вечной хвале твоему вкладу в этот мир, который ты, к тому времени, уже много лет как покинешь. Ибо есть одна вещь, Твайлайт, которую ты, как и многие другие пони, до смерти боишься; ты боишься остаться забытой.

Когда я закончила свою речь, Твайлайт больше не глядела на меня, но я знала, что она слушает со всем вниманием. По её телу пробежала дрожь, и одинокая слеза скользнула по щеке. Подрагивая, она вытерла лицо копытом и прошептала даже, возможно, излишне дрожащим голосом:

— Как… К-как это с вами случилось?

Я поняла, что вновь добилась её доверия. Сердце радостно ёкнуло, но приближалась ночь. Я выглянула за окно. Луна ещё не взошла, но осталось недолго. И всё же, я вздохнула и сказала:

— Я знаю только, что это случилось, когда я приехала сюда в прошлом году на Праздник Летнего Солнца.

— В прошлом году? — Твайлайт шмыгнула носом, а затем моргнула, широко раскрыв глаза. — Вы имеете в виду, когда вернулась Найтмэр Мун?

— Да.

— С вами что-то случилось, что вызвало это… это…

— Проклятье, — пробормотала я. — По крайней мере, я уверена, что это проклятье. Хех… Я не знаю, как ещё его можно назвать.

— Но… как? Как оно работает? Что, если оно связано с принцессой Луной — то есть, я имею в виду, с Найтмэр Мун?

— Я и так потратила уже много времени, — тихо произнесла я. — Объяснить в настоящий момент всё в подробностях невозможно. Ты перестанешь понимать, что я вообще пытаюсь сказать ещё на полпути.

— Тогда запишите! — воскликнула Твайлайт. Её влажные глаза заметались по комнате в поисках бумаги и пера. — Запишите, чтобы мы смогли это прочитать, и…

— Бумага будет для тебя казаться чистой, так же как и для любого другого пони, — сказала я с мягкой грустной улыбкой. — Поверь мне, я написала уже немало разных слов… на разных поверхностях… в разных уголках Понивилля. Никто ничего не видит, по крайней мере, мои надписи точно.

— Из-за того же фактора расстояния и времени?! — заметила Твайлайт Спаркл. Она готова была задохнуться от волнения, но вдруг посветлела лицом. — Знаю! Мы отправим письмо принцессе Селестии! Прямо сейчас! Сила зелёного пламени за мгновение доставит ей знание о вашем существовании! Наверняка она сможет снять это «проклятье»! Спа-а-а-а-а-айк!..

Я подняла копыта, чтобы её остановить.

— Мы уже пробовали.

— Правда?!

— М-м-мхм. Три раза, в разных ситуациях, ещё несколько месяцев назад. Принцесса получит только облачко зелёного дыма и чёрный пепел. Всё, что ты напишешь, обладая краткой памятью о моём существовании, будет утеряно при телепортации, без исключения.

— Тогда… тогда… — Твайлайт судорожно нащупывала идеи. Она дрожала всем телом. Я всегда восторгалась её искренностью и заботой, когда она доходила до этого «знания» обо мне, но при этом мне больно было видеть её в таком смятении. Единственным утешением мне служило лишь то, что этот момент всегда длится недолго, и я знала, что приход забвения неизбежен.

— О! Фотография! — Она бросилась быстрым шагом через библиотеку к шкафу, где лежал фотоаппарат. — Мы можем сделать снимок и…

— У тебя уже есть моё фото, — сказала я. Поднявшись на ноги, я подошла к подоконнику и указала на снимок в широкой рамке, изображающий двух ярких пони на улице Кантерлота. — Точнее… это было бы мое фото, если бы… ну. Посмотри сама.

Твайлайт взглянула на фотографию с собой и Мундансер, стоящими и улыбающимися камере. Она скосила глаза, старательно вглядываясь в изображение будто и правда в первый раз.

— Странно… Фотограф, должно быть, совсем рассеянный. Тут, на фото, слева ещё куча места.

— Может, место для третьей пони?

Твайлайт закусила губу. Она поставила фото на место, нервно сглотнула и посмотрела на меня.

— Вы… Вы можете уйти из города, отправиться в Кантерлот и попросить аудиенции с… Принцессой Селестией…

Она затихла, увидев выражение моего лица.

Я медленно помотала головой и сказала:

— То же самое проклятье, что огораживает меня от памяти других пони, держит меня в пределах Понивилля, — я пошла назад, туда, где стояли седельная сумка и лира. — Я предполагаю, это из-за того, что мы с Найтмэр Мун находились здесь в момент наложения проклятья. Как бы я ни пыталась покинуть Понивилль, меня каждый раз накрывает чудовищной волной низкой температуры, будто я вхожу прямо в космический вакуум.

Я застучала зубами от одной только мысли об этом, и дёрнула тесёмки капюшона толстовки, чтобы подчеркнуть свои слова:

— Вот почему я ношу эту толстовку и шарф. Иногда холод заклятья просачивается ко мне и становится невыносимым.

— Я… — Твайлайт содрогнулась и печально сгорбилась посреди библиотеки. Её голос напоминал беспомощный плач маленького жеребенка. — Я бы хотела как-то вам помочь, Лира. Пока ещё моих знаний хватает, чтобы сделать хоть что-нибудь…

— Тогда сделай кое-что для меня, — сказала я, поднимая лиру магическим телекинезом. Я глубоко вдохнула, собираясь с духом. — Ты уже делала это раньше, и это помогло мне безмерно. Я уверена, ты можешь повторить и сейчас.

— Безусловно! — Твайлайт вскочила на ноги, и в её глазах вновь вспыхнул свет. — Скажите, что мне делать!

— Помоги мне закончить мелодию.

— Ту, что вы сыграли? — она сглотнула. — Мисс Хартстрингс, вы были правы в одном: я в самом деле стараюсь изо всех сил, чтобы стать живым хранилищем знаний, но, боюсь, познания в музыке никак нельзя назвать моей сильной стороной.

— Не к твоим знаниям музыка должна взывать, — улыбаясь, тихо сказала я. — А к твоему сердцу, Твайлайт. Ты знаешь эту мелодию. Ты её раньше слышала. Мне не нужно экспертное заключение, мне нужно знать, какую концовку продиктуют тебе чувства.

— Я… — она закусила губу и, сделав шаг ближе, села прямо передо мной. — Я думаю, мне надо прослушать её с начала.

Я кивнула. Я сыграла ей мелодию, мягко и осторожно. Темп был в этот раз несколько быстрее, ибо ночь пришла, и я чувствовала, что время начинает поджимать. Вскоре, композиция была закончена, и музыка, которую я прежде именовала «Лунная Элегия №7» внезапно получила имя…

— «Плач Ночи»,^[4] — прошептала Твайлайт.

— О, именно так она зовётся?

— Да. По крайней мере, мне так кажется, — сказала она с нервной улыбкой. — Согласно принцессе Селестии, эта композиция была написана самой Луной всего за несколько десятилетий до изгнания. Луна в те времена переживала период творческих позывов, полных скорби… по крайней мере до тех пор, пока зависть и ревность не слились воедино с той горькой порчей, и не сотворили из неё Найтмэр Мун.

— Тебе известны её заключительные такты?

— Я… — Твайлайт поерзала. — Я уже говорила вам, Лира. Я не слишком хороша в написании нот. К тому же они всё равно исчезнут с листа, если я запишу их во время разговора с вами, правильно?

— Тогда напой их, — сказала я. — Так мы всегда раньше делали. Я обещаю, — я подмигнула. — Я запомню.

— Мне… мне просто надо их напеть?

— М-м-мхм-м.

— Хорошо. Эм… Так.

Все звуки библиотеки утонули в нежном потоке ангельского голоса, выводящего невидимые аккорды в центре полого дерева. Я слушала внимательно, и моё сердце придавало ритм мелодии, идущей из самой души Твайлайт. Раньше, чем я ожидала, песнь окончилась. Она бы выдавила у меня слезу, если бы не усмешка, что успела сорваться с губ первой.

— Конечно же. Хе-хех… так бледно.

— Клянусь, именно так она и кончается! — сказала Твайлайт. — Я теперь помню этот момент, будто это было вчера. Плач кончается внезапно. Я помню, как расспрашивала об этом принцессу. Тогда я впервые услышала, как Селестия смеётся. «Луна никогда не знала, как красиво поставить точку», сказала она. Хех… — она тряхнула головой с глупой улыбкой. — Забавно, как я умудрилась забыть этот момент, и вспомнить о нём только сейчас.

— Поначалу это всегда забавно, — пробормотала я, сосредоточившись на вливании магической энергии в лиру и повторении последних аккордов, что Твайлайт мне напела. Мелодия прокатилась пугающе неземным эхом по деревянной комнате. Теперь я знала, как кончается Плач. Ещё одна неделя, ещё одна элегия. Всё настолько просто, что от этого даже больно. — Вот и всё.

— Разве ты не собираешься сыграть её целиком?

— Нет, — быстро ответила я. — Нет, не здесь.

Я тихо опустила лиру обратно в седельную сумку.

— Здесь её играть… небезопасно.

Твайлайт Спаркл прищурилась.

— В Плаче, получается, заложена магическая сила?

— В большинстве элегий она есть, но она проявляется только после того, как я соберу все мелодии, что слышу у себя в голове, и солью их воедино своими инструментами. Элегии — лишь малые части великой головоломки, и я ежедневно бьюсь над её разрешением, хотя я бы солгала, если бы сказала, что работаю над ней совершенно одна. Я должна сказать спасибо тебе за завершение очередной элегии, Твайлайт, — я улыбнулась ей. — Каким-то образом ты меня никогда не подводишь.

— Если бы только я могла сделать больше...

— Что ж… — я отошла от седельной сумки и повернулась к Твайлайт. Но заглянуть ей в глаза я не смогла. — Я всё-таки немного соврала, когда сказала, что мне от тебя нужно только одно. На самом деле, мне нужно кое-что ещё…

— Да?

— Это… — я не могла на неё смотреть. Даже сейчас мне трудно поверить в то, что я сказала, о чём я попросила. Все эти месяцы, что остались позади, я повторяла себе, что должна быть сильной. Я уже получила от Твайлайт всё, что мне было нужно, всё, что поистине может помочь мне в поисках понимания ситуации. Не было никакого смысла просить у неё что-то ещё. Но, думаю, я оказалась слабее, чем предполагала, и в этом же заключается настоящая причина того, что я пишу эту в противном случае не имеющую значения запись.

— Это действительно прозвучит странно, и если ты хочешь, ты можешь ответить «нет». Это совершенно нормально, и я не буду тебя винить…

— Лира… — Твайлайт подошла ближе. — Что такое? Что тебе нужно?

Мне нравится думать, что у меня неплохо получается улыбаться. В любой ситуации это выражение лица самое лучшее. Я ношу его постоянно, потому что хочу, чтобы пони вокруг меня были счастливы. В конце концов, именно этого заслуживает мир. И стоя там, на острие взгляда Твайлайт, я удерживала улыбку так же твёрдо, как и всегда. Но взгляд моих глаз, тем не менее, твёрдым не был. Изображение подёрнулось дымкой, когда я подняла, наконец, на неё взгляд.

— Можно мне попросить, чтобы ты меня обняла?

Я разговаривала с Твайлайт Спаркл по меньшей мере раз пятьдесят с тех пор, как на меня пало проклятье. Я проходила через те же самые беседы с ней уже две дюжины раз. В этот раз, тем не менее, я впервые сделала такую просьбу. Не могу, на самом деле, представить, почему. Может быть, этот вечер вышел холоднее обычного. Может быть, в моих мыслях засело милое дитя Дерпи. Может быть, вина лежит на Плаче — он закончился ужасно быстро, и я чувствовала в душе ту пустоту, какую и должна навевать композиция Луны.

Мои мысли оборвались внезапно, ибо я оказалась в объятьях Твайлайт. От этого жеста у меня перехватило дыхание… и мир вокруг внезапно стал таким же тёплым, как и когда-то. Я расслабилась в объятьях, сложив ноги на спине у подруги детства, и закрыла глаза, покоясь у неё плече. Если забывчивость — это грех, то едва ли можно назвать меня святой, ибо, оказавшись в её объятьях, я внезапно осознала, что потеряла представление, чего я на самом деле ищу. Музыка — это прекрасная вещь, но она лишь подражание тому подлинному ритму, что бьётся в наших венах, разнося тепло наших сердец.

О, до чего хрупкие мы существа, пони: столь независимые и столь уникальные создания, что нам нужен блаженный звук смеха и струн арфы, чтобы навести мостки через ледяные бездны, пролегающие между нами, и полнящиеся обычно лишь пылью и слезами. Я внезапно захотела рассказать Твайлайт о бессчётных вещах, но я понимала, что слова в итоге подведут нас обеих. К тому же слова обречены на забвенье. Наша нежная дружба бессмертна, и лучший способ выразить эту истину заключён лишь в этом жесте. Если бы объятья могли длиться вечность, я смирилась бы с тем, что имя моё утратит всякое значение.

— Спасибо тебе, Твайлайт, — сказала я, вновь окунаясь в холод, когда мы разорвали наши объятья. Я шмыгнула носом, всего один раз, и улыбка вернулась на мои губы. Она заполнила тот краткий миг пустоты, поглотившей то, что еще мгновение назад было написано у меня на лице. — Для меня это значит куда больше, чем ты можешь себе представить.

— Я лишь хотела бы, чтобы этого оказалось достаточно, — грустно прошептала она. На минуту она уставилась в пространство, а затем с внезапным счастливым возгласом просветлела лицом. — Знаю! Заклинание памяти!

Она бросилась к большой книжной полке, возвышающейся в дальнем конце фойе.

— Если я смогу сотворить заклятье достаточной силы, оно наверняка сможет противостоять этому загадочному проклятью и удержиит тебя в моей памяти, пока мы с принцессой не отыщем настоящее решение!

Я вздохнула.

— Твайлайт, сэкономь силы. В последний раз, когда мы попытались, это не сработало, так же, как и много раз до того, — я стояла неподвижно, а она носилась вокруг меня, собирая всё больше и больше томов с окружающих полок. — Будет лучше, если ты не станешь себя переутомлять, и…

— Нет, я серьёзно! Это заклинание изобрёл Старсвирл Бородатый!

— Ты имеешь в виду Буфер Концентрации? — прошептала я, глядя в окно. Я увидела серебристый свет луны, и сердце моё упало в копыта.

— Да! Откуда ты знаешь? Короче, если я смогу найти формулу и сотворить заклинание с мана-пылью в качестве реагента, которой надо всего чуть-чуть, то я смогу... — слова внезапно оборвались, равно как и шаги.

По моему телу пробежала волна холода. С губ сорвался пар. Я не хотела оборачиваться. Я никогда не хотела оборачиваться, не хотела видеть, что происходит с пони, когда приходит этот момент. Но каждый раз я оборачиваюсь всё равно. Обернулась я и тогда.

Твайлайт Спаркл совершенно неподвижно стояла со сверкающим рогом посреди комнаты. Вокруг неё висело несколько книг. Она разглядывала их с отстранённым интересом, как рой надоедливых мотыльков.

— Что… Зачем я?.. — она моргнула, нахмурилась и отправила левитацией книги по местам на полках. — У меня нет времени на сторонние проекты! Мне ещё надо распаковывать Героев Эквестрийской литературы.

Она закончила расставлять книги, повернулась и, увидев меня, тут же вскрикнула.

— А-а-ай! Ой… Эм… п-привет! Как вы сюда попали, мисс?..

— Извините, — сказала я. Я уже натягивала лямки седельной сумки. — Я не хотела вас пугать. Я просто заканчивала с одним… проектом.

— Ясно. Что ж, я бы не хотела показаться грубой, или что-нибудь в этом роде, — сказала Твайлайт с застенчивой улыбкой, — Но библиотека будет закрыта уже через…

Она взглянула на часы и удивлённо помотала головой:

— О! Уже восьмой час! Эм, мы закрыты! Мы уже закрыты… ох, надо же, уже пятнадцать минут?

— Я понимаю. Что ж, тогда мне пора, — я коротко поклонилась и подошла к двери. — До свидания, мэм. Желаю вам приятного вечера.

— Хе-хех… Вам того же, мисс, — идя прочь от библиотеки, я услышала её зов в дальнем конце полого дерева. — Спа-а-а-айк?! Где тебя носит? Эти пакеты не распакуют сами себя! И ужинать мы будем после того, как закончим!

Сегодня, за несколько часов до того, как я села писать эти строки, я опять стояла на углу Главной улицы в залитом солнечным светом центре Понивилля. Я понимала, что играть «Плач Ночи» на публике целиком было бы глупостью, так что я исполняла лишь малые отрывки из него, чтобы вызубрить их на зубок, готовясь, когда придёт время, исполнить композицию целиком в одиночестве.

Многие останавливались послушать, и немало пони бросало биты в металлическую банку у моих ног. Я видела Доктора Хувса, Бабулю Смит, Кэррот Топ и множество других приятных лиц. Как бы я ни была рада их видеть, я не теряла своего сосредоточения вплоть до тех пор, пока не появилась одна конкретная пони. Пока она не успела до меня дойти, я скрытно отодвинула банку с битами левым задним копытом, спрятав от её глаз под зелёным кустом за спиной.

— О, какой небесной красоты мелодия! — сказала Рэрити, встав передо мной с седельными сумками на спине. Её сапфировые глаза ярко сверкали на полуденном солнце. — Но, дорогая, вы, похоже, положительно замерзаете! Скажите мне, вы больны?

— Я… э… я в полном порядке, — улыбнулась я, ни на секунду не теряя ритм телекинетических прикосновений к струнам. — Я не больна. Просто я более чувствительна к холоду, чем среднестатистическая пони. Но посмотрите, у меня ведь есть эта чудесная толстовка и очаровательный шарф.

— Это замечательно! — сказала Рэрити, ходя вокруг меня. — Мне просто больно видеть, как столь одарённый музыкант замерзает насмерть! Отличный выбор шарфа, дорогая. Он восхитительнейше сочетается с цветом ваших глаз.

— Так и сказала пони, которая мне его подарила, — заметила я.

— Что ж, если вам интересно моё мнение, то я считаю, что вы заслужили этот дар. Ваша музыка поистине придаёт прогулке по нашему городку подлинное очарование. Осмелюсь заметить: меня искушает желание дать вам несколько битов хотя бы просто чтобы показать, сколь я вам благодарна.

— Хе-хех… — я прочистила горло и с трудом удержала мелодию.

— Поверьте, в этом нет нужды. Я… я-я не осмелюсь даже о таком попросить, — сказала я, хоть и выпустила уже со стыдом воздух из груди.

— Ерунда! — взмахнула копытом Рэрити и сказала: — Разве вы не слышали, дорогая? Щедрость — это линза души! Как иначе мы сможем увидеть, насколько нам всем повезло, что мы живём?

Она вскинула голову.

— Но если вы настаиваете, я просто оставлю вас наедине с вашей великолепной музыкой. Может, мы ещё когда-нибудь встретимся?

Я почувствовала, что мне стало легче дышать. Я посмотрела на неё и улыбнулась.

— Да. Я уверена, мы ещё встретимся.

— Превосходно. Пока-пока, мадам маэстро! Хи-хи-хи… — и она ушла.

Часом позже я сидела в Сахарном Уголке, бережно держа чашку чая в копытах. Я не сделала ни единого глотка. Я только лишь неотрывно смотрела на тонкие ниточки пара, поднимающиеся от напитка, безрадостно отмечая, как же они холодны по сравнению с памятью о первых за многие месяцы милосердных объятьях.

Банка, полная битов, стояла рядом на столе. За четыре дня игры в центре Понивилля подряд, я вновь накопила достаточно денег на материалы, необходимые для одного маленького эксперимента. Теперь у меня был «Плач Ночи», вызубренный от начала и до конца, но для того, чтобы сыграть композицию целиком, одной музыки было мало. Мне нужно было приобрести правильные магические ингредиенты на случай, если что-то пойдёт не так. В конце концов, я уже не раз проделала этот путь — и даже весь мировой запас шарфов и свитеров не спасёт меня от того холода, что ждёт за последними нотами, едва те сорвутся со струн лиры.

Если бы я не продолжала упорно работать над этим проектом, то могла бы потерять вообще любой шанс выкарабкаться из этой проклятой ямы, на дне которой очутилась. Почему же мне тогда казалось, будто я готова согрешить, воспользовавшись этими битами? Я и раньше пользовалась преимуществами своего «положения», совершая разные поступки, которыми я не сказать чтобы очень гордилась, пусть даже результат и оправдывал средства. Но сейчас, внезапно, после всего пережитого, после тех объятий, я размышляла о том, точно ли смогу жить в мире с собой когда я… найду себя.

— Ох, ого! Лира. Скажите мне, вы музыкант?

— Хм-м-м? — я посмотрела наверх. Признаю, я не поверила сразу своим глазам. — О, эм… Да. Что-то типа того.

В центре кафе стояла Твайлайт Спаркл и улыбалась мне.

— Я всегда восхищалась музыкантами, потому что многие мои друзья-единороги в Кантерлоте пошли изучать музыку, пока я изучала другие науки. Жаль, что я так и нашла времени разобраться в музыкальной теории. Она одновременно и удивительна, и прекрасна.

Я тихо вздохнула.

— Поразительно, как много в нашей жизни разделяет обе эти черты одновременно, правда?

— О! Э… Извините. Меня опять понесло, — пробормотала Твайлайт, закатив глаза и глупо улыбнувшись. — Кхм. Меня зовут Твайлайт Спаркл. Я заведую библиотекой Понивилля в восточном районе.

— А ещё вы ученица принцессы Селестии, живое воплощение Элемента Магии, а ещё вы ответственны за изгнание порчи Найтмэр Мун из принцессы Луны.

— О… — Твайлайт робко улыбнулась, опустив лавандовые уши. — Значит, и вы тоже об этом слышали?

— Неужто так сложно в это поверить? — я наконец сделала глоток чая. Возможно, он и не был всё-таки таким уж холодным. — Некоторые из нас куда лучше запоминаются, чем другие. Я играю музыку, вы — спасаете целую Эквестрию.

Я подняла чашку, будто для тоста, и улыбнулась:

— Когда-нибудь мы с вами ещё встретимся. Хм-м?

Она медленно моргнула, не сводя с меня взгляда, затем хихикнула:

— Е-хе-хех… Ага. Каждому своё, да?

— Самое практичное моё правило.

— Что ж, вам стоит как-нибудь заглянуть в библиотеку. Я с радостью покажу вам все материалы по теории музыки, что у нас есть. У меня есть как минимум двенадцать книг исключительно про древне-эквестрийские лиры. Готова поспорить, вы их проглотите в мгновение ока.

— Хи-хи-хи… — у меня не хватило духу ей сказать, что я их уже прочитала. Дважды. — Если потребность когда-нибудь возникнет, мисс Спаркл, я, возможно, воспользуюсь вашим предложением.

— Надеюсь на это, — сказала Твайлайт с мягкой улыбкой. — У каждого из нас есть свой талант. И делиться его плодами… это как узнавать друг друга лучше. Пожалуй, лучший способ избежать тоски одиночества в этом мире — это делать то, что у вас получается лучше всего, и делиться результатом с другими. Как думаете? В этом и заключён главный ключ к достижению гармонии, по крайней мере, как мне кажется.

Пока я слушала, мой взгляд инстинктивно опустился на заполненную битами банку. И, внезапно, меня озарило.

— Мне кажется, одна мудрая пони однажды сказала, что «Щедрость — это линза души. Как иначе мы сможем увидеть, насколько нам всем повезло, что мы живём?»

— Хм-м-м… Не знаю, чьи это слова, но звучит и правда красноречиво.

Я кивнула.

— Блистательно красноречиво.

— Что ж, наслаждайтесь чаем. Меня ждёт встреча с друзьями. До свидания, — Твайлайт помахала копытом и ушла. Я повернулась к передней части заведения, и вдруг что-то услышала. Я закрутила головой из стороны в сторону, прядая ушами, чтобы уловить пугающе знакомую скорбную песнь. Твайлайт напевала под нос несколько финальных тактов последней элегии, и на её лице при этом была улыбка. Я даже задумалась, понимала ли она эту мелодию, но потом осознала, что это неважно.

Я счастливо вздохнула и собрала вещи, начиная с банки золотых битов. Я внезапно поняла, чем мне заняться сегодняшним вечером. Эксперимент может подождать. Что значит всего лишь одна неделя, сброшенная в колодец ничто?

Тем же вечером к западу от центра городка длинный тонкий свёрток магически подлетел к входной двери дома. Оказавшись у порога, он скользнул по дверному звонку. Я, сидя вдалеке в кустах, напрягла все свои телекинетические силы, и прижала свёрток к кнопке. Как только ритмично прозвенел и затих гонг, я опустила свёрток на крыльцо и спряталась за деревом на передней лужайке.

Спустя несколько секунд открылась дверь. Дерпи Хувз выглянула наружу. Она стояла, покачиваясь, с усталостью в косящих глазах, накопившейся за целый день развоза посылок и писем по всему Понивиллю. Она посмотрела налево, затем направо, и на мгновение я испугалась, что она не заметит мою покупку, только что сделанную в магазине по дороге сюда.

Наконец один её янтарный глаз повернулся вниз, и она увидела предмет. Дерпи нахмурила брови. Она наклонилась и подтолкнула его носом, будто в страхе, что коробка может вдруг ожить и прыгнуть ей в лицо. Опытная почтальонка покрутила свёрток в поисках маркировки или какой-нибудь идентификационной карточки, что могла бы указать на личность отправителя. Повинуясь внезапному порыву, она ухватила края коробки и распахнула крышку. И тут же застыла, разинув рот.

Я тихо наблюдала за ней, кусая губу.

Дерпи рухнула на задние ноги. Когда она вынула из коробки, осторожно держа серыми копытами, тонкую золотую флейту, с её губ сорвался дрожащий вздох. Её глаза (оба её глаза) были прикованы к инструменту, и уже мгновенье спустя они наполнились слезами. Проглотив всхлип, Дерпи улыбнулась и вскочила на ноги.

— Динки! Мой маленький маффин! — она бросилась обратно в дом. — Смотри! Смотри, что мамочка для тебя нашла!

Дверь медленно и со скрипом закрылась позади неё, пропустив сперва радостный писк счастливого жеребёнка.

Впервые за многие дни я вновь почувствовала тепло объятий Твайлайт, но на этот раз для этого мне не понадобилась компания. Я была одинока, как и всегда, и хотя от следующего этапа моего музыкального эксперимента меня отделяла теперь серьёзная нехватка битов, ожидание всё равно того стоило.

Возможно… вполне возможно, что прекраснейшие моменты, что случаются в жизни, происходят лишь тогда, когда история отказывается быть свидетелем.

С улыбкой я натянула капюшон толстовки на голову, развернулась и пошла прочь под алыми лучами заката. Понивилль не потерял своей красоты ни на единую секунду.

У вас когда-нибудь застревала в голове прекрасная мелодия, но вы не могли понять откуда она возникла?

Эта мелодия — это я.

II — Сон Безумца

Дорогой Дневник,

Что происходит с нами между сном и явью? Каждую ночь, когда восходит луна, мы бредём как овцы в эту глубокую тьму, не зная истины, что приводит в движение механизмы, лежащие в столь долгом и благородном молчании меж ударов наших сердец. Те ли самые мы пони, когда просыпаемся? Или же каждое утро пробуждается к жизни лишь углеродная копия мыслящего существа, лёгшего спать вчерашним вечером? Что за странный это, должно быть, гомункул, голем, слепленный по бледному чертежу последних мыслей засыпающей души? Посему, должно быть, неудивительно, что мы преследуем наши амбиции, наше вдохновение и наши надежды лишь по инерции, и так до самого печального конца.

Как же тогда мы должны называть наши сны? Являются ли они манифестацией сожалений? Или, может, они являются эссенцией всех наших привязанностей, брошенных в пылающее горнило смертного страха? Снятся ли нам сны потому, что мы знаем о наших потерях, обо всей этой бесцветности, о которую разбиваются наши желания и мечты, подобно яйцу, брошенному о кирпичную стену?

Я раньше верила в это. Ночь казалась мне хозяйкой смерти. Сон был истрёпанным торопливым шёпотом — как трепыхание серых крыльев или сжатие ног перевёрнутого на спину мотылька в конце его короткого и бесплодного жизненного пути, проведённого в поисках неведомого смысла существования пламени. Когда пони одинока и сознание её ясно, когда она брошена к подножию великой тьмы, тени целого мира, что упорно отказывается помнить о её существовании, сны превращаются лишь в диссонансную увертюру к симфонии криков.

Однажды меня вдруг чудесным образом озарило совершенно безумной мыслью: сон во многом похож на песню. Очень часто пони забывают название композиции. В других случаях, даже чаще, пони забывают имя композитора. И то, что не пропадает в непроглядном провале меж сном и явью, и есть мелодия — неподдающийся описанию голос, что играет с нашими ушами подобно матери, вылизывающей новорождённого жеребёнка. И когда мы открываем глаза в золотом сиянии нового рассвета, нами движет нечто большее наших тел, нечто, что задаёт ритм, под который наши сердца будут танцевать, нечто, что заставляет нас выползать из кроватей, как воскресшая душа благословлена выползти из могилы.

Жизнь — совершенно невозможное явление, бледное, тёмное и трусливое на каждом повороте своего пути. Но нечто есть в холодной пустоте ночи, нечто столь же чёрное, если не чернее, чем сама смерть, что впускает мелодию в плоть наших сердец, как садовник сажает семя в бесплодную почву. Росток, взошедший из наших снов, есть симфония, иногда — оркестр, лишённый творца. И, как этот оркестр, мы расцветаем вопреки Ничто, пока наш поиск, наш рост не станет жизнью самой по себе, не станет чем-то невозможным, наподобие попытки вспомнить имя музыканта, которому нас не представили, но который оказался на самом деле нами самими.

Я обожаю видеть сны. Значит ли это, что я безумна? Осмелюсь сказать, это значит, что я жива.

То был канун праздника Летнего Солнца. По всему Понивиллю пони собирались в небольшие весёлые группки вокруг пылающих костров, что сияли и вились подобно янтарным плюмажам под алым огнём поцелуя угасающего заката. Воздух полнился смехом, шёпотом и музыкой: обитатели деревни готовились к проведению ежегодной традиции — ночи без сна в радостной власти братского единства. Принцесса Селестия в этом году посещала Балтимэр, но это не мешало понивилльцам пылко приветствовать утренний восход и возносить благодарность своей повелительнице-аликорну, каждый день дарующей Эквестрии свет.

Одна душа, тем не менее, была далека от ликования. Земной пони одиноко сидел у костра, отстранившись от гущи толпы. Мрачная тень той ночью лежала на его оранжевой шкуре и землисто-коричневой гриве и дополняла собой меланхоличное выражение лица жеребца, устало глядящего в пламя и лишь едва-едва прядающего ушами на музыку, что лилась через его опущенные плечи. И, тогда как вокруг него медленно умирал день, возводя пурпурный купол над полной летней радости деревней, он сидел, закрыв глаза. Он холодно вздохнул.

И в этот самый момент сквозь потрескивание костра пробился весёлый голос и прокатился эхом:

— Карамель! Эй, здорово, дружище! Как дела?!

Карамель вздрогнул и посмотрел наверх, а затем вздохнул с облегчением. Он натянул заученную улыбку, столь же сладкую, как его имя, и столь же нетвёрдую.

— Здорово, Тандерлейн… Блоссомфорс. Чего делаете?

Пара пегасов пододвинулась к костру Карамеля.

— Мы у тебя то же самое спросить хотим, друг! — заявил Тандерлейн. — Вся банда уже тусит у ратуши.

— Говорят, наречённый сын Мэра — Вондерболт — приехал сюда из Клаудсдейла! — добавила Блоссомфорс, широко улыбаясь, и её веснушки подсветились близкими язычками пламени. — Может, он покажет нам какие-нибудь воздушные трюки, перед восходом луны и фейерверком!

— Хм-м… Звучит, конечно, здорово, — сказал Карамель с улыбкой, которая уже начала увядать. — Но поймите, ребята. Ваша маленькая компашка пегасов, безусловно, крута, но я с вами всегда чувствую себя балластом.

— Чушь! — на лице Блоссомфорс проступила печаль. — Как ты вообще мог такое сказать, Карамель? Мы обожаем, когда ты с нами.

— Ага, к тому же… — Тандерлейн пошевелил бровями. — Там будет Винд Вистлер…

— Ш-ш-ш! — Блоссомфорс легонько стукнула молочно-белым крылом Тандерлейна по груди. — Тандер! О чём мы недавно говорили?..

— Тьфу! Извини! Я же просто хотел...

Карамель прокашлялся. Он посмотрел на пару и сказал:

— Вы сегодня Души Солнцестояния, я прав?

Пегасы обернулись на него, застенчиво заулыбавшись. Их щёки подёрнулись одинаковым оттенком красного, а копыта принялись беспокойно ковырять землю.

— Да, то есть…

— Значит, получается, это вы уже второй раз подряд Души Солнцестояния?

— У нас на самом деле и нет никакого выбора…

— Я знаю, все пони о нас говорили ещё со Дня Копыт и Сердец, но…

— Ё-моё… хи-хи-хи… неужели это прям так важно?

Карамель мягко и крайне искренне улыбнулся паре:

— Я рад за вас. И, я не сомневаюсь, все остальные тоже. Надеюсь, для вас праздник Летнего Солнца будет фантастическим и запоминающимся. А что же до меня… Мне просто хочется посидеть здесь и расслабиться. Много всего произошло за последний год, и только сегодня мне выпала первая возможность… просто подумать… ну, понимаете?

— Но ведь совсем не обязательно сидеть и думать в одиночку, правда ведь? — спросила Блоссомфорс с омывшим черты её лица сочувствием. — Это же особенная ночь, Карамель. У тебя есть друзья. И, кстати говоря, Винди буквально накануне говорила, как она… о… эм…

Она виновато закусила губу и глянула на Тандерлейна.

Тандерлейн улыбнулся, коснулся её носом и в последний раз глянул в сторону Карамеля:

— Ты уверен, что не передумаешь, бро?

— Ну же, Души Солнцестояния, — проговорил Карамель отстранённым голосом. Он закрыл глаза и снова отдался расслабляющим музыкальным аккордам, что были серенадой для его ушей, мягко уводящей вглубь ночи. — Встретьте рассвет вместе. Не беспокойтесь обо мне.

Два пегаса медленно, грустно оставили его одного. Цокот их копыт звучал на фоне треска углей костра далёким шорохом. И едва его друзья стали лишь воспоминанием, Карамель вздохнул. Он открыл глаза и нарисовал два одинаковых круга на земле меж собой и огнём, будто бы намечая карту бесконечности своего одиночества.

И точно в этот самый момент музыка стихла.

— Это ведь во многом как видеть сны, правда?

Карамель моргнул в замешательстве. Подняв голову, он принялся метаться взглядом из стороны в сторону, пока, наконец, не увидел меня.

— Эм… Что как видеть сны? — спросил он.

— Жить, — сказала я, стоя в нескольких метрах позади него, прислонившись к деревянному столбу. Лира левитировала передо мной. Я подняла оба передних копыта и откинула тёмно-серый капюшон с рога. — Восход и закат: наши дни проходят меж сном и явью. Это похоже на постоянно меняющуюся сцену с самым тёмным занавесом, который только можно представить.

Я мягко улыбнулась и принялась перебирать магией струны на лире. Инструмент вёл разговор; мои слова были лишь фоновым рефреном.

— А ты — ты мне кажешься актёром, которого больше не прельщает игра. Могу ли я узнать почему?

— Послушайте, спасибо за вашу заботу, но, если вы не против, я просто хочу посидеть тут и расслабиться наедине с мыслями, — сказал он. — Но вы можете… эм… Вы можете, впрочем, играть музыку. Она приятно звучит.

— Хм-м-м-м… Что ж, ладно, — я легко улыбнулась и продолжила перебирать струны мягким касанием магии. — Музыка так музыка.

Но хоть мелодия заиграла вновь, Карамель был всё равно неспокоен. Он ёрзал, вздрагивал ногами с резкостью, способной поспорить со щелчками углей в горящем костре. Наконец он заговорил:

— Друзья меня попросту не поймут.

— Хм-м? — произнесла я, продолжая играть. — Что ты сказал?

— Мои друзья. Те пегасы, которые здесь только что были.

— Те, что счастливо ушли прочь без тебя? Кто может их винить? Ведь это праздничная ночь.

— Ну, да…

— И есть ли причина, по который ты не празднуешь вместе с ними?

— О, ничего серьёзного, — сказал Карамель.

— Что ж, хорошо. Я просто буду здесь стоять и играть, — произнесла я, с трудом пряча улыбку.

Карамель стиснул зубы. Раздув ноздри, он громко пробормотал:

— Я раньше любил этот праздник. Но в этом году... всё не так просто.

Он говорил со мной, а ведь я была абсолютной незнакомкой. Что-то в усталых чертах его лица оглашало всему миру его отчаянную нужду говорить. В противном случае я бы ни за что не стала бы тратить силы, чтобы вытянуть из него истину.

— Если на то пошло, праздник Летнего Солнца напоминает мне о том, сколько времени осталось позади… — он дрожаще вздохнул, вновь устремив голубые глаза на пламя. — … и как мало хорошего вышло в конце.

— Ясно, — я кивнула, наполняя воздух грустной мелодией, что подходила к тону его голоса. — Итак, кому-то не спится — не говоря уж о том, что кому-то ничего не снится.

Он криво улыбнулся слегка, затем прищурился на меня:

— Вы ведь не отсюда?

— Я не собираюсь распространять никаких ужасных слухов, которые, впрочем, твои знакомые всё равно не запомнят, если ты об этом.

— О, я вовсе не о том, — сказал он, хотя дрожь в его голосе ставила честность слов под вопрос. — Просто… сейчас праздник Летнего Солнца и все должны быть у себя дома, там, где они счастливы.

Он нервно сглотнул и добавил:

— Они должны быть с любимыми.

— Я… далеко от дома, — сказала я с холодной отстранённостью. Но холод этот быстро сменился теплотой улыбки, когда я тронула струны лиры весело и с напором. — Но, говоришь, любимые? Хе-хех… Их я не покину ни на мгновение. А что насчёт вас, господин хороший?

— У меня… — Карамель скривился, будто сквозь его плоть прорывался иззубренный острый кинжал. — У меня всё непросто.

— Что же может быть настолько непросто, что оно уничтожило саму возможность такого простого дела, как поиск себе второй Души Солнцестояния? — заметила я с улыбкой. Напев кратко мелодию, чтобы саккомпанировать нотам лиры, я продолжила говорить:

— Ведь эта традиция стара, как само время. Когда принцесса Селестия впервые подняла Солнце над Эквестрией, она увидела три пары пони — предков единорогов, земных пони и пегасов — и благословила эти Души Солнцестояния светом, что необходим был для основания цивилизации, стоящей на фундаменте красоты, чести и любви. И по сей день у каждого пони есть драгоценная душа, которую он ценит превыше всего. И, уверена, ты не исключение.

— Хм-м-м… Да… — промямлил Карамель. — Думаю, я просто боюсь.

— Разве не боимся все мы?

— Но это же не оправдание! — воскликнул он, нахмурившись в гневе, вряд ли, впрочем, направленном на меня. — В последнее время жизнь у меня непроста. Я могу справиться с ней в одиночку. Но Винди…

Гнев на лице Карамеля рассеялся, сменившись гримасой боли. Он вздохнул, ещё сильнее сгорбившись перед костром.

Я напела и сыграла на струнах еще несколько аккордов, после чего вновь бросила на него взгляд.

— Полагаю, ты говоришь о некой «Винд Вистлер», которую недавно упоминали твои друзья?

— Хм-мф… Она для меня особенная кобылка, — сказал Карамель, плавя свой взгляд в жарком пламени костра. — Ты сказала, что жизнь — это как сон, так? Когда Винди рядом, это всегда хороший сон, и я ни за что не хочу от него пробуждаться. Она очень добра, весела, честна и умна. Я распадаюсь вдребезги от её смеха, будто сложен из спичек, и только звук её голоса может собрать меня вновь.

— Хи-хи-хи… — я хихикнула и остановила игру на лире. — Сдаётся мне, я наткнулась в этом году на костёр Вильяма Крупспира.

Он криво улыбнулся и глянул на меня краем глаз.

— Винд Вистлер сама однажды сказала, что я говорю как поэт. Хотя, когда я рядом с ней, мне кажется, будто я набрал камней в рот. У меня никак не получается говорить правильные слова.

— Редко слова работают так, как того желаем мы, — сказала я. Решительно возобновив игру на лире, я принялась заполнять гармонией тишину меж глотками воздуха. — Так почему же Винд Вистлер сейчас не здесь, не с тобой? Я бы заплатила сотню битов, чтобы посмотреть, как взрослый жеребец выплёвывает изо рта камни.

— Я бы мог попросить её стать моей Душой Солнцестояния в мгновенье ока. Но…

— Что «но»?

— Это было бы неправильно, — расстроенно произнёс он.

— О?

Карамель сглотнул. После нервного вдоха, он, наконец, решился сказать:

— Моя семья на ферме дошла до последнего предела. Посевы сельдерея умирают, и мы не можем вырастить достаточно к сезону урожая в этом году. Мать и отец отчаялись настолько, что начали продавать собственность, но даже это нам не помогает. Я нанялся на две разные работы в городе, только чтобы поддержать их чем могу, но боюсь, уже слишком поздно. Семья связалась с какими-то дальними родственниками в Вайнпеге. И мы всерьёз задумываемся над тем, чтобы уехать из города до Тёплого Очага, покинуть ферму — продать её, и всё такое. Я, наверное, могу остаться в Понивилле, но что это будет за жизнь? В самом лучшем случае, я буду жить в квартире, едва находя время, чтобы поспать, лавируя меж двух, а то и, может, трёх работ.

— Однозначно, звучит как большая неудача, — сказала я с глубокомысленным кивком. — Хотя, я должна спросить, каким бы прямолинейным ни показался вопрос: как же это всё связано с тем, что ты сейчас не проводишь время с Винд Вистлер?

— Мы всё больше и больше сближались большую часть прошедшего года, — сказал Карамель. — Она почти ничего не знает обо всём том ужасе, который обрушился на меня. И моя жизнь обещает стать ещё безумнее, и… и…

Он зажмурился, кратко вздрогнув.

— Она весела и полна жизни. Ей ни к чему весь этот груз неудач какого-то вшивого земного пони вроде меня. Ни к чему ей мои проблемы, которые только загрязнят голубое небо у неё над головой. Я… я люблю её. Я правда люблю, и вот потому я должен её отпустить…

Я выдала низкую ноту. Её острая дрожь затанцевала меж нас, и я бросила заинтересованный взгляд в его сторону:

— Да неужели?

— Если я предложу ей стать со мной Душами Солнцестояния, я подам ей неверный знак, — пробормотал он. — Это праздник Летнего Солнца, наступление нового года — для меня, по крайней мере. Мне пора отдаться с головой работе ради своего будущего… И её будущего тоже.

Он скорбно уставился в огонь, будто все счастливые цвета его жизни пожрало пламя.

— Пришло время… отказаться от Винди. Это к лучшему.

— Хм-м-м… — я кивнула и сказала монотонным голосом: — Всегда к лучшему, когда мы позволяем мечте умереть прежде, чем она успеет исполниться. В конце концов, ведь когда мечта приводит нас туда, куда мы жаждем попасть, пропадает всякий смысл мечтать.

Карамель моргнул. Он посмотрел на меня, прищурившись.

— А?

Я хихикнула.

— Хи-хи-хи… Тебе это тоже кажется чушью, да? — я продолжила играть, на этот раз бросая ради него в мелодию весёлый ритм. — Скажи мне, ты когда-нибудь слышал Легенду о Безумной Пони?

— Эм-м-м… — Карамель почесал голову в растерянности, затем хитро ухмыльнулся мне: — Чего? Ты, значит, возомнила себя бардом?

— Я раньше делала и куда большие глупости. Хочешь её послушать?

— Что? Легенду? — он сглотнул и снова повернулся к огню. — Не знаю. Она длинная?

Я бросила взгляд на западный горизонт. Там, на краю мира, всё ещё лежала полоска алого сияния. Луны нигде не было видно.

— Довольно короткая, как и все хорошие вещи в этом замечательном мире. Если хочешь, я не скажу ни слова, и говорить будет только лира. Разницы особой нет…

— Хе, ну, я не против. Я ведь никуда не тороплюсь… — он вздохнул и уставился на далёкие костры, где другие пони сейчас общались в больших компаниях, все осиянные радостью, который он был столь болезненно лишён. — К тому же мне не помешает хорошая история. В последнее время жизнь была скучной повестью.

Я улыбнулась. Самая лучшая аудитория — это невинная аудитория. И самая сложность — это продержать её в том же невинном состоянии на протяжении всей истории. Не задумываясь ни на мгновенье, я подняла лиру высоко над головой и отпустила ноты величественно плыть высоко в небеса, где не дотянутся до них языки пламени костра.

— Легенда о Безумной Пони начинается в городке — совсем как этот — во время праздника Летнего Солнца — столь же торжественного и ликующего как и тот, который уже вот-вот для нас настанет…

«Жители того городка были полны радости и экстаза. Видишь ли, в тот год канун Летнего Восхода был самым тёмным и самым долгим, и когда принцесса наконец подняла Солнце, оно было самым ярким и воодушевляющим. Все пони пели и танцевали на улицах в ликовании — все, кроме одной пони, прибывшей сюда из другого города, и обнаружившей, что ей мало чему радоваться. И, на самом деле, вскоре она узнает, что ей много от чего сходить с ума от злости.

Всё началось довольно незаметно. Пони бросали на неё взгляд дважды, и оба раза с одним и тем же выражением. Затем пони махали ей чаще одного раза, будто приветствуя её в первый раз снова и снова. Затем те жители городка, с которыми она общалась ранее и была в этом совершенно уверена, воспринимали её как совершенную незнакомку, как было тогда, когда она только приехала в эти края несколько дней назад.

— Я не понимаю. Разве мы недавно не говорили? — спрашивала она их. — Разве не вы ухаживали за мной в больнице, когда я очнулась после сотрясения? И вы — не вы ли двое нашли меня этим утром без сознания в тени городской ратуши?

Пони отвечали ей лишь пустым взглядом, мотали головой и продолжали свой яркий праздник. Весь город охватила страстная агония празднества Летнего Солнца, и среди всего этого стояла пони, совсем одна, пытаясь смириться с мыслью, что она не просто одинока в своём затруднении, но что она проклята.

Конечно же, она была проклята. Как ещё можно назвать её положение? Она принялась лезть каждому встречному прямо в лицо. Дыша с каждым разом всё чаще, как в лихорадке, она просила, умоляла, требовала, чтобы хоть кто-то запомнил её. С каждой попыткой жители деревни лишь становились всё глуше и глуше к её отчаянию. Казалось, абсолютно всё, что она говорила, кричала и бормотала сквозь плач, мгновенно улетало в бездонный колодец забвения. Одно дело быть отвергнутой, изгнанной, даже казнённой. Но самое ужасное — быть игнорируемой, узнавать, что весь твой дух и вся твоя личность обратились лишь жалкой пылью, ещё задолго до последнего шага в могилу.

— Почему вы так поступаете со мной?! — кричала, рыдала она. — Что это за жестокая шутка такая?! Кто-нибудь! Хоть кто-нибудь! Пожалуйста, обратите внимание на меня!

Но чужие уши были глухи к её мольбам. Как бы испуган или шокирован ни был встречный житель, он забывал об этом мгновение спустя. Она начала задумываться, не спит ли, ибо только кошмар может быть окрашен в столь бессердечные цвета. В отчаянии, пони снизошла до драмы, достойной театра абсурда, начав пинать копытами всё вокруг, сшибая статуи принцессы и разбивая рыночные прилавки, полные сувениров, посвященных Селестии.

И когда даже таких приступов истерики оказалось недостаточно, чтобы выбить из колеи окружающих, она решилась пойти против своей доброй природы — против последнего ошмётка достоинства — и сбросила Факел Летнего Солнца в ближайший цветочный сад, воспламенив тем самым здание городского суда. Фестиваль немедленно прекратился и каждый житель, увидев пылающий хаос, бросился за вёдрами воды, чтобы остановить пламя. А пони стояла в круге света от сотворённого ею пожара и громко похвалялась своей ответственностью в этом ужасном поджоге. И, конечно, пара жеребцов-полицейских потащила её в сторону тюрьмы на дальнем конце городка.

Пони не могла себе даже представить большего счастья. Она приветствовала офицеров слёзами радости, практически обнимая их каждый раз, когда получала такую возможность, счастливо позволяя им уволочь её в зарешёченную камеру — будто бы только это по-настоящему значило, что она в самом деле каким-то образом существует. Представь себе её отчаяние, когда, дотащив её до участка, полицейские остановились на месте, растерянно моргая, будто приходя в себя от нездорового сна. Они горячо извинились перед пони за беспокойство и освободили её. И она ошеломлённо побрела по улицам, пытаясь сообразить, реальностью ли было только что произошедшее, или горькой галлюцинацией.

И затем, вернувшись к зданию городского суда, она чуть не упала без сознания. Не только огонь был погашен и ущерб исправлен, но и все пони вокруг вновь праздновали, пребывая в забвении о возвращении безумного поджигателя, как если бы ни единой жестокости не произошло в этот день. Пони вскоре осознала, что отныне может быть хоть святой, хоть грешницей, но ни та, ни другая сторона морального компаса больше не будет иметь никакого значения. Её цена для окружающих была не выше цены теней от её дыхания, да и те тоже ветшали на глазах.

Но не это сделало её безумной. Нет, последняя ниточка паутинки, на которой держался её разум, ещё только готовилась порваться. Тащась по городу, с сердцем, столь же тяжелым, как и копыта, она достигла деревенской библиотеки. Там она нашла пони, которая, как она была уверена без тени сомнения, узнает в ней старую подругу детства. Именно эта душа привела её на праздник Летнего Солнца в этой деревне, и, безусловно, она развеет ту тёмную тучу, что клубилась вокруг проклятой жизни пони. Она постучала в дверь, и едва в проёме возникло весёлое лицо её подруги, она радостно ахнула. Но тот восторженный выдох был последним таковым, ибо пони увидела на лице своей подруги то же самое слепое непонимание, что заразило собой весь этот город.

Потеря любви друга равносильна смерти без похорон. Целые галактики растворились за миллионы лет, и даже они — лишь жалкие пылинки по сравнению с сиянием дружбы. Ни одно живое существо не должно столкнуться с подобной реальностью, стать островом без моря, в окружении лишь бесконечной черноты апатии. Пони рождены не для одиночества. Оно противно нашей природе. Нас тянет друг к другу. Мы связуемы, как вода. Пустота Вселенной существует только лишь потому, что мы находимся здесь, в её центре, охватываем сознанием все стороны, и отмечаем всё, чего недостает; всё, что холоднее и страшнее зимней ночи, что жаждет пожрать нас, ибо не понимает так, как понимаем мы, что значит быть в тепле, быть счастливым, быть вместе.

Надежда безумной пони умерла в тот день, но вскоре пони осознала, что впереди у неё ещё не одна смерть. Её кошмар был тюрьмой с толстыми стенами из слоёв черноты и многочисленных гибелей. Она умирала каждый раз, когда говорила с пони, смотрела на пони или даже делила сам воздух с ними. Ужасающе само по себе быть забытым — но каково быть игнорируемым снова и снова теми же душами по кругу, без шанса на передышку? Она шаталась по улицам, как бездушное тело, коим она внезапно себя осознала, равно как осознала она и то, что быть ей такой вечность. Разум её в скорбной жажде искал в самых удалённых уголках сознания выход из этого ужасного сна, но обречен был навечно на бесплодность поисков.

Как пробудиться от бесконечного сна? Вопрос более не стоял в том, чтобы жить или нет. Она должна пробить выход из сна, этого проклятого маскарада страдания, и тогда боль и одиночество останутся позади. Там, за последним вдохом засыпающего тела, может лежать нечто чернее самой черноты, но пони внезапно поняла, что чернота забвения безвредна для души, лишённой способности видеть.

День подходил к концу, празднество отгремело и прошло. Из центра города убрали все праздничные украшения. Стоял поздний вечер; жители готовились ко сну. Она тоже была готова заснуть.

И вдруг, откуда ни возьмись, один из двух земных пони, собирающих оставшееся после праздника оборудование, взглянул наверх и увидел безумную пони на карнизе четвёртого этажа ратуши. Он немедленно ахнул, а его сапфировые глаза наполнились волнением и ужасом, тем самым, что она весь день изо всех сил пыталась у кого-нибудь вызвать. Только теперь было поздно. Несмотря ни на что, он замахал в её сторону копытом, крича своему товарищу:

— О благая Селестия! Быстро, найди пегаса... кого угодно, кто может летать! — когда его друг убежал, сбив дыхание отчаянным рывком, он смело подошёл к стене здания и поглядел наверх, на неё. — Мэм, я не знаю, что творится у вас в душе, и я не буду даже притворяться, будто знаю, но, пожалуйста, прислушайтесь — это не решение. Должен быть другой выход!

Но безумная пони перешла черту, за которой бесполезно было взывать к её разуму. Если слезы на её лице не были достаточным тому свидетельством, то, возможно, растрёпанная грива и грязная шкура многое сказали испуганному жеребцу.

— Прекрати! Просто прекрати говорить! — закричала она. — Твои слова ничего не значат! Они бессмысленны! Скоро ты обо мне даже не вспомнишь! Я и так уже мертва — значит должна быть и по-настоящему!

— Нет! Не говори так! Никто не заслуживает бессмысленной смерти! — жеребец, стоя далеко внизу, протянул к ней копыто. — Я обещаю, что не забуду тебя! Просто отойди от карниза и позволь нам с тобой поговорить!

— Ты ничего не можешь мне пообещать, что не будет со временем поглощено забвением! — сказала она, икая и изо всех сил стараясь выровнять дыхание. Её душа колебалась на грани и грозила утащить и тело вслед за собой. Считается, что падающие во сне никогда не долетают до земли. Она была готова проверить эту теорию как никогда. — Эта деревня ничто для меня! Это тюрьма! И ничего больше! Ничего!

— Послушай… — земной пони внизу поднял оба копыта и заговорил спокойным, умиротворяющим голосом, хотя дрожь его тела на какое-то мгновенье не уступала дрожи её. — Даже если всё настолько ужасно и безнадёжно как тебе кажется, это ничего не решит! Ничего не улучшит! Тебе нужно найти в себе силу поверить и отойти от края! Не поддавайся своему горю и не уходи прежде своего времени!

Но безумная пони не хотела больше слушать.

— Почему?! — она выплюнула на него сверху слова, пылая гневом. — Почему бы мне просто не прыгнуть?! Почему бы мне не закончить этот кошмар раз и навсегда?!

Он посмотрел на неё, но то был каким-то образом уже совсем другой жеребец, либо она только сейчас заметила его — так же, как многие жители замечали её каждый раз как в первый раз и мгновенно же забывали. Но на этот раз забвения не будет, и она поняла это, потому что она — носитель этой памяти, силы, которая всегда была с ней, но которая только сейчас отразилась, как эхо от сводов пещеры, от осознания её ужасного положения. Возможно, тому виной были его прижатые уши или, быть может, мягкий контур губ или влажный блеск сапфировых глаз, что доставили смысл сказанных им слов до неё. Так или иначе, какая-то часть безумной пони, часть, которую она считала пропавшей вместе с разумом, внезапно откликнулась на самую суть его слов, как маленький жеребёнок пробуждается от мягкой мелодии, щекочущейся в ушах, и встречает золотой рассвет с песней, старой, как само время:

Потому что ты особенная, ты драгоценная, и в этом мире останется куда меньше радости, если ты решишь его покинуть.

Безумная пони молчала. Она глядела вниз на жеребца. Он был абсолютным незнакомцем. Он не знал её, и, спустя минуты, он не будет помнить её. И всё же это не оградило его от того, чтоб коснуться самой глубинной части её души, части, что всё ещё хранила тепло, и он напомнил ей, что эта часть по-прежнему жива. За какие-то секунды он вполне мог создать её… или воссоздать, только лишь потому, что мог, и потому, что хотел. Он был той драгоценностью, о которой он говорил, ведь он не знал, что не пройдёт много времени, и он уйдёт, оставшись лишь тенью, выжженной на стенах осаждённого разума безумной пони.

И тогда она поняла, какой эгоистичной была в своей муке и отчаянии. Не она одна умирала столько раз подряд, снова и снова. Эти пони — эти замечательные жители городка — вот кто умирал каждый раз. Каждый оставался лишь сражённой амнезией бледной тенью себя, бумажным фасадом души, что когда-то благословляла землю своим правом вносить каждую свою мысль в правомерное постоянство, но более не могли из-за безумной пони, оборвавшей их мечты.

Вся деревня умирала, пони падали налево и направо в забвение, ибо она, проклятая пони, набралась вопиющего нахальства скакать сквозь их жизни и наделять их своей заразой. И здесь их было слишком много. Бессчётное количество пони, которые кратко смеялись или улыбались ей. Их слишком много, чтобы рыть могилу каждому, но достаточно, чтобы петь по ним песнь — подобную вибрирующей мелодии, идущей от её затылка, подобную рефрену, что повторяется громче и громче с каждым ударом сердца. Её сердце отныне билось ради жеребца, ради его бесценных слов, что скоро метнутся в пустоту забвения куда быстрее, чем могло бы долететь её бренное тело. Все эти лица были застывшими кадрами, счастливыми и прекрасными, до конца времён, такой же, какой может стать и она, если осмелится, если сойдёт с ума — сойдёт лишь ради того, чтобы сотворить жизнь из кошмара и обнаружить скрытые в нём секретные цвета.

Прежде чем это озарение перестало сиять в её разуме ярче, чем любой рассвет способен сиять, сквозь её тело пробежала волна холода, и она уже знала, что этот краткий миг утерян навсегда — жеребец уже начал оглушёно моргать, как младенец, просыпающийся в люльке. Но едва он пробудился от своего сна, и слёзы его пропали, безумная пони ощутила их в собственных глазах. Она улыбнулась в первый раз за последние несколько дней и отошла от края карниза».

Лира оплакала окончание дня. И, хоть она звучала печально, песня её была очерчена радостью, как и лёгкая улыбка на моих губах. Я стояла с другой стороны костра от Карамеля, завершая свою историю под опускающимся фиолетовым одеялом ночи.

— Проклятье безумной пони не окончилось в тот день. На самом деле, то было только начало. Но тогда зародилось нечто иное — глубокое и искреннее тепло, что проведёт её сквозь грядущие месяцы, полные льда. Её сумасшествие будет вести её. Оно даст ей храбрость и настойчивость, необходимые для того, чтобы жить во сне безумца, чтобы петь песни тем, кто вскоре забудет лицо исполнителя, в надежде, что они обретут смысл в их звучании. Ибо, видишь ли, память становится лишь тенью, едва останется позади, лишенная всех ярких красок. Тем не менее, только музыка способна донести искренние вибрации струн чьей-то души, мелодию, что пробуждает нас от самых тёмных снов, или же вневременной хорал, пробивающийся к нам сквозь слои наследий былых поколений, смертей и потерь. Тому научил безумную пони жеребец. На одном дыхании он показал ей, что каким бы ни было мрачным проклятье, у неё ещё есть сила и долг ценить момент и жить. Жизнь — это единственный сон, которым мы можем управлять, и он кончается лишь тогда, когда мы обыскали уже каждый его угол в поисках цвета, чтобы обратить его в песню.

Я остановила музыку, и внезапная пустота стремительно высосала воздух из легких Карамеля. Он поглядел на меня нежно. Он глядел поверх костра и не обращал на него внимания, будто сияние пламени было гораздо тусклее света, идущего в то мгновенье от меня.

— Это прекрасная легенда, — прошептал он. — Она печальна. И всё же… всё же…

— Печаль невозможна без блаженства, — сказала я тихо, с улыбкой столь же хрупкой, как и мои следующие слова. — Мы здесь, сейчас — мы счастливы и здоровы, у нас всё восхитительно. Но, как и память, даже это мгновенье растает, и тогда я буду петь песни лишь пустоте. Потеря и любовь занимают в этом мире важные места. Мы можем принимать их с отчаянием или же с удовольствием. Я выбираю последнее, потому что удовольствие делает потерю тихой и безмятежной, ибо я знаю — я отдавалась тёплым течениям своего существования с достоинством и изяществом. Наша жизнь на земле с лёгкостью может превратиться в дом душевнобольных, окружённый стенами из страха, по которым будут ходить патрули наших сожалений. В наших силах перестать беспокоиться о будущем возведении сторожевых башен душевного спокойствия и просто радоваться палящим кострам, разведенным здесь и сейчас. И… хи-хи-хи… Уверяю тебя, в одиночку этим даже близко невозможно насладиться.

Карамель сглотнул. Голубые глаза уставились в бесконечность.

— Винд Вистлер любит меня, и я просто хочу любить её в ответ. Но что это за любовь, если мне нечего ей дать?

— Ты можешь дать ей себя, — сказала я, опять касаясь струн лиры, чтобы мелодия легенды вновь достигла его ушей. — Ты можешь дать ей себя и жить, жить с ней, стать чем-то большим обычной памяти. Чтобы вы могли встретить рассвет вместе, каким бы мрачным ни казался грядущий день, потому что вы можете позволить себе это, и потому что в этом мире останется куда меньше радости, если ты откажешься от столь драгоценного дара.

Он вымученно улыбнулся. Что-то яркое зажглось в уголках его глаз. Я могу узнать эту бледную искру в мгновенье ока, и я знала, что я только и делала за прошедший год, что занималась её поисками в глазах пони. Я подавила внезапный приступ дрожи, взглянув в лицо Карамеля, когда он спросил:

— Удалось ли этой безумной пони как-то снять свое проклятье?

Я сглотнула.

— Нет. Она так и не смогла, — сказала я. — Но она не может отрицать того, что проклятье дало ей возможности, которые другим пони не суждено испытать; возможности петь песни о тех вещах, о которых, как она осознала, забыла даже она сама. И всё же…

Я глубоко вздохнула, поглядев ненадолго в огонь.

— Она готова отдать всю эту интуицию и знание — хотя бы на один единственный день — чтобы найти того жеребца, что изменил её жизнь…

Я медленно подняла голову и внимательно посмотрела в его сапфировые глаза, и сказала голосом, окутанным клубами пара, что отделял нас друг от друга, как небо делит два горизонта:

— И сказать ему, как она благодарна. Она бы сказала жеребцу, что никогда не прервёт свой сон; она всегда будет помнить его.

Искры со щелчком взметнулись и угасли над костром, подобно цвету, что на мгновенье мелькнул в глазах Карамеля. Он моргнул, осознавая, что пришла ночь, и что он одинок. Ужасная дрожь пробежала по его телу. Куда бы он ни поглядел, кругом сгущались тени, одна чернее другой. Потому он перестал обращать внимание на то, что говорит ему зрение, и доверился слуху. Прекрасная мелодия касалась его ушей, как утренний рассвет, поднимающий просыпающегося жеребёнка из постели. Он повернулся и увидел костёр в нескольких метрах от себя, окружённый смеющимися празднующими пегасами. Карамель буквально подпрыгнул и как одержимый бросился галопом туда.

Кобылка с небесно-голубыми крыльями и светлой гривой вовсю болтала с подругой у горящей кучи дров. Её хихикающий голос звенел, как колокольчики. Карамель чуть не упал в обморок от этих мелодичных звуков, изо всех сил стараясь удержаться на ногах у неё за спиной. Он решительно прочистил горло и прошептал:

— Винди?

Винд Вистлер обернулась. При виде его, она затрепетала крыльями, и в её карих глазах зажглись огоньки.

— Карамель! Я… — она помедлила, задержав дыхание, сглотнула, затем выдавила: — Ты же говорил, что не отмечаешь в этом году…

— Я помню, что я говорил. Но я просто… — начал он, но его слова бесцельно затихли. Он стоял здесь, на шатком краю растерянности, и его глаза глядели в огонь, будто в поиске причины, зачем он к ней вообще подошел. Вдруг он медленно прянул ушами, ибо вновь услышал вневременную мелодию, и она мягко потянула вверх уголки его губ.

— Я слушал музыку. Очень красивую, чарующую музыку, — сказал он, улыбаясь, затем взглянул на неё, чтобы вновь насладиться её видом. — Но этого было мало, потому что ты не слушала её вместе со мной.

Перья Винд Вистлер задрожали, встав торчком, и она тепло улыбнулась ему, свернув золотой хвост двойным колечком.

— О, милый… — её улыбка была столь же хрупкой, что и стена, сдерживающая слёзы в её глазах. Её близкие друзья тихо отошли назад, освободив ей и Карамелю огромное пространство — будто вот-вот должен грянуть бальный танец. — Я тоже скучала по тебе.

— Винди, мне… э… — Карамель закусил губу, и к нему вновь вернулась дрожь от внезапного чувства, будто он недостоин её небесного взгляда. — Мне интересно… если ты, конечно, не запланировала ничего особенного на праздник…

— Да, Карамель, — она широко улыбнулась, и блеснув белоснежными зубами столь же ярко, как, сияла луна над их головами. — Я бы очень хотела стать с тобой Душой Солнцестояния.

Карамель моргнул. Он бросил взгляд по ту сторону костра, где увидел подмигивающих и улыбающихся Тандерлейна и Блоссомфорс. Криво улыбнувшись, он уселся рядом с Винд Вистлер.

— И как же ты догадалась, что именно это я хотел у тебя попросить?

— М-м-м-м-м… — она прижалась к нему, коснулась носом и нежно мурлыкнула в ухо: — Докажи тогда, что я неправа.

Он с шумом выдохнул и коснулся её носом в ответ. Его голос звучал как голос маленького жеребёнка:

— Ни за что.

Он кратко шмыгнул носом.

Винд Вистлер в тревоге заглянула ему в глаза:

— Карамель? Всё… всё хорошо?

Его влажные глаза блеснули в свете близкого пламени. Печаль затмила собой теплая улыбка, с которой он сказал:

— Я просто счастлив, что живу, и что живёшь ты. Ты как хороший сон, который никогда не кончается, Винди. Прости, что не сказал тебе этого раньше.

Она улыбнулась в ответ.

— Что ж, ты ведь всё-таки сказал сейчас.

Они хихикнули и прижались друг к другу, купаясь в тепле празднества Летнего Солнца. Я стояла, играя на лире, сразу за границей пляшущего янтарного сияния костра, куда пришла, когда луна отрезала меня от Карамеля.

Даже сейчас я не могу вспомнить, как долго лилась музыка. Едва я осознала, что мелодии больше нет, я глянула вниз и увидела, что прижимаю к груди инструмент. Вздох сорвался с моих губ, печальный и счастливый одновременно. Инструмент — лишь начало мелодии. Именно слушателям нужно самим закончить композицию, даже если конца и не существует вовсе.

Покой момента был прерван оглушительным громом. Карамель, Винд Вистлер и другие посмотрели наверх и закричали приветствия первому из множества фейерверков, что озарили фиолетовую дымку, окутавшую мир. Понивилль превратился в трепещущий восторг янтарного пламени и радужных взрывов. Пони танцевали на улицах — кобылки и жеребята, кобылы и жеребцы, все как один — Души Солнцестояния, поклявшиеся друг другу в восторженном счастье остаться на ногах до самого утра, когда покровительствующая им Принцесса принесёт в мир настоящее сияние, отражающее гарцующую радость их сердец.

Горожане были столь заняты своим весельем, что едва ли хоть один из них заметил пони, бредущую сквозь самое сердце праздника, пони, не освещённую кострами, пони, что не отбрасывала теней от огней фейерверков.

Я остановилась на полпути от центра городка и оглянулась через плечо. На мгновение я увидела (или подумала, что увидела) дорожку следов, пропадающих позади меня в ярком лунном свете с пугающе ровной скоростью. И, глядя на столь нереальное зрелище, я сделала то, что только безумная пони способна сделать.

Я улыбнулась.

Если всё, о чем я мечтаю, это оставить следы в этом мире, то самое большее, чего я добьюсь — это оставлю лишь могильный камень.

III — Основы

Дорогой Дневник,

Что определяет пони? Её сны? Её мысли и амбиции? Или свершения, которых она надеется достичь, прежде чем умрёт? Или, может, её страхи и тревоги, все те многочисленные вещи и явления, которых она боится на протяжении своей жизни?

Пока я жила в Кантерлоте — пока я была рядом с семьёй — я чётко знала, каким будет моё будущее. Я знала, какую карьеру я выберу. Я знала тип жеребца, за которого выйду замуж. Я даже знала, каких жеребят я бы хотела растить. Если бы кто-то спросил меня тогда: «Что определяет пони?», я бы ответила: «Совокупность всех талантов».

В это было легко поверить, пока у меня ещё был дом. Когда я прибыла в Понивилль, когда я была брошена за ледяной занавес вечной ночи, я будто прошла испытание огнём, что выжег всё, лишил меня всех тех убеждений, которые я считала незыблемыми.

Я не думаю, что кто-нибудь в принципе готов к тому, чтобы стать бездомным, ибо какова тогда ценность всей той совокупности талантов, если ни один из них не гарантирует ни еды, ни постели, ни объятий, которым можно отдаться, оставив позади все тревоги? Многие годы сочинения музыки и философских измышлений не подготовили меня к ночам, что я провела в поисках пропитания на улицах или места для сна в остовах заброшенных зданий. Были моменты, в которые я готова была поддаться смертному страху. У любой нормальной пони не осталось бы никакого выбора, кроме как сдаться.

Но вскоре я также обнаружила, что никто не может быть готов к такому благословению, которым была наделена я. Если пони определяет его дом и ничто другое, тогда я построена из камней, что принесли пони куда сильнее и щедрее меня. Немало душ здесь, в Понивилле, и они никогда не смогут услышать песен, что пою им я. Но трагично ли это? Раньше я так считала, но теперь знаю, что это не так, ибо здание, выстроенное из кирпичей моих мелодий, уже твёрдо стоит в их сердцах и на их языках. Я знаю об этом, ибо в безмерной щедрости своей они поделились со мною этими основами.

Стоило мне услышать её шаги, как сотрясавшая моё тело дрожь прекратилась. Это точно должна была быть она — я знала, что никто кроме неё никогда не ходит по тропинке между моим домом и её фермой. Сквозь рёв летнего ливня до моих ушей донеслось шарканье копыт по деревянному настилу веранды.

Я подняла взгляд от бумаги, на которую наносила последние штрихи нотной записи «Плача Ночи». Пламя в кирпичном камине передо мной уже опало до тусклого сияния углей. Я была столь погружена в работу, что бесплотные ледяные ветра меня почти не беспокоили. Дождь упорно гремел по дощечкам гонта[1], и я по-прежнему слышала, как она нерешительно топчется снаружи. Мне было скорее любопытно, чем беспокойно. Поправив рукава толстовки, я встала, пересекла хижину и распахнула входную дверь.

Ахнув от неожиданности, Эпплджек подпрыгнула и развернулась лицом ко входу. Редко мне доводилось видеть её напуганной… равно как и промокшей до невозможности. Несчастная кобыла стояла на моём крыльце, мокрая от головы до кончика хвоста. Её веснушчатое лицо, осаждаемое приступами дрожи и красным сиянием стыда, обрамляли мокрые светлые пряди.

— Приветствую, — сказала я с безмятежной улыбкой, удерживая магией дверь. — Так себе денёк для прогулок, согласитесь?

— О. Простите, — пробормотала Эпплджек и поёжилась. Мир позади неё закрывал плотный занавес подлинного водопада. Извилистая тропинка, проходящая мимо хижины, давно превратилась в тёмно-коричневый грязевой поток. Яркий полуденный свет преломлялся призрачно-серым сиянием на фоне леса, тянущегося с другой стороны тропы.

— Эм… Ёлки, всё похож плохо, очень плохо, — она застенчиво усмехнулась. Я заметила у неё под животом корзинку, обёрнутую промокшими полотенцами: она будто бы пыталась защитить свёрток последними ещё сухими частичками своей шкуры от ещё большего загрязнения. — Я ток хотела отдышаться чуть, от этого тартарового потопа. Я погляжу, эти пегасы больше не удосужаиваются нас предупредить по-нормальному.

Я пожала плечами.

— Для меня этот дождь такая же неожиданность. Обычно я днём хожу по делам. А сегодня — вот, так сошлось, что я дома, работаю кое над чем, — я мило улыбнулась. — Кстати о доме. Вам, похоже, не помешает смена обстановки.

— О, мэм, даж не думайте! — Эпплджек помотала головой и указала на неистовый ливень. — Уверена, он закончится… эм… когда-нить. Не волнуйтесь. Я от вас уже скоро отстану. Я и не собиралась ведь навязываться…

— И какой же я буду пони, если оставлю вас тонуть под дождём? — я отошла назад на несколько шагов и указала внутрь хижины. — Забирайтесь внутрь. У меня тут есть камин. Позвольте мне вас отогреть.

— Эм… — Эпплджек закусила губу. Она поглядела на меня, затем на дождь, на свою корзинку, а потом снова на меня. — Вы вот точно уверены, что я не помешаю?

Я лукаво улыбнулась.

— Тащите свой мокрый хвост внутрь, пока я не передумала!

— Что ж, ладно… — она вздрогнула и, скромно шаркая, вошла в хижину, таща за собой корзину. — Фух. Знаете, я чото не припомню этого местечка, что странно — я ведь постоянно хожу этой дорожкой. Разве где-то тут раньш не стоял брошенный амбар?

— Вполне мог стоять, — сказала я с улыбкой и закрыла за ней дверь, оставив промозглую сырость снаружи. — Я тут в городке, относительно говоря, недавно.

— Ну, тогда здорова вам, и добро пожаловать в соседи, — сказала Эпплджек. Я пододвинула к ней ведро и она, уловив намёк, положила шляпу на пол и начала выжимать над ним свои длинные светлые пряди. — Клянусь, всё ж, эта хижина будто за ночь тут выросла.

— М-м-м-м… Не совсем, — сказала я и, подойдя к камину, подхватила магией пару новых поленьев с металлической стойки сбоку. — Но я вас не виню за то, что вы её не замечали.

Я кинула немного топлива в камин, чтобы вновь распалить его. Вскоре по хижине снова разлилось яркое синяние, на этот раз согревая не только меня.

— Я не… из тех пони, что легко привлекают к себе внимание. Так что неудивительно, что у моего дома та же привычка.

— Я заметила яблони, там, между хижиной и сараем на заднем дворе, — сказала она. Затем, помедлив, закатила глаза и ухмыльнулась самой себе. — Хех. Конечно же, я заметила в первую очередь яблони.

— Вам ни к чему себя в этом винить.

— Я заметила, они привиты. Вы их сами посадили?

— М-м-м-м… — я прошла мимо кровати и открыла деревянный шкаф, полный свежих полотенец. — Да. Но мне кое-кто помог.

— У меня целый сад, с сотнями таких же, буквально чуть дальше по дороге.

— Значит, мы соседи! — я улыбнулась ей.

— Хех. Пожалуй, да. Терь мне неудобно, что не сказала вам «здорово» пораньше. Вот те и моё тухлое гостеприимство, — она замолчала, окидывая взглядом стены дома. — Хех… Ну вы только посмотрите, а!

— Хмм? — я подошла к ней. Проследив направление её взгляда, я поняла, что она смотрит на многочисленные музыкальные инструменты, развешанные на стенах. Мы обе были окружены весьма знакомым мне ассортиментом флейт, гитар, арф, колокольчиков, скрипок, виолончелей и кларнетов — всё это висело на металлических крепежах на стенах освещённого огнём интерьера хижины.

— О. Хех… Я музыкант, — протянула я, так, будто эти слова могли лаконично объяснить этот обступивший нас со всех сторон подлинный лес оркестровых инструментов. — Отчасти, потому я и не живу в центре. От всего этого грохота, который я обязательно буду учинять, местные быстренько забудут своё гостеприимство и прогонят пинком по крупу.

— Чо? Вы сочиняете музыку, что-ли?

— Я ищу её.

— Я… — Эпплджек, закончив выжимать мокрую гриву, закусила губу. — Я, кажись, не поняла.

— Я тоже, — улыбнулась я и передала ей полотенце. — Пока я не найду, что ищу — я не понимаю. А потом настаёт очередь следующей тайны.

Она приняла у меня полотенце, и я вновь подошла к камину, чтобы добавить в огонь очередную порцию дров.

— Кстати, меня зовут Лира. Лира Хартстрингс.

— Эпплджек, — представилась она, будто в первый раз.

Это всегда «первый раз», и я не могу не поддаться снова и снова её очарованию. В голосе этой пони есть особый мелодичный тон, который звучит, когда ей кажется, что она никогда вам прежде не представлялась. И, надо сказать, говор Эпплджек — это музыка, о которой скрипки могут только мечтать. Я не могу дождаться дня, когда мне доведётся услышать ее представление вновь. Именно потому моя жизнь есть симфония.

— И, честное слово, я не собиралась никого напрягать, — продолжила она. — Я бы дошла до дому тихо и спокойно, если б этот ливень начался хоть минутку позже.

— К чему такой долгий путь в обход города, если позволите поинтересоваться?

— Потому что вот, — Эпплджек накинула полотенце себе на шею и начала распутывать корзинку, освобождая её от промокшей ткани. — О, Селестию молю, не испорться… фух!

Она выдохнула с облегчением, явив на янтарный свет камина маленькую куклу-аликорна. Игрушка была суха — пожалуй, она была самым сухим предметом в хижине; и Эпплджек прижалась к ней носом будто к собственному младенцу.

— Я бы вот прям со скалы прыгнула, если б с ней чо плохое случилось.

— Что ж, ваш секрет в надёжных копытах, мисс Эпплджек, — сказала я, глупо подмигнув.

— А? — она моргнула, поглядев на меня, затем нахмурилась.

— Эй, тихо! Эт ничо такого! — прочистив горло, она положила куклу обратно в корзину. — Она моей малой сестрёнки, Эпплблум. Ма подарила ей эту куклу, прям перед тем, как они с Па трагично погибли. Пусть они покоятся с миром.

Она уселась и вздохнула, млея в тепле камина, а затем продолжила говорить:

— У Эпплблум ща пони-оспа. Она со всеми Эпплами случается в этом возрасте. У меня самой болезнь тож была явно не отдыхом в постельке из лепестков роз, так что я хочу, чтоб у неё всё прошло легче. Сходила в город, отдала куклу подремонтировать и почистить, но вот дорога назад… ну… — она указала на стену хижины, за которой по-прежнему гулким эхом разносился шум шквального дождя, затапливающего мир. — У меня чуть сердце не лопнуло. Никак нельзя, чтоб кукла испортилась. Мож, вы теперь поймёте, почему я вот так вот захватила ваше крыльцо.

— Вы ничего не захватывали, Эпплджек, — спокойно сказала я. — Я прекрасно вас понимаю. Но, если позволите мне заметить, не о кукле вам стоит сейчас беспокоиться. Вот… — я сходила к койке и подтянула шерстяное одеяло. — Не хватало ещё одному члену семьи Эпплов слечь с чем-нибудь мерзким.

— О, прошу вас, мисс Хартстрингс, я не могу…

— Ш-ш-ш, — я обернула одеяло вокруг Эпплджек и пододвинула её поближе к камину. — Вы можете. Просто расслабьтесь. Вы прошли через настоящий, дождём промоченный кошмар. Это меньшее, что я могу для вас сделать.

Она сделала глубокий дрожащий вдох и вскоре с комфортом устроилась у огня, просыхая в уютном тепле.

— Хм-м-м… Пожалуй, эт очень приятно.

— Я тоже так думаю, — улыбнулась я.

— Что, кстати, напоминает мне о камине у нас на ферме, — сказала она, прижимая края одеяла плотнее к телу. В её зелёных глазах танцевали отражения искрящих углей. — Его мой Па построил. Он мне сказал однажды, что воспользовался теми нечерченными чертежами, которые его отец и отец его отца использовали, когда семья Эпплов впервые обосновалась в этой части Эквестрии. Можете представить? Так много домов, и все они построены вокруг одинакового очага.

— Это наглядно показывает… — я устроилась с другого края камина и мягко посмотрела на Эпплджек. — …что можно создавать прекрасные вещи, когда у тебя заложены хорошие основы.

Двенадцать месяцев тому назад я была хнычущей размазнёй. Я лежала на боку в тёмном углу амбара на краю города, свернувшись в клубок и закрыв лицо парой дрожащих копыт. Только леденящий холод, продиравший меня до костей, мог в своей болезненности поспорить со скорбью, которая терзала мою душу. Уже несколько дней этот мороз, это замогильное дыхание, что гнало меня в страхе по улицам Понивилля, было моим беспощадным врагом. Но в тот момент, тем не менее, прячась там, в заброшенном амбаре, среди пыли и сена, я приветствовала это ледяное чувство, ибо дрожь, которую оно на меня насылало, стряхивала мои слёзы и заставляла считать, что всё происходящее со мной — на самом деле лишь иллюзия.

Судорожным от икания дыханием я обоняла деревенские ароматы, клубящиеся меж стен амбара. Эти руины были мне родственной душой — столь же потерянным и забытым кусочком истории. Моя седельная сумка, полная жалких пожитков, была брошена в угол, когда я, спотыкаясь, вошла сюда, и тогда, в редких солнечных лучах, тонкими иглами пробивающихся сквозь щели дощатой кровли амбара, я с трудом могла отличить лиру от случайных останков разбросанного по полу фермерского инвентаря.

Ещё один всхлип, ещё один приступ дрожи: я слышала, как мой голос прорвался жалким писком сквозь крепко сжатые губы, и голос этот был совершенно чуждым для моего слуха. О, как бы я тоже хотела забыть себя, — думала я. Жизнь моя не казалась бы столь невыносимой, не будь у меня воспоминаний о тех чувствах, что по-прежнему охотятся за мной как гончие псы. Воспоминаний о безумной пони, сеющей по городу разрушения, о лице Твайлайт Спаркл, глядящей сквозь меня, будто я невидимка и об огромной высоте, что легла у меня под ногами, когда я встала на крыше ратуши, качаясь на самом краю…

Я застонала и зарыла лицо в копыта. Я казалась себе маленьким жеребёнком. Я пыталась бежать отсюда, назад, на восток. Если бы я только могла добраться домой, в Кантерлот, я бы так и поступила. Но не успела я пробежать и пол-мили от границы Понивилля, как чудовищная стена холода обрушилась на меня, холода столь обжигающего, что я начала терять чувствительность ног. Я бросилась назад, к центру городка, где собралась с силами и попыталась отправиться на этот раз на запад. После того же расстояния, оставленного позади, неслышимый буран вновь ударил по моему телу, и мне пришлось вернуться обратно, в сердце моей внезапно возникшей тюрьмы.

Не было никакого смысла молить пони о помощи. На самом деле, я даже не хотела на них смотреть. Жители Понивилля были веселы. У них был для этого повод, но я не ненавидела их за это. Я ненавидела себя. Оказываясь у них на пути, сталкиваясь с их радужными ожиданиями, я лишь всё больше осознавала, как холодна, голодна и испугана я была. Так что я поступила так, как эти три фактора меня вынуждали — я спряталась.

Я убежала на западный край города, где холод был достаточно слаб, чтобы его можно было терпеть, но достаточно суров, чтобы держать меня в сознании, и забилась в пустое нутро этого заброшенного амбара на обочине просёлочной дорожки. Я хотела собраться с мыслями, но вскоре поняла, что такое решение этой задачи даже невозможнее, чем мне казалось. Мне нужно было собраться с духом, но тот стремительно рассыпался на сотни мелких кусочков, которые вместе уже не соединить, как нельзя собрать слезы, стекающие по моим копытам на грязный пол и солому.

Даже если бы я и могла привести себя в норму, я не знала, хочу ли. Мне не нравилась перспектива того, к чему душа моя будет прикована, той судьбы, которую я не могла предсказать. Одно дело — быть бездомной. Но быть безымянной? Ты можешь жить в особняке, купленным за самое большое в мире состояние. У тебя может быть миллион домов, миллион акров земли с миллионом слуг, живущих на ней только ради следования твоим приказаниям. Ты можешь даже владеть клочком земли на самом священном кладбище мира, ждущим твоего часа. Но пока ты безымянен, у тебя нет пристанища, нет Дома, ни в этой жизни, ни в том мире, что лежит за ней.

Я размышляла об этом, я плакала, дрожала в отчаянии, лежала без сил, когда впервые появилась она.

— Земли ради! — её протяжный голос эхом отразился от ветхих стен амбара. До меня доносился шорох четырёх копыт по ту сторону деревянной дверной рамы. Из сияющего внешнего мира во тьму амбара вошла фигура. — Кажись, я чото слышала! Эй… Есть кто? Кто-нибудь? Кто здесь?

Я и не подозревала, что во мне ещё сохранилась какая-то энергия, но, тем не менее, я вдруг вскинулась на ноги с громким тяжёлым вдохом. Я повернулась к ней, и первое, что я увидела, — это её веснушки. Яркая полоска света выхватила зеленые глаза и самую тёплую из виденных мною за три голодных дня улыбку.

— Ух ты! Здорово тебе! — она помахала обоими передними копытами над головой, чтобы показать, что не желает зла. Я увидела коричневую шляпу, до смешного длинную светлую гриву и две корзины яблок, висевших у неё по бокам. — Расслабься, сахарок. Я совсем не хотела тя пугать.

Она выглядела как само определение сильной, бесстрашной, работящей земной пони. И вдруг, все эти черты разом растаяли и переплавились во взгляд, полный мягкости и сестринской заботы.

— Ой, дорогуша, выглядишь ты совсем плохо! Я слышала, как ты плачешь как бедная вдова у дороги в никуда. С тобой всё хорошо?

Что я могла ей сказать? Что могу я сказать кому угодно, что будет иметь хоть малейшее значение? Жизнь дала мне молоток и стамеску, но мой мир обратился в грязь и песок. Я даже почти пожалела, что не прикинулась мёртвой вместо того, чтобы ей отвечать. Может, я бы тогда осталась незамеченной, каким и должен быть призрак, которым я стала.

Вместо этого она твёрдо посмотрела на меня и сказала:

— Ты ведь понимаешь, что этот амбар тут стоит брошенным уже десятки лет, ага? Твой дом далеко?

Её слова были вкусными, они звучали как успокаивающая музыка, которую мне не выпадала прежде удача услышать, и доброта их смогла выжать ещё больше влаги из моих глаз. Я лишь шмыгнула носом, потому как не могла оторвать взгляд — не от неё, а от корзин красных фруктов, украшающих её фигуру по бокам. Внезапно я осознала, насколько сухо у меня во рту. Послышался глухой бурлящий рокот, будто сотряслась деревянная постройка у нас над головой.

Она тоже услышала этот звук, но, будучи в более ясном сознании, правильно распознала его.

— Хе-хех… Голодная, да? — она ухмыльнулась, следя за направлением моего взгляда. — Что ж, давай познакомимся как надо, а? Меня зовут Эпплджек. Держи.

Повернув голову себе за спину, она ловко подхватила носом фрукт и кинула его мне.

— Держи апельсин. Хе-хе-хех… кхм. Это старая семейная шутка.

Но я уже её не слышала. Вкусовые сосочки на моём языке кричали криком мне в уши — я заглотила яблоко меньше чем за минуту. Давясь, но не возражая против того, я завела несколько мягких кусочков, как упирающееся стадо, себе в глотку. Догрызя яблоко до сердцевины, я засомневалась, помогло ли оно мне утихомирить голод, но, по крайней мере, оно совершенно точно высушило слёзы.

Эпплджек присвистнула.

— Тпру, лошадка! Тише, девочка![2]Хе-хе-хех… Хорошо, что я их мою перед тем, как отнести на рынок, а? — она уселась на задние ноги передо мной. — Что ж, я те сказала своё имя. Думаю, мне, повезёт-таки услышать твоё??

Я содрогнулась, избегая её взгляда, равно как и вопроса. Даже сейчас, мне кажется, я говорю своё имя вслух только для себя, чтобы успокоиться. Его, определённо, придумала не я, и если бы я решила найти подходящую ему замену, я бы выбрала лиру. Разве может что-то лучше выразить мою сущность? Но важным для меня в тот момент было нечто иное, чем холод и голод. Эпплджек была такой настоящей, такой тёплой, такой… материальной. Я готова была сделать всё, сказать что угодно, лишь бы разбить подступающий горизонт одиночества, грозящий затопить собой всё.

— Лира, — в конце концов выдавила я. — Лира Хартстрингс.

— Лира, — кивнув, отчётливо прошептала она. Дотронувшись копытом полей шляпы, она приподняла головной убор и безмятежно улыбнулась. — Оченно красивое имя у тя, Лира.

Взгляд мой тут же вновь подёрнулся дымкой. Я чувствовала биение своего сердца. Я хотела обнять её. Я хотела, чтобы она обняла меня. Я хотела тепла, безопасности, счастья, и я знала — ничто из этого не продлится долго. Ничто из всего этого не продлится долго. Мне надо было закончить разговор тогда раз и навсегда. Мне нужно было взять свои седельные сумки и убежать галопом из амбара, спрятаться в лесу, где куда менее одарённые интеллектом существа улыбались бы мне, кормили бы меня и напоминали бы мне, что я всё ещё достойна любви. Как напоминал тогда успокаивающий голос Эпплджек, лаской своей изгоняющий дрожь из моих членов, будто и не была я покрытой грязью и потёками слёз оборванкой.

— Я знаю этот город как свои четыре копыта, — продолжила Эпплджек. — И я скажу, я тя прежде тут ни разу не видела, Лира. Ты тут типа навестить семью? Есть тут кто, к кому я тя отвести могу? Зачем тут убиваться, в этом грязном старом амбаре, а?

Она моргнула, и скосила на меня глаза.

— Эм… Мисс Хартстрингс?

Поначалу я не могла понять, почему она задает мне так много вопросов. Но едва фигура её качнулась и начала тонуть в безграничных тенях, до меня дошло. Я теряла сознание. Я упала в обморок как какая-то жалкая дамочка, потеряв чувствительность тела. Голод, похоже, не столь утомителен, пока не напомнишь себе, что ты ещё способен есть пищу. Это чувство лишило мои ноги опоры, а когда я очнулась — мир показался мне в тысячу раз ярче, чем внутренности амбара. Я увидела землю, проплывающую подо мной, и когда я подняла взгляд, то увидела качающийся горизонт.

— Эй, очнулась! — я почувствовала вибрацию голоса Эпплджек. Сделав дрожащий вдох, я поняла, что она тащит меня, перекинув через спину. Грунтовая дорога вела к красному амбару, таящемуся меж садов, полных вкусных яблок, и я плыла над землёй к этому сияющему центру. Мир за пределами Понивилля становился всё холоднее и холоднее, но тепло тела и дыхания Эпплджек расплавили мою дрожь.

— Просто расслабься, сахарок. Я тебя несу в безопасное место. С тобой всё будет просто замечательно.

— Здесь… — я, будучи переброшенной через спину, боролась за ровность дыхания. Дни панического бега по улицам Понивилля принесли боль моим ногам, которую я только сейчас начала ощущать. — Здесь ты живёшь?

— Ото-ж! Ферма Сладкое Яблоко, родина самых лучших красных фруктов во всей Эквестрии! — мы прошли мимо деревянной ограды и тележек для яблок. До меня доносились звуки домашнего скота и запах сена. — Но мы с семьёй можем устроить тебе экскурсию попозже. У тебя, кажись, оченно злая лихорадка, Лира. Тебе надо согреться.

Едва услышав это, я ахнула.

— Ты… т-ты помнишь моё имя?

— Ну конечно же, дорогуша! Хех… Семья Эпплов, конечно, простой народ, но это вовсе не значит, что мы простаки!

Иногда мне кажется, что единственный в мире неисчерпаемый ресурс — это слёзы. Закрыв глаза, я улыбнулась — хрупкой, распадающейся на осколки улыбкой — и крепче ухватилась за Эпплджек. Мир вокруг меня был ярок, будто праведный огонь выжигал истрёпанные лохмотья кошмарной дымки, что нависала над моей головой все последние дни.

Меня почти расстроило то, что меня сняли со спины. Я открыла глаза, внезапно осознав, что нахожусь в доме этой благословенной кобылки, уложена на диван в середине старинной гостиной, полной семейных фотографий и самодельных домашних украшений. Передо мной был камин, и он был пуст, как и я внутри. Его вид пробудил во мне дрожь, и Эпплджек, должно быть, заметила это, ибо вскоре она уже хватала сухие дрова с металлической стойки.

— Вот, дай-ка мне его зажечь. Устраивайся поудобнее, а я пойду за Бабулей Смит, чтоб она сделала тебе суп.

— Бабуля… Смит?.. — прошептала я. И в тот момент мои уши встали торчком, уловив голоса в дальнем конце дома. Эпплджек была здесь не одна. Это место было живым, и я чувствовала свою чужеродность, сидя на безукоризненно чистом семейном диване, со своими взъерошенными волосами и запятнанной шкурой.

— Её зовут Лира Хартстрингс, Бабуля! — услышала я направленный через весь дом крик Эпплджек, в продолжение разговора, о котором я в своём отуплённом состоянии лишь отчасти была осведомлена. — Я её нашла у самой границы города! Бедняжка, кажется, уже очень давно не знала никакого гостеприимства.

— Сп… — я закусила губу, ёжась от новой волны дрожи. — Спасибо вам большое, м-мисс Эпплджек. Но вам не стоило так напрягаться только лишь чтобы… чтобы…

Мой голос затих, ибо я вдруг погрузилась в целое море согревающего жара. Запылал камин, и мои уши с наслаждением встретили вкусное пощёлкивание горящего дерева, а моё тело буквально растеклось по каждой складке дивана.

— О-о-о-о-о-о-о-о Селестия, это прекрасно, — прошептала я с пьяной улыбкой.

Ответная улыбка Эпплджек была куда очаровательнее.

— Ничо не лечит болезнь лучше тепла камина в доме Эпплов, — она подмигнула. — Яблочки, как щас помню, была у меня пони-оспа. Я сворачивалась здесь у огня, и так пережидала лихорадку в тепле и уюте.

— Я не больна,— сказала я так вежливо, как только смогла. — Я…

Я ощутила болезненный комок у себя в горле. Я не хотела слишком злоупотреблять щедростью этой кобылки, но, в то же время, то был первый раз за множество дней, когда я могла… расслабиться и забыться. Я хотела выплеснуть на кого-нибудь все свои проблемы, но не хотела отягощать других тем, что, скорее всего, никто вообще не в состоянии понять.

— Я растеряна, Эпплджек, — выпалила я. Торопливо проведя копытом по растрёпанной гриве, я сдержала всхлипы прежде, чем они успели начаться. — Я так растеряна… и я не знаю, с чего мне начать.

— Что ж, не знаю, как насчёт тебя, но я считаю, что лучшего начала, чем дом не найти.

— Дом?

— Дом определяет пони, по крайней мере, я всегда в это верила, — она поставила металлический защитный экран перед выложенным кирпичом очагом и подошла ко мне. — Когда-то давно, когда я была просто маленькой кобылкой, я покинула эту ферму и отправилась в большой город, думая, будто смогу жить другой жизнью, не так, как остальная семья. И клянусь, то было одно из самых-самых тупых решений в моей жизни. Хех. Я чуть глаза себе не выплакала за те несколько дней, пока не прибежала обратно домой. И с тех пор всё у меня в полном порядке.

Она встала надо мной и нежно провела копытом по моей гриве, подцепляя то торчащий из неё листок, то соломинку, которые я в изобилии собрала на себя в том амбаре.

— Иногда мы покидаем наш дом, пусть даже сбегая тем самым из места, дороже которого для нас в мире нет, — потому что мы так жаждем найти себя. И чо тогда происходит? Мы только теряемся ещё больше.

— Я не сбегала из дома, Эпплджек, — сказала я с тихим вздохом. Невидимый порыв ветра настиг меня из ниоткуда. Горящий очаг вдруг оказался в долгих милях от меня, стоило только образам Кантерлота замелькать перед глазами. — Я бы всё отдала, чтобы вернуться туда. Но я не могу.

— И почему же, сахарок?

Я закусила губу. По шкуре побежали мурашки. Я прижала передние ноги к груди, борясь с ледяными тенями так долго, как только могла. Эпплджек была очень добра ко мне. И меньше всего мне хотелось награждать её видом истощённого гостя, упавшего без чувств посреди гостиной. Никогда ещё в своей жизни я не предвидела, что стану такой, какая я есть сейчас: бездомной бродягой, единорогом без рода и титула. Всю свою жизнь я наблюдала бродяг, побирающихся по дальним тёмным улицам Кантерлота, и я всегда смотрела на них одновременно с жалостью и любопытством. А теперь я оказалась на их месте, источая тот же омерзительный запах. Но даже у тех убогих душ было больше надежды, чем у меня. Даже если я смогла бы добраться до дома, смогла бы я претендовать на то, что прежде было по праву моим? Могли ли родители мне хоть чем-то помочь?

Мама. Папа.

— Ничего, — прошептала я дрожащими губами. — Ничего не осталось у меня, к чему я могла бы вернуться.

Я вжалась глубже в диван. На мгновенье мне захотелось, чтобы это был гроб.

— Хм-м-м… Что ж, пока что у нас здесь есть для тебя местечко, сахарок, — сказала Эпплджек. Её самоотверженность уступала лишь яркой улыбке на лице, с которой она быстро подошла к шкафу, открыла его и принялась копаться в рядах висящей внутри одежды. — И у меня ещё кой-чо есть для тя. В самый раз штука, от твоей лихорадочной дрожи.

После мгновения усердного копания она вытащила наружу серый предмет одежды, ухватив его ртом. Она положила его рядом со мной.

— Вот, пожалста. Я эту вещицу надевала часто, когда была чуть моложе, чтоб работать в садах осенью. Конеш, в последнее время я редко её ношу, потомушт вырастила себе вторую шкуру. Хех.

Я посмотрела на неё, потом на подарок. После внимательного изучения я поняла, что это толстовка-свитер с длинными рукавами. Без задней мысли, я окутала одежду сиянием телекинеза и осторожно накинула её на переднюю часть тела. Наконец после некоторой борьбы я просунула копыта в рукава и села с комфортом, что дала мне толстовка, обернувшая дрожащие ноги. Вскоре мурашки ушли, будто куртка впитывала тепло, плывущее ко мне от камина. Оглядываясь назад, я нередко задумываюсь, что больше тепла принёс мне этот щедрый жест сам по себе. Эпплджек желала подарить мне частичку себя, и я будто бы оказалась в беспрерывных её объятьях. Я не могла не улыбнуться, ибо я вспомнила, каково это — быть в компании пони, для которого ты значишь больше, чем какой-то чужак. Я была более чем готова назвать эту вежливую и чуткую кобылу словом «друг».

— С-спасибо. Правда, Эпплджек, — сказала я, свернувшись клубочком у подлокотника кресла, купаясь в тёплом сиянии очага. — Спасибо за всё. Как бы я хотела тебе отплатить...

— Мой дом — это твой дом, — она лишь пожала плечами. — Расслабься, отдохни и приди в себя. Позже мы посмотрим, как тебе помочь с поиском своего места. Хорошо?

Я тихо-тихо хихикнула.

— Конечно, хорошо, — я улыбнулась, оставив серые рукава толстовки свешиваться с копыт, преумножая тепло. Когда я была маленькой, я нередко завидовала Твайлайт Спаркл, желая, чтоб у меня тоже был старший брат, который бы заботился обо мне, пока родителей нет дома. Мне всегда было интересно, каково это. — Хотя не знаю, есть ли в мире место с таким же прекрасным камином, как у тебя.

— Эт хороший камин, — сказала, кивнув, Эпплджек. — Мой Па построил его. «Всегда старайся заложить хорошее основание», говаривал он. «Остальное сделает время, без сучка без задоринки всё будет работать, только если основание твёрдо.»

Она посмотрела на мгновенье в огонь. Казалось, она внезапно постарела, хотя и сохранила куда больше сил, чем другие пони, в лицах которых я вижу эту хрупкую меланхолию.

— Я думаю, я всегда придавала этим словам много весу. Мой Па был основанием моей жизни.

Я плавала в облаке головокружительного тепла, но всё же по-прежнему осознавала вес слов моего нового друга.

— Я уверена, он бы тобой гордился, — сказала я.

— Хм-м-м. Мне остается только дать ему повод гордиться ещё больше, — её зеленые глаза сверкнули мельком, когда она улыбнулась и затем прошла мимо меня. — Пойду узнаю, как там суп Бабули поживает. Вернусь мигом.

— Ага, хорошо, — сказала я, устраиваясь поудобнее на диване. Передо мной на защитном экране камина плясали искры. Я глядела в пламя, отпуская мысли о недавних событиях расплавиться и утечь прочь. Я натянула капюшон свитера-толстовки на рог и глубоко вздохнула, прогоняя прочь мрачную часть себя, что контролировала мои дрожащие в страхе ноги столь много полных отчаяния ночных часов.

Это была моя первая за последние дни возможность сесть и хорошенько подумать. В результате нечто тёмное и таинственное всплыло в моем сознании, нечто, что танцевало на гребнях волн, по которым я плыла всё последнее время. Чем больше я размышляла об этом, тем больше вздрагивали мои уши, ибо, как я осознала, я раскапывала из темных глубин моей души мелодию. Некий бессмертный напев, что рождался в закоулках разума и оставался неспетым с того самого момента, когда я — испуганная и замерзающая жертва вечной ночи — содрогнувшись, очнулась в тёмном переулке.

Будучи столь погружённой в эти размышления, я слишком поздно заметила жёлтую фигуру, возникшую где-то на краю моего бокового зрения… вдруг остановившуюся и ахнувшую.

Я оглянулась на звук. Предо мной возник маленький жеребёнок с большими янтарными глазами. Красный бант болтался на алой гриве: маленькая кобылка дрожала. Не мне одной было холодно? Нет, дело не в этом. Она меня испугалась.

— О, здравствуй, — сказала я настолько мягким и безобидным голосом, насколько смогла. Я улыбнулась и слегка наклонилась. — Ты, должно быть, сестра Эпплджек.

Девочка сделала шаг назад, глядя на меня большими, как тарелки, глазами.

— Э-э-э… — она растерянно разинула рот, а на радужках её глаз заплясал белый отблеск, будто лунный свет на волнующейся глади пруда. — Э-э-э-э-э-э… Эйджей?!

— Ш-ш-ш… всё нормально! — я криво улыбнулась. — Думаю, твоя сестра забыла упомянуть, что у неё гости…

— Чо такое, Эпплблум? — знакомый оранжевый силуэт быстрым шагом вошёл в комнату, затем немедленно застыл на месте. Моё сердце дрогнуло, ибо Эпплджек вдруг закричала: — Эпплблум! Уходи отсюда! Быстро!

Задыхаясь, маленький жеребёнок шмыгнул к своей сестре. Я смотрела, в растерянности моргая, как Эпплблум спряталась позади кобылы. Эпплджек стояла в угрожающей позе, закрывая её и буравя взглядом меня, сидящую на диване. От всей её доброты и гостеприимства не осталось и следа, всё разлетелось осколками, разбившись об обвиняющий нахмуренный взгляд, твёрдый как алмаз.

— И кто-же ты, подери тебя сеном, такая?! И чего ты делаешь в моём доме?!

— Ч-что?! — ахнула я. Моё сердце тяжело застучало, будто намеревалось сию же секунду пробить в толстовке дыру. — Но… но… я просто… я думала…

— И это чо, на тебе моя куртка?! — воскликнула Эпплджек, сурово прищурившись. До моих ушей доносилось хныканье Эпплблум, укрывающейся копытами, прячущей лицо. Позади сестёр, из соседней комнаты подошла старая зелёношкурая кобыла, привлечённая творящимся здесь жестоком беспорядком.

— Ты чо, лазала в моих вещах?! — продолжила Эпплджек, почти презительно. — Колись!

— Эпплджек, я…

— Ты… Ты знаешь моё имя? — Эпплджек наклонила голову набок. Её гнев был на мгновенье потушен растерянностью, но вскоре это облако покинуло её сознание, вновь сменившись презрением. — Тебя кто-то подговорил? Если так — это не смешно! Нам хватило компашки буйных жеребчиков, которые разносили нам амбар несколько месяцев назад! Этой ферме больше беспорядки не нужны! Ну так ты будешь мне отвечать, или нет?!

— Я не понимаю! Я же Лира, помнишь? Мы же только что… — я остановилась на полуслове. Моё сердце на мгновенье застыло, и я почувствовала, как тепло гостиной вновь растворяется в пустоте. Следующий мой выдох был всхлипом, ибо я получила напоминание о собственной глупости. — О благая Селестия, это снова происходит...

— Чего снова происходит?! Чтоб тебя, барышня! Я тебя спрашиваю, с чегой-то ты вломилась в наш дом?!

— Слушай… Эм… — я встала с дивана на слабые дрожащие ноги. — Это… я не…

Я сглотнула и сделала от них шаг назад, махая копытом.

— Я не знаю, как объяснить э-эту…

— А ты попытайся! — по-железному твёрдое и ледяное лицо Эпплджек приблизилось ко мне. Огонь озарял каждую жесткую линию её лица, не оставив и капли света для веснушек. — Пока я не позвала полицию.

— Я же говорила с тобой буквально секунду назад, Эпплджек! Ты принесла меня сюда с окраины города…

— Принесла тебя сюда?! Я тебя впервые в жизни вижу!

— Я знаю, тебе так кажется… но… я клянусь! — я сглотнула и принялась заикаться как жеребёнок-врунишка, отчаянно пытающийся избежать ремня. — Мы разговаривали! Ты разожгла камин! Ты дала мне эту куртку…

— Интересные дела. Ты считаешь, что я тупая?

— Н-нет! Ради милости Луны, я не говорю, что ты… — я остановилась на месте. Дрожь моя возросла четырёхкратно. Я чувствовала, будто мои кости обращаются в лёд. Взгляд рассеянно поплыл по рядам семейных портретов, опоясывающим гостиную. Я не видела ничего, кроме лиц незнакомцев, вроде этих трёх душ, что сгрудились предо мной. Они были для меня незнакомцами, и останутся таковыми навсегда. Лицо моё исказила гримаса, будто я рожала знакомый мне ужас… — Извините… я… м-мне… надо идти!..

— Ну уж нет…

Я развернулась и отчаянным галопом бросилась к дальнему концу дома.

— Простите меня!

— Эпплджек!.. — раздался голос старой кобылы. — Она убегает!

— Нет уж, не убежит! Маки?!

Их крики стихли, едва я свернула рывком за угол и понеслась к входной двери. Но вместо неё я врезалась во что-то большое и красное.

— Умф! — Я упала на задние ноги, чувствуя тошноту. Взглянув наверх, я ахнула. — А-ах!

Надо мной возвышался огромный жеребец. Его красная шкура переливалась волнами моря железных мышц. В любой другой ситуации он был бы для такой кобылки как я прелестнейшим видом. Но в этот момент, тем не менее, он выглядел угрожающе, как плотоядный минотавр.

— Большой Макинтош! — услышала я голос пожилой кобылы, перекрикивающий приближающийся из комнаты позади меня цокот копыт Эпплджек. — Хватай её, пока не сбежала!..

Я стиснула зубы, бросая быстрые взгляды направо и налево. Я заметила ванную комнату на расстоянии прыжка. И едва красный громила бросился на меня, я выскользнула из-под его ног и кинулась к двери. Ручка засияла телекинезом, и я залетела внутрь, магически захлопнув дверь за собой. Дом затрясся от копыт пони, бросившихся по моему следу. Я поскользнулась на коврике и чуть не упала, удержавшись на своих четырёх как раз вовремя, чтобы успеть запереть дверь и прижать её всем своим весом.

Дверь дрогнула раз, потом ещё. Я закричала и прижалась к ней, дрожа, в отчаянии надеясь, что хрупкий бастион моего оголодавшего тела и искрящей магии выстоит против праведного гнева целой семьи.

— О Селестия. О Селестия, прошу тебя… — я начала рыдать. Слёзы скапливались на воротнике толстовки, подаренной мне призраком. Дверь содрогнулась в третий раз, и я чуть не опрокинулась, изо всех сил удерживаясь на копытах, скользящих по гладкой плитке.

— Открой дверь! — услышала я голос Эпплджек. — Клянусь, я тебя не трону, девочка. Но — падуумай сама — тебе придётся объясниться!

Я услышала бормотание одного из членов семьи прямо за дверью:

— Ты разве не знаешь, что полиция может тебя посадить за вторжение в чужой дом?

— Пожалуйста! Просто оставьте меня в покое! — плакала я, почти задыхаясь. Я шептала, прижавшись к деревянной поверхности двери: — Полиция ничего не сделает! Поверьте мне! Никто не может ничего сделать со мной. О благословенная Луна…

Я икнула и сползла по двери на пол, сжав голову копытами и крупно трясясь. Мелодия звучала сейчас громче, будто хотела вырваться у меня из черепа и залить стены ванной тем, что останется от моей души.

— Я просто хочу, чтобы кто-то помог мне, как почти помогли вы. Разве я слишком многого прошу?

С другой стороны не пришло ответа. Я сидела, шмыгая носом, обнимая задние ноги и трясясь, наверное, уже минуту… две минуты… три. Я моргнула, вытерла глаза серым рукавом и взглянула наверх.

— Э-эй? — нервно проговорила я. И вновь, нет ответа. — М-мисс Эпплджек? Эпплблум? — я сглотнула. — М-маки?

Тишина.

Я встала, медленно двигаясь в задумчивости. Я долго смотрела на дверную ручку, но в итоге, наконец, собралась с силами и отпёрла замок телекинезом. Толкнув светящуюся дверь, я высунула голову в коридор. Там никого не было видно. Я успокоила захлебывающееся дыхание ровно настолько, чтобы тихо проскользнуть по коридору. Под копытом скрипнула доска. Напряжённо морщась, я крохотными шажками подошла к порогу гостиной, где эта катастрофа началась, и тихо заглянула за угол.

Эпплджек стояла перед камином, задом ко мне.

— Хм-м-м… кажись, жуткая растрата дров посреди лета, — она опустила шляпу и почесала светлую гриву, глядя на потрескивающий очаг. — И кому эта идея в голову пришла? Эпплблум?

— Эт не я, сис! — ответил маленький жёлтый жеребёнок, проходя мимо. — Мне ж нельзя класть туда дрова без спросу у тя или Большого Мака! Ты ж это мне гришь каждый раз.

— Вот ты себя там возомнила такой послушной вдруг ни с того ни с сего, но чо-то я сомневаюсь…

— Эй! Чегой-то ты сомневаешься-то?!

— Э… Не надо тут друг на друга шипеть, девочки! — старая кобыла уселась на кресло-качалку и улыбнулась, наслаждаясь теплом камина. — Мне старик-доктор прописал такое дело для моих костей, кстати говоря. Хех-ехех-хех. Ох-х-х… Эпплблум, будь хорошей девочкой, сходи за бабушкиным пледом. Вот хорошая моя кобылка.

— Конечно, Бабуля Смит.

— Я, пожалуй, пойду, помогу Большому Маку с делами, — пробормотала Эпплджек, бредя к задней двери дома.

— Разрази меня гром![3] — она улыбнулась и покачала головой, уходя в алеющий закат. — И куда утекает время? Я, наверное, уже старею.

— Хи-хи-хи-хи… — не сдержалась Эпплблум, укрывая бабушку пледом. Издалека было видно, как Эпплджек закатила глаза и скрылась из виду.

Закусив губу, я отошла от этой развернувшейся передо мной сцены. Я стояла, не дыша, в коридоре, наедине со своей дрожью. Я бросила быстрый взгляд на отражение в круглом зеркале на стене. По ту сторону стекла на меня глядел заляпанный грязью единорог с всклокоченной гривой. Подняв копыто, я потеребила свисающий за головой капюшон. Именно в этот момент я осознала предел дружбы, который отмерен мне в этой жизни.

Желудок вновь забурчал. Я бросила печальный взгляд на выход из дома, но он будто магическим образом отдалялся от меня, равно как и вина за то, что я намеревалась сделать далее. За смазанное мгновенье я галопом вбежала на кухню семьи Эпплов. Я открыла дверцы первого же шкафчика, попавшегося на глаза. Там я обнаружила буханки хлеба, которые немедленно смахнула в передний карман толстовки. Здесь ещё было множество других вещей, на этой кухне — дорогие и соблазнительные безделушки, которые я могла бы продать за немало битов в центре Понивилля — но я не стала отвлекаться на то, чтобы коснуться хотя бы одной. Это было моё первое ограбление, и оно было маленьким. Я торопливо помолилась Селестии, чтобы оно стало последним, и побежала прочь с фермы, в отчаянном рывке к моей лире, будто только она теперь могла сказать, что же отныне есть «дом».

Я заметила Эпплджек, как только она завернула на следующее утро за поворот тропинки. Прошла всего одна ночь после моего небольшого «происшествия» на её ферме, и я с того момента не проспала ни секунды. Моё тело поддерживала дрожь, а желудок был полон краденого хлеба. Несмотря на сочетание вины и одиночества, я не пряталась в углу амбара, как должна была бы. Я стояла на его пороге, на виду у оранжевой пони, что неспешно шагала по грунтовой дорожке.

Конечно же, она увидела меня. К моему беспокойству, смешанному с облегчением, она неподвижно встала посреди дороги и улыбнулась.

— Опа, здорово! — её улыбка электризовала. Она, как мне казалось, вполне могла по яркости заменить собой рассвет. — Не ждала тут повстречать пони в такую рань!

Она поёрзала под весом двух яблочных корзин на боках.

— Охота позавтракать? Обычно продаю одно яблоко за один бит, но сёдня я ся щедрой чувствую, так что могу и два за один.

Её веснушки, как далёкий образ любящей сестры, которой у меня не было и не будет более никогда, услаждали мне взгляд. Чем дольше я смотрела на них, тем больше её лицо будило во мне память о кухонных шкафчиках, которые мои копыта распахивали и вычищали один за другим. Я оторвала взгляд от неё, отрекаясь также и от вида вкусных яблок, что она желала продать мне.

— Эм… Спасибо, но не надо, мэм. Я… эм… я тут просто жду кое-кого.

— Неужели? Кого-нибудь, кого я знаю? У меня тут, в этом городке, друзей уже накопилось будь здоров.

Я закусила губу, в неловкости прислонившись к деревянной дверной раме амбара.

— Вы… вы её не знаете, — я вздохнула и провела копытом по гриве, отчаянно стараясь не выглядеть столь жалкой бездомной бродягой, которой я, безусловно, ей казалась. — Но, может… возможно, вы её однажды узнаете.

Я попыталась улыбнуться; проще было бы отрастить себе пегасьи крылья и улететь в небеса.

— Ты в порядке, сахарок? Эт, конеш, не моё дело, но выглядишь ты мрачновато, — Эпплджек поправила шляпу и бросила на меня сочувствующий взгляд, тёплый, как огонь в камине. — Эт красивое утро. Ни к чему бороздить рогом землю. Те над посмотреть в небо, ради разнообразия.

Я почувствовала, как уголки моих губ, наконец, поползли вверх — это движение было мной совершенно неконтролируемо. Я дышала теперь чуть легче, и дрожь вроде как начала стихать.

— Я просто… эм… — я начала говорить прежде, чем поняла, что слова срываются с моих губ. Я задалась вопросом, сколько ещё мне придётся запинаться, прежде чем я смогу выдать истину, хоть как-то подходящую к данной ситуации. — Я просто думала насчёт этого амбара…

— Да? И что с ним?

— Кому он принадлежит? — я глянула на убогую деревянную постройку, в которой провела целых две беспокойных ночи. Где-то там, внутри, лежали, как проклятые сокровища в усеянном занозами саркофаге, мои лира и седельная сумка. — Им вообще кто-то владеет?

Эпплджек тихо хихикнула и, подойдя, встала бок о бок со мной.

— Лучше спросить — кому он вообще нужен? — она безжалостно пнула раму, из-за чего вертикальная доска беспомощно упала между нами на землю. — Наскока я помню, этот амбар старше меня. Ма и Па никогда о нём не заговаривали. Возможно, конеш, он принадлежал семье Филти Рича, пока те не подались в розничную торговлю, но эт, должно быть, было много лет тому назад. Неа, если я правильно понимаю, эт земля ничейная, бери кто хошь. Хотя сомневаюсь как-то, что она кому-то вообще нужна.

Она глянула на плотный ряд деревьев, что отделяли грунтовую дорожку от задней части старой постройки.

— Даже если эти деревья срубить, понадобится сотня пони, или куча магии, чтоб смягчить почву для посадки чего-нить полезного. Короч говоря, дорогуша, амбар этот уже у всех из памяти выпал… как и много чего ещё, что в наши дни осталось от Понивилля.

Я посмотрела на постройку, проведя с любовью копытом по раме.

— Я знаю кое-что о выпадении из памяти… — прошептала я отстранённо.

— Хммф. Забавно.

Я глянула на неё с любопытством:

— Разве?

— Не, не это, — она потёрла подбородок, кося глаза куда-то ниже моей шеи. — У меня раньше была такая же куртка.

Я сглотнула и нервно поправила длинные рукава.

— Неужели?..

— Хм-м-мф-ф… Хе-хех… Но я её не надевала уже кучу лет.

Я подняла бровь.

— Полагаю, из-за того, что часто работая на холодном воздухе, вы отрастили себе вторую шкуру?

От этих слов у Эпплджек дёрнулись нижние веки.

— Ну, эт ловко сказано.

Я глубоко вдохнула, затем прочистила горло, оглядываясь на хрупкие стены амбара.

— Скажите мне… Как можно честно… эм… заработать немного денег в этом городке?

— Денег?

— Битов, ага, — я кивнула и посмотрела на неё. — Вы не знаете, кто-нибудь здесь нанимает пони…

Я закусила губу, обдумывая невозможность мысли, которую высказывала.

—… для разовых работ?

— Если хошь узнать чо-нить о вакансиях, прост сходи, взгляни на доску объявлений на центральной улице, — сказала Эпплджек. — Хотя я сомневаюсь, что ты найдёшь чо-нить кроме постоянных работ.

Я сглотнула и опустила глаза на землю.

— Точно. Могла догадаться…

— Хотя, уверена, что для музыканта разовой работёнки найдется в достатке, — весело сказала она.

— Музыканта?

— Ну же, не тупи, девочка![5] — усмехнувшись, она показала на мою Метку. — Ты ж получила эт не потому-шт любишь лизать марки, а?

— М-мой особый талант, — пробормотала я мертвенным голосом, будто у меня в голове вдруг возник кусок льда. — Точно…

Я оглянулась на лежащую вдалеке внутри амбара кучу соломы, в которой была спрятана лира.

— Хм-м-м… — я повернулась обратно к Эпплджек и указала на её Метку. — Я вижу, ваш талант — продажа апельсинов.

Она моргнула, глядя на меня, затем фыркнула. Чуть было не уронив шляпу, она громко расхохоталась. Я присоединилась к ней, хихикая.

И, внезапно, день стал теплее.

Когда Эпплджек завернула за поворот дороги, она сразу остановилась, глядя на деревянный амбар. Это, разумеется, был тот же самый деревянный амбар, мимо которого она проходила каждое утро на пути в город, только теперь рядом с ним была поставлена зелёная палатка.

— Эт ещё чо за ерунда?.. — она с любопытством скосила на неё глаза. Уши фермерши щекотала мягкая мелодия, доносящаяся сквозь ветви деревьев, возвышавшихся по обе стороны тропинки. — В город чо, цирк приехал?

— Или, может, странствующий менестрель?

Эпплджек посмотрела на меня.

— А? — она вздрогнула, когда ей на поля шляпы приземлилось четыре золотых бита.

Я стояла на пороге амбара, прислонившись к полуразвалившемуся косяку, и перебирала струны лиры.

— Столько хватит на пару ваших вкусных яблок, мэм?

Эпплджек оглянулась на указанные мной корзины, свисавшие у неё с боков. Она опустила шляпу и подобрала биты.

— Ну, честн говоря, барышня, этого хватит на четыре.

Я улыбнулась ей старательно отрепетированной полуулыбкой, которая у меня стала получаться всё лучше и лучше за многочисленные недели, проведённые за игрой в городе.

— Что ж, в таком случае, пусть будет четыре. Они выглядят совершенно восхитительно, и у меня как раз есть свободные биты.

— Вот как? — сказала Эпплджек, подбирая четыре лучших фрукта из своих корзин и складывая их в пакетик. — Я вижу, вы в отпуске?

— Более-менее да, и, кстати, должна сказать, этот город выглядит ярче и ярче с каждым новым днём. Я подумываю о том, чтоб задержаться здесь подольше, — продолжая играть, я пододвинулась к ней. — Вы, я погляжу, в отличной форме, если позволите мне так сказать, мэм. Скажите мне, вы работаете на ферме?

— Хех, на самом деле, да, работаю, — она криво улыбнулась и протянула мне на копыте пакетик с яблоками. — И если вы точн собираетесь тут остаться надолго, тогда вы бы рано или поздно обо мне и моей семье узнали. Мы растим яблоки здесь уже давно.

— Давно, хм? — я осторожно взяла пакет сияющими искорками телекинеза и положила рядом с палаткой у амбара. — Тогда вы, возможно, сможете кое-что мне подсказать.

— Выкладывайте.

— Этот амбар: он кажется заброшенным. Это так?

— Ну, эм… вроде как, да.

— То же касается и этой земли?

— Ага, насколько я знаю.

Я глубокомысленно улыбнулась.

— Итак, полагаю, эта постройка стоит тут без цели?

— К чему вы ведёте? — Эпплджек бросила взгляд в мою сторону. — Собираетесь его снести?

— Ну, возможно, — я снова коснулась струн и игриво пнула задним копытом деревянную стену постройки. — У вас, случаем, нет ли опыта в этом деле?

— Хах! Извините, барышня, но вам не ко мне.

— О?

— Я б хотела вам чего посоветовать, но правда в том, что я ничего не понимаю в сносах амбаров. Но вот постройка амбаров — эт другое дело, — она обмахнула себя шляпой, спасаясь от жара утреннего солнца, затем надела её обратно на светлую гриву. — На самом деле, я не раз видела, как мой Па строил кучу всего в своё время. Пусть он покоится с миром.

Шумно выдохнув, она пробормотала:

— Он мог строить бревенчатые хижины хоть во сне, если б захотел.

Я подняла бровь.

— Бревенчатые хижины?

— На раз плюнуть! Его даж в этих местах так и прозвали: «Домосад». Хех. Но — ага, — она отошла обратно на грунтовую дорожку. — Мне пора на рынок. Но всё ж, если хотите узнать чо-нить о снесении амбаров — поспрашивайте пони в городе.

— Кого, например?

Когда Эпплджек завернула за поворот дороги, она тут же замерла, услышав рык. По воздуху летали деревянные щепки вместе с размытым разноцветным пятном, то возникающим в поле зрения, то исчезающим из него.

— Рейнбоу Дэш? — фермерша напряжённо покосилась на этот беспорядок, сотрясающий утренний воздух. Она медленно отодвинулась к краю дороги, поражённая зрелищем доска за доской разрываемого на части амбара знакомой ей голубой пегаской, которая с силой прошивала насквозь своим ловким телом деревянную постройку.

— Ой-ёй, девочка! — она пригнулась, когда волна ошмётков дерева посыпалась ей на голову. — Смотри куда ныряешь! Серьёзно! Я чо, войну проспала?

— Держи, — к ней магически подлетел шлем.

— Тебе он пригодится, — сказала я с улыбкой, стоя рядом со своей палаткой и припасами. — Ей иногда немного срывает резьбу, но оттого только интересней наблюдать.

— Эм… Думаю, да, действительно срывает, — Эпплджек сняла шляпу и неловко накинула шлем на её место. — Мне вот интересно малость: что здесь вообще творится?

— А что тут так трудно для понимания? Здесь стоит амбар, и скоро его тут не будет. Не так ли, мисс…Рейнбоу Дэш, я права?

— Хы-ы-ы-ы-ы-ы-ых! — пегаска в защитных очках увлеченно расширяла огромную зияющую дыру в стене амбара. Она впилась зубами в несущую балку и, расшатав её, приготовилась вышибить кусок потолка задними копытами. — Ха-а-ах!..

— Ээ-гей?! — крикнула я, сложив рупор из передних копыт. — Земля вызывает Рейнбоу Дэш!

— Чего?! — Рейнбоу Дэш посмотрела на меня сверху вниз. Постепенно гримаса берсерка у неё на лице растаяла, сменившись недоумением. Каждую накатывающую на неё волну растерянности она встречала, часто моргая. — Погодите. Чего? Как вас там, ещё раз?

— Лира.

— Какая Лира?

— Лира Хартстрингс, — я наклонилась вперёд, сверкая рогом сквозь дырку в шлеме, будто это можно было выдать за символ доверия. — Помнишь? Я — та пони, которая платит тебе пятьдесят битов за то, чтобы снести этот амбар до основания.

— Погоди-ка, — Рейнбоу Дэш взлетела над нами, ярко сияя рубиновыми глазами. — Ты хочешь мне сказать, что мне не только можно всё ломать, но ещё и заработать на этом?

— Однозначно! — я широко улыбнулась.

— Охрененно круто! — она свернулась кольцом в воздухе и рванулась ракетой к ещё стоящим останкам постройки. — Подавись, амбар! Р-р-р-р-р-р!

Послышался раскатистый, взрывной грохот. Мы с Эпплджек сжались под дождём щепок.

— Что ж, я погляжу, вы в городе новенькая! — проворчала Эпплджек, отряхивая налетевшую древесную труху с корзин полных яблок. — Но вы, должно быть, хорошенько так расщедрились для ЭрДи, чтоб уболтать её на тяжелую работу с утра пораньш!

— Она ваша подруга?

— Ага, причём верная, хотя иногда она — скорее верная боль в заднице, — Эпплджек спрятала ухмылку, которая, впрочем, прокралась ей в голос. — Например, когда она случайно пригоняет дождевое облако на не тот край яблоневых садов.

— Эй! — над головой мелькнула спектральная молния и снова скрылась в амбаре. — Я всё слышала.

— Вы владеете фермой? — спросила я, откашливаясь от очередного облака обломков.

— Кхм. А-а-ага. Ферма «Сладкое Яблоко».

— Вот это я понимаю, товарное имя.

— Э. Ну, когда надо, так и есть. А чо? Вы намылились влезть в продажу яблок? Поздняк, эт дело у нас в городке уже схвачено.

— Нет, дело не в этом, — сказала я, бросив взгляд на сеющую своей работой хаос Рейнбоу Дэш. Всё больше и больше пятен солнечного света падало на дорожную пыль по мере того, как амбар медленно распадался у нас на глазах. — Я надеялась найти пони, у которой есть какой-нибудь опыт относительно местной земли. Мне, видите ли, нужен кое-какой совет.

— Правда? И какой же вам нужен совет?

— Видите ли я… эм… — я помялась немного, стоя на месте, и мягко улыбнулась. — Я остановилась тут в городе… это вроде как каникулы, более-менее. Но я думаю, что останусь тут на гораздо больший срок, чем ожидала. То есть… почему бы и нет? Хех… это красивая деревушка.

— Я всегда так считала, — сказала Эпплджек с улыбкой.

— Вы, случаем, не знаете ли какого-нибудь пони, кто хорошо разбирается в строительстве?

— Строительстве чего?

— О… — я глубоко вдохнула, глянула на ряд дубов, окружвших рушащийся амбар и прошептала: — Бревенчатых хижин.

Эпплджек мгновенно просияла.

— Отож, ещё как! Хе-хе-хех… забавно, что вы эт помянули!

Я сглотнула и прошептала:

— И не говорите…

— Я как раз знаю кой-чего об этом деле! — она улыбнулась. — Мой Па мог строить бревенчатые избы хоть прям во сне. Он меня научил всему, чо я знаю. Пусть покоится он в мире.

— Мои соболезнования.

— Весьма признательна.

— Что ж… — я поправила рукава толстовки и повернулась к Эпплджек. — Если вы не против, могу ли я спросить… с чего лучше всего начать?

— Начать надо с хорошего, крепкого топора.

Я моргнула. По какой-то абсурдной причине, этого я не ожидала.

— О?

— Хе-хе-хе-хех… — Эпплджек хитро на меня покосилась. — Если, конешн, у вас нет лишних денег, чтоб древесинку купить…

Она указала на лес.

— ...для вас, похоже, тут работенки будет навалом. Именно так каждая семья в этих местах и начинала.

— Да, — я сглотнула и выдавила храбрую улыбку. — Полагаю, это логично. Эм…

Я почесала шею и скромно посмотрела в сторону.

— Могу ли я побеспокоить вас вопросом, где я могу достать подходящий топор… не говоря уж и о других инструментах?

— Эй! Да без проблем! — Эпплджек прислонилась к ближайшему дереву и ухмыльнулась. — Хотя вам, наверно, придется эт всё записать, если вы, конечно, сможете сосредоточиться, когда Рейнбоу Дэш обрушивает нам на голову реконструкцию Лунной Гражданской Войны. Не так ли, Рейнбоу?

— Хы-ых-х-х-х… а? Чего? — Рейнбоу Дэш остановилась и зависла у нас над головами, тяжело дыша и потея. — Эпплджек? Почему на тебе шлем?

Она скрестила глаза и хлопнула защитными очками на резинке себя по лицу.

— На кое сено это мне вообще?

— Ты чо, головой жахнулась особо крепко там что ли? — Эпплджек едва сдержалась, чтоб не расхохотаться. — Те лучше ся поберечь, пока не покончишь с заданием мисс Хартстрингс!

— Каким заданием?! — нахмурилась Рейнбоу Дэш. — Что ещё за мисс Хартстрингс?!

— Эй, привет! — я помахала ей с улыбкой. — Я заплачу тебе сотню битов за то, что ты снесёшь этот амбар до основания!

— Погодите-ка. Ты хочешь сказать, что мне не только можно всё ломать, но ещё и заработать на этом? Охрененно круто! Р-р-р-р-р-р-р-р!

Едва завернув за поворот дороги, Эпплджек тут же нахмурилась. Медленно шагая среди падающих на землю янтарно-жёлтых листьев, она прямым ходом направилась навстречу ритмичному стуку.

— Э… мэм? Вам, случаем, помощь не нужна?

— Н-н-н-н… нет! — воскликнула я. Возглас этот вышел как злобный рык, но я уже слишком утомилась, чтобы извиняться. Потея, я размахивала левитирующим топором в трёх футах от себя, прорубаясь сквозь толстый ствол дуба. Рог пульсировал во лбу, а невидимые нити магической силы звенели в агонии от того, что я напрягала свои телекинетические мышцы до предела их прочности. — У меня всё под контролем! Осталось только убедить это долбаное дерево со мной сотрудничать! Н-н-н-нр-р!

Я вновь махнула летающим топором. Древесные щепки и опилки брызнули над плоским участком расчищенной земли у дорожки. Как бы я ни рубила, ни колошматила и ни крошила дерево топором, структура его древесины не показывала никаких признаков того, что она в обозримом будущем готова сломаться.

— Кхм. Как мне не было бы неприятно влезать в чужое дело… — улыбнулась мягко Эпплджек и обошла, держа безопасную дистанцию, вокруг неуклюже работающей меня. — … но я оченно бы хотела, чтоб вы дали мне показать вам как надо.

— М-м-мф-ф… Разве вам… — рубила я. — …не нужно… — кромсала я. — … идти на… — молотила я. — Соревнование Железного Пони?.. …А-а-ай!

Задыхаясь, я упала на изнеженную свою задницу, а топор шмякнулся в грязь рядом.

— И сколько уже пони знает об этом деле между мной и Рейнбоу? Готова поспорить, она небось хвалилась всему городу, так что даж совсем чужой пони обо всём узнал. — Эпплджек подошла и тронула копытом ручку топора. — Но, серьёзно, всё-таки. Можно мне?

Я несколько раз глубоко вдохнула, вытерла пот со лба и махнула ей.

— Да как хотите…

— Что ж, ладно, — она улыбнулась и подхватила топор зубами. Подойдя к дереву, она приложила инструмент к нему и остановилась, глянув на меня. — Вишь ли, дорогуша, ты эт всё непрально делаешь. Если нужн срубить какое-нить дерево, типа этого красавца, то нужн рассчитать, куда у него больше всего весу опирается, штоб направить его куда надо, когда оно падать будет.

Она обошла дерево кругом и хлопнула по части ствола, перпендикулярной тому месту, где я столь жалким образом в нём ковырялась.

— Вот здесь вот — самое лучшее место. А потом, когда выберешь пральное место, рубить над вот так.

Эпплджек снова зажала топор во рту. Натянув мышцы во всём теле и впившись копытами в землю, она начала раз за разом вгонять лезвие всем весом в толщу ствола. Сколы были весьма заметно наклонены — топор врезался в дерево под сорокапятиградусным углом вниз. Едва диагональный разрез прошёл половину толщи ствола, Эпплджек направила взмахи топора горизонтально, так, что стало видно, как аккуратная зарубка начала возникать в самой толще дерева.

— Э-э-э… — мне оставалось только смотреть на нее, разинув рот, и чесать в затылке. — У вас, наверное, очень, очень крепкие зубы.

Эпплджек закончила работу и выплюнула топор обратно на землю.

— Хм-м… А-ага, думаю, должно быть, так и есть, — она даже не вспотела. Она обошла дерево кругом, на сторону, противоположную зарубке, и сосредоточенно скосила туда глаза. — Я с деревьями работаю всю свою жизнь. Живу на яблочной ферме, там, за углом. Не сомневаюсь, вы когда-нибудь да слышали о ферме «Сладкое Яблоко».

— Вполне возможно, что слышала, — сказала я с улыбкой. — Кстати, спасибо за помощь…

— Э нет, мы ещё не закончили, сахарок, — Эпплджек указала на кору. — Теперь надо врубиться прямо в ствол с другой стороны от надреза. И как только прорубишь чо осталось от толщи — дерево упадет в направлении косой зарубки. Улавливаешь?

— Улавливаю, — я подошла к дереву и, приготовившись, подняла левитацией топор. — Хотя должна спросить, вы всегда проводите утро, помогая случайным встречным единорогам валить деревья?

— И чо ж такого в вас случайного? — Эпплджек отошла на безопасное расстояние и ухмыльнулась. — Вы тут приехали в Понивилль и хотите здесь поселиться, как честная пони, если я правильно поняла. Так что для меня эт было б как-то не по-соседски, просто пройти мимо и позволить вам вот так ни за чо сжечь себе этот ваш магический рог!

— Хех… — я сосредоточилась и принялась рубить дерево параллельно горизонтальному надрезу, что она сделала у основания зарубки. — Вы так говорите, будто любой пони, кто попадется на вашем пути — ваш сосед.

— Да, пожалуй… — Эпплджек отряхнула шляпу, наблюдая за моей работой. — Эт реальн хорошая стратегия, как по мне. Золотое правило не такое уж золотое, если его не полируешь, общаясь с каждым встречным, как думаете, а?

Я остановилась на мгновенье, чтоб помедитировать над этой фразой. Вдохнув чистейший осенний воздух, я улыбнулась, будто получив прилив энергии.

— Это очень хороший жизненный принцип, мэм, — я продолжила рубить. По всей своей длине дерево неустойчиво дрожало, медленно отклоняясь в сторону, в которую Эпплджек его направила со знанием дела своим надрезом. — Неудивительно, что вы — идеальный кандидат на звание Железного Пони.

— Хех. Не хочу вас расстраивать, но вряд ли я заработаю этот титул только лишь за добродушие.

— Позвольте с вами не согласиться.

— Забавно…

— Хм-м-м-м?

— О, да ничо такого… — Эпплджек потёрла подбородок. — Поклясться могу, я помню, где-то здесь раньше стоял амбар.

— Уверена, он последовал примеру всех остальных порядочных бесполезных вещей, — прошептала я, производя последние, финальные удары. — Он исчез.

Дерево треснуло и начало отклоняться назад.

— И-и-и-и… Вот и всё! — я отошла назад, широко улыбаясь.

— Кхм. Щас лучше бы было кричать «берегись», барышня.

— О. Эм… — я глубоко вдохнула и открыла рот. И в этот момент земля содрогнулась от грохота. Оторвавшиеся от рухнувшего на землю дерева листья взметнулись во все стороны. Я моргнула и слегка покраснела. — …берегись?

— Фр-рх-хе-хе-хе-хе-хех.

Я оглянулась на хихикающую кобылу и улыбнулась.

— Полагаю, я не могу просто вырезать в стволе нору и в ней жить, да?

— Вам надо делать зарубки глубже, мисс… мисс…

— Хартстрингс, — сказала я, с лёгким кряхтением вытёсывая топором пазы с боков дубовых брёвен. Деревья, что ещё остались стоять вокруг расчищенной площадки, были голыми, полностью лишёнными листьев. Жгучий холод висел в воздухе, подгоняя меня в подготовке к укладке следующего ряда деревянных балок дома, медленно вырастающего на обочине дороги. — И у меня всё идет хорошо. Я очень бы не хотела вас напрягать в столь прекрасный день.

— Глупости не говорите! — Эпплджек, улыбаясь, помахала копытом. Вокруг её шеи был намотан одноцветный коричневый шарф, защищающий от кусачего ноябрьского холода. — Я всегда на пути домой не тороплюсь, как раз на случай, если мне попадутся пони навродь вас, кому нужно бы копыто помощи протянуть.

— Что ж, я вам благодарна. Мне правда, правда надо его закончить, — заявила я, потея и тщательно концентрируясь, чтобы сделать идеальный паз, который бы подошёл к остальным уже сложенным мной бревнам. — Я и так уже кучу времени потратила. Магия никогда не заменит подлинный опыт, если вы понимаете, о чём я.

— Однозначно. Всегда жалела единорогов... — начала было говорить Эпплджек, но, спохватившись, моргнула и покраснела. — Эм. Без обид.

Я улыбнулась, не прерывая работу.

— Без обид.

— Эт просто оттого, что вы все возомнили себе, будто можете кую угодно грязную работу наотлично сделать этими вашими замечательными рогами. Две моих лучших подруги — единороги, и я знаю совершен точн, что, когда они большие тяжести поднимают, у них потом болит голова. Думаю, оно хорошо, что вы не торопитесь. Я только вот жалею, что не довелось мне заметить вас пораньше и пораньше помочь.

— О, мисс Эпплджек… — я улыбнулась, высекая топором последние штрихи в древесине. — Поверьте мне. Вам волноваться не о чем.

— Ну, если настаиваете. Готовы уложить всё на место?

— Поможете с направлением?

— Не вопрос!

Я глубоко вдохнула, напрягла мышцы и направила по рогу мощный поток магии. Бревно поднялось целиком в воздух и проплыло над протоптанной площадкой к прямоугольному фундаменту, который я уже заложила. Следуя указаниям Эпплджек, я осторожно положила бревно так, что его пазы сошлись с пазами уложенных брёвен.

— Так, сюда… Вот так, отлично! И-и-ха! Видите? Готова поспорить, оно легло куда лучше предыдущих!

— Я уже это вижу, — шумно выдохнула я, поправляя воротник и вытирая пот с шеи. Я искренне улыбнулась кобыле: — Спасибо вам, Эпплджек. Без вас я бы не справилась.

— Пф-ф, — она пожала плечами и поправила шарф. — Я только подкинула вам совет, а вы уже меня благодарите, будто я ваш работник какой-нибудь. Я просто рада помочь, мисс Хартстрингс. Главное, не забудьте положить раствор между бревнами.[6] Я вам могу показать как, если хотите. Мой отец был экспертом по постройке бревенчатых хижин, знаете ли.

— Неужели? — я сделала большой глоток холодного осеннего воздуха и мягко посмотрела на неё. — Могу ли я поинтересоваться, не оттого ли, что он построил большую часть этого городка?

— Забавно, что вы об этом спросили, барышня, — дыхание Эпплджек, стоящей рядом со мной на плоской деревянной платформе лесов, покидало рот клубами густого пара. Работая вместе, мы заканчивали закладку штукатурки под верхние брёвна завершённых стен хижины. — Многие об этом даже не подозревают, но Понивилль вырос втрое, пока мой Па был жив. Это он в ответе за многие решения городского совета, в том числе и за расширение кварталов социального жилья в северной части города.

— Правда? — криво улыбнулась я, кладя новую порцию извести. Снежинки кружили и ложились белыми пятнышками на синий брезент, игравший роль временной крыши хижины. — Значит, интересовали его не только яблоки-яблоки-яблоки?

— Эй! Нет ничо плохого в яблоках-яблоках-яблоках! — Эпплджек на мгновенье нахмурилась в ответ на моё жеребячье хихиканье. Она окинула взглядом со спокойной улыбкой заснеженную стену леса и сказала: — Мой Па верил, что себя надо обеспечивать всем самому, но совесть его распространялась куда дальше того. Для него каждый встречный был пони в нужде, и он ни на секунду не прекращал работать, чтобы все они получили такой же шанс сиять в жизни, какой получил он. А что, по мне, так из него бы вышел превосходный мэр…

Она тяжко вздохнула и опустила зелёные глаза.

— Если б судьба ему с Ма улыбнулась…

— Сожалею, — прошептала я.

— Хех. Ни к чему, — она улыбнулась, вновь подняв взгляд на меня. — Я ни о чём не жалею, потому что Па научил меня всему, что мне нужно знать, чтоб поддерживать семью и всех, кого я люблю.

— Мне кажется, вы очень счастливая пони, Эпплджек, — не могла не пробормотать я. Работа остановилась на мгновенье, пока я боролась с волной холода. — Знать, где и подле кого ваше место…

— Мой Па постоянно говорил: «Всегда будь уверена, что закладываешь хорошее основание. Остальное сделает время, без сучка без задоринки всё будет работать, только если основание твёрдо», — она посмотрела мне в глаза, сказав эти знакомые слова. — И, как я это понимаю, мисс Хартстрингс, все мы в этой жизненной суете на равных. И разве есть способ лучше насладиться ей, чем сделать всё по совести? Прямо вот сейчас нет другого места в мире, которому я бы подходила лучше, чем вот это, где я помогаю вам.

Я тихо вздохнула и поправила рукава толстовки, чувствуя жаркие пальцы каминного тепла в дальнем углу моей памяти.

— Миру нужно больше таких пони как вы, Эпплджек.

— Хех… — её щеки слегка покраснели. — Чепуха! Я ведь просто делаю то, что, как мне сказали, делать правильно. Тут куча пони, куда более добрососедски настроенных, чем я.

— Да? — я наклонилась ближе к настилу и положила новую порцию извести. — И кто же, например?

— Ну вот, возьмём для примеру одну пони, — Эпплджек передала мне очередной кирпич. — Бабуля Смит уверена, что это кобыла. Биг Мак думает, что это один из местных мулов. Кто бы это ни был, мы ни разу не увидели и следа этой личности, но эт ей не мешает заходить последние месяца три каждое субботнее утро и оставлять корзинку с подарком у нас под задней дверью.

— О? — я наслаждалась теплом костра, разведённого вплотную к частично достроенной стене хижины. Потянувшись к нагреваемому корыту цемента, я подхватила немного смеси и намазала её на кирпич, после чего положила оный на медленно растущую дымовую трубу, примыкающую к северной стене дома. — И что же это за корзинка с подарком?

— И это-то самое смешное — две буханки хлеба, и каждый раз они ещё горяченные… будто только-только из местной пекарни!

— Хех… — я безмятежно улыбнулась самой себе, укладывая кирпичи всё выше и выше, следуя руководству Эпплджек. — Кто-то, должно быть, считает, что вам не хватает хлебопекарных навыков.

— Ха! Ещё чего. Но всё ж, мы так и не смогли выяснить, ни кто из городского народа приносит нам подарки, ни почему это делают тайком. Но я жаловаться не собираюсь! Хлеб вкусный, и мне не надо регулярно печь самой. Больше времени для работы на ферме выходит.

— Не сказала бы, что это такой уж ценный подарок.

— Лучшие подарки — это такие вещи, в которых мы нуждаемся, а не которые хотим, — она выдохнула клуб пара на морозном зимнем воздухе и махнула копытом на медленно растущую каминную трубу. — Например, кому ещё в голову придёт проводить Вечер Тёплого Очага, достраивая последние части бревенчатой хижины?

— Я сама виновата, — проговорила я. — Надо было закончить с этим ещё давно.

— По крайней мере, вы твёрдо нацелились на работу, — она улыбнулась и подмигнула мне. — Готовность учиться, даже если работаешь на износ — это отличная рабочая этика.

— Я должна сказать спасибо вам, Эпплджек, — сказала я весело, с широкой улыбкой вытирая пятно цемента у себя со лба. — Камин — это целиком ваши старания. Я очень рада, что покончила с ним быстрее, чем успела кончиться зима.

— Что ж, думаю, он вам всё равно может пригодиться, если вдруг заморозки ударят, — сказала Эпплджек, передавая мне очередную пару гвоздей. Белый снежный мир лежал позади неё. Она стояла на лесах, одетая в зелёную безрукавку и коричневую шляпу. — Однако ж, эт всё-таки отличная труба. Но прям щас лучше б нам поскорее закончить с вашей крышей.

— Очень вам благодарна, Эпплджек, — буркнула я, крайне сосредоточенно прибивая последние несколько досок кровельной дранки к крыше бревенчатой хижины. — Но я и так отняла у вас кучу времени. Разве вам не надо сажать семена?

— Скажете тоже, будто ещё кто-то на ногах кроме нас в такую рань. Хех, — она описала глазами круг и сказала, бросив взгляд в сторону центра Понивилля поверх голых древесных крон: — Будем, пожалуй, делать дела по мере их поступления. Зима, мож и будет убрана к завтрашнему утру, но впереди ещё несколько недель холодной весны. Плохо будет, если ваш дом к тому времени так и не будет достроен.

— Вы ведь очень важная пони в этом городе, я правильно понимаю? — улыбнулась я, прибивая очередные куски дранки. — Могу представить, сколько все владельцы ферм вам должны каждую весну за очистку их полей от снега.

— Хех… Я довольно неплохо умею лаять приказы, да, если вы на это намекаете, — Эпплджек ухмыльнулась с проблеском гордости. — Но я б с радостью выкинула мегафон и взялась бы за плуг, если б это помогло закончить всё вовремя хоть раз.

— Что вы имеете в виду?

Эпплджек вздохнула.

— Я имею в виду, что каждый год Понивилль опаздывает с Уборкой Зимы, и во многом из-за того, что маловато здесь таких ранних пташек вроде нас с вами.

— Хм-м… — я забила последний гвоздь и посмотрела на неё. — Похоже, вам не помешает некоторая организованность.

— Хотелось бы с вами тут согласиться, но меня хватает только на расчистку полей и посадку семян, и тут я стараюсь изо всех сил. Я, мож и не совсем ко времени успеваю, но сеном клянусь, я могу быть пунктуальной.

— Вы не просто находчивы, Эпплджек, — сказала я с улыбкой. Почувствовав краткий порыв холодного ветра, я поправила воротник толстовки на шее и заявила: — Вы из тех кобыл, что протягивают копыто помощи всякому пони на вашем пути. И пока только об этом ваша забота, кого волнует, за сколько времени вы управляетесь? Неужели вы думаете, что только земля нуждается в Уборке? Пони ведь на ней живут, знаете ли.

— Хм-м-м… Думаю, эт хороший взгляд на это всё, — Эпплджек почесала подбородок и вздохнула: — Всё ж, я скорей отдам последний бит за то, чтоб успеть хоть раз.

— Ну, может, я могу в этом году вам помочь! — я положила молоток и извернулась, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. — Таково моё предложение. Если, конечно, вы не против того, что чужак возьмётся участвовать в вашей работе.

— Хех… — Эпплджек ухмыльнулась. — Если вы душой настроены помочь, и у вас есть четыре сильных копыта, чтоб этот настрой направлять — никакой вы не чужак.

— Слова вашего отца?

— На самом деле мои собственные, хотя я б солгала, если б сказала, что он меня на них не вдохновил, — она подмигнула. — Итак, кажись, надо вам достать безрукавку, или чего-нить в этом духе.

— Смотря какую… — я пробежалась копытом по гриве и улыбнулась ледяному воздуху. — Они бывают бежевого цвета?

— А для чего эти палки? — я оторвала взгляд от ряда цветущих побегов, торчащих из земли. — Пони из садового магазинчика про них толком ничего не объяснила.

Эпплджек подошла к рядку юных яблонь.

— Они для того, чтоб деревья росли прямо и как надо. Штука прививания в том, что саженцы не слишком-то готовы расти как надо, держась одними корнями. Так что, подвязав молодые деревца к палкам, вы защитите их от заваливания или чего похуже.

Я усмехнулась. Над нашими головами мелодично пела стая птиц, низко пролетавшая над распускающимися листьями деревьев, что окружали залитую солнцем полянку с моей хижиной.

— Вы, должно быть, знаете яблони как свои четыре копыта.

— Хотела бы, чтоб они сами себя так же знали. Жизнь была бы куда как проще, если б деревья сами себя сажали.

— Ну и в чём бы тогда был интерес?

— Эт я и твержу постоянно брату моему — Большому Маку, — она обошла рядом со мной зеленеющий газон свежепосаженной травы.

— Одной весной он нас подговорил сажать груши. Мне по-прежнему кошмары снятся о том лете, — пробормотала она, с лёгкой дрожью. — С тех пор мы договорились, что я дела в семье веду, а не он. Хе-хех.

— Думаю, из него скорее вышел бы неплохой талисман на вашу эмблему, — сказала я, подмигнув.

— Фу, — она закатила глаза. — Можете спросить половину кобыл в городе, и, думаю, они с радостью согласятся. Никаких дубинок в мире не хватит их отгонять, Селестией клянусь.

— Кстати говоря, о лете, — я глянула на вход в хижину. — Могли бы вы дать мне кое-какой совет насчёт добавления деревянного навеса на вход?

— Что, типа как веранда, что ли?

— Ага, — сказала я, кивнув. — Этот городок куда красивее, чем мое предыдущее место жительства, и я была бы не прочь провести вечер-другой, сидя здесь.

Я пожала плечами.

— И, ну, никогда не знаешь, когда вдруг может пойти дождь.

Уютно обёрнутая шерстяным одеялом Эпплджек подняла глаза от камина и бросила на меня взгляд искоса.

— Оченно мне интересно, вот, — она говорила тихим шёпотом, едва слышимым сквозь рёв ливня, грохочущего по стенам хижины. — Что же такой музыкант, как вы, делает на окраине города? Большинство творческого народу собирается ближе к центру Понивилля. Кажись, жутко жаль, что такая добрая пони ютится в таком одиноком углу.

— Поверьте мне… — я дышала легко, делясь с ней теплом потрескивающего камина. — Я и вполовину не столь одинока, как вам кажется.

— К вам часто ходят гости?

— О… иногда, — я улыбнулась. — Одна подруга, например, взяла в привычку заглядывать сюда регулярно.

— О, да? Как её зовут? Готова поспорить, я её знаю.

Я глубоко вздохнула, чувствуя, как выражение моего лица переплавляется в нечто холодное и меланхоличное.

— Нет. К сожалению, вы её не знаете.

— Что ж, рада слышать, что вы не совсем одинока. Ну и, в конце концов, у вас тут уютная маленькая хижина, — она снова улыбнулась, глядя в мягко-красное сияние огня. — Должно быть, оченно мирная жизнь.

— Да. Очень.

— Не против, если я спрошу: а чем вы занимаетесь по жизни?

— Чем занимаюсь по жизни? — повторила я, оглядывая ряды музыкальных инструментов, окружающие нас на стенах. — Я… живу. Я живу, чтобы жить счастливо, чтобы сочинять аккомпанемент красоте, которую наблюдаю, чтобы записывать всё то, что печально и что утеряно, ибо все мрачные моменты в жизни есть лишь тени того тепла и той радости, для осознания которых мы зачастую слишком заняты.

Я поправила серые рукава толстовки и улыбнулась.

— Но я никогда не бываю слишком занята. Я пони, что слушает, Эпплджек, и гораздо чаще, чем наоборот, мне нравится то, что я слышу, ведь в чём же смысл ненавидеть те немногие достойные любви ценности, что были нам даны? Мне потребовалось немало времени, чтобы понять, чем же я была благословлена. Но я благодарна за то время. Это ведь как строить дом: можно изучить много нового в процессе возведения стен и крыши в первый раз. И едва он закончен, он перестает быть лишь продуктом твоего труда, и только труда. Скорее, это сумма всей любви и поддержки, которую дают нам наши любимые друзья. В итоге, дом — это скорее продолжение тебя, нечто, что не может существовать без основ, заложенных теми, кто для тебя важен, — я закрыла глаза и спокойно вздохнула. — Пока я живу здесь, все мои новообретённые друзья живут вместе со мной, и посему это место есть нечто постоянное… как память, что никогда не угасает. И разве можно называть это одиночеством?

Я, на самом деле, не ждала ответа на свою прочувствованную речь, но не ожидала я и абсолютной тишины. По мере того, как секунды уносились прочь, сияние огня угасало за закрытыми веками. Я почувствовала, как холодный ветер пронёсся по хижине, хотя все окна были закрыты. Когда я открыла глаза, я увидела пар, срывающийся с моих губ. С неизбежным стуком зубов я глянула в сторону.

— Эпплджек?..

Она тёрла копытом лоб, отходя от краткого приступа головокружения. И едва придя в себя, она широко распахнула глаза.

— Какого сена?.. — растерянность мгновенно расцвела в панику, пока она судорожно оглядывалась на странное окружение, ощущая складки шерстяного одеяла, обволакивающие её, как смирительная рубашка. — Где… ради Селестии…

— Эпплджек…

— А-а! — ахнула она и подпрыгнула, чуть не споткнувшись о корзинку с куклой для Эпплблум. — Ш-что случилось? Что я здесь делаю? Почему у меня грива мокрая?!..

Эпплджек начала дрожать, как та хрупкая душа, которую она однажды вынесла на себе из амбара, в месте давно забытом, в стародавние времена.

— О-ой яблочки гнилые… Я что, потеряла сознание под дождём, да?

— Пожалуйста… — я встала и подняла передние копыта. — Просто успокойтесь…

— Извините, я не хотела быть вам обузой, мэм. Просто, это так…. — она закусила губу и пробежала копытом по мокрым прядям, дрожа всем телом. Я никогда прежде не видела Эпплджек такой слабой или испуганной. Мне немедленно захотелось её обнять. Никто никогда не должен чувствовать на своих плечах вес целого мира, рассыпающегося на части. Никто, кроме меня. Если бы хижина рухнула, обратившись в пыль над нашими головами, я готова поспорить, она бы была напугана куда меньше.

— Как я могла отключиться под ливнем? — её голос ломался, будто она качалась на грани чего-то, чего я едва ли была достойна быть свидетелем. — Что со мной такое? Я никогда вот так… так…

— Эпплджек… Послушайте меня… — я подошла к ней и положила копыта ей на плечи, заставляя её взгляд утонуть в моем. — Вы сильная кобыла. И нужно немало сил, чтобы доверять другим пони. Так что поверьте мне, пожалуйста. Всё нормально. Вы попали под дождь, и я вас приняла у себя.

Я убедительно улыбнулась, замещая тепло, что она потеряла, отойдя от камина.

— Мой дом… это ваш дом.

Постепенно дрожь Эпплджек унялась, как всегда унималась моя… благодаря ей, бессчётное число раз в прошлом. Она сглотнула и кивнула, а её губы слегка изогнулись.

— Думаю, эт хорошо звучит.

— Должно звучать ещё лучше, — сказала я с улыбкой, подталкивая её обратно к камину, чтобы она вновь погрузилась в тёплое сияние. — Я ведь, в конце концов, музыкант.

Я обернула одеяло вокруг плеч растерянной кобылы, помогая ей успокоиться. Ливень по-прежнему бушевал за стенами.

— А что насчёт вас? Вы продаете апельсины?

Эпплджек моргнула, глядя на меня. Поначалу звук был такой, будто она, заикаясь, пыталась что-то сказать, но вскоре она уже хохотала как та замечательная пони, научившая меня махать топором. Вскоре её дыхание выровнялось.

— Кхм… Так, эм, думаю, у вас есть имя? Стыдно даж, что я не знаю, кто меня так тепло принял.

— Лира, — сказала я, слегка кивнув. — Лира Хартстрингс.

— Лира, — повторила она, пока её взгляд, полный жеребячьего удивления, танцевал по музыкальным инструментам, развешанным над головой. — Вот эт оченно красивое имя…

— Хм-м-м-м… Мне говорили, да.

Мы проговорили с ней два с половиной часа, за которые Эпплджек ни разу меня не забыла, и моя благодарность судьбе за это была безмерна. Большую часть из того, что она мне рассказывала, составляли истории, которые я уже прежде слышала за все прошлые месяцы осторожного выведывания информации из множества её веснушчатых забывчивых прототипов, которых я была благословлена повстречать в прошлом. Ни разу мне не пришло и мысли прервать её байки, как бы знакомо они ни звучали. Сладчайшие мелодии, что мы слышим в нашей жизни — это те, что мы жаждем слушать снова и снова. Никакой проигрыватель не способен соперничать с Эпплджек. Она — симфония, которую я имела счастье посещать неоднократно, и каждый раз она была достойна выхода на бис.

Ливень прекратился. Я нехотя помогла ей собрать вещи. Пока она неловко теребила шляпу, я лично завернула в полотенца корзину с игрушкой Эпплблум. Я отдала ей корзинку, и мы расстались. Молчаливая частичка моей души чувствовала, будто я, наконец, нашла свою старшую сестру, которую буквально сразу же провожаю в долгое путешествие.

Я наблюдала с крыльца хижины, как Эпплджек пробирается по грязи. Как я и предсказывала, настал момент, когда она остановилась на своём пути, как раз перед тем, как завернуть за поворот. Я продолжала наблюдать, ибо что-то, очевидно, грузом легло на мысли Эпплджек, нечто тяжелее простой забывчивости. Я увидела, как она покачала на весу корзинку, будто прикидывая, насколько она вдруг потяжелела. Она торопливо развернула полотенца, защищающие содержимое от воды. Шокированное выражение её лица, что за тем последовало, не способен был бы изобразить ни один художник. Она сунулась в корзину, ибо в ней, рядом с куклой Эпплблум, лежали две буханки хлеба, сегодняшней свежести, ещё источающие тепло и аромат.

Эпплджек сжала губы. Шепча безмолвные слова удивления, она обвела взглядом горизонт. Она видела деревья, грязь, туманную радугу и даже одну странную бревенчатую хижину. Но она не видела меня.

Я уже вновь скрылась в доме и, устроившись под одеялами перед камином, работала над последними строчками нотной записи «Плача Ночи». Скоро я покончу с этой композицией, и последним этапом перед её магическим исполнением останется добыча ингредиентов, что послужат мне защитным буфером. Я помнила, что произошло во время моего прошлого эксперимента. Пугающий холодок пробежал по моему позвоночнику, так что я пододвинулась поближе к огню.

Но затем я почувствовала на своем теле складки толстовки, и они показались мне сестринскими объятиями, что никогда не кончались и согревали меня куда сильнее, чем способны когда-либо согреть горящие поленья. Ещё одной ночью я заснула с улыбкой вместо слёз.

Я не беспокоилась о золе в камине, разлетающейся за пределы очага. В конце концов, у очага было заложено хорошее основание.

Я не знаю, как долго займут поиски моего дома, но до тех пор, пока я живу, я никогда не останусь без соседей.

---

[1] Деревянный настил крыши

[2] Чисто для информации. Слово nelly, которое, как вы наверняка слышали, часто употребляет Эпплджек – означает именно что лошадку, на южном диалекте. Именно в таком вот уменьшительном обращении.

[3] В оригинале – Heavens to Betsy! – и это очень старое американское выражение. Этимологию его не знает никто. То есть, совсем. Есть гипотезы, что это “оприличенная” версия восклицания “Hell's Bells”.

[4] Удивительно, но факт. Восклицание shucks, которым пользуются пони, может иметь это значение. А также – чушь, ерунда, и прочее. Продолжаем издеваться над речью Эпплджек.

[5] Издевательства над речью Эпплджек — это магия. Ее знаменитое What in tarnation было здесь. Мы будем помнить и скорбеть. Что интересно, это словечко – не изобретение Эпплджек. Именно в таком написании оно включено во все более-менее серьезные словари. И означает почему-то «проклятье!». Ок. И придание анафеме. С осуждением на вечные муки. Ох, Эпплджек, Эпплджек.

[6] Традиционное американское строительство бревенчатых домов (еще индейское, вроде как) предполагает как раз таки использование извести, в качестве прокладки между бревнами. Тогда как в России используется пакля.

IV — Симфония Одиночества

Дорогой Дневник,

Что это значит — быть одинокой? Я имею в виду, по-настоящему одинокой? Дошла ли я до черты понимания этого чувства? Достаточно ли для одиночества того, что я засыпаю, дрожа от холода, и просыпаюсь в слезах?

Я давно уже переступила через жалость к себе. Мне нравится думать, что пони, которой я являюсь сейчас, старше, сильнее и умнее прошлой меня. Но сколько бы положительных качеств у этой пони ни было, она по-прежнему одинока.

Я… по-прежнему очень одинока. Я не могу этого отрицать. И все же мне нельзя поддаться одержимости этим чувством. В конце концов, каков смысл в подобной навязчивой идее? Каков смысл вообще в чем-либо?

Во всём обязательно должен быть смысл. Вера в некое предназначение — это то, что поддерживает меня на пути, что заставляет биться головой о толстую стену моего затруднительного положения. Нельзя сказать, что мне не хватает вещей, которые толкают меня вперед. Я хочу, чтобы меня запомнили. Я хочу по-настоящему осязаемо повлиять на жизни этих чудесных пони. Я хочу, чтобы мои оставшиеся в прошлом знакомые узнавали бы меня с первого взгляда, стоит мне к ним подойти. Я хочу возможности заводить новых друзей, которые с радостью ждали бы будущих встреч.

Но когда я пишу об этом, и когда я вспоминаю, что я единственная, кто об этом вообще пишет, я задумываюсь: быть может, я так и останусь единственной одинокой пони, которая видит друзей во снах и мечтах… вместо того, чтобы быть с ними в реальности?

— Ну и короче… — Пинки Пай водрузила коробку с шоколадными кексами на стол в центре Сахарного Уголка. Она оглядела подруг голубыми глазами, полными возбужденья. — Он мне говорит: «Пегасы обещают на этих выходных прекрасную погоду. Что вы делаете субботним вечером, мисс Пай?»

Твайлайт Спаркл и Рэрити глядели на неё, разинув от полного удивления рты.

— Ну, и? — настойчиво прощебетала Рэрити.

— А я ему сказала: «Буду делать всё как обычно по субботним вечерам: пить десять бутылок сарсаспариллы и молиться!» Кх-кх…хе-хе-хе-хе-хе! — Пинки Пай прижала передние ноги к груди и, хихикая и хватая ртом воздух, наконец отсмеявшись, воскликнула: — И тут он засмеялся и сказал: «Берега озера Марстром в это время года очень красивы». Пф-ф! — она закатила глаза. — Будто это имеет хоть какое-то отношение к сарсаспарилле!

— Пинки… — едва слышно проговорила Твайлайт.

Рэрити наклонилась вперёд, сверкая голубыми глазами.

— Ты, конечно же, осознаешь, что этот жеребец пытался пригласить тебя на свидание?!

— О, — Пинки Пай моргнула и сощурилась с недоумением. — Правда? А зачем?

— Мне кажется, ты кое-кого поразила в самое сердце, Пинки, — Твайлайт улыбнулась и слевитировала кружку чая к губам. — Пожалуйста, скажи, что ты хотя бы распознала его намерения.

— Эм-м-м-м-м… — Пинки Пай почесала подбородок, блуждая взглядом голубых глаз по потолку. — Я не могу вспомнить, распознала я, или нет. Он от меня реально быстро сбежал галопом.

— О? — Рэрити погрустнела. — С чего бы?

— Без понятия, хотя мне кажется, сбежал он после того, как я швырнула ему в лицо пирог с лимонным заварным кремом.

Твайлайт Спаркл выплюнула полный рот чая. Она навалилась на край стола и судорожно вдохнула.

— Ты… пирог… его… Что?! — Рэрити готова была рухнуть в обморок.

— П-Пинки?! — Твайлайт наконец обрела голос и тут же выпалила: — Что на тебя вообще нашло, что ты решила кинуть пирог в лицо жеребцу?!

— Он же всего лишь пытался найти с тобой общий язык! — Рэрити всё ещё не могла прийти в себя. — Ради Эквестрии, о чём ты думала?

— Я пыталась ему угодить! — резко огрызнулась Пинки.

— И что же это за угождение такое?! — воскликнула Твайлайт. — Он хотел пойти с тобой на свидание!

— Хм-м-м-м-м… — Пинки закусила губу, потом пожала плечами. — Наверное, я просто вспомнила, что мне сказала Дэши: «Все жеребцы от кобылок ничего кроме пирожка не хотят». Бедолага был слишком скромным, так что я решила перейти сразу к делу!

Твайлайт и Рэрити смотрели на Пинки Пай в течение десятка безмолвных секунд, после чего их, наконец, прорвало. Сначала зазвучало сдавленное похрюкивание, а потом весь Сахарный Уголок утонул в заливистом смехе. Стены в их половине кафе задрожали в такт радостным мелодичным переливам.

Пинки присоединилась к их смеху, но уже с расцветшей на щеках нескрываемой краснотой.

— Хи-хи-хи-хи… Эм… Я-я не понимаю! Может, я должна была в него кинуть тортом?

— Хи-хи-хи-хи… Ох, Пинки Пай… — Твайлайт Спаркл почти не могла дышать.

Рэрити потянулась и, тепло улыбаясь, коснулась Пинки носом.

— Никогда не меняйся, дорогая. Когда-нибудь, однажды, ты найдёшь своего джентельпони, который с радостью п-примет от тебя п-пирог в… в… лицо-о-о… пф-фкхе-хе-хе-хе… ха-ха-хах!

— Хи-хи-хи… — Твайлайт Спаркл встала и подняла фиолетовым телекинезом коробку кексов. — Пошли, девочки. Нам надо в парк, пока остальные не решили, будто мы забыли о сегодняшнем пикнике.

— А как насчёт штруделя? — Пинки Пай беззаботно и вприпрыжку последовала за ними к выходу из Сахарного Уголка. — От него куда меньше грязи, чем от пирога! Хотя он, наверное, слишком твёрдый. О! Знаю! Надо сначала убрать глазурь! Из-за неё штрудель слишком аэродинамичный!

Другие две кобылки весело рассмеялись, и их высокооктавная мелодия отдалась звоном в моих ушах, когда они проскользнули мимо моего столика. Я оглянулась на них через плечо, не вставая с места. Внезапно мне в ноздри ударил запах пыли, и я осознала, что прижимаю к груди пару древних исторических книг. Вздохнув, я прекратила обниматься с библиотечной собственностью и открыла фолианты, положив на стол перед собой. Стены Сахарного Уголка каким-то образом утратили часть своей красочности. И тепла. Ощущая, как мои уши покидают последние следы гармоничного голоса Твайлайт, я чувствовала, как меня насквозь продувает ледяной ветерок.

Содрогнувшись, я натянула на копыта серые рукава толстовки и отдалась воле моря текста, столь же забытого и неуместного здесь, как и я.

Прошло уже почти тринадцать месяцев с тех пор, как началось проклятье. В последнее время моя жизнь стала спокойнее. Дни теперь полны покоя, осознания предназначения и решимости. Но я бы солгала, на самом деле, если бы сказала, что жизнь стала хоть немного проще.

Бывали ночи, когда меж стен моего разума не носилась громким эхом магическая мелодия. То были благословенные часы, с единственным но — они давали мне возможность видеть сны. Ничто не делает пребывание в тюрьме более страшной участью, чем возможность видеть сны. В конце концов, столь ли ужасно проклятье без дразнящей капли надежды?

Когда я вижу сны, мне снится, как я иду по пустому Понивиллю. Там нет ни одного пони, кроме меня. Я — единственная видимая и слышимая душа. Каждый цок копыта — только мой. Каждое написанное слово принадлежит только мне. Каждый выдох, каждая песня и каждый всхлип произрастает с моего и только моего языка.

И даже если это кажется кошмаром, иногда я предпочитаю мир этих снов тому, через что я вынуждена проходить каждый день. По крайней мере, в моих снах я окружена запустением — куда более явной тюрьмой, чем та, что забрана решётками из лиц столь великого множества счастливых и тёплых пони.

Видя улыбку Твайлайт Спаркл, слыша её голос, я получаю напоминание о том, кем я когда-то была. Напоминание о тех днях, когда мы с Мундансер были жеребятками, когда мы играли в парках верхнего Кантерлота, воспроизводя ключевые моменты эквестрийской истории. Мундансер любила представлять, что она — Принцесса Луна, а Твайлайт, конечно же, всегда была Принцессой Селестией. А мне, зачастую, приходилось довольствоваться ролью Старсвирла Бородатого. Они обе хихикали и подкалывали меня за то, что на наших маленьких сборищах я изображала грубого жеребца-волшебника. Оно того, впрочем, стоило, потому что ничто иное не приносило Твайлайт больше радости, чем возможность побыть Принцессой Селестией. Мир, казалось, становился ярче, когда она улыбалась, и такое я никогда и ни за что не хотела бы нарушать.

Когда прошли годы, и Твайлайт покинула нас с Мундансер, отправившись под крыло принцессе Селестии, я этого поначалу не осознала, но нечто, что никогда не может быть восполнено, покинуло мою жизнь. Мы втроём тогда были ещё совсем юными единорогами, и как всех волшебных пони в этом возрасте, нас чересчур глубоко затянуло в изучение истории, заклинаний и других кантерлотских искусств. Мундансер перешла в Филлидельфийский университет в погоне за своей мечтой стать учителем. Я изучала музыку и композицию в Школе для Одарённых Единорогов Селестии. Свои дни мы тратили на то, чтобы стать живыми хранилищами знаний. Мы устремились в будущее по разным путям. И в результате наша дружеская компания распалась, уступив место на передовой наших жизней образованию и карьере.

Тем не менее, я не могу вспомнить ни одного момента, когда бы нас это побеспокоило. Наша дружба была чем-то бессмертным, чем-то чистым и светлым. Время от времени Твайлайт Спаркл, Мундансер и я собирались вместе, чтобы поговорить о дорогах, по которым развела нас жизнь. Мы со смехом вспоминали о детских приключениях. И пока у нас оставалась память о том, кем мы когда-то были, мы могли принять то, кем мы стали. Наша дружба будет жить так долго, сколько мы будем помнить то, что нас объединило.

Сегодня же я — единственная пони, что владеет роскошью обладания этими воспоминаниями. Мундансер и Твайлайт утратили нечто важное, даже не узнав об этом. Но должны ли они об этом знать? Пока я помню их, пока они смеются, улыбаются и играют в Селестию и Луну в моей памяти, — ничто не утеряно. Я верю в это всем сердцем.

Так почему же, когда я изо дня в день вижу Твайлайт, я чувствую фантомную боль, будто что-то было оторвано от моей души, и оно кричит мне мольбы о воссоединении, пусть даже только ради того, чтобы остаться онемевшей от холода тенью чего-то тёплого и утерянного навсегда?

Я счастлива: я с чрезвычайным упоением вижу, что Твайлайт обрела в Понивилле так много друзей. Было время, я волновалась за неё. Мы с Мундансер устремились за нашими карьерами с превеликим усердием, но Твайлайт Спаркл относилась к своему будущему с подлинной одержимостью. Я не раз пыталась свести нас троих снова вместе, но каждый раз приходила только Мундансер. Вместе с ней мы волновались о жизненном пути Твайлайт. Мы скучали по ней и делились единодушным беспокойством о будущем, что она для себя строила. В детстве, Твайлайт питала великую привязанность к Принцессе Селестии, но мы с Мундансер обе сомневались, что она в полной мере готова к последствиям столь близкой связи с бессмертным аликорном.

Именно поэтому моё сердце полнится столь великой радостью оттого, что Твайлайт переехала в Понивилль. Ведь здесь живут пони, с коими она получила возможность найти общий язык. Я искренне верю, что они спасли её от жизни в вечной изоляции, от судьбы, что вырвала бы из её сердца саму возможность чувствовать с той же силой, с коей она привыкла упражнять свой ум.

И всё же каждый раз, когда я вижу Твайлайт и её друзей, я не могу не задуматься о том, как бы всё было, сложись жизнь иначе. Я приехала в Понивилль, чтобы навестить Твайлайт во время Праздника Летнего Солнца. Что, если бы возможность, что расцвела для Твайлайт, открыла бы ту же дверь и для меня? Возможно, я бы, так же как и она, завела бы друзей, ходила бы на те же встречи вместе с ней, на те же пикники; смеялась бы над теми же смешными историями и улыбалась бы тем же мыслям.

Я прожила достаточно для того, чтобы знать, что жизнь есть сумма прожитых дней, но при этом, это ещё и вкус увиденных снов. Иногда самый прекрасный хор — это тот, к которому ты не можешь присоединиться, но который можешь только слушать. Прошло уже много лет, но мне кажется, будто я по-прежнему играю роль Старсвирла Бородатого, поддерживая Твайлайт в её главной роли, позволяя её улыбке освещать сцену. Это чудесный спектакль, который достоин выхода на бис. Я просто не знаю, сколь долго я смогу просидеть, аплодируя, в пустом тёмном зале.

Несколько дней назад я ввалилась в дверь своей бревенчатой хижины точно так же, как и в любой другой оставшийся позади вечер. Меня встретили те же самые стены, увешанные изобилием музыкальных инструментов, которых я смастерила только для себя. Камин зиял, ожидая огня, что будет зажжён в ночи. В ночи, ничем не отличающейся от прочих, проведённых наедине с мыслями и с тенями.

Расписание, по которому я живу, притупляет разум. Едва я подойду к очагу, что выстроила сама, я уже точно знаю, как проведу следующие несколько часов. Я знаю, что буду читать очередной неведомо какой по счёту древний том, взятый из библиотеки Твайлайт. Я знаю, что буду прочёсывать тексты в поисках даже малейших крупиц информации, способных подкинуть мне подсказку к магическим секретам, стоящим за Найтмэр Мун. Я знаю, что либо не найду ничего, либо так мало, что мне просто не за что будет ухватиться, а потому остаток угасающего дня пройдёт в сидении на крыльце в бесплодной попытке охватить разумом красоту границы окружающей меня дикой природы. И тогда, когда наступит вечер, и мои кости содрогнутся в ледяной дрожи, готовясь к освещённому луной вальсу, я сдамся зову одеял своей койки. Я буду смотреть в камин, воображая в меру своих сил мир, где на каждую слезинку есть своя улыбка, на каждый всхлип — свой смех, и где найдётся ещё пара ушей, кроме моих собственных, готовых выслушать все те страхи, что я вынуждена бормотать, заикаясь, зияющей бездне ночи.

Зачем я вообще это пишу? Каждые десять записей в дневнике я задаю себе тот же самый вопрос, и он столь же бессмысленнен и риторичен, как и все остальные. Вот сейчас, когда я несу эту поэтическую ерунду, я сижу на скамейке, примерно ярдах в двенадцати[1] от Бутика Карусель. Сейчас солнечный день. В небе почти нет облаков. Одна и та же белка забралась ко мне уже пятый раз подряд. Я не знаю, осознает ли она, что уже четыре раза она получала от меня одинаковые кусочки еды. Кенди Мейн пролетела мимо три раза, каждый раз одинаково махая мне копытом и произнося то же самое приветствие. Мисс Хувз с Динки прошли мимо скамьи, подарив мне ту же самую улыбку и кивок, что и вчера, и позавчера, и за день до того. Двадцать минут назад, подчинившись какому-то капризу, я встала со скамьи и нацарапала на тропинке своё имя задним копытом. Сев обратно, я решила посчитать число пони, которые бросят хоть один любопытный взгляд на слово из четырёх букв. Прошло двадцать минут — мой счёт по-прежнему на нуле. Пройдёт час, четыре часа, пять дней, тысяча лет — я не жду, что это число сдвинется хоть на единицу.

Для кого я записываю это, кроме себя? Есть ли другой пони, за кем я могу приглядывать, о ком могу заботиться, кого могу кормить, укладывать спать, утешать в печали? Кто ещё это когда-нибудь прочитает? Кто ещё сможет это прочитать? Неужели я просто спускаю слова в зияющий водоворот? Иногда мне кажется, будто я балую себя питием из великого кубка пустоты. Куда больше смысла в написании безымянных песен в пыли или набивании белки едой, пока та не лопнет.

Были времена, когда я сочиняла музыку в качестве хобби. В конце концов, к чему изучать музыку, если ты не собираешься вносить свою лепту? Я помню, как доставала этим родителей. Я проводила немало ночей в спальне на верхнем этаже, раз за разом упорно повторяя на лире или арфе одну и ту же мелодию, пытаясь родить музыкальную симфонию, которая, я верила, станет новым шедевром Кантерлота.

В настоящие же дни симфонии мне не принадлежат. Я ложусь в кровать и просыпаюсь с мелодиями, что подобно призракам преследуют мои мысли, резонируют в моём роге, как в каком-нибудь проклятом камертоне. Я делаю всё, что в моих силах, чтобы вытащить их наружу, надрываюсь почти что до крика. Ночи холодны, леденящи, пугающи. Когда я, наконец, расщепляю музыку до осмысленной композиции, она почти не приносит мне тепла, ведь другая мелодия занимает её место, наполняя мои уши призрачным шёпотом. Не осталось более струн, на которых можно играть, считая музыку своей, ибо я по-прежнему потерянно блуждаю в тенях вечной ночи Найтмэр Мун.

Тогда, возможно, своей собственностью я могу назвать только слова на этих страницах. Этот дневник — одинокое произведение, исполненное а-капелла, ода радости… до тех пор, пока моему восприятию доступна радость — скользящий взгляд в прошлое и надежда на будущее. Я очень хорошо понимаю, что я — единственная пони, которой суждено прочитать написанное на этих страницах, но, возможно, оно и к лучшему. И пока я наполняю эти строки тем, что прекрасно и тем, что вдохновляет — эту симфонию я могу назвать своей собственной. Ещё много мелодий мне предстоит открыть, прежде чем я смогу хотя бы понадеяться одолеть проклятье. Тем не менее, я не должна терять контакт с самой главной композицией, той, которой я единственная подлинная исполнительница.

Одного я бы хотела — чтобы элегии были столь же чётко определены.

— Вы уверены, что хотите взять именно эти книги? — Спайк смотрел на меня с вершины лестницы на колесиках, прислонённой к уставленной пыльными томами полке. — Они написаны не на общем эквестрийском. Твайлайт Спаркл говорит, что многие из них написаны на мунвайни.[2] Как-то мне сомнительно, что у вас есть хотя бы любительский уровень знаний лунной речи, мисс...

— Хартстрингс, — шепчу я. Пройдя по библиотеке, я встаю у лестницы. — И тебе не стоит об этом слишком беспокоиться. Я знаю, что это сложный материал для чтения. Давай просто предположим, что у меня было… время, чтобы вложиться в изучение кое-каких старых языков.

— Эй, я не против, — сказал Спайк, пожав плечами, и вытащил две большие книги с полки. Он поморщился при виде суетливо удирающего паука и стряхнул несколько хрупких паутинок. — По мне, так это довольно круто. Большинство пони, которые заходят в библиотеку, и Твайлайт первая вам об этом скажет, приходят за поваренными книгами или за приключенческими повестями, или ещё за каким-нибудь простым чтивом. Жалко, что её сейчас нет, она была бы рада помочь с такой литературой. Но, всё же… хех… — он улыбнулся и спустил своё маленькое, но дородное тело обратно на пол, балансируя книги на крохотной руке. — Может, оно и к лучшему. Она бы так перевозбудилась от того, что за этими старыми книгами пришёл такой же единорог, как она, что обязательно прожужжала бы вам все уши лекцией по древней эквестрийской истории.

Я не могла не улыбнуться тончайшей из улыбок:

— Ты считаешь, это плохо?

— Фе. Каждому своё. Я вообще не завидую тем пони, которые сюда приходят что-нибудь изучать, особенно когда снаружи такой прекрасный день. Некоторых, такое ощущение, отсюда вообще потом не выгонишь.

Я глубоко вздохнула и взяла у него книгу осторожным касанием телекинеза.

— Поверь мне, я тебя прекрасно понимаю, — почувствовав лёгкую дрожь, я поправила воротник толстовки, прежде чем продолжить: — И всё же, ждущие открытия забытые сокровища того стоят.

— Хм-м-м. Прямо захватывающе говорите, — он улыбнулся, сверкнув рядами крохотных бритвенно-острых зубов. — Вы, должно быть, занимаетесь каким-то люто крутым исследованием, мисс Хартстрингс.

— Насчёт «лютого» я согласна, — сказала я, кивнув. — Но вот крутым ли — это ещё под вопросом.

— Ну, не знаю, — он почесал зелёные шипы на голове и бросил взгляд с заметным отвращением на книги в моём телекинетическом захвате. — Меня всегда холодок продирает, когда я касаюсь книг из нашей «Лунной Коллекции».

— Не только тебя.

— Потому что… ну, правда! Твайлайт мне про них всякого нарассказывала. Наследие Найтмэр Мун ещё за долго до возвращения из тысячелетнего заточения было острой темой. Твайлайт говорит, что многие написанные на мунвайни книги были под страхом кары изъяты из всех библиотек Эквестрии. Представляете? Это связано с чем-то там… э-э-э… что Принцесса Селестия беспокоилась, что смертные пони прочтут написанное Луной и каким-то образом заразятся порчей Найтмэр Мун.

— Это зовётся «Великое Кантерлотское Затмение», — объяснила я ему, мысленно цитируя Твайлайт и, шаркая, пошла к столу, чтобы приготовиться к долгим вечерним часам изучения. — Учёные до сих пор пишут об этом. После тирании Найтмэр Мун наступили тёмные времена, когда литература подвергалась обширной цензуре. В конце концов, по прошествии столетий, Принцесса Селестия осознала ошибку и отменила запрет. Это дало рождение современному эквестрийскому Возрождению и заложило основу Кантерлоту как центру искусств и наук, что привело в итоге к превращению его в столицу. И всё же последствия Великого Затмения весьма заметны в культуре пони, и многие секреты, записанные в Лунных Архивах, остаются по-прежнему нераскрытыми.

Спайк присвистнул.

— Ого. Вы это объясняете не так, как Твайлайт.

И это пробудило во мне любопытство.

— И как же она это объясняет?

— Просто, что пони слишком боялись читать книги, хранившиеся раньше в библиотеке Принцессы Луны.

— Что ж, это вполне понятно, — сказала я многозначительно. — Великая мера тьмы и потерь связана с именем Найтмэр Мун.

— Ага, ну, — он подмигнул, и ткнул в мою сторону пальцем. — Если эти книги окажутся слишком капризными для чтения в одиночку — только свистните. Даже Твайлайт скажет, что я вполне неплохой ассистент. Не стесняйтесь меня о чём-нибудь попросить, мисс Хартстрингс.

— Правда? — я открыла один из старых томов и, развеяв копытом поднявшееся облако пыли, прищурилась на ряды чужеродных слов. — Не можешь ли ты тогда, случаем, рассказать мне что-нибудь про Вселенского Матриарха? — вопрос мой прозвучал крайне комичной и немузыкальной жалобной мольбой.

— Э-э-э-э-э… — Спайк растерянно моргнул изумрудно-зелёными змеиными глазами. — Кого-кого там Вселенского?

— По мнению большинства пони, это всё сказки старых кобылиц, — как-то однажды сказала мне Твайлайт Спаркл. — Но мне довелось узнать, что всё далеко не так просто.

Я нервно сглотнула. Я содрогнулась. Прошло всего два месяца, может даже меньше, с того дня, как началось моё проклятье. Я обитала в зелёной палатке, разбитой у стен заброшенного амбара, у самой границы города. В тот день, я сидела в приёмной Дневного Спа Алоэ и Лотос, прикидываясь очередным беспокойным клиентом — исключительно лишь для того, чтобы отвлечь Твайлайт этой беседой, что была так отчаянно мне нужна. И по сей день я благодарю свою счастливую звезду, что Твайлайт хватило благородства не обращать внимания на внешний вид дрожащей бродяги в серой куртке, явно нуждающейся в вещах более полезных и первостепенных, чем легкомысленный массаж или педикюр.

— Откуда вы знаете? — прошептала я, стараясь держать себя в копытах. Мир вокруг был ледяной могилой. Мой разум крутился вокруг всё той же жалкой мелодии, играющей как испорченная пластинка где-то в глубине моего черепа. — Откуда вы знаете, что это не просто сказка старой кобылицы?

— Потому что Принцесса Селестия говорила об этом… или о ней… — она хихикнула. — Или, возможно, о них. Так или иначе, у меня нет ни малейшего сомнения в том, что Вселенский Матриарх реален. Я достаточно пробыла в ученицах нашей волшебной правительницы для того, чтобы иметь кое-какие догадки с её слов.

— Догадки? — я сглотнула, стараясь неподвижно усидеть на стуле. Дрожь была невыносимой, но я храбро боролась с ней. Мне нужно было казаться заинтересованной в разговоре настолько же, насколько моё сердце по-настоящему ощущало. — Вы хотите сказать, что она на самом деле ни разу в полной мере не открылась вам и не рассказала о том, что же есть Вселенский Матриарх?

Твайлайт поёрзала, будто почувствовав на мгновенье дискомфорт. На какой-то миг мне показалось, что я наступила на мозоль, что я потеряла её жажду заниматься моим образованием. К моему облегчению, она продолжила, пусть и с печальными нотками в голосе:

— Мне кажется, для неё это очень личная тема. И я говорю это не просто так, за этими словами многое стоит. Принцесса Селестия прожила очень, очень много времени. Очень непросто наткнуться на что-то, что она может воспринять близко к сердцу.

— И это — одно из тех вещей?

— М-м-мхм-м. И для Принцессы Луны тоже. Видите ли… — Твайлайт улыбнулась и провела копытом по гриве, ожидая «нашей» очереди на приём у Алоэ и Лотос. — Приглядывающие за солнцем и луной принцессы бессмертны. И, хотя этот факт и неоспорим, из-за него пони упускают кое-что очень важное. Что особенно иронично оттого, что именно это знание постигает каждый маг в Эквестрии, прежде чем начать свою карьеру.

Я напряжённо сглотнула и пробормотала:

— У всего есть начало.

Твайлайт глянула на меня с приятным удивлением.

— Так ведь… да! Хи-хи… Откуда вы знаете? Вы, получается, тоже изучаете магию, Мисс Хартстрингс?

Я закусила губу, избегая её взгляда. Это была моя пятая, абсолютно одинаковая беседа с Твайлайт Спаркл, и я только тогда начала привыкать к этому ритуалу.

— Мне… довелось немало прочитать, — призналась и солгала я одной фразой. Я знала лишь слова, термины, имена, и из их числа, лишь считаные единицы принадлежали современному эквестрийскому языку. — Но как я понимаю, ни один пони ни разу не был посвящён в тайну истинного происхождения Принцесс Эквестрии.

— И на то есть причина, — кивнула Твайлайт. Очертания её лавандового тела купались в нежном свете ароматической свечи, что придавала небесный образ моей подруге детства, говорящей о священных вещах. — Смертные пони живут... сколько? Шестьдесят, семьдесят лет? Девяносто лет, в лучшем случае? Старсвирл Бородатый, конечно, был огромным исключением, но большинству пони повезёт, если им доведётся увидеть, как проходит век, прежде чем их время на земле подойдёт к концу. Способен ли кто-либо из нас представить себе, что такое быть аликорном? Жить миллионы лет? Видеть, как были заложены основы этого мира, и как рождались сами солнце и луна?

Я боролась с очередной волной дрожи, уставившись на стоящие вдалеке свечи, будто на чужие звезды, мерцающие над головой.

— Я могу себе представить многое. Всё должно чувствоваться по-другому в такой ситуации, — я вновь глянула на неё. Я могла лишь понадеяться, что глаза мои выглядели столь же искренними, как и слова. — А что чувствует Принцесса Селестия? Вы знаете?

— Хотела бы я вам сказать, мисс Хартстрингс. Хотела бы я знать, чтобы я могла рассказать об этом всем своим друзьям, или всем пони вообще, если уж на то пошло. Но, хотя я и ученица Селестии, для меня по-прежнему многие вещи остаются тайной, а если говорить о Вселенском Матриархе, то мне кажется, это слишком болезненная тема для Принцессы, а потому не стоит на неё давить.

— Вы думаете, она не желает делиться с вами тем, что знает?

Твайлайт поёжилась во внезапном приступе неловкости.

— Эм… Нет. Здесь что-то совсем иное, я так думаю… ну или, по крайней мере, предполагаю.

— О?

Она посмотрела на меня. Её глаза были на удивление уязвимы.

— Смогли бы вы, мисс Хартстрингс, говорить о своей матери… если прожили так долго, что уже почти не можете её вспомнить?

С моих губ сорвался резкий вздох. Тени в комнате сгустились вдвое, будто всё подёрнулось непроглядным покровом ночи.

— Я… Я никогда об этом не задумывалась…

Твайлайт тихо кивнула.

— Мне кажется, что Селестия думает об этом каждый день, и потому я стараюсь не поднимать в разговорах эту тему.

Я печально опустила глаза.

— Простите меня…

— Эй… — она улыбнулась и наклонилась ближе. — Ни к чему извинения. В любопытстве нет ничего нездорового, но мы не должны забывать, что в мире по-прежнему существуют священные границы. К тому же хоть Селестия, быть может, не слишком много говорила на эту тему, но она всё же однажды сказала кое-что, что осталось в моей памяти навсегда.

Я снова подняла на неё взгляд.

— И что же она сказала?

Твайлайт широко улыбалась, мягко и по-детски.

— Когда я только стала её ученицей, я спросила у неё о сотворении мира, и она ответила очень уклончиво, но я обратила внимание на одну любопытную деталь, — она сдержанно хихикнула, прочистила горло и процитировала наставницу: — «Мир начался, как начинается всё, моя ученица, — не с одного лишь слова… но с напева».

Что это за напев? Тот ли самый, что крутится у меня в голове каждое утро и каждую ночь? Была ли я одарена или проклята способностью чувствовать то, чему ни одной другой эквестрийской душе не дано стать свидетелем? Почему я? Почему только я? И как со всем с этим связана Найтмэр Мун?

Именно над этим я и бьюсь. Именно над этим я ломаю голову. День за днём, в библиотеке ли, на парковых ли скамейках, перед камином ли моей хижины, под светом ли свечей, под ледяным ли сиянием луны или нежным поцелуем утреннего солнца, я роюсь в книгах, фолиантах и свитках в поисках ответа, пока глаза не начнут стекленеть от пыли и усталости всех тех веков, за которыми моя смертная душа непрерывно пытается поспеть.

Позади осталось уже немало месяцев, а я лишь едва оцарапала поверхность толщи забытых секретов истории. Если, конечно, учесть, что это действительно секреты, а не просто отвлекающие обманки, укрытые под мутными наслоениями времён. Самые богатые детали затеряны во множествах языков, большинство из которых мертво. Я откалываю по камешку, по песчинке от горных вершин Лунной Речи, полагаясь на кодексы, переводы, альманахи и разнообразные легенды; и узнавая многое, я понимаю, что несравнимо больше мне по-прежнему неизвестно, и, возможно, не будет известно никогда.

Была ли Найтмэр Мун в первую очередь музыкантом, и лишь потом только деспотом? Я бы не удивилась. Непрерывные исследования в течение последнего года даровали мне поразительное озарение. Выяснилось, к примеру, что культура каждого разумного вида в Эквестрии содержит в себе пересказ историй о великом обманщике, чьим даром, прежде чем он становился погибелью праведных, были музыкальные искусства. Минотавры писали о поэте королевских кровей, который, будучи отверженным своей любовью, заточил своё королевство в заклинании, обернувшем всё в лабиринт. Алмазные Псы, зачастую считающиеся неграмотными, на самом деле обладают некоторым числом свитков, рассказывающих историю племени убийц, уведших своих братьев за собой с помощью «Воя Бурь». Даже у драконов есть устная легенда о древней королеве, обратившей своих братьев и сестёр в камень с помощью магически резонирующего алмаза.

Возможно, мои открытия — целиком и полностью мои детища, как одного конкретного проклятого единорога, что целенаправленно ищет любую информацию, относящуюся к своему положению. И всё же я не могу просто отбросить эти нагоняющие жуть свидетельства столь великого множества одинаковых легенд, принадлежащих столь разным цивилизациям.

Ни для кого не секрет, что принцесса Луна отдаёт должное музыкальным искусствам. И, в то же время, в этом ей не уступает и принцесса Селестия. Обе сестры являются аликорнами, правительницами народов пони, а потому было бы гнусным преступлением для них не внести свою лепту в культуру, что определяет бытие их подданных. Тем не менее, всегда было принято считать, что в древние времена пони куда больше привлекал день, чем ночь, и в результате чего поддержка Селестии выражалась в песне и танце, тогда как поклонение Луне было куда более сдержано. Не нужно самой быть бессмертной, чтобы представить, что Луне захотелось бы найти собственную музыку, дабы заполнить эту пустоту.

Но в чём же у этого связь (если она есть) со Вселенским Матриархом? Я уверена, нет, я твёрдо убеждена, что здесь должна пролегать связующая нить. Твайлайт Спаркл — ученица Селестии, разделяющая взгляды учителя целиком и полностью. И если она цитирует Принцессу, говоря, что «Всё начинается с напева», то у меня просто не остается никакого выбора, кроме как поверить ей. Наши правительницы-аликорны были рождены тогда же, когда был рождён весь наш мир; только они обладают способностью помнить. И разве есть способ лучше сохранить воспоминания, чем обратить их в музыку?

Да, этот напев реален. И я — одинокая душа, заточённая в холодную бутыль, меж стенок которой эхом блуждают эти призрачные мелодии, подобно незримым фантомам на тёмной стороне луны. И как только я найду их, я смогу найти и себя, и, возможно, всего лишь возможно, я смогу озвучить их миру, так, чтобы все пони, не только аликорны, смогли вспомнить о том, что было утеряно с момента основания всего. И тогда я сама смогла бы стать столь же реальной, как и этот напев.

И вот вчерашним утром я поняла — время пришло. Я уже слишком долго откладывала исполнение Плача Ночи. У меня уже кончились отговорки, равно как кончился и страх. Бывает, приходит время, когда отчаяние в поиске ответов превосходит трепет перед предстоящей холодной дорогой. Вчера пришло то самое время. У меня было достаточно битов для всех нужных ингредиентов. У меня было достаточно времени для того, чтобы отправиться в необходимый мне поход. Только одного у меня не хватало — желания отдавать энергию, которую он из меня высосет.

Мне нужно было отправиться в Вечносвободный Лес, а, значит, мне нужна была подготовка. Там, куда я направлялась, одной моей толстовки будет недостаточно. Для начала, нужны шерстяные носки. Я натянула их на копыта, затем надела поверх толстые галоши, чуть-чуть не доходящие до бабок над копытом. Схватив толстый коричневый плащ, который не надевала уже больше месяца, я замоталась им с головы до ног. Затем настала очередь памятного жёлтого шарфа, что по-прежнему хранил в себе благословенное тепло щедрой улыбки элегантной единорожки. Наконец, я взяла чёрную зимнюю шапку, которую сшила себе сама, и в которой проделала дырочку для рога. Схватив сумку с монетами, я накинула на голову телекинезом оба капюшона, от толстовки, и от плаща, и, спотыкаясь, вышла за дверь хижины.

Чтобы дойти до края Вечносвободного Леса, где толстые наслоения одежды окажутся действительно полезны, мне нужно тридцать минут рысью. Но пока — я неприятно потею, страдая от тепла, которое в кои-то веки кажется невыносимым. Несмотря на соблазн стряхнуть хотя бы плащ и галоши, я продолжаю идти, зная, что скоро буду мечтать о том, чтобы меня укрыли все одеяла в мире. Мне было интересно, чего я меньше всего хотела делать: отправляться в этот поход, или исполнять композицию, когда я получу всё, что мне нужно. Мне приходилось занимать ум чем-нибудь отвлеченным хотя бы для того, чтобы придать себе сил. Хотя бы для того, чтобы думать о других ситуациях, в которых обильное потение смотрелось бы столь же комичным, сколь и неловким, как, например, при попытке в миллионный раз рассказать значение своей Метки сёстрам Эпплджек и Рэрити. Или же при получении цветка от Морнинг Дью.

Морнинг Дью.

С губ сорвался вздох и впервые за последние несколько дней я улыбнулась. Забавно: после всех моих записей о красоте дружбы и о надеждах на разрыв пут этого проклятья, эти два слова по-прежнему всенепременно приносят мне радость. Моё тягостное путешествие стало чуть менее тяжким, и я решительно вошла в густой лес с силами столь свежими, что я в кои-то веки смогла спокойно помедитировать, и заняться тем, что делает каждый музыкант, когда он расслаблен.

Сочинением музыки.

С моим проклятьем связаны семь элегий. По крайней мере, я пока обнаружила только их. Они приходят ко мне без предупреждения или предзнаменования, они заражают мой разум, рождаясь в кошмарах во сне или наяву. Если они — тот напев, с которого начался мир, то он же положил конец мне, а потому я должна с осторожностью прокладывать мост меж созиданием и уничтожением.

Первая Элегия Луны, как Твайлайт помогла мне узнать, называлась «Прелюдия к Теням». Согласно всего лишь единственному упоминанию в Королевском Эквестрийском Компендиуме, том двенадцать, это было первое свидетельство в недрах Лунных Архивов, дающее намек на то, что Принцесса Луна вообще когда-либо увлекалась сочинением музыки. И к тому же то была первая мелодия, что застряла в моей голове в то самое мгновенье, когда я очнулась в непрерывно забывающем о моём существовании мире.

Как и со всеми элегиями, что посещали впоследствии мой разум, я стремилась понять природу «Прелюдии к Теням». А это означает самостоятельное исполнение мелодии, сразу по завершению её составления. Я знала, что в этом произведении кроется нечто мистическое, нечто колдовское. Но чего я никак не ожидала, так это полноценного магического эффекта от проигрывания её на лире. Едва я закончила играть «Прелюдию к Теням», я обнаружила у себя серьёзный скачок настроения. Я стала нервной, параноидальной, очень пугливой. Любая неопределенная форма, каждый луч света говорили мне, будто по ту сторону стен есть нечто жуткое, и оно надвигается на меня. Я была напугана практически до смерти, когда ещё одна мелодия немедленно заняла место Прелюдии в моей голове.

Название второй, вновь благодаря познаниям Твайлайт, оказалось «Закатное Болеро». Сыграв Прелюдию и Болеро подряд, я осознала, что эти композиции содержат в себе плавный переход друг между другом. И в тот момент я поняла, что элегии, приходящие в мой разум — не просто случайные мелодии. Они были сюитой, и я оказалась на границе открытия грандиозной симфонии неведомой величины.

Когда я впервые сыграла «Закатное Болеро»,я с радостью обнаружила, что на мою голову не обрушиваются волны беспокойства наподобие тех, что приносила с собой Прелюдия. Вместо этого меня накрыло возбуждением, которого я никак не ожидала. Моё сердцебиение ускорилось и не замедлялось в течение тридцати шести часов. Мне казалось, я способна пробежать марафон. Я не знаю, было ли это воздействием магии тяжёлых ударных ритмов Болеро или же какой-то необъяснимой силы, природу которой только Найтмэр Мун способна понять. Ведь я была лишь смертной, играющей мелодии неземного духа-аликорна. Я готова была поспорить, что одними только двумя исполнениями я удержала больше знаний, чем даже несчастная Принцесса Луна была способна знать в тот момент.

Третья Элегия Луны потребовала у меня довольно большого времени для понимания, ибо поначалу я просто услышала то же «Закатное Болеро» заново. Потребовалось немало часов медитации долгой холодной ночью, чтобы, наконец, осознать, что третья элегия является модифицированной версией Болеро, замедленной, и с добавлением меланхоличного диссонанса. Отчаянно ища объяснения, я зарылась в лунные тексты, доступные мне в библиотеке Твайлайт. Для этого потребовалось больше двух месяцев, но, освоив нужные слова Лунной Речи, я, наконец, смогла отыскать отрывок, посвящённый Принцессе Луне и второй композиции одной из её предыдущих сочинений. Так родился «Марш Приливов».

Исполнение «Марша Приливов» произвело на меня мгновенный эффект. Он заставил мою голову закружиться, а время, казалось, замедлилось. Я тогда поняла, что «Закатное Болеро» готовило меня к этому, потому что моё сердце оказалось бы ошеломлено жуткими эффектами Марша, и у меня, возможно, не хватило бы сил закончить композицию. Тот момент в моих изысканиях дал мне понимание того, что эти элегии не только предназначены для исполнения подряд, но они также подавались мне в идеальной последовательности, как будто бы за этим всем стояла какая-то незримая цель. И после этого, я пришла к ещё большему пониманию, что исполнять эти магические мелодии важно, ибо внезапно я ощутила участие в происходящем ещё какого-то духа помимо меня.

Четвёртая Элегия Луны получила название далеко не так быстро, потому что я дольше всего не желала его давать. При первом исполнении меня охватила паника, потому что я оказалась ослеплена, проиграв только половину произведения. Действительно, не существует более подходящего слова, чтобы это описать. Вдруг, на середине композиции, из мира, казалось, утёк весь свет и цвет. Я помню, как той ночью упала посреди хижины, дрожа и хватаясь за тени. Мне кажется, я, возможно, даже кричала, зовя на помощь. Впрочем, всё равно никто не смог бы откликнуться. Я почти ничего не помню. Но самое главное, когда взошло утреннее солнце, я смогла увидеть его, и то была величайшая радость.

После этого я отказалась от погони за элегиями больше чем на шесть недель. Разве можно меня в этом винить? Я имела дело с симфонией, существовавшей по собственным законам, далеко за пределами моего понимания и контроля. Проклятье явно не снималось ни одним из последующих исполнений. К тому же, понимание их не делало меня хоть сколь-нибудь менее уязвимой смертной душой пред творением богини пони. Тем не менее, по мере того как утекали дни, четвёртая элегия продолжала резонировать в дальних уголках моего разума, и меня вновь потянуло к лире, как мать к больному жеребенку.

Я выбрала вечер, когда взошла полная луна. Когда я вновь взялась перебирать струны, её бледное сияние успокаивало мои потревоженные страхом чувства. Я исполнила первую элегию, затем вторую, затем третью. И, конечно же, на середине Элегии №4 зрение покинуло меня. Храбро (и слепо) я продолжала играть и затем, когда я закончила композицию, зрение вернулось. И не только оно — помимо всего, я ощущала странное спокойствие, покой, что удерживал меня в бодрствовании и твёрдости духа под леденящим взором ночи. На следующий день я взялась за исследования в библиотеке Твайлайт, и практически немедленно наткнулась на древнее сказание о том, как Принцесса Луна излечила целую деревню от болезни, поражавшей глаза пони. И более того, она сделала это с помощью мелодии, имя которой было «Соната Тьмы».

После мучительных обстоятельств, касающихся Сонаты, я почувствовала, что могу справиться с чем угодно. Потому я взялась за Элегию №5 с превеликой смелостью и решительностью. Как выяснилось, моё усердие было совершенно ни к чему. Пятая элегия оказалась очень успокаивающим, почти что утончённым переживанием. Я бы не назвала её, конечно, «счастливой»: более подходящим словом было бы «безопасная». Согласно Твайлайт Спаркл, имя этой композиции было «Звездный Вальс» — очень подходящее название. Её каденция повторяет собой воодушевляющий ритм «Закатного Болеро», и при этом примешивает некоторый диссонанс, сродный со звучанием «Марша Приливов»; но, при этом, «Звездный Вальс» достигает куда большего эффекта неземной запредельности.

Исполнение «Звездного Вальса» было, по завершению, абсолютно нейтральным. Тогда как вычурность и неземной эффект мелодии поначалу очаровали меня, спустя дни после исполнения композиции я ощущала печаль разлуки. Я не могла даже спать от ощущения того, насколько одинокой и жалкой я себя чувствовала. Я не могла перестать думать об этой мелодии, о пустоте, в которой эхом блуждал звук струн моей лиры, как будто я звала своих давно потерянных сестер, которых я никогда более не могла увидеть. Почему сестёр? Я по-прежнему это плохо понимаю. Но когда я думаю об этой композиции, я поднимаю взгляд на звёздные просторы, и внезапно ощущаю, будто у меня есть ответ, пусть ещё и не до конца раскрытый.

Затем пришла очередь Элегии №6. Твайлайт Спаркл мгновенно распознала мелодию, а затем поразила меня, сказав, что это — ни много, ни мало — Гимн Лунной Империи. Она объяснила мне, что эта композиция, на самом деле, использовалась в качестве призыва к сборам солдат в годы, предшествующие восстанию Найтмэр Мун. Прежде чем Принцесса Луна была изгнана с помощью Элементов Гармонии, её порченный дух обманом заставил многих единорогов подчиняться своей воле. В результате, под командованием Найтмэр Мун собралась могучая армия. Используя этих несчастных пони, тёмный аликорн попытался отнять у своей сестры власть над душами тех, кто её защищал.

Мне больно от мыслей, что какие-то невидимые языки учат меня музыке, что когда-то была создана на погибель моих собственных предков. Единороги практически вымерли в результате войны между святыми сёстрами Эквестрии. Элегии, открываемые мной, были пугающи и таинственны, но они не были лишены своей особой красоты. Думаю, можно и не говорить, что даже самые страшные орудия, создаваемые нами, зарождаются первоначально как благородные предметы искусства.

Итак, с величайшей самоотверженностью я погружалась в тексты каждого древнего фолианта, что мне удавалось найти. Вскоре я обнаружила, что практически всё имеющее отношение к шестой элегии было вымарано из современной истории. В некотором роде, то было предсказуемым открытием. Никто в здравом уме не хотел бы, чтобы что-то подобное Лунной Империи возродилось в наши дни, в наш век. И всё же, по-настоящему трагично, что такие фантастические произведения искусства, прекрасные по одному только своему качеству, должны быть совершенно окончательно уничтожены вместе с нечестивыми тенями прошлого. По мере того, как меланхоличные мелодии текли в моём сознании, я всё больше понимала, что мне нет необходимости знать подлинное имя элегии, чтобы установить её структуру. С тех пор, как начались мои тяготы, я обрела непостижимое чувство, что не может быть запятнано страхами и предубеждениями прошлого. Более того, я, из числа всех пони, должна понимать, что слова бессмысленны в моих поисках. Я могу только представлять, сколь много от своей души Принцесса Луна вложила в симфонию, прежде чем отравленный разум превратил её во что-то нечистое.

Я решила назвать шестую композицию «Лунной Элегией», и её воздействие на меня было заметно сразу же при исполнении. Как только я закончила перебирать струны, я почувствовала, как ледяное дыхание моего проклятья удвоилось… утроилось. Казалось, будто каждый тёплый уголок мира отдалился на недосягаемое расстояние. Я ощущала онемение, холод, голод, и небывалую внушаемость и доверчивость. Внезапно мне открылось понимание, почему эта мелодия так соблазнительна для жестоких подстрекателей к войне. Если достаточно фанатиков услышит «Лунную Элегию», то несложно представить, как тиран, подобный Найтмэр Мун, заставляет их делать что угодно за одно лишь обещание избавления от эффектов этой мелодии. На самом деле, единственный способ, который я смогла отыскать, чтобы освободиться от этого парализующего холода, состоял в том, чтобы проиграть все элегии подряд, начиная от первой, кончая пятой.

И тогда, возможно, мне простительна такая нерешительность перед штурмом Элегии №7, мелодии, которую сама Твайлайт Спаркл назвала «Плачем Ночи». Плач — это песня, посвящённая мёртвым. Я надеюсь отыскать немало к концу распутывания этого проклятья, но мёртвые к моим надеждам не относятся.

И в то же время, что мне остаётся делать? Я определенно не могу бросить эти композиции. Я изучила их, я открыла их. Нельзя пропустить мелодию, нельзя перепрыгнуть вперёд, чтобы посмотреть, чем симфония кончится. Я не могу отыскать Принцессу Луну и спросить её помощи. Я не могу послать письмо Принцессе Селестии, дабы просить её мудрости. За исключением проницательности Твайлайт и исследовательских способностей Спайка, которые были, в лучшем случае, помощью хрупкой и мимолетной, я на этом пути одинока. Это холодная и полная опасностей дорога, подобная слепому полёту маленькой пони сквозь бесконечность ночи или шагам одинокого путника сквозь мрачные джунгли.

Вчера в полдень я медленно шагала по Вечносвободному Лесу. У меня не было никакого выбора, кроме как постараться не слишком волноваться. Не имело значения, сколь отчаянной я себя чувствовала. Срываться в полный галоп было бы пустой тратой энергии, и я сохраняла каждую толику своих сил, чтобы не упасть без сознания посреди густой растительности.

Было холодно. Очень, очень холодно. Зубы стучали, и волоски шкуры стояли торчком. Даже под всеми слоями одежд — плащом, шарфом и зимней шапкой, а также курткой-толстовкой — я была готова рассыпаться на миллион замороженных осколков.

Когда проклятье пало на меня, я находилась в центре Понивилля — в эпицентре, где Найтмэр Мун впервые коснулась земли после тысячелетия изгнания. По этой причине, похоже, для меня это место в самом сердце Понивилля самое тёплое. Отходя от него, я дрожу у границ городка, замерзаю в своей хижине, и окончательно теряю чувствительность в местах столь далёких от центра, как, например, ферма Сладкое Яблоко.

В Вечносвободном Лесу я, наверное, могу и погибнуть. Температура невыносима. Для любого другого пони, я, наверное, кажусь лихорадочной размазнёй, дрожащей под слоями шерсти и ткани. Это подвиг сам по себе — выдавать своё состояние просто за временную болезнь. Я редко, на самом деле, хожу так далеко, и делаю это только тогда, когда это совершенно необходимо. Мне необходимы материалы для исполнения «Плача Ночи».И потому я должна идти. Я должна продираться сквозь лес. Вскоре я уже достигну своей цели.

Каждый раз, когда я смотрю на уходящую вперёд кривую тропинку, дорога, кажется, вытягивается всё дальше. Чувствуя, что готова потерять сознание, я подняла взгляд наверх, чтобы сочащиеся сквозь листву хрупкие лучики света играли с моими глазами. Я слышала, что Вечносвободный Лес должен быть пугающим, что бесконтрольный природный рост — это страшная вещь, противостоящая порядку в мире, который поддерживают для нас хранители, например, пегасы. Лично мне кажется, что все эти кошмарные вещи, кроющиеся в Вечносвободном Лесу — они невидимы и безвредны, по крайней мере по сравнению с очень настоящим холодом, что атакует моё тело каждый раз, когда я решаюсь сюда войти. Путь, что я проделала вчера, подобен в своей мистической характеристике нырянию в пещерное озеро, укрытое под полярной ледяной шапкой. Для меня теплее было бы ввести себе в вену полный шприц вечной мерзлоты. Баловство с мистическими эффектами лунного проклятья едва ли можно назвать игрой, и всё же, я не могу разрешить свою ситуацию без того, чтобы не поиграть с ними хоть чуть-чуть.

Мне нужно было постоянно отвлекаться. Я думала о Плаче. Я думала о нотах, выжженных в моём мозгу. Я невольно прядала ушами, представляя себе каждую мелодию задолго до того, как я её исполняла. Я репетировала мелодии на улицах Понивилля, и благодарные слушатели кидали мне под ноги монеты — но в каждом следующем исполнении я преднамеренно изменяла оригинальную композицию. Я не могла репетировать настоящие элегии, в точности попадая в каждую ноту: идеальное воспроизведение приведёт к активации магического заклинания, вплетённого в музыку. Меня глубоко пугала перспектива наградить других пони той же мистической тяготой, что я и только я одна должна нести. В конце концов, смысл освобождения от моего проклятья состоит в поисках способа сперва найти общий язык с этими душами. Это благородная цель, и она стоит всех этих испытаний, несчастий, дрожи… по большей части.

Я ощутила у себя над головой огромную тень. С радостным вздохом я поняла, что наконец-то наткнулась на дом-дерево. Меня встретили разнообразные маски экзотического вида, когда я, спотыкаясь, достигла двери и постучала по ней дрожащим копытом. Я с трудом держалась на ногах, дрожа на пороге. В этот раз я чувствовала себя слабее. Я не знала, сколько ещё смогу продержаться.

К счастью, мне не пришлось ждать слишком долго. Я услышала её голос практически мгновенно:

— Входи. Войди же, чужак или друг. Ибо зелья, что есть у меня, любой излечат недуг.

Я глубоко, очень глубоко вдохнула и отрыла дверь. Мне пришлось по отдельности заставить каждую из дрожащих мышц сформировать добрососедскую улыбку.

— Добрый день, мисс Зекора, — я чуть не упала замертво на пол. Заклинив себе суставы в ногах, я встала настолько прямо, насколько смогла, скаля зубы в зелёном свете факела. — Извините за беспокойство.

— То едва ли беспокойство, моя добрая кобыла, — сказала вечно созерцательная зебра. Она стояла над кипящим котлом, косясь на смеси трав, которые крошила в него, создавая новое экспериментальное зелье. — Пока гость в доме моём, о заботе я не забыла.

— Ну, э-это хорошо… — я поморщилась от очередной волны холода. Я боялась поднять глаза, будто ожидая, что развешанные по потолку украшения из её пустынной родины превратятся в смертельно опасные сосульки. — Эм… Мне сказали, что вы местный знахарь, и что вы редко ходите в город…

На самом деле, это был пятый (или шестой?) раз, когда я повторяла те же самые слова, но они оставались всё столь же неуклюжими.

— … но мне отчаянно необходимо закончить научный эксперимент, над которым я работаю в Мейнхеттенском Университете, и м-мне не хватает четырёх реагентов. Мне сказали, что у вас в достатке звуковых камней, которые в-вы обычно продаёте, я права?

Я стиснула зубы. Я знала ответ Зекоры прежде, чем она сказала его. Мне нужно лишь было, чтобы слова были произнесены. Если бы только зебры были столь же пунктуальны в своей предсказуемости, как пони…

— Хм-м-м-м, звуковые волшебные камни, турами сработанное наслажденье, — пробормотала Зекора сквозь туманную дымку, помешивая отвар в котле. — Я скажу, пять битов за камень, войди в моё положенье. Я бы непрочь спросить и меньше того, но, увы, звуковые камни достать — испытанье порой тяжело.

Она подошла к полке, где располагался чёрный ящик. По пути, она впервые с тех пор как я вошла, глянула на меня, и широко распахнула глаза:

— Тенями клянусь, твои одеянья! Неужто ужасной метели в Эквестрии есть обещанье?

Ну начинается…

Я тяжело сглотнула и рискнула. Я опустила оба капюшона — плаща и толстовки. Заметит ли Зекора клацающие зубы под моими улыбающимися губами, или нет, я сказать не могла. Могла лишь понадеяться на то, что этот жест сам по себе отвлечёт её, ведь прежде он работал успешно.

— Вам ни к чему б-беспокоиться, мисс Зекора. В Понивилле суровой погоды не ожидается. Я просто болею.

— И что же за болезнь это, позволь мне спросить? — Зекора взяла из чёрной коробки четыре тёмных кристалла и аккуратно подхватила их цепким хвостом. Она подошла ко мне с выражением лица наполовину обеспокоенным, наполовину весёлым. — До тебя у пони видала я лишь обычай шляпы носить.

— Это генетическое, так что н-ни одно из ваших л-лекарств мне не поможет, — после такого количества путешествий сюда, я поняла, что эта отговорка — самая лучшая, чтобы сократить время визитов. Я ничего не имела против Зекоры. Я уверена, что насладилась бы её компанией, если бы могла предсказывать её визиты в Понивилль. Тогда я бы встретилась с ней пообщаться безо всяких сомнений. Просто тогда, чем дольше я находилась в её доме, тем больше я обретала уверенность, что мои копыта онемеют навечно.

— Но правда, я з-здесь только за звуковыми камнями, — я уже тянулась телекинетическим щупом в левитирующую передо мной сумку с битами. Несколько недель уличных выступлений привели меня к этому полному дрожи моменту, и я не собиралась мешкать. — Пять битов за камень? У меня как раз с собой двадцать…

— Наверняка-же, есть что-то, что могу я для тебя совершить! — лицо Зекоры вытянулось в печали. Затем, оно внезапно просияло. — А! Быть может тебе стоит драконьего зелья испить?

Ох беда.

Она ещё ни разу этого не говорила в прошлые визиты.

— Э-э-э… — я стояла, замерев с битами перед собой, как турист, внезапно обнаруживший, что заблудился в ужасающих джунглях. — Д-драконье зелье? Мисс Зекора, клянусь, мне не нужно ничего кроме…

Но она уже достала банку из ближайшего шкафчика, и наполняла деревянную миску красной жидкостью.

— Есть благородная мысль, что научил меня пони народ — гостеприимство должно стоять впереди всех забот. Можешь звуковые камни уж своими считать, но я б жестока была на морозе тебя оставлять!

 — Мисс Зекора, ну правда… — я провела по лицу копытом.Почему? Почему мне суждено быть проклятой посреди этого океана благословений? Я могла бы просто схватить камни и сбежать. Я могла бы украсть их, и использовать эти двадцать битов для своей пользы когда-нибудь в другой раз. Какое бы это имело значение? Зекора не вспомнила бы обо мне, будь я грабителем или святой. Зачем? Зачем я играю по этим правилам? Разве я не прошла уже через достаточно страданий? Я одинока в этом кошмаре. Разве я не заслуживаю права немного сжульничать, особенно, когда это означает, что я получу то, что мне необходимо быстрее?

 — Вы не должны мне ничего…

— Слова твои говорят «нет», но голос твой говорит «да», — она поразила меня своей улыбкой не меньше, чем своими словами, продолжая подталкивать меня к свежеприготовленному зелью. — Дрожь уменьшится твоя, глоток нужно сделать едва.

Иногда я задумываюсь, была бы я менее прямолинейна в своём поведении, если бы те, с кем меня сводит жизнь, меня бы запоминали. Со вздохом поражения, я подошла к ней и с благодарностью приняла её лекарственный дар. Вкус его не был и вполовину столь горек, как осознание его бесполезности. Я не сомневалась, что зелья Зекоры способны исцелить пони-оспу, проказу и даже пегасский артрит. Единственная вещь, способная облегчить мою ситуацию — это улыбка, счастливая и невежественная, и моим долгом было явить её в этот момент перед ней.

— Большое спасибо, мисс Зекора. Это было очень благородно с вашей стороны.

— Оно должно дать довольно тепла, чтоб вернулась ты туда, откуда пришла, — сказала она. — И теперь, когда драконьего зелья отведала ты, жажду просить тебя — имя своё ты скажи.

— Лира, — продекларировала я. — Лира Хартстрингс.

Я запустила невидимый метроном у себя в голове, в ожидании того, что придёт следом.

— Ах, «Хартстрингс», столь прекрасное имя. Если б только всякая душа хранила частичку этого стиля.

Я не могу сдержаться. Я хихикаю каждый раз, когда слышу эти слова. И только это, куда лучше зелья, сделало холод гораздо терпимее.

— Ой, спасибо. Как жаль, что у вас нет инструмента, чтобы под него читать ваши прекрасные рифмы.

— Рифмы речи моей, лишь традиции шаманов, — объясняла Зекора, идя к ближайшей стойке, чтобы подобрать камни и вернуться назад. — Посягательство на пути музыканта для меня нежеланно.

— Почему же? — спросила я. Сказав это, я взглянула на деревянную резьбу на ближайшей полке. Там я увидела сценку из нескольких фигур зебр, собравшихся вокруг праздничных барабанов. Я почувствовала, как моё сердце забилось от одной только мысли об этом.

— Музыка — это самый лучший способ выражения движений души, — прошептала я, неприкаянно разглядывая увлажнившимися глазами картинку из жизни пустыни. — Как для пони, так и для зебры.

После паузы, я протянула ей двадцать битов, и положила четыре звуковых камня в сумку. Зекора сказала что-то новое, потому я тоже хотела сказать что-нибудь «новое» ей.

— Уверена, в городе полно сочинителей, которые бы с радостью согласились работать с вами над чем-то, что не связано с травами и зельями. Твайлайт Спаркл и её друзья очень высоко отзываются о вас. В противном случае я никогда не подумала бы идти сюда за этими камнями.

— Уверена, у них есть и поважнее дела, чем время терять, и рифмы зебры музыкой обвивать.

— Но… ведь вы столь… — я оглядела стены. И совсем скоро я почувствовала, как вернулась моя дрожь; но на этот раз не моё одиночество было тому причиной, а её. Я осознала, что я — единственная посторонняя вещь в этом месте. Зекора создала дом для себя вдали от дома родного, и основы её маленького гнезда были прекрасны, равно как и чужды мне.

— Вы столь о-одиноки, — прошептала я наконец, не в силах более прятать дрожь своего тела. — И меня не покидает чувство, что это от того, что вы сами так решили, м-мисс Зекора. Будь я на вашем месте… — я закусила губу.Что я делала? Мне нужно было просто уйти и покончить со всем с этим. Я добыла камни. По-жеребячьи наивно, я продолжила: — Если бы я знала, что у меня так много друзей в городе, я бы проводила куда меньше времени в одиночестве, чем обычно провожу сейчас.

На Зекору, казалось, мой страстный призыв не произвёл впечатления. Она отошла обратно к котлу как солдат, вернувшийся на свой пост.

— То, чем я занимаюсь в единении, я делаю во благо. Работа шамана не знает конца, пока не достигнет она того, что ей надо.

Я посмотрела на неё взглядом, полным печали.

— И все наши годы мы тратим силы на работу над тем, что важно для нас… — на меня обрушилась волна мороза, и я изо всех сил сопротивлялась ей. Я чувствовала, будто мои глаза готовы замёрзнуть прямо в глазницах, и всё равно я продолжала глядеть на неё. — И эти годы — это ведь немалый срок. Слишком большой срок, когда нет музыкального сопровождения, разве я не права?

На этих словах она с любопытством глянула на меня и мягко улыбнулась:

— Любопытно мне, с чего говоришь ты, используя «мы». Неужели шаманом являешься здесь так же и ты? Хе-хех… — уверена, что эта усмешка, сорвавшаяся с её губ, должна была прозвучать легкомысленно. Но, тем не менее, для меня она была как горькая пилюля, отвратительнее на вкус, чем все экзотические зелья, слитые воедино.

— Шаман… Музыкант… Богиня?.. — я тяжело сглотнула. Стены, будто покрытые острыми льдинами, казалось, грозились меня раздавить. Спотыкаясь, будто застряв копытами в сугробе, я попятилась из домика-дерева. — К чему звания, если нам не с кем поделиться своим даром, кроме нас самих?

Что-то отразилось на поверхности булькающего котла Зекоры, что-то иное, не то, что на её лице. Сощурив голубые глаза, она увидела лишь только густой клок тумана. Зебра огляделась из стороны в сторону, разглядывая стены своего дома. Кроме любопытного ощущения от того, что она будто бы только что произнесла фразу без рифмы, это откровение не оказало на неё никакого эффекта. В конце концов, она всегда была одинока.

Я вернулась в хижину ещё задолго до заката. Но даже с учётом этого, я не бросилась тут же исполнять «Плач Ночи». Мне нужно было прийти в себя после похода в Вечносвободный Лес, который мне казался настоящей тундрой. Я улеглась по центру койки, съёжившись под горой одеял. Так я пролежала какое-то время, пережидая утихающие волны холода и репетируя в уме Плач. Но не только этим я занималась — я должна была укрепить свой дух перед тем, что мне предстоит совершить, перед тем, к чему долгие часы медитации, вне зависимости от их числа, не способны в действительности подготовить.

Вы, наверное, думаете, что моя жизнь предсказуема, с учётом всех обстоятельств. Трудно предположить что-либо столь далёкое от истины. Всё моё положение как таковое — один слепой прыжок в неизвестность. Даже сам аликорн, сотворивший эти мелодии, пребывает в забвении касательно произведений, что я стремлюсь раскрыть. Единственная душа в этом мире, кто, возможно, знает хоть малую частицу истины — это Найтмэр Мун, окончательному поражению которой были рады все пони, равно как проклятые, так и благословленные.

Это задача смертных — обретать смысл в бессмысленном. Богини ходили по земле среди нас тысячелетиями, истинно это и по сей день. Когда моя задача становится слишком неподъемной, я просто напоминаю себе, что, хоть у меня нет ничего, кроме воспоминаний, я всё же едва ли одинока в своей борьбе. Понимание этого не даёт мне особого утешения, но наделяет меня силой во вполне достойной мере.

После полутора часов отдыха я решила, что готова. Я взяла лиру. Я взяла факел. Я взяла нотные листы, записи и масляный фонарь. Наконец, я прихватила четыре тёмных звуковых кристалла. Эти устройства использовались поколениями как туров, так и единорогов, благодаря способности поглощать акустические волны. После долгих часов, проведённых за чтением в библиотеке Твайлайт, я выяснила, что аналогичные материалы использовались протоэквестрийскими жителями для укрощения магических волн. Бытует гипотеза, что это вещество изначально было создано из вибрирующего камня, существовавшего ещё до первого Восстания Дискорда. На самом деле даже считается, что эти камни невосприимчивы к энергиям Хаоса. Единожды воспользовавшись ими, я осознала, что смогу направлять эффекты элегий Луны куда мне надо. Я смогу удержать их в сфокусированными в одной области таким образом, чтобы дольше продержаться под воздействием элегий. Единственное, что мне оставалось сегодня сделать — это найти способ справиться с последствиями исполнения.

Следуя красивой иронии, опустился вечер. Освещая дорогу тусклым светом фонаря, я преодолела погруженное во тьму расстояние, отделявшее хижину от крохотной деревянной лачуги на краю леса. Достигнув постройки и откинув защёлку, я открыла дверь, за которой скрывалась потайная лестница, круто уходящая в выкопаный в земле котлован. Я вырыла эту яму самостоятельно, в течение нескольких месяцев подряд напрягая свои телекинетические мышцы на износ. Закрыв дверь «хижины» за собой, я спустилась на глубину пятнадцати футов, достигнув в итоге центра прямоугольного погреба двадцать на тридцать футов[3]. Когда я только начала эти эксперименты, я не могла точно сказать, какую опасность для окружающих меня жителей Понивилля могут представлять эти магические композиции. Я решила подстраховаться и соорудила себе в некотором роде «бункер», в котором могла бы исполнять свои одинокие симфонии в полной уверенности, что ни одна другая душа, кроме проклятой моей, не услышит композиции Принцессы Луны.

Я повесила фонарь на металлический крюк, вбитый в крышу подземного тайника. Тусклый янтарный свет плясал на досках, поддерживающих земляные стены. Пол был равномерно покрыт кусочками гравия, которые хрустели под копытами. Море камней занимало собой всю площадь, кроме деревянной панели по центру, на которой был установлен металлический пюпитр. На него я водрузила свою лиру. Притянув деревянный табурет магией и поставив его перед инструментом, я затем разложила звуковые камни в ключевые позиции — во все четыре угла деревянной панели таким образом, чтобы они окружали меня и мою лиру. Я погрузилась в медитацию, сосредоточившись на энергетических нитях магии, настроенных на мой рог, и зачаровала четыре кристалла. Они озарились тёмно-изумрудным мутным светом, что заиграл под янтарным поцелуем фонарика над головой. Это слияние цветов напомнило мне об утре Тёплого Очага. Сидя в центре неземного сияния, я успокоила дыхание, а затем вставила записную книжку, полную музыкальных записей, в засечку на середине ножки пюпитра.

В течение нескольких немых минут, я сидела в мертвенной тишине, будто качаясь на краю неведения наполовину погребённая в земле, как подобает призраку, которым меня сделали. Самая тяжёлая часть эксперимента — это, пожалуй, его начало. Что мне предстоит открыть? Ужас или экстаз ждут меня у последней ноты, сорвавшейся со струны? Найду ли я излечение от проклятья, или же наоборот, новую глубину мучений?

По какой-то причине, я подумала о Зекоре. Я задумалась о том, как она сидит посреди дома, столь же одинока и столь же далека от родины, и работает над очередным шаманским экспериментом. Меня волновал вопрос — что же заставило её пойти по этому пути, и пойти по нему в таком одиночестве? По причине ли чистого медицинского альтруизма? Или у неё есть какая-то цель? Обрела ли она какую-нибудь пользу из всего того, что когда-либо делала… особенно в одиночку?

Я завидовала её рвению, её смелости — ввязываться ежедневно в работу без остановки только лишь для того, чтобы занять себя. Что я буду делать в тот день, когда проклятье будет снято? Будет ли у меня столько же движущей силы, сколько таится в Зекоре? Смогу ли я когда-нибудь достичь того, чем я всегда хотела быть в глазах других пони в городе?

Когда я слишком много думаю, дела обычно не делаются. Именно поэтому иногда бывает полезно просто делать дела. И единственное дело, что у меня было вчера — это эксперимент. Я вынудила себя погрузиться в его родовые муки, дыша при этом ровно и сидя в спокойной позе на табурете. Я с усилием заставила первые касания струн вибрировать вслед за нитями телекинеза.

Началась «Прелюдия к Теням», и с ней ко мне пришли дрожащие волны паранойи. Я чувствовала, как янтарные тени фонаря танцуют над головой в пробуждающемся диссонансном ритме струн. Я продолжала играть, предпочтя сосредоточиться на зелёном сиянии окружавших меня звуковых камней. И вот, вскоре жуткая мелодия Прелюдии подошла к концу. Она была, в конце концов, короткой композицией. Моё сердце было готово к «Закатному Болеро». Погреб задрожал в резонансе пульсирующего ритма, когда невидимые ударные зазвучали в моей голове. Я увидела, как зелёный свет разгорелся ярче, но не сразу поняла, что этот свет исходит от моего рога, не от кристаллов. Изумрудное сияние задёргалось и затрепетало, и так я узнала, что начался «Марш Приливов». Онемение, порождаемое этой музыкальной композицией, охватило моё тело, но я не сопротивлялась ему, когда оно, лишив веса и страха, отправило меня навстречу следующему произведению.

Заиграла «Соната Тьмы», и я уже начала ощущать, как замерзает кровь. Свет фонарика угасал, ну или я себя в том убеждала. Я сдержала стон, родившийся глубоко в горле; держа глаза открытыми, я чувствовала, как подземная чернота погребает меня с головой. На тело, казалось, обрушился вес дюжины тысяч лунных фаз. В отчаянии, я плыла навстречу бледному оку в неких воображаемых небесах, когда вдруг обнаружила, что множество невидимых рук несут меня в потоках чарующих каденций. Я более не боялась, ибо «Звездный Вальс» сопровождал меня на пути. Ко мне вернулось зрение, и я приветствовала свет фонаря с железной твёрдостью, ибо труднейшая из преград ещё лежала впереди. Она ударила меня, как тяжёлая глыба льда. Я чуть не упала с сиденья, когда леденящий поцелуй «Лунной Элегии» взорвался в теле, грозя разбить душу как стекло. Я скользила по алебастровой глади этой мелодии с неумолимым упорством, выжимая каждую капельку таланта, оставшуюся в арсенале одинокого музыканта, ибо то был последний слой тайны, проход сквозь который был мне известен.

Следом шёл «Плач Ночи» — смерть для всей моей музыки и, как следствие, гимн, её воспевающий. Я взялась за погребальную песнь подобно монаху, искренне и чисто, без показного блеска. Перед лицом жнеца не следует рисоваться; я не собиралась превращать произведение искусства в фарс. Торжественность мелодии терзала мои уши. Каждый вдох ощущался подобно аккуратной границе меж касаний струн. Если бы я не видела стены вокруг себя невооруженным глазом, я могла бы поклясться, что погреб обратился в бездонный провал. Куда делось всё эхо? Это звуковые камни породили мёртвую тишину, что поглотила вибрирующий тон каждой струны? Неужели акустика просто умерла?

Я не могла паниковать. Подобную ошибку в такой момент я позволить себе не могла. Кто знает, что произойдёт, если я прервусь на середине произведения, особенно после того, как сыграла столь большую его часть идеально? Идеально ли? Иначе и не может быть. Что вообще может быть мелодичнее этих звуков? Я играла вариации этой мелодии на улицах Понивилля великое множество раз. И ни разу она не являла мне такой красоты; мучительной красоты, красоты, способной убедить больного жеребёнка, что принять объятья тьмы не страшно, что там, за чёрной завесой, можно найти что-то даже более успокаивающее, чем поцелуй матери.

О святая Селестия. О чём я думала? Или то Плач говорил со мной? Я пыталась ответить ему, но что-то заглушило мне уши. Я слышала лязг бесконечных цепей, вьющихся подобно чёрным кишкам в тёмной сердцевине мира. Преподаватели искусств лгали мне, когда я была юна, ибо вопреки их словам, всегда существовали цвета, не предназначенные для наших глаз. Цвета чернее черноты, подобные крови чего-то, что ползало, хрипя, по этому миру задолго до того, как Богини породили воздух, свет и скорбь. И вот, внезапно, каждый из этих цветов, устремился ко мне из глотки Плача.

Мне было слишком холодно и страшно. «Лунная Элегия» тому виной. Я обратилась в нелетающее насекомое, брошенное в пасть чего-то столь гигантского, что невозможно описать словами. Невозможно, ибо единственный способ узнать, что всё это существовало — забыть об этом. Мой разум не в состоянии вместить в себя такое. Я пыталась остановить музыку, но лира продолжала играть уже без моего участия. Если б у меня был молоток, я бы раскрошила свой рог в пыль, но тут я обнаружила, что и копыта больше меня не слушаются и продолжают играть. Я посмотрела на передние ноги, но не увидела ничего, кроме слёз.

Воздух пах гнилью. Я смотрела не смотря; я больше не чувствовала своего тела. Свет фонарика пропал. Кристаллы все до единого разбились. Серая муть заполняла погреб. У неё был вкус первого младенческого кошмара. Я взмолилась стенам, и стены прогнулись. Они протекли в тысяче мест. Они, должно быть, были столь же печальны, как и я, и, так же как и я, они рыдали. Когда их слёзы прорвались, накрыв меня леденящим потопом бездны времён, я оставила попытки сосчитать дыры в мироздании, которые они пробили собой. Так много умирающих, чёрных звезд — как песчинок на пляже, загорающихся и угасающих навсегда…

Я упала на спину, и погреб упал вместе со мной. Плыли мы в чернейшую черноту, мимо цепей, мимо струн лиры, растянувшихся подобно гигантским костяным крыльям от горизонта до горизонта, уходящих за край, сверкающих в блеске вечного лунного света. Здесь, спрятавшись за всеми возможными тенями, я наконец-то обрела голос, и голос этот был плачем.

Одна, под сенью всех своих надежд и страхов, я бросилась в объятья этого голоса, и я услышала…

Я услышала…

— Лира?

Газели северной Зебрахары уже давно научились приспосабливать полые стебли тростника молокерева[4] для создания флейт, традиционно используемых в их брачных церемониях. Тем не менее, под влиянием полигамических ритуалов, занесённых мигрирующими антилопами гну, флейты были заменены на окарины, сделанные из засохшей речной глины, что в итоге стало стандартной формой социально значимых музыкальных инструментов на протяжении последующих пяти десятилетий.

— Лира?!

С момента первого контакта с племенами зебр, населяющих южные равнины, газели начали внедрять ударные инструменты в композицию своих традиционных напевов. Это привело к первому исторически зарегистрированному случаю сочинения музыки после исхода туров в Северные Горы, последовавшего за приходом Эпохи Дискорда.

— Лира Хартстрингс!

Мамин голос…

Я поднимаю взгляд от раскиданной по постельному покрывалу горы разнообразных тетрадей и конспектов.

Крыши Кантерлота за окном сияют всеми возможными цветами радуги.

Мамина грива каким-то образом кажется ярче, чем всё остальное.

Хотела бы я сказать то же самое о её нахмуренном лице.

— Э-э-э-э… — я сажусь прямо, устало моргая. Воздух холоден, но я внезапно задрожала не от этого. — Я, кажется, что-то забыла?..

— Твой поезд уходит меньше, чем через два часа!

— Ох блин! — я бросаюсь сгребать учебные материалы и заталкивать их в бирюзовую седельную сумку. — Праздник Летнего Солнца! Твайлайт же меня убьёт!

— Убьёт? Она не видела тебя несколько месяцев! — усмехается мама. У меня никогда не получится воспроизвести тон её голоса. Да я и не хочу. — Но, в самом деле, Лира. Тебе обязательно тащить с собой все эти бумажки? Ты же собираешься встретиться с Твайлайт на празднике. У тебя будет ещё куча времени на учебу, когда вернёшься.

— Мне не хватает всего двух десятых балла до звания лучшей в классе! — восклицаю я, укладывая последние вещи и плотно затягивая тесёмки на седельной сумке. — Мне нельзя оступиться ни на секунду!

— Что ж, по крайней мере, постарайся не обидеть Твайлайт тем, что будешь рядом с ней учиться, вместо того, чтоб расспрашивать, как у неё жизнь.

— Мне кажется, со мной всё не настолько плохо, мам, — подмигиваю я. Подбежав, я быстро тыкаюсь носом ей в щеку и бросаюсь вниз по лестнице. — Я пришлю открытку, когда доберусь до Понитона.

— Понивилля, — кричит она мне вслед. — И, Лира…

Её тон заставляет меня замереть на месте. Я издаю стон, стоя в напряжённой позе посреди лестницы.

— Только не говори мне… что я ещё что-то забыла?

— Что же ещё? — боковым зрением я вижу, как зажигается её рог, и она с изяществом, приходящим только с возрастом, подносит ко мне левитацией столь, к моему стыду, знакомый инструмент. — Даже если тебе не понадобятся конспекты, ты, может быть, сыграешь песню-другую на празднике.

Я улыбаюсь, чувствуя, как краснеют щёки.

— Спасибо, мам, — я хватаю лиру магией и заталкиваю её в сумку. — Клянусь, я бы забыла свой рог, если бы он не был к голове приделан.

— Пока наш маленький гений приглядывает за своим рогом, ей открыты любые дороги, — говорит она и подмигивает. Это последнее выражение её лица, которое я вижу.

Я спускаюсь по лестнице.

Окна широко открыты.

Воздух Кантерлота свеж, ароматен и полнится вкуснейшими звуками.

Папа стоит в потоках этого воздуха, возясь со своей последней картиной.

— Проклятье, — бормочет он. — Никак не получается смешать цвета как надо.

— Выглядит нормально, пап, — весело говорю я. Подскочив к нему, я быстро целую его в щеку. — Фото Финиш будет в восторге от своего портрета.

— На самом деле, это натюрморт с чашей мускусных дынь.

— Эм… Да. Ну… Она, вроде, любит фруктовые мотивы, — я нервно хихикаю и кидаюсь к двери. Яркий солнечный свет поглощает меня. — Пора идти! Скоро увидимся!

— Постарайся не слишком прикипеть к Понивиллю, Лира, — бормочет папа. — Это фермерский городок. Я слышал, запах приходится отмывать целую вечность.

— Па-а-а-а-а-ап… Я там всего на несколько дней! Хи-хи! Ты даже не заметишь, что я уходила!

Он исчезает позади, вместе со своей картиной.

Всё смазывается в пятно.

Вагон всё трясется без остановки.

Трудно сосредоточиться.

Через два сиденья от меня плачет жеребёнок.

Что напоминает мне композицию Пониреки.

Я записываю в блокнот несколько строк.

На странице остается ещё тридцать пять строчек, и я задумываюсь — смогу ли втиснуть туда по памяти последнее сочинение Октавии — «Адажио для Бородатого Волшебника».

— Понивилль! Следующая станция! Следующая станция! Понивилль!

Благая Селестия, как много шума.

Поезд входит в большой поворот.

Я чувствую, как меня накреняет к окну.

В раздражении, я смотрю наружу.

Я вижу яблони, мельницу, соломенные крыши, колокольню, и ещё больше яблонь.

— Тьфу… — усмехаюсь я про себя. — Что за проклятая дыра.

Я снова смотрю на пустую страницу — она куда интереснее.

Я напеваю мелодию про себя.

Богиня, как же я завидую Октавии…

— Твайлайт?! Э-э-эй!

Я прыгаю, улыбаясь как безумная и выныривая раз за разом на поверхность океана толпы.

— Эй! Твайлайт! Смотри сюда!

Она сидит за столиком для пикника, окружённая со всех сторон пони-фермерами.

На тарелке перед ней покоится полусъеденный пирог.

Он сияет, как окружающие нас ряды яблонь, как её фиолетовые глаза, которые она на мгновенье поднимает на меня.

— О, Лира. Привет, — она натянуто улыбается. Что-то довлеет над ней, и мне кажется, это что-то гораздо серьёзнее набитого деревенским яблочным пирогом живота. — Мундансер написала мне, что ты придёшь. Я очень рада, что ты смогла.

— Ну, хоть одна из нас пришла, — я морщусь от запаха пота, источаемого спинами многочисленных рабочих пони, гарцующих по яблочным садам. — Фу! Ты это чуешь? Зачем принцесса Селестия выбрала в этом году самый глухой медвежий угол Эквестрии?

— Не такой уж и плохой городок, на самом деле. Но пони здесь совсем уж чересчур дружелюбные. Впрочем, думаю, с этим придётся смириться.

— Хи-хи-хи… Я погляжу, тебе не помешает долгий сладкий сон, — я подмигиваю и указываю на её живот. — Или промывание желудка.

— Я не могу, Лира, — стонет Твайлайт. — Меня, как личную протеже Селестии, назначили контролировать церемонию. Здесь был первый пункт моей инспекции. Но если так и будет продолжаться, я не знаю, смогу ли вообще стоять на ногах! Про расспросы остальных ответственных за приём я вообще молчу.

Я оглядываюсь вокруг.

Никто на нас не смотрит.

Я ни разу не упускала подобные волшебные возможности.

— Эй… — я наклоняюсь к Твайлайт. — Может, простым пони хватит и простого отвлечения?

— О, я тебя прошу!.. — сидящая напротив меня Твайлайт складывает копыта в мольбе. — Делай что угодно, Лира! Но, пожалуйста, помоги мне!

— Не волнуйся, — я достаю лиру. — Я знаю, что делать.

Я последовательно касаюсь каждой из струн, затем кричу:

— О, мои звезды и подвязки! Неужели здесь сам Вайни Нельсон?!

К моему удивлению, огромная семья фермеров только моргает в недоумении.

Миг спустя, я прочищаю горло и произношу:

— О, и ещё, яблони горят!

Все пони мгновенно бросаются с криками в поля.

Вскоре, мы с Твайлайт остаёмся наедине с нашим шумным, взволнованным дыханием.

— А теперь наш шанс! — кричит Твайлайт и бросается бежать.

Я, хихикая, кидаюсь галопом за ней.

— Твайлайт! Вот ты где! — завидев нас издалека, восклицает стоящий посреди дороги Спайк. Он бросает на свою наставницу странный взгляд. — Дофига мне пирога! Ты, гляжу, напробовалась уже яблочных угощений?

— Уф-ф-ф-ф… — Твайлайт сглатывает, чтобы не дать ничему вырваться на свободу из живота. Она болезненно улыбается мне и подходит к своему ассистенту. — Скажи спасибо Лире. Она пришла как раз вовремя, чтоб спасти мой хвост.

— Поблагодари заодно и Спайка, — говорю я с улыбкой. — Он мне подсказал, что я тебя могу здесь найти. Я даже и подумать не могла, что в тебя будут запихивать целый воз пирогов.

— Пожалуйста… — Твайлайт вздыхает с печальным лицом. — Не говори этого слова. Будто бы и без того у меня тут каша не заварена…

Я обхожу подругу детства с другой стороны, чтобы увидеть выражение ее лица.

— Тебя что-то гложет, Твайлайт? В прошлый раз, когда мы общались, твои бессвязные восторги о последнем заклинании от Селестии было невозможно заткнуть. Она ведь сюда прибудет завтра, чтобы поднять солнце, так? Что же ты не закусываешь удила от желания её увидеть?.. эм… прости уж за бабкину присказку. Хе-хе-хе…

— Лира, ты же постоянно изучаешь историю музыки, так?

— Если бы я её не изучала, со мной было бы что-то очень сильно не так.

— Ты, случаем, не натыкалась в своих изысканиях на песни, имеющие отношение к «Элементам Гармонии»? — она прочищает горло и произносит: — Особенно возрастом, примерно, в тысячу лет?

— Ох… только не снова, — Спайк закатывет глаза с вертикальными зрачками и направляется к центру городка, лежащему за поворотом дороги. — Я пойду, разведаю, где можно найти эту «Стремительную Радугу», или как там зовут эту пегаску, с которой мы должны встретиться следующей.

Почесав гриву, я с любопытством кошусь ему вслед.

— Какая муха укусила его за шипы?

— Ему кажется, будто я преувеличиваю.

— Что именно преувеличиваешь?

Твайлайт вздыхает. Она обладает невероятным богатством знаний, большая часть из которых навсегда останется для меня тайной. Я никак не могу понять её — я могу лишь ей восхищаться. Если бы только Мундансер тоже была здесь... Вдвоем, мы бы смогли её развеселить.

Она подходит ко мне с натянутой улыбкой.

— Забудь, Лира. Этот… Этот год ничем не отличается от любого другого. Нам надо радоваться и наслаждаться теплом, который принцесса нам дарит каждый день.

— Эй, меня это устраивает, — говорю я с улыбкой. — Я слышала, ты будешь сегодня ночью в библиотеке, в центре города.

— Да. Я там остановилась на время празднования.

— Как думаешь, не будешь возражать, если надоедливый мятно-зелёный единорог постучится тебе в дверь, чтобы прожужжать уши всякой ерундой о музыке?

— Хм-м-м… Я бы очень хотела посидеть и поболтать с тобой, Лира. Но у меня слишком много работы, — какое-то отвлечённое выражение мелькает у неё на лице. Оно утягивает мою улыбку прочь, столь же быстро, как притягивает её лицо для дружеского касания носом. — И все-таки, я очень рада услышать твой голос. Он — как песня, которую я с радостью вспоминаю каждый раз, когда ты ко мне заходишь. В последнее время творятся странные вещи. Принцесса Селестия очень от меня отдалилась, и я никак не могу добиться от неё прямого ответа.

— О чём, Твайлайт?

— О делах. Важных делах. Странных делах, — она делает шаг назад и, проведя копытом по голове, вздыхает так, будто вес целой вселенной повис у неё на роге. — У меня нет времени объяснять.

Сглотнув, я и посмотрела на неё в беспокойстве.

— Времени нет даже для друзей?

Поначалу она не говорит ничего.

Она идёт по дороге и, только став далёкой тенью, оглядывается через плечо с неловкой улыбкой:

— Просто дай мне разобраться с работой. Тогда увидишь, что будет дальше.

— Я заскочу к тебе в библиотеку попозже! — кричу я ей вслед. — Хочешь, принесу какую-нибудь еду, и, может, игру?

— Пожалуйста, только не еду! — восклицает она в ответ, затем, практически рыча, говорит: — И никаких игр! У меня сегодня нет настроения для сюрпризов!

— Ладно, Твайлайт! Можешь на меня рассчитывать!

— Итак, короче, ты должна ей устроить настоящий сюрприз! — говорю я с широкой улыбкой. — Закати эту свою вечеринку так, будто хочешь бурю с грозой!

Розовая пони по ту сторону стойки Сахарного Уголка ахает в восторге:

— А-а-а-а, я знала, я знала! Я знала! — её голубые глаза буквально искрят электричеством. — Как только я её увидела, я поняла, что это пони, которой нужна добро-пожаловать-в-город вечеринка! Это правда? Ну, что она будет этим вечером в библиотеке?!

— Хи-хи! Ага! И она там будет, скорее всего, всю ночь, до самого поднятия солнца в вашей ратуше.

— Прекрасно! Не всем пони нравятся костры, ну ты знаешь. Слишком много комаров. Фу! И-хи-хи-хи! Это будет супер-пупер круто! Я закачу внутри банкет с самыми лучшими угощениями от мистера и миссис Кейков, подходи и обжирайся! О-о-о! И острый соус! Главное не забыть острый соус! Он хорошо идёт с сарсаспариллой, не так ли?

Ага, ага. Мы все любим острый соус, — я уже тянусь к седельной сумке. — Сколько вся эта веселуха будет стоить?

— Хи-хи! Нисколько! — она безумно улыбается. — Считай, за счёт заведения, и когда я говорю заведения, я говорю заведения в дереве, то есть о библиотеке, которая в нём построена. Тот пони, который до этого догадался, наверное, помешан на термитах, потому что я могу поклясться…

— Ты надо мной издеваешься, да? — я вскидываю бровь. — Я, знаешь ли, из Кантерлота. Если бы я хотела, я бы могла себе позволить сразу три банкета и танцевальную вечеринку, и у меня ещё останется на то, чтоб позвякать коридорным.

— Хи-хи-хи… глупый единорог! Коридорами не надо звякать! По ним надо ходить!

— Знаешь что? — ухмыляюсь я и закрываю сумку. — Кто я такая, чтобы отказываться от щедрого предложения, а, мисс Пайн?

— Пай.

— Неважно. Просто постарайся прийти туда вовремя.

— У-у-у-у-уху-у-у! — она подпрыгивает, вскинув копыта в воздух. — У нас будет вечеринка, и вечеринка будет громкой!

— М-м-м-м-м-м…хи-хи-хи-хи… — злорадно хихикаю я. — Почему-то я в этом ни минуты не сомневаюсь.

Спайк выходит из маленькой комнаты с ламповым абажуром на голове.

Меньше чем минуту спустя Твайлайт спускается к громкой, энергичной вечеринке в центре библиотеки.

Её лицо горит злостью, направленной целиком на меня.

— Я. Тебя. Ненавижу.

— Хи-хи-хи-хи… — я падаю на задние ноги и обхватив себя передними копытами, подмигиваю ей: — Тоже тебя люблю, лавандовая ворчунья.

— Почему никто этого не понимает?! — ворчит она. — Почему никто не может понять, что значит следующий день?

— Это же Праздник Летнего Солнца, Твай! — я пододвигаюсь к ней, и заключаю её в крепкие объятия. — Ну-у-у-у же-е-е! Хочешь я сыграю песенку Смарти Пантс?

Шёрстка на спине Твайлайт встаёт дыбом.

— Нет. Нет! — шипит она и беспокойно оглядывается на окружающих. — Ты обещала никогда не упоминать песенку Смарти Пантс!

— Хи-хи-хи-хи… Но ты от неё всегда улыбалась, когда мы были маленькими!

— Многое изменилось с тех пор, Лира. У меня больше нет времени валять дурочку — во всех смыслах! Слишком многое поставлено на карту!

— Да? Хи-хи… — я стёрла слезинку и схватила бутылку газировки с ближайшего столика. — И что же, например?

Она опускает голову и стонет.

— Меньше чем через час — когда придёт рассвет — официально будет самый длинный день тысячелетнего срока, и всё, что было заложено так давно, как только помнит история, принесёт плоды.

— Хех, — подавив отрыжку, я вытерла губы и поставила напиток на место. — Звучит жутковато. Эм… Тысячелетний срок после чего?

— Лира, ты когда-нибудь задумывалась, откуда взялась Кобыла на Луне?

— Твайлайт, нам всем рассказывали сказки об изгнанной принцессе…

— Её звали Луна.

— Какая разница. Самое главное, что это всё далекое прошлое. То, что мы забыли, мы забыли неспроста, а? — я улыбаюсь ей. Я вижу, как моя улыбка отражается в её глазах. — Ты тратишь силы на ерунду, Твайлайт. Если бы здесь была Мундансер, она бы сказала то же самое! Не позволяй кучке старых сказок лишить тебя возможности жить сегодняшним днём.

Твайлайт закусывает губу. Не успела она подготовить ответ, как раздаётся громкий шорох многочисленных копыт.

Все пони покидают библиотеку, присоединяясь к большому табуну, что несётся к ратуше, возвышающейся на другом конце города.

— Принцесса Селестия… — шепчет Твайлайт.

Я улыбаюсь, и подталкиваю её рогом.

— Чего тогда ждёшь? Давай, пойдём к твоей наставнице.

— Да… Я так по ней скучала…

Твайлайт дышит гораздо легче. Она не улыбается, но я вижу, как цвет возвращается на её лицо.

Она оживлённо шагает, а я — сразу следом за ней.

Затем я останавливаюсь.

Я вспоминаю…

— Блин… Ну вот опять! — я бросаюсь к дальней стене библиотеки. — Догоню тебя через секунду!

Мне приходится прорываться сквозь горы конфетти и брошенный на пол плакат от игры «приколи-хвост-на-пони».

Наконец, я нахожу её, как всегда сияющую и золотую.

— Мне, похоже, надо тебя просто пришить к своему хвосту и больше не мучиться, — я опускаю лиру в седельную сумку и со счастливым видом выхожу из библиотеки.

— Ладно… Где же здесь эта тупая ратуша? — говорю я со стоном.

Улицы, внезапно, совершенно пусты.

Все пони единым порывом покинули библиотеку, и я теперь совершенно одна.

Мне следовало бы раздобыть карту города вместо того, чтобы устраивать эту глупую вечеринку — всё равно Твайлайт она похоже не понравилась.

— Фу! Идиотка! — я закатываю глаза и усмехаюсь звёздному небу. — Просто следуй за шумом!

Так я и поступаю.

В центре городка царит симфония шёпота, шагов, хихиканья, голосов и восклицаний.

Я неторопливо иду ей навстречу.

Есть что-то волшебное в том, чтоб оказаться в месте незнакомом и странном.

Я даже хотела бы написать об этом песню.

Я напеваю мелодию себе под нос, уже размечая её ритм, когда вдруг что-то мелькает у меня над головой.

Я бросаю взгляд наверх и вижу луну — но это не луна.

В ней что-то изменилось.

— Как странно… — я останавливаюсь и щурюсь на знакомый предмет. — Пятна исчезли. Где же Кобыла на Луне?..

И едва я произношу это, как четыре искорки света вспыхивают вокруг лунной сферы, будто бы обрамляя её.

Я столь поглощена зрелищем, что практически не замечаю, как стучат мои зубы.

— Что… ч-что? — дрожу я и растираю дрожащими ногами торчащую дыбом шерсть. — Откуда такой холод? Сейчас же середина лета. Как?..

Мой голос замирает.

Нет.

Голос отбирают у меня.

Я продолжаю говорить, но я не слышу себя.

Я не слышу ничего.

Мёртвая музыка.

Она вскидывает мою голову вверх, как мать, показывающая своему малому жеребёнку тишину ночи.

Я гляжу на звёзды.

Звёзды расходятся в стороны.

У черноты меж ними есть крылья.

Она опускается на меня.

Я падаю на землю, и её прибытие сотрясает землю.

Звук возвращается, и он пронизан громом, ибо она возвышается над миром.

Чернильно-чёрная шкура.

Ониксовые крылья.

Шлем и металлическая обувка.

Полированное серебро, подобное оголённым костям больной богини.

Глаза бледно-бирюзового цвета, рассечённые безжизненным острием полумесяца.

Её дыхание — лёд, холоднее чем смерть, и оно высасывает из меня жизнь.

Я не могу кричать, даже если попытаюсь.

Я — просто отброс, мусор на разверзшейся земле, валяющийся рядом с упавшей лирой и рваной седельной сумкой.

Я поднимаю взгляд на неё, и чувствую, будто меня утягивает в великую бездну.

Море неземной синей порчи поглощает меня.

Я — её первая.

Она — моя последняя.

Не существует слов, есть лишь мелодия; нечто резонирующее глубоко позади её чёрных как смерть ноздрей.

Она поёт о пустоте, ибо она есть пустота, и пустота — её дар мне.

И я принимаю его.

Я приемлю сие, твоя я, о жнец теплоты, слуга уничтожения, пока не прозвучит последний всхлип времён.

Мы приемлем сие, и мы сим оборачиваемся.

Мы, покорительница света утра, твёрдый страж супротив возмутительного спектра всеоскверняющего.

Едины мы с безвременьем, мы суть мудрец, вечное вчера верно хранящий.

Благословенное забвенье храним мы, пока Вселенская Матерь вернуть не изволит великолепие Твердям Небесным.

Петь мы будем о песне лишенных, как ты будешь петь о дочери драгоценной твоей, и хранить ты будешь славу свою в мире, что под мирами лежит.

Воля твоя отдана нам.

Помнить будешь ты счастье.

А мы не будем помнить ничего.

— Ы-ы-ы-ых! Ах! А-а-а-а!

Я мечусь.

Яркий свет.

Обжигает.

Пара передних ног пинает солнце, пытается отпихнуть его прочь.

Два лица.

Они смотрят сверху на меня, встревоженные и напуганные.

Я чувствую копыта, прижимающие меня к брусчатке улицы.

— Просто расслабься! Мы тебя отведем к Сестре Ред Харт! С тобой всё будет хорошо!

— Где… — голос слаб. Слишком тих, слишком слаб. — Ы-ых-х-х.. Где обретаемся мы?

— А?

— Благая Селестия, она в бреду.

Я брыкаюсь, дрожу и хнычу.

— Мы… Я… Г-Где я…?

— Всё хорошо. Просто успокойся.

— Так… шумно… — я вся дрожу. Что-то пронзает мою голову, сверлит мне рог прямиком в череп с силой миллионов пылающих звезд. — Слишком… шумно, — я плачу и задыхаюсь. — Пожалуйста… остановите это…

— О чём она говорит?

— Без понятия. Она в бреду. Помоги мне её дотащить…

— Так громко… Уберите… Я не слышу… — я рыдаю. Мы двигаемся. На земле остаются капли слёз, там, где должны быть цепи и лёд. Всё ярко, слишком ярко. И шумно. — Кто-нибудь, прекратите играть… прекратите играть музыку. Её никто не должен услышать. Мы должны ждать, пока не возвратится она… Ы-ы-ых-х-х…

В глазах туман.

Всё затопили колокола и голоса.

— Быстрее! Кажется, у неё начинается припадок какой-то!

— Что с ней случилось?! Она вся мокрая, будто тонула!

— Ты её когда-нибудь раньше видела? Я думала, все пони прятались по домам, пока Найтмэр Мун была на свободе.

— Ы-ы-ых-х-х… М-матерь… — мои глаза закатились. Я не могу её найти. Я ужасно одинока. — М-матерь! Не слушай! Мы… Я молю тебя!

Я кричу.

Я ору

Музыка ужасно громка; она услышит её.

Она не должна её услышать.

Мы не можем этого допустить.

— Матерь!

— О великие небеса… Она ужасно выглядит! — белоснежная кобыла склонилась надо мной внутри какого-то помещения. — Что с ней случилось?

— Она… Эм…

— Ну, мы… Это…

— Ну?! Где вы нашли эту несчастную кобылку?

— Ну… Эм…

— Я не помню. А ты, Клауд Кикер?

— Где-то в городе, наверное.

— Наверное, мисс Рейндропс?

— Эм… Или прямо у больницы? Не злитесь на нас, Сестра Ред Харт. Мы тоже ничего не понимаем.

— Этот праздник! Селестией клянусь — ну нельзя раздавать всем сидр как праздничные ленточки, — она осматривает меня, вооружившись разными инструментами, тыкая и трогая. — Скажи, ты чувствуешь какую-нибудь боль?

— Я… Я… — мир кружится кругом. — Моя голова. Музыка…

У вас болит голова? Как насчёт вашего рога, мисс…

— Хартстрингс. Лира Хартстрингс. Можете, пожалуйста, выключить музыку?

— Мне кажется, это сотрясение. Сестра Вивер?! Принеси воды и…

— Пожалуйста, выключите музыку. Я ничего больше не прошу…

 — Мы поправим вашу голову. Просто постарайтесь расслабиться, и… и…

Воздух холодеет.

Я дрожу и жмусь.

Мои глаза фокусируются, и я вижу затмивший всё пар.

Пар и свет.

— Что за… Что только что?..

— Эм… Изв… Извините...

Я смотрю на другую сторону больничной кровати.

Медсестра стоит, пошатываясь, рядом со мной. Она прислоняется к стене и трясёт головой, после чего смотрит на меня окосевшими глазами.

— Вы страдали от… от… — она вздрагивает. — Благословенный Гиппократ, что я только что делала?

— Мне кажется… — я сглотнула. — Вы сказали, что у меня должно быть сотрясение. Вы сказали…

— Извините, я могу вам чем-нибудь помочь?

— Эм…

— Вы больны? У нас вообще-то есть порядок записи пациентов, вы же понимаете…

— Эти два пегаса только что меня сюда притащили … — я указываю на одну из двух молодых пони, стоящих в другом углу комнаты. — Я была… где-то на улице, и они… они…

Я замолкаю, глядя на них.

Они глядят в ответ, обе пары глаз — совершенно пустые.

— Извините, Сестра Ред Харт. Но мы ни разу в жизни не видели этого единорога.

Я тяжело выдыхаю с жалобным выражением лица.

— Я… но… Ч-что?!

— Если это какая-то глупая шутка, — ворчит Ред Харт, хмурясь на нас троих. — Я даже не подумаю смеяться.

— Я… я же сказала вам… — я тру лоб, практически скуля. — Меня зовут Лира. Лира Хартстрингс. Я собиралась забрать свою лиру.

Я сглатываю и содрогаюсь. Ужасно холодно. Я снова слышу музыку. Она приходит и уходит, как сокрушительные волны, и я по кусочку распадаюсь под её ударами.

— Я взяла её и пошла в лунном свете, и… — я прижимаю копыто к лицу. — О Селестия, она была прямо передо мной. Она была прямо передо мной, и я ничего не могла поделать. Я посмотрела ей в глаза. Я посмотрела ей в глаза и упала. Я падала ужасно глубоко и ужасно долго… — я снова сглатываю, трясясь всем телом. Стены сплавляются воедино в размытое пятно шума и слез. — Где я была? Кто-нибудь, скажите мне пожалуйста…

Ответ мне — тишина, как песня, в которой нет каденции.

Со страхом, я оглядываю комнату.

Всё обретает чёткость.

На меня глядят три лица.

Все пустые.

— Простите. Эм… Вы кто?..

Я вываливаюсь на яркий свет.

Кружится голова.

Я шатаюсь.

Я не могу перестать смотреть.

Я не могу перестать моргать.

Пони танцуют.

Пони празднуют.

Фейерверки кругом грохочут как пушечные выстрелы.

По всей деревне развешаны флаги с символами солнца.

Я — лишь тень спектра, поглощенная шумом, рождённая, чтобы жить в растерянности.

— Пожалуйста… Хоть кто-нибудь, помогите, — бормочу я. Я указываю назад на больницу, из которой только что вышла. — Там с пони творится что-то странное.

Я вздрагиваю, но продолжаю говорить:

— Там что-то не так со всеми. У них с головами беда, наверное. Мне кажется… Мне кажется это какая-то эпидемия, или… или…

Я растеряннно стою на месте.

Что-то неправильно.

Что-то ужасающе, ужасающе неправильно.

— Эй? — шепчу я. Боль в голове сменилась всепоглощающим онемением растерянности, когда я вижу столь много радостно празднующих пони, беспечно скачущих вокруг. — Эм… Извините?

Пони смотрят на меня. Они моргают тревожно. Затем их утягивает обратно в толпу. Деревня полнится бурлящими потоками тел. Лица поворачиаются ко мне вновь, чтобы вновь поприветствовать с той же улыбкой, что и прежде… Чистой и непорочной.

— Меня зовут Лира Хартстрингс. Пожалуйста, послушайте. В больнице что-то случилось. Мне кажется, что… Эй?!

Лица мелькают, вот они здесь, и вот уже ушли. Каждый раз, когда я их вижу, они смотрят на меня так же глупо, как и в первый раз. Это как приходить в первый раз на одну и ту же вечеринку, только снова и снова. Так же как и Твайлайт, я не люблю сюрпризов.

— Послушайте, я серьёзно! Хоть кто-нибудь, обратите внимание на меня! Что-то страшно неправильно с… Почему на меня никто не обращает внимания?!

— Простите? — ко мне сзади подскакивает смеющаяся пони. К моему ужасу — это одна из пегасок, что нашла меня всего несколько мгновений назад. — Вы кто будете?..

Я практически рычу:

— Лира! — я со злостью тыкаю копытом ей в грудь. — А как вы вышли из больницы?

И в этот момент мимо меня проскакивает бледная фигура.

— Наслаждайтесь, пони! — весело кричит Сестра Ред Харт, перекрывая шум Праздника Летнего Солнца. — Но помните! Главное — безопасность! Мой пост открыт весь день!

Я смотрю на неё, разинув рот. Я чувствую, как колотится сердце. Ужасно холодно… Адреналин не спасает.

— Эй! ЭЙ!

Я рявкаю.

Я бешено размахиваю копытами.

Продравшись сквозь толпу, я чуть ли не падаю без сил на стоящий перед Сахарным Уголком стол с кексами.

Тяжело дыша, я хватаю за плечи розовую кобылу, кидающую пробные кусочки проходящим мимо празднующим.

— Я так рада, что нашла вас, мисс Пайн!

— Хи-хи! На самом деле я Пинки Пай! Но я не возражаю, если меня иногда будут звать «Пинки Пайн» время от времени!

— Хех. Виновата, — я нервно улыбаюсь и сжимаю ей передние ноги. — Послушайте. Вы должны мне помочь. Твайлайт, должно быть, отыгрывается на мне за вчерашнюю неожиданную вечеринку…

—… потому что сосны [6] пахнут та-а-а-а-а-ак здо-о-о-о-о-орово, правда? Они мне напоминают о Вечере Тёплого Очага и о распаковке подарков! Кстати, был один раз, когда я разворачивала коробку с серебристыми блестяшками, и оттуда выскочил маленький аллигатор! Вух! И укусил меня за голову! Хи-хи-хи-хи-хи… Хорошо что у малыша нет зубов! Потому я назвала его Гамми…

— Пожалуйста… Послушайте меня! — я чуть ли не рычу на неё. Я отпихиваю нескольких пони, пока те не успели ухватить кексики и прервать тем самым нашу «встречу». — Где Твайлайт? Я должна перед ней извиниться, чтобы она остановила эту глупую шутку. Я знала, она способна организовать Праздник Летнего Солнца, но… хо-хо-хо-хо-хо-о-о-о… — я безумно усмехаюсь, скривив губы. — Но вот такое провернуть — это не торт испечь!

— М-м-м-м-м-м… Торт.

— Ну так и где она?

— А? Где кто?

— Твайлайт Спаркл!

— А зачем вам? Она что, сделала что-то не так?

— Да. То есть нет. То есть не совсем. Слушайте, мне просто нужно её найти и извиниться за вчерашнюю неожиданную вечеринку…

— Вы были на вчерашней вечеринке?! — Пинки улыбается до ушей. — Потому что там было та-а-а-а-а-ак весело! Рада, что я это придумала!

Я не верю своим ушам.

— Какого сена вы вообще говорите?! Я придумала этот сюрприз!

— Хм-м-м-м… А вы кто будете?

— Лира! — кричу я. — Лира Хартстрингс! Богатый единорог, для чьей подруги вы согласились провести вечеринку «за счёт заведения»?

— Хи-хи-хи-хи… Красивое имя, мисс, — она невинно мне улыбается. — Но я прошу прощения. Я никогда вас раньше не видела.

Я тупо уставилась на неё. Вены мои наполняет лёд, столь же холодный, какими вдруг кажутся её голубые глаза.

— Потому что если б видела, то я бы точно замутила бы супер-пупер приветственную вечеринку и для вас тоже. Хотела бы, чтоб в городе было больше пони с зелёными шкурками, потому что зелёные шкуры очень редко встречаются, и… и… Эй, куда вы идете?

Я ухожу.

Оставляю ее.

Оставляю этот город.

Оставляю шум, и яркость, и безумие, и…

— Ы-ы-ых! — Я падаю на грунтовую дорогу и поджимаю ноги к телу. — Ы-ы-ых… Прошу тебя, Селестия…

Холодно.

Холоднее холода.

Я не могу дальше идти.

Я на границе городка. Высоко в небе пылает солнце. Мне кажется, будто мои ноги сделаны из чистого льда.

— Ы-ы-ых… Ах!

Я кричу.

Морозные иглы впиваются в каждый квадратный дюйм моей плоти.

Я почти не могу двигаться.

Я так испугана, что не могу идти в нужном мне направлении.

Потому я ползу.

Как увечный маленький жеребёнок, я ползу.

Дюйм за дюймом, я продвигаюсь обратно к сердцу города.

Постепенно лёд в моих венах тает.

Он уже терпим, но агония пропитывает собой всё.

И шум, и музыка, и слёзы…

— Кто-нибудь… Хоть кто-нибудь…

Я плачу. Я хнычу. Я поднимаюсь на ноги и срываюсь в отчаянный галоп.

— П-помогите мне!

— Что с ней такое?

— Она выпила слишком много сидра?

— Хе-хех… Тусовщики как всегда такие тусовщики…

— Пожалуйста! — я кидаюсь на первую же пони, которую увидела в центре города. В её глазах отражается задыхающаяся единорожка с растрёпанной гривой. Я хочу прыгнуть в эти озера и вытащить её наружу, но она отдаляется от меня. — Вы должны мне помочь! Меня зовут Лира Хартстрингс! У меня семья в Кантерлоте! Мне нужно к ним попасть! Мне нужен хоть кто-то, кто помнит меня!

— Эй! Расслабься! Тебе нужна помощь, мы можем найти тебе пони, кто… кто… — пони внезапно застывает, покачиваясь, и её зрачки уменьшаются. Между нами ложится холодный туман, и она уже бормочет: — Ых… Фух. Перегрелась на солнце.

Она слабо улыбается мне:

— Извините. Могу вам помочь?

— Что со всеми вами, пони, такое?! — я отталкиваю её и злобно рычу на многочисленных горожан, гуляющих вокруг по улице. — Вам что-то в уши набилось?! Вы все больны! Я не шучу!

— Кто-то сказал что болен?

Я резко разворачиваюсь, со вдохом полным надежды. Но моё сердце мгновенно сжимается.

— Сестра Ред Харт…

Она косится на меня, стоя у входа в больницу.

— Извините, мы знакомы? Кто-то вас за мной послал?

Я пячусь от неё, и чуть было не спотыкаюсь обо что-то. Я натыкаюсь на маленький комок фиолетовых чешуек.

— У-уф! — меня выкидывает из оцепенения, и я радостно восклицаю: — Спайк!

Я поднимаю маленького драконьего детеныша обоими копытами и безумно улыбаюсь ему в лицо.

— Спасибо Селестии, я тебя нашла! Спайк, ты должен помочь мне найти Твайлайт! Что-то ужасно неправильно, и быть может, она сможет помочь! Она ведь хорошо разбирается во всякой магии, правда?! Где мне её найти?

— Э-э-э-э… э-э-э-э… — Он заикается, отчаянно пытаясь удержать в руке леденец на палочке, на котором нарисовано солнце. — Твайлайт Спаркл в библиотеке со своими новыми друзьями. Но зачем вам с ней говорить?

— Зачем же ещё?! Только она может понять, что вокруг меня творится, больше, наверное, никто! Я её не видела уже… ну… дюжину часов! — я сглатываю и восклицаю: — Она разве не спрашивала, куда я ушла? И где я всё это время была?

Спайк мечется взглядом зелёных глаз из стороны в сторону. Он закусывает губу и нервно выдавливает слова:

— Эм… мэм? До сегодняшнего дня у Твайлайт была только одна настоящая подруга, и она осталась на учёбе в Кантерлоте.

Я испускаю дрожащий вздох.

— Мундансер, — пищу я, как котенок. — Но… А как же я? Как же Лира?

— Я прожил с Твайлайт практически всю свою жизнь, — говорит Спайк с нервной улыбкой. Он избегает моего взгляда. Я чувствую, как по его чешуйчатому телу пробегает дрожь страха. — Она… эм… она ни разу не упоминала никакой «Лиры».

Я тупо гляжу на него. Он грохается на землю и крякает от удара. Я оглядываюсь кругом. Сестра Ред Харт разговаривает с другим пони так, будто этой сцены вовсе не происходило. Кобыла, которую я схватила до того, уже скрылась. Ни один пони на меня не смотрит.

Я чувствую, как сердце колотится с головокружительной скоростью. Кровь, бросившаяся мне в голову, почти заглушает музыку. Почти.

— Что ж, может быть ты просто… — я оглядываюсь кругом. Спайк уковылял прочь, совершенно меня игнорируя. Он уже в нескольких метрах от меня, стоит, разинув рот, и хлопает в ладоши вместе с несколькими жеребятами и маленькими кобылками. — … бредишь.

Я начинаю задыхаться. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу нечто по ту сторону тьмы, место, куда песни приходят умирать. Я чувствую, что я устремляюсь туда же. Гравитация тянет меня, а потому я бросаю ей вызов, со всех ног срываясь в бешеный галоп.

Я практически врезаюсь в дверь библиотеки.

Я стучу по ней.

Я царапаю её.

Я не могу отдышаться. Мне кажется, будто я должна обогнать что-то, но я не знаю что.

Наконец верхняя половина двери открывается. Ершисто выглядящая кобыла с оранжевой шкурой и веснушками разглядывает меня с подозрением.

— Эм… Чем вам можем помочь? Кажись, вы знаете, что это библиотека, так?

— Где Твайлайт?! — я бросаюсь прямо на неё. Кобыла отпрыгивает назад в испуге, чуть не уронив шляпу. — Где она?! Я должна с ней поговорить! Это срочно!

— Э-э-э-э-э… Барышня, вы ся в зеркало видели? Да вы же совсем грязная, как лопата огородная, и лохматая вся, прям сил нет. Кажись, кое-кому пора завязывать с сидром, а? Хех… поверить не могу, чо сама это сказала.

— Эпплджек? — доносится голос из дальних глубин дерева-дома. Сердце мгновенно ёкает в груди. — Кто там?

— Хех, да какая-то крышей поехавшая единорожка, Твайлайт. Мне кажется, она слегка переборщила с празднованием.

В прихожую влетает голубая пегаска.

— Ха! Нельзя переборщить с празднованием!

— Ох, может завяжете уже со спорами, а? — хихикает Твайлайт Спаркл, входя в моё поле зрения. — Это ведь мой новый дом. Дайте мне самой разобраться.

— Ты уверена, сахарок? Мне кажется, она не в ладах с головой.

— Я Элемент Магии, помнишь? Хе-хе-хе. Я думаю, со мной точно всё будет в порядке, — она отпихивает кобылку-фермера и улыбается мне. — Итак, в чём у нас проблема?..

— Твайлайт! — я хватаю её за копыта, чуть ли не вытянув по пояс за дверь. В её глазах на мгновенье что-то блеснуло, но я тут же поняла, что это лишь отражение моих собственных слёз счастья. — Слава Селестии! Я тебя искала по всему городу! Ты была права! Что-то безумное происходит! Тысячелетие там или нет, но у нас тут что-то случилось! Не могу объяснить, что произошло со мной, но я вдруг как будто не здесь! Но я же здесь! Все пони меня игнорируют! Не только они — и Спайк тоже! Поначалу я думала — это шутка, но мне кажется — это что-то ещё! Пожалуйста, ты должна мне помочь! Если ты не можешь, то, наверное, Принцесса сможет! Мне кажется, это… ох… это что-то вроде дегенеративного поражения мозга или ещё какая ерунда. Я помню, я что-то читала об этом в ежемесячнике “Здоровье Кантерлота”. Если… если мы проверим всех пони, т-т-то, может, мы сможем… не знаю… понять, что с ними не так, и всех вылечить! Они ведь тебе задолжали из-за всей этой подготовки к Празднику, и всё такое! И я без сомнений готова… помочь… помочь… — тепло уходит из моего голоса, как прерванная песня. Я сглатываю болезненный комок в горле и вперяюсь взглядом в поисках ответов в лицо подруги, взирающей на меня пустым, как чистый холст, взглядом. — Твайлайт?..

— Вы… вы, похоже, через многое прошли, — говорит она. Её голос ровен, как поверхность пруда, которую не смог потревожить ни один камешек. Я стою на его берегу, смотрю в его глубины, но более не вижу себя в отражении. — Но вам лучше начать сначала. Успокойтесь, и говорите медленнее. Я сделаю всё, что в моих силах, мисс…

Мне слишком холодно, растаять я уже не могу. И мой голос трещит как лёд.

— Л-Лира… — нечто умерло, и я внезапно осознаю, что мне не дано это похоронить. — Я… Лира. Твоя Лира. Твоя подруга. Твайлайт, почему ты не…

Спотыкаясь, я делаю шаг назад. Я — ветка, отрубленная от дерева, навечно потерянная деталь. Я пытаюсь заговорить, но выходит лишь задыхающаяся дрожь. Я вижу её в проёме двери, и одновременно я вижу её растянувшейся, споткнувшись из-за чтения на ходу, на тротуаре в Кантерлоте, за два квартала от моего дома. Я медлено подхожу к ней, к первой единорожке моего возраста, которую я повстречала с тех пор, как мы переехали сюда из другого района. Я прикидываюсь, будто не замечаю её слёз, поднимая книгу с земли. Мы разговариваем обо всяком. Она любит магию. Я люблю музыку. Однажды, совсем скоро, мы обе встретим другую единорожку, которая любит играть в «прикидки», и так начнётся незаписанная хроника приключений у самых порогов наших домов.

Наших домов…

Мама.

Папа.

Что-то ещё умерло, и я хотела бы, чтобы то была я.

— Пожалуйста, давайте просто поговорим… Погодите! — она тянется ко мне, но я уже ухожу.

— Послушайте меня! Посмотрите на меня! Пожалуйста! Кто-нибудь! Хоть кто-нибудь!

По улицам какого-то захолустного городка бегает безумный единорог.

Я её ненавижу.

Я не хочу рядом с ней находиться.

Она следует за мной, как мелодия, что никогда не покинет моей головы.

Я хочу вырвать её.

Я хочу вырвать и ее тоже.

Я хочу вырвать ее с мясом.

— Пожалуйста! Прошу вас! Обратите внимание на меня!

Я окружена смехом.

Я окружена танцем.

Куда я ни поворачиваюсь, повторяющийся мотив становится только громче и громче.

Я не могу заткнуть его даже насилием и огнем.

— Меня зовут Лира! Ради любви Селестии, пожалуйста, послушайте меня! Я настоящая!

Вот есть взгляд, и вот его нет.

Единственное, что постоянно — свет, но вот, вскоре он уже проглочен голодной тьмой.

— Я настоящая!

Моё пробуждение сопровождалось криками. Стена деревьев дрожала от воплей, эхом отражая мою агонию под звёздным небом. Я металась, каталась по палым листьям и траве, мокрая насквозь, погруженная в непроглядную темноту, пока луна не отыскала меня. Даже тогда я не сумела затихнуть. Миллион невидимых забытых существ кричал в ночи; я была одной из них.

Остановившись от нехватки дыхания, я осознала, что оказалась совсем в другом месте. Это не мой погреб. Свет фонаря исчез. Звуковые камни пропали. Я находилась посреди леса, окружена высокими, яркими от лунного сияния стволами деревьев. И «Плач Ночи»…

Сменился новой музыкой.

— Ы-ы-ых-х… Селестия! — я обхватила голову копытами и стиснула зубы, вспахивая носом влажную землю. Я ползала по земле промокшая насквозь, но эта влага — не мой пот. Откуда эта мерзость? Из какого скрытого от глаз океана я вынырнула? И эта мелодия… эта новая, инфернальная мелодия...

— Благая Селестия, нет, — хныкала я. — Только не новая элегия… Только не восьмая!

Я неловко вскочила на копыта, но тут же поскользнулсь и рухнула в огромную лужу. Моё тело обжёг мороз. Я снова замерзала. Холод был в десять раз хуже, чем в Вечносвободном лесу, и мало того: я была обнажена.

Ноги были подобны туманным отросткам лишённого чувств призрака; я путалась в собственных копытах. К тому времени, когда я смогла перейти на торопливую рысь, я всё ещё не знала, куда иду. Я не видела ничего, кроме бескрайнего моря деревьев, что сияли в бледном свете луны, подобно белёсым бедренным костям, воткнутым в землю: столь же стерильным и безжизненным. Лишь по чудесной случайности я наткнулась на тропинку, благодаря которой поняла, куда идти. Я шла, спотыкаясь, оставляя на утоптанной земле капли стекающей с моей шкуры влаги. Что это было? Где я была?

Я нашла свою хижину и сразу же влетела внутрь. Мне потребовалось три долгих минуты, проведённых в каменной неподвижности, прежде чем я нашла силы в ногах, чтобы разжечь огонь. И запалив пламя, я не беспокоилась о скромности и экономии. Я бросила в огонь десяток цельных поленьев и уселась перед камином, закутавшись в целое море одеял.

Там, у очага, я дрожала в течение всей этой ночи агонии. Сон был для меня невозможен, никакой отдых был недосягаем. Дрожь сотрясала тело так сильно, что я боялась, как бы позвоночник не протер кожу насквозь. Я молилась о приходе дня. Я устала от этой тьмы. Я устала от непрерывного ожидания, от непрерывной борьбы с безымянными напевами в тщетной попытке найти смысл в моей болезни одиночества.

Когда серый туманный свет утра потёк, наконец, сквозь окно, я оглядела себя. Шерсть по-прежнему была мокрой насквозь. У этой жидкости не было ни цвета, ни запаха, ни, как я храбро убедилась, вкуса. Я, конечно, только предполагаю, но получается, что промочило меня ни что иное, как обычная чистая вода. Но почему?

Что случилось со мной посреди исполнения? Почему меня переместило вглубь леса? В этом состоит предназначение Плача? Неужели больше ничего мои труды мне не принесут? Неужели это всё, что разгадка симфонии Принцессы Луны могла мне предложить?

Только по наступлении полудня я решилась выйти наружу. Неприкаянно, я вошла в погреб под выстроенной мной лачугой в страхе обнаружить какие-нибудь свидетельства произошедшего. Но я не обнаружила ничего: ни следов, ни царапин, ни вообще каких-либо подсказок, указывающих на сущность того, что утащило меня в темнейшие глубины ночи. Я нашла лиру там, где её оставила. Звуковые камни утратили зачарование. И, среди прочего, я нашла толстовку… совершенно сухую, лежащую плоско на полу… там, где моё тело упало посреди исполнения последней композиции.

По крайней мере, она была последней. Теперь же моя голова полнилась чем-то совершенно иным, чем-то ужасно, омерзительно новым. Оно наполняло меня страхом больше, чем «Прелюдия к Теням». Оно промораживало меня до костей безжалостнее, чем «Лунная Элегия». Память уже впитала достаточно для составления первых десяти аккордов, и я могла бы их записать, если бы захотела. Но я не могла себе этого позволить.

— Но ведь если ты так старательно пытаешься раскрыть тайну этих мелодий, что же тебя останавливает от составления этой?

— Может, потому что меня уже тошнит от этой погони вслепую, с единственной наградой в виде потерь сознания, промороженной крови и мигреней?! — рыкнула я, хлопнув пыльные книги на библиотечный стол и неуклюже попытавшись выдернуть записную книжку из седельной сумки. — Быть может, это оттого, что уже тринадцать Богиней проклятых месяцев я задаю себе вопрос — а стоит ли оно того?! Непохоже ведь, что я куда-то продвигаюсь! Непохоже, что я… ы-ы-ых!

Не сдержавшись, я крикнула в сердцах и швырнула записную книжку в стену, после чего грохнула копытами по соседней книжной полке.

— Все это кажется таким бессмысленным! Зачем я вообще с этим мучаюсь… — я остановилась на полуслове, осознав, что дрожу теперь не только я. Я глянула на своего собеседника.

Спайк смотрел на меня, нервно теребя кончик хвоста. Встретив мой тяжёлый взгляд, библиотечный ассистент отвёл глаза, будто чувствуя вину за то, что не разделяет боль этого бешеного единорога.

Моё сердце сжалось. Я вспомнила день, когда Твайлайт Спаркл впервые показала его мне, малыша, едва вылупившегося из яйца, — в равной степени как дар принцессы своей новой ученице, так и дар жизни самой по себе. Перед моими глазами вновь предстал маленький детёныш, которого я однажды держала, напуганного и непонимающего, в передних ногах посреди Праздника Летнего Солнца. Жизнь — слишком драгоценная штука, чтобы подвергать её нападению чего-то столь сокрушительного, и не один, а два раза подряд. Я мгновенно утихла, успокоив себя глубоким вдохом и улыбкой столь искренней, сколь я смогла из себя выжать.

— Извини. Тебе… тебе ни к чему слушать мои жалобы. Ты ведь просто хочешь мне помочь. Я просто так расстроена, что у меня от этого голова болит, и… и…

Я содрогнулась. Глаза закрылись сами собой. И вновь тьма показалась знакомой — горькая чернота родины чёрных песен. Они преобразили меня в нечто лучшее, как мне теперь кажется. Они стесали прочь неприятные черты того единорога, которым я была когда-то. Если бы у меня была возможность вернуться в прошлое, то я бы, пожалуй, отказалась. Я вовсе не горжусь делами и словами той кобылки, которой когда-то была. Я постоянно стремлюсь раскрыть в себе характер кобылы, которой я, надеюсь, когда-нибудь стану, чтобы та, кто покинет эту тюрьму забывчивости, гордилась собой, была достойной памяти. Но всё это лежит на границах тьмы. Я вижу ту же единорожку, дрожащую в одиночестве перед углями умирающего пламени. Я задумываюсь — перевесили ли те вещи, которых я достигла больше чем за год проб и ошибок, то, что я утеряла или утеряю навсегда? Прямо как слова, что соскальзывают беззащитно с моих дрожащих губ…

— Просто я очень одинока… — прошептала я. Я не могла сдержаться. Я не хотела сдерживаться. — Просто я очень одинока, и это очень тяжело… это очень тяжело, пытаться это всё изучать. Даже заручившись помощью всего мира, я всё равно сама по себе. Мне суждено быть одинокой в раскрытии этой симфонии, и у меня нет никого, к кому я могу обратиться. Хотя, когда есть возможность, я стучусь в каждую дверь, что попадётся мне на глаза. Я… я не знаю, понимаешь ли ты, каково это — чувствовать такой холод, когда тебя окружает столько тепла. Это… тяжело иногда, и я приношу извинения. Извини меня за срыв. Ты молод, ты любим, и ты благословлён возможностью иметь собственный дом. Тебе ни к чему слушать всё это.

Я вздохнула, склонившись над книгами, над сакральными реликвиями запретных языков, что вновь оказались вытащены на свет для внимательного изучения.

И тогда слова Спайка просочились сквозь завесу моих мыслей, застав меня врасплох.

— На самом деле… эм… мэм… н-на самом деле, я, типа, вроде как вас понимаю.

Я глянула на него с любопытством. Я молчала.

Он, казалось, тоже хотел бы смолчать, но сдержаться у него получалось даже хуже, чем у меня.

— Я знаю, что я любим. Я знаю, что у меня есть дом. Но это не влияет на моё “я”, — он застенчиво улыбнулся. Улыбка его была вымученной, и он крутил пальцами кончик хвоста, будто силясь найти подходящие слова. — Я дракон, детёныш фиолетового магического существа. Даже сама Селестия говорила мне, что я — единственный известный представитель такого народа. Я… я очень благодарен Твайлайт Спаркл и многим другим пони, которые меня опекают. И я знаю, что они очень меня любят. Но… Но я никогда не смогу заставить их понять, что это значит — быть мной. Я не уверен, смогу ли я сам когда-нибудь узнать хоть что-нибудь, что я должен знать о себе, ну или о драконах в целом, если о том говорить. Но это меня не останавливает в поисках истины. Может, не сейчас, может быть, когда я стану старше — я вложу в эти поиски всё, что у меня есть. И хоть я знаю, что Твайлайт с радостью мне поможет, мне, на самом деле, сомнительно, что она сможет, понимаете? — он тихо шмыгнул носом, но его уверенная улыбка была храбрее любой улыбки, которую я смогу изобразить сама. — Впрочем, я думаю, иногда побыть одному — это нормально. Если нам нужны другие пони для того, чтобы понять, кто мы такие, то… ну… как же тогда понять, как нам быть самим собой?

Я вымученно ему улыбнулась. Вытянув переднюю ногу вперёд, я положила её на фиолетовое плечо.

— Спайк, я не сомневаюсь, что ты сможешь однажды себя познать. И если ты обнаружишь, что ты поистине от природы добр и благороден, как то существо, что стоит сейчас передо мной, то… ну… я не удивлюсь.

Нечто пролегло между нами связующей нитью. Я благодарна за это, потому что слёзы, что уже почти начали наворачиваться у него на глаза, стремительно высохли.

— Твайлайт вечно мне повторяет, что я должен быть верен себе. Я раньше считал это сопливой чушью, но мне кажется, это просто её способ сказать, что, бывает, приходит время, когда мы можем помочь себе только сами. Это, конечно, довольно сложно, встречать жизненные испытания лицом к лицу, в одиночку, но… ну… по-другому как-то скучно выходит, а?

Он хихикнул над своей попыткой вывести мораль. Я растерялась поначалу, но часть меня, та часть, что была на тринадцать месяцев старше других, с лёгкостью поняла это детское заявление.

— Да, — прошептала я тихо, расслабляя его шипы нежной улыбкой. — Да, и правда было бы очень скучно.

— Итак… эм… — он прочистил горло, решив вернуть разговор к пыльным томам, покоящимся перед мрачным единорогом. — Древний мунвайни. Хех. Думаю, вам пригодится помощь с переводом? У меня где-то на другом конце библиотеки лежит античный лексикон.

Я знала, что произойдёт, едва он отойдёт от меня.

— Нет. То есть… если хочешь, просто побудь со мной ещё немного, — сказала я тихо. Я глубоко вздохнула, потеребив рукава толстовки, пока мои глаза искали что-то в далёком холодном месте, глубоком и тайном. — Одни одиноки по выбору. Другие же…

Раздался стук в дверь домика-дерева.

— Входи. Войди же, чужак или друг, входи за порог. Ибо зелья, что есть у меня, любой излечат недуг.

С глубоким деревянным скрипом двери, я вошла в дом зебры. Я немедленно опустила оба капюшона с рога и храбро заговорила в ледяном воздухе:

— Это вы — мисс Зекора?

— Да, да, — проговорила она, внимательно читая многочисленные свитки, присланные ей с родины. — В домах Понивилля моё имя известно. По пони словам, лекарство моё бывает порою чудесно.

— Ну, я ничего про это не знаю, но кое-кто послал меня сюда, чтобы я вам дала кое-что.

— О?

— Ага. Эти штуки нашли посреди центра города, и ни один пони из этих мест на них не претендует. Мы решили, что они… ну… принадлежат единственной в округе кобыле с гривой ирокезом, улавливаете?

— Боюсь, яснее вы выражаться должны, — Зекора свернула свитки и бросила на меня подозрительный взгляд с другой стороны деревянной прихожей. — Что за интересные штуки в мой дом принесены?

— Да вот… — я невозмутимо развернула свёрток, и протянула внимательно глядящей зебре пару барабанов. — Эти предметы значат для вас что-нибудь?

Я сохраняла безразличное лицо. Я ждала.

На мгновенье, я готова была поклясться, что полоски на шкуре Зекоры будто бы побледнели. Её рот распахнулся, и она на заплетающихся ногах медленно подошла к висящим в моей магии предметам. Шёпот сорвался с её губ — без сомнения, мимолётный отголосок её родной речи. Наконец, она сглотнула и воскликнула:

— Частичка Зебрахарской души — сушёная солнцем на барабане петля. Тенями клянусь, не видала подобных вещей с тех пор как была я мала.

Я понимающе на неё покосилась.

— Значит, я была права. На них просто ставить печать «зебра» больше некуда, а?

— Можно сказать, так и есть, — запинаясь, сказала она, держа копыто у груди. — Ценность их для народа родного мне и не счесть.

Нечто особенное разгорелось у неё на лице — милая улыбка, выкованная множеством воспоминаний, мелькнувших в голубых глазах, что глядели на барабаны и, одновременно, будто сквозь них.

— Братья и сёстры мои играли на них, когда я была лишь дитя. Одна только память о них силой и юностью полнит меня.

— Ага. Ностальгия — штука такая.

— Но присутствие их поистине с толку сбивает меня, — заявила она с растерянным выражением лица. — Как же пони может наткнуться на них вот так, среди обычного дня?

Я бросила взгляд в дальний угол её рабочего места. Глаза мои задержались на деревянной резной панели — как на далёком закате, тепло которого нам обеим не дано ощутить на своих шкурах в этом холодном царстве. На самом деле, я сделала эти барабаны сама — точно так же, как создала все инструменты, как классические, так и экзотические, что висят сейчас на стенах моей хижины. Иногда одиночество отчасти значит поиск смысла одиночества. И стоя там, практически замерзая до смерти в присутствии этой зебры-отшельницы, я обнаружила нечто куда более сакральное, чем забытый напев.

— Что ж, и куда более странные вещи случались, — легкомысленно заметила я. — Как бы то ни было, ни один пони в городе их не желает. По-видимому, вам они подходят лучше всего.

Зекора закусила губу во внезапном приступе меланхолии.

— Что случилось? — спросила я, изображая беспокойство. — А, точно. Пони в городе говорят, что вы шаман. Дайте угадаю, ваши обеты запрещают вам играть музыку?

Она помялась слегка, хоть и не в силах оторвать взгляд бирюзовых глаз от предлагаемых ей чудесных инструментов.

— Должна признать свое я смятенье, ибо в работе, а не игре, вижу я своё предназначенье. К чему же ещё мне работать в чуждой стране, если не для разгадок тайн мировых взглядом извне?

— Мисс Зекора, я содрогаюсь от мысли, что ищущий знаний забывает о поисках себя.

Она ничего на то не ответила и лишь печально повесила голову.

Тем не менее, я улыбалась.

— Что ж, если вам нельзя играть столь дорогие вашему сердцу напевы… — я проковыляла к деревянному табурету и уселась на него. Чудесным образом дрожь прекратилась, а потому я с наслаждением встретила этот драгоценный момент, занеся пару копыт над барабанами-близнецами. — То, наверное, ничего плохого не произойдёт, если попробует кто-то другой, а вы просто насладитесь знакомыми звуками?

Она разинула рот, глядя на меня так, будто я вдруг загорелась.

— Неужели правду вы мне говорите? Что зебрахарских ударных искусство в себе вы таите?

— Хм-м-м… Должно быть так и есть, раз вера в это так исказила ваши рифмы, — подмигнула я ей и указала на другой табурет. — Присаживайтесь. Всякая хорошая музыка создана, чтоб её слушать не в одиночку. Даже шаман может позволить себе время от времени компанию.

Она улыбнулась, и влага в её глазах была подобна оной у юной очарованной кобылки. Зекора устроилась напротив меня, с лицом, полным света и весёлого нетерпения, когда я только начала исполнение ритуального напева, что разучила довольно давно, аккомпанируя ритмом барабанов, который освоила до мастерства благодаря времени, терпению и одиночеству. Мы с ней сошлись — одинокие души в чужеродном холоде мира, для того, чтобы насладиться давно утерянным для нас обеих прошлым. И хоть мы, возможно, и не достигли чего-то нового, мы всё же напомнили себе (пусть и кратко), о том, чем же это новое вообще является.

Однажды я излечу своё проклятье. Может, это потребует возвращения к отрывкам «Плача Ночи». Может, это потребует сведения воедино кусочков новой мелодии в моей голове. Может, мне придётся взяться за исполнение этой элегии, или ещё десяти новых, или даже тысячи. Вдруг оказалось, что длина лежащей впереди дороги ничего не значит. Друзья ждут меня со всех сторон, и пусть они не знают моего имени, я вижу и слышу, как мой дух отражается в них — в их тепле и в их искренности. Мечта об их глазах, глядящих на меня, и о том, что однажды я не утеряю этот взгляд, хранящий мою душу, ни на один день — её я буду преследовать с радостью, ибо существует ли другая движущая сила, побуждающая продираться сквозь морозные глубины этой вселенной?

В этой жизни мне гарантирован хотя бы один друг.

И пока я верна себе, я сама могу быть верной другим.

---

[1] 10 метров

[2] Moonwhinny. Лунноржание. Напрямую связано с городом Вайнпег. Который, ясное дело, переводить ни в коем случае нельзя.

[3] 5 метров и 7х10 метров.

[4] Milkwood = milk+wood придумано от milkweed=молочай.

[5] Ха! Тут даже понифицировать нечего. Hyppo – лошадь. В оригинале было Haypocrates.

[6] Пайн=Pine=Сосна. Имена переводить у нас не принято.

V — Индустрия

Нередко я задумывался — а для чего же мы действительно существуем в этом мире? Конечно, этот вопрос так или иначе задавали себе все. Мало того, он стал даже, в своем роде, немного затасканным. Очень много разнообразных ответов давалось на это. Одни говорили глубокомысленные и прочувствованные речи, другие просто повторяли чужие догмы, третьи молча пожимали плечами. Я в своей жизни проходил через все три типа этих ответов.
Но вот относительно недавно, я кажется нащупал ответ, который устраивает меня больше всего. И, как оказалось, не я один. Эту же точку зрения разделяет и Рарити, по крайней мере, эти слова вложил в ее сознание Скиртс.

Об этой главе можно многое сказать — она затрагивает важные темы. Но, пожалуй, я буду краток. Эта глава разворачивает поднятую в серии «Suited for Success» тему на новый уровень, извлекает те чувства, мысли и образы, что не смогли уместиться в тесные рамки 20и минутной серии.

Я знаю, каждый художник проходит через этап, описанный в этой главе. Каждый встает перед этим распутьем.

Так что же важнее — успех или душа? Механическое, холодное исполнение чужой серой воли, или свободный полет в теплых лучах вдохновения?
Ответ на этот вопрос каждый художник должен найти для себя твердо и до конца, ну или хотя бы найти компромисс. Потому что в противном случае — нет человека (или пони) несчастнее, чем творец чьи порывы игнорируют, или ремесленник, которому претят результаты его труда.

/Более полная, с точки зрения форматирования, версия доступна на Gdocs

Напоминание об аналогах цветовой маркировки: имя Лиры (зеленый) — наклонный шрифт. Ядро проклятья(магента) — подчеркивание.

/////////////////////////////////////////////////

Дорогой Дневник,

Что это значит — быть проклятой? Что же это в действительности значит? Значит ли это, что меня ограбили? Значит ли это, что я еще владею чем-то, что будет еще только украдено у меня? Испытала ли я уже самое худшее из того, что жизнь может на меня обрушить, или я просто лежу беспомощно, в ожидании самой темной, самой жестокой последней усмешки судьбы?

Это так просто — жалеть себя. Я не могу не мусолить в своем сознании эту жалость каждый день. Какое-то время я боялась, что если позволю подобным мыслям окопаться в моей голове, то я паду так низко, что буду творить дела в равной степени отчаянные и жалкие, что только будут ранить те призрачные тени друзей, которыми я, как себе воображаю, постоянно окружена.

И тогда я сталкиваюсь с душами, поразительными, вдохновляющими душами, каждая из которых была рождена с возможностью сиять, как сияла когда-то я. Только вот даже несмотря на то, что они не были магическим образом лишены возможности достичь величия, они, как я вскоре осознала, тоже не в силах оказались превозмочь самих себя. В конце концов, что есть жизнь, как не сложная игра, в которой есть одновременно и победители и побежденные, и при том недостаточно очков для того, чтобы спокойно удовлетворить обоих?

На самом деле нельзя отрицать, что я — пони без какого-либо реального будущего. И пока я, каким-то образом, не сумею раскрыть и обуздать магическую силу элегий, являющихся толстыми черными стенами моей невидимой тюрьмы, я не могу лелеять надежду на что угодно, кроме будущего, укрытого пеленой забвения, неясности и пустоты.

Что же можно сказать о тех, кто окружает меня? На самом деле, пони всегда были прокляты, с самого начала времен. Но проклятье их — не ледяной купол амнезии, но прозрачная сфера невежества, что постоянно угрожает нашим мечтам и нашему вдохновению, начиная от гениальных идей, с которыми они приходят, кончая отчаянными попытками их выражения.

У меня, по крайней мере, есть надежда, которой, похоже, нет ни у одного другого пони. Как только я покончу с этим проклятьем, я верю, что тут же вернусь к реальному существованию. Тем не менее, судя по моему опыту, в мире живет множество кобыл и жеребцов, и все они — чуткие сердца, что никогда не смогут жить столь ярко, сколь того желали бы, как бы сильно они ни пытались. Какое решение должны достать они из жеребьевочной шапки? Какая серебряная пуля сразит зверя, что пожирает их художественное начало, сразит столь же легко, как мне удалось освободиться от своего?

Нет. Я не проклята. Я просто менее благословлена, менее полирована, менее сияюща, чем те, кто окружают меня. Со временем, я верю, что оживлю то, что умерло во мне. Я верну свет моему блеклому существованию. И все же, как далеко бы я ни продвинулась, если продвинулась вовсе, я не могу отбросить надежду; я не могу перестать мечтать о том, что каждому, кто меня окружает, однажды улыбнется та же удача.

Когда я вошла, у меня над головой звякнул дверной колокольчик. По богатому интерьеру магазина мод прокатилась нежная мелодия. Вскоре, впрочем, этот небесный перезвон был оттенен выразительным голосом, что сам мог похвастаться не менее певучим тоном.

— Добро пожаловать в Карусель-Бутик, где всякое одеяние — chic, unique et magnifique[1].

Я не могу сдержать улыбку. Поистине, это потрясающе утонченное приветствие, насколько я вообще могу судить по своему опыту.

— Простите… — я заговорила столь мягко и вежливо, как только могла. Прошло уже около недели с тех пор как я исполнила Плач Ночи. Я почти восстановила свои нервы, а потому вновь была рада выйти на публику. Ласкающие глаз занавеси и запах чистых тканей убаюкали мой дух, когда я со своей грубой седельной сумкой и непритязательной толстовкой вошла в это роскошное заведение. — Мне сказали, что здесь работает кобыла по имени Рарити. Могу ли я поговорить с ней?

Давным-давно, я установила себе простое правило «приветствия» для пони, которых я уже неплохо знала. Исключительно для простоты процесса, изображение неведения оказалось полезной привычкой: мне не хотелось никого пугать обращением к ним сходу по имени. Уже очень долгое время я ни разу не сомневалась в необходимости этого моего жизненного принципа.

— О, дорогая, но вы и так говорите с Рарити. Единственной и неповториииимой, — она укорила меня как принцесса, отчитывающая нерадивого слугу. И в то же время у ее голоса была некоторая музыкальная сторона, как будто она специально подчеркнула сатирой саму идею подобной снисходительности.

— Ах, только послушайте, что я говорю, — воскликнула она, подавив смешок. — Приношу извинения, мэм. Клянусь, наверняка есть поговорка насчет работы над прекрасным платьем, когда внутри все поет. Это как закупаться продуктами на голодный желудок. Только напрашиваться на неприятности, хмм? Хмм-хмм-хмм…

Снаружи стоял прекрасный день, и это я могла сказать уже только по одному сиянию, что сочилось на стены сквозь ажурные окна этого заведения. Упомянутая белая единорожка вертелась вокруг бального платья, которому еще предстояло пройти долгий путь, прежде чем стать атласным шедевром. Тон голоса Рарити соответствовал игривому художественному настрою ее нынешнего проекта. Я, можно сказать, ощутила себя преступницей из-за того, что вмешалась в это действо.

— Ни к чему извиняться, — сказала я с улыбкой, стоя позади нее. Я вытянула шею, косясь на ее фигуру, будучи вдруг притянутой любопытным зрелищем ее работы. Есть в мире вещи, способные неожиданно поглотить все внимание. И Бутик Карусель пропитан атмосферой волшебства — мне казалось, я попала на родину всех магических вещей.

— Я слышала в городе о ваших талантах и мастерстве, — воскликнула я, сопротивляясь дрожи достаточно для того, чтобы не подавать виду. — И мне интересно, не желаете ли вы заработать еще несколько битов?

— За какую же работу, позвольте поинтересоваться? — тихо произнесла Рарити, не оборачиваясь. Она добавила еще одну голубую ленту на край расклешенной юбки голубого одеяния. Она была неразлучна со своей работой; я — лишь терзаемый любопытством спутник на орбите священного для нее проекта. — Как бы я ни хотела избежать того, чтобы показаться пренебрежительной по отношению к новым фантастическим возможностям, я иногда бываю перегружена крайне внушительным списком заказов. Если вы действительно слышали обо мне в городе, то, не сомневаюсь, вы уже осведомлены о моем в последнее время довольно строгом расписании встреч. Загляните на рецепцию[2], дорогая, там вы найдете очень детально проработанный список с условиями, по которым я принимаю заказы.

— О, я хочу вовсе не платье, — сказала я с нервной улыбкой.

Она слишком сильно дернула ленту, чуть не порвав нитки свежих швов, которыми та крепилась к платью. Даже не глядя на нее, я буквально ощутила, как она часто-часто заморгала.

— О? — ее голос слегка надломился. Комната потускнела на кратчайший момент. — Если не платье, то что же тогда, позвольте спросить?

Я решила быть настолько прямолинейной, насколько возможно.

— Я слышала, что ваш особый талант — работа с драгоценными камнями, — мой взгляд пробежался быстро по ее сапфировой Метке, пока я теребила неловко свою седельную сумку. — Пони сказали мне, что вы хороши в обнаружении и зачаровании по-настоящему редких драгоценных камней.

— С-сказали, вы говорите? — ее голос был лишен выражения, напоминая собой гладкую ткань ее неоконченного платья. Она застыла на месте, будто глядя сквозь свою работу. — Что ж, эти пони определенно честны. Что же вам нужно, мисс…?

— Лира Хартстрингс. И мне нужно кое-что зачаровать, — сказала я. Чувствуя холодок в воздухе, не идущий от проклятья, я добавила с улыбкой: — И я не хотела бы без необходимости обращаться к каким-либо другим мастерам в городе. Я слышала, что вы — лучшая, так к чему мелочиться?

— Хмммм… — она медленно и изящно повернулась, чтобы посмотреть на меня, и улыбка на ее лице возникла столь же легко. — Говорят, я лучшая? Что ж, полагаю, это что-то то значит.

— Но… я не знала, что вы так заняты, — сказала я, слегка поежившись смущенно. Я давно уже поняла, что я всегда буду занозой в теле этого города. Что бы я ни делала или ни говорила, ситуация всегда даже близко не остается столь же безмятежной, как до моего появления. — Вы работаете над чем-то действительно прекрасным. Я не хочу нарушать ваше сосредоточение подобным жалким запросом.

— О, дорогая, гоните подобные мысли! — она немедленно бросилась ко мне так, будто я была качающимся на краю лестницы, готовым упасть, маленьким жеребенком. Я внезапно стала самой важной персоной в ее мире. Я не слишком-то ожидала такого эффекта, а потому мое сердце екнуло. — Не хотела бы я излишне рисоваться, а именно этим я это и считаю, но я могу зачаровывать камни буквально не глядя. Среди прочего, это дело только помогает мне лучше сосредоточиться, так что, по сути, это положительно скажется на моей работе над платьем! А теперь… кхм…

Она царственно мне улыбнулась. В ее глазах сияли искорки, что их не покидали. Я вдруг поняла, откуда она взяла свой вкус к красоте.

— И о скольких же каменьях идет речь, мисс Хартстрингс?

Я заглянула в седельную сумку. Все четыре звуковых камня, что продала мне Зекора несколько дней назад, совершенно лишились зачарования. Если, исходя из предположения, что мне хватит храбрости, я вообще надеюсь исполнить застрявшую у меня в голове новую мелодию, то я не добьюсь решительно никакого прогресса, пока не заряжу все четыре камня до их полной магической силы. И чем скорее я верну их к изначальному великолепию, тем скорее я снова окажусь в погребе, и буду исполнять элегии, бросая свою душу в темные глубины бездн тайны, холода и теней…

— Только один камень, — сказала я ей. Я достала один темный кристалл из сумки и поднесла его телекинезом к кобыле. — Я работаю над кое-какой новой композицией, и мне не помешает мана-батарейка поблизости, чтобы… чтобы… ну…

— Чтобы поймать ту особую искорку вдохновения? — Рарити мгновенно выхватила камень, как будто он принадлежал ей самой с самого начала времен. Она повертела его телекинезом перед глазами под разными углами, изучая взглядом эксперта. — И не говорите. Я очень хорошо знаю, каково это чувство. Единорог зачастую является отражением своего окружения. Нередко я практически жалею тех, кто не благословлен возможностью контакта со щедрыми энергетическими нитями нашего сверхъестественного мира. Вы когда-нибудь слышали о Хойти Тойти? Воистину, настоящий бриллиант в серой массе кутюра земных пони. Широко ходит легенда, что он якобы создал свой первый успешный модельный ряд, работая в деревянной лачуге на окраинах Лас Пегасаса. Ха! Можете в это поверить?

— Оххх…

— Хммм… Охохо, теперь я понимаю, почему вам пришлось прийти к самой-самой лучшей зачаровательнице камней во всем городе, — сказала она, игриво подмигнув мне. — Бедняжка через многое прошел! Он теперь, можно сказать, годится только на то, чтобы подпирать дверь! Что же вы, дорогая с ним делали? Вызывали с его помощью Виндиго из небытия?

Я закусила губу. С боем я прорывалась сквозь свежую волну воспоминаний, всех как одно очерченных морозом и тенями.

— Скажем так, я не такой уж среднестатистический сочинитель музыки, — тихо произнесла я в итоге. Мои уши дернулись, когда я попыталась вытрясти мелодию из своей головы хотя бы для того, чтобы добавить ровности звучанию моего голоса. — Иногда мне приходится достигать великих глубин — глубже, чем история помнит — для того, чтобы восстановить священнейшие из баллад, утерянных для нас. Я верю, что существуют песни, значащие для народа пони так много, что мы более не способны удержать их в памяти, и процесс их нахождения требует от меня куда больше, чем только лишь один мой талант. Он требует так же и много… эмм… магической энергии. Это… не слишком, случаем, бессмысленно звучит на ваш взгляд?

Я поморщилась, не таясь. Я уже собиралась покинуть Карусель и попытаться повторить всю эту встречу заново на следующий день.

Но нечто, что могло быть утеряно, оказалось вовремя спасено любезностью Рарити, и только ею одной.

— Что для меня очевидно, дорогая, так это что передо мной художник, ищущий красоту, и это нечто, что я без единой задней мысли глубоко уважаю, — она улыбнулась мне поверх тусклого драгоценного камня. — Я тоже питаю глубокое восхищение перед классицизмом. Если бы я могла изобрести машину времени и отправиться в эпоху Старсвирла Бородатого…

Она поднесла ко лбу копыто и описала взглядом круг по потолку бутика.

— Оооо, звезды, сколь много было утонченных произведений дизайна брошено на съеденье голодной моли и обречено на горькое увяданье в веках! Если бы я только могла вернуть в наши дни хоть одну иллюстрацию, я бы возродила в современной Эквестрии истинный вкус и элегантность. Но, увы… — она вновь сосредоточилась на темном камне и любяще прошептала, будто лаская отражение, кроющееся под ониксовыми гранями. — Для чего же еще мы живем наши жизни, если не для того, чтобы изобретать, вдохновлять и просвещать?

Я сглотнула и неловко улыбнулась.

— Не могу сказать, что я хоть чуть-чуть столь же творчески одарена как вы, мисс Рарити. Я просто историк.

— Чушь! Не недооценивайте свои способности! — она улыбнулась мне. — Никто не может быть на самом деле только лишь придатком прошлого. У нас у всех есть будущее, которое мы строим все вместе, каждый в своей уникальной, особой манере, разве не так?

Я отвела от нее взгляд. Стены здесь были усеяны в случайных местах сияющими каменьями и зеркалами. Куда бы я ни поглядела, я видела белую шкурку Рарити и ее фиолетовую гриву в отражениях этого сверкающего калейдоскопа. Моих цветов не было видно нигде.

— Я не слишком-то загадываю на будущее, — в конце концов пробормотала я, и снова глянула на нее. — Разве это такое уж преступление — жить в настоящем?

— Мой опыт мне говорит, что святые и преступники зачастую разделяют подобный взгляд, так что к чему на это налегать, хмм? — легкомысленно отметила она, затем прочистила горло. — А теперь, дорогая, насчет… возвращения великолепия вашему когда-то великолепному драгоценному камню…

— О, эм… — я переступила с ноги на ногу. — Я знаю, сейчас он не слишком впечатляюще выглядит, но это…

— Созданный турами звуковой камень. Поверьте мне, дорогая, я в камнях разбираюсь. Должна сказать, это замечательный экземпляр. Там, где турам не хватает эстетики, они восполняют ее внутренней сущностью. Если бы он был сделан любой другой культурой Эквестрии, то можно было бы и не надеяться его перезачаровать.

— Какая цена будет приличествовать подобной услуге?

— Хмм… — Рарити говорила громким шепотом, подходя к ближайшему окну и, раздвинув телекинезом занавески, пропуская тем самым прямиком в самое сердце бутика сияющий луч полуденного солнца. — Ужасно много времени прошло с тех пор, как я последний раз предоставляла услуги зачарования, если так подумать. Но, если я правильно припоминаю цены, которые я требовала…

Она остановилась на несколько секунд, столь долгих, что я могла лишь только предположить: она просто изображала поиски в памяти, исключительно только для того, чтобы их изображать. Вскоре она бросила умиротворенный взгляд на меня.

— Три бита, дорогая. Вполне подходит, как вы думаете?

Я не могла сдержаться. Я сощурила один глаз, моргая на нее, и помялась, перед тем как ответить:— Эм… Да. Это… очень щедро с вашей стороны.

— Хммм… Пожалуй, мне это часто говорят, — ее голос задрожал к концу фразы, будто она проснулась этим утром, хихикая, и до сих пор не могла перестать; и воздух тут же засверкал не только от ее искристого телекинеза, которым она перенесла металлический штатив из шкафа. Она сдула с треножника пыль, слегка кашлянув, и установила его прямо перед окном. — О, я рада, что эта штука еще не заржавела. Я очень бы подвела свою семью, если бы из-за меня этот станок оказался потерян.

— Если вы не против, я хотела бы узнать… эм… — я подошла к ней и к ее устройству. — Что именно это такое?

Она издала легкий смешок.

— Вы действительно всю жизнь держали свой рог застрявшим в исторических книгах, не так ли? Я внутри тихо рыдаю каждый раз, когда встречаю единорога, не экспериментировавшего хотя бы с еще одним стилем магии, — она прочистила горло и продолжила, методично устанавливая подлетевшую стеклянную линзу на верхний стержень устройства. — Это, моя дорогая, — селестионный увеличитель. Каждый предмет, что можно в этом мире зачаровать, имеет в себе общий элемент, который практически всегда способен вернуть блеск магии этих вещей без потерь.

Я моргнула и произнесла:

— Солнечный свет?

— Ммммхммм, — напела Рарити, наклоняя линзу и располагая ее под нужным углом так, чтобы сфокусировать тонкий луч усиленного света сквозь кольцо металлических зажимов на вершине установки. — Ее Величество Принцесса Селестия дает нам больше, чем просто тепло и красоту дня. Она дарует нам самую суть своего естества, нечто священное, что было унаследовано ей от самого Вселенского Матриарха. Правильно сфокусировав энергию солнца, мы, можно сказать, берем магию прямо из воздуха.

С напряженным выражением лица, она осторожно, осторожно поднесла магией тусклый камень и плотно его закрепила в полированном кольце зажима.

— Иииии… вот! Ах… Скажите мне, разве могут быть пони одарены чем-то более щедрым, чем свет самой Принцессы?

Я подошла ближе и внимательно уставилась на камень с чутким, жеребячьим любопытством. Поистине, прямо перед нашим взором, унылый вид звукового камня растворялся без следа, сменяясь сиянием, исходящим из центра темного кристалла в ответ на сфокусированный луч света. Оно было тусклым поначалу, но вскоре знакомое изумрудное свечение начало пробуждаться к жизни под гладкой поверхностью камня.

— Это… действительно красиво, — отметила я. — Это как поймать в банку величие аликорна!

— Нет, еще нет, — решительно сказала Рарити. Она отодвинула меня в сторону и подошла к камню так, будто он был алтарем. — Кхм. Теперь начинается моя работа, дорогая.

Она подмигнула мне и только тогда я поняла, что она действительно достойно заработает свои биты. С великим сосредоточением Рарити сфокусировала магическую энергию в своем роге. Еще одно сияние озарило эту часть Карусели, когда она вскоре принялась окружать камень каскадом искр.

Я поняла, что она использует свои таланты для того, чтобы установить на звуковой камень удерживающее заклинание. О том, чтобы повторить что-то подобное, я даже и мечтать не могла. После года изучения каждой посвященной лунной магии книги в библиотеке Твайлайт, я научилась исполнять фантастические приемы, но все равно дар Рарити меня поражал.

— Это… это невероятно, — я, улыбаясь, переводила взгляд с нее на камень и обратно. — И вы, кажется, это делаете с такой легкостью...

— Только потому, что это действительно легко, дорогая. Мммм… для меня, по крайней мере, — тихо проговорила она куда-то в сторону, не прерывая сосредоточения. — Я бы не хотела звучать хвастливо. У нас у всех есть свое место в мире. Я встречала единорогов, которые могут делать подобное в два раза быстрее, и при этом, они запрашивают за услугу в три раза больше. Я изо всех сил стараюсь не быть на них похожей. Истинный талант, в конце концов, служит для того, чтобы зарабатывать куда больше, чем просто деньги.

— Что ж, вы заработали мою благодарность, мисс Рарити, — кратко усмехнулась я, вынимая левитацией три золотых монетки из седельной сумки. — А также мои биты.

После того, как она грациозно приняла оплату в собственный захват, я добавила:

— Хотя, сколько бы я вам ни заплатила, ничто не сравнится с тем, каким золотым кажется сегодняшний день.

— О?

— Я осмелюсь сказать, что вы, кажется, сегодня в прекрасном настроении. Хотела бы я, чтобы все пони были бы в столь же солнечном настрое.

— Разве есть какой-нибудь повод, по которому они не желают в нем быть? — она продолжала зачаровывать камень, бросив на меня взгляд уголком глаза. Ее губы были сложены в улыбку так, будто она с ней была рождена. — Что ж, возможно, только я так говорю. Так уж сложилось, что на меня в последнее время свалилась удача в немалом количестве. Уж простите меня, если слова мои звучат несколько грубо.

— Нет ничего грубого в том, чтобы быть счастливой, мисс Рарити. Могу ли я осмелиться спросить, каков повод?

— Скажите мне… — мелодичный тон Рарити не поколебался ни на мгновенье. — Вы когда-нибудь слышали о Силвер Симс[3]?

Мой взгляд поплыл по богатым украшениям бутика, и у меня не нашлось слов для ответа.

— Не могу сказать, что слышала. Но, опять же… хех… что в имени?[4]

Ее реакция была весьма бурной.

— Однако же все, мисс Хартстрингс! — на какую-то секунду мне показалось, что она может случайно опрокинуть стенд, на вершине которого лежал заряжающийся камень. Она вновь бросила на меня взгляд, и глаза ее были жестки как алмазы. — Это то, что определяет пони! Имя есть сосуд славы и предназначения!

Я не ответила ничего.

К счастью, Рарити не закончила.

— И слава Силвер Симс опережает ее! Она — одна из самых престижных дизайнеров одежды в мире моды Мейнхеттена! Она создавала одеяния высочайшего класса для каждого показа мод в Филлидельфиии и Троттингеме за последнее десятилетие! Она производит роскошные костюмы для регулярного представления на Вечер Теплого Очага в Кантерлоте, и она даже создала самый последний на данный момент дизайн униформы для Вондерболтов!

— Ух ты, серьезная карьера.

— И это еще не все. Эффект, оказанный Силвер Симс на культуру Эквестрии положительно легендарен! И я не могу дождаться возможности поговорить с ней лицом к лицу.

— Еще как, готова поспорить, — сказала я, кивнув, прежде чем встряхнуться, когда внезапное понимание настигло меня. Я бросила взгляд на сияющие чистотой просторы бутика, изысканные платья, выставленные на показ, включая и последний проект Рарити. — Погодите, значит, Силвер Симс приезжает сюда?

— Уииии-хихихихи-Да! — Рарити изогнулась на месте. Я бы не удивилась, если бы у нее внезапно выросли пегасьи крылья, и она бы бросилась накручивать круги под потолком. — Выяснилось, что она едет в Троттингем и собирается остановиться в Понивилле по пути. Хойти Тойти, с которым, у меня, кстати, хорошие деловые отношения, кхм, смог с ней поговорить и лично порекомендовать ей заглянуть в мой Бутик! Сама Силвер Симс! Божественная королева моды! Заглянет сюда!

Она, казалось, была на грани обморока. Луч магического света мигнул в глубинах звукового камня, пробуждая ее от приступа восторгов.

— О, но это все только лишь моя маленькая жизнь. Я просто себя чувствую так… так… пузыристо, как сказала бы Пинки Пай. Прошу простить меня за то, что я не могу сдержать своего возбуждения.

— Похоже, у вашего возбуждения более чем уважительная причина! — сказала я с улыбкой. Она поднесла мне левитацией заново зачарованный камень, и я с благодарностью его приняла. — У вас, очевидно, отличный вкус к красоте. Не сомневаюсь, что мисс Симс с удовольствием посмотрит ваши работы.

— Что?! — ахнула Рарити, резким и помертвевшим голосом. Она пренебрежительно махнула копытом на просторы своего бутика. — Вы имеете в виду эти жалкие попытки в создании повседневной одежды?

Я бросила взгляд на ряды изящных сверкающих платьев, выставленных на показ.

— Они, на мой вкус, очень милы и впечатляющи…

— Вот именно! — она вяло прошла мимо меня, обращаясь к унылым манекенам, внезапно ее окружившим. — Если я хочу впечатлить кого-нибудь наподобие Силвер Симс, то мне нужно нечто большее, чем просто очень милое и впечатляющее! Мне надо нечто космического масштаба! Мне нужно выудить сверхъестественные способности, которые моя фантазия может предложить, из абсолютно всех уголков моего разума!

Я почувствовала, что оказалась вдруг зрительницей драматического представления театра одной актрисы, и оно стоило каждого потраченного золотого бита.

— Она здесь будет меньше чем через неделю! У меня осталось всего несколько дней на то, чтобы в лоске сделать Бутик достойным своего веса в золоте! Я должна сделать платье что поразит ее, ошеломит ее и отпустит из города лишь с моим именем, врезавшимся в ее разум столь глубоко и крепко, как ее собственное имя выжжено в сердцах каждой уважающей себя модницы отсюда до Голубой Долины!

— Похоже, вы уже спланировали всю свою работу, — сказала я. Я кинула звуковой камень в сумку и, застегнув ее, криво улыбнулась. — Нисколько не сомневаюсь — у вас получится найти время сделать что-нибудь совершенно ослепительное.

— Дело здесь, пожалуй, не сколько во времени, дорогая. Вдохновение — явление столь же спонтанное, сколь и божественное по своей природе. Я тянула свою лямку, работая по спискам заказных проектов, в надежде, что новая идея расцветет на почве повседневности. Увы, положению моему не помогает то, что по большей части мои клиенты делают… хех… весьма плебейские заказы, в лучшем случае. Будто Селестия накажет того пони, что пожелает заказать у меня что-нибудь с огоньком, во что я могу в полной мере вложить свою душу…

— Пожалуй, я этого не знала, — тихо и огорченно проговорила я. — Я почти что даже хотела бы чем-нибудь вам помочь.

— Хммм. Вы мне помогли вполне достаточно, дорогая. Вы мне позволили нести всю эту ерунду как раз тогда, когда оно мне было необходимо, — издав аристократичный смешок, она повернулась, чтобы меня оглядеть.

— Хотя… — она потерла подбородок в задумчивости. — Справедливость возможна будет только если я смогу помочь вам.

Я моргнула.

— Я не понимаю, — возможно, я была еще не в себе после исполнения Плача несколько дней назад. В противном случае мне было сложно найти причину для объяснения моей рассеянности. — Вы и так уже помогли мне с зачарованием.

— Забудьте о светящемся булыжнике, дорогая. Я, должна сказать, не могу не обратить внимание на несколько… теплый тип одежды, что вы для себя выбрали.

А. Ну конечно же.

— А что такого? — я бросила на нее лукавый взгляд. — Дайте угадаю. Она выглядит «поношенной»?

— Да, мягко говоря, — она улыбнулась и наклонилась ко мне, поднеся копыто, но буквально на дюйм не доводя его до моих передних ног. — Эм… если вы позволите…

— Конечно…

Она ощупала рукава, капюшон и всю остальную светло-серую ткань, обходя меня по кругу вплотную.

— Мммм… Да, да, да. Она определенно изношена на манжетах. И, ах, дорогая моя, эти заплатки! Даже если отбросить их неприглядный вид сам по себе, их швы уже начали распадаться! Родная, я знаю, что вы в этой куртке для того, чтоб согреться, но с учетом того, как стремительно она разваливается, я даже не могу представить, как она умудряется справляться с этой задачей!

Я лишь пожала плечами.

— Она вполне неплохо мне служила. К тому же, когда мне бывает холодно, эм, когда мне бывает очень холодно, я знаю и другие способы согреться.

— Одно дело заботиться о своих чувствах, но как же внешний облик?

— Прошу прощения?

— Ваша шкура редкого цвета, и она в этом просто невероятна, мисс Хартстрингс. И вы так хорошо заботитесь о своей гриве. Вы, очевидно, единорог с душой утонченной и благородной. Какая жалость, что вам постоянно приходится заворачивать столь милый образ в сущие лохмотья, — она сделала шаг назад и властно устремила свой рог в небо. — Я настаиваю! Вы совершенно точно обязаны позволить мне сделать для вас что-нибудь новое, что будет служить вам ту же службу, и даже лучше!

— О, мисс Рарити, — я покачала головой. — Правда, все нормально…

— Все, что скучно и обыденно — это нормально до тех пор, пока у нас не появляются средства, чтобы сделать это лучше. Пожалуйста, я обещаю вам, что вам будет лучше, — ее зубы блеснули в чарующем солнечном свете, изливавшимся на нас из окна поблизости. — Я даже не запрошу с вас оплаты! Помимо всего прочего, это ведь, в некотором роде, одновременно позволит мне и поразмять мои ментальные швейные мышцы и сделать вам в итоге подарок, достойный гордого ношения! Разве можно придумать лучший способ отметить прибытие Силвер Симс, чем отдать должное моде в компании столь грациозной кобылы, как вы?

— Прошу вас… — я глубоко вдохнула, хватаясь за края светло серых рукавов, чувствуя, будто цепляюсь за грани столь великого множества тайных, холодных, и в то же время священных воспоминаний одиночества. — Как бы я ни восхищалась вашей щедростью и готовностью оказать мне услугу…

Я кратко содрогнулась. Я получила то, что мне было нужно на тот момент. Мне и так более чем хватает разных вмешательств в жизни этих прекрасных и блаженных в своем неведении жителей Понивилля. У Рарити и так чересчур много дел, и мне не хотелось бы паразитировать на избыточном, в тот момент побочном продукте ее радости. И потому я решила сказать ей правду:

— Но я не могу расстаться с этой курткой, даже если вы, Хойти Тойти и Силвер Симс будете вместе работать над моей обновкой. У меня… у меня к ней в некотором роде особая привязанность. Это подарок, который одна очень добрая пони сделала мне, когда я в том больше всего нуждалась.

— Хммм… Что ж, тогда ладно.

Меня поразило, как легко мне удалось выиграть спор. Я даже, на самом деле, почувствовала некоторое разочарование.

— Я не могу заставить вас разрешить мне что-нибудь сделать для вас, дорогая. К тому же… — Рарити подмигнула мне, шагая к платью, над которым она работала, когда я только вошла. — Я прекрасно понимаю, что нельзя недооценивать силу искреннего подарка. Сентиментальность это, можно сказать, еще одно основное чувство, присущее пони. Я сильно сомневаюсь, что без него мы бы вообще помнили о том, что нас сделало такими, какие мы есть.

Я сглотнула и кивнула в сторону теней, скопившихся в углах бутика.

— Я говорю себе то же самое каждый рассвет.

— Но я никуда не собираюсь уходить отсюда, мисс Хартстрингс, на тот случай, если вы решите вернуться и принять мое предложение, — она добавила еще несколько лент в юбку платья. Ее голос отдалялся по мере того, как она погружалась в глубокое сосредоточение. — Я не могу дождаться возможности произвести впечатление на Силвер Симс, хотя я и очень не хотела бы забывать свою собственную клиентку, пусть даже на кратчайший момент.

Мне потребовалась целая гора усилий, чтобы поддержать жизнь в моей улыбке, пусть даже я и понимала, что она все равно ее не видела в тот момент.

— В этом я ни на минуту не сомневаюсь, мисс Рарити. Я… я желаю вам приятного дня, — я развернулась и пошла без оглядки прямиком к двери. Копыта мои, царапающие плитку пола бутика, звучали громко и чуждо этому месту.

По просторам бутика прокатился мелодичный звон колокольчика.

— Извините, — я прошла в главный зал, таща за собой седельную сумку. — Мисс Рарити здесь…?

— О звезды! — ахнула Рарити. Она взмахнула всеми четырьмя ногами, с трудом накинув глухую черную парусину на фигуру манекена, что стоял на центральном постаменте Бутика. Она тяжело дышала, будто успела пробежать десятимильный марафон, стартовав сразу, едва заслышав первый звук моего голоса. Перед моими глазами предстала картина поля боя, усеянного беспорядочно разбросанными подушечками для иголок, измерительными лентами, швейными иглами и разнообразным многоцветием тканей; посреди всего этого стояла Рарити, закрывая своими объятиями висящее платье. С тех пор, как я в последний раз видела ее, прошла уже практически неделя, и каждый прошедший день тяжким грузом давил на нее, оттягивая мешки под глазами, дергая волоски растрепанной гривы. Стекла рабочих очков отразили мои моргающие глаза, когда она обернулась ко мне, разинув рот. — Я… я д-думала, что заперла дверь!

— И… Извините! — я была искренне поражена. Я всегда боялась, что что-то в этом роде может случиться по вине природы моего проклятья. Иногда меня посещают мысли: быть может, я столь же бестелесна, сколь и невидима? — Вы должны были быть закрыты? Я… Я не заметила таблички, или чего-нибудь вроде того…

— Ооххх, что у меня с головой творится?! — Рарити закатила глаза, переходя на тихий грудной голос. — Я, должно быть, забыла запереть главный вход, вернувшись с обеда! Мммм… Я просто была так ужасно, ужасно занята. Кхм.

Она встала в гордую и твердую позу, отбросив в сторону несколько упавших на лицо локонов фиолетовых волос, и сказала, продемонстрировав вежливую улыбку:

— Мне невероятно жаль, мисс…

— Хартстрингс.

— Прошу вас, простите меня мисс Хартстрингс, но Бутик, на самом деле, на данный момент закрыт. Я закончила последние проекты моих клиентов два дня назад и больше не собираюсь принимать заказов до следующей недели. Надо мной в последнее время… висит одно важное дело.

— Важное дело? — моргнула я, затем мое лицо осветилось улыбкой. — О, вы имеете в виду это платье для Силвер Симс, которое вы собирались…?

Лицо Рарити побледнело еще больше, если это вообще возможно.

— Вы… Оно… Она… — ее нижнее левое веко начало дергаться. На какой-то момент мне показалось, что она собирается откинуться назад и окончательно лишиться чувств. — Откуда вы знаете о визите Силвер Симс?!

Я мгновенно сжалась.

Ой.

— Это… это кто-то из моих подруг проболталась? — она мигнула, после чего выражение ее лица заострилось как меч. — Пинки Пай. Каким-то образом она всегда умудряется воспользоваться своим языком самым неподобающим образом…

— Эм. Нет. Н-ничего подобного! Я… эм… — я отчаянно искала объяснение. Я по-прежнему не знаю, зачем иногда делаю подобные вещи. Очень сильно сомневаюсь, что чего бы я ни сказала, будь то выдумка или нет, в цельном виде просуществует дольше моего визита к кому угодно. Так к чему тогда искать оправдания? Полагаю, я хочу, чтобы каждая моя встреча с понивилльцами всегда оставалась столь же сакральной, какой она обычно является для меня. — Я-я п-проездом из Лас-Пегасаса, и я там была на показе мод…

— Лас-Пегасас? — угроза на лице Рарити мгновенно рассеялась, едва слово «мода» сорвалось с моих губ. Она даже улыбнулась мне на кратчайшее мгновенье. — Тогда вы, должно быть, знакомы с работами Хойти Тойти!

— Да! Хойти Тойти! И… эм… предположительно, он столкнулся с Силвер Симс и предложил ей заехать сюда…

— И если вы добрались из Лас-Пегасаса до Понивилля за такой короткий срок… — Рарити ахнула чуть слышно, едва мысль невероятного масштаба обрушилась ей на голову. — То невозможно предсказать, когда прибудет сама Силвер Симс! Прямо вот пока мы с вами говорим, она уже может регистрироваться в отеле в центре!

Она заметно изменилась лицом и принялась накручивать панические круги вокруг укрытого парусиной платья.

— О благая Селестия, я еще даже и близко не закончила! Я и так потратила кучу времени! О, что же мне делать?

— Эй! Все нормально! Просто… эм… Просто расслабьтесь! — я помахала ей обеими копытами и мягко улыбнулась. — Силвер Симс ведь состоятельная и влиятельная пони, да?

— О, совершенно верно!

— В таком случае, как и все богатые и знаменитые кобылы, она, скорее всего, никуда не торопится, — я широко улыбнулась и коснулась парусины копытом, чтобы подчеркнуть свои слова. — Уверена, у вас будет полно времени закончить ваш шедевр…

— Нет! — она размытым пятном метнулась ко мне и довольно грубо убрала мое копыто от материала, скрывающего платье. Она прошипела: — Вам нельзя его видеть! Нельзя!

— Эм… Я и не собиралась, мисс Рарити. Если только вы не хотите…

— Даже не обсуждается! — чуть ли не рыча воскликнула она, обнимая громоздкий манекен, будто умирающего питомца. — Ни единая душа в Эквестрии не должна видеть его сейчас!

— О, тогда ладно, — я сглотнула и пробежалась копытом по своей гриве. Я бросила на Рарити тревожный взгляд. — Э… а могу я узнать, почему?

— Почему?! — ее глаза стали как две большие ярко-голубые тарелки. — Почему?! Потому что, дорогая, произведение искусства всегда выглядит жалко и неприглядно на ранних этапах своего сотворения! Я тем самым прямиком обрекаю платье на разгромную критику, если я позволю хоть одному пони увидеть уродливые рабочие куски финального продукта, прежде чем оно получит шанс воссиять! Любая уважающая себя швея никогда не покажет свою работу, пока та не будет близка к завершению!

— Ох. Ну, думаю, в этом есть смысл, — мне надо было просто закончить разговор на этом месте, но от того, что я видела Рарити столь нервной и растрепанной, во рту у меня появился неприятный привкус. Почему я всегда привязываюсь к пони, с которыми я не могу даже позволить себе общения? — Но… я же не Силвер Симс, не так ли?

— Эм… и к чему вы ведете?

Я оглядела темные просторы Бутика Карусель. Половина тех ламп, что светили на прошлой неделе, теперь были погашены, и только одинокий рабочий прожектор освещал платье, над которым работала Рарити, прежде чем я к ней заявилась.

— У меня такое впечатление, что вы засели здесь уже давно, работая над этой штукой…

— Ну конечно же! Силвер Симс скоро приезжает, и я должна сделать все, что в моих силах, чтобы показать ей что-нибудь достойное письма домой. В конце концов, это единственный мой шанс за всю жизнь!

— И за все это время вы когда-нибудь позволяли критическому взгляду, отличному от вашего, судить вашу работу?

Рарити ничего не ответила. Она только лишь моргнула.

Я не обратила внимания на это выражение ее лица.

— Даже своим друзьям?

Она закусила губу почти до крови.

Я мягко улыбнулась.

— Я веду к тому, мисс Рарити, что, возможно, вам не повредит мнение о вашей работе даже на таком раннем этапе, — улыбаясь, я повернулась к ней боком, чтобы она могла видеть мою Метку. — Опыт в написании музыки научил меня, что финальная композиция всегда получается реально красивой, только если я доверяюсь какому-нибудь другому пони помимо меня самой для того, чтобы критиковать меня по ходу творческого процесса.

— Ммммм… Да, — она дышала теперь чуть легче. Казалось, всклокоченность ее гривы сама собой волшебным образом разглаживается по мере того, как она переваривала мои слова. — Да, полагаю, это очень… разумное наблюдение.

— Итак, значит… — я повернулась к ней прямо. — Почему бы нам не выйти наружу, не насладиться солнечным светом, и, заодно не прихватить одну из ваших близких подруг для критического взгляда на платье?

— Мммм. Нет. Н-нет, так мы сделать не можем.

Я моргнула.

— Не можем?

— Девочки… эм… мои друзья — они, конечно, очаровательная компания, но столь многие из них склонны к преувеличению исключительно лишь чтобы меня поддержать… — она медленно прошлась по Бутику. — Бывают времена, когда я рада подобной предвзятости, и даже времена, когда она мне необходима.

Ее челюсти крепко сжались, а в глазах загорелся огонь.

— Но только не сейчас, — после паузы, она снова вскинула голову и, с озарившимся лицом, глянула на меня. — Мисс… Хартрстрингс, так?

— Ээ… Да?

— Хотели бы вы сказать мне, что о нем думаете? — спросила она с сияющими глазами.

Хотела бы сказать то же самое о моих собственных глазах.

— Эм… Ехехех… — я нервно переступила с ноги на ногу, стоя на месте, и помахала передним копытом так, чтобы она смогла лучше разглядеть заплатку на рукаве моей «поношенной» толстовки. — Ответьте честно, мисс Рарити, разве я вам кажусь подходящей на роль знатока того, что принято в мире моды, а что нет?

— Вы — идеальная незнакомка; это достаточная квалификация! — улыбнулась она. С каждым новым вдохом мне все сложнее и сложнее было не замечать надежды, излучаемой всей ее сущностью. — Но что еще важнее — вы, очевидно, будучи единорогом хорошего вкуса, также одновременно прямолинейны и красноречивы. Прошу вас, можете ли сделать мне одолжение? Извините, что беспокою вас этим, но сейчас я достигла дна своей фантазии!

— Но я думала, что это почти что преступление — смотреть на платье прежде, чем оно будет закончено!

— К счастью, дорогая, вы меня только что в этом переубедили!

— Ээ… ага…

— Только для чего вы вообще зашли сюда, позвольте мне узнать?

— Эм… — я открыла седельную сумку и достала второй темный кристалл. — У меня есть камень, который надо зачаровать, и…

— А! Я могу зачаровывать буквально не глядя! Будем считать это равным обменом, хмм? — она практически выхватила парой копыт камень из моего захвата и подтолкнула меня к платью. — Пожалуйста. Будьте хорошей пони, и посмотрите на то, что я на данный момент сделала. Я буду очень вам благодарна!

Сказав это, она нацелила рог и без усилий стянула парусину с запретного для посторонних глаз произведения швейного мастерства.

На мгновенье мне показалось, что те лампы в Бутике, что прежде дремали, внезапно пробудились все разом. Мне потребовалось несколько секунд на то, чтобы понять, что это на самом деле сияющий, алебастрового цвета шелк платья отражал, определенно усиливая собой, скромный дневной свет, текущий из окружающих окон. Верхний воротник платья сверкал рядами бисера цвета слоновой кости. Пояс, пролегающий через середину одеяния, тоже был усеян этими сверкающими шариками. Кант юбки, очевидно, еще не законченный, но, тем не менее, впечатляющий даже на этой стадии, состоял из множества слоев простроченных кромок, подчеркивающих вес ткани.

Полагаю, в отличие от большинства кобылок, я никогда особо не интересовалась модой. Как и у Твайлайт, мой юный нос чаще оказывался зарыт в исторические книги вместо каталогов платьев. Это Мундансер в нашем жеребячьем трио была маленькой принцессой, и, без сомнения, она бы была вне себя от счастья, если бы перед ее глазами предстало столь восхитительное одеяние. Но при этом даже я не могла сопротивляться восхищенному вздоху. Эта работа Рарити была шедевром, достойным особы королевских кровей. Я боялась, что смотря на него слишком долго, спать я пойду в депрессии, ибо что бы я ни увидела бы тем днем впоследствии — ничто не способно было бы сравниться по красоте со стоящим передо мной платьем. Настоящий критик написал бы эссе о нем. А все, что сказала я, было…:

— Оно прекрасно.

— И все? — Рарити, как оказалось, стояла прямо у меня под боком. Я чуть не подпрыгнула от испуга. — Просто «прекрасно»?

— Я… Эм…

— Вы ведь едва посмотрели на него; каких-то десять секунд! Пожалуйста, прошу вас! — ее тело низко склонилось к земле, как будто аристократичная модистка готова была умолять, валяясь у меня в ногах. — Не спешите! Хорошенько осмотрите его! Очень хорошо его осмотрите, и скажите то, что думаете!

Ну ладно…

Сделав глубокий вдох, я подошла к платью, как вежливый танцевальный партнер. Я сощурилась на него. Я ощупала взглядом складки юбки. Я пошла вокруг него кругами. Я обнюхивала его как лев, берущий след добычи. Я постаралась, чтобы мой взгляд оглядел каждый дюйм шелка, пока я не набрала достаточно деталей, чтобы быстро выдать:

— Оно по-прежнему прекрасно.

Я на мгновенье испугалась, что Рарити взорвется.

Я быстро добавила:

— Я-я только что поняла… — я указала на сияющие шарики на поясе платья. — Это… это все жемчуг?

— Ммммхммм. Да. Натуральный как воздух. Прямиком из бассейна реки Голубой Долины! — она широко улыбнулась. Глаза ее как поверхность озера мерцали в такт ее тревожного сердцебиения. — Не пожалела ни бита! Я их хранила на черный день… хехехе… так сказать. Разве они не блистательны?

— И они прекрасно дополняют воротник, — указала я.

— И… И-и-и… — она подскочила ко мне и указала на множество слоев юбки. — И еще больше ждет добавления! Каждые три финальных шва будут ими подчеркнуты! Таким образом получается пять слоев жемчужин!

— Это… это смело… — кивнула я, гладя копытом подбородок. — Экстравагантно, даже. Оно… оно просто кричит об уверенности и красоте… естественной красоте.

— Да! Да! Хихи… кхм, — она успокоилась и заговорила более спокойным голосом. — Напоминает вам кого-нибудь?

Я моргнула. Я поглядела на нее, затем на платье.

— Эм… Разве вам не стоит тогда добавить побольше голубых драгоценных камней, если вы хотите, чтобы платье демонстрировало…

— Хммм? — она покосилась в неловкости, затем закатила глаза. — О, ха! — она легко усмехнулась. — Я никогда не решилась бы продемонстрировать такую нарциссичность! Эм, по крайней мере не в этом случае. Кхм. Подумайте еще…

— Эм… — я почесала голову под моей гривой. — Это платье предназначено для самой Силвер Симс? Я… не слишком знакома с цветом ее шкуры. Он совпадает?

Рарити уставилась на меня разинув рот, будто я только что совершила наглое преступление.

— Вы… вы хотите сказать, что не видите? Не видите того, что я сделала?

Я осмотрела платье, искренне ища подсказки. Все было белым, сияющим, жемчужным и восхитительным. Что еще тут можно сказать?

— Через два дня ведь уже десятое августа, не так ли? — подсказала мне, наконец, Рарити.

Я бросила на нее взгляд, ломая голову в поисках связи.

— Десятое августа… Десятое августа…

Рарити степенно обошла меня, официозно провозглашая:

— Эта дата не только является днем, на который я ожидаю прибытия Силвер Симс, но так же и днем рождения легендарной Платины, Принцессы Юникорнии!

— О… — я моргнула. — О! — я моргнула еще раз, зажмурившись. — Это одна из трех основателей Эквестрии!

— Иииии… — она наклонилась ко мне с сияющей улыбкой. — …первая особа королевской крови, объединившая пять племен единорогов в одну нацию!

Я уставилась на нее. Секунды проходили лишь при звуке дыхания. Ее звучный вздох я ощутила подобно пушечному ядру, врезавшемуся мне в грудь.

— О, дорогая, надо помнить свои корни! — сказала она, дефилируя к платью и указывая на ряды жемчужин. — Каков был подарок Принцессы Платины матриархам-основательницам пяти племен?

— Эм… — озвучила я свою задумчивость, после чего широко улыбнулась, когда ко мне пришло осознание. — Ну конечно же! Она дала им жемчужины, добытые из давно утерянного Сапфирового Озера Долины Снов!

Рарити широко улыбнулась мне как учитель, хвалящий способного жеребенка.

— И когда она дала им эти жемчужины, этот символ ее щедрости и благородства, она объявила новую эру для единорогов, эру, в которой они вложат свои объединенные магические силы в движение солнца и луны в течение многих последующих поколений, — Она указала на очевидные слои на платье, куда лягут жемчужины. — Пять племен, пять слоев, полный ансамбль красоты, изящества и надежды.

Она встала прямо и гордо.

— Силвер Симс — один из самых выдающихся членов элиты Мейнхеттена, и, как всем пони известно, Мейнхеттен в прошлом звался Нэй-Амстердам и являлся столицей Старой Юникорнии!

— И она прибывает так близко ко дню рождения самой Принцессы Платины. Сколько же лет, получается, этому монарху? — я бросила на нее любопытный взгляд и улыбнулась. — Две тысячи? Ее правление началось практически за тысячелетие до падения Луны.

— Вы не понимаете, да?

— Совершенно, мисс Рарити. Я просто… — я сглотнула. — Я думаю, у меня голова была не тем занята. Но Силвер Симс? — я подмигнула ей. — Похоже, вы знаете, для кого работаете. Это все… ну… это все однозначно ослепительно!

— Вы действительно так думаете?! — Рарити чуть не захихикала, как жеребенок, но в который раз прикрыла этот порыв покровом сдержанности. — Кхм… но я просила вашего наблюдения не для того, чтобы вы просто излили на плод моего труда свои чувства. Скажите мне, как вы думаете, то, что я хочу сказать этим платьем не слишком ли очевидно, теперь, когда вы знаете о чем идет речь, и все такое?

— Рарити, на мой взгляд очевидно, что вы вложили много труда и идей в эту работу. Я не только думаю, что заложенная идея попадет Силвер Симс точно в цель, но я думаю, что ее великим образом впечатлит то, что вы способны придумать что-то столь невероятное за столь короткий срок.

— Да, забавно, что вы так сказали. Я работала над ним всего неделю, — она сглотнула и посмотрела на платье со вновь обретенной печальной задумчивостью. — Все же этого недостаточно. У меня осталось так мало времени, и так много жемчужин еще не пришито. Боюсь, я уже слишком плотно украсила ими переднюю часть платья. Не знаю, что я с собой сотворю, если они вдруг кончатся на середине последнего слоя.

— Уверена, вы проделали все измерения правильно…

— Хммм. Да. Но я не могу знать, сколько жемчужин необходимо пришить, до тех пор, пока платье не было хоть раз надето… — она остановилась и посмотрела на меня.

Я посмотрела на нее в ответ.

— Эм… О чем вы…? — я внезапно почувствовала, как разгораются мои щеки. — О нет. Серьезно, мисс Рарити. Я никак не могу.

Тридцать минут спустя, я это делала.

Звуковой камень покоился на металлической стойке у окна, мягко сияя в процессе зачарования, пока Рарити сосредоточилась на другом «магическом» деле. Я стояла на постаменте, а она бегала вокруг меня, склоняясь время от времени, раздвигая мне ноги, чтобы достичь слоев платья, к которым еще осталось пришить жемчужины.

— Вы даже не представляете, что это значит для меня, мисс… Хартрстрингс, я правильно помню?

— Да.

— Эм… да. Приношу извинения. Это просто ужасно — неправильно запомнить имя кобылки.

— Меня бы это не оскорбило, — я старалась дышать ровно. — Поверьте мне.

— Я просто сейчас так замоталась! — она нервно хихикнула, прежде чем продолжить свою работу, старательно щуря глаза за очками. — Если бы вы не явились сюда вот так внезапно, открыв замок на двери, и все такое, у меня была бы огромная проблема! О, спасибо Селестии! Клянусь, вы как ангел-хранитель!

— А-Ангел? — я отвела взгляд к окну. Я подумала о Морнинг Дью. Щекочущая теплота разлилась по моему телу, делая в одно мгновенье неловкую ситуацию куда более легко переносимой. Я представила себя в этом шикарном платье в другой обстановке, и не смогла сдержать улыбки и вздоха. — Щедрые пони всегда останутся щедрыми, как и их дела.

— Хммм… — Рарити улыбнулась, левитируя между нами нитку с иголкой и пришивая жемчужины одну за другой ко швам юбки. — Многое из того, что вы мне говорите, мисс Хартстрингс, очень проницательно. Я борюсь с искушением спросить вас, а что еще вы знаете обо мне, помимо моих талантов в швейном деле и зачаровании?

— О. Эм. Не больше того, о чем… э… говорят в городе.

— Да? — Рарити обошла вокруг меня и внимательно сощурилась на свою работу. — И что же такое говорят обо мне в городе?

Я закусила губу. Бывают времена, когда не так уж и плохо оказаться припертой к стенке. Но в такие моменты я не желала бы иметь на себе хрупкое дорогое платье.

— Ну, пони говорят, что вы хорошая швея, очень верная своему делу.

— О, — ее голос отчасти звучал мертво. Она теперь вдруг стала водить иглой с куда меньшим энтузиазмом. — И это все? Что ж, я не слишком-то удивлена…

— Н-но я ведь не совсем из этих мест! — попыталась я исправить свою ошибку.

— Приехали из Лас Пегасаса, верно?

Я это ей и сказала? Благая Селестия, я должна была бы придумать чего-нибудь получше.

— Уверена, если бы я пробыла здесь подольше, я бы больше услышала о вас. Но, если честно, я стараюсь не слишком-то полагаться на слухи, — это, по крайней мере, была правда. Я расслабилась с мягкой улыбкой и дала ей больше пространства для работы над надетым на меня платьем.

— К тому же, популярность, на самом деле, никогда меня волновала, — я сглотнула. — Особенно в последнее время.

— И зачем вы говорите подобные вещи, дорогая? — голос Рарити вновь стал мелодичным, что мгновенно захватило мое внимание. — Вы красивая, элегантная, интеллигентная молодая кобылка — если я осмелюсь так сказать. Я уверена, что вы — поистине объект желаний жеребцов и мишень для зависти кобылок, куда бы вы ни пошли!

Я усмехнулась этим словам:

— Мне кажется, вы заразились от ваших друзей тягой к восхвалениям, мисс Рарити.

— О, прошу вас! Хороший комплимент не хуже любого другого подарка! К чему его так резко отбрасывать?

Я помялась.

— И-извините.

— И совершенно ни к чему! Есть кое-что, что я могу сказать насчет излишней скромности. Но, так же как и в случае с моей дорогой подругой Флаттершай, это может быть иногда немножечко раздражающе.

— Вы так же засыпаете эту Флаттершай комплиментами?

Губы Рарити скривились.

— Так же, как и любую другую добрую пони, что этого заслуживает.

— Все, что я сделала, это помогла вам с платьем.

— О, но в этом кроется куда большее.

— Например?

— О, но ведь самые разные мелкие детали, дорогая. Такие, например, как обращение ко мне по имени, когда впервые пришли сюда.

Я уставилась на нее сверху вниз.

— Вы… вы действительно это оценили, да?

— О, даже и не говорите! — она остановила шитье на мгновенье для того, чтобы описать круг своими очаровательными голубыми глазами. — Если бы я получала сияющее красное яблоко от каждого пони, что проходил под этим дверным колокольчиком не в состоянии распознать ни меня, ни работу всей моей жизни, то, клянусь, я бы лишила Ферму Сладкое Яблоко прибыли своей добычей! Пфф! — она улыбнулась. — Именно поэтому я так горжусь тем, что абсолютная незнакомка вроде вас, приходит сюда, спрашивая меня, даже если я была… эм… н-не слишком доброжелательна, когда вы только вошли. Ех хех хех…

Я отвела взгляд, разглядывая углы заведения. Мне никогда не нравилось думать об этом, но вот уже целый год только я всегда была первой пони, называющей свое имя в подобных ситуациях. Не уверена, что целого года записей в дневнике будет достаточно, чтобы объяснить, как это вообще ощущается. Были времена, когда я, клянусь, забывала, что меня когда-то звали «Лира». То были мрачные серые утра, в которые я пробуждалась навстречу моим страхам и сожалениям — обычным спутникам проклятья, которое невозможно понять.

— Быть узнаваемой — это чудесное чувство, — услышала я свой голос, озвучивший мои мысли. — Но мне остается только надеяться на то, чтобы хотя бы видеть об этом сны. Мне нравится мое имя. Но мне, пожалуй, было бы все равно, если бы им размахивали как флагом.

— Вы боитесь света прожекторов, дорогая?

— Чего?

— Прожекторов, — она улыбнулась мне, поднеся по воздуху несколько сверкающих булавок. — Я верю, что рано или поздно всем нам суждено попасть под их свет, хотим мы того, или нет. И я работала всю свою жизнь, готовя себя к этому моменту.

— Вы говорите, значит, что популярность — это то, для чего был рожден каждый пони?

— А разве нет?

— Я… — я пожевала губу. — Может, когда-то я в это верила. Сейчас же…

Я почувствовала волну холода, но постаралась изо всех сил сдержать свою дрожь, пока на мне надет неоконченный шедевр Рарити.

— Я надеюсь, что когда мое время в этом мире подойдет к концу, я оставлю все позади, будучи совершенно удовлетворенной собой.

— Благие небеса, — сказала она, практически ворча. — Это в высшей степени мрачно, вы не находите?

— М-мне больше нравится считать, что это положительная перспектива, — я ободряюще ей улыбнулась. — Я, по крайней мере, верю, что счастливый конец хотя бы возможен. Только как популярность может заполнить эту нишу?

— Ну, я не считаю себя вправе читать другим пони лекции по философии, — Рарити пришила еще одну жемчужину и остановилась, медленно оглядывая алебастрового цвета ткань неоконченного платья перед ней. — Но я твердо верю, что сущность пони не только определяется ее славой — она, на самом деле, расширяется ей. Популярность и вполовину не столь пуста и поверхностна, как многие склонны считать, хотя в этом я их и не виню. Ведь все, на что она опирается, это то, кем мы являемся и кем нам суждено стать.

Признаю: она определенно привлекла мое внимание. Я внимательно на нее поглядела:

— О, правда?

— Мммхмм... — она встала со спокойной улыбкой передо мной на задние ноги. — Популярность значит больше, чем обладание славой, или состоянием, или добрым именем среди народа пони.

Она элегантно смахнула локон своей гривы копытом, продолжая бросать время от времени взгляды на звуковой камень, зачаровывающийся на установке на другом конце зала.

— Пони, в конце концов — социальные существа; прекрасно сработанные бриллианты Творения, что были созданы для того, чтобы сиять вместе. Когда чужой пони, входящий в мой магазин, осчастливливает меня знанием моего имени, я чувствую, будто часть меня рождается заново. Это означает, что то, что я сделала; то, что я привнесла на холст этого мира — зацепило их внимание, и наши сердца тем самым соединились.

Она посмотрела обратно на меня, с лицом столь же светлым, как и та картина, что она пыталась нарисовать в моем воображении.

— Мы все в душе художники, мисс Хартстрингс, каждый из нас, и мы все оставляем свои следы в этом мире мазками кистей наших неукротимых душ. Я всегда только лишь одного желала — написать шедевр, что будет вдохновлять других, ибо для чего же еще мы существуем, как не для столь замечательным образом созидания?

Пока она говорила, жуткие аккорды восьмой элегии возвращались в мой разум. Но вместо того, чтобы топить ее голос в себе, они лишь подчеркивали каждое слово, что срывалось с ее губ, как если бы те слова созданы были для звуков лунной композиции с самого рассвета времен. Я вспомнила на какой-то миг, что это значит — писать музыку до того, как проклятье меня утопило в себе. Сочинение музыки, равно как и множество других прекрасных сторон наших жизней, — это нечто, чем надо делиться.

Нет, я никак не могу судить Рарити за желание быть больше, чем жизнь сама по себе. Щедрая душа заслуживает покоя на высочайшем из пьедесталов. Ведь как иначе ей осыпать мир своими дарами? Дарами наподобие того, что давала она мне тогда. То был ценнейший из даров, и в мудрости своей я знала, что утеряю его куда скорее, чем хотела бы, как бы моя надежда и моя вера ни были крепки.

— Хотела бы я быть столь же замечательной как вы, мисс Рарити, — печально, несмотря на мою счастливую улыбку, сказала я. — Но я думаю все же, что хоть некоторые из нас рождены, чтобы сиять, другие же рождены лишь мерцать.

Я не знаю, поняла ли она то, что я сказала, но ее жеманное подмигивание намекнуло мне, что здесь есть еще что-то, чего я до того момента не улавливала.

— Это самое крупное заблуждение касательно популярности, дорогая. Популярность — это не соревнование. Скорее, я воспринимаю ее как марафон, — она зашла ко мне сбоку, продолжив работать над юбкой платья. — Настанет день, и вы, мисс Хартстрингс, сорветесь в быстрый галоп, и я искренне завидую тем пони, что станут свидетелями вашего звездного часа под светом прожекторов.

Слова Рарити, столь же ошеломляющие, сколь и родственные моему духу, теснились в моем мозгу, заставляя меня трепетать. Они отвлекли меня до такой степени, что я даже не могла более сосредоточиться на восьмой элегии. На самом деле, я даже потеряла счет времени, стерев границу между тем днем, когда я помогала ей с платьем, и тем, когда я несла в Бутик третий камень.

Все мысли мои были только о том, чтобы осчастливить ее хоть в малейшей степени столь же значительно, как она однажды осчастливила меня. И когда я вошла в дверь и услышала звонок, объявляющий о моем прибытии, я немедленно тонким голоском заявила этому царству тканей и блесток:

— Мисс Рарити, вы здесь? Меня зовут Лира Хартстрингс, и я о вас наслышана. И если вы не заняты чем-то в данный момент, мне интересно, могу ли я привлечь ваши небезызвестные таланты в зачаровании драгоценных камней, один из которых как раз…

Я застыла на месте.

Высокая кобыла с коричневой шкурой и серой гривой уставилась на меня презрительным взглядом поверх темных очков в толстой оправе. Она была одета в черную блузку и соответствующие ей брюки, не мешавшие ее ослепительному хвосту свободно торчать наружу. Ни один из ее строгих предметов одежды не преуспевал в сокрытии тонкой и жесткой фигуры ее тела.

— О… — я моргнула.

— Хмммм… — вот и все, что она произнесла поначалу. Она сузила глаза, глядя на меня. Когда она снова заговорила, я не могла точно сказать, к кому она обращалась, пока не услышала суетливое цоканье копыт в отдалении. — Ваш постоянный клиент, я понимаю?

— О! Эм… Ехехехех! — растрепанная и потеющая, потерявшая всякое достоинство Рарити выскочила между мной и этой угловатой незнакомкой. — Сейчас же середина дня! Мне не избежать клиенток, приходящих тогда, когда им покажется удобным!

— Я была совершенно уверена, что вы прекратите обслуживание своих обычных клиентов в день моего визита…

— А! Да! Ха! Забавно, я так и сказала, не так ли?! — Рарити рывком развернулась к ней лицом, чуть ли не кланяясь, чтобы целовать копыта невозмутимой кобылы. — Хехех… Разум гения бывает рассеян! Наши слова забредают туда, куда копыта едва ли за ними последуют!

Она обернулась ко мне.

— Эм… Чем могу вам помочь? Эм… то есть… — она рассеянно помотала головой, затем воскликнула: — Я чрезвычайно рада была бы вам помочь, но в данный момент, боюсь, я занята. И, все же, если вы оставите краткое описание того, что вам требуется, я определенно оставлю себе детальное напоминание о том, чтобы должным образом вас обслужить в первую же очередь завтрашним утром. Исключительно потому, что я склонна прилежно уделять внимание каждому из моих верных, хорошо платящих клиентов! Ехехехех…

— Эм… — я неприкаянно посмотрела на кобылу, стоящую позади нее, возвышающуюся над нами великой устрашающей тенью.

— Это… это не так уж важно, — в итоге тихо произнесла я, пятясь из магазина в сопровождении своей седельной сумки и своей дрожи. — Правда. Я могу зайти в другое время.

— О, но прошу вас! Позвольте мне узнать, что вам нужно, чтобы я смогла первым делом помочь вам завтра же! — умоляющий взгляд глаз Рарити на мгновенье пробился сквозь стену ее неподдельной паники. — Да, я не обслуживаю сегодня, но я бы возненавидела себя, если бы отослала прочь пони в нужде, не найдя способа вернуть ее назад…

— Без сомнения, ей нужна новая зимняя одежда, — сказала кобыла. Мое внимание при этих словах привлек к себе ее скучающий взгляд на моей толстовке. — Или же серьезная переработка того, что есть.

Она вяло перевела взгляд на Рарити.

— Из того, что я слышала от Хойти Тойти, я пришла к выводу, что все обитатели этого городка носят кантерлотскую коллекцию, которую вы сшили для него год назад.

Рарити сглотнула, затем бросила боковой взгляд на меня.

— Ну, да. Кажется, действительно, я… эм… оставила в Кантерлоте кое-какой след. В здешних же местах… эм… — она погрызла немного свое копыто, стараясь прикрыть это улыбкой. — Ну, это же фермерское поселение, мисс Симс. И вы знаете, какие они, эти земные пони. Они в очень большой степени полагаются на одежду, прошедшую через вторые копыта.

— И ваше заведение… — Силвер Симс быстрым шагом пересекла бутик. — Оно стоит здесь уже не меньше пяти лет?

— Эм. Да. Я выпустилась со второстепенным дипломом по бизнесу, а моя мать — предпринимательница, так что…

— Этого времени должно быть вполне достаточно, чтобы оказать влияние на местную моду, не так ли?

— Эм. Да. Полагаю, так и…

— Что ж, я пришла сюда, чтобы меня заинтриговали, — губ Силвер коснулось нечто отдаленно напоминающее улыбку, но даже то было преувеличением — выражение это больше походило на попытку прорезать тонкую линию в черном граните. — Что ж, вот ваш шанс, Рарити, дорогая. Заинтригуйте меня.

Рарити была в совершенно ином мире, и я, очевидно, не являлась его частью.

— О! Безусловно! У меня как раз есть кое-что, что мне просто не терпится вам показать! — волна холода пробежала по комнате, и я поняла причину моей внезапной невидимости. Молодая единорожка нетерпеливо подошла к Силвер Симс. После немалого количества драматического повествования о деталях наследия Принцессы Платины, Рарити дернула за шнур, разворачивая пару занавесей, чтобы явить своей гостье законченное платье, во всем его великолепии стоящее на центральном помосте Бутика. Рарити разъяснила каждую деталь, подсвечивая каждый из пяти рядов жемчужин голубым магическим сиянием, не прекращая услаждать слух Силвер безвременной повестью об объединении Юникорнии, предшествующем ее вливанию в единый Эквестрийский табун.

— И как она одарила своих сестер-единорогов, я подношу этот дар вашим глазам! Оно определенно сияет извечным духом Платины, не так ли?

— Мммм. Да. Оно весьма красиво. Я вижу, что вы вложили в него немало времени и сил.

— О, безусловно! Хотя, должно быть, я была невероятно воодушевлена, ибо весь процесс производства слился в одно восхитительное мгновение. Клянусь, все было так, будто последние пять дней я пролетела на крыльях моего вдохновения!..

— Но, если вы позволите, я бы хотела посмотреть исходные модели вашей кантерлотской линейки.

— Моей… К-кантерлотской линейки?

— Да, той, которой вы снабжали чудесный бутик Хойти Тойти. Он — главный поставщик для высшей знати, как мне говорили.

— О… О! Эм… Д-да! — Рарити сглотнула и боком отошла от своей детальной работы. Я наблюдала за ней издалека. — Мне… мне кажется, у меня еще где-то остались некоторые из этих… эм… прошлогодних моделей. Дайте мне пару минут, и я расположу их для демонстрации как следует…

— Вы хотите сказать, что у вас нет готовой выставочной витрины? Я думала, ваши клиенты были бы рады видеть ваши лучшие работы ежедневно.

— О, едва ли их можно назвать моими лучшими работами. Хехехех… Я продала уже их так много, что на улицах Кантерлота они уже, практически, банальность…

— Да, да. И судя по прибыльным продажам Хойти Тойти, я могу себе представить — это определенно что-то значит. Ну так где же они, дорогая? У меня для Понивилля не так уж много времени, в конце концов.

— Эм… С-сию секунду, мисс Симс! Обещаю вам. Ехехехех… Вы не будете разочарованннныыы!

И когда обе они ушли, я, как всегда, осталась стоять в тенях, всеми забытая. Перламутровое платье, созданное в честь Принцессы Платины, ярко сияло в свете прожектора, но впервые за практически год, я не могла припомнить более точной иллюстрации одиночества. Я скучала по словам Рарити, но что бы ни прозвучало под сводами Бутика, оно обязательно тут же утонуло бы во всепоглощающем присутствии Силвер. Я медленно покинула магазин. Звон колокольчика был лишь мертвым и бездушным шумом. Уходя, я оказала кое-кому услугу, перевернув табличку на переднем окне надписью «Закрыто» наружу.

На следующее утро я вошла медленно, не говоря ничего. Бутик был открыт с раннего утра, и висящие под потолком лампы горели все до единой. Две вещи сияли в центре магазина. Одной из них было жемчужное платье, стоящее совершенно нетронутым на том же месте, где я его видела в последний раз. Другой же была белоснежная шкурка Рарити, отражающая солнечный свет как дорогой бриллиант.

Ее сияние, тем не менее, тонуло в скучном выражении лица, с которым она без эмоций подшивала шарф, вертя его перед собой в телекинетическом поле. Под глазами у нее были мешки, а потому я боялась узнать, что еще, помимо желания спать, мучило ее душу.

Решившись, я прочистила горло и спросила:

— Мисс Рарити?

В один миг глаза художницы-модельера озарились при звуке ее имени, будто огонь зажегся где-то внутри нее. Рарити повернула ко мне свой взгляд, сияющий, но пустой, как чистый холст.

— О! Что ж, здравствуйте, — теперь была ее очередь прочистить горло. Она выпрямилась на ногах, чтобы не казаться более столь сутулой. — Добро пожаловать в Карусель-Бутик, где всякое одеяние — chic, unique et magnifique.

Я искренне улыбнулась ей, надеясь, что эта улыбка будет заразительной. Но она таковой не оказалась. Тем не менее, я заговорила:

— Я приехала из другого города… — я помедлила и начала сначала. — Меня зовут Лира Хартстрингс, и пока я здесь, я хотела бы поинтересоваться, могу ли я заплатить вам, мисс Рарити, за кое-какие услуги.

— Хммм. Да. Я более чем рада буду вам помочь, — сказала она. Голос ее едва ли мог отобразить тот энтузиазм, с которым эти слова должны были быть сказаны. Это всегда очень трагично, когда песня покидает душу пони. — Тем не менее, я должна заранее извиниться. Мне необходимо закончить этот шарф для другого моего клиента, и я ему обещала, что займусь им первым делом после открытия.

Я бросила взгляд на дверь, затем снова на нее.

— Вы открылись сегодня рано, ну, или так, по крайней мере, гласит табличка на двери. Я не могла это не заметить, когда, прогуливаясь утром, проходила мимо.

— Ну, мне не слишком-то удалось поспать этой ночью, так что я решила, что ждать лишних два часа ни к чему.

— Мне очень жаль это слышать, мисс Рарити, — я сглотнула и слегка попятилась. — Если это вам поможет, я могу прийти в другой день…

— Нет! Ни в коем случае! Я вам запрещаю! — сказала она с еле слышным рыком. Затем, поморгав немного, она вздохнула и провела копытом себе по лбу. — О, я прошу у вас прощения. Я знаю, это прозвучало ужасно дерзко.

— Я слышала, как пони говорили и худшее, — сказала я с мягкой улыбкой.

— Я никогда не отказывала пони в своих услугах. Я не хочу, чтобы вы оказались в этом первой, мисс Хартстрингс, — она сделала глубокий вдох, глядя куда-то в пустоту по ту сторону рамы ближайшего окна.

— Хартстрингс, — улыбнулась она. — Однако же это приятнейшее имя, заслуживающее славы.

Мое сердце екнуло. Поначалу я думала, это от того, что какая-то часть меня глупо понадеялась на то, что она помнит меня. А потом я осознала, что меня просто сразило это давящее чувство, клубящееся над ней. И каждый раз, когда я пыталась найти в нем логику — в моем воображении не всплывало ничего, кроме темного, безэмоционально пронизывающего взгляда Силвер Симс. В подобных ситуациях я делаю обычно что-то импульсивное и отчаянное, чтобы стряхнуть это оцепенение, поразившее меня. Возможно, это не случайность, что подобное произошло со мной в присутствии Рарити.

— Я слышала, у вас вчера был посетитель, — вырвалось у меня. — Сама Силвер Симс, собственной персоной.

Я затем попыталась оправдать эти слова, которые можно было бы назвать ударом в больное место.

— Это одна из причин, по которой я пришла сюда, — я постаралась выдавить игривую улыбку. — Если Силвер Симс закупается в Бутике Карусель, то это однозначно означает, что это заведение высочайшего класса!

Мой весьма неловкий комплимент не оказал на Рарити никакого эффекта. Мне не следовало этого делать, но я отчаянно чувствовала необходимость поднять ей настроение. Хотела бы я, чтобы она тоже чувствовала эту необходимость.

— Хммм, боюсь, насчет этого еще ничего не решено, — сказала она обреченно.

Я сглотнула.

— Зачем… эм… зачем вы такое говорите? Мне казалось, что любая модистка будет счастлива, если кто-то вроде Силвер Симс лично зайдет с визитом в ее заведение.

— Если это можно назвать визитом, — громким шепотом произнесла она, с внезапной злостью вернувшись к починке шарфа, что давалась ей с трудом.

— Ыыых… О провалиться мне, кого я обманываю? — ее губы слегка скривились. — Это была приятная встреча. Поистине, так и есть. Силвер Симс — удивительная кобыла, и она умеет совершенно блистательно вести беседу. Поистине же, я провела два часа, загипнотизировано слушая рассказ о ее дизайнерских подвигах на мрачных улицах Сталлионграда. Пони такого возраста и такого величия — это нечто замечательное. Поистине замечательное, — ноздри Рарити раздулись, а ее взгляд заблудился в складках моря ткани, которое она обращала во что-то целостное. — Такие пони, как она, действительно зарабатывают свою славу.

Я поежилась, стоя позади нее подобно тени от чего-то, что когда-то сияло в этой комнате. Я смело спросила веселым голосом:

— А вы говорили ей что-нибудь о вас самих? Я так понимаю, Силвер Симс много путешествует. Уверена, она бы хотела узнать побольше о делах моды в Понивилле.

— Боюсь, нашему разговору так и не довелось принять подобный оборот, — быстро ответила Рарити. — Ей нужно было уйти на встречу с одним из ее агентов. Прямо сейчас, она, скорее всего, завтракает в постели, ожидая полуденного поезда, который отвезет ее в Троттингем, навстречу очередному сезону пышных показов мод. Хммм. Я всегда буду восхищаться стремительным темпом и решительной энергией работающей элиты. Хотя, я подозреваю, восхищение это будет всегда выражаться издалека.

Я не знала, как еще выдавить из нее что-нибудь на эту тему, кроме как сказать:

— Я… я не понимаю.

— А чего здесь понимать? — так холодно и резко ответила она, что меня даже посетила мысль, что она говорит более не со мной. Фоном звучал холодный тук-тук-тук левитирующих игл, с силой ударяющихся друг от друга, грозя порвать нитки, которыми она прошивала ткань. — Что я просто обреку себя на очередное падение? Я, конечно же, могу винить только себя в том, что возложила столь великие ожидания на один единственный момент, на один взгляд, на одну проклятую возможность, как будто бы вся жизнь определяется в мгновенье ока! Я не знаю, что глупее: тот факт, что я унизилась до того, что понадеялась на что-то столь отчаянное, или то, что это произошло не в первый раз!

Я сглотнула и сказала:

— С моей точки зрения, дело, скорее, не в том, что мы учимся на наших жизненных ошибках, а в том, что мы учимся встречать ошибки будущие с большей стойкостью.

— Ну, может быть, эти ошибки и есть проблема сама по себе! — наконец проворчала Рарити, кинув на очень знакомое платье злейший из взглядов, и чуть ли не бросая швейные принадлежности на пол. — Может, у гения нет права на глупые ошибки, или в противном случае это получается и не гений вовсе!

На комнату опустилась тишина, не нарушаемая ничем, кроме ее резкого раздраженного дыхания. Медленно единорог обрела спокойствие. Голос, что прозвучал вскоре, был по-прежнему взволнованным, но удерживаемым под контролем.

— Мисс Хартстрингс, кто бы вы ни были, я могу только предполагать, что вы музыкант, и, причем, талантливый. Я права?

Я сглотнула и слегка кивнула.

— Да. По крайней мере, я склонна в этом с вами согласиться. Талант же — вещь относительная…

— Но он реален, — сказала она, и, когда она глядела на меня, огонь на мгновенье мелькнул в ее глазах. — Или же, почему вы вообще утвердили себе это имя?

— Э… Я с этим именем родилась.

— Неужели? — спросила она резко.

Я моргнула, глядя на нее.

— Ну, да, насколько я знаю.

— И оно вас в действительности определяет? Доносит ли оно до других пони то, кем и чем вы являетесь, когда они говорят его вслух? Наполняет ли ваше имя их разум удовольствием и радостью от одной только мысли о нем, потому что они совершенно точно уверены в том, что вы значите для них, и какую лепту вы вносите в полотно нашего прекрасного мира?

Я глубоко вдохнула и взгляд мой в поражении опустился к копытам.

— Я… я не знаю…

— Что ж, позвольте мне осмелиться и сказать, что когда я слышу ваше имя и вижу вашу Метку, я тут же начинаю вами гордиться, даже если я не знаю, кто вы такая, — сказала она. Ее лицо было слишком напряжено, чтобы отобразить улыбку, но слишком гордо для того, чтобы натягивать лживую маску. Она продолжила: — Потому что если можно назвать что-то, во что я совершенно точно верю, так это то, что все мы здесь для некой цели. Мы все были помещены на эту землю для того, чтобы сиять. Кому-то из нас это удается лучше, чем другим, но я веду не к тому. Для того, чтобы стать успешной, мисс Хартстрингс, чтобы стать популярной, чтобы оставить свой след в обществе, необходимо убедиться, что выполнены два условия. Во-первых, мы должны быть уверены в себе и в тех дарах, которыми мы владеем. Во-вторых же, мы должны повстречать других, кто разделяет этот взгляд, для того, чтобы правильным образом совместно направлять наши воздействия на мир художественного выражения.

Она вздохнула и снова посмотрела в сторону сияющего платья.

— С каждым новым днем я чувствую, что будто бы под этим небом остается все меньше пони, знающих, как правильным образом удерживаться на этой волне. Самоуверенность заменила собой жажду творить. По крайней мере, я надеюсь, что это именно так, как ужасно бы это ни звучало. Потому что если я не права, и дело только во мне… — дыхание Рарити стало неровным. Она провела копытом по лицу, заглушая свою следующую фразу. — В таком случае, о Селестия, как низко я пала…?

Я притворилась, что проследила за ее взглядом, для того, чтобы найти повод упомянуть прекрасный шедевр, находящийся в этой комнате.

— Все-таки, я должна сказать... Я не могу оторвать глаз от этого платья с того самого момента как сюда вошла. Вам удалось показать его Силвер Симс, пока она была здесь?

На мгновенье, Рарити лишилась слов.

Потому я продолжила:

— Я думаю, оно абсолютно восхитительно. И даже больше, — я открыла рот, чтобы продолжить, но некая часть меня, часть очень чуткая, заставила меня помедлить. Слишком хрупко было это мгновение. После небольшой борьбы с самой собой, я все же решилась закончить мысль: — Забавно, что вы выбрали мотив жемчужин, особенно с учетом, что вчера был день рождения легендарной Принцессы Платины.

Рарити мгновенно устремила на меня взгляд, взгляд, продержавшийся на мне несколько бледных секунд. Ее лицо исказило нечто среднее между усмешкой и всхлипом. Услышав, как она шмыгнула носом, я на мгновенье испугалась до смерти. Вскоре, тем не менее, она собралась с духом, чтобы улыбнуться и прошептать:

— Вы действительно оправдываете свое имя, мисс Хартстрингс[5]. Мне лишь остается гадать, где ваше мнение было вчера, когда наследие Юникорнии начисто подвело меня.

— Этот вопрос теперь задаю себе и я.

— Можно подумать, она носит имя «Силвер» как торговую марку, и при этом у нее хватает смелости одеваться лишь в черное.

— Простите?

Рарити посмотрела на меня.

— Я полагаю, это мои друзья направили вас сюда, или же кто-нибудь из более высокопоставленных жителей Понивилля. Хммм?

— Я-я пришла сюда исключительно по делу! Клянусь, — это была правда. По большей части. — Я думаю, вы куда более известны в городе, чем вам кажется, мисс Рарити.

— Поправка, дорогая. Я — коммунальщица.

— Что-что, простите?

— Слово, связанное с хозяйством, — сказала она с улыбкой, сокрывшей собой наслоения разочарования, что, казалось, исходило от ее взгляда. — Часто используемое существительное. Местная швея — это такая пони, к которой другая пони посылает подругу, если ей нужно поправить шов, починить подол или заштопать манжет. Без сомнения, они часто поминают мое имя, так же как и любой пони в Эквестрии поминает Силвер Симс. Но задумываются ли они еще раз о нем, его произнеся? Возникает ли у них желание, характерная тяга приглядеться получше, в надежде, что существуют пони, хранящие свои сокровища достаточно глубоко, чтобы вознаградить те души, что решатся их отыскать? Я должна вам сказать, что я не была рождена с именем, которое вы слышали из уст жителей нашей деревни. Я не всю свою жизнь была Рарити.

Я моргнула. Я этого совсем не ожидала.

— Не были?

— Нет, дорогая, — она медленно покачала головой. — На самом деле, я была рождена с именем «Сапфир Сайт»[6]. Я происхожу из старого рода ювелиров и зачарователей. Само собой, они ожидали, что я займу свое место в ряду носителей традиции, закрепившейся уже, можно сказать, биологически. Естественно, день, когда я обрела свою Метку, был днем, в который я обнаружила чудесное месторождение настоящих драгоценных камней. Но если мой талант и был определен судьбой, я совершенно не собиралась сдаваться ей, и позволять ей определять мое положение в жизни. Мой рог обязан своим талантом драгоценным булыжникам, но мое сердце верно мечтам и тому будущему, которым они смогут меня обеспечить. И вот почему в столь юном возрасте, даже до окончания начальной школы, я сменила свое имя на «Рарити».

— Почему? — спросила ее я. — Почему Рарити?

Она устремила на меня серьезный, пристальный взгляд.

— Потому что я хотела имя, к соответствию которому я могла бы стремиться, — она печально посмотрела на платье. — И, более того, по прошествии времени и при приложении сил, его превзойти. Я хотела быть особенной. Я хотела быть знаменитой. Я хотела быть пони, которую все пони будут знать не только за звучание ее имени, но и за скрытые, глубоко внутри лежащие значения и смыслы, подобно тому, как таит в себе внутреннюю красоту многослойный алмаз. Драгоценные камни существуют не только для того, чтобы их просто добывали. Их предназначение в том, чтобы быть на виду, чтобы заполнить мир сверкающим чудом. Потому что ведь, в конце концов, в этом мире рождены те, кому даровано право видеть выделяющееся из общих рядов и наслаждаться этим. Давным-давно я перестала зваться Сапфир Сайт и выбрала себе имя Рарити. Как еще мне было вдохновиться на путь к величию? Какой еще выбор у меня был? Пошла бы я по следам семьи и осталась бы в их тени, став не более чем пятном позора на их имени? Самое большее, чего я достигла бы — я стала бы лишь крупинкой соли в глубоком колодце традиции, или же лишь шестеренкой в какой-нибудь лишенной воображения индустрии.

— Индустрии? — заметила я, вскинув бровь.

— Именно этим все, к сожалению, и становится, — тихо проговорила Рарити. — Дайте достаточно времени. Дайте достаточно устоявшийся ритуал. Ты повторяешь одни и те же движения, и эти движения становятся тобой, и тогда что остается от жизни за пределами совершенной необходимости и механизации? Вчера я весь день смотрела в глаза Силвер Симс, слушала ее голос, купалась в ее ауре. И когда все на этой нашей встрече было сказано и сделано, и после того, как я закончила переваривать все те ее слова, что хоть сколь-нибудь содержали в себе приятный вкус, коим можно насладиться, я осознала, что не больший катарсис я бы извлекла из машины. И знаете почему? Потому что Силвер Симс стала частью индустрии, процесса, рожденного от искусства, и, при этом, совершенно к нему слепого. Когда-то она была вдохновенной сорвиголовой в среде Мейнхеттенского кутюра. Сегодня же она — старая заезженная кобыла, которая разрабатывает дизайн копытами, более не соединенными ни с душой, ни с сердцем. Все, что имеет значение, — прибыль, извлекаемая из процесса, нечто, измеряемое деньгами, но не магией. Я бы, наверное, пожалела ее… если бы не одна деталь…

— Да? — я с любопытством наклонилась к ней. — Что же это?

Рарити тяжело сглотнула. Она, казалось, боролась с собственной разновидностью дрожи на тот момент, когда, в итоге, сказала:

— …деталь, состоящая в том, что она — единственная кобыла в Эквестрии, кто делает это правильно. Что все сейчас — есть ни что иное, как индустрия, ибо банальность отныне не только приемлема, но и является объектом глубочайшего поклонения. Потому что теперь все пони боятся думать, оспаривать, искать нечто новое… нечто особенное… нечто редкое, — она выдохнула шумно и долго. — И все недавнее время я бесплодно потратила на поиски способа выделиться, собрав все свои жемчужины для создания этого единственного прекрасного платья, тогда как мне следовало бы занятья выпуском дюжин платьев, что дали бы мне мое место под солнцем, даже если я тем самым стану лишь очередной деталью большой бездушной машины.

Я слушала ее, но слова еще одной пони поднимались к поверхности, и той пони была я. Я думала о своих дневниковых записях — таком множестве совершенно идентичных той, что я пишу в данный момент. Если бы я не писала их для самой себя, то, полагая, что у какого-нибудь пони зрение будет благословлено возможностью видеть записанное мной, какой реакции я бы надеялась достичь? Будет ли это глубокая и вдумчивая критика, или рассеянное листание страниц, прежде чем эти же копыта забросят текст в пыльную гору вчерашних трагедий? Даже песня способна вдохновить душу только на то, чтобы идти вперед лишь до тех пор, пока другая мелодия, подобно порыву штормового ветра, не отбросит ее в противоположном направлении. Как же тогда пони следует строить парус, дабы ходить под штормовыми ветрами этого насыщенного мира?

— Может… — заговорила я. — Может… вы просто все еще ждете подобающего представления для себя, — я бросила на нее взгляд. — Это долгое ожидание, безусловно, но это вовсе не значит, что оно бесконечно, мисс Рарити. Возможно, придет день, и вы воспарите, как воспарила Силвер Симс, только вы не удовлетворитесь обыденностью. Вы не совершите той же ошибки, что совершила она.

— Хмммм… Ошибки? — Рарити улыбнулась. — Мисс Симс достигла всего, чего я когда-либо мечтала достичь, и дошла ли она до того, совершая ошибки? Что ж, если это так, то я, очевидно, должна пойти на те же преступления.

Она глубоко вздохнула.

— Но никогда, абсолютно никогда я не работала так. И не хотела бы.

— Полагаю, жизнь жестока к перфекционистам, — сказала я.

— Я никогда не винила жизнь в жестокости мира, — тихо пробормотала Рарити. — Только лишь невежество.

Она болезненно улыбнулась мне.

— И я бы очень не хотела стать подобным преступником, особенно под взглядом столь милосердно терпеливой и благородной кобылы как вы. Прошу вас простить меня за мои эгоцентричные бредни, мисс Хартстрингс, и рассказать мне, чем же я могу вам сегодня помочь.

Мое сердце мгновенно ушло в самые глубины моего тела.

— О. О… Эм… — моя седельная сумка придавила меня к земле, будто была набита могильными камнями с соседнего кладбища. — Знаете что? У нас была прекрасная беседа. Мне кажется, я получила как раз то, что мне было необходимо от моего визита…

— Ну же, не позволяйте моим страстными разглагольствованиям о жизненных бедах вас спугнуть, моя дорогая, — сказала она мягко. — Мои друзья однажды прилепили мне ярлык «королевы драмы», и большую часть времени они правы. Прошу вас, скажите мне, для чего вы пришли сюда. Вы целиком и полностью завладели моим вниманием. Вы его заслужили.

Я сглотнула, поерзав виновато, как юный жеребенок, только что убивший птичку из рогатки. Я теребила телекинезом мою седельную сумку, и, стараясь избежать ее взгляда, заикаясь, проговорила:

— Я пришла сюда… я-я пришла сюда потому что… эм…. Я слышала, что вы хороши в зачаровании камней.

Я должна была дать ей два последних камня. Вместо этого некая искренняя сущность в душе вынудила меня достать только один.

— И мне крайне необходимо вновь насытить его магией. Мне… эм… мне говорили, что вы лучшая в городе. Я не хотела довольствоваться меньшим.

Ответ Рарити был столь же искренним, как и кивок ее головы:

— Никому не следует довольствоваться меньшим, дорогая.

Услышав эти слова, я немедленно сжалась.

— Но… Но ведь вы заняты с этим шарфом, и я уверена, вам надо делать другие платья, и…

— Мисс Хартстрингс.

— Я пойму, если вы просто не готовы…

— Мисс Хартстрингс, — она выхватила камень усиленным зарядом телекинетического поля. Встав прямо, она безмятежно мне улыбнулась, и прошла к необходимому оборудованию, стоящему у окна. — Зачарование камней — просто один из множества моих способов заработка на жизнь. С тех самых пор, как я приехала в Понивилль, я только тем и занималась — я жила. Но это вовсе не значит, что я не могу это делать с изяществом и с гордостью. Пожалуйста, позвольте мне вас обслужить.

Я издалека протянула в ее сторону копыто, но она уже ускользнула от меня. Что разбило мне сердце, так это то, что ей больше некуда было ускользнуть. Этот дом принадлежал ей не больше, чем мне. Она была в равной степени пленницей что и я, но при этом на ней не лежало проклятья. Или лежало?

Если так подумать, какой пони не проклят? Я не слишком-то прикладывала философскую мысль к этой идее до того момента. До того момента, как увидела Рарити, повторяющую привычные движения подобно поршню под давлением пара, вновь перерождаясь в Сапфир Сайт, для того, чтобы установить линзу перед окном и поймать свет солнца. В итоге я дам ей три золотых бита и она улыбнется мне, но с того момента я более не могла определить, кто из нас более загнанная кобыла.

Едва я покину Рарити, она тут же забудет о моем существовании. Но она не забудет о своих бедах. Ее беспокойства были реальны как воздух, и она столь же отчаянно от них зависела. Какое у меня было бы право убедить ее в обратном, даже если бы у меня была на то возможность? Слава для меня ничего не значит, но виной тому исключительно мое проклятье. Насколько же хуже того иметь возможность, которой никогда не реализоваться, несмотря на весь реальный потенциал?

Раздувала ли она из мухи слона? Думало ли общество о ней только лишь как об очередной вносящей свою лепту детали машины, да и думало ли оно о ней вообще? Я задалась вопросом: существует ли пони, достаточно подходящий для проведения подобающего непредвзятого исследования известности личности? И тогда я поняла, что таким подходящим пони была я.

— Рарити? Ага, знаю ее. Это пони, которая управляет каруселью рядом с ярморочной площадкой Понивилля, да? Погодите… а? Вы мне хотите сказать, что это ненастоящая карусель? Тьфу. И зачем тогда все эти долбаные тенты на том краю города?

— Хмммм… Мисс Рарити… Мисс Рарити… О! Я ее помню! Белая шкура? Голубая грива? Я слышала ее выступление на танцевальной вечеринке в Ратуше, на Праздник Летнего Солнца. Как там ее кличка? DJ-P0N3?

— Она модельер, так? Шьет платья там, вот это все? Или это она та единорожка с полоской в волосах? Неважно. Одна из них живет в дереве. Я могу идти? Я опаздываю на обед в центре.

— Я смутно припоминаю что-то про единорога, которая чуть не погибла на Соревновании Лучших Юных Летунов в Клаудсдейле. Эй, вы слышали, что наша местная погодная летунья Рейнбоу Дэш в тот день сделала? Она сделала прекрасный Звуковой Радужный Удар — прямо перед глазами Принцессы Селестии! Вух! Бабах! Ага! Она при этом спасла аж сразу трех членов команды Вондерболтов! Вот это я называю пятнадцать минут крути! Хех!

— Это не та, случаем, кобыла, с голосом как у вампира, которая еще ходит в Дневное Спа Алоэ и Лотус дважды в неделю?

— Почему же, я постоянно хожу в Бутик Карусель! Значит, вы мне говорите, она этим заведением владеет? О небо, я думала, она просто служащая. В смысле, разве может единорог в столь юном возрасте не наследовать такой вот бизнес? Вы понимаете, о чем я?

— Я знаю, что здесь живет белый единорог, которая, по слухам, является одной из Элементов Гармонии. Знаете, потомушт, ну, вроде как Элементы больше не священные предметы, как в старые времена, а теперь они слиты воедино с душами живых пони. Все что я знаю, что одна из них — Верность, и это белая единорожка. Или она Элемент Красоты? Хммм… Зачем вы еще раз меня об этом спрашиваете?

— Отвяньте, леди. Я тут пытаюсь есть сэндвич.

— Если подумать, был тут у нас однажды в Понивилле показ мод. Почти год тому назад. Какой-то расфуфыренный художественный критик приехал на это событие из Кантерлота. И знаете что? Это все от начала до конца было какой-то жестокой шуткой над бедолагой. Иначе и быть не могло! Показанные платья были просто в высшей степени безвкусны! Клянусь, никогда не видела столь разъяренного пафосного зазнайку. Хех… Погодите, чего? Почему именно это мне пришло в голову? Потому что вся эта долбаная шутка была идеей этой самой «Рарити», не так ли? В смысле, именно поэтому вы о ней и расспрашиваете, так? Как раз вовремя карма добралась до этой кобылы.

— Фу… типа… зачем я вообще пойду что-то покупать в эдакую дорогущую дыру на восточной окраине города? Я совершенно точно… типа… закупаюсь только в Нитках Рича. В конце концов, именно туда все популярные кобылки и ходят. Оставьте Бутик Карусель для снобов-выскочек, которые этим местом владеют!

— Как вы смеете!

Я оглянулась на звук, стоя в Сахарном уголке и опрашивая пару молодых кобылок с пастельными завитыми гривами. Обе они посмотрели в том же направлении с выражением запредельной скуки на лицах.Автор этого последнего восклицания мгновенно поник под весом их объединенного взгляда.

— Эм… Не то чтобы я имею что-то против вас как пони… но… — Флаттершай глубоко вдохнула и вновь изобразила ту же суровость, которая была облечена в ее голос секунды назад. — Но Рарити — не выскочка и не сноб! Она — талантливая пони с даром создавать прекрасные платья, и она совершенно точно не завышает свои цены! И что самое главное, она мой друг, и она заслуживает большего уважения!

— Хех. Ну дааааа… — одна из кобылок закатила свои раскрашенные глаза. — Значит, типа, если это так, то почему мы ее имя не слышали ни разу еще?

— Ага… — добавила другая пони, сверля Флаттершай взглядом. — Если она такая замечательная, не должна ли она тусоваться в Троттингеме, а не в эдаком глухом медвежьем углу?

— Я вот думаю, что ты ее защищаешь только потому, что она твоя подруга, — снова презрительно усмехнулась первая. — Хех… Дай угадаю. Она совершенно точно тебе дает скидки только за то, что ты о ней хорошо говоришь.

— Я… Я… — голубые глаза Флаттершай задрожали. — Это неправда! Рарити… — она сглотнула. — Она просто…

— Хех. Так я и думала, — обе кобылки ушли прочь, махнув в унисон хвостами. — Пошли, ну их, этих неудачниц. И коктейли здесь все равно гадостные.

— Типа, омоябогиня, я как раз то же самое хотела сказать!

— Да ладно?! Нам определеееенно стоит об этом написать в дневники!

Они обе ушли, унеся с собой запах своего парфюма. Я глянула, сощурив глаз, им вслед, прочистила горло, и медленно повернулась к Флаттершай.

— Итак… Вы говорите, что Рарити — талантливая пони, заслуживающая уважения?

— Мммм… — мысли Флаттершай определенно еще крутились вокруг бессердечных слов той пары. Спрятав лицо за блестящим локоном розовых волос, она развернулась и направилась в дальний конец наполовину заполненного кафе. — Не обращайте внимания. Это было грубо с моей стороны, так вторгаться в ваш разговор.

— Но что если я хочу услышать, что еще вы хотели сказать?

Она, не ответив, просто пошла прочь, медленно, как капля дождя, стекающая по окну.

Я пожала плечами и поправила рукава толстовки.

— О, что ж, ладно. Думаю, я узнала достаточно о снобе-выскочке из Бутика Карусель.

— Оооохх… — я заметила едва видный намек на скрежет зубов, и вскоре она вновь метила на меня свой ангельский гнев. — Заберите свои слова немедленно!

Она моргнула, взмахнув ресницами, и густо покраснела:

— Эм… если вы не против, конечно…

Я улыбнулась ей.

— Значит, вы вновь хотите ее защищать?

— Я… — она содрогнулась, и смахнула несколько локонов ярких волос со своих голубых глаз. — Я никогда не думала, что мне придется это делать. У Рарити всегда была хорошая репутация. По крайней мере, я всегда так считала.

Она подняла на меня взгляд, и улыбка, с которой она это сделала, была столь же мягкой и нежной, и дважды столь же искренней, как ее голос.

— Как и всякую пони, ее нужно узнать, чтобы понять. Она самая элегантная, щедрая, заботливая и добрая кобыла, которую я знаю.

— Меня терзает один вопрос… — глядя на Флаттершай, я прислонилась к стойке с укрытыми стеклом десертами. — Удовлетворена ли Рарити этим?

— Эм… Удовлетворена чем?

— Тем, что пони должен узнать ее получше, чтобы ее понять. Рарити ведь творческая натура, не так ли?

— О. Безусловно…

— И вы говорите это, потому что вы ее подруга?..

— Н-нет! — воскликнула Флаттершай, разворачивая крылья одновременно с этим тревожным выдохом. — Ее работы говорят сами за себя! Она сделала сотни разных платьев для всяких разных пони, начиная со своих знакомых и местных знаменитостей, кончая приезжими дипломатами!

— Итак, мне интересно… — я бросила взгляд на выход, через который только что покинули заведение наши две «компаньонки». — Отчего же большинство пони, которых я опрашиваю, так мало о ней знают?

Флаттершай пожевала нижнюю губу и отвела стыдливо взгляд.

Я с любопытством на нее посмотрела.

— Неужели я попала не в ту ноту? Я музыкант. Так что будьте со мной честны, я действительно не люблю такое делать.

— Почему… вы хотите так много о ней знать? — сказала Флаттершай, сглотнув. — О моей дорогой подруге Рарити?

Я почесала шею, пережидая волну холода.

— Как ваше имя? — я спросила только лишь для того, чтобы она сказала его сама.

— Эм… Ф-Флаттершай.

— Вы знаете имя своей матери?

— Эм. Да. К чему это?

— Просветите меня, если вам не трудно.

— Мою маму зовут Виндфликер[7]. Она родом из Стратополиса.

— А каково имя вашей бабушки?

— Флаттерскай. Меня… в-вроде как назвали в честь нее.

— У ее матери тоже было имя, не так ли? У вашей прабабушки?

— Эм… — Флаттершай уже пришлось задуматься об этом на секунду. — Силверклауд… Кажется. Ой мамочки, мне так ужасно неудобно, что я не могу ее сразу вспомнить…

— И… — я слегка наклонилась вперед. — Что насчет вашей прапрабабушки? Вы ее имя знаете?

Флаттершай не смогла ничего вспомнить. Ее щеки порозовели, и она поежилась под давлением неожиданного допроса.

— Если хотите знать, я тоже не помню имя моей прапрабабушки, — тихо произнесла я и сглотнула. — И не могу даже вспомнить имя прабабки. Так что вы на одно очко меня определили, мисс Флаттершай, если это вас хоть как-нибудь утешит.

— Что… эм… что вы хотите этим мне доказать?

— Рарити здесь. В отличие от ваших и моих предков, она жива. Она живет среди нас, и ее отделяет от повседневной жизни других пони считанная пара стен. Так отчего же столь мало из них знает ее имя, даже если она прилагает столько усилий для создания себе репутации? — я поправила воротник толстовки и прошептала, отвернувшись к стене. — И сколько же потребуется поколений для того, чтобы забыть, что у нее вообще хотя бы было имя?

— Если честно, я никогда об этом не думала с такой стороны.

Я медленно кивнула.

— Так же и я. До недавних пор. Я долгое время… принимала подобные вещи как должное. А теперь у меня нет никакой возможности не зацикливаться на этом. Только вот, я считаю, мисс Рарити нацелила на это всю свою жизнь, и что же ей это принесло?

— Вы, очевидно, очень о ней беспокоитесь, раз так все это глубоко обдумали, — скорбно сказала Флаттершай. — Как бы я хотела быть столь же внимательной к ней.

Я бросила на нее любопытный взгляд.

— Поправьте, если я не права, но разве не вы ее подруга? Что вас заставило так о себе подумать?

— Потому что… — с трудом выдавила Флаттершай. — Потому что когда я должна была быть рядом с ней в прошлом, меня там не было. И не только меня. Все пони, на кого она полагалась, подвели ее.

— Не могу себе представить, как такое может случиться.

— Но это правда, — прошептала Флаттершай. — В этом году, я, Рарити и пятеро других были приглашены на королевскую церемонию на Гранд Галопинг Гала. В честь этого случая, Рарити вызвалась бесплатно сделать для всех нас платья. Я никогда не видела ни прежде, ни после, чтобы хоть один пони совершил бы столь щедрый поступок. Но после всего того времени и сил, что она вложила в эти платья, мы… эм… мы не высказали ей совершенно никакой благодарности.

— Никакой?

— Мммммм… никакой, — она виновато помотала головой. — Не поначалу, по крайней мере. У нас были свои идеи относительно того, как платья должны выглядеть. И каждая уважающая себя швея отказалась бы от наших заказов прямо на месте. Но не Рарити. Ее жажда нас порадовать оказалась больше ее жажды самовыражения, на которое она имела полное право. Она сшила для нас такие платья, какие мы хотели. Но они были просто чудовищны. Мы были слишком слепы и эгоистичны, чтобы это понять. И потом… ммммхх… — она содрогнулась, будто ее хрупкое тело накрыла волна обморочной слабости. — Тогда был организован показ мод, и эти ужасные платья продемонстрировали самому Хойти Тойти из Кантерлота. Это был шанс Рарити сиять в лучах прожекторов, тот момент, о котором она мечтала... и мы его разрушили.

— Это… — я закусила губу и беспомощно кивнула. — Это звучит ужасно.

— Так оно и было. Она была просто растоптана. Но мы все же попытались загладить свою вину. Мы закончили платье для Гала, которое она делала для себя. И тогда, когда нам удалось второй раз привлечь внимание Хойти Тойти, мы организовали второй показ, закрытый на этот раз, и на нем он смог в первый раз увидеть все эти восхитительные творения Рарити. Они его поразили, и он в итоге заплатил ей огромную сумму за право продавать линейку ее платьев в своем бутике в Кантерлоте.

— Хех… — тепло улыбнулась я. — Что ж, вы все сделали правильно. Друзья до конца. Похоже, вы отплатили ей сполна.

— Отплатили? — Флаттершай посмотрела на меня с грустным, поникшим выражением лица. — О, если бы это было правдой. Неужели вы не понимаете? Урон уже был нанесен. Даже если Рарити и удалось впечатлить Хойти Тойти, помогло ли это ее дизайнерской карьере?

Она тяжело сглотнула и стыдливо зажмурилась.

— Да, она заработала кучу битов на этом закрытом показе. Но то, что случилось в городе, разрушило для нее всякую возможность заполучить клиента в этой части Эквестрии. Она продала сотни платьев, работая по договоренности с Кантерлотским бутиком. Но здесь, у нее дома, где репутация дороже всего, у нее был шанс на звездный час и… он покинул ее. Навсегда.

Погруженная в мысли, я оглядывала окружающие нас стены Сахарного Уголка. Наконец я не смогла сдержаться и спросила:

— Тогда почему же она остается в Понивилле, если ее шанс ускользнул от нее здесь, но ждет где-нибудь в другом месте?

— Хотела бы я знать. Я просто рада, что она поблизости, потому что она моя подруга, и ее присутствие наполняет меня радостью, — с болью в голосе сказала Флаттершай. — Особенно с учетом того, что это не последний раз, когда мы… эм, то есть я, пошатнула землю под ее мечтами.

— Как… К-каким образом?

— Нечто вроде этого произошло опять, — Флаттершай снова избежала моего взгляда. — Знаменитый фотограф — Фото Финиш — приехала в город. У Рарити появилась возможность продемонстрировать ей свои работы, и ей нужна была модель. Она выбрала меня. Для меня это была большая честь. Но, вдруг случилось нечто неожиданное. Фото Финиш целиком сосредоточилась на мне. Она вообще не обращала никакого внимания на прекрасные платья Рарити. А ведь именно благодаря ей я привлекла внимание фотографа. Мне не слишком-то это нравилось, и все это дело продлилось недолго, но какое-то время я пробыла, можно сказать, знаменитой моделью.

— И за все это время Рарити не досталось ни единой крупинки славы…

Голос Флаттершай слегка дрожал, когда она произнесла:

— Все, что эта милая кобылка хочет от жизни — это сделать свое имя узнаваемым. Она хочет делать красивые вещи и привлекать к ним внимание других пони. И по крайней мере уже дважды слава прошла у нее буквально над головой. Ну, или даже три раза, если считать ее связи с лучшей ученицей Принцессы Селестии.

— Твайлайт Спаркл…

— Это имя всенепременно войдет в историю, — отметила Флаттершай. — И я знаю Твайлайт. Так же как и для меня, слава для нее не важна, тогда как для нашей общей подруги Рарити она значит все. И она отдавала все, который раз подряд, от самого своего щедрого сердца, что снова и снова не устает удивлять меня каждый день.

Я глубоко вдохнула и нежно опустила копыто на плечо Флаттершай.

— Я завидую вам, очень во многом.

— Мне? — Флаттершай моргнула в неловком замешательстве. — Почему?

Я улыбнулась.

— Потому что у вас в близких друзьях — такой живой фонтан благословений, как Рарити.

— Я знаю. Но все же есть кое-что, чего я не понимаю, — она возвела на меня свои нежные глаза, будто моля об ответе на невозможный вопрос. — Отчего же в этом мире этот фонтан благословений кажется столь ужасным образом проклятым?

Я тоже не знаю на это ответа.

Но я, пожалуй, хотела бы об этом узнать у Рарити самостоятельно.

— Здравствуйте, — на следующий день сказала я поверх резонирующего тона колокольчика, что висит над входом в Бутик Карусель. — Меня зовут Лира Хартстрингс, и я хочу узнать…

Моргая, я застыла на месте, проводив взглядом несколько пролетевших мимо меня развевающихся кусков ткани, подобных шелковым кометам.

— Эм… что-то не так?

— О, что же может быть не так?! — огрызнулась Рарити. Она была как готовый извергнуться вулкан с фиолетовой снежной шапкой. Если она, конечно, еще не начала извергаться за часы до моего прихода. Ее голос был горяч, как и ее покрасневшие глаза; она яростно рылась в море беспорядочно разбросанных швейных материалов, в которое превратился центр бутика. — Может быть, что-то не так оттого, что у меня нет тесьмы, необходимой мне для завершения платья, которое я должна была закончить еще неделю назад?! Может быть, что-то не так оттого, что я поставила свои мелочные проблемы впереди всего остального в моей жизни, как, например, мой долг перед клиентом? Или, может, оттого, что я готова поклясться, что купила желтую тесьму три дня назад, а сейчас она, видать, отрастила себе копыта и ускакала прочь?!

— Э… — я нервно сглотнула и застыла на месте как айсберг, тогда как она продолжала носиться вокруг меня. — Может вам… может мне вам немного помочь с…?

— С чем?! Я сама поставила себя в эту ситуацию! Мне самой себя из нее и вытаскивать! Будто бы я и так достаточно не наотвлекалась на всякое, — она замолчала ненадолго, стоя по колено в горе тканей, и, затем, со стоном вздохнула, повернувшись ко мне. — Мэм, я безгранично сожалею, что устроила вам такую демонстрацию незрелости, но, боюсь, вы застали меня в неудачное время. Я запоздала с большим количеством проектов, и хотя я желаю принимать новые заказы, я сомневаюсь, что мои услуги будут в ближайшее время доступны.

— И я п-прекрасно понимаю! — сказала я в попытке ее утешить, с трудом протолкнув улыбку сквозь барьер моей дрожи. — Я просто наслышана по слухам в городе о ваших работах, Рарити, и я хотела посмотреть…

— О! Я поражена, что у местных кумушек нашлось слово-другое обо мне! — она горько улыбнулась, копаясь в очередной неопрятной горе беспорядочно сваленного материала. — Они, кажется, все чересчур воодушевленно увлечены вылизыванием каждого дюйма, по которому ступало копыто Силвер Симс!

— Силвер Симс? — я осторожно заглянула за грань возможных ответов на ее слова, прежде чем выбрала счастливое неведение. — Вы хотите сказать, она была здесь? В Понивилле?

Я забыла, насколько Рарити ненавидит невежество.

— Ха! Но, конечно же, ее здесь больше нет! Только этого недостаточно, чтобы заглушить звук ее имени в воздухе! Ну или, по крайней мере, недостаточно для того, чтобы спрятать тот факт, что она уехала в свою поездку в Троттингем не с пустыми копытами!

— Уехала… — я моргнула в неловкости. Очевидно, именно ярость Рарити правила разговор по своему пути. Я была лишь, в своем роде, рулем в ее копытах. — Не с пустыми?

— А что? Разве вы не слышали? — Рарити резко развернулась ко мне лицом и ударила копытами по плитке пола, будто ставя тем самым вокруг своего следующего восклицания скобки, подчеркивающие ее абсолютную серьезность: — Она скупила целый гардероб осенней коллекции Ниток Рича, перед тем как села на идущий на восток поезд! Она даже заплатила владельцу щедрое комиссионное вознаграждение!

Ее глаза сверкнули как два смертельно опасных голубых метеора.

— А вот еще то, что мало кто слышал! Она заглянула также и в Бутик Карусель! И что она мне пожертвовала? Полный кошелек зевоты и два часа автобиографических баек, из которых мне даже нельзя составить книгу! Она даже и не глянула толком на мою работу; даже на те платья, интерес к которым она хотя бы изобразила! И теперь она уезжает в Троттингем с половиной запасов товара Ниток Рича! Ха! Клянусь, последние святость и достоинство ушли из мира в могилу вместе Старсвирлом Бородатым!

— Я… Эм… — нервно замялась я. — Это звучит довольно… странно.

Я прочистила горло и осмелилась взглянуть на нее:

— Я никогда не бывала в Нитках Рича. Это модное заведение достойно такого внимания?

— Модное Заведение? Пффт… — Рарити чуть не выплюнула собственный язык. — Модное Заведение?!

Она сделала в мою сторону несколько шагов и со злобой ткнула перед собой копытом.

— Дорогая, позволь мне кое-что рассказать вам о жеребце, который владеет тем заведением. Филти Рич и вся его семья разбогатели, продавая яблоки — причем яблоки, которые они даже не сами вырастили! Он — всего лишь счетовод, к которому приделан галлон геля для волос, хотя, признаю, хорошего геля. Но не более того! Он разбирается в делах моды не более, чем минотавр разбирается в ароматических смесях! Он одинаково легко может посвятить отдел своего магазина как платьям, так и яблокам, и медвежьим капканам, и… и… Селестия знает чему еще!

Рарити зашипела и принялась, скрежеща зубами, душить перед собой невидимую шею.

— И… Силвер… Симс… ыыыыхх… — она с силой зажмурила глаза и шумно выдохнула. — Не сомневаюсь, она выскребла до донышка весь его запас женских нарядов только для того, чтобы утащить свою гигантскую добычу в Троттингем и разобрать там эти платья на исходные детали. А потом с ленцой сляпать из них лишенную вдохновения, безвкусную, но при этом успешную линейку осенней коллекции напыщенной ерунды! Потому что, в конце концов, вот чем отныне является искусство шитья платья! Обезличенная куча отходов производства, которую мы якобы имеем божественное право своровать и выдать миру результат ее пересборки как свой собственный, наплевав на то, что он окрашен в тошнотворные цвета прошлогоднего мусора!

К концу эдакой тирады, ее, казалось, действительно вот-вот стошнит, так что, чтобы прийти в себя, она уселась на край постамента, прямо под знакомым белым платьем.

— Ыыыыхх… Меня это просто невероятно злит, — пробормотала она, грациозно обмахиваясь копытом. — Все это отныне лишь процесс — производство, подминающее под себя обыденность. Мы ведь способны на лучшее… способны быть лучше этого. В чем же тогда смысл самовыражения, если популярно лишь то, что его лишено?

Она сглотнула и посмотрела на пол; локоны гривы легли с обеих сторон лица, заключив его тем самым в рамку водопадов растрепанных фиолетовых волос.

— Я всегда хотела как-то повлиять на мир. При помощи моего Бутика и моего ремесла я хотела делиться своим вдохновением со всей Эквестрией. И вот приходит какая-то пони по типу Силвер Симс, и я вновь встречаю в ней душу, что дошла до тех вершин, которых я только мечтаю достичь, и что же я в ней вижу? Что я вижу в той пони, которой мечтаю стать? — она закрыла глаза и провела обоими копытами по лицу. — Мммммфф… Клянусь, я не знаю, есть ли вообще еще какой-то смысл пытаться. Весь этот… этот вкус. Я до смерти устала от этого вкуса…

Я стояла там неподвижно, в той тишине, что последовала за ее тирадой. Я боялась нарушить ее: как будто разбиение этого безмолвия никто из нас не был бы в состоянии пережить. Я понимала — мне нужно что-то сказать, так как больше некому. Но моему голосу вечно суждено быть в забвении. Хотя, в то же время, я ожидала, что эхо моих слов останется в целости.

— Возможно, мисс Рарити, имеет значение только то, что у вас самой есть собственный вкус? — сказала я, подойдя поближе, чтобы погладить ткани юбки перламутрового платья. Я мягко улыбнулась и продолжила: — В этом затхлом мире какого-нибудь пони обязательно привлечет ваша свежесть.

— Хммм… благородная мечта, — прошептала она и опустила копыта. Она хмурилась, глядя на то же платье, на которое, улыбаясь, смотрела я. — Но как долго мне ею грезить, ужасно боясь от нее пробудиться?

Она перевела взгляд на меня.

— Превращусь ли я в итоге в старую кобылу, когда, наконец, соберу плоды своих амбиций? Меня бросает в дрожь от образа того, во что обратится тогда мой гений, моя душа, из которой высосано всякое вдохновение, а также оттого, что я буду вечно в тени таких, как Силвер Симс и Хойти Тойти, потому что я сама стану слишком хрупкой для собственного сияния.

— Я не знаю, что об этом сказать…

— Равно как и я не стану прикидываться, что знаю, — она встала и посмотрела на платье столь же пренебрежительно, как одна серогривая личность, виденная мной недавно. — Я убеждаю себя, что думаю о будущем. Но грезить о нем — дело совершенно иное. От моей молодости осталось не так уж и много лет. И для меня пришло время употребить их наилучшим образом. Слишком долго я гонялась за ветреными веяниями души очарованной кобылки. Такие, как Хойти Тойти и Филти Рич нашли свои теплые места в индустрии, — она сглотнула, принимая решение. — Теперь пришла моя очередь.

— Но Рарити… — я пристально на нее посмотрела. — Это платье! Оно… оно прекрасно!

— И, действительно, оно навечно займет свое место в сердце какой-нибудь пони, — Рарити раздула ноздри. — За подходящую цену. В конце концов, такова природа вещей.

Она повернулась ко мне; призрак той кобылки, что однажды щебетала как певчая птичка, теперь смотрел на меня с каменным лицом.

— Не могу ли я, случаем, помочь вам сегодня с его покупкой? Уверяю вас, дорогая, что, несмотря на мой бурный характер, я от начала и до конца перфекционистка в том, что касается моих услуг.

— Я… Я… — я переводила взгляд с нее на платье, потом на седельную сумку. Я пыталась быстро что-то выдавить из себя, и, наконец, тихо проговорила, обращаясь к стенам: — На самом деле, я не собиралась ничего покупать или заказывать…

— О?

— Эм… На самом деле… — я посмотрела на платье. Что-то заиграло внутри меня, что-то, что иногда искренне жаждет подражать собой трещащим языкам пламени камина в моей хижине. Мне необходимо было знать, что в мире существуют вещи, способные восставать из пепла. Единственное, что реально в слове «поражение» — лишь буквы, что его образуют. — Меня… Меня прислали к вам передать сообщение...

— Сообщение?

— Да, — я сглотнула, дрожа от осознания того, что намереваюсь сотворить. — От одной пегаски, которую я встретила в Сахарном Уголке — очень милой кобылки с бабочками в качестве Метки.

— Флаттершай? — лицо Рарити отчасти неизбежно озарилось. Она моргнула. — Что такого важного произошло, о чем она не может мне рассказать лично?

— Она сказала, что она… Что ей нужно сделать свитер для ежика, который у нее живет в доме… эм… потому что несчастная зверюшка заболела.

— Для ежика…? — Рарити сморщила нос. Она почесала подбородок в глубокой задумчивости. — Странно. Я не знала, что у нее в доме живет ежик.

— Эм. Она сказала, что нашла его только этим утром. Он, наверное, упал ночью в реку, и ей кажется, что он заболел пневмонией. Если она быстро не достанет для него свитер или одеяло, то…

— Ни слова более! — взмахнула копытом Рарити, а затем, вздохнув, устало улыбнулась. — Бедняжка, наверное, не находит себе места от беспокойства. Я больше волнуюсь за нее, чем за маленькое животное, по правде говоря. Все остальное может подождать, как мне кажется. Спасибо, что доставили это сообщение, мисс…

— Хартстрингс. И… Эм… я рада, — я сглотнула и нервно ей улыбнулась. — Права ли я, что вам будет не найти в этом беспорядке материалы для вязания свитера?

— Фу! — Рарити взмахнула головой и прошла в дальний конец комнаты. — Даже не напоминайте! Я увязла в заказе на платье, требующем огромное количество атласа и тесьмы. Если я просто успокоюсь и открою глаза, то наверняка найду, чего мне не хватает. Не сомневаюсь, ваша самоотверженность, с которой вы слушали меня, этому определенно поможет.

Она окончательно вышла из моего поля зрения; ее голос раздавался из глубокой кладовки, пристроенной к главному залу.

— А теперь… прошу тебя, Селестия, скажи мне, что я не потеряла еще и свои вязальные принадлежности! Ха! Клянусь, все эти дела с Силвер Симс перевернули у меня все с ног на голову!

Пока она продолжала бормотать себе под нос, я, закусив губу, на цыпочках продвигалась к жемчужному платью. И только когда я убедилась, что она не собирается в скором времени вернуться, я распахнула свою седельную сумку…

В тот полдень, в первый же миг, когда я увидела Рарити, я ожидала, что выражение ее лица будет полно злости. Но вместо того оно выражало шок — глубокий, оглушенный шок. Именно так я и поняла, что достигла желаемого.

Мне трудно было поначалу разглядеть ее лицо, но не по причине расстояния, а по вине всех остальных чувственных деталей, которыми мне в тот момент приходилось мысленно жонглировать. Когда она быстрым шагом направилась ко мне через центральную площадь Понивилля, я отвлеклась от взгляда ее глаз на побледневшем лице, от яркого алого заката, озаряющего меня подобно театральным прожекторам, от хора сверчков, аккомпанировавших на границе ночи моим струнам, и, наконец, от десятков и десятков пораженных лиц пони, образовавших вокруг меня плотное кольцо. Я с точностью касалась каждой струны лиры телекинезом, вылавливая из прошлого приятные мелодии и раскрашивая ими настоящее в попытке сформировать нечто, что было бы дважды столь вдохновляюще, сколь и прекрасно.

Сквозь аккорды я слышала мою аудиторию, и я наслаждалась их голосами — ибо они были также и аудиторией Рарити.

— Вы когда-нибудь слышали что-нибудь столь прекрасное?

— Она играет «Оду Единству» Принцессы Платины, как мне кажется, но я никогда не слышал столь деликатного исполнения!

— Когда в последний раз вы слышали подобное в Понивилле?

— Шшш… Пожалуйста! Я хочу послушать!

— Я едва ли могу слышать музыку! Я слишком поражена этим платьем на ней! Где она достала столь царственное одеяние?

— Это что, настоящие жемчужины? Они поразительны!

— О, как кстати! День рождения Ее Величества Принцессы Платины был всего несколько дней назад…

— И мне казалось, что подобное можно наблюдать только где-нибудь в Кантерлоте!

— Восхитительно. Просто восхитительно, говорю вам.

— И это платье! Она его специально заказала под себя?

— Не говори глупостей! Этот наряд должен принадлежать особе королевской крови!

— Кто эта кобыла?

— Я без понятия! Она просто пришла сюда на видное место и принялась играть!

— Я должна узнать у нее, где она достала такое изумительное платье! Клянусь, это лучшее, что я видела за вечер…

Уголком глаза, я видела мечущуюся фиолетовую гриву Рарити, когда она бросала взгляд то налево, то направо, разевая рот все шире и шире в ответ на каждый следующий восторженный шепоток толпы. Пока она пыталась наскрести из глубин своего ступора объяснение происходящему, к ней подошла и встала рядом мягкая желтая фигура.

— О! Силы небесные, Рарити! Это же…?

— Да, Флаттершай. Это… это платье, пропавшее из бутика несколько часов тому назад! Я уже собиралась пойти в полицию, чтобы заявить о краже, и тут… — она сглотнула. — О звезды…

— Ты думаешь, этот единорог украла…?

— Шш! Флаттершай, дорогая! Только послушай это!

— А? О. Очень приятная музыка. «Ода Единству» Принцессы Платины, мне кажется…

— Нет, нет, нет… послушай пони! — прошипела Рарити. — Ты слышишь, что они говорят?

Обе подруги вытянулись к толпе, навострив уши на звуки симфонии шепота, продолжавшего создавать фон для моей безудержной игры.

— Клянусь, это платье будто создано из морской пены с берегов Голубой Долины!

— Может быть, это импорт из страны морских пони?

— Ты что, рехнулась? Они же миф!

— Это платье само слишком великолепно, чтобы быть настоящим, если уж о том говорить.

— И оно подходит к выступлению просто прекрасно. Будто Вечер Теплого Очага наступил пораньше.

— Хихихихи…

— Скажите, эта единорожка принимает оплату?

— Или автор ее платья, раз уж вы упомянули…?

Я глубоко дышала, впитывая каждое слово, услышанное мной. Я отыгрывала последние ноты композиции, закрыв плотно глаза и медитативно улыбаясь. И только закончив, я подняла веки. И когда я открыла глаза, я в первую очередь устремила свой взгляд в глаза Рарити. Я не переставала смотреть на нее все время, пока аплодисменты толпы разрывали собой хрупкую свежесть грядущей ночи. Искривив губы в улыбке, я блеснула зубами, прежде чем грациозно поклониться и уложить лиру в седельную сумку.

— Браво! Браво!

— Восхитительное представление, юная леди!

— Очень, очень много времени прошло, с тех пор как я слышал «Оду Единству» целиком, и это было лучшее соло, которое мне вообще доводилось слушать!

— Скажите пожалуйста, вы из Кантерлота? Вы представляете здесь один из знатных домов?

— Прежде чем вы на это ответите, скажите, где вы достали это чудесное платье?

Толпа смеялась от неудержимого восторга, наэлектризовавшего воздух. Я добавила собственный смех в общий хор, прежде чем склонила голову.

— Я, быть может, одета по-королевски, но только лишь от того, что королевское внимание было уделено производству этого наряда, — я оглядела толпу и указала копытом. — О, взгляните же… вот и сама модельерша! Никто иная, как сама Рарити, хозяйка Бутика Карусель! Именно она сделала это платье. В конце концов, разве в этом было какое-нибудь сомнение?

Вся толпа разом развернулась, чтобы, разинув рот, уставиться на нее, разделившись на две половины, будто я одним только жестом проплавила в их рядах дорожку. Рарити чуть не опрокинулась на спину, пораженная внезапно обрушившейся на нее стеной сияющих глаз. Флаттершай покраснела как свекла и немедленно отступила назад, когда масса исступленных пони окружила ее подругу-модельершу.

— Рарити! Если бы я только знала!

— Пони с вашим вкусом не согласился бы на меньшее!

— Рада слышать, что вы по-прежнему вкладываете душу и сердце в ваше ремесло.

— Да, Понивиллю определенно не помешает больше подобного — да всей Эквестрии, чего уж говорить!

— О, прошу вас! Пожалуйста, скажите мне, что в вашем магазине еще остались жемчужины!

— Мы определенно просто обязаны заказать у вас парные платья для Троттингемской Садовой Вечеринки!

— О! И Ночь Кошмаров! Я всегда хотела платье Принцессы Платины! Ни минуты не сомневаюсь — вы сумеете сделать что-нибудь столь же прекрасное, как этот чудесный ансамбль!

— Какой удачный выбор — продемонстрировать работу с исполнением «Оды Единству». Чувствую, будто я отправилась в прошлое.

— Да. Столь прекрасная музыка отлично сочетается со столь прекрасным платьем!

— Прошу вас, скажите, вы принимаете заказы?

— Вы работаете вместе с этим музыкантом, мисс Рарити?

Она закусила губу и медленно повернулась, чтобы оглядеть все восторженные лица. Ее тело заметно дрожало, но глаза ее бесспорно сияли.

— Я… эм… Хехех… Так сказать… эм… — она оглядела множество голов и грив, пока ее взгляд не пересекся с моим. — Я… просто столь же удивлена, как вы, — она сглотнула. — Довольно… забавно, каким спонтанное вдохновение иногда бывает, не так ли?

Толпа усмехнулась. Флаттершай гордо улыбнулась. А я…

Я была жива.

— Честно! Я не знала, что он украл это платье! — воскликнула я. Прошел уже час, и мы обе заходили в одиночестве в Бутик. Мир за окнами потемнел, окрасившись фиолетовыми тонами. Я знала, что у меня осталось очень мало времени, чтобы «прибрать за собой», но я была убеждена, что я сделала все, что было нужно.

— Простите мою наивность, мисс Рарити, — я медленно сняла с себя платье, стараясь не слишком мять его девственные ткани. — Меня легко увлечь, когда я, как сейчас, на отдыхе. Когда пони предлагает платье такой красоты за столь низкую цену, я обычно дважды подумаю, прежде чем принять предложение. К сожалению, Кантерлот далеко, и мне кажется, мой здравый смысл я там и оставила. Хихихи!

— О, я очень хорошо понимаю это чувство, мисс… Хартстрингс, я права?

— Ммммхмммм.

— О, в мой первый визит в Эпполузу, я чуть не объелась тянучками из кактусового нектара из запасов местного общего магазина. Это одна из тех вещей, которую я и мои друзья редко желаем вспоминать.

— Хихихихи… ага! — я покончила с грациозным выпутыванием из ткани и передала платье ей. — Могу себе представить.

Она осторожно приняла платье, поднимая его с помощью своего прозрачного телекинетического поля. Ее лицо было спокойно и безэмоционально, когда она хмыкнула и спросила:

— Не могли бы вы еще раз описать этого жеребца? Того злодея, который, как вы говорите, спихнул его вам на улице за Ратушей?

— Ммммм… — я прикинулась, что глубоко задумалась, оглядывая глазами потолок магазина. — Он был невысоким, коренастым. Пегас, мне кажется. Одно из крыльев было облезлым. Желтая шкура, вроде бы. Мерзкий цвет.

— Бывает иногда, — легкомысленно промычала Рарити, аккуратно вешая платье на манекен. Не оборачиваясь ко мне, она проговорила: — И сколько же битов он с вас взял?

— О, вы, наверное, не поверите, но… три сотни битов! Разве это не безумие? — я закатила глаза и драматично махнула копытом. — Благая Луна, если бы мои родители узнали, они бы меня убили! Кхм. Мне просто жаль, что это все обернулось таким жалким ограблением. Жеребец сказал, что купил наряд в «Бутике леди Рарити на восточном краю города». Он вообще даже не побеспокоился о том, чтобы сказать правду: о том, что он его украл.

— Он, должно быть очень привередливый грабитель, — сказала Рарити. — Мы обе должны быть ему благодарны хотя бы за то, что он сохранил платье в хорошем виде, — она, наконец, глянула на меня. — Не сомневаюсь, вы хотите найти способ вернуть свои биты.

— Э… — я помахала копытом, с легкомысленным выражением лица. — Мои родители, бывало, спускали на меня раза в два больше трех сотен битов. Хихи… Как иначе, думаете, я продержалась до конца в кантерлотской музыкальной школе?

— У вас весьма замечательный талант, мисс Хартстрингс.

— Хех, это просто хобби, — я широко ей улыбнулась. — Но, эй! Это дело в итоге пошло нам обеим на пользу, не так ли?

— Боюсь, вам надо выражаться чуть яснее, дорогая.

— Ну, а как же та толпа, что я собрала? — я указала за дверь с пьяной улыбкой. — Честно говоря, я просто хотела покрасоваться платьем, которое только что приобрела…

— Неужели…?

— Но я была совершенно без понятия, что соберу больше трех десятков пони, желающих послушать мое выступление! Я вот что вам скажу, мисс Рарити: это платье — нечто особенное! Я никогда раньше не привлекала столько внимания!

— Правда?

— Ага. Мне даже казалось, что я жульничаю. Правда! Я задолжала за это вам, и вашему платью.

— Хмм-хмм-хмм… — она легко усмехнулась и, обойдя меня кругом, чтобы посмотреть мне в лицо, положила пару копыт мне на плечи. — Мисс Хартстрингс, дорогая, присядьте со мной, если вы не против.

Я моргнула, глядя на нее, со ртом застывшим в попытке что-нибудь сказать. Я почувствовала, как мое сердце неровно забилось, будто бы я не попала в ноту впервые за вечер. Нервничая, я сделала, как она просила. Меня не покидало чувство, будто меня собирается отчитывать мать.

Когда Рарити заговорила, я вскоре поняла, что не так уж и ошиблась в этом предчувствии.

— Моя дорогая, ни один грабитель с хоть каким-нибудь самоуважением, оставшимся в нем, не украдет мою работу, чтобы продать ее меньше чем за две тысячи битов.

Я сглотнула и продолжила столь же пластмассово улыбаться.

— Ну, эм, может он был… хм… в о-отчаянии! Ага! Именно ведь потому у нас есть преступники, так? Некоторым пони так нужны деньги вот прямо сейчас, что они готовы продать что угодно!

— Гораздо проще было бы подобному громиле ночью вломиться в окно продуктового магазина, чтобы перехватить себе что-нибудь поесть, — она бросила взгляд за окно. — И в самом деле, Понивилль — фермерский городок. Моя подруга Эпплджек говорит мне, что из ее садов регулярно выносят яблоки.

— Но… может быть… — я крепко закусила губу. Мой контроль над ситуацией распадался с пугающей скоростью — мой мозг пока не готов был это принять. — Может, он не был таким уж умным…

— Должно быть, его поразило очень серьезное психическое заболевание, раз он проигнорировал цену такого количества натуральных жемчужин, оказавшихся в его копытах. Если этот пони догадался украсть это платье из моего магазина, то он… или она мог бы год ни в чем себе не отказывать, после продажи его на Мейнхеттенском черном рынке.

Я пыталась сказать что-то еще, но во рту у меня пересохло. Прошли уже часы после того, как я совершила немыслимое, и только в этот момент я начала ощущать первые волны ужасающей вины.

Стоит поблагодарить мягкий голос Рарити, что успокоил мой оглушающий поток моего пульса, обращая его в тихий ручеек.

— Вы производите на меня впечатление весьма изобретательного и интеллигентного единорога, мисс Хартстрингс. Сегодня в полдень, я вошла в эту самую комнату в поисках чего-то. Что это должно было быть, я более не могу вспомнить. И вдруг я узнаю, что последнее созданное мной платье внезапно пропало, и я не могу толком понять, куда, или кто мог его забрать… до настоящего момента.

Я разглядывала пол между нами. Я скребла копытами плитку, ощущая первые за эту ночь волны холода, накатывающие на меня.

— Мисс Рарити, я не буду вас судить за любое действие, которое вы решите сейчас предпринять против меня. Но остановитесь на секунду. Остановитесь и подумайте о том, что произошло в центре города.

Даже не глядя, я знала, что ее лицо приняло недоуменное выражение.

— А что насчет центра города?

Я снова подняла глаза, чтобы встретить ее взгляд. Мне трудно было сказать, блестели ли в них слезы, или это было просто мое отражение.

— Там были пони, с которыми вы живете в одном городе, Рарити! И они влюбились в ваше платье! В его качество! В ту идею, которую вы в нем реализовали! И в то мастерство и в те силы, что вы в него вложили!

— Позволь мне поправить вас, дорогая, — болезненно улыбнулась она. — Они восторгались вашим выступлением. Так просто совпало, что оно было окрашено в созданные мною цвета.

— Но… но это же то же самое!

— Нет, — мягко вздохнув, помотала она головой. — Не то же самое.

— Вам… Вам просто нужно как-то привлечь к себе внимание! — воскликнула я, и дыхание мое стало рваным, когда и я тоже стала свидетельницей своего отчаяния. — Ваше платье невероятно, Рарити! И все, что ему нужно — лишь его миг в свете прожекторов и… и…

— Шшшш… — она нежно погладила копытами мои плечи и, добро глядя прямо мне в душу, произнесла: — Я не знаю, кто вы, мисс Хартстрингс. Я не знаю, откуда вы обо мне услышали, или что вы полагаете, что знаете обо мне как о художнике. Единственное, что я знаю о вас — это то, что вы абсолютная незнакомка. Тем не менее, несмотря на это, я действительно верю, что между нами есть одна общая черта. Это знание о том, что в этом платье не осталось более ничего из того, во что я верю. Ничего, кроме парочки уроков о том, как направить мои таланты по куда более светлым и широким дорогам.

— Но… — я изо всех сил старалась не разрыдаться. Сидя перед ней, я ощущала себя маленьким жеребенком. Избегая ее взгляда, я погрузилась в созерцание платья, будто бы пытаясь омыть жемчужины в своих слезах. — Но вы достойны того, чтобы о вас помнили, мисс Рарити. Вы такой талантливый, работящий единорог. Вы заслуживаете внимания…

— Не имеет никакого значения то, чего мы заслуживаем, дорогая, — она наклонилась ко мне, ловя мой взгляд. — Значение имеет то, что мы зарабатываем. Говорил ли вам кто-нибудь, что я — живая часть Элементов Гармонии?

Она откинулась назад и заговорила глубокомысленным тоном:

— Предназначение, по каким-то одному ему известным причинам, назначило меня Элементом Щедрости. Я была инструментом изгнания порчи Найтмар Мун из Принцессы Луны. С тех пор моя привилегия и мое благословение заключается в том, что я бок о бок иду с Твайлайт Спаркл, первым единорогом, что за долгие пятисот лет стал личным протеже самой Принцессы Селестии. Разве вам не кажется, что если бы я захотела воспользоваться преимуществами таких связей и занять себе теплое местечко на сцене кантерлотской высокой моды, я бы уже давно это сделала?

Я тихо задумалась об этом, чувствуя, как в глотке у меня растет болезненный комок.

— Хмммм… — она улыбнулась своей приятной мысли. — Я бы солгала, если бы сказала, что в прошлом меня не искушал соблазн сделать что-нибудь столь жалкое и никчемное. Но мне нравится думать, что с тех пор я стала куда лучшей кобылой.

Она уголком глаза взглянула на меня, и взгляд этот был мягок, но пронизывающ.

— В мире много вещей, которые я хотела бы заполучить. Слава — одна из них; и даже самые близкие мои друзья вам скажут то же самое. Но вот чего они не знают, но что должно быть очевидно для любого пони с душой, подобной моей собственной, так это того, что я всегда жажду стать лучше: как леди, так и творческой личностью. И жажда эта сильнее всех моих других мечтаний, тех, что я могу хотя бы осмелиться назвать высокими. Видите ли, мисс Хартстрингс, если я не заработаю самостоятельно свое место в этом мире, то самое большее, чем я смогу стать, так это королевой никчемных побед. Ни один подобный матриарх обыденности не достоин короны — хихихи — неважно, сколь сияющей.

Сделав дрожащий вдох, я посмотрела за окна, на сгущающую тьму подкрадывающейся ночи.

— Я тоже разделяю с вами это желание, Рарити. Но… Но уже давно я познала, что более не могу ему следовать с прежней легкостью, — я всхлипнула и изобразила пусть и лишенную выразительности, но ощутимую храбрость на своем лице. — Я просто хочу помогать окружающим сиять там, где я не в состоянии.

— Все мы родились с возможностью сиять, мисс Хартстрингс. Но мы не можем силой привлекать друг к другу лучи прожекторов. В противном случае, мы тогда будем лишь плясать под старую, скучную мелодию, возвысившись только единожды, ценой потери возможности цвести самостоятельно. И если есть что-то, чего я терпеть не могу, так это представления, не заслужившего себе выхода на бис.

Я бросила на платье последний, неприкаянный взгляд. С губ моих сорвалась усмешка вместо всхлипа, когда я болезненно выдавила:

— Думается, некоторые вещи в нашем мире не в состоянии пережить перезачарования.

— Именно поэтому я поставила целью своей жизни изобретение новых, более красивых вещей, — улыбнулась Рарити. — И тем же следует заняться и вам.

Я проводила ее взглядом, когда она встала и прошлась из стороны в сторону.

— Я не люблю отказываться от подарков, особенно от тех, что столь искренне и страстно преподнесены, — она подхватила телекинезом черную парусину и отнесла ее туда, где покоилось на манекене жемчужное платье. — То, что вы сделали сегодня… то, что вы попытались сделать сегодня, было лихо, смело, и при всем при этом, щедро. Именно потому я не собираюсь подавать заявления о краже. Пропажа длилась всего лишь несколько часов такого дня, что в противном случае был бы крайне скучен.

Она уложила полотнище поверх платья. Комната мгновенно стала темнее настолько, что светлые линии тела Рарити тут же выделились, сияя как полированная слоновая кость.

— Я очень завидую вашему таланту, дорогая. О, как бы я хотела начать сначала и увлечь себя искусствами, плоды которых куда менее… бессмертны.

Я тяжело сглотнула и склонила голову, чтобы она не увидела слезы, стекающей по моей левой щеке. В памяти своей я видела улыбающиеся лица пони, собравшихся вокруг меня и слушающих мое выступление. И вновь они напомнили мне угасающие угли камина моей хижины.

— Не завидуйте слишком много, мисс Рарити, или вы всю жизнь только и будете делать, что н-начинать все сначала…

— Хммм… — она мягко улыбнулась мне. — Я это запомню.

Вытерев лицо, я кивнула.

— Почему-то мне кажется, что вы это действительно запомните…

Мы говорили еще о разных вещах, пока не пришла ночь. Мы говорили о сплетнях. Мы говорили о популярных личностях. Она назвала мне имена нескольких известных музыкантов, с которыми ей доводилось встречаться, и я снова прокляла звезды за то, что мне так и не довелось увидеться лицом к лицу с легендарной Октавией. Когда на небе начали появляться звезды, я решила покинуть ее, ибо в противном случае был риск, что луна безжалостно обрежет эту встречу, ставшую столь приятной.

— Ну что же. Мне и правда пора вернуться к работе, — сказала Рарити. Она закончила убирать беспорядок, что оставил за собой ее злобный двойник несколько часов назад. — Это платье, над которым я работаю, само себя не закончит, в конце концов.

Я проводила ее взглядом, когда она быстрой рысью подошла к упомянутому недоделанному платью. Медля на выходе из Бутика, я выдохнула первые клочки пара.

— Будет ли когда-нибудь конец вашей работе, мисс Рарити? Вы когда-нибудь остановитесь?

— Решать это индустрии, а не мне, — сказала она. Тон ее голоса был изношен, как множество материалов, копящих пыль в дальних углах заведения. Возможно, она все это время говорила сама с собой.

— Хммммм… Что еще здесь мне нужно добавить? — задал вопрос ее звонкий голос куда-то в направлении платья. — Здесь уже есть тесьма. И изумруды, — по залу прокатился вздох, подкрашенный бледным сиянием луны. — Нужно больше лент…

Звон колокольчика над дверью был оглушающим.

Прошло уже три недели. Мне казалось, что я археолог, наткнувшийся на неоскверненный храм, веками стоявший заброшенным. Мое сердце, на самом деле, ушло в копыта, вместо того чтобы плясать от радости, когда ее певучий голос поприветствовал меня, обвивая собою лучи утреннего солнца.

— Добро пожаловать в Карусель-Бутик, где всякое одеяние — chic, unique et magnifique.

— Здравствуйте. Я… — я закусила губу, запнувшись и затем выдохнула: — Я только проездом в городе. Я не ищу ничего особенного. Но…

Скованно шагая, я подошла к центру зала, еще по пути начав рыться в седельной сумке. Я достала звуковой камень и подняла перед собой этот унылый предмет, будто он был прилетевшей по ветру пылинкой. Моя голова все не переставала болеть от восьмой элегии, но этим утром у меня уже не оставалось сил, чтобы плакать.

— Мне было интересно, не владеете ли вы, случаем, навыками зачарования камней. Как видите… эм… здесь есть над чем поработать.

— Давайте его сюда, я посмотрю, дорогая, — Рарити отошла грациозной походкой от куртки, над которой работала, и приняла камень из моего магического захвата. Поправив очки на носу, она промычала себе под нос: — Хммммм… Да, он определенно через многое прошел. Для меня перезачарование старых камней — довольно редкий заказ. Но тот день, когда я более не возьмусь за возвращение былого лоска драгоценному камню, будет днем моего выхода на пенсию. Ехехех…

— Я… эм… Я уверена, что у вас и так полно куда более важных дел.

— О, не говорите ерунды! Эта неделя у меня свободна — ничего толком не происходит, — она описала глазами круг. — Нечем заняться, кроме как возиться с этими унылыми полотнами шерсти, прикидывая, смогу ли я превзойти последний писк моды, образец которого прислали мне из Кантерлота. Кхм. Если честно, — она улыбнулась мне сладчайшей, но и не менее элегантной улыбкой. — Вы для меня настоящее украшение утра. Не будете ли против присесть здесь, пока я работаю?

— Посмотрим. Сколько, как думаете, я должна вам заплатить?

— Однако же, дорогая, раз уж вы так говорите, то я просто борюсь с искушением стребовать с вас ваш первый локон гривы, с которым вы родились! Ехехехехехххх…кхм. Я не знаю, как это получается у Пинки, — она прочистила горло и подошла к металлическому штативу, расположенному у окна. — Если же говорить серьезно, то примерно трех битов будет достаточно. Процесс займет считанное мгновение.

— Очень вам благодарна…

— Хотя, должна сказать, я хотела бы, чтобы вы дали мне больше времени, — она пристально поглядела на меня с другого конца комнаты, где закрепляла камень на месте и фокусировала солнечный свет сквозь свое сдерживающее поле. Она взмахнула ресницами, как какая-нибудь кобылка из жеребячьей сказки, когда прощебетала: — У вас очень утилитарный наряд, дорогая. И, говоря без прекрас, он определенно изношен! У меня есть неплохая идея — почему бы не сделать вам новый свитер, который согреет взгляд других, согревая ваше тело?.. Если вы понимаете, о чем я.

— Спасибо, но я воздержусь. Вы очень щедры, но я… — я мгновенно остановилась. Сухость в моей глотке покинула меня, едва я увидела куртку, над которой работала Рарити. Я увидела аккуратные швы на карманах, замысловато опутанные вышивкой растительного мотива. Я увидела множество слоев ткани, образующих сетку божественных смешений цветов. Подобно внезапной волне вдохновения, мне пришло в голову, что пони, которой нечего терять, нечего и отдавать. Это, наверное, нельзя назвать тем самым моим моментом под светом прожекторов, но определенно я не собиралась отступать от столь прекрасной идеи, что, как я знала, достойна выхода на бис.

 — Да, прошу вас.

— Хммм? — Рарити, подняла свой немного удивленный взгляд от той черной работы, что я на нее водрузила. — Прошу прощения?

Я поглядела на нее с нежной улыбкой.

— Да. Я бы хотела, чтобы вы сделали мне что-нибудь новое. Что-нибудь теплое… и восхитительное.

Рарити моргнула. Когда она открыла глаза, то они не просто сияли, они положительно сверкали.

— О. О да! Конечно же! — жеребячьими прыжками она бросилась ко мне; ее дыхание было подобно взрывам сверхновых. — О, я ничего не делала для кобыл с зеленой шкурой, да еще такой яркой и сияющей, как у вас, уже так много лет! Хммм… Что насчет новой куртки-свитера, но на этот раз — с блестящим золотым швом по бокам? Или, может, модный желтый шарф… Ооо! Ну конечно же! Ослепительный красный свитер с янтарными тесемками, подходящими по цвету к вашим глазам! Такой наряд определенно буквально кричит «Теплый Очаг»! Хихихихи…

Она внезапно прижала передние копыта к губам.

— О небеса! Только послушайте, что я несу! У вас… эм… конечно же, должно быть, есть какая-нибудь своя идея.

— Нет… — выдохнула я, медленно качая головой. — Я даже близко не смогу придумать что-нибудь столь восхитительное, что можете придумать вы. Сотворите то, чего пожелает ваша душа.

Она резко вдохнула; черты ее лица озарились как самое солнце.

— Правда? Вы это действительно, действительно серьезно?

Я улыбнулась ей до ушей.

— Заинтригуйте меня.

— ...и вот я продолжала и продолжала весьма мелодраматично ныть, упирая на то, что эти наглые собаки рискнули сравнить меня с мулом. Я закатила им то еще представление, скажу без ложной скромности. И если не мой показной глубокий ужас, который я им демонстрировала, то, определенно, оглушительная громкость моего нытья нарушила в итоге их злонамеренную решительность. Они прекратили попытки склонить мою волю к поиску драгоценных камней, и к тому моменту, когда мои дорогие друзья, наконец, прибыли на выручку, я уже успела освободить себя из хватки этих подземных бандитов. Кхм… Как сидят рукава? Не слишком плотно?

— Нет, мисс Рарити, — ответила я. Она носилась кругами вокруг меня, сидящей на пьедестале. Море швейных принадлежностей плескалось в левитационном захвате вокруг ее последнего произведения искусства — свитера ярких и сочных цветов, облегающего ныне мои светло-зеленые конечности. — Они сидят просто идеально. Вы все правильно измерили.

— Вы в этом совершенно точно уверены, дорогая? — она принялась поднимать и опускать мои ноги, внимательно следя за тем, где и при каких движениях материал рукавов начинал натягиваться. — С самого момента, как мы начали, вы не прекращали дрожать. Свитер не дает вам достаточно тепла? Если это так, то мне необходимо исправить это с самого начала, прежде чем я углублюсь в украшательства…

— Поверьте мне, — улыбнулась я, едва ее лицо появилось в моем боковом зрении. — Со мной все совершенно нормально. Я уже обожаю этот свитер.

— Хммм… Что ж, в этом вы не одиноки! — она подавила тихий писк восторга, и принялась стягивать манжету на конце одного рукава. — Мне действительно не доводилось пускать свои таланты в столь свободный полет уже многие годы! Прошу прощения, что это потребовало так много времени. Совершенство и гений редко танцуют танго, когда вместо него они могут выбрать вальс.

— Вам совершенно некуда торопиться, мисс Рарити, — сказала я. — Так что вы там говорили про Алмазных Псов?

— О! Да. Хотите ли знать секрет?

— Конечно. Почему бы и нет?

— Хихихихи… Я сказала всем моим друзьям, что для отклонения требований этих грубиянов я просто положилась на благородные таланты леди. На самом деле, это только лишь отчасти правда. Так уж сложилось, что моей семье уже доводилось иметь дела с Алмазными Псами, и я заранее прекрасно знала, как обратить в свою пользу их… о, как бы мне это назвать… ах да, их жалкое простодушие.

— Да что вы говорите, — хихикнула я.

— О, но ведь так и есть! — она играючи работала надо мной, как художник, пишущий картину на тряпичном холсте. — На самом деле, так уж неудачно сложилась судьба для моей прапрабабушки, аристократичной кобылы по имени Руби Джой, что она наткнулась на целую колонию этих землеройных шавок! Тем не менее, она была очень спокойной, интеллигентной леди, и вскоре она не только заставила всех этих псов буквально есть с ее копыта, но и разработать для нее гигантскую жилу алмазов, а так же доставить ее с добычей прямиком к дому в Чикакольте, в котором обитали мои предки. Хмм-хмм-хммм… откуда же еще, как думаете, взялось пристрастие моей семьи к редким минералам? Хихихихи…

Я улыбалась. Я слушала ее. Я была ее моделью. И в течение всего этого блаженного дня, я ни единой секунды не задумывалась о своем будущем. В конце концов, проклятье делает щедрость поистине, поистине восхитительным блюдом. Все то в моей жизни, за что я больше всего благодарна судьбе, пришло ко мне неожиданно — как свет прожектора из ниоткуда.

Кто знает, сколько у нас еще есть возможностей в этой жизни по-настоящему воссиять?

Но до тех пор, пока нам эта возможность доступна, нам ни в коем случае нельзя позволять себе становиться скучными.

=====

[1] Фр.: шикарно, уникально и восхитительно.

[2] Стойка в магазине, за которой обычно сидит рецепционистка. То есть, девушка отвечающая на глупые вопросы. И да, это слово входит в нормы русского языка.

[3] Серебряные Швы. Первый ОС детектед.

[4] Цитата из Шекспира.(Щепкина-Куперник)

[5] Heartstrings, на всякий случай, означает “глубочайшее чувство” или “трогающее душу”.

[6] Сапфировый Взгляд.

[7] Имена: Рябь Ветра, Трепет Неба, Серебряное Облако. Индейское племя прям какое-то. У каноничных пони имена более все-таки кличкообразные.

VI — Герои и Барды

Самые извечные вопросы, что звучат, возможно, по тысяче раз в этот самый момент в разных уголках Земли… Каково наше предназначение? Какова наша цель? Для чего нам даны возможности, для чего нам дано право жить?
Таково свойство разумных существ — задаваться этим вопросом. Искать причины, докапываться до истины, пусть даже она и скрыта за тысячей ложных завес догм, убеждений, идеологий, слабостей и желаний. Совершая какое-то доброе дело — меняем ли мы мир к лучшему? Следуем ли мы нашему предназначению, или все это тщета? Увы, это лишь вопрос перспективы. Все относительно. Все всегда относительно. Но что если есть что-то однозначное в этом? Что если мы, совершая какое-то полезное дело, не говоря уж о подвиге, мы исполняем предначертанную нам роль?
И если существуют такие фаталистические механизмы, то что если у этих фаталистических механизмов есть свои особые слуги? Самые главные шестеренки, скрытые от наших глаз. Мы не знаем кто они. Мы не видим их, или мы их просто… не помним.
Наши невидимые стражи, что вершат добро, просто потому, что у них более не осталось никакой цели. Что вершат добро, потому что любят нас, помня свои прошлые жизни, когда они были рядом с нами.
Меня вдруг посетили такие странные мысли. Странные чувства. А что если...
Что если за вами приглядывает ваш друг, брат, сестра… которых у вас никогда не было? Оглянитесь, вдруг какая-то тень, неуловимо знакомый образ мелькнет на краю поля зрения. Вы живы и счастливы благодаря им. А потом оглянитесь в другую сторону. Там вы увидите живых, настоящих родственников и друзей. Самых ценных существ на Земле. Не дайте им ускользнуть в небытие.
Шестеренка механизма судьбы не может стать героем. И, возможно, многие известные нам герои не совершали подвигов, что им приписали… Подвигов, которые, как будто, совершились сами по себе. Удача. Случайность. «Не то время, не то место».

Внимание! Пока на сторис не добавили поддержку цветовой разметки, более полная с точки зрения форматирования глава доступна на GDocs.

Напоминаю принципы альтернативного способа разметки:

Имя Лиры, обозначаемое зеленым, здесь изображается курсивом. Остальной курсив в этой главе к Лире отношения не имеет.

Ядро проклятья, обозначаемое магентой, здесь изображается подчеркиванием.

Также вашему вниманию доступна скомпилированная pdf версия для черно-белых читалок с 6" экраном (или больше, само собой). В которых эти текстовые эффекты обозначены другими шрифтам и другим тоном.

//////////////////////////////

Дорогой Дневник,

Существуют ли герои только потому, что история решила сохранить о них записи? Величайшие пони из тех, что когда-либо жили, являются таковыми потому, что заработали этот статус, или потому, что получили его только лишь оказавшись в нужном месте, когда их настиг удар судьбы? Если пони из эпических песней преодолели ловушки и стрелы времени только лишь по прихоти публики, то не можем ли мы тогда в наши дни и в наш век по недоразумению поклоняться злодеям?

Я никогда не искала себе известности. Не слишком к этому стремилась. Конечно, я была бы непрочь заполучить хотя бы самую малую толику популярности. Определенно, в своем стремлении раскачать музыкальную сцену, я бы порадовалась, когда мое имя появилось бы на слуху. Тем не менее, я никогда не собиралась совершать что-нибудь столь драматичное, от чего мое имя начали бы произносить с придыханием.

Теперь же я не могу сопротивляться противоположным мыслям. Борясь с приступами дрожи, я ворочаюсь в ночи, мечтая о том дне, когда я войду в город, и какой-нибудь пони, любой пони, на самом деле произнесет мое имя, пусть даже в шутку, или же передавая его по легкомысленным волнам сплетен. Я не хочу попасть в учебники истории. Я даже не хочу видеть свое имя в лучах прожекторов. Я просто хочу слышать, как кто-нибудь говорит обо мне, и я хочу, чтоб слова эти были приятными и веселыми.

Прошел уже долгий год существования под сенью проклятья, и я теперь понимаю разницу между мыслями рациональными и мечтательными. Я столкнулась со многими страхами, и я преодолела немало тягот. Неужели это слишком эгоистично — думать, что этим я должна была хотя бы заработать себе хоть немного известности?

Нет. Нет, это не эгоистично. Тем не менее, это глупо. В конце концов, кому тогда останется воспевать трагедии или триумфы этого композитора? Кто еще впишет в грандиозный припев летопись ее действий и открытий?

Теперь я начинаю понимать, что этот летописец — это я. Я пою не о бесстрашной стерве, той, что лицом к лицу, не дрогнув, встречает чернейшие тени промораживающей насквозь ночи. Нет, я говорю об одинокой исследовательнице, что ступает во тьме в сопровождении лишь звука собственных копыт. Что бы она ни извлекала оттуда, она извлекает это в одиночку. И это очень страшная задача, если не сказать больше. Если сохранение знаний обо мне делает из меня героя, то тогда я ценю это всеми фибрами своей души. В конце концов, не таким уж я буду героем, если я не смогу спасти страждущую публику. Даже если публика эта состоит только из одной пони.

Десять маленьких аккордов.

Десять маленьких аккордов, с которых начинается Лунная Элегия №8, играли в моей голове; этого было еще слишком мало. Если я хочу хоть чуть-чуть приблизиться к составлению цельной композиции, не говоря уж о проверке подлинности мелодии у Твайлайт Спаркл, мне нужно узнать больше.

Конечно, начало процесса разметки элегии — всегда самая сложная часть работы. Я просыпаюсь под звуки мелодии, что застряла в моей голове. Я позволяю ей играть от начала до конца несколько раз. Музыка обретает форму, формирует аккорды, и вырастает тем самым в древнюю композицию, которую я с великим трудом должна привести обратно в мир живых. Бывают иногда времена, когда призрачной мелодии требуется целая вечность, чтобы принести плоды. Такие моменты сказываются на моем разуме, и это самое меньшее, что я могу сказать о своем психическом здоровье. Так что, чтобы способствовать этому неторопливому процессу, я обычно занимаю свой разум и тело простыми, но полезными делами, с целью излить эти соки из моей головы, вместо того чтоб оставлять их там вечность бесцельно вариться.

Именно поэтому я сидела однажды в своем саду, ответственно ухаживая за грядкой моркови. Занимаясь этим уже в течение целых двух часов, а также засаживая новые овощи, я как раз в тот момент услышала первый звук, знаменующий ее прибытие.

От границы леса позади меня эхом отразился звучный гром, сопровожденный возгласом ломающегося голоса:

— Ай!

Я подняла глаза и вытерла потный лоб передней ногой. Сегодня она раньше чем обычно. Эти столкновения все-таки обычно происходят гораздо позже днем. Я встала и медленно пошла к дому, где и увидела ее, лежащую на земле и трущую ушибленный нос.

— Кхм. Могу вам чем-нибудь помочь?

— Оооох… Может только если у вас среди ваших садовых инструментов есть запасной череп потолще, — поморщилась Рейнбоу Дэш и кинула злобный взгляд на враждебную ей постройку. — Откуда эта тупая хижина тут взялась?

— Это все сезон дождей, — сказала я с ехидной ухмылкой. — Всякие штуки как грибы прут прямо из-под земли.

— Эй! Я — пегас! — Рейнбоу Дэш вскочила на ноги и отряхнулась. — Уж кто-кто, а я знаю кой-чего о сезонах дождей! И у меня все равно нет ни малейшего ляганного понятия, чего этот дом о себе возомнил, решив встать поперек моего обычного летного маршрута!

Покипятившись еще немного, она вскоре успокоилась и бросила на меня взгляд краем глаза.

— С добрым утром, кстати, — пробормотала она.

— И вам того же, — кивнула я. — Как ваша голова, все хорошо?

— Нормально, несмотря ни на что, — Рейнбоу Дэш сжала голову меж двух копыт и крутанула ее в сторону. Верх ее позвоночника издал несколько традиционных щелчков. — Фух! Если так и будет продолжаться, у меня скоро клеток в мозгах не хватит, чтоб пройти вступительный экзамен у Вондерболтов. Если, конечно, они вскоре устроят все-таки еще один долбаный конкурс нового летуна. Хех. Ждала когда они откроют прием уже долгие шесть лет, с тех пор как к ним присоединился Флитфут из Троттингема. Ух… этот везучий, перьеголовый, …

— Что ж, похоже, вы себе уже распланировали свое будущее! — сказала я с мягкой улыбкой. Сегодня стояло прекрасное утро, и это живое воплощение спектра цветов прекрасно дополняло собой приятность момента. На мгновенье я даже забыла, как мне холодно. — Куда так спешить? К чему так, не задумываясь, носиться по воздуху? Если так дальше пойдет — заработаете себе мерзкое сотрясение!

— Хмфф… — Рейнбоу Дэш ухмыльнулась и потянула крылья, распушив перья. — Как мне тогда иначе поддерживать славу своего имени?

А, вот оно. Стоит ли мне? Да. Да, стоит.

— И что же это за имя? — бросила я ей с кривой ухмылкой, в точности зная, что за этим последует.

Я бы наблюдала ту же реакцию, даже с закрытыми глазами и заткнутыми ушами. Рейнбоу Дэш, ахнув, уставилась на меня, подлетев в воздух, будто сама трава под ее ногами стала столь же ядовитой, сколь и невежество моих слов.

— Да ладно! Вы хотите сказать, что не знаете обо мне?! О Рейнбоу Дэш?! Главном погодном пегасе Понивилля? О Мастере Радужного Звукового Удара и владелице короны прошлогоднего Лучшего Юного Летуна?!

Я хихикнула. Некоторые самые лучшие развлечения в этой жизни совершенно бесплатны.

— Что ж, приношу извинения! Вы определенно звучите как очень важная пони!

— Я не просто важная! Я… я радикальная! Это как эти ваши «важности», сложенные одна на другую в такой крутой сэндвич с ломтиками охрененного хлеба!

— Я должна вам поклоняться или вас съесть?

— Ни то, ни другое! Э… в смысле… оххх… — она облетела вокруг меня кругом, подозрительно щурясь. — Это типа такая шутка? Ну правда, ведь ни один пони из этих мест не может в настолько темном подвале жить!

— Поверьте мне: хотела бы я, чтоб у меня была подобная отмазка, — я бросила взгляд на морковные грядки, меланхолично вздохнув. Как бы ни была очаровательна эта встреча, я все больше отдалялась от принесения в реальность Восьмой Элегии. Время от времени я получаю напоминание о том, что жизнь моя стала всего лишь коридором зеркал, в котором даже самые яркие цвета есть не более чем просто отражения вчера и завтра, что каскадом уходят в унылую бесконечность. — Я прошу прощения, мисс Дэш. Полагаю, можно сказать, что я в городе новенькая. В каком-то роде это очень успокаивает — видеть кобылку, так прекрасно осведомленную о своей известности и важности, как вы.

— Еще как! — гордо у

лыбнулась Рейнбоу Дэш. Трепеща крыльями, она игриво «проплыла на спине» вокруг меня и моей хижины. — Я никогда не оставляю Понивилль в беде: и предупрежу местных пони о бегущем табуне, и даже прогоню храпящих дымом драконов! К тому же, я типа в подружках у самой магической ученицы Принцессы Селестии!

— Хммммм… — я уселась обратно у грядки и вернулась к осмотру морковной ботвы. — Да что вы говорите?..

— Мммхмм! — трепет крыльев Рейнбоу Дэш успокоился, когда она взгромоздилась на деревянную крышу крыльца моей хижины. — Именно поэтому я здесь. Я тренируюсь!

— Тренируетесь? — я оглянулась через плечо. — Для чего же?

— Твайлайт Спаркл, наш главный в Понивилле яйцеголовый гений, помогает какой-то большой ученой профессорской шишке из Троттингема с телепортационным экспериментом. И им нужна помощь быстролетающего пегаса, чтобы отслеживать… эмм… подопытный предмет. Фиг знает. Я знаю только, что Твайлайт обещала — там будут лазеры. А лазеры — это круто!

Я вскинула бровь и вновь оглянулась на нее.

— Вы сказали… телепортационный эксперимент?

— А-ага! — широко улыбнулась Рейнбоу. — Разве вы не слышали? А, точно, вы говорили, что в городе недавно. Хммм… Ну, я даже пытаться не рискну объяснять все эти скучные цифры и слова, но, проще говоря, этот жеребец… «Доктор Хэй»… «Доктор Хаус»… «Доктор Хорс»… пофигу, короче он пытается поймать единорожью магию в, так сказать, бутылку. Не, конечно, все из вас умеют скакать на большие расстояния и все такое, но он хочет найти способ телепортации для немагических пони. Думаю, наверняка это серьезно повлияет на транспортную систему, экономику и прочую хрень, от которой мне хочется зевать.

— Правда? — я перевела взгляд на темные стволы деревьев, что меня окружали. Я не ожидала такого поворота в нашем разговоре. Впервые за несколько часов холод добрался до меня. — Это… это весьма занимательно.

— Мда… ну, как скажете. Я это так вижу: прошли уже тысячи и тысячи лет, сколько уже существует Эквестрия, а другие пони по-прежнему пытаются догнать по крутости пегасов, — она подмигнула, улыбнувшись. — Хех, будто бы телепортация реально им поможет везде успевать, как успеваем мы! Но мне плевать. Эксперимент — хороший повод потусоваться с Твайлайт, и Твайлайт крута, когда взрывает всякую хрень в лабе, вместо вспахивания книжек носом.

Рейнбоу Дэш ухмыльнулась и взлетела в яркое небо над лесом.

— Короче, мне еще надо облака попинать, а потом я полечу к Твайлайт, помогать ей «вершить историю», как они там об этом говорят. Я типа в ответ «да пофигу». Если нам там доведется взорвать хоть самую мелкую кучку мана-пыли или типа того, день, считай, прожит не зря.

— Есть кое-что, что можно сказать о мелких кучках и взрывах…[1]

— Э-эй! А мне нравится ваш подход! — усмехнулась Рейнбоу Дэш и пронеслась высоко надо мной. — В следующий раз как с вами увижусь — напомните мне, чтоб я рассказала, как все прошло! Уверена, наверняка я сделаю что-нибудь крутое, о чем как-нибудь при случае можно будет похвастаться.

Я помахала ей вслед, когда она улетела. Ветреной ледяной пустоте, что пришла ей на смену, я прошептала:

— Крутости достаточно помнить только себя.

Я не печалилась об уходе Рейнбоу Дэш. Я прошла уже через такое количество представлений себя ей, что светлая грусть ее ухода давно уже утратила свой очищающий надрыв. Пожалуй, можно сказать, что я вынудила себя смириться с неизбежностью апатии, что приходит после этих болезненно коротких встреч. Сопротивление ей лишь утопит меня в слезах.

Тем не менее, то, что сказала мне Рейнбоу Дэш, не выходило у меня из головы. Готовится, должно быть, действительно неизмеримо поразительное достижение в науке, способное заставить даже ее о нем восторженно лопотать.

Твайлайт Спаркл и профессор из Троттингема экспериментируют с телепортацией для не-единорогов? Может, они используют что-нибудь вроде локализованного заклинания? Или манипуляцию лейлиниями?[2] Может, какую-нибудь машину?

Я потянула тесемки капюшона, сопротивляясь волнам дрожи, пришедшей едва я позволила выйти на поверхность кое-каким воспоминаниям. Я вспоминала множество встреч с Твайлайт с первых дней моего проклятья. Я вспоминала наши отчаянные попытки передать Принцессе Селестии знание о моем существовании. Записанные слова не помогали. Прибыв к адресату, они или исчезали с бумаги, или свитки сами обращались в пепел от зеленого огненного дыхания Спайка.

Следующим вариантом, к которому пришла Твайлайт Спаркл, была телепортация. После долгой медитации и сосредоточения, она переместила нас обеих так далеко, насколько смогли дотянуться ее лейлинии. Мы материализовались в двух с половиной милях от границы Понивилля. План Твайлайт заключался в том, чтобы отдохнуть, сосредоточиться, и, затем, совершить еще несколько телепортационных прыжков, пока мы не достигнем дальних восточных ворот Кантерлота. Но этот план, тем не менее, оказался обречен на провал буквально в первый же миг после перемещения, едва произошло два события. В первую очередь, Твайлайт забыла обо мне после первого же прыжка, будто бы магического напряжения от заклинания оказалось достаточно для того, чтобы заставить проклятье заразить ее. Во вторую же, расстояние в две мили от центра Понивилля было подобно падению ледяного лезвия гильотины на мой позвоночник. Никогда в жизни я прежде не чувствовала такого холода, и никогда более не почувствую. Я галопом бросилась прямиком в заброшенный амбар, в котором жила в тот момент, и сложила самый большой костер, который история пони когда-либо помнила. И даже несмотря на это, мне потребовалось целых две недели, чтобы вернуть чувствительность конечностям.

Но теперь я узнала об эксперименте, дающим надежду на телепортацию на расстояния, далеко выходящие за пределы магических способностей единорогов. Понимая, что сама невообразимо далека от освоения дара Твайлайт к пространственным прыжкам, я задавалась вопросом: кто знает, может, мне удастся воспользоваться преимуществами столь замечательного научного достижения? Я не могла не заметить, как, вопреки смертной дрожи, ускорилась кровь в моих венах. Мне надо узнать об этом еще. Мне надо…

Мои мысли были немедленно прерваны громким ударом по стене хижины. Поначалу я подумала, что это опять бедная Рейнбоу Дэш, проклятая своей забывчивостью. Но затем прозвучал писклявый голос:

— Аай! Кто поставил сюда эту хижину? — голос был слишком высок, чтобы принадлежать кому-нибудь, кроме маленького жеребенка.

— Эм?.. — я развернулась и подошла к стене дома. — Могу я чем-нибудь тебе помочь?

На голой земле сидела, упав на круп, крохотная оранжевая кобылка. Перевернувшийся самокат (со все еще крутящимися колесами) лежал рядом с ней на земле. Она стянула свой фиолетовый шлем и, встряхнув, распуская, гриву, потерла пульсирующую шишку на лбу.

— Ух. Ага. Можете сказать, в какой стороне тут земля?

— Там же, где ты ее и оставила. Та сторона, что с травой и тлями.

— Хи, спасибо, — она моргнула своими фиолетовыми глазами. — Эй, а вы ведь единорог.

Я не могла не усмехнуться. Эта фраза была столь же милой, сколь и спонтанной — и это те две черты, которыми я могу описать этого ребенка.

— В последний раз, когда проверяла, им и была, да. А что, что-то с этим не так?

— Эм, нет. Не совсем, — она встала и поставила самокат обратно под копыта. — Просто… ну. Здесь же середина леса. Я не знала, что единороги такими природолюбивыми бывают.

Я пожала плечами. Позыв застучать зубами от холода давил на меня, но я не собиралась сдаваться перед лицом этого юного жеребенка.

— Способность единорога к магии равна его возможности изменяться. Я давно привыкла в городской жизни, но в последнее время я нахожу в себе все больше тяги к провинциальным окружениям.

Она, моргая, уставилась на меня.

— Окей. Извините. Вы меня потеряли уже на слове «способность».

Я вздохнула.

— Что ж, да, если бы тебе довелось врезаться в столько же словарей, сколько ты собой пересчитала домов, то, возможно, у нас получилась бы приятная бесед

а.

— Словари? Ха! — она вскинулась, играючи удерживая равновесие на качающемся самокате. — У меня для этого есть лучшая подруга.

— И какова же причина, по которой ты не гуляешь с ней в этот прекрасный день?..

— Хмммм… — она скорчила лицо в нахмуренное, упрямое выражение.

Я моргнула. Я бросила взгляд на кроны деревьев, многие из которых по-прежнему блестели утренней росой.

— Погоди. Разве сегодня не учебный день?..

— У вас тут классное местечко… — она оттолкнулась от земли и неторопливо прокатилась на своем колесном устройстве вперед, мимо фасада моей хижины.

Она присвистнула:

— Вы его сами построили?

— Эм… — неловко моргая, я посмотрела на нее. — Да. Я на самом деле его построила сама.

— Круто…

— Как ты поняла?

Она слегка покраснела.

— Просто угадала? — она пробежалась копытом по паре деревянных балок, формировавших фасад моего жилища. — Сразу видно, когда дом построен собственными копытами. Однажды, я хочу жить самостоятельно, и я хочу сама решать, где и как я буду жить. И нет способа лучше для этого, чем построить собственный дом.

— Это не так просто, как кажется, — сказала я девочке, медленно следуя за ней. — Требуется много времени, усилий и пота. И все же, оно того стоит в итоге, — моя улыбка не продержалась так долго, как смогли продержаться хорошие манеры. — Кхм. Итак, эм, разве твои родители никогда не предупреждали тебя по поводу разговоров с незнакомцами?..

Она быстро прервала меня:

— Это, наверно, жуть как страшно, жить тут одной, в доме, который пришлось строить самостоятельно, — тихо проговорила кобылка. Внезапно ее яркие черты лица показались мне изможденными, будто множество прожитых лет обрушилось на голову кобылки, бросая тени на каждую линию ее оранжевой шкурки. — Но я типа понимаю, что это хороший страх, такой страх, которой стоит того, чтоб его пережить.

Я пробежалась копытом по своей гриве и задумчиво поглядела на нее. Я задавалась вопросом — почему я прежде не сталкивалась с этой юной душой? Я гордилась своей привычкой запоминать каждую живую душу в этом городке, и стар и млад. Я не могла не задаться вопросом — неужели после столь великого множества месяцев, которые я провела погруженной в лунные элегии, я перестала, наконец, замечать тот фон, к коему отношусь и сама?

— Как тебя зовут, девочка? — выпалила я, не подумав.

Она подняла на меня взгляд.

— Хммм? — она моргнула, будто пробуждаясь от оцепенения, которое она испытывала одновременно со мной. — О. Пони меня зовут «Скуталу».[3]

— Скуталу, — кивнув, повторила я. Я посмотрела на ее бедро и, обнаружив там отсутствие метки, улыбнулась ей: — Не сомневаюсь, назвали тебя так за твою любовь к элегантному балету.

Эта подколка сработала. Она нахмурилась и показала мне язык.

— Ха-ха. Очень смешно. Я скорее сдохну, чем буду жить с таким особым талантом!

— И почему меня это не удивляет? — отметила я.

— Я серьезно! — она подпрыгнула на месте, ударив копытами по платформе самоката. — Однажды я все-таки получу свою Метку за что-нибудь реально крутое! Типа полетов через огненные кольца! Или прыжков с высоты! Или стану рок-певицей! Или буду делать каскадерские трюки, прямо как Рейнбоу Дэш!

— Да что ты говоришь? Знаешь, она тут как раз была буквально только что…

— Была?! — просияла Скуталу, и, к моему сюрпризу, вскинула по бокам свои коротенькие крылышки. Честно говоря, я не обратила внимания на то, что она пегаска, пока простое упоминание этого имени не зажгло свет на фиолетовых берегах озер ее глаз. — Я знала! Она, наверное, делала крутые трюки с нарезкой облаков, да?!

Я моргнула удивленно. Сколько лет этой кобылке? И она по-прежнему не летает? Мои глаза блуждали, переходя от ее крохотных крыльев к колесам самоката и к свежей борозде, которую она оставила в земле, когда столкнулась с хижиной. Я осознала, что та же самая возбуждаемость и импульсивность, что заставила Рейнбоу Дэш подобно ракете врезаться в мой дом, привела к моему порогу и другую пони.

Сохраняя глубокое спокойствие, я кивнула и сказала:

— Ну, она сказала, что тренируется для научного эксперимента, чтобы помочь ее подруге Твайлайт Спаркл с…

— О! О! — Скуталу подпрыгнула на месте, ослепительно улыбаясь, с лицом, ярким, как второй рассвет в это свежее утро. — Она мне об этом обо всем говорила! Там будут взрывы, и лазеры, и все такое! Рейнбоу Дэш сама сказала, что ей повезет, если она переживет эксперимент, не спалив себе гриву и хвост!

Я прищурилась, услышав эти слова, затем улыбнулась.

— Неужели?

— Ага!

— Похоже, у тебя очень храбрый друг.

— Да! Еще какой!.. — Скуталу замолчала на полуслове. Она печально опустила взгляд на свое копыто, ковыряющее землю. — Эм. Ну. Хех. Я не могу ее, на самом деле, называть своим другом…

— Почему нет?

Она заговорила:

— Но однажды, я буду такой же храброй, как она, — она снова подняла взгляд, но на этот раз ее улыбка была мягче, нежнее и спокойнее. — И тогда я смогу делать крутые вещи! И, может, я пойму, что это значит — быть такой же крутой.

Я улыбнулась ей в ответ.

— Скуталу… — я улеглась, чтобы ее лицо оказалось на одном уровне с моим. — Скажи мне, что же такого крутого в жизни, прожитой абсолютно так же, как у другого пони до тебя?

— Я… — она моргнула растерянно, но что-то шелохнулось в ее глазах, что подсказало мне — она крайне заинтригована. — Я не понимаю. Почему это пони может не хотеть быть как Рейнбоу Дэш?

— Я не хочу сказать, что это неправильно. В конце концов, она заработала себе в Понивилле громкую репутацию, не так ли?

— Еще как!

Я усмехнулась и внимательно посмотрела ей в глаза, чтобы привлечь ее внимание.

— Но все равно, у пони есть только одна единственная возможность быть такой, как Рейнбоу Дэш. И хотя это конечно хорошо и здорово, но существует еще как минимум миллион возможностей быть другой пони, и каждая из них — такая же крутая и интересная, разве нет?

Скуталу глядела на меня неотрывно, и на кратчайший миг она, вполне возможно, могла глядеть в бездну. Если бы прямо тогда, в тот самый момент, у нее вдруг появилась бы Метка, я, если честно, побоялась бы узнать, как она выглядит. Даже если бы мне пришлось вернуться в прошлое, чтобы строить свою хижину вслепую, то это и близко не пугало бы столь глубоко, как столкновение юного жеребенка с восхитительным, но при том слишком уж горьким вкусом возможности.

Прежде чем она смогла сформулировать ответ, из-за поворота дороги раздался зовущий голос:

— Скуталу?! — кобыла с белой шкурой и желтой гривой выбрела из-за поворота проселочной дороги и встала, сердито топнув копытом и хмурясь. — Скуталу, о, ради любви Селестии, это ты?! А ну быстро сюда!

— Охх… — Скуталу закатила глаза. — Милки Вайт. Когда ты уже от меня отстанешь?

Вздохнув, она нахлобучила шлем обратно на голову, подобрав розовую гриву под него.

— Иду! — крикнула она через плечо.

Я бросила взгляд на кобылу в отдалении.

— Твоя старшая сестра?

— Пффф. Вот еще, — злорадно ухмыльнулась Скуталу. — Будто бы я могу быть настолько везучей. Пока, леди!

Ее крохотные крылья слились в размытое пятно, и я с безмолвным восхищением проводила ее взглядом, когда она, верхом на своем самокате, пронеслась по дороге к кобыле.

— Милки! Я тебя везде искала…

— Рассказывай это кому-нибудь понаивней! — огрызнулась Милки Вайт. Она была в куда большей степени обеспокоена, чем зла на нее. К тому же, я заметила, что она — земная пони. Это обстоятельство заставило меня продержать на ней взгляд чуть дольше, пока она вела за собой дующуюся кобылку в направлении кроющегося за кромкой деревьев сердца Понивилля. — Ты почему еще не в школе? Занятия у Чирили начнутся меньше чем через полчаса!

— Оооооой, да ладно тебе, Милки! Я просто поехала в обход! Тут пролетала Рейнбоу Дэш, и…

— Никаких больше отмазок! И пока Рейнбоу Дэш не собирается замещать Чирили, я не хочу, чтоб ты за ней таскалась без надзора, ну или вообще за каким-ли

бо еще взрослым пони в городе! Ты меня понимаешь?!

— Охххх… Да, Милки…

— И не разговаривай так со мной! Я ведь просто пытаюсь о тебе позаботиться, Скуталу. Помнишь о том нашем разговоре?..

Вскоре они обе вышли за пределы слышимости. Я сидела у морковных грядок, наедине с мыслями. Внезапно у меня зародился вопрос: получается, жизни столь многих пони, проклятых или нет, остаются пустыми оттого, что мы боимся испытывать пределы наших возможностей? Особенно когда пределы эти окрашены в цвета наших предшественников, тех, кто достиг успеха или же кого постигла неудача.

Я снова посмотрела в гущу леса и подумала о той темной ночи, когда я проснулась, обнаженная и кричащая, пропитанная насквозь леденящей тайной Плача. Это было нечто ужасающее и необъяснимое, но я пережила это. Я знала — не только благодаря удаче я выжила в том испытании. С чем еще в моей жизни мне придется экспериментировать, и сколько возможностей для меня еще недоступно по вине моих страхов, а не судьбы?

— Я премного вас благодарю, мисс Спаркл, за вашу помощью в этом предприятии.

— Для меня помочь вам — большая радость, доктор Хувз, — сказала Твайлайт с улыбкой, опуская телекинезом последний из восьми кристаллов на место. Вскоре вокруг металлического ящика, стоящего на металлическом же пьедестале в центре городской библиотеки, образовалось кольцо из одинаковых драгоценных камней. И это был не простой ящик, но сложный: пустой внутри куб с множеством сквозных прорезей на серебристой поверхности, образующих запутанные руны. Сверху на кубе располагалась цилиндрическая платформа, что тускло сияла остаточным магическим зарядом.

— Надеюсь, вам это не покажется большой глупостью, — тихо проговорила стоящая посреди этой на скорое копыто организованной лаборатории Твайлайт, выравнивания последний кристалл в медном зажиме. — Но я всегда была большой поклонницей ваших научных публикаций. И я нахожу саму идею этого эксперимента просто запредельно захватывающей. Я, к примеру, верю, что все пони должны пожинать плоды магии, вне зависимости от того, с чем они родились.

— Вы даже представить себе не можете, как я рад слышать подобное от столь одаренного единорога, как вы, — ответил доктор Хувз. Было видно, как сияют его океански-голубые глаза, когда он склонился над сложным оборудованием, чтобы поправить зажатыми в зубах клещами металлическую панель на боку куба. Он скинул инструмент на поднос и продолжил: — Если бы у земных пони оказалась хотя бы половина возможностей единорогов, то производительность их труда превысила бы достижения пяти предыдущих поколений, вместе взятых. Я только надеюсь, что вы понимаете, что это не попытка злоупотребления магией, но попытка нахождения способа продвижения ее в направлении более безопасных и прикладных путей применения.

— Если позволите, я вот что скажу: Эквестрийскому Научному Комитету давно пора пересмотреть запрет на открытое использование магических машин для управления лейлиниями, — сказала Твайлайт, обходя кругом гору оборудования в центре комнаты и помогая Доктору в его окончательной детальной проверке. — В конце концов, прошла уже почти тысяча лет после Гражданской Войны и того наследия инфернального вооружения, что она после себя оставила. После возвращения Принцессы Луны и очищения ее от порчи Найтмэр Мун, я очень сильно сомневаюсь, что кто-нибудь в мире вообще когда-нибудь решится использовать магическую технику с недобрыми целями.

— Меня в дрожь бросает от подобных мыслей! — Доктор Хувз сделал глубокий вдох и оглянулся на свою юную коллегу-ученую. — Я провел многие месяцы, стоя на коленях перед Комитетом в Кантерлоте, пытаясь убедить их, что телепортационное устройство можно использовать только во благо… чтобы помогать производству и сельскому хозяйству. Если распорядок этой недели не будет нарушен, то, думаю, я наверняка смогу выбить из них финансовую поддержку!

— Есть только один способ проверить, стоило ли это все времени и усилий. Не так ли, Доктор? — Твайлайт бросила на установку последний взгляд и гордо улыбнулась. — Вы готовы начинать?

— После вас, мэм, — поклонился Доктор с лукавой улыбкой. — Здесь требуется ваша искорка, в конце концов.

— Сначала разберемся с самым главным, — заметила Твайлайт. Она повернулась к одному из углов комнаты: — Эй, Рейнбоу Дэш!

Рейнбоу Дэш сидела, ссутулившись, на лестнице, ведущий на второй этаж библиотеки. Она громко храпела.

Твайлайт нахмурилась.

— Рейнбоу!

— Кххр… Нгхх… Ннуаа… Ааыыых… А? Чего? — Рейнбоу Дэш, сонно моргая, подняла голову. — Уже готовы? Уже пора что-нибудь взорвать?

— Последний раз повторяю — мы ничего не будем взрывать!

— Нууу…

— Не будем, если все пойдет как надо, — нервно добавил Доктор Хувз.

— О! — Рейнбоу Дэш улыбнулась и потянула крылья. — Значит, еще есть надежда?

Врезавшаяся ей в грудь пара защитных очков заставила ее резко выдохнуть.

— Давай, надевай их, и будь готова вылетать! — твердо сказала Твайлайт Спаркл. Она затем обернулась к Доктору с куда более дружелюбным выражением лица. — На чем же нам испытать машину?

— Эм… Вот беда, мне наверное стоило это получше продумать, не так ли? — Доктор Хувз сглотнул и оглядел комнату. — Очевидно, это должно быть что-то инертное. Может, металлический грузик, или ящик, или… или… может даже пустой блокнот!

— Хех, ага, забудьте! — промычала Рейнбоу Дэш, натягивая очки на голову. — Я не нанималась к вам, ребята, для того, чтоб гоняться за падающими книжками! Я и так этим могу для Твайлайт заниматься в любой день недели!

— Ну… — Твайлайт закатила глаза, но подавила при этом улыбку. — Она вообще-то, права. Может…

Она оглядела знакомые очертания своей библиотеки, затем просияла.

— Ага! Я, кажется, знаю, что как раз подойдет! — она подняла деревянную резную статуэтку единорога с ее пьедестала и поднесла левитацией к глазам Доктора. — Органический материал проблемой не будет?

— Если он более не живой — то все идеально! — широко улыбнулся Доктор Хувз. Подхватив зубами «рог» резной статуэтки, он поднес ее к устройству и водрузил на цилиндрическую платформу на вершине куба. Затем он отошел на безопасное расстояние и встал рядом с Твайлайт. — Итак, мисс Спаркл. Обо всех проблемах мы позаботились. Ооой!

Он какое-то время поборолся с выскальзывающим из захвата выключателем, что был подключен к длинному проводу, выходящему из стенки куба.

— А, вот так-то лучше. Не слишком-то у нас получится начать без доступа к зажиганию, да?

Твайлайт хихикнула. Рейнбоу зевнула.

— Увы, нам нет нужды в пышности и официозе. Так что давайте поторопимся, как думаете?

— Так, сейчас… — Твайлайт сделала глубокий вдох. Сощурив свои фиолетовые глаза и стиснув губы, она направила рог на ближайший кристалл. После минутного сосредоточения, она выстрелила фиолетовым лучом яркого света прямиком в установку. Сияющий лазерный пучок прошел сквозь камень и преломился в нем точно как и было задумано, так же как и через семь следующих камней. Едва луч света описал три полных круга вокруг установки, все восемь камней разом направили этот сгусток сияния в куб, стоящий по центру. Вскоре этот пустой внутри ящик начал светиться изнутри, когда заклинание света, слетевшее с рога Твайлайт, зарядило энергией лейлинии, вырезанные на серебристой поверхности машины. Комнату заполнил высокий гудящий звук, заставивший стекла в окнах библиотеки дрожать в рамах.

— Эй, мои зубы дрожат как гитарные струны! — воскликнула Рейнбоу Дэш, стараясь перекричать растущий шум. — Это, конечно, круто и все такое, но это случаем не значит, что взрываться будем мы?

— Рейнбоу Дэш… — прошипела Твайлайт в сторону.

— Мы почти достигли максимальной мощности! — крикнул Доктор Хувз, когда в комнате задули, усиливаясь с каждой секундой, магические ветры. — Селестией клянусь, все идет по плану!

— Как мы поймем, что пора включать?! — ответила Твайлайт.

И как раз в этот момент деревянная статуэтка, стоящая на кубе, начала неистово дрожать.

— Эм… ребят?.. — Рейнбоу Дэш указала копытом на странное зрелище.

— Д

октор?!..

— Точно! Сейчас! — он крутанул пульт в копытах. По проводу прямиком в сердце машины проскочила искра. На мгновенье вспыхнул яркий свет, когда лазерные лучи в последний раз выстрелили из кристаллов по кубу. Центр комнаты заволокла чернота, а затем эта тьма рассеялась как легкий туман.

Резная фигурка исчезла.

— Сработало! — воскликнул Доктор Хувз. Его широкая улыбка положительно искрилась.

Твайлайт в тот же момент резко развернулась к своей подруге:

— Рейнбоу Дэш! Давай!

— Уже! — отсалютовав, она открыла окно и взмыла в небо ракетой.

Комнату заполнила жутковатая тишина; двое ученых ждали возвращения голубой пегаски.

— Как далеко ее должно было отправить? — нервно спросила Твайлайт.

Доктор Хувз сглотнул; было видно, как его тело сотрясает дрожь нервного ожидания.

— Как минимум четыре сотни футов. Я не рискнул метить дальше. Просто я не знал, сколько энергии сквозь себя способна пропустить установка.

— Иногда маленькие шаги — самые безопасные, Доктор. Я аплодирую вашему осторожному подходу к планированию.

— Охххх… — он нервно поежился, стоя на месте и не отрывая глаз от открытого окна. — Планируй хоть всю жизнь, но это ничего не будет значить, если ничего не сработает. И я даже боюсь задумываться об ужасающей судьбе, которая, возможно, постигла ваше очаровательное произведение искусства при худшем раскладе.

— Очаровательное произведение искусства? — Твайлайт моргнула, глядя на него, а потом захихикала. — Мой дорогой Доктор. Если бы это как-то помогло науке, то я бы, не моргнув глазом, скормила эту безвкусицу радиоактивной гидре.

— Хех. В этом я не сомневаюсь. Можно сказать, это почти что как… — он остановился, и глаза его внезапно озарились. — Ого! Уже вернулись?

Твайлайт рывком развернулась, чтобы посмотреть самой.

— Рейнбоу Дэш? — она сглотнула. — Ну как?

Она влетела в окно, сложив передние ноги на груди. Замерев ненадолго для драматического эффекта, она очаровательно улыбнулась и развернула копыта, чтобы явить на свет резную фигурку единорога в целостности и сохранности.

— Та-дааа!

— Да! Сработало! — широко улыбаясь, Твайлайт вскинула копыта и подтолкнула Доктора. — Доктор Хувз! Я так, так рада за вас!

Он просто стоял там неподвижно, с лицом, застывшим в выражении восторженного шока и неверия.

— Четыре сотни футов… — он сглотнул; на его лице с остекленевшими глазами медленно росла улыбка. — Почти полгорода расстояния при пространственном смещении вертикально вверх, и при этом ни единой щепочки не отвалилось от испытываемого объекта!

— Ага, и зацените! — широко улыбнулась Рейнбоу Дэш, поднимая резную фигурку над головой как трофей в воздух, еще выше, чем где она зависла. — Эта штука все еще продолжала лететь в небо, когда я ее догнала! Кажется, вы себе соорудили какую-то безумно крутую магическую телепортационную стреляющую хреновину!

— Ээээммм… — лицо Доктора преобразилось.

Твайлайт закатила глаза и улыбнулась ему:

— Не обращайте на нее внимания. Я уверена, мы, Доктор, в учебники истории запишем подлинное название вашего открытия.

— Эй! — нахмурилась Рейнбоу Дэш. — Разве я не заслужила, чтоб и мое имя тоже вырезали где-нибудь на какой-нибудь научной статуе?! С чего это только вы трое получите все лавры?..

Она замолчала на середине фразы, поняв, что что-то не так. Она быстро сдвинула защитные очки на лоб и прищурилась, глядя на меня.

— Эм… А ты еще кто такая?

— Я? — я широко улыбнулась, сидя на читальной скамейке и аплодируя. — Я просто невероятно впечатлена!

— Аа! — ахнула Твайлайт Спаркл, стремительно развернувшись ко мне лицом. Доктор Хувз, столь же внезапно, как и обе кобылы, пойманный врасплох, подпрыгнул от неожиданности на месте.

— Кто… что…?! — заикалась Твайлайт, пристально глядя на меня пораженным взглядом. — Как вы сюда попали?

Я позволила моему лицу преобразиться под волнами «шока» и «замешательства».

— Эм… Я только что вошла... Приношу извинения. В библиотеку сегодня нельзя?

— Разве вы не видите, что мы проводим здесь магический эксперимент? — воскликнула Твайлайт, выходя из себя. — Библиотека закрыта, чтобы выступать в роли временной лаборатории! Я отправила моего ассистента Спайка развесить предупреждения и объявления по всему городу!

— Эм… — почувствовав, как мои уши прижались к голове, я невинно улыбнулась. — На боковой двери тоже?

Я указала на свою седельную сумку.

— Дверь была настежь открыта, когда я пришла сюда вернуть книги.

Твайлайт моргнула. Затем она, хмурясь, повернулась к Рейнбоу Дэш.

— Рейнбоу… Ты опять оставила боковую дверь открытой?

— Что? — она моргнула, крутя в копытах статуэтку. — Нет! Конечно же нет! Эм…

Закусив губу и обведя взглядом потолок, она проговорила ломающимся голосом:

— По крайней мере, мне так кажется, — она сглотнула. — Эм… Хотя, наверное, я могла…

— Охххххх… — Твайлайт провела копытом по лицу.

— Извините, мэм, — она посмотрела на меня устало. — Но вас здесь быть не должно. Кто знает, что с такой случайной пони как вы могло здесь случиться?..

— Вы видели, как у нас все получилось?! — широко улыбающееся лицо Доктора Хувза неожиданно загородило от меня Твайлайт. Экстаз ученого ошеломлял. — Мы успешно и безопасно телепортировали инертный объект на расстояние в четыреста футов! Можете себе представить, что станет доступно пони, если мы каким-нибудь образом сможем запрячь подобную технологию для обслуживания повседневных нужд?!

— Эм… Доктор? — Твайлайт, нервно улыбаясь, наклонилась к нему. — Я знаю, что вы возбуждены, но мне кажется, что сейчас не время…

— Я думаю, это просто невероятно! — громко сказала я.

— Если я вас правильно поняла… — я указала на кристаллы, окружающие куб. — Драгоценные камни усиливают световое заклинание, брошенное опытным единорогом, которое затем направляется в машину. Куб, в свою очередь, с помощью сложной многослойной структуры искусственно нанесенных рун, которые имитируют естественные структурные композиции лейлиний, преобразует потоки маны таким образом, чтобы они, поддерживая стабильность друг друга, создали сгусток свободной магической энергии, который может быть сфокусирован в единое модулированное заклинание. Я права?

Все три пони смотрели на меня неотрывно пустыми глазами, до того момента, пока Рейнбоу Дэш не встряхнула головой и не потерла ее, как при головной боли:

— Окей. Кто сюда пригласил энциклопедию в толстовке?

— Это… весьма впечатляющее наблюдение, — сказал Доктор Хувз с широкой, но как приклеенной улыбкой на лице.

— Вы фанат работ Доктора? — спросила, наклонившись ко мне Твайлайт. — Я знаю каждого единорога в Понивилле, и… если позволите мне прямоту, очень мало кто из них стремится к карьере в продвинутой науке.

Я мягко улыбнулась моему другу детства:

— Можно сказать, я… брала дополнительные уроки у самых лучших.

— Что ж, несмотря на обстоятельства, — Доктор Хувз протянул копыто. — Мне очень приятно поделиться моментом открытия со столь впечатляюще образованным единорогом, мисс…

— Лира, — ответила я с улыбкой и пожала ему копыто. — Лира Хартстрингс.

Я оглядела присутствующих.

— И я совершенно не намереваюсь умалять ценность этого чудесного события.

— Что вы, мисс Хартстрингс, — Доктор Хувз оглянулся с широкой улыбкой на своих ассистенток. — Если наши последующие эксперименты в ближайшие несколько дней окажутся столь же успешными, то тогда это уже будет вопросом нескольких лет, прежде чем телепортационное оборудование наподобие этого появится в каждом доме! О, даже более того, само по себе количество возможностей полноценного применения этой замечательной технологии для немагических пони просто уму непостижимо!

— Ага, ну… — Рейнбоу Дэш бесцеремонно водрузила резную фигуру на спину Твайлайт. — Этому пегасу нужно поскорее телепортировать свой мочевой пузырь, если вы понимаете о чем я.

Она зевнула и упорхнула прочь со словами:

— Постарайтесь без меня ничего не взрывать.

— Эм… безусловно, мисс Дэш, — ответил Доктор с напр

яженным выражением лица.

Твайлайт закатила глаза и пошла к выходу из комнаты.

— Мне нужно провести кое-какие проверки целостности этого… эмм… произведения искусства, чтобы убедиться, что оно действительно неповрежденное, как таковым кажется. Если позволите, Доктор… эм… и мисс Хартстрингс.

Когда Твайлайт убрела прочь, я обернулась к Доктору.

— Насколько я поняла, цель вашей работы над устройством в том, чтобы сделать телепортацию доступной для немагических пони, так? И при этом, я обратила внимание, что для того, чтобы запитать машину, вам требуется заряжающее заклинание от такого единорога, как Твайлайт Спаркл…

Доктор Хувз слегка покраснел.

— Да, ну, это ведь всего лишь прототип. Вне зависимости от того, какое изобретение мне удастся состряпать, телепорт наподобие этого неизбежно будет нуждаться в единороге в качестве источника энергии. Тем не менее, как только я разработаю самоподдерживающуюся мана-батарею, я склонен верить, что подобное устройство сможет предоставлять сотни зарядов заклинания пространственного перемещения после всего лишь единственной магической подпитки.

— Получается, вопрос скорее в передаче и хранении магической энергии, чем в создании самоподдерживающегося генератора?

— Ну конечно же. Нам еще не довелось открыть магию, идущую из ниоткуда, — любезно усмехнулся Доктор Хувз. — Некоторым вещам из научной фантастики лучше в ней и оставаться.

Хихикнув в ответ, я любовалась машиной издалека.

— Не могу не заметить, что цилиндрическая платформа на кубе сделана из аркания.

— Совершенно верно.

— Арканий часто используется в качестве магического подавителя. У этой платформы есть второе предназначение?

— На самом деле, вы совершенно правы, мисс Хартстрингс. Для фокусировки телепортационного заклинания машине нужна конкретная точка разрядки, место, в котором все искусственные лейлинии сходятся в единый пучок. И такая точка выхода для потоков магической энергии располагается у этой машины как раз под платформой.

— То есть, если бы вы не положили туда слой аркания, то…

— Заклинание излучалось бы из устройства в виде плотного потока необузданной энергии, — Доктор Хувз пожевал губу, бросив на машину тревожный взгляд. — Платформа, видите ли, играет здесь роль не только маленькой подставки под телепортируемый предмет.

— О, значит, здесь все-таки могут быть замешаны лазеры, — ухмыльнулась я. — И даже взрывы.

— Ничего подобного, пока мы контролируем ситуацию! — сказал Доктор Хувз с широкой улыбкой. — К счастью, мисс Спаркл не только очень помогла мне с предупреждением всех возможных неприятностей с устройством, но и предоставила помещение, в котором можно в безопасности провести эксперимент.

— Она очень самоотверженна, — проговорила я, неотрывно глядя на дальний конец библиотеки в стволе дерева. — Во многих смыслах.

Я глубоко вдохнула. Твайлайт и Рейнбоу Дэш должны скоро вернуться и, без сомнений, расстояние, нас разделявшее, вновь раздуло пламя их забывчивости, равно как и их гнева. Если я хочу избежать неловкой ситуации, мне следует покинуть Доктора Хувза. Но не раньше, чем получу ответ на вопрос, что молотом бился по стенам моего разума:

— Я не могу не обратить внимания, что пластина аркания предоставляет очень мало места для объекта испытания.

— Да. Мы собираемся провести больше тестов ближе к закату. С разрешения мисс Спаркл, я бы хотел попробовать перемещение более плотных и объемных предметов. Буду рад вас пригласить понаблюдать, мисс Хартстрингс.

Я учтиво ему улыбнулась.

— Как бы я ни была рада вашему приглашению, меня все равно беспокоит вопрос… — я сделала глубокий вдох. Назад дороги нет. — Возможно ли, что у вашего следующего прототипа будет телепортационная площадка большего размера?

— Я не понимаю вас. Зачем нам платформа большего размера?

Я уставилась прямо на него:

— Для телепортации живых существ.

Доктор Хувз моргнул, глядя на меня. Я заметила волну дрожи еще до того, как она проявила себя на его лице. Тем не менее, я внимательно слушала, когда он помедлил, обдумывая, и заговорил:

— Это… довольно сложно, мисс Хартстрингс. Я не хочу рисковать экспериментировать с подобными условиями, ни сейчас, ни, возможно, когда-либо вообще.

Я вскинула бровь.

— Могу я узнать, почему?

— Возможно, я опережаю события, так рано расставляя ограничения, но подобное совершенно не кажется мне безопасным.

— Почему же?

— Единороги, как, например, вы, мисс Хартстрингс, более чем способны пережить телепортацию, выполненную самостоятельно или при помощи других. Но… — он указал на куб, стоящий в центре круга из восьми кристаллов. — Несмотря на то, что устройство этого типа питается энергией светового зачарования, выполненного единорогом, магический выброс, что выходит с другой стороны слоев рун, крайне далек от чего-либо естественного. Когда единорог телепортирует себя из одного места в другое, то в пункт назначения пребывает абсолютно та же сущность. Причина этого в том, что он лишь путешествует по потокам тех же магических лейлиний, что питают самую его сущность. То же самое относится и к другим пони, единорогам или нет, что телепортируются вместе с ним. Его сущность, или, по сути, духовное я, сохраняет память о своей природе и природе тех, кто временно разделяет с ним лейлинии, по которым он перемещает свое материальное тело.

— Но… — задумалась я вслух, не отрывая глаз от внезапно ставшего пугающим устройства перед нами. —… когда машина перемещает живое существо — то, что появляется в пункте назначения, оказывается… отсоединено от своих лейлиний, не так ли?

— Ну, по крайней мере, так гласит теория, — кивнув, сказал Доктор Хувз. — Процесс телепортации не убьет это живое существо.

Он затем сглотнул и добавил с нервной улыбкой:

— Не сразу.

— Что вы имеете в виду?..

— Ну, телепортировавшийся возникнет в точке назначения, сохранив относительный контроль над своим телом. Тем не менее, потеря связей с лейлиниями неизбежно приведет к разрыву между материальным телом пони и его нематериальной сущностью.

— То есть получается — это как вырвать дух из тела.

— Можно сказать и так, — мрачно кивнул он. — Видите ли, мисс Хартстрингс, у меня никогда не стояло цели телепортировать пони с помощью этого устройства. Вместо этого, я просто искал способ, которым немагические пони могут пересылать друг другу материальные предметы на большие расстояния. Пройдет немало времени, возможно даже мне не доведется до этого момента дожить, прежде чем устройства наподобие этого смогут телепортировать живых существ от начала и до конца искусственным образом.

Я почувствовала, как дернулся мой хвост, едва я услышала эти слова. Я подняла на Доктора пристальный взгляд:

— Значит… вы говорите, что это все-таки возможно?

Он усмехнулся и поглядел в сторону, пригладив гриву копытом.

— Если бы только был способ компенсации разрыва нематериальных связей у подопытных… Единственное адекватное решение, что приходит мне в голову — еще один единорог, владеющий хотя бы посредственными знаниями высших категорий волшебства, чтобы достичь подопытного сразу же после телепортации и вкопытную подключить его обратно к его естественным лейлиниям. Но я даже не рискну представить себе объемы маны и усилий для концентрации, которые для этого потребуются. Даже в перспективе (по крайней мере, насколько мы сейчас можем судить) это слишком опасно, чтобы представлять какую-то выгоду.

Слишком опасно, но все же невероятно заманчиво…

Я не могла думать ни о чем другом, кроме слов Доктора Хувза. На следующий день я сидела на крыльце своей хижины, погруженная в мысли. Лира лежала рядом — нетронутая за весь день. Я должна была репетировать Восьмую Элегию, но я никак не могла избавиться от мыслей о магическом ящике и о резной фигурке, которую он незримо закинул в небо, минуя ветви на крыше библиотеки Твайлайт.

Все это время я была одержима лунными элегиями. В конце концов, разве могло быть иначе? Они, очевидно, созданы

для того, чтобы удерживать на себе все внимание. Как если бы они были помещены в мой разум с какой-то целью. С самого первого дня, когда я проснулась в этом мире холода и призраков, раскрытие тайн симфонии Принцессы Луны стало моей главной целью.

Но что если мне нет нужды достигать этой цели? Что, если есть другой путь к свободе, пусть даже и кажущийся жульничеством?

Я застряла в Понивилле. Я это знаю. Я с этим смирилась. Но что, если я смогу силой пробить себе путь отсюда? Ради чего? Сердце мое вырывается из груди при мыслях о возможностях. Я смогу снова увидеть родителей. Я смогу добраться до древних магических библиотек Кантерлота. Одним волшебным мановением рога я могу оказаться на пороге дворца царственных сестер, чтобы захватить их внимание достаточно для того, чтобы они выслушали мои мольбы и спасли меня от этого мерзкого проклятья.

Но, даже если я смогу это все провернуть, чего мне ожидать? Доктор Хувз сказал все четко и ясно: живое существо, например, я, не сможет пережить процесс телепортации, по крайней мере, надолго. Я возникну по ту сторону телепорта в виде какого-то жалкого голема, считающего, что был в прошлом мной. Моя единственная надежда, получается, в том, что единорог вроде Твайлайт или аликорн вроде Принцессы Луны сможет каким-то образом… «привязать» мою душу к телу, прежде чем я смогу хотя бы решиться просить чужой помощи с излечением проклятья. И даже если мне удастся преодолеть все эти опасные преграды, сколько у меня останется времени, прежде чем меня поглотят абсолютный холод и забвение, что неизбежны на таком расстоянии от моего теплого нового «дома»?

Я вздохнула и спрятала копыта в рукавах толстовки, прежде чем сжаться, обнимая себя.

Едва меня начинают посещать мысли о том, что все это мое положение уже не может быть мучительнее, чем оно есть, моему взору открывается нечто, что оказывается для меня сродне танталовым мукам — как, например, этот научный эксперимент, проводимый буквально под самым моим носом. Это гложет меня жесточайшим образом. Есть что-то чудовищно ужасное в исполнении Элегий. И вне зависимости от того, сколь глубоко я забираюсь в изучении этих внеземных композиций, я ощущаю, что все больше и больше отдаляюсь от достижения моей цели. Идея, что я могу телепортироваться куда-то, где, быть может, лежат ответы на мои вопросы, невероятно заманчива. Но облегчает ли эта надежда страх перед подобной авантюрой? Только лишь то, что этот путь другой, вовсе не значит, что он безопаснее. Под каким бы углом я не повернула этот вопрос, такой путь потребует столь же бездонного колодца отваги, как и путь альтернативный.

На самом деле, я никогда не была такой уж храброй пони. Я не знаю, как пони, подобные Рейнбоу Дэш или Эпплджек, или Твайлайт Спаркл умудряются призвать из глубин своих душ столько отваги, когда она требуется. Пытаться быть сильной в проклятом мире равносильно разведению огня палочками изо льда. Бывают времена, когда я не представляю даже, как набраться сил, чтобы покинуть утром свою хижину. Бессчетное число раз я испытываю приступы одиночества в этих стенах, но их количество не идет ни в какое сравнение с тем, как часто я чувствую безграничный, горький страх.

Нет никакого смысла утешать себя идеей телепортационной машины. Жизнь, которую я веду, заставляет меня хвататься за самые дикие вещи, перепутав их с символами надежды. В конце концов, я есть, и я всегда буду никем иным, кроме как музыкантом. Лучше оставить героизм героям…

Я ахнула от неожиданности, услышав пронзительный крик, сопровождаемый какофонией топота спотыкающихся в падении ног. Обернувшись на шум, я увидела со своего крыльца маленькую пони, упавшую посреди проселочной дороги. На перевернутом самокате все еще вращались колеса. От этого зрелища сердце мое замерло на мгновенье.

Мигом я вскочила на ноги и бросилась галопом к месту крушения. Пыль только начала опускаться на кобылку, когда я настигла ее. Уши мои дернулись от звука свистящего дыхания, что безнадежно пыталось скрыть стон боли.

— Эм… Малыш? Ты как? — я склонилась в беспокойстве над ней. — Все нормально?

— Нннххх… — глаза Скуталу были крепко зажмурены. Скрипя зубами, она прошипела: — Я в порядке!

— Ты весьма сильно сейчас навернулась, — я посмотрела ей за спину и увидела там острый камень, торчащий по центру дорожки. Глубокие борозды от колес красноречиво показывали, где после столкновения с препятствием упал самокат. — Лучше смотреть под колеса на этом повороте. Эту дорогу проложили давно, и, я подозреваю, мало кто за ней с тех пор следил.

Мне на глаза попались ее передние копыта, с силой прижатые к одному участку на задней левой ноге. Я потянулась к этому месту.

— Так, дай мне посмотреть…

— Я сказала, я в порядке! — прошипела она, не просто отталкивая, а практически отбивая мою ногу. — Я крутая пони! У меня раньше были падения и ху… оой! Ооооой…

Пока она шипела это сквозь сжатые зубы, на глаза мне бросились едва заметные капельки влаги на ее ресницах.

С нежной улыбкой я снова потянулась к ней. На этот раз слабость не позволила ей сопротивляться, и мне удалось разжать ее передние ноги настолько, чтобы увидеть жутко выглядящую красную ссадину, разодравшую оранжевую шкурку на задней ноге. Конечно, там не было ничего такого, с чем стоило бы идти в медпункт, но, Селестия, смотрелось это болезненно.

— Фух! У нас тут тяжелый случай дорожной болезни![4] — сказала я. Я попыталась беззаботно хихикнуть, в надежде, что это облегчит ее боль. Не облегчило. Потому я принялась отвлекать ее чувства, гладя обоими копытами ей подбородок. — Вот. Идем со мной. Кажется, у меня как раз есть кое-что, что тебе поможет.

— Мне… не нужна… никакая помощь… — выдавила она, по-прежнему борясь с болью с упорством пони, бьющейся головой о кирпичную стену.

— Не уверена, что твоя нога с тобой согласна, — я встала и озарила воздух ярким зеленым сиянием рога. — Не волнуйся. Обещаю, займет всего секунду.

Скуталу промямлила что-то. Она подняла себя на ноги, сохраняя на поникшем лице смесь стыда и досады. С осторожностью я окутала ее раненную ногу посверкивающим облаком телекинетического поля. Кобылка не стала противиться магии, поддерживающей ее вес, и я повела ее, хромающую, на крыльцо хижины.

Я быстро нырнула за дверь моего дома. Меньше чем через минуту я вышла с аптечкой, полной запасов, собранных за год моих скитаний по Понивиллю. Я уже давно поняла, что если я серьезно поранюсь — я буду единственной пони, кто мне сможет помочь. Так что я была даже рада возможности, в кои то веки помочь ближнему.

— Главное — не дергайся; я тебя сейчас подлатаю.

Я очистила края раны. Затем наложила целебную мазь на бинт, прежде чем осторожно обернуть его вокруг оцарапанной ноги. Все это время Скуталу оставалась на удивление бездвижной. Она почти и не поморщилась, пока я занималась перевязкой. Время от времени лишь еле слышное шипение срывалось с ее губ. Вскоре я поняла — она старательно бравировала. Возможно — немного чересчур бравировала. Вся верхняя часть ее тела вдруг задрожала, как воздушный шарик, готовый лопнуть.

Спокойно готовя вторую повязку, я произнесла:

— Заранее извиняюсь за запах.

Скуталу пошевелилась. Ее голос прозвучал как напряженное ворчание:

— З-запах? Я ничего не чувствую…

— Ну, в этом-то все и дело… — мягко улыбнулась я, встав позади нее. — Это очень редкая мазь. Я обещаю, что она защитит твою царапину от заразы, но в то же время она оказывает на разных пони разный эффект. Некоторые чувствуют мерзкий запах. Другие… ну… они ничего не чувствуют, но мазь на них воздействует все равно.

Она сглотнула. Ее голова и шея задрожали так, что казалось еще чуть-чуть, и они отвалятся.

— Как воздействует?

— У других реакция мягче, — тихо сказала я. — У них начинает немножко течь из носа, а глаза — слезиться.

— Вы… В-вы говорите, это нормально? — спросила она, и я заметила едва слышный всхлип носом.

Я улыбнулась и слегка кивнула.

— Да, милая. Это нормально.

Ее всхлипы усилились вдвое,

вчетверо, и, наконец, она расслабилась, и дрожь ушла из тела Скуталу. Я не стала отвлекаться на ее залитое слезами лицо, когда уселась рядом.

— А теперь подними еще раз ногу. Я уже почти закончила.

Она так и сделала послушно. Я наложила последнюю повязку и крепко ее затянула. Встав на ноги, я оглядела крылья кобылки. Зрелище заставило меня внимательно сощуриться. Я впервые заметила кое-что: самые длинные стержни перьев Скуталу казались ненормально короткими, будто бы они заканчивались раньше положенного, на половине длины пера пони ее возраста. Прочистив горло, я обошла ее кругом, чтобы сесть рядом с ней на краю крыльца.

— Ну… ты мне собираешься рассказать, почему?

Скуталу в последний раз шмыгнула носом и вытерла лицо передней ногой.

— Что почему?

— Почему тебе взбрело в голову носиться на самокате по проселку, будто ты какая-нибудь летучая мышь из Тартара?

Она нахмурилась и, сложив передние ноги на груди, отвернулась к полуденному горизонту.

— Хммфф… Я тренируюсь.

— Для чего? — усмехнулась я. — Для Олимпийских Игр Разрушителей?

— Тьфу! Нет! — она бросила на меня быстрый сердитый взгляд. — Слушайте, леди, спасибо, конечно, что помогли мне с ногой, но не надо меня подкалывать!

— Эй… я не хотела тебя обидеть! — воскликнула я с мягкой улыбкой. — Я просто думала, что у кобылок в твоем возрасте хватает других дел получше, кроме попыток самоубийства.

— Никакое это не самоубийство, — сказала она, вздохнув, а затем пробежалась копытом сквозь свою розовую гриву. — Это пегасская фишка. Вы этого наверняка не поймете…

Я пожала плечами.

— Когда я была в твоем возрасте, я несколько раз случайно «переставила» свою комнату, пытаясь раскрыть мой магический талант. Хех. Видишь ли, даже маленькие единороги тоже, бывает, могут наломать дров, и это известное дело.

— Но я собиралась ломать никаких дров! Я ведь вообще не должна уже больше торчать на этой вонючей земле!

Скуталу протяжно и тяжело вздохнула. Она обняла себя передними ногами и уставилась безнадежно в небеса.

— Я постоянно тренируюсь на своем самокате, только чтоб знать, каково это.

— Каково это что?

— Скорость. Ветер. Взлет.

Я вскинула бровь.

— Полет?

Ее ноздри сердито раздулись. Она побежденно опустила взгляд на землю у крыльца и пробормотала:

— Мне никогда не узнать — как ей удается изображать, что так легко это у нее получается…

А. Ну конечно же.

— И кто же эта «она», если я осмелюсь спросить?

— Ух. Слушайте… — Скуталу встала и начала хромать прочь. — Кто бы вы ни были — спасибо вам. Правда. Но… Я серьезно не хочу доставать вас, и все такое. Мне… мне нужно кое-куда. Мне все равно прямо сейчас надо делать домашние задания и прочую скучную чушь.

Пока она шла с моего крыльца, я, теребя рукава толстовки, прошептала в пустоту:

— Знаешь, у нас не случалось ужасных бурь почти восемь месяцев.

— Я знаю, — голос уходящей вдаль Скуталу звучал почти так, будто я обвиняла ее, а она защищалась. — Погодный Летун Понивилля — единственный на всю Эквестрию пегас с идеальной репутацией.

— Ты действительно считаешь, что она заработала такую идеальную репутацию не получив ожог-другой от молнии?

Скуталу застыла на месте. Она обернулась ко мне.

Я смотрела издалека в эти фиолетовые глаза, говоря слова:

— Пони становится теми, какими они есть, не только благодаря одной храбрости, малыш, — я указала на ее свежую повязку. — Иногда то, что кажется нам идеальным, — лишь нечто, вылепленное из жизни, полной бессчетного числа ссадин и синяков.

Ее лицо было на удивление безэмоционально, когда она ответила мне не задумываясь:

— У меня в жизни и так уже достаточно было ссадин и синяков, леди, — лицо ее на мгновенье исказилось, будто она постигла нечто слишком сакральное для признания самой себе до настоящего момента. Взгляд ее детских глаз был устремлен куда-то пустоту, и ее коренастые крылья дрогнули, когда она, поднимая самокат, проговорила: — Я… я просто хочу уже стать крутой. Она это заработала. Почему не могу я?!

Она шмыгнула носом в последний раз — больше не было нужды это скрывать. И все равно, все это растворилось в решительной разнузданной гримасе, когда она запрыгнула на самокат и вновь ускользнула из моей жизни вдаль по дороге стремительным размытым пятном.

Я осталась наедине с лирой и гулко бьющимся сердцем. Медленно, я закрыла аптечку и вздохнула. Я знала, что в этой жизни я могу полагаться только на себя; может, сейчас как раз тот момент, когда мне стоит перестать прикидываться, что я могу приглядывать и за другими. Некоторым из нас может лишь сниться слава героя. Другие заработали этот титул без единой надежды его получить. А мне навсегда суждено оставаться бардом, что воспевает наследие этих пони.

— Так, хорошо… — Доктор Хувз сделал шаг назад от куба после того, как положил черный цилиндр на платформу из аркания наверху машины. — Пятьдесят килограмм железного сплава, сделанного турами. Это будет, пожалуй, пока что самый тяжелый подопытный предмет.

— На какое расстояние посылаем сейчас, Док? — спросила Рейнбоу Дэш.

Доктор Хувз глянул на Твайлайт Спаркл, решительно сглотнул и сказал с широкой улыбкой:

— Девятьсот футов. Боюсь, мисс Дэш, для того, чтоб его догнать, вам придется значительно разогнаться.

— Звучит опасно, — сказала Рейнбоу Дэш. Ее рубиновые глаза засверкали. — Считай, уже готова!

— Вам… эм… вам доводилось когда-нибудь ловить что-нибудь с такой массой?

Рейнбоу фыркнула и поглядела в сторону.

— Эй, Твай! Помнишь тот раз, когда я пролетала над слишком близко стоящим к краю холма туалетом, в котором как раз в тот момент Биг Мак?..

— Кхм, — Твайлайт Спаркл нервно улыбнулась жеребцу. — Она справится, Доктор. Мы готовы начинать?

— На этот раз мы используем двенадцать кристаллов. Столько должно как раз с лихвой хватить, чтобы направить нужный заряд энергии в руническую матрицу.

— Ну ладно, — Твайлайт осторожно подошла к ближайшему камню на пьедестале и наклонила вперед свой рог. — Мне нужно некоторое время, чтобы сконцентрироваться, а потом я подам вам знак.

Доктор Хувз уселся на задние ноги, продолжая держать в передних подключенный по проводу переключатель.

— Жду с нетерпением.

Рейнбоу Дэш наблюдала с высоты, на которой она зависла. Центр библиотеки засиял глубоким фиолетовым светом, когда Твайлайт начала фокусировать осветительное заклинание на структуре своего рога. Ее грива взвилась в волнах магического ветра, а по лицу побежали крупные капли пота.

— Почти… почти… — она на мгновенье скрипнула зубами, сделала глубокий вдох и, наконец, воскликнула: — Бросаю заклинание... сейчас!

Комнату озарила яркая вспышка. В следующее мгновение все двенадцать кристаллов соединила паутина многократно пересекающихся фиолетовых лазерных лучей. Твайлайт Спаркл слегка покачнулась, но от падения ее спасла опора в виде бока прижавшегося к ней Доктора Хувза.

— С вами все хорошо, дорогая?

— На меня внимания не обращайте! — Твайлайт пришлось кричать, чтобы ее услышали. По комнате ходил множащийся эхом громкий гул, с которым мерцали кристаллы вокруг металлического куба. — Энергия у нас под контролем?

— Впритык! — крикнул в ответ Доктор, сжимая переключатель в напряженных передних копытах. — Я изменил входную мощность машины так, чтоб искусственные лейлинии поглощали поток маны с тридцатью пятью процентами сопротивления!

— Думаете, этого хватит, чтоб скомпенсировать возросшую мощность заряда?

— Если нет — устройство без вреда рассеет поток маны в побочные поглотительные резервуары!

— Что ж, значит, фейерверка не будет, жаль!

— Только не на моем дежурстве! — широко улыбнулся Доктор Хувз; по комнате гуляли вихри неземного тумана. — Вы готовы, мисс Дэш?

— Жми, Док!

— Считай нажато! Девятьсот футов или ничего! — он потянул рычажок переключателя.

Лазерные лучи в тот же миг выстрелили из кристаллов по кубу. Скорость же, с которой нарастало сияние в сердце куба, была не столь стремительной.

Вместо того, чтобы в одно мгновение дематериализовать черный предмет, стоящий на платформе наверху машины, устройство начало издавать низкий воющий звук, идущий из центра куба.

— Оххх… — по-прежнему находясь в воздухе, скорчила лицо Рейнбоу Дэш, слегка опустив свои трепещущие крылья. — Звучит не слишком здорово.

Она сглотнула.

— Я что, единственная пони, которой кажется, что это звучит не слишком здорово?

Твайлайт бросила тревожный взгляд:

— Доктор?

— Я… — разинув рот, Доктор Хувз взглянул на медлящую телепортационную машину. — Я не понимаю! Мы уже должны были сейчас наблюдать разряд!

— Может, нужно больше времени, потому что железный груз тяжелее? — наугад предположила Рейнбоу Дэш.

— Нет, переменная массы объекта никак не должна влиять на процесс, — заявила Твайлайт. — Как будто вся мана пропала. Но это же невозможно! Ящик…

— Великие небеса… — ахнул Доктор.

Обе кобылы в страхе посмотрели на него.

Он бросил на них затем менее тревожный взгляд.

— Конечно же, мана-заряд никуда не пропал. Причина, по которой мы его не видим, скорее всего в том, что заклинание мгновенно прошило насквозь внешние слои искусственных лейлиний.

— Вы имеете в виду, что луч был настолько силен, чтобы пробиться сразу к центру устройства?! — затаив дыхание воскликнула Твайлайт Спаркл.

— Эм… — Рейнбоу Дэш перепорхнула пониже. — Это плохо?

— Ядро рунических камер куба не предназначено для того, чтобы справиться с таким магическим напряжением! — завопила Твайлайт Спаркл, едва комнату начал сотрясать резонанс чужеродной какофонии. — Пока мы тут говорим, оно может прямо сейчас перегружаться…

— Я останавливаю процесс! — крикнул Доктор Хувз. Ему было трудно слышать даже собственный голос. — Я ее вырубаю!

Он принялся теребить устройство, бить по нему в ярости.

— Нннххх! — Рейнбоу Дэш к этому моменту уже от боли зажала копытами уши. Фонари и лампы качались над головой. Окна библиотеки пошли трещинами. — Оххх… Д-Док?!

— Система безопасности! — проревел он. Рев его казался шепотом на фоне землетрясения. — Побочные резервуары сгорели!

— Это значит, что…! — начала Твайлайт.

Рейнбоу Дэш уже пикировала вниз. Когда куб вспыхнул ярким фиолетовым светом, а его металлические стенки принялись гнуться, она, согнув обе передние ноги, быстро рванула Твайлайт и Доктора прочь.

— Пригнитесь!..

Куб взорвался. Черный цилиндр сорвался с него и вошел на два фута в глубину в деревянную стену библиотеки, а все двенадцать кристаллов тем временем разом разбились. Дрожь порождала дрожь, но вскоре, едва начала оседать пыль, тряска закончилась, уступив место низкому басовитому гулу. По интерьеру дома в дереве пошли гулять тени. Книги и рваные страницы закрутились в магических циклонах, под которыми начал со стоном приходить в себя Доктор Хувз.

— Ыыыхх… Великий Старсвирл… Моя голова… — он заметно содрогнулся; из его ушей и ноздрей текли ручейки крови. Он поднял взгляд наверх и ахнул от открывшегося зрелища.

В стенке куба зияла огромная дыра, открывающая присутствующим вид на сияющее фиолетовое ядро. Несмотря на разрушительный взрыв, телепортационная машина сохраняла, на удивление, целостность, за исключением одной ключевой детали. Платформу из аркания сдуло без следа. И больше того — куб упал на пол, и лежал сейчас на боку. Многочисленные, как у лука, слои искусственных лейлиний оголились таким образом, что одна из дыр в устройстве в тот момент оказалась направлена прямиком на…

— Мисс Дэш! — воскликнул Доктор Хувз.

— Уххх… — лежа на боку, в параличе, Рейнбоу Дэш смогла лишь чуть шевельнуться. Ее раздавило волнами магической энергии, что обрушивались на ее тело. Зияющая пасть дыры в кубе смотрела прямиком на нее — пегаске не хватало сил даже для того, чтобы очнуться, не говоря уж о том, чтоб уползти от угрожающего ей устройства.

Доктор Хувз попытался подползти к ней. Едва пошевелившись, он сразу же содрогнулся и глянул вниз на свои задние ноги. Облако стеклянной шрапнели от одного из мана-кристаллов жутким образом впилось ему в колено, от чего на полу скопилось небольшое озерцо крови. В панике, он снова бросил на Рейнбоу Дэш взгляд, затем оглянулся на Твайлайт Спаркл, лежащую всего в нескольких футах от пегаски.

— Мисс Спаркл! Хкк… — он вновь содрогнулся, пережидая волну боли, и еще раз безуспешно попытался подползти к двум кобылам. — Вы можете двигаться?

— С трудом… могу… дышать… — простонала Твайлайт. Ее придавило к полу, но по причине, совершенно отличной от других. В ответ на волны маны, исходящие из перекошенного телепорта, ее рог резонировал слабым, пульсирующим светом. — Слишком… много энергии. Мои чувства… немеют…

— Мисс Дэш окажется в худшей ситуации, если мы не… — начал Доктор Хувз, но внезапно оказался заглушен громким стонущим звуком. Он бросил взгляд наверх и увидел расширившимися от страха глазами, как над ним зашаталась поврежденная недавним взрывом энергии полная толстых томов тяжелая книжная полка. — О проклятье…

Он свернулся в клубок, закрыв копытами голову. Массивная деревянная конструкция рухнула на него.

По комнате прокатился могучий грохот, но Доктор Хувз остался в целости. В последнюю секунду он почувствовал, как его выдернули прямо из-под падающей полки. Трепеща, он обернулся ко мне.

— А вы, ради Селестии, кто такая?!

— Да на здоровье, — проворчала я, обливаясь потом. Я оттащила Доктора на безопасное расстояние от места происшествия и оглядывала положение Твайлайт и Рейнбоу. Я тоже весьма сильно ощутила на себе перегрузку куба. Даже на расстоянии в дюжину футов я чувствовала, как тяжело мне стоять на ногах. Если бы не тот факт, что я наблюдала за экспериментом из соседнего коридора, то когда дело запахло не тем, чем надо, я бы оказалась в такой же плохой форме, как и остальные.

— Нам сейчас не до представлений, Доктор! — проговорила я, с трудом пробиваясь сквозь волны чистой магии, истекающей из разорванного устройства. — Есть возможность как-то выключить эту штуку?

— Я… я… — Доктор Хувз, отбросив смятение, вызванное моим появлением, в отчаянии оглядел текущую ситуацию. — Никто, кроме царственных аликорнов сейчас не способен уже ее отключить! Мы ничего не можем поделать, кроме как ждать, пока накопленная энергия не выйдет из машины сама по себе!

— И сколько нам этого ждать?! — воскликнула я, перекрикивая низкий басовый гул. Заслонив копытом сощуренные глаза, я поочередно оглядела Твайлайт и Рейнбоу. Трудно было что-то слышать поверх стука собственного сердца, не говоря уж о шуме изливающего ману куба. — Пару часов?

— Скорее минут, мэм! — воскликнул Доктор. — Там слишком много маны внутри, чтобы удержать ее дольше! Боюсь что первый взрыв был лишь только предвестником!

— Что вы под этим имеете в виду?!

— Даже разбитый на кусочки, телепорт все равно сделает то, для чего его создали! — Доктор указал на машину копытом, когда я помогла ему сесть. — То есть, излучит мощный пучок энергии в виде заклинания пространственного смещения! И прямо сейчас неприкрытый излучатель машины направлен на…

— Рейнбоу Дэш… — прошептала я. — Я должна ее передвинуть…

Он удержал меня на месте сильным копытом.

— Нет! Если вы подойдете так близко к ядру, то окажетесь в таком же состоянии, как и они!

— Но нам надо их передвинуть! Обеих! — я чувствовала, как стучат мои зубы. Но не от холода, на этот раз. Я оглядела все помещение, содрогающееся и рокочущее. — Есть идеи?

Он посмотрел на меня будто в первый раз.

— Вы единорог! О слава Луне! — он указал на расщепленную доску, лежащую у упавшей книжной полки. — Может вам удастся их подтолкнуть!..

— Поняла! — воскликнула я. Стараясь привести в порядок дыхание, я встала твердо на все четыре копыта и изо всех сил сосредоточилась на своем роге. С самым напряженно сфокусированным зарядом маны, который я только призывала за всю мою жизнь, я подняла доску и воткнула ее в сферу вихрящихся энергий.

— Ыыххх… — я напрягалась и потела, пытаясь протолкнуть деревяшку в направлении бездвижного стонущего силуэта Рейнбоу Дэш. Казалось, я пытаюсь прорезать тупым пластиковым ножико

м сырой цемент. — Я… я-я, кажется, не могу до нее достать!

— Тогда не надо! — крикнул Доктор Хувз. Басовый гул машины вновь усилился. Мы оба почувствовали пришествие нового всплеска маны, исходящего из разодранного телепорта. — Мисс Спаркл ближе! Постарайтесь сначала вытащить ее!

Он указал на нее.

— Затем вы вдвоем сможете вместе достать Рейнбоу Дэш!

— Твайлайт! — крикнула я, поворачивая доску в ее сторону. — Ты слышала Доктора? Хватайся!

— Я… Я… — Твайлайт слепо подняла копыто и чудом наткнулась на конец деревянного предмета. — Кто… кто это?..

— Давай будем играть в угадайки попозже, хорошо?! — крикнула я. Окна снова задрожали. Стекла, что потрескались в прошлый раз, теперь разбивались окончательно, тогда как я упорно тянула телекинезом за свой конец доски. — Держись

крепче! Мне нужна твоя помощь, чтоб спасти…

— Рейнбоу Дэш! — крикнула Твайлайт. Она в ужасе уставилась на бесчувственное тело Рейнбоу, пока ее саму я тащила к себе. — Держись, пожалуйста!

Она быстро глянула на разорванный куб, нацеленный прямиком на пегаску, и практически рыдая, проговорила:

— О, прошу тебя Селестия, нет…

— Мммххх… Тв-Твайлайт… — Рейнбоу Дэш смогла лишь чуть-чуть пошевелиться. Даже ее перья начали выпадать как при линьке от близости к машине.

— Ты меня слышишь?! — заикаясь, крикнула Твайлайт, когда я, наконец, подтащила ее к себе и Доктору. Она упала на мои передние ноги, пытаясь сориентироваться. — Просто… просто дыши спокойно, и мы тебя оттуда…

Машина начала пульсировать. Волна чистой магии сшибла всех нас троих с ног на спины. Я, споткнувшись, случайно упала на кровоточащую ногу Доктора Хувза, заставив его тем самым завопить от боли. К тому моменту, когда я вновь встала на ноги, меня внезапно ослепил луч чистого солнечного света. Морщась, я несколько мгновений потратила на то, чтобы понять, что это распахнулась входная дверь библиотеки.

— Что во имя сена тут происходит?! Со всеми пони все в порядке?.. — раздался тонкий голосок, который сорвался в испуганный выдох, переросший затем в, практически, вопль: — Рейнбоу Дэш!

Следом я услышала тихий задыхающийся голос Твайлайт:

— О нет… Стой! Иди обратно наружу! Не подходи к ней ни на шаг!

Я подняла взгляд на главный вход в библиотеку. Первое, что бросилось мне в глаза, — четыре крутящихся колеса перевернутого скутера. Сердце мое рухнуло в копыта, а дрожащий взгляд, протанцевав по округе, наткнулся на маленькую оранжевую фигурку, практически плывущую против головокружительных волн маны.

— Послушай меня, Скуталу! — пронзительно выкрикнула Твайлайт. Я, не чувствуя себя, помогла ей подняться на ноги, тогда как она продолжала перекрикивать стоящий вокруг шум и хаос: — Уходи! Не пытайся до нее дотронуться! Машина вот-вот взорв…

— Ей… ей п-плохо! — пропищала Скуталу сквозь развевающиеся сгустки энергии. Ее стиснутые зубы отразили потоки убийственного фиолетового света, когда она крохотными шажками подбиралась сквозь боль к Рейнбоу Дэш. Слышала она предупреждающие слова Твайлайт или нет — это уже не имело значения. Мы в сокрушительном ужасе беспомощно наблюдали за ней с нашего конца библиотеки. — Мы… Я… я-я должна достать Рейнбоу оттуда!

— Мммфф… Ч-что?.. — звук имени Рейнбоу Дэш оказался будто бы искрой, зажегшей в ней жизнь — услышав его, она приподняла дрожащие веки. Она увидела Скуталу. Она увидела боль на ее лице. Затем она увидела космическое сияние телепорта на грани взрыва. Вложив всю силу в то, чтобы поднять бесчувственное копыто, единым выдохом она рявкнула на Скуталу: — Малыш! Назад! Я серьезно…

На краткий миг Скуталу рухнула на все четыре колена. Она содрогнулась, когда ее перевязанная нога коснулась пола библиотеки. Эта боль, должно быть, зажгла огонь где-то внутри нее. С пламенем в глазах, она призвала из глубин своего тела животный рык и затрепетала крохотными крылышками, устремляя себя подобно комете прямиком под бок Рейнбоу Дэш.

— Нет! Не… — завопил Доктор Хувз.

Но было уже поздно. Машина взорвалась второй и последний раз. Поток фиолетовой энергии вырвался из разорванной пасти машины и пронесся вихрящейся волной по деревянному полу. Рейнбоу Дэш ахнула в тот момент, когда ее перекувырнувшееся тело заменила собой Скуталу, которую, в свою очередь, заменило собою ничто. Кобылка исчезла в яркой вспышке, оставив после себя лишь тусклую фиолетовую дымку.

Едва шум и суматоха катастрофы рассеялись, кричащий голос Рейнбоу Дэш немедленно заполнил собой пустоту.

— Твою мать! Твою мать твою мать твою мать твою мать! — ее умопомрачение сменилось на шок и злость; она попыталась вскочить на ноги, но смогла лишь врезаться в несколько книжных шкафов и обломков лабораторного оборудования. — Ннннннх… Рааааагх!

Она несколько раз лягнула копытами деревянный стол, со злостью швыряя его и плюясь.

— Идиотка! Какого сена она вообще творила?! Эта… ннххх… глупая… глупая…

Куб лежал тихо и безжизненно. Больше не сдерживаемая волнами маны, я, спотыкаясь и не чувствуя под собой ног, подошла к ней, чтобы помочь подняться на ноги.

— Она… Она… — пробормотала я лишенным выражения голосом, сглотнула и уставилась неотрывно на обугленное кольцо сажи, обозначающее место, где в последний раз стояла Скуталу. — Она… телепортировалась. Куда-то. Должна была! Мисс Дэш, если мы просто…

— Хммммф! — зло прошипела она и толкнула меня на пол, прежде чем пройти широким шагом через всю библиотеку к

Твайлайт. — Твай! Говори! Где она?! Куда эта тупая машина ее отправила?!

Твайлайт Спаркл неотрывно глядела, разинув рот, на пустое место. В ее глазах стояли слезы, готовые вот-вот пролиться.

— Твайлайт! — Рейнбоу Дэш схватила ее за плечи и потрясла. — Смотри на меня!

Твайлайт сглотнула и посмотрела на Рейнбоу Дэш. Ее губы задрожали.

— Я… Я не знаю, Рейнбоу. Если бы я могла хоть как-то предугадать подобное…

— Уже поздно предугадывать! — прорычала Рейнбоу Дэш. — Эта тупая хревина куда-то ведь телепортирует, так? Ну так и где ребенок? Она ее отправила на девятьсот футов через город, или что?

— Это невозможно предугадать, — внезапно пробормотал Доктор Хувз.

Рейнбоу Дэш рывком развернулась лицом к нему.

— Плохой ответ! — нахмурилась она. — Я отправляюсь на поиски!

Она раскрыла крылья, чтобы взлететь…

— Нет! Стойте! — Доктор, морщась от боли кровоточащей раны, нашел силы указать ей копытом, чтобы она оставалась на месте. — Я серьезно! Энергетический выход машины усилил зачарование мисс Спаркл на порядок! И даже более того, повреждения машины лишают гарантии, что ребенка переместило в предсказуемом направлении!

— Просто скажите, где мне ее искать, Док! — воскликнула Рейнбоу Дэш. Она собралась с духом, скорчив лицо в суровой гримасе, чтобы сопротивляться неизбежно подступающей гипервентиляции. — Что-то мне кажется, что эта телепортирующая хрень не так уж безопасна для детей!

— Я думаю, Доктор пытается объяснить, что машина действительно куда-то отправила Скуталу, но куда точно — сказать невозможно! — Твайлайт Спаркл покачнулась, все еще пытаясь восстановить равновесие. — Это… это значит, что ее могло забросить в любом направлении.

— Это не слишком-то нам помогает, Твай!

— Просто дай мне секунду… — Твайлайт прохромала по комнате. Мы тревожно наблюдали за тем, как она подобрала упавшую доску, подняла левитацией кусок мела и начала с поразительной скоростью строчить целый лес уравнений высшей математики. Она погрузилась глубоко в размышления, ее лоб избороздили морщины, а губы шептали что-то заумное.

— С такой скоростью разрядки, — произнес, прерываясь на болезненные вдохи, Доктор Хувз. — Тело такого размера может быть послано на расстояние как минимум в пять раз большее заданного для телепортации прошлого объекта.

— Да? И сколько, значит? — Рейнбоу Дэш в отчаянии порхала между двумя учеными. — Что это значит? На что мне опираться?

— Дай мне уже сосредоточиться! — сорвавшись, процедила сквозь стиснутые зубы Твайлайт, с трудом продираясь через несколько особо упорных уравнений. Она зажмурила глаза, прошептала что-то чуть слышно, затем написала посл

едний знак. Развернувшись, она уставилась на Рейнбоу Дэш, смотрящую на нее широко раскрытыми глазами, и практически простонала: — Она может быть где угодно в пределах круглой области в тринадцать квадратных миль.[5]

— С этим местом, то есть, положением телепорта, в качестве центра, — добавил, со вздохом отчаяния, Доктор.

Рейнбоу Дэш переводила взгляд справа налево между ними. Она вскинула передние копыта над своей взлохмаченной гривой.

— И о чем это мне говорит?

— Она может быть на две мили к северу от нас, на две к югу, юго-западу, юго-востоку… Невозможно сказать точно! — сказала Твайлайт Спаркл, нервно вздохнув.

Рейнбоу Дэш сделала глубокий вдох; ее рубиновые глаза заострились.

— Что ж, чего же мы ждем? — она подлетела к ближайшему выбитому окну. — Твайлайт, иди скажи мэру, что я призываю каждого трудоспособного пегаса в Понивилле на поиски. Мы прочешем эту область! Мы будем искать весь день и ночь и всю неделю, если понадобится!

— Неважно, найдете ли вы ее, мисс Дэш! — воскликнул Доктор. — Важно — как скоро вы это сделаете.

— Почему? — нахмурилась, глядя на него, Рейнбоу Дэш. — Что еще?

Он закусил губу, обменявшись беспокойным взглядом с Твайлайт, затем снова посмотрел на Рейнбоу.

— Ни одно живое существо не телепортировалось прежде машиной наподобие этой, — он содрогнулся и сел прямо, сжав свою раненную ногу. — Все гипотезы утверждают, что живой пони в принципе может пережить подобное пространственное смещение, но ненадолго.

— Что вы имеете в виду под «ненадолго»? — голос Рейнбоу Дэш надломился от ужаса.

— Он имеет в виду, Рейнбоу, что Скуталу, где бы она сейчас ни находилась, вскоре потеряет контроль над телом. Затем последует быстрый паралич, по причине того, что ее тело окажется отсоединенным от ее нематериальной сущности, — Твайлайт пыталась спокойно объяснить ужас ситуации. — Машина, по сути, отсоединила ее от лейлиний, которые поддерживают ее сознание и физическое тело в идеальной синхронизации. Это лишь вопрос времени, прежде чем ее тело не перестанет функционировать — в своем роде магическое удушение.

— Значит… значит… — Рейнбоу Дэш поерзала, зависнув в воздухе, закусила губу, а затем рявкнула: — Значит мы должны достать ее и принести к умному, магичному единорогу типа тебя, чтобы ты смогла… с-смогла присоединить как надо ее лейлинии, и прочую хрень, так?

— Я… — Твайлайт Спаркл съежилась, стоя на месте. — Я никогда прежде ничего подобного не делала…

— Но это возможно?

— Да, конечно! Но…

— Тогда этого достаточно! — отрезала Рейнбоу Дэш. — Веди Дока в больницу! А мне еще надо собрать спасательную команду!

— Мисс Спаркл… Мисс Дэш… — Доктор Хувз вздрогнул, когда Твайлайт подставила ему в поддержку свой бок. — Я должен извиниться за эту серию ужасающих событий…

— Извинения могут подождать, Док! Мы нужны Скутс!

— Но… Так, пони, подождите! — прокатился мой голос по комнате, когда я выпрыгнула в центр библиотеки, размахивая копытами. — Мы не можем браться за это вслепую! Должен быть… я не знаю… способ какой-нибудь, чтобы точно узнать, где ребенок находится!

Все трое подпрыгнули на месте и оглянулись на меня.

— Эм… Кто?..

— Откуда вы здесь взялись? — моргнула Твайлайт Спаркл.

Мои глаза нервно дернулись. Меня поразило, как быстро даже я забыла об этой беде в несчастье.

— Эм… я… просто…

— Вы здесь были все это время?

Я топнула копытами и огрызнулась:

— Слушайте, вам не все ли равно?! В самом деле? — я сурово посмотрела в лицо Доктора Хувза. — Для активации машины нужно зачарование на основе заклинания света, так?

— Откуда… — он тревожно сощурился на меня. — Откуда вы знаете, что?..

— Да или нет? Отвечайте!

— Да, — ответила вместо него Твайлайт, с опаской разглядывая меня. — Я направила мощное заклинание света в кристаллы, откуда его затем поглотила машина. Руны, встроенные в устройство, сделали остальную работу по превращению искры в искусственное телепортационное заклинание.

— Значит, если оно основано на свете… — я задумчиво потерла подбородок, затем в озарении разинула широко рот. — Может, заклинание подсвечивания сможет указать, куда машина ее отправила!

— Я… — Твайлайт оглянулась на нервно подрагивающую Рейнбоу Дэш и на раненного Доктора. Для меня было очевидно, что она уже окончательно зашла в тупик. — Я не создавала световых заклятий уже не знаю сколько. Даже если у меня получится…

Пока Твайлайт размышляла вслух, мой ум наворачивал такие круги, которыми могла бы гордиться даже Рейнбоу Дэш. Я думала о сиянии лампы над моей головой в темном подвале, когда я исполняла элегии. Я представляла себе подземный мир, что ходил вокруг меня ходуном, когда я нырнула с головой в омут запретных песен. Призраки света танцевали передо мной подобно искре вдохновения, что мерцала тогда перед моими глазами.

— Не беспокойтесь! — внезапно широко улыбнулась я и галопом бросилась по коридору со скоростью, способной поспорить с моим сердцебиением. Я нашла седельную сумку именно там, где я ее и оставила, когда пришла сюда ранее понаблюдать за экспериментом.

— Мне кажется, я знаю, что делать! — я глубоко зарылась в один из карманов и достала лиру. — Я знаю мелодию, у которой есть побочный эффект, отделяющий слабый свет от тени и…

Волоски моей шкуры встали дыбом, когда меня вдруг окутал глубокий мороз. Содрогаясь, я споткнулась и застыла на месте.

— Эм… ребята?

Я обернулась. Сердце мое ушло в копыта.

Твайлайт Спаркл и Доктор Хувз уковыляли прочь. По другую сторону разбитых окон до меня доносился крикливый голос Рейнбоу Дэш, которым она призывала каждого пегаса, кто способен ее услышать.

Я сделала глубокий вдох. Так или иначе, я всегда оказываюсь в итоге одна. Но Скуталу? Внезапно мне больше всего на свете захотелось найти ее. Не каждый день мне доводится узнать, что я не единственная пони, кто не способен улететь отсюда домой.

Я посмотрела на лиру. Золотая рама и упругие струны холодили при касании, так же как и то, что я задумала. Я чувствовала себя обнаженной и неуклюжей, стоя по центру разнесенной в щепки библиотеки. Меня поразило, как привыкла я к темному, девственному интерьеру моего подземного погреба. Несмотря ни на что, я подошла к развороченному кубу, и, встав над ним с инструментом наготове, глубоко вздохнула.

Возможно…

Всего лишь возможно… эти элегии были даны мне с некой целью. Являясь болью для меня, они могут быть благословенным спасением для других. Я давно обнаружила, что в моей музыке есть некая грань, которую слова мои передать не способны. Сочинения Луны прошли сквозь скрывающие истину наслоения времен, погрузившись в царство абсолютной забывчивости для того, чтоб возникнуть вновь, неся в моих копытах новую, волшебную тональность. Я водрузила на себя обязанность служить хранителем этих забытых мелодий. Быть может, меня ждет и другая неблагодарная работа? Суждено ли мне быть также и безымянным хранителем душ?

Я, быть может, и не храбрая пони, но мне нравится считать себя не обделенной интеллектом. Мелодии Принцессы Луны однажды, многие века тому назад, послужили каким-то ее мистическим целям. И хотя назначение мелодий давно утеряно, это вовсе не значит, что я не могу изобрести для них новое применение. Если я здесь не для того, чтоб быть изобретательной и находчивой, то какой тогда смысл существования призрака, подобного мне? Я не рождена была стать героем, но я бы возненавидела себя навечно, если бы мне не удалось бы стать хорошим бардом.

Едва я собралась с духом, стоя по центру этой разрушенной комнаты, я, воспользовавшись телекинезом, начала перебирать струны, исполняя первую лунную элегию. Диссонансные звуки «Прелюдии к Теням» медленно заполнили собой все пространство библиотеки. Достаточно иронично, что мне нужна была только первая часть симфонии. Я не собиралась играть прочие мелодии, что идут следом.

Меньше чем минуту спустя после начала исполнения побочные эффекты элегии начали безжало

стно атаковать меня. Я задрожала вся, до кончика хвоста, когда на мое тело и разум обрушилась глубокая паранойя. Я не привыкла играть эту мелодию при свете дня, и я почувствовала, как все, что прежде лежало вокруг меня неподвижно, вдруг начало пробуждаться к жизни. Несмотря на отчаянное желание зажмурить глаза, я держала их изо всех сил открытыми, не упуская ни единой кошмарной галлюцинации, что имела наглость возникнуть и прыгнуть мне в лицо, до тех пор, пока не явил себя луч истины.

Среди пляшущих теней и извивающихся призраков жутких тонов мелодии, я, наконец, отыскала то, что мне было нужно. Лучи света разделились перед моими глазами, чтобы я видела мистическим «зрением внутри зрения»; чтобы мне открылся спектр, неведомый большинству смертных. Ленты свечений разошлись, и вскоре я увидела один конкретный луч, аркой уходящий из сердца безжизненного телепорта. Он был свежим, этот сияющий луч, столь же молодой, сколь и искусственный. Я прекратила играть на лире и медленно шагнула вперед, вдыхая. Он пах ванилью и костями. Кошмарная сочность этого запаха вывела меня, хромающую, прямиком из библиотеки, где я чуть не рухнула под волнами холода: результатом прекращения игры магической элегии на середине.

Мое сердце билось, сраженное острыми страхами. Я продиралась сквозь цветы и травы, что извивались вокруг меня как море змей. Вскинув голову, я восторженно встретила луч света, ведущий меня прямиком на северо-запад, за край города, за Ферму Сладкое Яблоко, навстречу подножию окутанных туманами гор, которые явно были не дальше трех миль.

Я теперь знала, где Скуталу.

Дыхание мое вырвалось счастливым стоном. Я была столь изранена холодом, и нервы мои были столь истрепаны, что я бы с радостью рухнула без сознания прямо там, где стояла. Но я не могла. Вечерний воздух над Понивиллем звенел от все увеличивающегося роя пегасов. Улицы полнились громом носящихся туда-сюда копыт и сливающихся голосов. Целый город ожил в едином приступе паники. Один из драгоценных жеребят этого городка пропал в странных обстоятельствах, и ее необходимо было найти.

Морщась, я поднялась на ноги.

— Нннхх… Твай… Тв-Твайлайт… — тихо произнесла я. Я побрела вперед, качаясь в забытье. Удар, который нанесла по мне Прелюдия, оказался почти что даже сильнее, чем урон, нанесенный взорвавшимся телепортом. Подобно зомби, я хромала по городу. Сложив два и два, я предположила, куда могла увести Доктора Твайлайт. Я обрадовалась безмерно, когда, спотыкаясь, ввалилась через главный вход больницы Понивилля и, действительно, нашла там ее.

Она была не одна. Пока Сестра Ред Харт и несколько других пони ухаживали за Доктором Хувзом, Твайлайт безумно торопливо говорила с сокрушенным мэром. Среди прочих пони, что окружали эту волнующую сцену, я заметила знакомую душу…

— Прошу вас! Вы должны ее найти! — рыдала Милки Вайт. Кэррот Топ и Колгейт стояли с обеих сторон рыдающей кобылы, поддерживая ее и касаясь, утешая, носами. — Эта бедная кобылка через столько прошла! Я привезла ее в Понивилль, чтобы она начала новую жизнь и забыла о том, где была! И я совершенно не ожидала, что что-то подобное может случиться!

— Я вам обещаю, мисс Вайт, — Твайлайт Спаркл положила свои копыта на плечи кобылы. Ее хрупкое отчаяние было укрыто ото всех пони, кроме меня, ее подруги детства. — Мы найдем Скуталу! Рейнбоу Дэш уже этим занимается! Я хочу, чтобы вы сохраняли спокойствие и позволили нам провести поиск…

— Она на северо-западе! — кашляя, выдавила я, чуть не рухнув прямо в толпу. Я слышала тихий шепот Карамеля, когда мне помогали встать на ноги. — Скуталу на северо-западе отсюда! Не тратьте свое время на поиски в других местах…

Твайлайт и остальные сощурились, глядя на меня с подозрением.

— Откуда… Откуда вы вообще это можете знать?

— Телепорт ведь был заряжен световым заклинанием, так?

— Эм… Да, — Твайлайт странно на меня посмотрела. — И к чему вы ведете? И вообще, кто вы такая? У нас тут вообще-то непростое положение…

— Да… точно… И я пытаюсь вам сказать, где находится Скуталу! — рыкнула я, лишь удвоив, утроив тем самым число растерянных лиц. — Я сплела заклинание, которое показало мне световой след, ведущий туда, куда телепорт отправил Скуталу! Вы должны послать всех пони примерно на две с половиной мили на северо-запад!..

— Твайлайт! — сверху опустилась Рейнбоу Дэш, в сопровождении висящих в воздухе фигур Клаудкикер и Рейндропс по бокам от нее. — Я уже собрала команду из пятидесяти пегасов! Отправила Кенди Мейн и Блоссомфорс за подкреплением! Что нам делать дальше?

Твайлайт немедленно развернулась и ответила:

— Мы не можем тратить ценных пегасов на ближнее окружение. Вы должны лететь к дальним границам области действия телепорта, тогда как земные пони и единороги займутся прочесыванием города.

— Да! — присоединилась мэр. — Все пони, слушайте! Собирайтесь в группы по трое и обыскивайте каждый отдельный район деревни. Кэррот Топ! Сбегай за Эпплджек и Биг Макинтошем, и разработайте план с другими фермерскими семьями, чтобы прочесать ближайшие леса…

— Эй! — рявкнула я, отвлекаясь от волны холода, что пытала меня посреди толпы суетящихся жителей деревни. — Вы что, меня не слышали?! Я только что сказала, что знаю, где она…

— Оооххх… — Твайлайт потерла лоб. Она уставилась на меня со смесью отвращения и тошноты, написанной на лице. — А? Что… Кто кричит? Нам нужно…

— Слушайте меня!! — я наклонилась вперед, задыхаясь. — Скуталу — к северо-западу отсюда!

Я безумным взглядом оглядела всех пони, чувствуя, как контроль над ситуацией стремительно ускользает у меня из копыт.

— Просто успокойтесь, останьтесь со мной и послушайте! Я обещаю, я могу помочь вам найти ее…

— Так чего же мы тут стоим?! — крикнула Рейнбоу Дэш. Она висела в двадцати футах над нами. Она, с тем же успехом, могла бы быть за четыре галактики от меня. — Нам надо найти ее и вернуть сюда, чтобы Твайлайт смогла… я не знаю… порыться у нее в голове, или что-то такое!

— Лучше поторопиться, мисс Дэш! — воскликнул Доктор Хувз, морщась от касаний работающей над его раной Сестры Ред Харт. — Каждый впустую потраченный момент увеличивает риск потерять Скуталу навсегда!

— Что… Что он имеет в виду? — проговорила сквозь плач Милки Вайт.

— Просто успокойтесь! Пожалуйста! — крикнула я. — Я знаю, где она…

— Сейчас не время для шуток, — сказала, сурово глядя на меня Кэррот Топ. — Если только вы не в состоянии нам помочь…

— Я только что, секунду назад, сказала вам, что я сотворила заклинание, которое может помочь нам…

— Мне лучше приготовиться к ее возвращению, — сказала Твайлайт Спаркл, снова растирая свой лоб и продвигаясь в сторону Доктора Хувза. — Если мне не удастся помедитировать к тому времени, как она досюда доберется, то я, возможно, не смогу воссоединить ее лейлинии.

— Все пони, брысь отсюда! — сказала Рейнбоу Дэш, стремительно бросаясь прочь, тогда как две ее спутницы-пегаски полетели в противоположные направления. — Выстраиваемся против часовой стрелки!

— Я за семьей Эпплов! — Кэррот Топ убежала галопом прочь.

— Нет… Нет, погодите! Пожалуйста! — я потянулась к ним, но споткнулась и, задыхаясь, уселась на задние ноги. Все пони бежали куда угодно, кроме как мне навстречу. Отчаяние и паника утягивала их прочь от моей одинокой фигуры, как нити из распадающейся пряжи. В любой другой день, в любой другой ситуации, я, наверное, смогла бы выцепить хоть одну восприимчивую душу из горько-ледяного моря амнезии, поглотившего Понивилль. Но сейчас…

Задрожав и обняв себя, я наблюдала за началом бесплодных поисков под медленно заходящим солнцем… дня, который вполне может оказаться последним днем на земле для одного жеребенка.

Не чувствуя себя, я ввалилась в свою хижину. Бросила на койку седельную сумку. Тело мое тяжело рухнуло на пол перед камином.

Я не стала его зажигать.

Я уставилась неотрывно на сухое незажженное дерево, лежащее передо мной. В камине лежало так много пепла, так много мертвых и безжизненных ошметков хрупкой древесины, и при этом, мне в тот день было не теплее чем в то первое утро

, когда я только познакомилась с моим проклятьем.

Мои уши навострились. Музыкант-ветеран во мне не мог не улавливать далекие кричащие голоса по ту сторону окон. Поиск шел по всему Понивиллю. Дюжины и дюжины пони отчаянно прочесывали милю за милей территории, но все они были слепы.

Я знала, где находится Скуталу. Я знала, что она страдает, даже умирает. Я также знала, что где бы она ни была, ей куда лучше без меня.

Две мили, может, три, от центра Понивилля: я вообще никогда прежде не отходила так далеко от родины моего проклятья, даже тогда, когда Твайлайт самолично телепортировала меня. Самое дальнее расстояние, на которое я осмеливалась забираться — дом Зекоры в сердце Вечносвободного Леса, и даже это расстояние было какими-то жалкими полутора милями в самом лучшем случае. Каждый раз, когда я возвращалась домой после покупки этих драгоценных звуковых камней, мне требовалось большая часть дня для того, чтобы согреть тело достаточно, чтобы хотя бы вновь чувствовать что-нибудь.

Я услышала снаружи больше криков пегасов. Содрогнувшись, я зажмурила глаза и пробежалась обоими передними копытами сквозь гриву.

Я родилась в богатой кантерлотской семье. Первый и единственный раз, когда я поранилась, был днем, когда я, будучи маленьким жеребенком, получила трещину в лодыжке, пока гонялась за нашим котом по лестнице. Я проносила гипс всего лишь полмесяца, и все равно считала, что это самая жуткая боль, которую только может испытать пони. Впоследствии, я выросла и жила день за днем, книга за книгой, нотный лист за нотным листом, наслаждаясь шиком жизни в колледже, купаясь в сиянии принцессы-аликорна, что хранила нас и приглядывала за нами. Что я знала об агонии? Что я знала о борьбе? Даже это проклятье, со всеми его леденящими ужасами, окрашено в розовые тона дружелюбных лиц, что с радостью помогут незнакомке, поговорят с ней и даже ее обнимут.

Я не гожусь в герои. Если на то пошло, моя душа держится на терпении, но не на храбрости. Я не могу похвастаться ни единым дюймом гибких мышц или же внутренней стойкостью.

В тот день, когда я дрожала перед камином, который моя вина даже запрещала мне для себя зажечь, я знала, что все, что у меня было, — лишь знание, память. Я знала, где находится Скуталу. Я могла это помнить, тогда как все остальные пони — нет. Если бы одной душе суждено было умереть в тот день, я знала, что другая не смогла бы выжить после этого под тяжестью вины.

Если это то, что Найтмэр Мун задумала сделать моим предназначением, тогда я уважаю ее столь же, сколь я ее ненавижу.

Я вскочила на копыта быстрее, чем мой мозг успел запротестовать. В первую очередь, я надела поверх толстовки тот прекраснейший свитер, что сшила мне Рарити. Затем последовало пальто — то, что я почти не использовала, и что по-прежнему пахло помойкой, из которой я достала его девять месяцев тому назад. Следом я надела шарф, носки и чулки. Шерстяная шапка и плащ накрыли собой весь этот ансамбль. Будто бы это все уже не весило так много, я захватила также седельную сумку, которую набила до отказа одеялами. Я поначалу это не осознавала, но к моменту, когда я вышла за дверь хижины, я разрыдалась. Не существует пони, способного выйти навстречу своему жнецу с сухими глазами. Закутанная, как шерстяной танк, наслаждаясь первыми каплями пота, что были подарены мне, я бросилась галопом на северо-запад, под тенями без всякого толку мечущихся пегасов в небе чахнущего дня.

Это не был Вечносвободный Лес, но я бы хотела, чтоб это был он. Не прошло и десяти минут ходьбы сквозь лес, как я поняла, насколько ужасно он холмист. Каждый второй шаг заставлял меня спотыкаться на остром камне или торчащем из земли булыжнике. Подниматься обратно на ноги было нелегким делом. Нагроможденные одежды стесняли мои конечности, а потому мне казалось, будто я перебиралась вброд через море одеял. Как бы я ни хотела освободить свои ноги, я не могла себе позволить скинуть ни единого клочка ткани. Я, быть может, в тот момент дрожала, но я знала, что меньше чем через час я уже пересеку натуральный полярный круг.

Прошло двадцать минут. Я не чувствовала низ своих ног. Поначалу мне казалось: это оттого, что мороз уже настиг меня. Вскоре я поняла, что я просто начинаю уставать от ударов моих копыт по столь великому множеству камня и щебня. Глупо с моей стороны было предположить, что склон горы вдруг ни с того ни с сего начнется где-то там, далеко от моей цели. На самом же деле, с каждым новым шагом гора потихоньку зарождалась под моими ногами. Я за свою жизнь совершила немало пробежек, но каждый раз они проходили на ровной поверхности, и ни разу — на восходящем склоне.

Не помогало делу также то, что день клонился к закату. Свет уже скрылся от меня за морской толщей окружавших деревьев. К моей вящей тревоге, лес только становился плотнее и плотнее по мере того, как я продвигалась дальше на север. Меня так поглотило отчаянное желание достичь местоположения Скуталу, что меня даже не посетила мысль, как легко я могу заблудиться и свернуть прочь от своей цели. Если мне необходимо вновь сориентироваться на своем пути, то или сейчас, или никогда… прежде чем я растеряю последние крохи рассудка в тени стены льда, которую мне как раз предстоит пробить.

Остановившись, я села на задние ноги и вытянула лиру из седельной сумки. Потребовалось немало времени, чтобы сфокусировать мои телекинетические таланты. Потребовалось еще больше времени на то, чтобы настроить себя на игру «Прелюдии к Теням», находясь посреди столь зловещей местности. Все мое тело напряглось, когда я услышала, как потекла из моего дрожащего инструмента магическая элегия. Вскоре я вновь увидела луч света, указывающий путь, по которому перенеслась Скуталу. Он плыл надо мной, как замороженная молния, ведя меня дальше к подножию горного склона. Не слишком много облегчения, сколько должно было бы, мне принесло осознание, что обычные волны паранойи, порождаемые Прелюдией, не смогли поглотить меня. Затем я поняла — это оттого, что меня охватил столь большой страх и напряжение от стоящей передо мной задачи, что побочные эффекты элегии стали попросту незаметны.

Не тратя время впустую, я уложила лиру обратно в сумку и двинулась следом за росчерком света. Он сиял надо мной как пылающая струя платинового огня. Мое дыхание обретало видимость на фоне густого леса впереди. Магический луч сиял ярче и ярче: и так я поняла, что приближается ночь. Если над головой и роились пегасы, я более видеть их не могла. Я могла лишь сосредотачиваться на каждом сделанном шаге, взбираясь на один холм за другим, потому что вскоре я более не смогу концентрироваться ни на чем.

Ударила первая волна мороза. Я прикинула, что, должно быть, прошла уже милю. Каждый раз, когда я открывала рот, я чувствовала, что даже слюна прямо во рту готова замерзнуть. Но, несмотря ни на что, то был единственный способ не задохнуться. Столь плотно закутанная, я чувствовала, будто тащу в гору целый небольшой дом. Я знала, что даже если что-нибудь маленькое, типа шарфа, спадет с меня, то я могу замерзнуть насмерть прямо на месте. Но при этом я не могла остановиться хотя бы на секунду, поддавшись сомнениям, ибо это значило бы отобрать эту секунду жизни у Скуталу. Трудно думать о чужих бедах, когда сам с каждым шагом чувствуешь только лишь уколы ледяных булавок и игл. Я тащила свое тело вперед, стараясь убедить себя, что бывала и в худших ситуациях, а затем стараясь убедить себя, что предыдущая попытка убеждения не была такой наглой ложью.

Ударила вторая волна холода, и она ощущалась скорее как стена невидимого снега, чем волна как таковая. Мне более не казалось, что я шла; я рыла проход. Мои копыта прорезали себе путь сквозь рассыпчатые горы льда. Казалось, в глаза впивались иглы; вскоре я поняла: в них замерзали слезы. В моих ушах раздалось жалобное хныканье. Я ахнула, думая, что наткнулась на Скуталу, но потом поняла, что эти едва слышные всхлипы принадлежат мне самой. Меня даже посетил вопрос — неужели это меня, а не ее поразил телепорт? Ибо душа моя, казалось, порвала нитки кукольных ног, жестоко швыряя меня как марионетку вперед.

И вот так я познала боль. Я имею в виду на

стоящую боль, ту самую боль, которую тело не должно быть в состоянии пережить. Только лишь чувствовать во снах, играясь с кошмарами, что заставляют нас избегать глупых, саморазрушительных действий в часы бодрствования. Это такая боль, которая служит аварийной искрой, что, являясь последним шансом избежать смерти, разбудит дух и швырнет его, кричащего, назад, прямиком в тело, где ему и положено быть. И вот, я шагала прямиком в зияющую пасть того самого забвения, и ради чего? Даже если мне повезет, и я доберусь до Скуталу вовремя, какой у меня есть шанс принести ее к Твайлайт достаточно быстро, чтобы моя старая подруга, быть может, смогла, а, может, и не смогла бы спасти жизнь жеребенку?

Важнее всего было то, что мертвая я или нет, я никогда не смогу заслужить себе могильного камня. Но вот Скуталу…

В этом мире по ней лились слезы, и все они неизмеримо теплее моих. Я рычала на гору. Я кричала на нее и рвала склон копытами, и я втаскивала себя на него. В тот момент мои эскапады казались мне весьма пылкими, но я уверена — они звучали не громче мяуканья котенка на поверхности огромного бледного планетоида. Деревья, что меня окружали, казались мне седыми волосами чьей-то гривы, а я казалась себе голодной блохой, скачущей прочь от пульсирующих артерий. Я скользила по просторам вечного голубого льда, расписанного кошмарами, о которых я лишь читала или фантазировала поэтично, пока все они разом не рухнули вниз вокруг меня, с внезапным воплем мерцающих звезд. Именно так я осознала, что нечто пробудило меня из моего морозного беспамятства, длившегося три часа самоубийственного восхождения.

— Нннххх… Ах! — мои глаза распахнулись, и я вскинулась вверх, закутанная, как в похоронный саван. Но вместо гроба я обнаружила вокруг себя гранит и деревья. Я оказалась на самом гребне горного склона. Солнце заливало закатным сиянием мутные очертания Понивилля, лежащего к юго-востоку. Мне казалось — я слышу крик стервятника над своей головой, пока эти крики не превратились в прерывистые рыдания. Я подняла взгляд, и я увидела ее.

Парализованная Скуталу свешивалась вниз головой. Волосы ее хвоста были жестоко зажаты меж ужасающих щеп мертвого дерева. Я рыдала. Я знаю, что я рыдала. Мир то скрывала, то раскрывала пелена в моих глазах, когда я встала и потянулась к ней.

И упала.

Я хватала ртом воздух. Я не чувствовала своего тела. Я была лишь оболочкой, мертвее камня, что меня окружал. Я боялась посмотреть на свои копыта в этом скудном сумраке, ибо меня терзал страх, что я увижу сквозь мятно-зеленую шкуру посиневшую безжизненную кожу. Я попыталась встать на ноги, но хватило меня только на то, чтобы перевернуться. Я почувствовала внезапные острые уколы боли там, где мое тело наткнулось на грубые камни. Сам факт того, что остались еще какие-то нервы, способные ответить на эту пытку, принес мне в тот момент странное возбуждение. Я встретила с благодарностью встряску, пробежавшую сквозь меня, и, сев, потянула два ставших чужими копыта над головой, в отчаянной попытке достать свою цель.

Отрицать факт было невозможно. Скуталу находилась всего в двух футах от меня. И при этом я не могла даже коснуться ее. Если бы я спасала взрослого, то сейчас я бы ругалась как безумная. Но вместо этого, я сосредоточилась и представила себе мелодию из моего детства — первое, что пришло мне в голову, на что я могла опереться, — и послала эту энергию через рог. С краткой вспышкой зеленой искры, я выплеснула импульс телекинеза навстречу звездам. К счастью, ветка, за которую зацепилась Скуталу, оказалась как раз на пути, а потому она переломилась. Скуталу устремилась к земле как оранжевая комета. Я поймала жеребенка той частью своего тела, что была бы безболезненнее всего для нее.

— Ууф! — вскрикнула я и вновь увидела пар от своего дыхания, рухнув под ее весом. Отрезанная ветка, что только что держала ее, отскочила бесполезно прочь в подступающие ночные тени. На мгновенье, я задумалась, не сломалась ли и я тоже.

— Мммххх… Где… — дернулась, содрогнулась Скуталу. Она была как новорожденная, дрейфующая по волнам помрачающих сознание теней и тошноты. Ее глаза постоянно закатывались вверх. — Кто… К-кто…

— Т-твой б-б-билет д-домой, — ответил чей-то голос, ужаснувший меня ледяными запинками.

— Я… я не… — Скуталу рыдала. Скутулу сопротивлялась тошноте. Скуталу заикалась. — Я-я не… не… чувствую…

— Я т-т-тоже, м-малыш, — нечто положило ее на мою спину, а мир вдруг развернулся на сто восемьдесят градусов. Я была вне себя от ужаса. В моих глазах разыгрывалась симуляция меня самой, бредущей, спотыкаясь, вниз по склону. И, внезапно эта симуляция стала реальностью. — Т-т-только д-держись к-к-крепче. Д-делай ч-что х-х-хочешь, н-но н-не от-т-пускай. Я от-т-т-тнесу т-т-тебя д-домой.

— Мои крылья… — она дрожала всем телом. Нечто холоднее ледника упиралось мне в спину в нескольких местах. Капли слез Скуталу были подобны морю ножей. — Я… я не чувствую крыльев…

Если бы я была сильной пони, я бы не ответила на ее слова.

— Я з-знаю, ч-что т-ты н-не можешь, Скуталу.

— Но… но я…

— Я от-тнесу тебя домой. Это все, что я могу… — едва я проговорила эти слова, как увидела, что темная земля несется мне прямо в лицо. — Уммххх!

Я поскользнулась на булыжнике, и меня слепо потащило вниз по склону из щебня. Ночное небо слилось в размытое пятно, и я более не чувствовала леденящую боль на спине.

—Ск-Скуталу!

Задыхаясь, я перекувырнулась и вытянула копыта, едва увидела тень оранжевого цвета. Я обернула вокруг нее передние ноги, прежде чем камни склона смогли бы избить ее так же, как и меня. Только это имело значение, и следом пришел мой резкий выдох, когда воздух вытолкнуло из тела падение с последних оставшихся пяти футов на видневшийся внизу полог из травы и веток.

— Ннннх! — я переждала волну боли, разрядом пронесшуюся по моему телу. После нескольких промораживающих насквозь секунд я разжала ноги и обнаружила, что она дрожит, как я сама, в моих объятиях. — С-скажи что-нибудь.

Она сглотнула и крепче прижалась ко мне.

— Оюшки…

— Сойдет, — я вновь подняла ее. Я вновь подняла себя. Я думала поделиться с ней одним из множества одеял из моей седельной сумки, пока не осознала, насколько она потная. Ночь эта была столь полна хаоса и страданий, что я легко забыла — я единственная мучительно замерзающая душа в Эквестрии. Я продвигалась по склону холма, как капля патоки, сопровождаемая песней испуганных всхлипов Скуталу. — Надо… найти… надо найти, где…

Я сглотнула, шатаясь то вправо, то влево. Я готова была поклясться, что шла в верном направлении, но солнце скрылось, и я больше не могла определить, где восток, а где запад. Если бы у меня еще оставалась энергия, чтобы сыграть Прелюдию, я бы лучше устроила лесной пожар, чтобы привлечь внимание пегасов.

— Надо, чтоб кто-нибудь нас увидел… Они смогут прислать Твайлайт и… и…

— Я так… так устала… — услышала я Скуталу. Каждое ее слово было как выстрел для моих тревожных ушей. — Просто… просто хочу, чтоб все стало тихо…

— Нет! Нет! — крикнула я. Зарычала я. Сквозь кошмарный холод я чувствовала, как ее сломанные крылья затрепетали по моей дрожащей плоти. Мы обе были пленницами мира теней, и только одна из нас заслуживает право выйти на свободу. — Не засыпай, Скуталу! Держись со мной!

— Не могу… просто… просто хочу…

— Расскажи мне что-нибудь! Расскажи мне о своей сем… — мой язык хромал все же вдвое меньше, чем мои ноги. Я сухо сглотнула и заговорила навстречу невидимой метели, режущей мне лицо. — Расскажи мне, кем ты хочешь стать, больше кого угодно на свете!

Дюйм за дюймом я продвигалась вперед. С каждым удачным шагом мои ноги слабели все больше. Я готова была поклясться — я достигла абсолютного нуля. Мили разделяли удары моего сердца.

— А еще лучше расскажи, почему!

— Она… Она ничего не боится… — голос Скуталу пришел как еле слышная капель, прерываемая икотой. Это — последний клочок тепла, который остался в моем распоряжении. Все эти наслоения одежды казались тонкой бумажной салфеткой, отделяющей меня от ее обжигающего касания. — Она все делает сама, и при

том она очень верная всем пони…

В этот момент я спотыкалась, шаталась, распадалась на части. Я подтянула себя на свои истертые ноги; мои дрожащие глаза неотрывно глядели на лоскут серой мути впереди: на опушку. Если я доберусь туда и, может быть, разведу огонь…

— Д-да? — мой голос танцевал на струнах из эктоплазмы, умоляя ее, пока я сама извивалась жалким червем в грязи, медленно закапываясь в могилу из жирной земли. — Что еще?

— О-она храбрая, — Скуталу цеплялась за последние что-то ощущающие части меня. Ее голос уносился от меня ввысь со скоростью света. В моем пьяном воображении мне это представилось первым полетом этого жеребенка. — Она… она как я.

Всхлип, тревожный вдох, стон:

— И я ненавижу одиночество…

— Ты не… — задыхалась я, дергая вперед головой. Но ноги не слушались меня. Лед пополз по позвоночнику. Опушка лежала через целый континент от меня, и единственная часть моей сущности, что еще пока не оставила меня, была моим голосом, последним подобием моей души. — Ты не одинока…

Я скребла стенки забвения в судорожном отчаянии, пытаясь оставить на нем хоть одну царапину, которую запомнят.

— Ты с-совсем не одинока… — мой рот перестал говорить, едва подбородок ударился о влажную землю.

Когда свет покинул мои глаза, я не думала о своих родителях. Я не думала ни о Твайлайт Спаркл, ни о Мундансер. Я не думала ни о камине, ни о добрососедском протяжном акценте Эпплджек, ни о восхитительном свитере Рарити. Я не думала о нераскрытых элегиях и незаписанных композициях Луны. Я не думала даже о голосе Морнинг Дью, и о том, что он творил с моим сердцем.

Все мои мысли были только о Скуталу, о ее крыльях, и о том, что ни один пони не запомнит ее слов, потому что она ушла в моих копытах, а не в их.

Нет, я не была умирающим героем, но я знаю, кто им был. Это была благородная мысль, достаточно теплая сама по себе. Я с нежностью прижалась к ней, приветствуя приход вечной ночи.

Пробудило меня не пламя, а пустота в моих передних ногах.

Мои глаза распахнулись. Под боком горел костер. Он был так близок, что я могла бы высунуть язык и почувствовать вкус мерцающих искр. И я так и поступила, и они обожгли мне язык, убедив меня в том, что я действительно жива.

Я рванулась — поначалу отчаянно. Когда я попыталась затем сесть, то осознала, что по-прежнему, как оживший труп, замерзаю насквозь и дрожу. Прищурившись, я подняла взгляд и увидела бледного пегаса, сидящего по ту сторону крохотного костерка и бросающего последние штрихи связкой кремня и стали в копытах.

— Ну же… ну же… Вот. Столько, пожалуй, хватит…

— Клаудкикер! — знакомый резкий голос рявкнул с расстояния в несколько футов. — Какого сена ты тут делаешь?! У нас нет времени жарить зефирки!

— Но… Рейнбоу Дэш! — пегаска указала прямо на меня. — Этот единорог тут замерзает…

— Какого сена ты несешь?! Какой единорог?! Мы уже нашли то, что искали!

— Я… Но… Разве ты ее не видишь?

— Единственный единорог, о котором мы сейчас должны думать — это Твайлайт! И она нас ждет! А теперь хватит валять дурака и пошли!

Клаудкикер моргнула. Бледное сияние блеснуло в ее глазах. Взошла луна, и она пошатнулась на мгновенье оторопело.

— Э… Т-ты права. Что… О чем я думала?

Я проводила взглядом ее окутанную тенями фигуру, идущую прямиком ко мне, а затем взлетающую в небо во взмахе перьев.

Когда она улетела, я увидела две фигуры, съежившиеся в нескольких ярдах от меня. Рейнбоу Дэш сидела, лаская дрожащее тельце Скуталу в своих копытах.

— Шшшш… все нормально, малыш. Ты меня слышишь?

— Р-Рейнбоу Дэш?! — ахнула Скуталу. — О, Рейнбоу Дэш! Ты меня нашла! Я знала, что ты придешь и спасешь меня!

— Просто расслабься, мелочь. Мы еще не покинули лес. Я отнесу тебя к Твайлайт. Она знает приемчик, чтоб ты стала как новенькая.

— Рейнбоу Дэш… — голос жеребенка утонул во всхлипах. — М-мне было так страшно…

— Ага, ну, к счастью для всех пони, эта глупая машина приземлила тебя посреди поляны. А теперь держись крепче! — Рейнбоу Дэш, прижав ее к себе передними копытами, взмахнула сапфировыми крыльями и взмыла навстречу лунному свету. Она понеслась в вышине прямиком к Понивиллю, оставляя меня наедине с моей дрожью и костерком.

Я несколько раз отрывисто вдохнула. Перевернувшись и воспользовавшись зубами, я распахнула седельную сумку. Я наконец-то достала оттуда одно из множества одеял, благодаря Селестию за огонь, что развела Клаудкикер, прежде чем проклятье высосало из нее и Рейнбоу Дэш разум. И вот, свернувшись там, рядом с благословенным теплом, я, наконец, нашла в себе силы чтобы сесть прямо. И когда мне это удалось, я почувствовала, как дыхание покидает меня.

Действительно, я находилась посреди поляны. Земля вокруг была твердым, оголенным гранитом. Со светом луны с небес мы со Скуталу, должно быть, казались двумя чернильными пятнами на алебастрово-белой бумаге. Любой пегас с элементарным навыком воздушного наблюдения заметил бы нас в мгновенье ока.

Но… как, во имя Селестии?..

Я потеряла сознание посреди леса.

И все же… как я оказалась здесь?..

По наитию я обернулась. Я внимательно оглядела край холмистого леса. И вот тогда я увидела — тропинку из листьев и комьев земли, идущую подобно аккуратной просеке от границы деревьев туда, где сидела я, съежившись у костра.

Я подняла к лицу копыто. Едва заметный намек на чувствительность вернулся моим нервам, одновременно с тем, как меня накрывало счастливым неверием.

Она…

Она меня тащила.

Скуталу…

Я что-то прошептала. Мои губы потрескались, но я насладилась болью, что пришла с моей улыбкой. Я подгребла поближе одеяла вокруг себя. Это, конечно, не моя хижина. И не мой камин. Я была в миле от города, в лучшем случае, и каждый дюйм моего тела по-прежнему сотрясала холодная дрожь.

Но я никогда прежде в жизни не чувствовала себя столь уютно.

— Вся проблема заключалась в пластине аркания, — объяснял Доктор Хувз, прихрамывая бок о бок с Твайлайт Спаркл, когда они несколько дней спустя вместе шли по центру Понивилля. — Я установил ее, чтобы она играла роль буфера между ядром телепорта и телепортируемым объектом. Но вот чего я не учел, так это того, что материал при этом еще и послужил зеркалом, отражающим ману обратно в центр куба.

— Из-за этого, должно быть, и стерлось большинство слоев искусственных лейлиний, — кивнув, задумалась вслух Твайлайт. Она старалась не спешить, чтобы не утомить выздоравливающего жеребца болезненной для него скоростью. — С каждым последующим тестом, который мы проводили, машина проходила наш внешний осмотр, но мы и не предполагали, сколь сильно износилось устройство изнутри по вине постоянно отражаемых волн магии.

— Эта деревня чуть не потеряла нечто драгоценное по моей вине, — вздохнул он, опустив голову. — Может, сейчас еще неподходящее время, чтобы бросаться на создание искусственного телепорта. Если даже предположить, что Научный Комитет не отзовет мои официальные лабораторные привилегии, я уже просто не могу бороться с искушением положить весь этот эксперимент на полку на ближайшее десятилетие.

— Эй, эту ошибку мы совершили вдвоем, Доктор, — улыбнулась она и мягко его подтолкнула. — Вы сделали все, что было в ваших силах, чтобы помочь нам отыскать Скуталу. Я искренне сомневаюсь, что Комитет лишит вас чего бы то ни было. И, на мой взгляд, это было бы преступлением — покинуть столь многообещающий проект после того, как вы зашли уже так далеко.

Он застенчиво улыбнулся.

— Мне понятно, почему Принцесса Селестия выбрала вас в свои лучшие ученики. Вы как бездонный колодец надежды, мисс Спаркл.

— Хихи… Если отбросить нулевые гипотезы, даже ученые могут позволить себе надежду, Доктор.

Их голоса затихли вдали, и их место заняли голоса Рейнбоу Дэш и Пинки Пай.

— Ну и короче, я с Клаудкикер быстро осматривала склон, и вот тогда я сказала: «Давай сделаем еще один пролет!» — Рейнбоу Дэш, уже в воздухе, проделала впечатляющий нырок. — Ну и я типа ВУУХ, и тогда, самым краем своего соколиного глаза, я вот прямо ее и увидела! Мелкотня дрожала от холода и с трудом могла открыть глаза. Я поняла, что должна быть с ней особенно осторожной, когда ее подняла. И не угадаешь — один малейший рывок или снижение в полете могут…типа… вышибить дух у нее из тела, или что там машина с ней сотворила, как там Твайлайт сказала.

— Ухтышки, Дэши! — Пинки Пай беззаботно подпрыгнула с сияющими глазами, когда до нее дошла вся драматичная глубина байки Рейнбоу. — Я знала, что ты можешь быть супер-безумно-героичной! Но это круто, что ты еще можешь быть супер-безумно-ласковой!

— Ага! Укачала ее как младенца! И я… типа… качала младенцев всего пару раз в жизни. Ну, может три раза, если считать, когда я взяла Эпплблум в полет над Фермой Сладкое Яблоко.

— Эпплблум — младенец?

— Ну, после полета отрыжка у нее была как у настоящего младенца!

— Хихихихи! Ну, я рада, что вы с Твайлайт смогли спасти Скуталу от отрыжки! — подпрыгнула Пинки Пай. — О, и от смерти тоже!

— Хех… Да. Определенно было близко, — Рейнбоу Дэш хлопнула крыльями, делая глубокий вдох. — Знаешь, Пинки, я спасаю пони каждый день. Но Твайлайт? Она все-таки не каждый день в списке супергероев.

— Ага! Нам надо ей обязательно дать награду или чего-нибудь такое!

— Хех! Хорошая идея. Давай подговорим Рарити для нее что-нибудь сделать. Потому что если есть чего, что я ненавижу больше всего, — так это когда что-нибудь по-настоящему крутое остается без награды.

Когда они скрылись из виду, я закончила играть десять аккордов Восьмой Элегии, повторенные с вариациями, чтобы сделать какое-то подобие мелодии. Глубоко вздохнув, я помахала левом копытом у себя перед лицом. Прошло полнедели; я по-прежнему с трудом что-то чувствую своими ногами. Спасибо Селестии за телекинез. Если бы я не могла заниматься музыкой в любой момент, когда захочу, я бы давно канула в то безумие, в которое хочет утянуть меня проклятье.

Потому что ведь больше

ни для чего это проклятье и не существует, ведь так? Оно влияет на здравомыслие пони, заставляет ее жаждать сладкого освобождения в смерти. Конечно же оно не дает ей волшебные способности для спасения страждущих. Или дает?

Уже давно ужас удерживает меня от раскрытия Восьмой Элегии. Но вдруг, с недавнего времени, это дело кажется мне не столь уж зловещей перспективой, какую я себе представляла. Вместе с композицией придет новая сокрушительная волна пугающих событий. Но какой полезный побочный эффект эта забытая мелодия Луны кроет в себе? Я могу ожидать лишь того, что полезный эффект мелодии будет таковым для всех, кроме меня самой. Именно потому это и называется проклятьем, и именно потому мои поиски его частей требуют от меня такой дерзости… или даже, быть может, храбрости.

Я вновь вздохнула и вдруг поймала боковым зрением нечто оранжевое. Сердце мое екнуло на мгновенье, ибо это был первый раз, когда я увидела ее за многие часы. Я оглянулась на нее и не стала терять время впустую. Застегнув молнию на седельной сумке с лирой, я подошла к ней. Она не смотрела на меня. Ее взгляд был прикован к небу. Мне не нужен был компас, чтобы определить — она смотрит на Рейнбоу Дэш.

— Кхм.

Скуталу моргнула. Она перевела взгляд снизу вверх на меня.

— О… Эм… Здрасте, — она указала на мою седельную сумку. — Классно играете, кстати.

Я вскинула бровь.

— Ты меня сейчас слушала?

— Ага, — сказала она, сдувшись в спокойном выдохе. — В городе много звуков. Я не замечаю их почти никогда, потому что, наверно, редко сижу на одном месте.

Услышав эти слова, я с любопытством прищурилась.

— Где твой самокат, кстати?

Кобылка закатила глаза и со злостью сдула локон розовых волос со лба.

— Милки Вайт забрала его у меня на неделю.

— Ой-ей. Кто-то вляпался в неприятности?

— Не-а. Не в этот раз, — она поерзала задними копытами по земле. — Хех. Она сказала мне что-то насчет того, что мне «нужно привести себя в порядок». Пфф! Я себя прекрасно чувствую! С тех пор как Твайлайт шарахнула меня молнией из своего волшебного рога, у меня даже самую малость голова не кружилась!

Едва Скуталу это сказала, как тут же, скосив в разные стороны глаза, качнулась немного вперед, а затем покраснела.

— Ну, почти.

Я улыбнулась:

— Я скажу, Милки Вайт просто старается о тебе заботиться.

— Хех. Она надо мной трясется куда больше всех прочих кобыл до нее, — глубоко вздохнула Скуталу и, сложив ноги под собой, прилегла на землю, оглядывая тоскливо деревню. — Думаю, это значит, что я с ней надолго.

— Но это же хорошо, разве нет?

Скуталу закусила губу.

— Хмм… могло быть хуже, — ее короткие крылья бесполезно дернулись. — Гораздо хуже.

Я ничего не ответила.

Когда она заметила, что я не ухожу от нее, то закатила глаза и простонала:

— Ладно. Просто давайте уже покончим с этим…

— Прости, что? С чем ты хочешь, чтобы я покончила?

Маленькая кобылка насмешливо ухмыльнулась, как могла ухмыльнуться кобылка только в два раза ее старше.

— Вы сейчас собираетесь разглагольствовать о том, как это удивительно здорово, что я пережила столь ужасное происшествие, а потом закидаете меня подарками. Пожалуйста, как бы я ни любила внимание, меня затаскивали в Сахарный Уголок уже трижды. У меня и так уже живот болит.

— Я бы даже не подумала о таком, — сказала я с усмешкой. — В конце концов, ты оставляешь у меня впечатление куда более… более… «взрослой», чем большинство жеребят твоего возраста.

Она на мгновенье скосила глаза, прежде чем захихикать мне в лицо.

— Это, наверное, самая глупая ерунда, которую я когда-либо слышала.

— Неужели?

— Ага, ужели, — она вздохнула и вновь уставилась на деревню печальным взглядом. — Потому что я определенно не ощущаю себя достаточно крутой для того, чтоб быть старше. Когда я вырасту, я хочу стать как Рейнбоу Дэш! Я хочу делать крутые вещи, и я хочу их делать в одиночку, и чтобы никто у меня не уводил славу!

Я глянула на землю и, продолжая сидеть, пошевелилась слегка.

— Ага, ну, некоторые пони ненавидят одиночество.

Скуталу глянула на меня. Ее крохотные перышки затрепетали, когда она, сглотнув, произнесла:

— Я была однажды в одиночестве. Но Рейнбоу Дэш спикировала ко мне и спасла. Она забрала меня со склона, где я замерзала насмерть из-за той дурацкой машины, что меня туда зашвырнула.

Следом пришла ее победная улыбка, по краям которой, впрочем, виднелось нечто мучительное.

— Если бы не она… я бы была просто тупым трупом посреди глуши.

Я вздохнула, но сразу улыбнулась.

— Скуталу…

Она моргнула неловко.

— Вы… эм… вы знаете мое имя?

Я улеглась перед ней. Я заглянула ей прямиком в глаза, устанавливая контакт, который наши взгляды не смогли создать в ту безумную ночь полную ужасов и теней.

— Насколько я знаю — или вообще любой пони знает — Рейнбоу Дэш — величайший герой, которого Эквестрия когда-либо знала.

— Еще бы! — просияла Скуталу. — Она великолепна…

— Мне, конечно, ни к чему убеждать тебя, что те подвиги, что совершает Рейнбоу Дэш, она совершает без единого усилия, — я указала ей на грудь. — Но самой храброй пони той ночью была ты.

Она нахмурилась:

— Я?

— Да, — кивнула я. — Потому что ты прошла сквозь ужасы, к которым ты не была готова. Ты преодолела такое, что ни один пони твоего возраста, или вообще любого возраста, не должен когда-либо преодолевать вообще. Истинная храбрость определяется способностью совершать невозможное и выходить навстречу неизведанному. Ты, Скуталу, ты — храбрая пони. Я… я могу лишь надеяться и молиться о том, что когда ты станешь старше, однажды даже став старше, чем сейчас Рейнбоу Дэш, ты будешь помнить, что это ты помогла себе пережить ту ночь, и что это твоя сила привела тебя туда, где ты сейчас.

Я глубоко вздохнула и любяще ей улыбнулась.

— Потому что едва ты распознаешь эту силу в себе, нельзя уже будет предсказать, как щедро ты сможешь тоже… осчастливливать окружающих тебя пони, самой становясь подлинным героем, достойным улыбок и песен.

Скуталу моргнула, глядя на меня. Трудно было сказать, когда и где проклятый отблеск лунного света наконец коснется этих ярких фиолетовых глаз. Но пока она смотрела на меня, и ее широкая улыбка сияла все ярче и ярче, а ее крохотные крылья трепетали, будто ловя ветер в самый первый раз, я более не волновалась о мрачных занавесях жизни, предпочитая наслаждаться той драгоценной красотой, что расцветала прямо передо мной.

— Эй, Скутс!

— Скуут-Скуут-Скуталуууу!

Мы обе одновременно обернулись. Два юных жеребенка махали ей копытами издалека.

— Хех… Точно… Я и забыла почти… — хихикнула Скуталу, пораженная медово-сладким всплеском возвращающейся памяти. — Мне сегодня надо «искательствовать». Эм…

Она наклонилась и озорно прошептала:

— Обещаете ничего не говорить Милки Вайт, если с ней столкнетесь?

Я хихикнула и встала.

— Иди к своим друзьям и оставайся с ними, — я поторопила ее, махнув копытом. — У тебя еще осталось впереди столько лет для храбрости…

Она умчалась прочь по моему сигналу, оставляя мне после себя слишком священную для любой песни каденцию из счастливого смеха. Я проводила взглядом ее и ее друзей, бегущих в свете тающего дня к краю города. С такого расстояния я уже не могла различить, где пролегла граница меж их шкурками и закатом.

Одиночество требует храбрости. И пока я в состоянии извлекать из него песню, я нечто тем самым спасаю.

В конце концов, героем быть никогда не поздно.

---

[1] Short scraps and explosions. Автор любит себя, да.

[2] Лейлинии, или leylines. Реально существующий термин из области мистицизма/оккультных наук. Означает воображаемые линии связи между какими-либо объектами. И линии начертания пентаграмм.

[3] Наверное, это и так все знают, но, вообще-то, если образовывать имя Scootaloo без loo, то это означает «Стремительно несущаяся». А вот с ним — тут сложно. Значения слова loo в американском языке нет. В английском же это туалет. Хм. Так что, наверное, это может представлять собой пренебрежительную степень. Например, «суетливая мелочь».

[4] Не англицизм. Я сам офигел, когда узнал, что существует такая штука. Означает, грубо говоря, содранные ладони и коленки у велосипедистов и мотоциклистов.

[5] 34 квадратных километра.

VII — Переход

Сколько раз вы, общаясь с друзьями или просто знакомыми, задумывались о том, что же действительно происходит между вами? Какую роль вы играете в их жизни, а они — в вашей?

Если подумать, то это очень существенная вещь. Мы зачастую и не замечаем этого, но каждое наше действие меняет жизни других. Каждое действие других — меняет нашу. У нас меняются вкусы в музыке, кино и литературе, меняются политические взгляды или мировоззрение. Все всегда находится в вечном движении, совершенно незаметном в общем суетливом потоке нашей жизни.

Но если отвлечься, если остановиться на своем стремительном движении от одного дня к другому и посмотреть, оценить, как же меняется наша жизнь в зависимости от других, можно узнать много интересного. Так же, как язык остается по-настоящему живым, пока развивается и заимствует иностранные слова, так и человек по-настоящему живет только перенимая чужое и передавая свое. Выкладывая свою жизнь как великую мозаику чувств, желаний, стремлений. Каждый кусочек этой мозаики мы берем откуда-то. Учитель, кумир, родитель, друг, родственник... Каждый оставляет свой след. Дарит нам свой маленький кусочек мозаики уникального цвета, что гармонично встанет в общую композицию.

И вот, в процессе перевода этой главы, я задумался — а что же, действительно, произойдет, если один из этих кусочков вдруг пропадет без остатка? Обвалится ли вся конструкция, или, быть может, изменится не так уж и много? В один момент я вспомнил одну свою глупую фантазию, которая, быть может, посещала не только меня. «А что если вернуться в свое детство, сохранив накопленные навыки и знания?» Это позволит избежать всех совершенных ошибок и глупостей. Позволит выбрать сразу тот путь, к которому я, в обычных условиях, пришел, возможно, слишком поздно. Но потом я понимаю, что я тогда рискую не встретиться с теми людьми, которые попались мне на моем "ошибочном" пути. Все эти множества людей, с которыми я, возможно, уже и не общаюсь почти, они сделали меня таким, какой я есть. Они привнесли в мою личность какие-то свои черты, познакомили меня с чем-то, что оказалось важным для меня. И их присутствие именно в этот конкретный промежуток времени совершенно необходимо. Если они вдруг пропадут из жизни без следа — я стану совершенно другим. И все эти навыки, которые я каким-то образом протащил в прошлое рискуют остаться бесполезными, даже если я буду знать об их наличии. Просто потому что я не изберу тот путь, ради преуспевания на котором я все это затеял. Выбор его перестанет быть очевидным, изменится все. Все рухнет, мгновенно и безжалостно, как карточный домик. Не оставив ничего. Мне придется снова совершать ошибки, снова идти вслепую, в совершенно ином направлении, только лишь потому что не оказалось нужного человека, что укажет путь. Будут другие. С, возможно, лучшими предложениями. Но с лучшими ли?

Нельзя недооценивать роль даже просто знакомых в своей жизни. Все это огромное множество людей — это то, что мы есть. Кирпичики нашей сущности и, одновременно, ее отражение. "Дружба — это магия" — это не просто забавное выражение и заголовок нашего любимого мультфильма. Нет, это действительно магия. Незримая, могущественная сила способная изменить все.

Внимание! Пока на сторис не добавили поддержку цветовой разметки, более полная с точки зрения форматирования глава доступна на GDocs.

Напоминаю принципы альтернативного способа разметки:

Имя Лиры, обозначаемое зеленым, здесь изображается курсивом. Остальной курсив в этой главе к Лире отношения не имеет.

Ядро проклятья, обозначаемое магентой, здесь изображается подчеркиванием.

Также вашему вниманию доступна скомпилированная pdf версия для черно-белых читалок с 6" экраном (или больше, само собой). В которых эти текстовые эффекты обозначены другими шрифтам и другим тоном.

Версия на fb2 от fox_1047 и MOBI от него же 1-7 главы. Зеленый выделен жирным, пурпурный — курсивом.

//////////////////////////////

Дорогой Дневник,

Когда мы понимаем, что чего-то лишились? После того ли, как мы потратим все наши дни, зарабатывая на хлеб, только лишь чтобы увидеть, как все, что ценно для нас, отнимается на наших глазах? Или после того, как мы получаем возможность назвать что-то своей собственностью только лишь чтоб кто-то тут же у нас это украл? Уравновешивает ли достойная жизнь в тяжких трудах чистую агонию, когда все эти приложенные усилия обращаются в прах?

Или, быть может, мы неминуемо обречены на потерю того, что важно для нас, того, благодаря чему мы — такие, какие мы есть? И когда однажды эта часть нас распадается в прах, какой у нас есть выбор, кроме как отступить, переосмыслить свое существование, размышляя — а была ли когда-нибудь эта часть в нас, что мы столь жадно ценили?

Мне казалось, я потеряла все, когда на меня пало проклятье. И, возможно, так в действительности и было. Но существует нечто худшее, чем потеря, и я, в итоге, пришла к пониманию, что это суть знание о потере.

Все смертно. В этом я убеждена. В этом у меня нет сомнений. Но, до настоящего момента, ничто прежде не давало мне столь наглядного тому подтверждения. Ничто прежде не входило в мою жизнь, как проклятую, так и непроклятую, и не показывало мне в бледном, лишенном эмоций свете истины, что значит быть частью целого, и что значит быть свидетелем распада этого целого в прах.

В конце концов, лучшие вещи в наших жизнях вполне могут казаться таковыми только лишь потому, что распадаются они не раньше, чем уходим из жизни мы сами. Может ли простая песня заполнить провалы в наших душах, что вечность пустуют? И может ли кто-нибудь из нас, кто-нибудь благословленный, заполнить эти провалы новыми, многообещающими вещами, что даже сама смерть не решится утопить в своих водах?

— Что ж, я определенно рада, что вы пришли ко мне попрактиковаться, мисс Хартстрингс, — сказала Твайлайт Спаркл. Я слышала, как ее голос медленно кружил вокруг меня. Трудно было одновременно уделять внимание и ей и полю энергии, которое я поддерживала над собой. Я старалась изо всех сил, чтобы успевать и с тем и с другим. — Хоть такие заклинания, по большей части, требуют для освоения только тщательной концентрации, это не совсем то, что единорог может с легкостью освоить в одиночку.

— Я начинаю… понимать… насколько тяжело… это делать… — с трудом произнесла я.

Ее голос хихикнул. Звук этот должен был бы меня отвлечь, но у меня только лишь екнуло сердце.

— Вы слишком перенапрягаетесь, — сказала она. — Это не телекинетическое заклинание. Пассивные заклинания защиты — это ведь призыв магических полей, которые сделают всю тяжелую работу за вас. Вам ни к чему вкладывать в них всю свою силу. Главное — это расслабиться.

— Расслабиться? — заикаясь, проговорила я, чувствуя, как все четыре ноги дрожат под моим весом. — Как расслабиться?

— Ну, для начала, вам ни к чему так жмуриться.

Я глубоко вздохнула. Осторожно подняла веки. Туманная библиотека обретала резкость, и посреди нее находилось улыбающееся лицо Твайлайт.

— Вот. Так разве не лучше? — радостно сказала стоящая передо мной подруга детства. — Совершенно ни к чему обрушивать на себя столько напряжения. Вы уже открыли все необходимые каналы для ваших лейлиний. Дышите спокойно и позвольте своему рогу позаботиться обо всем самостоятельно.

Я сглотнула и неуверенно кивнула.

— Окей, мисс Спаркл.

— Хихи… Зовите меня просто Твайлайт.

— Окей, Твайлайт… — я выдавила слабую улыбку. Мои глаза вздрагивали в нервном тике под мятно-зеленым сиянием, исходящим прямо изо лба. Я не могла сдерживать свое нервное напряжение. Мой особый талант — музыка. Чистая магическая сила — это попросту не мое. Но несмотря ни на что, вот я здесь, посреди владений Твайлайт, пытаюсь сплести простейшее защитное заклинание.

На самом деле, вся моя жизнь с тех пор, как началось проклятье, состоит по большей части из того, что я заставляю себя осваивать такие магические искусства, что прежде даже и не думала пытаться освоить. До того, как я прибыла в Понивилль, самое большее, для чего я когда-либо использовала рог, была лишь левитация небольших предметов по дому, или же игра на лире. И с каждым последующим месяцем, проведенном в этом городе, я сталкивалась с новыми ему применениями: с поднятием бревен для хижины, с испусканием лучей света, чтобы освещать мир в ночи, с сотворением искры, чтобы разжечь камин, и, конечно же, с исполнением магических симфоний, что перевернули мой мир с ног на голову.

Сказать, что мне нужен учитель магии, было бы преуменьшением. Забавно, что я никогда прежде не просила помощи Твайлайт ни с чем, кроме как с опознанием Лунных Элегий. Полагаю, мне всегда казалось, что я излишне ее побеспокою своими просьбами, вне зависимости от того, была ли я незнакомкой для юной кобылы или нет. Тем не менее, вскоре я поняла, что относилась к своей подруге детства как к несмышленому ребенку. Она давно уже не маленькая кобылка, с которой я гуляла по улицам Кантерлота. Она уже взрослая, и, даже более того, она — самый магически одаренный единорог во всем Понивилле. Конечно же, она более чем способна помочь незнакомке, такой как я, изучить что-нибудь новое, вне зависимости от неожиданности столь внушительных просьб. Мне было стыдно за то, что я недооценивала не только ее одаренность, но и способность к щедрости и доброте.

— Не могу понять, у меня получается или нет? — пробормотала я, продолжая слегка потеть. — Можете вы сказать, работает ли?

Она улыбнулась и лишь указала копытом на мой рог.

— Сами посмотрите.

Сглотнув, я бросила взгляд наверх. Глаза мои моргнули, заметив тонкое покрывало изумрудной энергии, натянутое надо мной как сияющий брезентовый тент. Казалось, будто купол чистого света был воздвигнут прямо над моим телом. Каждый раз, когда я слышала удар сердца, я видела, как ручейки магии проносились по сияющей конструкции.

— Ух… — выдавила я. — Разве не прелесть…

— Щит на удивление превосходно поддерживается! — воскликнула Твайлайт, обходя меня кругом и разглядывая прозрачный купол. — Особенно сейчас, когда вы решили расслабиться, как я вам и сказала.

Она остановилась и бросила мне лукавый взгляд.

— Вы уверены, что ранее в этом не практиковались, мисс Хартстрингс?

Я улыбнулась ей в ответ, все еще слегка сотрясаясь от своих сосредоточенных усилий.

— Поверьте мне, Твайлайт. Если бы я знала, что освою благодаря вам так много за один присест, я бы зашла в эту библиотеку куда раньше.

По правде говоря, я заходила к ней уже трижды, и каждый раз — все на этой же неделе. Я освоила еще пятнадцать новых аккордов Восьмой Элегии, и после того меня озарило, что я никогда не смогу сыграть ее, если «Плач Ночи» просто вырубит меня и перенесет куда-нибудь в случайном направлении. Если у меня есть хоть какая-то надежда, любая, какая бы ни была, исполнить все забытые инструментальные сочинения Принцессы Луны, то мне необходимо освоить искусство магической обороны для того, чтобы защитить себя от множества мистических побочных эффектов, что симфония может обрушить на меня.

— Я бы даже хотела, чтобы вы заходили ко мне почаще.

Комментарий Твайлайт застал меня врасплох. Я чуть не разорвала сосредоточение, когда бросила на нее удивленный взгляд.

— Что?..

— Ну, я имею в виду, что… — она описала глазами круг, усмехаясь себе и пояснила: — Хотела бы я, чтобы вообще единороги, как таковые, заходили ко мне почаще, чтобы я помогала им с их магическими способностями. Раньше, пока жила в Кантерлоте, я давала частные уроки младшим студентам в Школе для Одаренных Единорогов Селестии. Выражения их лиц, когда они обретают контроль над своими талантами, просто бесценны! Здесь же, в Понивилле, я работаю, по уши погрузившись в исторические исследования и научные эксперименты. У меня действительно не было ни единой возможности помогать, как когда-то, другим с магией.

— Что ж, я… рада, что… дала вам такую возможность, — смогла сказать я, чувствуя, как трясутся мои колени и как вдруг запульсировала острая боль на кончике рога. — Нннхх!

— Шшш… спокойнее… — она бросилась ко мне и встала так близко, что я почувствовала ее дыхание. — Вдыхайте и выдыхайте. Вы чувствуете обратную реакцию маны по вашим лейлиниям. Она пройдет. Просто сосредоточьтесь на защитном заклинании, и вскоре оно само себя исправит.

Я сглотнула, продираясь сквозь еще несколько волн боли, и прошла, наконец, этот краткий шквал со вздохом облегчения.

— Фух… Оно действительно тянет мышцы, а? — я сглотнула и изобразила слабую улыбку. — Ну, знаете, невидимые мышцы?..

— Чем больше вы будете тренироваться, тем лучше у вас будет получаться, я обещаю, — сказала она. — У вас уже получается лучше, чем у большинства новичков в магии. Пожалуй, даже я, если бы не видела вашу Метку, сказала бы, что в вас кроется талант в навигации меж лейлиний вашего рога.

Мои глаза метнулись к морю книг, выстроившихся по полкам вокруг нас. Я представила себе вместо них земляные стены погреба. Уши мои дрогнули в ответ на двадцать пять аккордов Восьмой Элегии. Я почувствовала подступающие волны холода, но храбро преодолела их, говоря:

— Ну, насколько я знаю, никогда не поздно изучить что-нибудь, что приходит к тебе естественным образом… — я сглотнула. — Или сверхъестественным.

— Давным-давно, Принцесса Селестия открыла мне, что существует основополагающий баланс между видимым и невидимым миром, — сказала Твайлайт. — Вселенная магии подобно зеркалу отражает мир вещественный. Они оба отражают одну и ту же картину. Свет вселенной сияет в обоих мирах одинаково. В конце концов, волшебство — это всегда равноценный обмен. Тот факт, что мы находимся здесь, во плоти, значит, что в той же самой мере способны выражать себя и с помощью маны и энергии. Вопрос не в том, сможет ли единорог найти свой талант эфирного толка или нет, вопрос в том, когда это произойдет.

— Когда вы нашли эту связь, Твайлайт? — спросила я, хоть и знала уже ответ на этот вопрос. — Именно так вы и получили свою Метку?

Она мягко улыбнулась, а в глазах ее блеснули воспоминания о далеком прошлом.

— Давным-давно, мой рог испустил искру, и так я обнаружила свой талант. Но, нет, мне кажется, я не тогда обрела эту связь. Годы спустя, когда я прибыла в Понивилль, я обнаружила искру другого типа, и именно она для меня ценнее, чем все годы упражнений и исследований вместе взятые. Видите ли, мисс Хартстрингс, связь с миром магии не значит ничего, когда вы слепы к связям, что создаете в мире, в котором живете. Подобные узы куда тяжелее в создании и удержании, но и награду за это они дают гораздо щедрее, как я отныне считаю.

Я сделала несколько глубоких вдохов. И только тогда я начала расслабляться, ну, по крайней мере, настолько, насколько она столь самоотверженно пыталась меня научить.

— Неудивительно, что у вас все так естественно получается, Твайлайт. У вас, похоже, действительно все схвачено.

— Хихихи… Ну, я стараюсь. Но я с куда большей радостью бы увидела, как вы и другие единороги достигаете такой же гармонии. Именно поэтому я начинаю новый проект для школы Чирили.

— О? И что же это за проект?

Прежде чем она смогла ответить, знакомая фигура вразвалку вошла в комнату.

— Нннх… Окей, я принес тебе ведро воды, Твайлайт, — проворчал Спайк, изо всех своих сил удерживая деревянную емкость в своих чешуйчатых руках. — Можешь, пожалуйста, напомнить мне, зачем я вообще бегал за ней к колодцу на заднем дворе?

— Спайк? Разве я не объясняла тебе это десять минут назад?! — нахмурилась Твайлайт и указала на лестницу, прислоненную к стене библиотеки. — Нам нужна эта вода для урока защитных заклинаний мисс Хартстрингс!

— Мисс кого? — Спайк скривил лицо, глядя на ведро в своих объятиях как на морскую мину.

— Эй, привет, красавчик, — сказала я, с трудом подмигнув.

— О! Эм, здрасте. Меня прет ваша крутая толстовка!

— Тьфу… — Твайлайт описала глазами круг. Взмахом телекинетического поля, она подтащила лестницу так, чтобы она оказалась прямо позади меня. — Клянусь, Спайк, я, наверное, чем-то не тем тебя кормлю. У тебя будто уши забиты.

— Я держусь подальше от жирных алмазов! Клянусь!

— Не волнуйся об этом, Спайк. Просто забирайся на лестницу и жди моего сигнала.

Он поднялся неловко по деревянным перекладинам, балансируя ведро одним выгнутым запястьем.

— Я не понял. Что мы делаем? Разве, чтоб сыграть над кем-то шутку, нам не Рейнбоу Дэш нужна?

— Спайк, мы же делали это в Кантерлоте, помнишь? Я именно так и освоила сама защитное заклинание.

— Ага, только тогда, по крайней мере, это глупое ведро поднимала Принцесса.

— Мы же можем прожить без магических излишеств Ее Величества, как думаешь?

— Тебе-то легко говорить, мисс Рогоголовая.

— Что-что?

— Эм… Н-ничего! — он встал надо мной с ведром воды. — Готов наливать!

— Эм… — я закусила губу и, потея, бросила взгляд на Твайлайт. — Это по плану? Готова поклясться, я пришла сюда за магическим уроком, а не на конкурс мокрых грив.

— Просто расслабьтесь и сосредоточьтесь на вашем заклинании, мисс Хартстрингс, — сказав это, Твайлайт без малейших усилий воздвигла вокруг меня лавандового цвета стену энергии, создав под моими копытами энергетический круг — как дно у цилиндрической ванны, выстроенной из телекинетических полей. Свидетельство того, с какой легкостью она испустила эти магические лучи, наполнило меня мгновенно восхищением… и завистью. — Хотя это и защитное заклинание самого низкого уровня, его должно хватить, чтобы… ну… не дать вам промокнуть.

— А что если у м-меня не получится поддерживать энергетическое поле?

Она кратко усмехнулась:

— Ооооо, я сильно сомневаюсь, что вам этого хочется, — прокашлявшись, она подняла взгляд на своего ассистента. — Спайк?

— Ага, хорошо. Начали, — он наклонил ведро прямо над моей головой.

Я подавила желание сжаться. Глаза мои инстинктивно сощурились, но к моей радости, вода не хлынула мне в лицо. Вместо этого, едва жидкость коснулась изумрудного купола, она потекла куда угодно, кроме как прямо вниз. Надо мной образовался потолок из жидкости, собиравшейся в магический бассейн. Защитное заклинание работало. Энергия моего рога сопротивлялась сочащимся струйкам колодезной воды. Я не смогла сдержать вздоха восхищения. Это оказалось гораздо проще, чем пытаться отталкивать воду прочь телекинезом. Все, что мне нужно было делать — это поддерживать форму купола, а энергетическое поле позаботится об остальном само. Прежде чем я пришла к Твайлайт, мне и не снилось, что когда-нибудь я вообще даже близко смогу подобраться к исполнению подобных трюков. Тут же на меня нахлынули мысли о том, какие еще элементы способно это заклинание отразить, и сколь интенсивно…

— У вас прекрасно получается, мисс Хартстрингс! — счастливо воскликнула Твайлайт. Она ходила туда-сюда передо мной, наблюдая за тем, как вода стекает ручейками, подобно каплям дождя с краев прозрачного зонта. Ее лавандовый телекинез собрал воду у моих копыт, удерживая ее от распространения на окружавшее нас ценное содержимое библиотеки. — Должна сказать, ваша скорость освоения поразительна! Если будете поддерживать такой темп, то сможете освоить заклинание среднего уровня и глазом не моргнув! Вы даже сможете гулять по дну озера, не промочив шкуры!

Я смогла лишь тихо усмехнуться, разглядывая в счастливом шоке, как вода плещется буквально в дюймах от моего носа.

— Что вы говорите? — я сглотнула и произнесла сгоряча: — А как насчет метели? И смогу ли я пережить погружение в замерзшее озеро?

Это был Спайк, конечно, кто тут же парировал эдакий абсурд:

— Эм… Леди? Сейчас середина августа. Почему вы беспокоитесь о метелях?

Я поморщилась. Прежде чем я смогла найти остроумный ответ, за дверью раздался резкий стук.

Твайлайт крикнула через плечо:

— Библиотека открыта! Заходите!

Едва главный вход распахнулся, комнату затопил яркий свет. Внутрь вплыл бледный силуэт, скользящий по волнам незамутненного в своей мелодичности веселого голоса:

— Ну что, задраить все люки! Потому что, девочка, щас тут все станет громко и дико!

Этот голос…

Каждая артерия в моем теле ударом отозвалась на единственный скачок сердца. Глаза дернулись. Мир подернулся дымкой. А мое защитное заклинание…

Я более его не ощущала. На самом деле, я более не ощущала свой рог. Я не ощущала вообще ничего, кроме воды. Меня окатило с головы до хвоста, промочив до самых костей, когда концентрация над заклинанием раскололась как ледяная скульптура. Шок от отрыва лейлиний и сила выдоха, вылетевшего из замерзающих легких, были ничем по сравнению с волнами удивления, плещущимися у меня в голове. Я рухнула посреди телекинетического поля Твайлайт, ослепленная серым локоном гривы, упавшим мне на глаза как занавеска над ванной.

— Ой! Мисс Хартстрингс! — воскликнул голос Твайлайт, в котором я уловила и нотки бесстыдной веселости. — Я очень… очень извиняюсь…

— Дофига мне пирога! — воскликнул Спайк откуда-то над моей головой.

— Ой блин! Я не знала, что ты учишь магов, Твайлайт! — знакомый голос подошел ближе. Я почуяла запах ванильных духов. Под дрожащими веками я увидела яркие улицы Кантерлота. — Я думала, эти деньки остались в прошлом!

— Ну, только лишь потому, что я не учитель, как ты, вовсе не значит, что я не могу одалживать свои таланты время от времени.

— Да ну, Твайлайт, если бы ты одолжила любому единорогу свои чистые, нефильтрованные способности, его голова бы взорвалась. Нам повезло, что эту кобылу облило водой, а не ее собственной мозговой жидкостью.

— Ой, прошу тебя… — неловко хихикнула Твайлайт.

— Хихи… Эй, эм… мне правда очень неудобно, — она стояла прямо передо мной. Я протянула слепо копыто и она поймала его своей теплой ногой. Прежде чем я что-то успела сообразить, она уже сдвигала в сторону волосы моей гривы бледным телекинетическим полем. Первое, что я увидела в этом мокром мире, — это ее фиолетовые глаза, подчеркнутые алебастровой белизной улыбки. Каждая деталь ее лица ускоряла биение моего сердца: ее белая шкурка, красная грива с фиолетовыми полосками, Метка, изображающая полумесяц, испещренный крохотными звездочками. — Мне не стоило заходить к Твайлайт без предупреждения. Как-то раз она чуть не подожгла занавески в родительском доме. Эй, Твай, помнишь? За неделю до того, как тебя забрали во дворец Селестии, вроде так, да?

— Э-эй! Прекрати! Я изо всех сил стараюсь это позабыть!

Но я не могла забыть это. Я не могла забыть ничего. И ее лицо…

— Мундансер?.. — выдавила я.

Она внимательно посмотрела на меня, а затем улыбнулась. Ее улыбка…

— Я… Я… — мне хотелось обнять ее. Мне хотелось рухнуть без чувств. Мне хотелось потерять сознание и пробудиться одновременно. Затем пришла дрожь, и я вспомнила о вещах куда более реальных, чем этот драгоценный момент.

— Я… эм… — я сглотнула. — Я сидела за вами в Кантерлотской подготовительной школе, пятый год.

Это была правда, по крайней мере, для одной из нас.

— Вы пошли потом на… педагогическую и социологическую специальность.

— Хех… Тесна Эквестрия, а? — ухмыльнулась Мундансер. В глазах ее сверкнула искра знакомого бессмертного озорства и любопытства. Я будто вновь почувствовала себя жеребенком; мне хотелось растаять в тепле ее улыбки. — Не могу сказать, что ваше лицо мне знакомо…

— Лира, — выдохнула я. Со стороны это, наверное, звучало как хныканье, осознала я. Потому я сглотнула и с усилием сложила свои промокшие губы в улыбку. — Зовите меня Лира, Мундансер.

— Что ж, Лира, приношу извинения за то, что вас не узнала, — она описала своими фиолетовыми глазами круг. — Но даже Твайлайт может вам сразу сказать, что я не так уж и часто бывала в школе. Если бы не мои дополнительные внеучебные баллы, то, клянусь, не знаю, как я досидела бы до десятого года, не спрыгнув с самой натуральной скалы.

— Я все неплохо помню, Мундансер, — улыбнулась Твайлайт, убирая пролитую воду и собрая ее левитацией в сферу, которую затем перенесла в Спайково ведро. — Забавно, что ты решила стать учителем, а?

— Грррр! — Мундансер рывком развернулась и галопом бросилась прямиком к ней. — А ну иди сюда, ты!

— Аай! Хихихи! — Твайлайт уклонилась, но только для того, чтоб попасть в нежные объятья, а не крепкий захват. Они с Мундансер счастливо коснулись друг друга носами и обменялись затем дружескими взглядами. — Так здорово тебя снова видеть, Мундансер! Честно говоря, я удивлена, что ты ответила на письмо так быстро.

— И почему бы это? А? — показала язык Мундансер. — Ради Луны, Твай! Я же теперь учитель! Я знаю цену вовремя просмотренных бумаг! И к письмам я отношусь точно так же!

— Ага, ну, — сказала, усмехнувшись, Твайлайт. — Ты все равно меня застала врасплох.

Она на мгновенье заострила взгляд.

— И не поминай имя Принцессы Луны вот так всуе. Найтмэр Мун изгнана из ее духа. Она заслуживает большего уважения.

— Хех. Меньше двух минут прошло, а меня уже распекают, — игриво подмигнула Мундансер. — Ох, Твайлайт… Ты по-прежнему все тот же очаровательный маленький историк, с которым я так любила гулять.

— Ага, ну, в последнее время я стараюсь немного раскрепощаться.

— Старайся получше! Да чего уж там, я те даже помогу, девочка! Куда тут паре кобылок-подружек в этих местах можно сходить на вечеринку?

— Хахаха… Мундансер! — запротестовала Твайлайт, не переставая бросать мне неловкие взгляды. — Я не для того тебя пригласила в Понивилль!

— Ага, ага. Мы сможем заняться этим проектом и позже. Я же только что приехала, Твай! — простонала Мундансер и скинула со спины седельные сумки, бросив их как мешок костей посреди комнаты. — У меня копыта положительно болят!

— Я думала, ты приехала сюда на поезде.

— А потом мне пришлось идти через всю эту Пониванию!

— Понивилль! — криво улыбнулась Твайлайт. — И если ты планируешь провести тут неделю, не говоря уж о трех, то первое, от чего тебе придется избавиться, так это кантерлотской привычки к небольшим моционам. Поверь. Я тут уже полтора года, и по-прежнему мне почти и не доводится поразмять мышцы.

— Эй, уж что-что, а размятие давно неразмятых мышц у меня на каникулах вне дома получается лучше всего, — Мундансер подошла к скамье и уселась, сгорбившись, на нее. Подвигав бровями она добавила: — И если Понивилль хоть чуть-чуть похож на Лас-Пегасас, с этим у меня проблем не будет, улавливаешь?

— Хихихи… Не уверена, что вообще хочу знать о чем ты, — подмигнув, ответила Твайлайт, затем отвернулась. — Спайк? Можешь захватить сумки Мундансер?

— Ага, ага, у меня определенно пробуждаются воспоминания, — пробормотал дракон, поставив на пол ведро с водой и направившись к брошенной седельной сумке. — Я думал, мне больше не придется работать носильщиком.

— Ой, зеленошипый, ты так мило вразвалочку ходишь, когда изображаешь дворецкого!

— Тьфу! Мундансер, перестань меня так называть!

— Хихи… Иди сюда, Спайк. Обними тетю Муни. Ты вроде меня так называл в детстве. Помнишь?

— Фу! Ничего подобного!

Твайлайт хихикнула.

— Звал, звал, Спайк. Я помню…

— Ну и ладно. Хватит соплей. Давайте уже покончим с обнимашками, чтобы я смог вернуться к делам.

— Оооо, Спайк…. — Мундансер коснулась его носом, когда они кратко обнялись. — Твай по-прежнему не щадит твои чешуйки?

— Не меньше обычного. По крайней мере, здесь больше камней на закуску, чем в Кантерлоте. Клянусь, Понивилль построен прямо на алмазной шахте.

— Тогда, тебе наверное не нужна гора сапфиров, что я привезла.

— К-Кантерлотские Горные С-Сапфиры?! — воскликнул, широко распахнув глаза, Спайк. Взгляд, с которым он разглядывал сумки, внезапно стал гораздо живее. — Те самые, что с кварцевой присыпкой?! Ты действительно их привезла?!

Энергия лавандового цвета обвила седельную сумку и утянула ее прочь из внезапно ставших жадными объятий. Твайлайт прочистила горло и изобразила нечто среднее между улыбкой и строгим лицом.

— Десерт может подождать, Спайк. Ты разве ничего не забыл?

— Эм… Что?

Твайлайт открыла ближайший шкафчик и достала из него левитацией полотенце. Протянув его Спайку на копыте, она подтолкнула его с косой улыбкой ко мне.

Спайк закусил губу.

— О, точно, — он направился ко мне, кривясь. — Как это вдруг именно я, кто «забыл» о нашем госте?

— Здесь Мундансер. У меня хотя бы есть оправдание.

— Оооого, девушка! — хихикнула Мундансер и снова коснулась Твайлайт носом. — Может, ты все-таки и изменилась в итоге.

— Хех… Я просто очень рада тебя видеть, Мундансер, — коснулась ее носом в ответ Твайлайт, тепло улыбаясь. — Кажется, будто прошла целая вечность.

— И какая! Ну дела… Твайлайт Спаркл — покорительница Вечной Ночи и Убийца Драконов! Как ты с этим управляешься?

— Никаких я драконов не убивала! Тот, о котором я писала, — он приютился над Понивиллем. И его убедили уйти, и это была работа моей подруги Флаттершай.

— Подруги, а? Никогда бы не подумала, что услышу от себя подобное, но ты определенно должна рассказать мне об этих твоих друзьях, Твай. Клянусь, я будто приехала к многоюродной кузине, чтоб узнать, что она подхватила пони-оспу.

— Мундансер!

— Хаха… Что? Я думаю, это реально феерично, подруга! Того и гляди, следом я узнаю, что ты отрастила крылья и пошла двигать горы! Всегда подозревала, что под твоей очаровательной лавандовой шкуркой кроется тайный аликорн. Это бы многое объяснило, как думаешь?

— Тьфу, Мундансер. Ты свою дурость когда-нибудь выключаешь?

— Только когда не успеваю проверить работы своих учеников.

— Хехехех… охххх, я и забыла, каково это — с тобой рядом находиться.

— Если интересно мое мнение — тебе не помешает еще пара доз меня. Но давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. Мне кажется, мы запугали твою гостью до немоты. Хихихи… Кхм. Извините, что так обрушилась на вас, мисс… Лира, так?

Я была сама не своя. Мне казалось, я бесчувственная оболочка вместо пони. Все это время я совершенно не обращала внимания на то, какой мокрой я была. Я могла лишь стоять и слушать эту сцену целую вечность. И когда Спайк подошел ко мне с полотенцем, казалось, будто это призрак протягивает мне саван из-за грани безумного сна. Я взяла полотенце и энергично вытерла лицо. Не только с водой из ведра мне приходилось сражаться. Прошло несколько секунд с тех пор, как я слышала последний раз голос Мундансер. Шмыгнув носом раз, потом другой и убедившись, что мое лицо в сухости и приличном виде, я подняла на нее взгляд с храбрейшей из моих улыбок.

— Прошу вас. Не… эм… не обращайте на меня внимания, — я закусила губу и с трудом удержалась, чтобы не пустить петуха. — Безусловно, вам вдвоем стоит наверстать упущенное.

— И я как раз знаю прекрасное для этого местечко! — просияла Мундансер, быстро обернувшись к Твайлайт. — Кобыла, что ехала рядом со мной в поезде, говорила о восхитительном уютном местечке под названием «Сладкий Уголек».

— «Сахарный Уголок», — поправила Твайлайт. — Я с радостью тебя туда отведу.

— О, ну надо же! — усмехнулся Спайк. — Мне надо ждать, чтобы съесть эти вкусные сапфиры, а вы двое пойдете обжираться в хранилище кексиков?!

— Да ладно тебе, Спайк! — усмехнулась Мундансер. — У нас, девочек, полно работы в следующие три недели!

Твайлайт добавила:

— Ты можешь съесть подарок Мундансер когда захочешь. Тогда как мы с ней будем ломать мозги над этим проектом, пока с ним не покончим. Так что Сахарный Уголок или ничего!

Мундансер снова вмешалась:

— К тому же, сексуальным кобылочкам много сахара и специй не бывает!

Твайлайт закрыла лицо копытом и простонала.

— Клянусь, я не знаю, как мне пережить с тобой больше пяти дней.

— Хихи! Тебе плохо только потому, что ты по мне скучала, подруга! — Мундансер вскочила на ноги. — Итак, мы идем, или?..

— Нам надо сначала заглянуть в понивилльский банк.

— Фу. Скучно. Зачем?

— Затем! — яростно махнула копытом Твайлайт. — Я думала, ты сюда приедешь не раньше завтрашнего утра! Я вчера только купила подарок для моей подруги Эпплджек.

Она со стыдом пожевала губу.

— И в моих седельных сумках сейчас подковой покати!

— Ха! И почему мне кажется, что мне придется одалживать тебе биты… снова?

— Что значит, «снова»?

— Помнишь, все эти походы в детстве в Пончиковую Джо?..

— Эй! Ты сама вызывалась!

— Только потому, что ты так очаровательно оголодало тогда выглядела! Из-за всех этих книг, которые ты читала, — удивлена, что у тебя находилось время запихать себе что-нибудь в глотку!

— Ты так говоришь, будто все было настолько хуже, чем на самом деле…

— Неужели? Когда ты в последний раз сегодня что-нибудь ела?

— Эм…

— Вчера?

— Оххххх…

— Проклятье, Твайлайт! Мне что, всю неделю заставлять тебя что-то жевать, да? Хаха… если бы я заранее знала, я бы притащила целую королевскую казну!

— Мундансер, в самом деле…

— Я угощаю.

Обе кобылы, моргая, обернулись ко мне.

— А?

Мои губы задрожали. Сглотнув сухой комок, я улыбнулась. Мышцы трепетали в моем неожиданно маленьком теле.

— Я угощу вас. Обеих, — сказала я тихим, теплым голосом. — Давайте… Давайте пойдем в Сахарный Уголок вместе. Мы можем поговорить о… о…

Я стиснула зубы, с трудом выдавив из себя:

— О том проекте, над которым вы обе будете работать. Я… эм… я действительно заинтригована. И я хочу услышать о нем все.

— Мисс Хартстрингс, мне и без того страшно перед вами неудобно, — сказала, слегка краснея, Твайлайт, переводя взгляд со своей подруги на призрачную незнакомку. — Я просто так обрадовалась тому, что вы пришли ко мне с просьбой об уроке магии, что я даже не подумала, что в этот день может приехать моя подруга. Я никак не могу просить вас о чем-то таком, особенно после того… ехех… как наш эксперимент оказался немного подмочен.

— Эй… — Мундансер прикинулась, будто шепчет в мою сторону. — Давай, кобылка! Ее животу не помешает пара коричных палочек!

— Может перестанешь, наконец?!

— Хихихи!

— Нет… правда… — я подошла к ним, опасаясь, что упаду замертво под острием их сияющих взглядов. — Я серьезно. Я хочу вас угостить. Кому какое дело, что у меня что-то там на лице не обсохло?

Я сияюще улыбнулась. Их образ на мгновенье подернула дымка, но я сморгнула, и резкость вернулась ко мне.

— Поверьте мне. Вы… вы озарили мой день, — я сглотнула. Я хотела сказать «неделю», «месяц», «год», и даже «жизнь». Но я не могла позволить себе ничего радикального. Пузырек, в который заключен этот миг, куда более хрупок, чем защитная сфера, сотворению которой я научилась, и я до ужаса боялась, что по моей вине он может лопнуть. — Пойдемте поедим куда-нибудь и поговорим… как д-друзья.

Я содрогнулась слегка, произнеся последнее слово, ибо прозвучало оно для меня как жалкий писк котенка. Меня не покидал ужас, что они, возможно, ничего другого и не услышали.

Они услышали…

Двадцать минут спустя, мы вместе вошли в Сахарный Уголок. Мне казалось, будто я лечу на облаке. Мундансер не прекращала говорить. Твайлайт не прекращала кивать. У меня одновременно болела и голова и сердце.

И я не хотела, чтобы это заканчивалось. Никогда.

— Фух, только посмотрите на этот декор! — Мундансер окинула глазами каждый яркий, пастельных тонов контур интерьера заведения. — Будто бы Сапфир Шорс подхватила диабет и наблевала на чертежный стол архитектора.

— Шшш! — шикнула Твайлайт, яростно краснея. — Мистер и миссис Кейк стоят совсем рядом! Они тебя могут услышать!

— Мистер и миссис «Кейк»? Правда что ли? А почтовое отделение тут случаем не кем-нибудь типа «Стамп Ликера»[1] управляется?

Твайлайт зарычала. Я влезла между ними, неожиданно для себя, но, в то же время, очень привычно:

— Вам ведь не слишком часто доводилось встречаться с земными пони, не так ли, Мундансер? — улыбнулась я.

Она вздохнула, а мы тем временем сели за свободный столик в передней части зала.

— Я довольно немало их повстречала в Филлидельфии. Но давайте не будем о тамошних именах. Они и моряка заставят покраснеть… хехех…

— Вы поймете, что у большинства земных пони здесь простые имена, но сердца и умы не уступают в возвышенности оным у любой кантерлотской души, — гордо заявила я.

— Что же, мисс Хартстрингс, вы меня этим заинтриговали, — отметила Твайлайт. — Я вижу вас сегодня впервые. Вы хотите сказать, что вы живете в Понивилле на постоянной основе?

— Эм…

— Должна сказать, мне очень нравится имя «Хартстрингс», — сказала, широко улыбаясь, Мундансер. — Скажите мне, девушка, вы играете музыку или вы ее преподаете?

— Хех. Я никогда достаточно ее не освою, чтобы стать спокойно учителем, — ответила ей я. Я сглотнула и перевела взгляд на Твайлайт. — Но я и не освоила свои таланты достаточно для того, чтобы стать кем-то знаменитым. Так что вы, скорее всего, никогда обо мне не слышали.

Я сидела прямо между ними. И я ощущала себя там настолько естественно, насколько возможно. Чудесное мгновенье угрожало ускользнуть прочь, набирая скорость с каждым разбивающим каменные стены ударом сердца. Все ароматы моего детства хлынули передо мной как один. Я хотела сберечь их так хорошо, как это только возможно.

— Но давайте не будем обо мне. Вы двое, очевидно, давно друг друга не видели. Не стесняйтесь общаться, сколько захотите.

— О, девушка, не искушайте меня! — широко ухмыльнулась Мундансер, тогда как Твайлайт хихикнула тихо. — Если я начну разглагольствовать о Филлидельфии, и моих студентах, и о обо всех этих придурочных городских идиотах, с которыми мне приходилось иметь дело, то вы зевками сдуете ваши золотые Метки с бедер!

— Хихи… — Твайлайт Спаркл восстановила дыхание и сказала: — Это правда, что ты четыре раза подряд отразила попытки твоего класса над тобой пошутить?

— Ученики, шутящие над учителем?! — скривилась я. — Звучит ужасно.

— Для них, наверное! — подмигнула Мундансер. — Всего пару дней назад, до того как я села на поезд, они намазали прозрачную пасту мне на доску. Ну и когда я пришла как обычно в класс пораньше, увидела их попытку устроить мне западню, едва начав писать на доске. Так что я сама достала немного клея и намазала его на сиденья, прежде чем впустить их в класс.

Твайлайт фыркнула от смеха, прикрыв лицо копытом и вытаращив глаза.

— Во дела! — ее голос звучал приглушенно. — И что же дальше?

— Хммм… Ну, скажу прямо — потребовалось куда больше, чем обычно нужно на клочок бумажки, чтоб заставить их сидеть в классе в наказание.

Твайлайт хихикнула.

— Не представляю, как ты выдерживаешь эдакие преступления! Я бы вышла из себя за один день!

— Я не смотрю на это, как на проявление неуважения, — сказала Мундансер с дьявольской ухмылкой. — Среди прочего, я им тем самым развиваю изобретательность. Они постоянно выдумывают новые тактики, одна безумнее другой. Даже удивительно, на самом деле. Но я всегда оставляю их с носами. Мне кажется, они это делают только для того, чтобы узнать, как я их обставлю в следующий раз.

— Но разве это никогда не заходит слишком далеко?

— У них спроси. В последний раз трем жеребятам пришлось надеть штаны.

— Прямо в городе? Прямо посреди Филлидельфии? Зачем?

— Потому что они содрали всю шерсть со своих задниц! Почему же еще?! Гнев Мундансер не знает границ!

Наш смех звучал прелестным хором, вторящим годам, что, как я считала, навсегда утеряны для меня. Когда миссис Кейк подошла, шаркая, к нам, в сердце моем стояла такая легкость, что я могла бы потерять сознание еще до того, как сделаю заказ.

— Ах, какая веселая у вас компания! — просияла миссис Кейк. — Добрый день, мисс Спаркл! У вас тут, я погляжу, небольшое воссоединение старых друзей?

— Лучше и не скажешь! — услышала я собственный голос. Но прежде, чем я успела добавить к этому что-то еще…

— Это Мундансер, моя добрая подруга детства! — заявила Твайлайт. — Она приехала сюда по делу, чтобы помочь мне с учебным планом для вечерних занятий мисс Чирили.

— О?

— Тааак точнааа! — Мундансер обернула свою переднюю ногу вокруг плеч Твайлайт, и только ее. — Две повелительницы маны снова скачут бок о бок! Эй, Тваюшка, помнишь деньки, когда мы играли в ищущих приключений Селестию и Луну?

Твайлайт закатила глаза.

— Как я могу об этом забыть. Ты постоянно пыталась изобразить, что луна поглощает солнце.

— Ха! И разве не весело было?

— Но это же научно неправильно! Я потратила целую неделю, пытаясь тебя убедить, что затмения видимы только по причине проекций света и восприятия глубины…

— Думаю, даже не надо говорить, что я ей тут нужна, чтобы она немного расслабилась, — сказала Мундансер. — Но пока что все, чего я добилась — раздразнила Спайка и намочила гриву Лире.

— В самом деле… оставим это все в прошлом, — сказала я, на одном тихом выдохе, ощущая себя одиноким спутником на их орбите, коим я, на самом деле, и являлась. Прочистив горло, я вновь состроила улыбку и посмотрела на миссис Кейк. — Я бы хотела заказать себе и этим прелестным кобылам ваше самое лучшее мороженое с сиропом.

— О, это с легкостью могу вам устроить, дорогая! — миссис Кейк села на задние ноги и, воспользовавшись передними копытами и ртом, приготовилась записывать в блокнот. — Мммфф… Кхм. И какие вкусы желаете?

— Шоколадное, — сказала Твайлайт.

— Ванильное! — пискнула Мундансер, как когда-то давно, когда была маленьким жеребенком.

Я оглянула их обеих, вздохнула тепло и снова перевела взгляд на миссис Кейк.

— По кусочку и того и другого.

— Так, так и… так! Вы трое, теперь просто посидите тут, расслабьтесь, а я скоро вернусь с вашими заказами. Как всегда приятно вас видеть, мисс Твайлайт!

— Взаимно, миссис Кейк. Как, кстати, поживает мистер Кейк?

— Он этим утром наконец-то встал с постели. Голова больше не кружится. Уже хороший знак, по меньшей мере. Уверена, скоро пройдет и головная боль. Короче, скоро вернусь!

Она ушла прочь.

Мундансер моргнула, глядя на Твайлайт.

— Что не так с ее мужем?

— О, эм. Он поскользнулся и упал несколько недель назад. Оказалось, Пинки Пай случайно измазала пол на кухне глазурью, пока делала угощение на день рождение Эпплджек, и так все и оставила.

— Пинки что-что?

— Ой-ей, я даже представить себе не могу, что произойдет, если ты с ней встретишься! — чуть не ахнула Твайлайт. — Не уверена, что мир сможет пережить столько энергии в одно время в одном месте!

— Эй, считай, я приняла это за вызов! — Мундансер шкодливо прищурила глаза. — Пинки Пай, а? Могу поспорить, ей не доводилось, приняв фейерверки за конфеты и сунув их в духовку, чуть ли не сжечь дотла родительский дом.

— О небеса, я и забыла об этом! — фыркнула от смеха Твайлайт. — Я слышала взрыв даже у себя дома, за два квартала от твоего!

— Отец чуть не свернул мне шею! — воскликнула Мундансер.

— Ага! — не удержавшись захихикала я. — Тебе было десять лет, а он заставил тебя заниматься ремонтом. Хихихихи! Но ты это превратила в игру, представив что дыры в стене — это секретные туннели подкопа под Фол Нокс![2]

Мундансер и Твайлайт уставились, моргая, на меня. Их улыбки распались под тяжестью подозрительных прищуров.

— И какого хрена вы об этом знаете?

Я закусила губу. Потеребив рукава, я сглотнула и указала копытом за свое дрожащее плечо.

— Это… эм… Это ассистент-дракон Твайлайт! На выходе он… ох… он это упомянул. Вы, девушки, этого наверно не слышали…

— Я думала, ты обещала как-то разобраться с его склонностью к сплетням, — улыбнулась Мундансер, глядя на Твайлайт.

— Он же по-прежнему дракон-младенец, Мундансер. Ты же не можешь от него ждать, что он все поймет и изучит за одну ночь.

— Но ты ведь собираешься научить его всему, а? Поэтому ведь ты притащила его чешуйчатую задницу прямо сюда, в Понивилль.

— А с кем еще ему общаться в Кантерлоте?

— То же самое можно и о тебе спросить, девочка. Как ты вообще умудрилась так преобразиться?

— А?

— За один год — пять новых друзей! Ты вдруг внезапно — мисс Светская Львица! Я даже немножко ревную!

— Я тебе об этом писала последние несколько месяцев! С чего вдруг такое удивление?

— С учетом всех писем, что ты пишешь Селестии, я удивляюсь, как у тебя еще копыто не отсохло.

— Мундансер…

— Что? Я за тебя рада, девочка! — ухмыльнулась она. — Разве с моего лица буквально не стекает радость?

— Что-то с него определенно стекает, ага.

— Ой, молчи, — она высунула язык. — И без того мне приходится заставлять себя забывать, что завтра к этому времени мы по самый кончик носа уже будем зарыты в скучные планы и схемы.

— Твоя помощь будет бесценна, Мундансер. Я не могу тебя достаточно отблагодарить…

— Ну и не надо. У меня иначе от тебя уши закровоточат.

— А что же это за проект, над которым вы вдвоем работаете? — спросила я, радуясь, что покинула стрельбище их вопрошающих взглядов. — Я все продолжаю слышать упоминания о нем…

— Ну, мисс Хартстрингс, у нас есть школа на один класс на краю города, управляемая очень добрым и отзывчивым учителем по имени Чирили, — разъяснила Твайлайт. — В Понивилле не так уж много детей. И все же это вовсе не значит, что ее работа получается проще. Ей приходится буквально жонглировать одновременно разными возрастами и уровнями интеллекта, давая им при этом один и тот же учебный план.

— Нелегкая задача, я вам скажу, — закатила глаза Мундансер. — Мне как-то доводилось преподавать в одноклассной школе на окраине Оатсландо.[3] И развлечением это не назовешь. Если ученики брались подшучивать над кем-нибудь, то, блин, в дело шли аллигаторы и хренова куча сосновых шишек.

— Кхм, — Твайлайт вернула себе контроль над разговором. — Ну, с тех самых пор, как была побеждена Найтмэр Мун, по всей Эквестрии прошел, в своем роде, реннесанс в сфере изысканий магических знаний. Многие единороги, как, например, и я, переехали из больших городов в отдаленные деревушки для проведения исследований и экспериментов. В результате, в этом году в Понивилле единорогов-жеребят почти в два раза больше, чем в прошлом. Магические пони здесь больше не редкость и не меньшинство и, мне кажется, это печально, что здесь нет специального предмета с инструкциями по применению магии, который бы занимался раскрытием их талантов.

— Я слышала, эта Чирили — земная пони, — сказала Мундансер. — Как бы ужасно это ни звучало, но когда дело касается преподавания магии, ей не помешает копыто помощи от тех, у кого рога есть не только для того, чтобы в них дудеть.

— Могу себе представить, что она старалась изо всех сил, чтобы самостоятельно обучить единорогов, — отметила я. Я, на самом деле, уже встречалась с Чирили несколько раз. Я не могла винить Мундансер за то, что она не знает, сколь умна и изобретательна местная учительница при близком рассмотрении. И все же, Чирили в своем деле одинока, и у нее нет рога для магических экспериментов. — И какова же роль вас двоих в этом?

Мундансер улыбнулась.

— Это у Твай появилась замечательная идея организовать наш собственный учебный курс, причем такой, что одинаково был бы информативен и для земных пони и для пегасов так же, как он полезен для единорогов. Ведь нет никаких причин, по которым пони, идущие по другим жизненным дорожкам, не могли бы узнать чего-нибудь о магии. И, что самое главное, мы можем сделать наш урок для малышни веселым!

— Ну, да, — пробормотала Твайлайт. — Но в первую очередь нам надо найти способ уложиться в как можно меньшее число уроков, сделав их как можно более информативными, и при этом не запутать юные умы…

— А потому мы сделаем уроки веселыми, — Мундансер склонилась над столом и заговорила, перебивая подругу: — Таким образом знания задержатся в умах жеребят дольше, и они смогут донести их до школ магических искусств, если решат идти дальше. Каждое учебное заведение должно давать шанс, вне зависимости от того, насколько оно мало или как плотно окружено пони с именами в честь десертных блюд.

— Охх… — усмехнулась Твайлайт, закатив глаза.

Я прочистила горло, привлекая их внимание к себе.

— Ну, я считаю это — замечательная идея, и я горжусь вами за то, что вы взялись за нее вместе. Я так понимаю, вы будете работать в библиотеке без передышки следующие несколько дней?

— Эм… На самом деле, да, так и есть, — Твайлайт поерзала на сиденье, избегая моего взгляда, как будто слегка виновато. — Боюсь, однозначно можно сказать, что нашим урокам по освоению защитных заклинаний придется подождать какое-то время, мисс Хартстрингс…

— Ерунда, Твай! — Мундансер откинулась на спинку, положив копыто на стол. — Если Лира хочет продолжать у тебя свои магические уроки по избеганию ведер с водой, то кто я такая, чтобы это дело топтать? Чем больше народу, тем веселее! Такая вот у меня философия!

— Мундансер, мы не можем позволить себе слишком много отвлечений, — начала Твайлайт, но внезапно оказалась прервана зрелищем чего-то посверкивающего внизу, под нами. Она посмотрела вниз на ногу Мундансер и ахнула. — О, Мундансер! Как красиво!

— Хмм? Что красиво? Моя философия? Ты меня наверно путаешь с Аристротилем.

— Нет, этот браслет! Это натуральное серебряное литье?

Мундансер моргнула, посмотрела вниз, на сияющую полоску, обернутую вокруг ее копыта, а затем описала своими глазами, подчеркнутыми порозовевшими щеками, круг. — Ммммммм...да. Стоит своих денег. Красивая штучка, а?

— Где ты вообще его достала?

— Более уместный вопрос был бы: кто мне его дал.

Твайлайт сперва не поверила своим ушам, а потом лукаво ухмыльнулась:

— Мундансерррр…

— Хихихихи… Чего?

— Как его зовут? Это Старфлэр?[4] Профессор астрономии из твоего корпуса?

— Хммммм… Возмооооооооожно…

— И как давно вы с ним встречаетесь?

— Достаточно для того, чтобы, наконец, встретиться.

Твайлайт чуть не подавилась собственным языком.

— Хихихи… — Мундансер обхватила себя копытами, задыхаясь от смеха. Она наклонилась и постучала краснеющую Твайлайт по плечу. — И почему я всегда забываю, что ты прикована к ноге принцессы…

— Я… я не знала, Мундансер…

— А теперь у тебя вполне ясная картинка. Это, пожалуй, объясняет, откуда я черпаю силы на борьбу с таким количеством бандитов в моем классе. Я в эти дни в светлой полосе, Твай. Серебряных браслетов недостаточно, чтобы передать, на что вообще похожа ежедневная романтическая прогулка у университетского озера.

— Я очень за тебя рада, Мундансер. Если Старфлэр столь же красив, сколь и интеллигентен, как ты описывала его в тех письмах…

— Ну, знаешь, что говорят о жеребцах с большими мозгами.

— Нет?.. — моргнула Твайлайт.

Мундансер моргала в ответ какое-то время, а потом застонала. В итоге она решила просто улыбнуться и склониться к ней через стол.

— Ииииииитак, а что насчет тебя? Лучезарная и необщительная ученица Принцессы повстречала, наконец, своего особого пони?

Твайлайт провела копытом по своим локонам, ярко краснея.

— Мундансер, сколько раз я тебе говорила завязывать с этим?

— А чтоооо? — ее веки затрепетали. — Ты же завела себе кучу друзей, о которых пишешь письма домой.

— Да, но…

— Я надеялась, что ты повстречала жеребца, о котором можно написать сразу роман! — подмигнула она. — Горяченький причем!

— Мундансер! Мы… — Твайлайт стиснула зубы, опустила голову низко к столу и прошипела: — Сейчас не время и не место!

— Ты по-прежнему не вылезаешь на свет сколько надо, Твай! Иначе бы ты знала, что всегда есть и время, и место! — она ухмыльнулась мне. — Пусть это будет уроком вам, мисс Хартстрингс. Никогда не ставьте себе в партнеры магию, или вы всегда будете ужинать в одиночестве.

Я усмехнулась.

— Каждому свое, мисс Мундансер.

— Пффф. Я что, попала на Сахарный Конвент?! По-моему, на дворе все еще лето! Воздух полнится любовью! Дышите глубже, девочки!

— Я просто не готова к такой жизни, Мундансер, — сказала Твайлайт. — Меня ждут исследования, переводы книг, укрощение заклинаний…

— И зачем этим заниматься в одиночку, Тваюшка?

Твайлайт вздохнула. Она счастливо улыбнулась теням в углах заведения.

— Все-таки, идея определенно… заманчива, — она сглотнула. — Сомневаюсь, что встречу «мистера Совершенство». Но вот «мистер Вежливость» вполне мне по плечу.

— И кто же этими твоими плечами займется, мне интересно… — отметила Мундансер, лишь захихикав, когда Твайлайт вновь залилась краской. Затем она посмотрела на меня. — А что на счет вас? Нашли себе рыцаря в сияющих доспехах, со слабостью к любящим обливаться ведрами воды кобылкам?

Я не смогла сдержать свой смех, хоть он и вышел сухим и безжизненным. И вот, я сидела там, между двух теней моего детства. Они были прямо передо мной, и при том столь далеко. Сердце мое вырывалось из груди в жажде рассказать им о столь великом множестве невероятных вещей, вещей, которые выбросила как мусор за те годы, пока еще у меня был мостик, соединяющий края пропасти между нами. И потом, я хотела бы рассказать о новых вещах: некоторые из них прекрасны, некоторые ужасающи, и как бы я хотела, хотела всей душой, чтобы они остались со мной, поддержали меня, выслушали меня, слились со мной в один плачущий, смеющийся, кричащий, хихикающий дух. Я думала об Элегиях, я думала о хижине, я думала о моей музыке, я думала о Морнинг Дью…

— Я не прожила в Понивилле достаточно долго, чтобы… чтобы что-то из этого извлечь, — сказала я, наконец, дрожащим голосом. Прочистив горло, я произнесла уже увереннее: — Но если я смогу здесь поселиться, то я соберу вокруг себя столько друзей и членов семьи, сколько смогу.

Я оглянула их любящим взглядом.

— И никогда их от себя не отпущу.

— Оооооо… — обхватила себя копытами Твайлайт, глядя пристально на меня в ответ. — Почему бы вам так и не поступить, мисс Хартстрингс? Вы бы стали очаровательным дополнением к жителям этого городка.

Первым моим желанием было отбить этот комментарий, как я натренировалась уже за год жизни под сенью проклятья поступать в разговорах, чтобы уклониться от столь личных замечаний. Но, тем не менее, то, что сошло с моих губ, несло в себе душу того жеребенка, что когда-то играл с этими двумя кобылками, изображая Старсвирла Бородатого:

— Вы правда так думаете?..

— Помимо всего прочего, вы можете украсить здешний фермерский воздух чем-нибудь, подо что можно потанцевать, — сказала Мундансер. — Скажите, вы действительно играете на чем-нибудь или просто пишете музыку?

— О! Я играю! — сказала я, сияя. — Нельзя сказать, что я одарена, но мне нравится считать, что я довольно неплохо могу донести мелодию.

— Ну вот, уж кого я уважаю, так это кобылу, верящую в свои силы, — улыбнулась Мундансер, показывая свои сияющие зубы. — Можете нам продемонстрировать?

— Хихи… — я чувствовала себя искристо, если не сказать больше. — Думала, вы никогда и не спросите, Мундансер! На самом деле…

Наклонив голову в сторону моей седельной сумки, я засветила рог, чтобы открыть карман и поднять золотую лиру.

— У меня как раз есть мелодия, над которой я недавно работала. Я, на самом деле, хотела поделиться ею с мисс Спаркл, но раз вы обе собрались здесь для этого небольшого «воссоединения», я не знаю, почему бы мне…

Голос мой внезапно затих. Мои глаза дернулись; я будто продиралась сквозь туман. Но это были лишь облака холодного пара, срывающегося, завиваясь, с моих губ.

— Я… я… ох…

— О, эй! Смотри-ка, Тваюшка! — хихикнула Мундансер и указала копытом на другой конец стола от себя. — Десерт и представление! Забираю все, что сказала назад! Супермилый Дворик куда круче, чем я думала!

— Сахарный Уголок, — поправила Твайлайт, потирая голову, будто приходя в себя после бурной мигрени. — Нннхх…

Она бросила на меня единственный взгляд и устало улыбнулась.

— Что ж, здравствуйте. Миссис Кейк нанимает теперь менестрелей?

— Эм… — я задумчиво поглядела на нее, на вялость в ее глазах и на жалкие остатки радости, что изливалась наружу только лишь для того, чтобы оказаться поглощенной бледной пони, сидящей рядом. Я посмотрела на Мундансер, что оставалась столь же яркой и полной энтузиазма, как и в тот момент, когда мы только пришли сюда. Ее лицо по-прежнему было образом, в одно мгновенье выхваченным из моего детства; фотографией, на которой мне более не было места рядом с ней. — Я просто собиралась… собиралась…

Твайлайт и Мундансер улыбнулись. Они бы запросто могли смотреть тогда прямо в глубокий, темный колодец. Мне казалось, с каждым мигом их лица удаляются от меня по миле в секунду. Я боялась, что если я моргну хоть еще раз, то отправлю их навечно в черную бездну.

И потому я отвернулась.

— Я уже уходила. Я… я-я не собиралась занимать это место. Я думала, оно не занято.

— Все нормально, — сказала мягко Твайлайт. — Оно ведь не заказано, или что-то такое…

— Ну, на самом деле, у нас действительно есть о чем поговорить, и все такое, — вмешалась Мундансер. — И все же, у вас тут дико крутющий инструмент, девушка. Как-нибудь обязательно дайте нам вас послушать!

— Может… Может, однажды вы сможете… эм… услышите его… — содрогнувшись, я спрятала лиру и шмыгнула носом. — Эм… Если в-вы обе не против, я пойду.

Я постаралась, чтобы мой уход не оказался галопом, но это, пожалуй, и все, что я могла бы сказать о своей грации. Я чуть не врезалась по пути в миссис Кейк. Она несла три порции мороженого на подносе, лежащем у нее на спине.

— Вот, пожалуйста, девочки! — она поставила поднос, а затем замерла, нервно оглядывая стол, не веря своим глазам. — Ой, беда. Вас тут всего двое. Как я умудрилась перепутать?..

— Эй, кто-нибудь жалуется?! Я уж как-нибудь переживу полторы порции! А как насчет тебя, Твай?

— Хех, конечно, Мундансер. Но…

— Что но?

— Забавно. Я… ох, не знаю, как это сказать, но… у меня нет с собой ни единого бита.

— Охххх… Следовало бы знать, девушка! Хихи… Если бы твоя голова не держалась крепко на шее, то…

— Эй! Это еще что значит?

— Хихихи… неважно. Миссис Кейк, я права?

— Мммхмм, — кивнула пожилая кобыла.

— Точно, — Мундансер улыбнулась и стукнула золотыми монетами по столу. — Вот, пожалуйста, все мои биты. Надеюсь, этого хватит, чтоб заодно искупить скаредность Твайлайт.

— Грррр… — закипала Твайлайт.

— Проклятье, ты такая очаровашка, когда кипятишься!

— И что мне с тобой делать? — лицо Твайлайт выражало что-то среднее между сердитым взглядом и улыбкой.

— Расскажи мне все о своих планах на Гранд Галопинг Гала.

— А, да! Но… эм… Разве я тебе об этом не писала? Нет? Кхм. Ну, как ты знаешь, Гала через четыре недели. Но так получилось, что год назад, сразу после того, как я прибыла в Понивилль, я заранее получила билет. И не только я. Это, на самом деле, довольно интересная история. Видишь ли, мне изначально дали два билета, и как раз в тот момент, когда физически получила приглашение от Селестии, я помогала Эпплджек с уборкой яблок…

Когда я, час спустя, ввалилась в свою хижину, я вспомнила, каков мой дом. Я вспомнила печальные в своем одиночестве тени бесчисленных музыкальных инструментов, развешанных по стенам над моей головой. Я вспомнила наслоения пыли, скопившиеся на нотных листах и страницах этого дневника. Я вспомнила о пепле в камине, и о той песне, что он мне поет.

Бесцеремонно бросив седельную сумку на пол, я сделала два шага и буквально рухнула на койку. Лежа на ней, я зарыла лицо в одеяло. Зажмурила глаза. Я не хотела просыпаться. Я не хотела видеть света, ибо боялась, что разум мой сформирует из него образы белозубой улыбки Мундансер и румянца на щеках Твайлайт. Я все еще слышала их голоса, их смех и их дразнящие интонации, настигающие меня в тишине меж дрожащими вдохами, что эхом отражались от будящих клаустрофобию деревянных стен.

Мне кажется, любой призрак, что блуждает в каком-нибудь месте, всегда пугает в первую очередь сам себя, ибо что может быть ужаснее, чем пустоты в его прошлом? Утерянное им лишь напоминает ему о том, сколько еще может выскользнуть из его хватки, прежде чем из нее выскользнет его собственное я.

После того, как я увидела Мундансер и Твайлайт Спаркл в одной комнате, услышала их объединенный смех и голоса…

Я, кажется, больше не могу назвать той части себя, что еще можно разрушить. Тот самый миг, когда проклятье ударило меня в Сахарном Уголке, был, на самом деле, актом милосердия. Если бы я осталась с ними в библиотеке, убаюканная песней их мелодичных и веселых голосов, то вскоре от меня не осталось бы и истрепанной нити.

Так почему же тогда, как бы старательно я ни пыталась, я не могу плакать?

Я сделала глубокий вдох и перевернулась в кровати, блуждая глазами по деревянным стропилам хижины. Я улыбалась. Я, должно быть, была безумна. Какой пони в моем положении, прошедший через то, через что прошла я, придет с такой встречи ни с чем иным, кроме как с улыбкой до ушей?

Да, действительно, я прошла через великое множество испытаний и бедствий. Но просто представить, что не только одна, но две подруги детства окажутся со мной в одной комнате, пусть даже на один единственный день…

Благая Селестия…

Я и вообразить не могла, как мне повезло. Посреди подобного одиночества и бледного отчаяния, отчужденная душа из прошлого нашла переход через невообразимую пропасть и благословила мою жизнь. Я забыла, насколько я обожала Мундансер, как я ценила ее жизнерадостный нрав, как я наслаждалась ролью мишени ее беспардонных речей и неординарной эмоциональности. Если Твайлайт Спаркл была крепкой скалой эмоциональной и интеллектуальной поддержки, то Мундансер была живой искрой, взрывом энергии, что напоминал мне о радостях жизни в таком холодном, холодном мире. И вновь оказаться с ними двоими в одном месте…

Наконец пришли слезы, и они были теплейшими из тех, которыми я имела счастье обжигаться в течение многих месяцев. Я потянулась за подушкой и обняла ее, прижав к груди; отдалась бессловесной колыбели, восхитительному облаку, поглотившему меня.

Я была благословлена.

Да, посреди подобных страданий, я была благословлена возможностью вновь испытать мгновенье из моего прошлого, частичку самой себя. Казалось, будто части меня вновь собираются в единое целое. Мне было все равно, что они не запомнят меня; я помнила их.

Я любила их. Они обе были живы и здоровы. И пока у меня есть возможность быть свидетельницей их счастья, пусть даже если для них я абсолютная незнакомка, я знала, что в мире все хорошо. В мире, что принадлежал им, но более моим не являлся.

Возможно, я рассматривала проклятье Найтмэр Мун и элегии Принцессы Луны не в том свете. Что, если действительно существует предназначение, для которого я живу такую жизнь? Что, если я — единственная за всю историю душа, которой предначертано проделать некий священный путь? Как будто сам космос назначил меня на роль одинокого монаха, которому суждено явить миру некий священный оркестр. Я столь верно служила этой цели уже так долго — быть может, я наконец-то получила награду? Я отплатила свой долг Карамелю. Я даже воспользовалась одной из элегий, чтобы спасти Скуталу от верной смерти. Был ли визит Мундансер платой за столь верное служение незримым силам?

Звучало это все практически бессмысленно, но мне было все равно. И даже больше того, Мундансер останется здесь на три недели. Три недели. У меня будет отличная возможность повторить события этого дня, вне зависимости от того, сколь бледны они были. Это сулило блаженство.

Смешок сорвался с моих губ, как когда-то, в те времена, когда я гордилась правом состоять в бессмертном клубе трех жеребят. Я прижала подушку к груди и ухватилась крепко за те воспоминания, подпитанные восхитительными событиями этого дня.

Я была счастлива.

— И посему, я, Принцесса Селестия, сим повелеваю, — говорит Твайлайт тонким голоском, что эхом разносится под подсвеченным розовыми фонариками разноцветным покровом палатки из одеяла. — Что построение мыслящих машин в Эквестрии должно быть однозначно запрещено, ибо в противном случае они способны достаточно поумнеть, чтобы научиться имитировать амбиции пони и попытаться захватить мир!

— Как мудро с вашей стороны, о добрая принцесса! — восклицаю я, высокопарно преклоняясь пред ней настолько, насколько позволяют мне мои короткие ноги. — Как Верховный Волшебник Бородатой Гильдии, буду я блюсти ваш мудрый и священный закон!

— Разве нам нельзя иметь хотя бы одного робота? — внезапно и неуместно встревает Мундансер, просунув снаружи голову в палатку. Яркие фиолетовые глаза отражают свет фонариков, когда она улыбается и щебечет: — Тогда у нас будет кто-нибудь, чтобы полировать нам тиары! Кто-нибудь, сделанный из металла!

— Мундансерррррр… — протестует Твайлайт ноющим голосом.

— Шшшшш! Я же Луна, забыла?

— Кхм. «Принцесса Луна! Сейчас за окном день! Не должны ли вы, дражайшая сестрица, почивать, пока не придет время поднять луну?»

— Эй, это ведь и мой королевский дворец! — хмурится Мундансер, сложив копыта на груди и надувшись. Позади нее лежат просторы моей спальни, освещенные вдалеке ночниками в форме нот. — С чего это вдруг Старсвирл сидит с тобой на всех встречах!

— Потомуууууу чтоо... — Твайлайт кривит лицо, объясняя очевидное: — Он смертный единорог, а единороги все делают только днем, как земные пони и пегасы!

— Ну и неудивительно, что я против тебя восстала.

— Шшшшш! Мы еще до этого не добрались!

— Почему у меня нет пони, служащих мне по ночам?

— Ну, у тебя же есть твоя королевская стража! Это же здорово, разве нет?

— Фу! Но у них же эти противные крылья летучих мышей! — глаза Мундансер загораются. — Почему нельзя, чтоб мне служили роботы?!

— У тебя не может быть роботов! Ты что, не слышала меня только что?

— Охххх… Я же «спала», забыла?

— Нннх — Я объявляю мыслящие машины вне закона!

— Почему?

— Потому что они опасны!

— Почему?

— Потому что у пони должно хватать собственного ума, чтоб полагаться на свою магию и силу…

— Скууууууууучноооо! — Мундансер закатывает глаза, а потом подпрыгивает на месте, сотрясая всю палатку. — Вот что! Я сделаю армию роботов, и мы построим мост на луну, чтобы пони могли туда ходить и служить мне, когда я захочу, потому что на луне нет ни дня, ни ночи!

— Ты так не можешь сделать! — ахает Твайлайт так, будто только что свершился смертный грех. — Это исторически неточно!

— И что?

— И что?! — Твайлайт роется в куче мягких игрушек и демонстрирует книгу, выписанную этим самым вечером из кантерлотской библиотеки. — Прямо здесь, в Хрониках Нео-Классической Эры, написано, что роботы были запрещены законом немедленно после трагических событий Колтерианского Джихада…

— Я хочу моих роботов, и чтоб у них еще были мана-лазеры! — весело шагает вокруг нас Мундансер как на военном параде. — Вперед, наши механические друзья! Принцесса Луна повелевает вам пиу-пиу во имя луны! Ибо даруем мы вам высочайшее право принуждать все взрываться во нашу славу!

— Не будет никаких взрывов! Хватит, Мунданс…

— Лунаааааааа.

— Ты должна быть принцессой!

— И это мой долг как принцессы — защищать эту землю нашей армией роботов! Идем с нами, сестра! Нашим миньонам помочь нам суждено в битве против злобного Смуза![5]

— Не бывает никакого Смуза!

— Не-а!

— А-га! Ты его только что выдумала!

— Хихи! И что такого? Мы же играем в прикидки, забыла?

— Но мы ведь должны быть принцессами! Царственные Сестры никогда не будут взрывать все подряд просто так!

— Будут, если борются с ужасающим, пожирающем души Смузом!

— Не-а! — Твайлайт глядит сердито в глаза Мундансер.

— А-га! — Мундансер ухмыляется ей в ответ.

— Не-а! — огрызается Твайлайт.

— А-га! — рычит Мундансер.

— Не…

— Ваши королевские высочества! — выпрыгиваю я между ними и, изо всех сил стараясь удержать мою фальшивую пушистую бороду на шее, кладу копыта им обеим на грудь. — Это ведь совершенно вам не подобает! Вы же королевские сестры! Вы — все, что осталось от славного наследия Вселенского Матриарха! Скажите мне, разве такими она хочет видеть своих дочерей на троне Эквестрии в свое отсутствие?

— Хмммффф… — Мундансер складывает на груди копыта и выдувает воздух уголком рта. — Нет…

— Она хотела бы, чтобы мы друг с другом ладили, — бормочет Твайлайт.

— Тогда давайте объявим этот день праздником! — говорю я с улыбкой. — Как лидер Бородатой Гильдии, я обладаю правом переименовывать дни в году. Отныне этот день зовется «День Счастливых Сестер». И с этого самого момента, этот день будет днем, когда сестры будут вспоминать, как они любят друг друга и как приняли решение ладить друг с другом!

Мундансер и Твайлайт неловко ерзают.

— Звучит глупо, — говорит Мундансер.

— К тому же, это сентябрь — месяц почтения семьи, а не июль, — объясняет Твайлайт. — Все пони это знают.

— Тогда мы изменим дату, когда придет следующий год! — говорю я с ухмылкой. Я гляжу на Твайлайт. — Ваше Высочество, если я могу осмелиться вам предложить, быть может, можно создать робота на паровом ходу? Безусловно, машина столь простого устройства сможет выполнять грубую работу без вероятности обрести достаточно разума, чтобы обернуться против своих создателей.

— Хммм… — Твайлайт откидывается назад со знающей улыбкой эрудированной пони и, наконец, кивает, говоря властным голосом: — Да, мне кажется, это приемлемо.

Я перевожу взгляд на Мундансер.

— И, Принцесса Луна, может ли битва со Смузом подождать, прежде чем ваши роботы не закончат помогать Принцессе Селестии со строительством замка Кантерлот?

Она ахает с сияющей улыбкой.

— А они могут пользоваться лазерами, чтобы вырезать ров?!

— Хихихихи… — Твайлайт восторженно склоняется вперед. — Я даже покажу им куда нацеливать мана-кристаллы.

— Йееей! Даешь подрыв грязищи!

— Кхм, — Твайлайт указывает в мою сторону сверкающей палочкой. — Старсвирл Бородатый, за вашу безграничную мудрость и ясность ума, я назначаю вас главой комитета по роботам!

— Ага, Старсвирл, — подмигивает Мундансер. — Отлично поработал своими бакенбардами. «Да осияет наша луна тебя»… эм… и все такое.

Я гордо улыбаюсь и низко кланяюсь.

— Моя честь, ваши величества, служить вам до конца своих дней.

— Я тебе покажу, куда ведет ров! — весело скачет Твайлайт.

— Эй, а как насчет факелов? Будет здорово смотреться, если мы осветим это место ночью.

— Нам надо сначала добыть немного угля.

— Угля? Зачем?

— Шевели рогом, сестренка, именно его тебе Вселенский Матриарх дала, чтобы ты слепила из него луну.

— А, да, конечно же. Воздаем благодарность тебе, о мудрейшая, возлюбленная наша Селестия.

Я сижу в своем углу палатки, наблюдая за тем, как они носятся по моей комнате, «собирая запасы». Снаружи звезды висят где-то за галактику от меня, но я могу поклясться, что космос сверкает прямо перед моими глазами. Я улыбаюсь, ибо я не хочу, чтобы эта ночевка с ними когда-либо кончалась.

Прошло два дня. Я с трудом удерживаю себя в хижине. Мне необходимо узнать больше о проекте Мундансер и Твайлайт. Мне необходимо снова их увидеть. Мне необходимо снова их услышать.

Я просыпаюсь каждое утро с ясной головой. Я не слышу элегий в своем сознании, даже если я пытаюсь их услышать. Мир более не холоден; я почти что даже решилась снять толстовку. Но вместо этого, я решила выразить свою радость другим способом. Я надела фантастический красный свитер Рарити и пошла в город. Пони улыбались и махали приветственно жизнерадостной, ярко одетой незнакомке, энергично шагающей по улицам. Я улыбалась им в ответ. Я напевала под нос мелодию. Я улыбнулась, услышав голос Морнинг Дью.

Наконец, я дошла до входной двери библиотеки Твайлайт. Я уже полностью сформулировала план в своей голове. Я прикинусь, что пришла сюда на договоренную в расписании встречу с Твайлайт для обучения магии. И тогда, по вине ее обычной рассеянности и неуверенности в себе, Твайлайт предпочтет помочь мне несмотря на то, что ранее ни разу меня не встречала. Мне это казалось в некотором роде грязным приемом, но я не могла его избежать. Я хотела увидеть ее. Мне необходимо было увидеть ее. И, призываю Селестию в свои свидетели, я постараюсь изо всех сил, чтобы эта встреча только осчастливила ее.

Я постучала в дверь. Изнутри раздались приглушенные звуки. К лучшему или же к худшему, я приняла их за приглашение и открыла дверь.

— Извините? — заглянула я внутрь с улыбкой. — Простите, что вас беспокою, но здесь есть мисс Твайлайт Спаркл? Дело идет к часу дня, и, я надеюсь, Кантерлотская Магическая Комиссия прислала вам сообщение по поводу моего…

— Сколько раз мне надо повторять, Мундансер?! — орала Твайлайт Спаркл. Ее грива разлохматилась и растрепалась по краям. Она сидела лицом ко входу, за столом, заваленном беспорядочным морем бумаг, заметок и списков. — Ты не можешь назначать четыре выездных урока! Два — это уже и так уже перебор!

— Пффф! — закатила глаза Мундансер, томно возлежав на скамье напротив Твайлайт. — А я только хотела сказать, что четыре — это слишком мало.

— Ты меня специально за хвост тягаешь?..

— Я только хочу сказать, что нам надо продвигать знакомство с магией из первых копыт! — устало улыбнулась Мундансер своей дрожащей от злости собеседнице. — Вот поэтому нам надо посылать малышню на захватывающие поездки! Тур в Вайнпегский музей Лунных Чар, на мой взгляд, это идеальный способ открыть им глаза на сферу волшебства!

— Мундансер! В самом деле! — вскочила на ноги Твайлайт. — Мы здесь планируем курс! А не каникулы! Не говоря уж о том, что мы даже не сможем профинансировать такое количество экскурсий! И как вообще Чирили, одна единственная учительница, даже отдаленно сможет управиться с таким количеством поездок, поверх планов уроков, которых у нее и так хватает?!

— Ты думаешь слишком стандартно, Твайлайт. Пфф… как всегда! — Мундансер села прямо и улыбнулась детской улыбкой своей подруге. — Самая большая проблема Чирили в том, что она застряла в одном месте: в Понивилле. Ты вообще выглядывала хоть раз за стены своей библиотеки, девушка? Магией тут особо и не пахнет.

— Я не понимаю, к чему ты ведешь…

— Веду я к тому, что маленькие жеребятки в этом городе не узнают ни шиша о магии, пока они заперты в местной одноклассной школе! — Мундансер встала и принялась ходить туда-сюда по библиотеке. — Им надо размять ноги, исследовать новые места, повидать восхитительные виды этого мира, почувствовать, что значит жить! Поверь мне! Лучше способа чему-то научиться не существует!

— Неужели я единственная, кто видит здесь проблему, Мундансер? — лицо Твайлайт побледнело в тревоге, ее взгляд смягчился, став просящим. — Я не могу себе представить, как родители этих единорогов, любой из них, хотя бы на секунду задумаются над тем, чтобы согласиться на такое количество поездок для своих детей…

— Хихихи… Подумай своей умнющей башкой, Твай! — ухмыльнулась, повернув в ее сторону голову Мундансер. — Я же не предлагаю посылать детей на войну или еще какую-нибудь подобную хрень! Я просто считаю, что у них должно быть достаточно возможностей покинуть заточение в стенах школы, чтобы своими глазами и вблизи увидеть какие волшебные штуки есть в Эквестрии!

— Это слишком амбициозно и слишком дорого, Мундансер, — сказала, хмурясь, Твайлайт. — Целые дни, потраченные на болтание в вагонах, тащась из одного города в другой, можно с куда большей пользой потратить, читая свежайшие учебные издания по магическому зачарованию и колдовству.

— Уххххх… Кончай уже с этим, Твайлайт! — Мундансер провела копытом по лицу и уставилась, развернувшись, на свою подругу. — Ты думаешь, это что-то изменит?! Они и так уже стирают глаза о целые горы текста! Нам же надо, чтобы они чему-то научились, а не заснули на месте!

— Нам нельзя терять из виду цель этой программы! Разве не так? — воскликнула Твайлайт. — Нам надо предоставить необходимую информацию жеребятам, единорогам и не только, которые были лишены магического обучения уже многие годы!

— И миллиард книг в этом совершенно не поможет, Твай! — сказала Мундансер, подходя к ней. — Да, конечно, горы книг помогли тебе. Но твой могучий разум всегда был прекрасным вместилищем для заглатывания такого моря информации! В смысле… блин… именно потому тебя Принцесса Селестия назначила своей ученицей и все такое! Но эти дети? Хех, без обид или чего такого, Твай, но большинство из них скорее отложит яйцо, чем предпочтет носить его вместо собственной головы.

— Ну, прости уж меня за то, что я стараюсь задумываться об их будущем! — сказала, сердито хмурясь, Твайлайт. — Там, в непрощающем неконкурентноспособных пони мире, требования к магическим знаниям увеличиваются каждый год на порядок! Эти дети вырастут чужаками в мире, который окажется слишком для них развитым…

— Так, ладно, ты уже начинаешь загоняться…

— И… — продолжила Твайлайт, подчеркивая мысль решительным тычком копыта перед собой. — Они даже близко не будут достаточно компетентны, если все свое учебное время потратят на скачки вокруг исторических достопримечательностей! Мундансер, я ценю твое уважение истории и желание погрузить в нее жеребят. Но давай будем разумны, хорошо? Слушай, я уступлю: одна экскурсия — это замечательно. Одна! Мы можем послать их в Вайнпег! Но я всерьез считаю, что нам надо придерживаться плана, который я составила вчера: три задания на чтение в неделю, разделенные домашними упражнениями на двадцать вопросов и оцененные регулярными сериями викторин…

— Фу! — раздраженно простонав, Мундансер встряхнула гривой. — Твайлайт, перестань думать как машина и постарайся спуститься на уровень детей!

Она улыбнулась и склонилась к ней с подчеркивающей слова улыбкой.

— Самое главное, что я освоила за пять лет работы учителем, так это то, что попытки запихнуть информацию по объему с целую книгу в детскую голову, равносильны запихиванию круглой палки в квадратную дырку. И я это говорю в самом несексуальном смысле.

— Мундансер… — вздохнула Твайлайт.

Мундансер подняла голос:

— Тебе нужно поразить детей! Тебе нужно показать им, что магия в этом мире живая и настоящая, и, стоя перед школьной доской, ты этого не добьешься! Именно поэтому я считаю, нет, именно поэтому я знаю, что мы должны превратить эту программу в возможность подарить детям момент, который они никогда не забудут! Учеба может идти через силу, но я реально уверена, что на нее можно и вдохновить! Чем же мы занимаемся каждый день нашей жизни, если мы не живем и одновременно не учимся, Твай?

— Я по-прежнему считаю, что ты порешь сейчас горячку, Мундансер. Будь разумной! Я ничего больше от тебя не прошу! — Твайлайт хлопнула копытом по стопке записей. — Нам доверили создание программы, которая должна быть хорошо структурирована и которую можно будет с легкостью повторить для нескольких следующих поколений учеников! И это не повод для того, чтобы ты взялась воплощать какую-то радикальную образовательную теорию! Нам нужно что-то практичное…

— Радикальную образовательную теорию?! — не сдержавшись, захихикала Мундансер. — Ох уж действительно, тебя совершенно точно обучала принцесса! Ты такие милые словечки придумываешь, чтобы описать вещи, с которыми ты попросту не согласна.

— Мундансер…

— Твайлайт, я преподаю уже больше пяти лет, — фиолетовые глаза Мундансер на мгновенье заострились. Ее обычная улыбка исчезла без следа с лица. — «Радикальная», или нет, но то что я тебе рассказываю — это самая выжимка моего опыта и знаний. Как бы оно легкомысленно ни выглядело, я знаю, что это помогло детям в Филлидельфии, и это определенно поможет детям здесь, в Понивилле.

— Разве, по-твоему, здесь Филлидельфия? — парировала Твайлайт. — Те правила здесь не работают, Мундансер. И если тебе интересно мое мнение, я скажу, что ты не воспринимаешь программу достаточно всерьез.

— Хехехехех… — Мундансер покачала головой и улыбнулась криво, глядя на пол.

Твайлайт нахмурилась.

— Ну что еще?

— Ты действительно прожила в этом городке слишком долго, — Мундансер поправила гриву и посмотрела на Твайлайт внимательно и дерзко. — Мне кажется, скучные стены этого места тебя заели.

На мгновенье Твайлайт сверкнула зубами. Она медленно вставала c места.

— Так, ну-ка, погоди…

Я прочистила горло.

Обе кобылы повернулись ко мне. Жар спора мгновенно покинул их лица, когда они одновременно моргнули растерянно.

— Эм… да?

— Можем чем-нибудь помочь вам, мэм?

Я нервно переступила с ноги на ногу, стоя в дверном проеме. Я пожалела, что надела свитер Рарити, ибо внезапно ощутила, будто жарюсь заживо.

— Эм… — я улыбнулась, чувствуя тонкий ручеек пота на лбу. — Извините. Мне нужна была пони по имени Твайлайт Спаркл, чтобы помочь мне с одним исследовательским проектом. Я пришла не вовремя?

— Эм… да, — заикаясь, произнесла Твайлайт. — Боюсь, что так.

— Да не, заходите! — махнула мне копытом Мундансер.

Твайлайт бросила на нее пораженный взгляд.

— Мундансер! — громко прошептала она.

— Чего?! — пожала плечами Мундансер.

— Оххх… Мы на самом деле малость заняты сейчас проектом, разве нет?

— И позволь мне угадать, ты перестала верить в пользу перерывов с тех пор, как надавала по крупу Найтмэр Мун? Уже давно за полдень, Тваюшка, нам не помешает немного отвлечься, — она вновь махнула мне. — Правда. Заходите и представьтесь…

— Ну здрасте. Прости, что? То есть как, это теперь твоя библиотека, да?

— На самом деле, нет… — Мундансер сердито посмотрела на Твайлайт в ответ. — Это городская библиотека. И если я не ошибаюсь, то ты была назначена сюда… тьфу, не знаю… библиотекарем? Уверена, ты можешь позволить себе помочь случайной пони, которой нужно что-нибудь взять почитать.

Твайлайт вскочила на ноги. Перед ее надувшейся особой беспомощно захлопнулась книга.

— Ладно. Ты права, — ее речь была отрывиста и немелодична. — Это библиотека. Значит, так к ней и будем относиться.

— Не говори со мной в таком тоне, Твайлайт, — нахмурила лоб Мундансер, — Только лишь потому, что я — единственная пони, кто здесь пытается вести себя вежливо.

— Ты просто не можешь сосредоточиться на чем-нибудь дольше, чем на один час, — высокомерно усмехнулась Твайлайт, качая головой. — Я неспроста держу при себе Спайка. Он может заниматься библиотечными делами, пока мы работаем над программой. Ты здесь совсем недолго, и…

— И это, по-твоему, решение всех проблем? Заставлять Спайка делать всю тяжелую работу? Клянусь, с тех пор как ты стала ученицей Ее Величества, он работает без продыху!

— Я его не прошу делать что-нибудь, чего он не хочет…

— И как же он может сказать тебе «нет»? Блин, Твайлайт, я помню тот первый день, когда ты его получила. Я и не думала, что он станет твоим слугой. На самом деле, я всегда думала, что он станет для тебя кем-то вроде приемного с…

— Так, хватит вовлекать в это Спайка! — неожиданно сорвалась Твайлайт, покраснев.

— И что же это за «это» такое, а? — рыкнула в ответ Мундансер. — К твоему сведенью, не я втащила в разговор Спайка. Ты это сделала.

— Я только сказала, что он занимается библиотекой, чтобы мы с тобой могли… хотя бы теоретически… сосредоточиться на задании, для которого я тебя изначально пригласила…

— Я, эм… — я закусила губу. Все мое тело к этому моменту сотрясала дрожь.

Мундансер прокашлялась и бросила мне натренированную улыбку.

— Правда. Я приношу извинения. Библиотека всегда открыта посетителям, даже если и библиотекарь несколько ограничен. Заходите, мэм. Уверена, я могу сама поискать для вас что-нибудь в здешнем каталоге. В смысле, на это ведь слишком много мозгов не требуется, не так ли?

Стул Твайлайт с грохотом проехался по полу, когда она вскочила на ноги и бросилась прочь к дальнему концу дома в дереве.

Мундансер недоуменно моргнула ей вслед.

— И куда ты собралась?

— Ты права, — прорычала Твайлайт. — Нам нужен перерыв.

— Да чтоб тебя! Я же просто…

— Просто помолчи немного. Пожалуйста, Мундансер. Я серьезно.

— Тваюшка! Ну перестаааань… — Мундансер глянула на нее, на меня, снова на нее… а потом окончательно решила броситься вслед своей подруге. — Что происходит?! Просто раскрепостись немного…

— О, ты меня и так вполне раскрепостила. Мундансер, в самом деле, мне просто надо… не знаю… кое-что почитать, например…

— Почитать? О чем?

— Я не знаю! Просто почитать! У меня это хорошо получается, не забыла?

— Твайлайт, пожалуйста, прекрати раздувать из мухи слона…

— Неужели? Это важно для Чирили! Это важно для мэра! Это даже может быть важно для Принцессы…

— А Селестии-то это зачем?! Каким таким сеном ты вообще смогла найти тут логическую связь?!

— Тому, что я так серьезно это воспринимаю, есть причина, Мунданер.

— О, неужели? Так расскажи! Потому что я очень хотела бы знать!

— Потому что если мы не обучим этих юных единорогов, то тогда они скорее всего рискуют…

Слова моих друзей пропали для меня, так как я бесшумно закрыла за собой дверь библиотеки. Я прислонилась, чтобы отдышаться, к раме снаружи, пытаясь успокоить сердцебиение. Я казалась себе жалким, бессмысленным, плавающим в поту и солнечном свете ошметком плоти, завернутым в до смешного изощренно украшенный свитер. Каждая легкая вибрация, сотрясавшая дверную раму, загоняла мне сердце глубже и глубже в копыта. Если бы я осталась там хоть еще чуть-чуть, я знала, что умерла бы на месте.

А потому я пошла прочь, трясясь и повесив голову под сокрушительным весом кома в моем горле.

Что творится с моими друзьями? Какое-то ужасное заклинание было наложено на них? Они взялись экспериментировать над каким-то изменяющим сознание заклинанием, и оно вышло из-под контроля?

Нет.

Нет, я — единственная проклятая душа в Понивилле. По крайней мере, это единственная истина, в которой я уверена до конца.

Но, в самом деле, что только что произошло? Я чувствовала, что это все началось в какой-то один ужасный момент, но, к моему смертному ужасу, меня в то время не было поблизости, чтобы засвидетельствовать начало подобного коллапса. Я чувствовала себя чрезвычайно растерянной. Как вообще хотя бы подступиться к пониманию этого?

Моя единственная надежда, ну или как я себя в этом убеждала, заключалась в том, чтобы привести в норму свои нервы, прямым ходом вернуться обратно и найти способ их подслушать. В конце концов, мои две подруги встретились вновь неспроста. Почему же мы тогда оказались вновь все втроем в одном месте, если не для того, чтобы я нашла способ решающим образом их спасти?

Только вот, как я узнала позже, спасение это оказалось непростым делом. День за днем я следовала за ними как тень. В библиотеке, прикидываясь, что читаю книги, я наблюдала их бессистемные попытки накидать учебный план. В центре Понивилля, играя без увлечения на лире, я подслушивала их голоса, жестоко разбивающие спокойную атмосферу городка. У стен городской ратуши, укрытая алым закатом, я видела, как лица их краснели куда гуще небес.

Это был порочный круг — и я не могу подобрать слов, чтобы лучше описать ситуацию. Мундансер говорит что-нибудь резкое и импульсивное. Твайлайт наседает нападками ей в ответ. Мундансер уходит в защиту, ужалив при этом добрую натуру Твайлайт ехидным комментарием. И тогда Твайлайт пересекает еще одну черту, раздражаясь все больше и больше, пока ее гнев не встает Мундансер поперек горла.

Было бы ложью сказать, что подобные перебранки не были никогда свойственны этим двоим. Но каким-то образом все стало иначе. Это место лежит далеко от наших спален, от переулков, в которых проходило наше детство, от подворий и крыльцов Кантерлота. Это место — Понивилль, и эти две кобылы уже взрослые. Когда они злятся, уже не писком или нытьем полнится воздух, но пугающей бурей.

— Исследовательский проект на восемнадцать страниц?! — рявкнула Мундансер, не веря своим глазам, глядя на заметки, которые она листала у себя в копытах. Ее фиолетовые глаза дрогнули. — Ты… ты…

Ее чуть не стошнило, прежде чем она подняла на Твайлайт взгляд, полный ужаса.

— Твайлайт, ты это что, серьезно?!

— Серьезно, — сказала Твайлайт, не оборачиваясь. Она перелистнула записную книжку с планами и села рядом с Мундансер на парковую скамейку, что стояла как раз в двадцати футах от того места, где я играла на лире. — Столь же серьезно, как когда я составляла ночью этот план.

— Ты все эти заметки написала за ночь?! — недоверчиво оглядела Мундансер гору страниц. — В смысле, типа, после нашего ужина с Рарити в центре?

— Да.

— Твайлайт, тогда уже было десять вечера! Ты вообще поспала?!

— Достаточно, — промычала Твайлайт, щурясь на свои заметки, будто Мундансер вроде как здесь и не было. — Не имеет значения. Я сделала то, что нужно было сделать.

— Твайлайт, я думала, мы будем работать над этим делом вместе!

— Будем ли? — челюсть Твайлайт напряглась слегка, но она по-прежнему не смотрела в сторону Мундансер. — Уже три часа дня, а мы только встретились.

— К чему ты ведешь? — спросила Мундансер, а потом покачала головой и проворчала: — Твайлайт, я думала, что задумка у нас в том, чтобы работать над этими заданиями вместе. Ну, знаешь? Мы с тобой? Как команда? Как еще я смогу удержать тебя от безрассудства!

— Мне кажется, я сделала очень продуманный исследовательский план.

— Твайлайт… — Мундансер помахала этими адскими листами бумаги для усиления своих слов. — Ты просишь восьмилетних детей написать восемнадцатистраничную работу! Ты… ннхх… тебе надо проще к этому подходить.

— Я думаю, я ужала задание довольно неплохо, с учетом… — голос Твайлайт затих столь же холодно, что и тон его.

Мундансер ответила с сердитым взглядом:

— С учетом чего? Что ты была одна целую ночь? Твайлайт, даже не пытайся меня застыдить тем, что ты целиком и полностью решила сделать все сама.

— Какой у меня был выбор?

— Если тебе так страшно хотелось поработать после ужина с Рарити, ты бы могла мне просто сказать…

— Мундансер, я тебе говорила! — Твайлайт наконец-то перевела взгляд на Мундансер, и радостным этот взгляд не был. — Я тебе говорила пять раз за день! «Мундансер, нам надо сесть и придумать адекватное исследовательское задание».

— Пять раз, а? Значит, мы теперь ведем счет?

— Хотела бы, чтобы мне не пришлось! — проворчала Твайлайт. — Хотела бы я, чтобы когда я пригласила подругу помочь с работой над важной образовательной программой, она не прерывала мой мыслительный процесс ужинами с каждым пони, что попадется ей на глаза!

— Твайлайт, поправь меня, если я неправа, но Рарити твоя подруга! Она сделала для тебя платье, для этого Гала, на которое ты поедешь через несколько недель! Она мне показалась очень эффектной пони! И вот уж действительно, единственное, ради чего я захотела сюда приехать, так это ради того, чтобы познакомиться с Рарити и остальными твоими друзьями!

— И потому я организовала для этого расписание! — воскликнула Твайлайт. — Я тебе дюжину раз сказала и даже больше, что я совершенно не прочь ужина с Рарити и Флаттершай в эту пятницу! Ну и посмотри, чего мы достигли! Сейчас даже не четверг, а мы уже безумно отстаем, потому что ты не можешь достаточно потерпеть! Теперь у нас осталось всего две с половиной недели прежде чем тебе придется возвращаться в Филлидельфию!

— Две с половиной недели… кххехе… Твай, девочка, тебе не кажется, что ты самую чуточку бежишь впереди паровоза?

— Ты забыла, с кем разговариваешь?! — скривилась Твайлайт. — Я была личным составителем расписаний у Принцессы Селестии целых два года, и это неспроста!

— Хехехех… — горько хихикнула Мундансер.

Твайлайт нахмурилась:

— А теперь что смешного?

— На мой взгляд, это очень интересно, что ты хочешь, чтобы я полагалась на твой опыт в роли королевского составителя расписаний… — она нахмурилась. — Тогда как ты и летучего пера не даешь за мой опыт учителя.

— Уууххх… — Твайлайт закрыла лицо копытом. — Мундансер…

— Нет, правда! — Мундансер стукнула копытом по стопке записей. — Вот это будет подобно отправке маленьких жеребяток на виселицу! Может, если бы они были в средней школе — ладно! Но в последний раз, когда я проверяла, самое большое задание, которое давала им Чирили, было двухстраничное эссе на День Почтения Семьи!

— Мы пытаемся расширить им кругозор, Мундансер! Если они хотят узнать что-нибудь о настоящей магии, они должны научиться работать интенсивнее!

— Мы пытаемся дать им образование или забить их по мозгам до смерти?! — воскликнула Мундансер. — Я за то, что бы назначить им финальный проект в виде пятистраничного эссе.

— Пятистраничного?!

— Я что, слышу эхо?

— Это вообще даже исследованием назвать нельзя!

— И именно это меня просто убивает! — рявкнула в ответ Мундансер, в отвращении взмахнув листами. — Ты думаешь, что исследование научит их настоящей магии! Магия — это, в первую очередь, творчество и изучение эфирной природы нашего мира…

— Ничего подобного!

— Дай угадаю… — простонала Мундансер, закатив глаза за лоб. — Потому что ты эксперт в магии.

— Да! — огрызнулась Твайлайт. — Магия — это всегда тщательное изучение, планирование и, в первую очередь, исследование! Если из-за нас дети посчитают, пусть даже на секунду, что магия — это бесконтрольное использование эфирных лейлиний, то мы тем самым продвигаем не правильный путь применения маны, а сеем опасные семена колдовства во имя амбиций!

— Ой, да брось ты…

— Я серьезно, Мундансер! — глаза Твайлайт сияли ярко и горячо. — Мы не можем позволить себе легкомыслие в магических искусствах! Особенно, когда речь идет о столь юных и впечатлительных умах!

— Хех, когда ты была в их возрасте, ничего тебя не могло оградить от экспериментов.

— Я научилась контролировать магию как следует, прочитав на эту тему немало материала! Ты думаешь, эссе на восемнадцать листов — это много? Я в восемь лет писала пятидесятистраничные отчеты! Я свои таланты раскрыла не срезанием углов и беспечностью!

— Ой, прошу тебя, Тваюшка, слезай со своего высокого… высокого… ну, знаешь чего! Хех! Ты сама шарахала своих родителей, превращая их цветы в горшках пару раз…

— И как это вообще хоть как-то что-то доказывает? — рявкнула в ответ Твайлайт. — И что ты сама в это время делала, Мундансер? Если бы ты тогда изучала магию хотя бы вполовину так регулярно, как я, ты бы…

— Я бы что? — бросила ей сочувствующую ухмылку Мундансер. — Стала бы ограниченной, книгоедской, скованной трудоголичкой-полуночницей, как ты? Я не знаю, какое там будущее у Понивилля, но я сюда приехала не для того, чтобы превратить этих детей в твоих двойников, ходящих строем. Я уже достаточно долго проработала учителем, чтобы знать, что это действительно, действительно глупая затея — пихать свое эго в учебный план.

— Почему… П-почему… — челюсть Твайлайт пораженно отвисла. — Почему ты вообще считаешь, что я такая?.. — она моргнула и повернула голову вслед движущейся фигуре Мундансер. — И куда ты вообще собралась?

— Куда-нибудь. Мне лучше всего думается, когда я хожу, — пробурчала Мундансер. — Может, я придумаю собственную идею для финального проекта. Почему бы и нет? У тебя это так здорово получилось наедине с собой.

Твайлайт вздохнула глубоко и тяжко.

— Мундансер, прошу тебя. Прости. Правда. Давай… Давай об этом поговорим…

Но она уже ушла. Твайлайт застонала и зарыла лицо в копыта. Стоя в нескольких ярдах от нее, я изо всех сил делала тщетные попытки удержать мелодию от распада.

На следующий день, Мундансер сидела за столиком Сахарного Уголка одна. В мягком сиянии телекинеза, она выводила аккуратные каллиграфические строки на листе бумаги. Ее глаза были прикрыты, в них царила скука и отсутствие былого азарта. Она зевнула пару раз и потерла затылок, а ее уши в это время, прядая, пытались вытряхнуть из себя шум окружающего ее множества посетителей.

В заведении было, впрочем, тихо, если не считать мягкого гула спокойных, счастливых разговоров. Все это оказалось вдруг расколото в одно мгновенье, едва двери Уголка распахнулись, явив заметно разозленную Твайлайт Спаркл, что, топоча, прошла прямиком к столику и грохнула на него перед своей подругой детства записную книжку.

— Мундансер, что, сеном подери, это такое?! — требовательно спросила Твайлайт, обвиняюще указывая на записную книжку.

Мундансер вздохнула. Затем, с поразительной резкостью, она бросила Твайлайт убылку. Улыбка эта, равно как и ее голос, резала воздух острым как бритва сарказмом:

— Это столик на одного. Но, полагаю, это твою лодку раскачает только больше.

— Не увиливай. Я имела в виду это! — Твайлайт пододвинула копыто к записной книжке. — План по найму трех учителей-ассистентов из Троттингема… ты что, шутишь?

— Если бы я шутила, — пробормотала Мундансер, — Я бы добавила туда больше отсылок на крупы и связанные копыта.

Она моргнула. А потом апатично усмехнулась, поняв, что никто, кроме нее, не оценил шутку.

Это только еще больше разъярило Твайлайт.

— Мундансер, Чирили просто не в состоянии позволить себе нанять столько посторонней помощи, вообще!

— Это реально куда как доступнее, чем экскурсии, и все знают, как ты их ненавидела.

— Мундансер, ты уже что, вообще больше не пытаешься что-либо сделать?! — воскликнула, задыхаясь, Твайлайт. — Сколько раз мне тебе повторять, что нам нужно закончить с этим планом уроков, прежде чем мы вообще сможем начать говорить о добавлениях в преподавательский состав…

Она замолчала на полуслове, когда ее глаза вдруг наткнулись и уставились на неоконченное письмо перед подругой.

— А это что?

— Эм, ничего. Я просто…

— Я серьезно! Кому ты пишешь? — Твайлайт силой выдернула письмо с другого конца стола телекинезом.

— Эй! — Мундансер разинула рот и насупилась. — Мисс Копыта Загребущие! Что за дела?

— Оно… — Твайлайт сощурила глаза, оглядывая бумагу. — Оно адресовано Вайнпегскому общественному организатору…

По мере того, как она читала дальше, ее челюсть отвисала все больше.

— … Нижайше прошу аудиенции с директором Вайнпегской Образовательной Комиссии с целью организации мероприятия в Музее Лунных Чар… — она медленно подняла глаза от письма и нахмурила лоб. — Ты… Ты пытаешься устроить экскурсию…

— Оххх… — Мундансер закатила глаза. — Слушай, Твайлайт…

Твайлайт осуждающе на нее посмотрела.

— Ты собралась обойти меня со спины!

— Я просто пыталась наладить связь… — Мундансер покраснела и забегала взглядом по комнате. — Ну, знаешь… мммм… на случай, если ты все-таки в итоге задумаешься над моим предложением…

— Мы должны были работать над этим, решать это, как команда! — голос Твайлайт срывался, становясь все громче и привлекая тревожные взгляды множества сидящих в заведении посетителей. — С чего ты вообще могла решить, что мы придем к соглашению после такого!

— Я надеялась, что ты будешь держать глаза незашоренными!

— По поводу того, что ты творишь за моей спиной?! — Твайлайт швырнула письмо на стол перед ней. — Мундансер, как ты могла?

Что-то дрогнуло в глазах Мундансер. Она медленно скомкала бумагу. Бросив ее в сторону, она заговорила громко голосом, подобным кошачьему рыку:

— Нет, я не обходила тебя со спины, Твайлайт, — кипя от злости, она встала на ноги и холодно поглядела через стол на свою подругу. Казалось, вместо стола меж ними пролегал целый океан. — И знаешь почему? Потому что не существовало ни одного долбаного пони в долбаной истории Эквестрии, способного хоть на глаз измерить голову, столь надутую и набитую, как у тебя!

— О, прошу тебя! — Твайлайт закатила глаза. — Избавь меня от…

— Сама себя избавь! — огрызнулась Мундансер. — Тебе надо об этом услышать!

Она сузила глаза и ткнула обвиняюще копытом в ее сторону.

— О, прошу тебя! — Твайлайт закатила глаза. — Избавь меня от…

— Сама себя избавь! — огрызнулась Мундансер. — Тебе надо об этом услышать!

Она сузила глаза и ткнула обвиняюще копытом в ее сторону.

— С тех самых пор, как я сюда приехала, ты была ничем, кроме как невыносимой болью в заднице! Что, кстати, сюрпризом быть не должно, потому что у тебя всегда была какая-нибудь жалкая любимая мозоль.

— О, замечательно, — горько усмехнулась Твайлайт. — Меня наставляет на путь истинный школьный шут.

— По крайней мере, когда я ходила в школу, я жила свободно! — столь же фальшиво улыбнулась Мундансер. — Конечно, я не зарабатывала каждый раз столь идеальные оценки, как ты! Но я, по крайней мере, не приковывала цепями свои мозги к каким-нибудь богиней забытым книгам круглосуточно и без выходных! И знаешь почему?

— Просвети меня.

— О, непременно! — Мундансер скрипнула зубами и указала на себя. — Потому что я знала, что жизнь состоит не из одного чтения и учения! Взросление — не значит лишение себя удовольствий! Я заработала свою Метку, потому что я поняла, что обучение — это еще и очарование детей, а не только их информирование!

— И потому ты застряла с преподаванием общей истории и начальной экономики в низкосортном кампусе в центре Филлидельфии?

— Эй! По крайней мере, я заслужила свое учительское кресло! И с каждым годом я забираюсь все выше!

— Ты могла бы достичь куда большего, Мундансер! Если бы только была серьезнее и старательнее с самого начала.

— О, какой шикарный совет, а! — зло рассмеялась Мундансер. — Поданный не кем-нибудь, а единственной кобылой в Эквестрии, получившей все готовенькое с королевского копыта!

Глаза Твайлайт загорелись.

— А это что еще значит?

К тому времени миссис Кейк как раз тихо подошла к ним через комнату полную напряженно моргающих лиц.

— Кхм… эм… — она помедлила, закусив губу, и тревожно взмолилась Твайлайт шепчущим голосом: — Мисс Спаркл? Если… эм… если вам не трудно, могли бы вы с вашей подругой продолжить разговор снаружи моего з-заведения…

Это, похоже, немного успокоило Твайлайт. Вздохнув, она кивнула ей.

— Извините меня, пожалуйста, миссис Кейк, — сказала она тихо. — Вы правы. Мы не должны…

— Нет! Пожалуйста! — дьявольски ухмыльнулась Мундансер. Кончики ее бледных ушей разгорелись краснотой, когда она, прежде чем сложить ноги на груди, указала на свою подругу трясущимся копытом: — Ей нравится топтать на публике мою учительскую карьеру! Так давайте дадим ей закончить, а? Давай, Твай, скажи же своим очаровательным понивилльским соседям, что ты обо мне думаешь!

Твайлайт кипела от злости, изо всех сил стараясь удерживать все свои чувства за ледяным взглядом.

— Я приношу извинения, Мундансер. Мне не стоило устраивать сцену. Так что давай пойдем обратно в библиотеку, и…

— И что там? Будешь стыдить меня раз за разом своими жалкими попытками в претенциозных нравоучениях?

— Леди, прошу вас, — вмешалась тревожно миссис Кейк. — Если вы просто…

Мундансер заговорила громче, не сводя тяжелого взгляда с Твайлайт:

— Ну и что с того, что я обошла тебя со спины?! Я бы сделала в этом проекте куда как больше в одиночку, без постоянных преград из твоих маленьких позывов все перепроверять и переанализировать!

— Ты просто так и не выросла, да, Мундансер? — Твайлайт поглядела на нее с жалостью. — Даже когда мы были маленькими жеребятками, ты никогда не могла подождать и секунды без того, чтобы не сделать что-нибудь импульсивное, что ты потом назовешь «мудрым выбором». И какие же оценки сейчас твои ученики получают на независимых тестах, Мундансер? Даже не трудись отвечать. Я проверяла.

— О, неужели?..

— И если ты считаешь, что их достижением таких результатов ты можешь гордиться, то мне столь же грустно за них, как и за тебя…

Я не могу сказать, что смогла разобрать ответ Мундансер на эти слова. Рычащий тон голоса сделал ее слова трудноразличимыми, равно как и скрип деревянного стола, в который она врезалась, когда практически прыгнула к своей оппонентке. Вскоре обе кобылы, практически вплотную сблизившись носами, шипели друг на друга. Миссис Кейк неожиданно для себя оказалась неловко зажатой между ними. Все в комнате смотрели на них с пораженными лицами и широко раскрытыми глазами, и даже более того — заметны были также и несколько дрожащих жеребят. А я…

Я перестала играть на лире уже пять минут назад. Мои копыта вжались в столешницу столь крепко, что я была уверена — по ней уже пошли трещины. Мои плечи дрожали. Мои колени тряслись. Я старалась изо всех своих сил оставаться на месте, оставаться бессмысленным куском фонового мусора, но я не могла. Я знала свою роль. Я знала свое место, и оно определенно было не там, где сидела я, глядя в сторону от своих друзей.

Мир вращался вокруг моего онемевшего тела. Я осознала вдруг, что встала и направилась к ним. С храбростью большей, чем у кантерлотского стража, я плотно вклинилась между двумя разъяренными пони.

— Послушайте… Послушайте! — я подняла голос и удивилась, какой тихой стала комнатой, едва по ее стенам начало танцевать мое эхо. Я сглотнула, посмотрела на обеих кобыл и произнесла: — У вас двоих, очевидно, хватает заноз и заусенцев, которыми вы друг за друга цепляетесь. Но, насколько я осмелюсь судить, у вас богатое общее прошлое. Неужели оно столь пустячно, что вы можете отбросить его, превращаясь в натуральных зверей у всех на глазах?

— Мэм, вам ни к чему в это вмешиваться… — тихо начала Твайлайт.

— Не суйте нос не в свое дело, леди! — Мундансер же была Мундансер.

Твайлайт бросила ей сердитый взгляд через мое плечо.

— Эй! То, что ты зла, вовсе не значит, что ты можешь грубить ей…

— Это же Понивилль, да?! — раздался с другой моей стороны холодный смешок Мундансер. — Думаю, ни для кого не сюрприз, что она на твоей стороне…

— Я ни на чьей стороне, Мундансер! — огрызнулась я.

Она моргнула и удивленно посмотрела на меня как в первый раз.

— Откуда вы знаете мое?..

Я развернулась и строго посмотрела на Твайлайт.

— А вы, мисс Спаркл, разве вы не усвоили достаточно уроков о важности терпения и компромисса за четырнадцать с лишним месяцев вашей жизни здесь?

— Я… что… — нос Твайлайт сморщился в большей степени от ее растерянности, чем от злости. — Откуда вы вообще знаете, что я усвоила, а что нет? Кто вы вообще такая?

— Всезнайка, которая принимает решения о том, что правильно, а что нет? — усмехнулась Мундансер. — Хахаха… Если бы это было возможно, я бы подумала, что она набралась у тебя!

— Я знаю только одно! — я бросила Мундансер яростный взгляд. — Кое-кому следует повзрослеть!

Затем, я бросила Твайлайт взгляд столь же острый.

— А другой пони следует раскрепоститься! — я подняла без угрозы копыта между ними. — Вот, это настолько же просто! Разве нет?

— Дорогая Луна, кажется, я вляпалась прямиком в театральное представление… — простонала Мундансер.

— Разве нет?! — прорычала я.

— И что же я говорила про поминание имени Принцессы Луны всуе?! — огрызнулась поверх меня Твайлайт.

— Ты когда-нибудь вообще прекратишь изображать из себя мою мать, хоть на мгновенье?! — ответила Мундансер столь же ядовито.

— Я прекрасно помню твою мать! Она тебя практически избаловала!

— А твоя тебя загнобила!

— Меня научили понимать, что значит быть настоящим дисциплинированным ученым!

— А мне показали, как ценить жизнь!

— Девочки… пожалуйста… — я сглотнула. Я дрожала, а этот жаркий спор, обратившийся в катастрофу, все быстрее и быстрее выскальзывал из моих дрожащих копыт… из моего разбивающегося сердца. — Просто… просто успокойтесь. Мы же… мы же такие хорошие друзья…

— Мэм… — миссис Кейк наклонилась ко мне и тихо прошептала на ухо: — Мне кажется, вы не слишком с этим помогаете…

Я потела. Я содрогалась. Бросив взгляд краем глаза, я оглядела комнату. Все присутствующие смотрели сквозь меня, мимо меня, их глаза были прикованы только к двум душам, тем что действительно имели значение, к душам, что были готовы вот-вот разорвать друг друга на части.

И вот тогда я осознала кое-что, что подобно холодному одеялу изо льда, куда холоднее, чем любое проклятье, что когда-либо обрушивалось на меня, обернуло мои внутренности...

Я осознала, что я, Твайлайт и Мундансер были лучшими друзьями в нашем детстве. У нас были свои взлеты и падения, но каким-то образом мы надежно хранили нашу связь. Серьезность Твайлайт была противовесом беспечному духу Мундансер. Но у этого баланса была точка опоры. Когда бы кобылки, одетые как Селестия и Луна ни приходили к разногласиям между собой, как по волшебству, Сарсвирл Бородатый всегда оказывался с ними рядом, готовый поделиться взвешенной мудростью, готовый остудить головы царственным сестрам.

Но теперь все иначе. Теперь место действия — Понивилль. Эти мои друзья стали лишь бледными тенями блистательного детства, отброшенные сиянием невинности, что ныне была столь же таинственна и бестелесна, как те забытые ночники, что когда-то, в прошлой жизни, в другом мире, в другой вселенной, окаймляли мою спальню.

Теперь место действия — Понивилль. А там меня не было.

Там меня не было…

О благая Селестия…

— П-пожалуйста… — заикалась я, изо всех сил стараясь заставить губы двигаться столь же ровно, как и легкие. — Твайлайт… Мундансер… послушайте меня…

Они не слушали. Как они могли меня слушать? Кто я такая?

— Ты так никогда и не выросла! — кричала Твайлайт. — Ты все тот же глупый жеребенок, который хочет, чтоб всегда все было по его хотению! Я не знаю, как я переносила твою дурость, пока была маленькой, но сеном клянусь, сейчас мне она не нужна!

— А ты по-прежнему та же набитая зазнайка, которая всегда добивается своего! — взвыла в ответ Мундансер. Сахарный Уголок сотрясал миллион землетрясений, а я была единственной, кто готова была рухнуть. — Честно говоря, мне тебя жалко! Все эти годы ты могла жить себе в удовольствие, но вместо этого ты продала себя в рабство книгам, древним магическим трюкам и всем этим пыльным фолиантам, написанным давно мертвыми пони!

— По крайней мере, я к чему-то стремилась! А что ты все это время делала?

— Я делала то, что тебе следовало делать еще давно! — воскликнула Мундансер. — Я общалась! Я заводила друзей!

— Эй! У меня тоже есть друзья! Может, мне потребовалось и больше времени, но я научилась раскрываться!

— Только вот я находила друзей непростым путем! — сказала Мундансер. Лицо ее на мгновенье содрогнулось, как будто от родовых схваток. — Я выходила на свет! Я рисковала! Я совершала ошибки, конечно, но я стала благодаря этому лучше! Ты можешь сказать то же самое о себе?

— Я… ну…

— Можешь?! — зло смотрела на нее Мундансер. — У тебя же так хорошо получается учиться! Ну так скажи мне, как же так получилось, что ты, получив такой замечательный подарок судьбы, можешь прикидываться, что стала от этого лучше?!

— О чем ты вообще говоришь? — задыхаясь, воскликнула Твайлайт.

— Ой, прошу тебя, не все из нас получают друзей только за то, что как-то там связаны с ними магическими связями через эти Элементы Небес!

— Гармонии.

— Какая разница! На твоем месте, Твайлайт, я бы даже не пыталась судить дружбу других, получив себе спутников как утешительный приз от судьбы!

Раздался громоподобный удар. Оба передних копыта Твайлайт грохнули по столу, стряхивая бумаги Мундансер на пол, тогда как сама Твайлайт, раздув ноздри, выкрикнула:

— Ну все! Уходи!

— Извини, что? — скептически усмехнулась Мундансер.

— Ты меня слышала! П-пошла прочь отсюда! — Твайлайт дрожала всем телом. Ее голос срывался, а в уголках глаз скапливалась влага. — Я не желаю видеть тебя хоть где-нибудь рядом с моими друзьями!

— Охохоооо! — Мундансер холодно обошла стол, драматично встряхивая гривой. — Как смею я осквернять собой священные пастбища Твайлайт, сакральные понивилльские земли! Ты заработала себе здесь место так же легко, как заработала себе друзей? Если да, то неудивительно, что этот городок так отчаянно нуждается в учебном магическом курсе! Кто бы мог подумать, что в Элементе Магии столь никчемная искра?!

— Просто… просто… — Твайлайт задыхалась, она смотрела своим бледным лицом куда-то сквозь стол. — П-пожалуйста уходи…

— Ну же, Твайлайт! — прорычала Мундансер. Ее глаза пылали огнем. — Ты же умнее этого! Смотри шире!

Она размашисто махнула копытами, показывая вокруг.

— Ты потратила целый год, практикуя всю ту же магию и все те же чары в центре какой-то душной библиотеки в Понивилле?! — ее лицо на мгновенье исказилось в омерзении, прежде чем она продолжила, шипя: — Ты не узнала ни малейшего шиша о дружбе! Единственная причина, по которой Принцесса Селестия принимает твои тупые письма, что ты ей шлешь, только в том, что она с тобой нянчится! И всегда нянчилась! Самый одаренный единорог Эквестрии, да не смеши мой круп! Ты — глупый… обманутый… ребенок!

Посреди кафе сверкнула яркая лавандовая вспышка. Пони хором ахнули и подались назад. Твайлайт, злобно глядя на Мундансер ярко сияющими глазами, бросилась на нее.

Мундансер, в свою очередь, тоже кинулась вперед…

— Стойте! — взревела я, внезапно оказавшись между ними и упирая копыта в основания шей обеих кобыл. — Я серьезно!

Я оглядела их сурово, прежде чем сдуться с печальным вздохом.

— Просто… перестаньте, обе, — я сглотнула, умоляя то, что осталось от моих друзей. — Остановитесь.

Твайлайт медленно и отрывисто дышала. Сияние ушло из ее глаз, оставив после себя реки слез, текущих по щекам.

Я повернулась к Мундансер. Весь гнев рассеялся из ее глаз. Она выглядела так, будто вдруг получила в грудь пулю, но я не могу сказать точно, с какой же стороны этот снаряд шел — снаружи или изнутри.

Может, эта пуля коснулась обеих. Твайлайт осела на табурет, глядя в пол. Мундансер пошаркала немного, ходя кругом, пока не прошлась копытом по гриве и не развернулась прочь, направившись побежденно к выходу из Сахарного Уголка. Ни один пони не издавал ни звука. Я слышала биения сердец, подобные песне сверчков где-то вдали, становящиеся единым целым с каждой стеной, что постепенно отдалялась от меня прочь.

Я задумалась — наверняка так ощущается финал каждого боя, когда насилию приходит конец, и каждая из сторон осознает, что нельзя никогда ничего добиться в бою, потому что никогда не видать никому победы в разрушении — всем остается лишь только сердечная боль. Я старалась не обращать внимания на призрачные звуки шаркающих копыт уходящей Мундансер. Я даже изо всех сил старалась не обращать внимания на задыхающиеся всхлипы тихого плача Твайлайт, что зарыла лицо в свои передние копыта.

Единственное, что смогло вытряхнуть меня из моего оцепенения, — это звук шагов миссис Кейк, когда эта благородная кобыла тихо ушла из ока рассеявшегося шторма, напоминая мне, сколь же одинока была я, и сколь безрезультатны были мои действия…

И что вечность все будет таковым.

Затем вернулась дрожь.

Волны мороза утащили меня прочь из Понивилля, по тропинкам через лес, прямиком в гремучую оболочку моей хижины. Едва дверь захлопнулась за мной, я ощутила, что не могу не двигаться. Не могу не мерять шагами свой дом. Не могу перестать задыхаться.

Я наворачивала круги по комнате. Мне казалось, сердце своим стуком выбьет мне глаза и выпрыгнет вслед. Я стиснула зубы и застыла перед очагом, склонив рог перед выложенным кирпичом камином. Весь мир трясся, качался и кружился.

Кто-то кричал. С нетвердым дрожащим вдохом я проводила взглядом полет моей седельной сумки, что врезалась затем в стену. Музыкальные инструменты попадали шумным дождем, хаотичным крещендо. Флейта разломилась пополам, и скрипка разлетелась всплеском деревянных щепок. Я крушила их, пинала куски по комнате, куски себя самой, куски, что еще способны издавать звук, — и звук этот был только криком.

Воздух пах кровью, потом и мокротой. Не существует аромата достаточно сладкого, чтобы сокрыть гниение умершего детства. Я швырнула себя в бескровную рану какого-то брошенного тела, и там, под всем этим, я нашла свою койку. Я свернулась на ней, прижимая ноги к груди, чтобы заставить себя перестать разрушать все то прекрасное, что еще осталось нетронутым в хижине. Дождь пыли и нотных листов лился на меня, приправленный лишенными запаха нотами ледяных элегий, единственных в мире вещей, которые отныне утруждали себя быть моими спутниками.

Я не осознавала истину, пока не сморгнула своими тяжелыми веками десятый раз. И все равно, слезы не приходили ко мне, когда я того желала. Ничего больше не осталось, что еще может согреть меня. Так я поняла, что я проклята именно так, как всегда и представляла себе. До того момента кинжал Луны не погружался в полной мере в мою плоть.

Довольно было и того, что я видела чужой город, такой, как Понивилль, живущим и умирающим перед моими глазами. Но чего мне не было нужно, чего я никогда не просила, так это приезда Мундансер, чтоб наглядно показать мне, сколь поистине мертво мое наследие, сколько из него останется мертво навечно, и как все то, что я когда-то ценила больше всего на свете, никогда более не будет столь непорочно. И все из-за одной жалкой, потерянной детали.

И эта потерянная деталь — это я.

Я провела копытами по голове. Холод вновь стал невыносимым. Как всегда, я желала, чтобы он заморозил каждый живой нерв в моем теле. И вновь мое желание осталось невыполненным.

Не бывает незначительных пони. Каждая жизнь — это краеугольный камень какого-то невообразимо эпического монумента. Когда пони умирает, с ней рушится и вся основа. Прекрасные трагедии разыгрываются каждый день, гигантские шедевры любви и красоты уничтожаются каждый миг. Редко какой пони проклят ношей свидетельства подобных холокостов.

Я — одна из тех немногих; точнее, на самом деле, единственная из них. Я была лишена надежды уже так давно... Но сейчас и только сейчас я оказалась лишена и друзей.

Я задрожала и зарыла лицо в простыни, стараясь вспомнить, как же звучит смех моих подруг.

Нет. Это не благословение.

— Очень здорово, что вы пришли ко мне на занятия, мисс Хартстрингс, — сказала Твайлайт Спаркл протяжным голосом. Она медленно обошла вокруг меня, шаркая едва слышно. — Защитные заклинания требуют тщательной концентрации для своего освоения. Подобные вещи не каждый единорог способен с легкостью освоить… в одиночку.

С концентрацией у меня проблем не было. Я стояла посреди библиотеки, с легкостью возведя над собой зеленый купол прозрачной энергии. Выстроив магический буфер, я занялась совершенно другой проблемой, именно той, для решения которой я и пришла сюда.

— Вы, как мне кажется, из тех пони, что осваивают многое самостоятельно, мисс Спаркл, — очень осторожно прошептала я, не прерывая медитации.

— Хмммм… — ее ноздри слегка раздулись. Ее лицо было холодно, невозмутимо и мрачно. Ее глаза блуждали взглядом по полу, когда она пошла к наложившимся друг на друга мягким теням. — Полагаю, у меня всегда был… редкий дар в волшебстве.

Она сглотнула и продолжила:

— Но я всегда верила, что связь с миром магии не значит ничего, если у обучающегося ей нет связей на этом плане бытия… — она остановилась, царапая копытами деревянный пол и моргая куда-то в пустоту. — Подобные связи — это достойное испытание.

Она закусила губу.

Я практически забыла о своем защитном поле, наблюдая за ее движениями по тускло освещенной библиотеке. Она казалась единым целым с потоками пыли, что танцевали в лучах полуденного солнца, льющихся из ближайших окон.

— Если позволите, мисс Спаркл, — я попыталась улыбнуться. Клянусь, я выглядела грустнее ее. — Я знаю, здесь и сейчас я просто ваш ученик, но я не могу не заметить, что, похоже, на вашу долю выпало недавно довольно испытаний.

Твайлайт моргнула. Медленно она повернула голову ко мне.

— Магию нельзя освоить без борьбы, мисс Хартстрингс.

— Да, — сказала я, кивнув. — Но разве магия — это все?

Твайлайт открыла рот для ответа. Переминаясь с ноги на ногу, она медлила. Наконец она выпалила:

— Она проще. Магия, в смысле. Я думала, что она была всем, — Твайлайт подавила слабый звук в своей глотке. — Было нечто… счастливое и простое в тех днях, что я провела одна, в учебе, пробираясь через один фолиант, посвященный теории чар, за другим. Я не знаю, можете ли вы это понять, но одиночество — это не так уж и плохо, если вы ничего, кроме одиночества, не знаете.

Я ничего не могла с этим поделать. Мое защитное поле распалось в тот же миг. Я более не боялась восьмой элегии.

— О, Твайлайт… — начала я болезненно шептать. Но прежде чем этот «чужак» успел хотя бы подойти к ней…

Раздался стук в дверь.

Не задумываясь, Твайлайт сказала в пространство:

— Заходите.

Когда она вошла в библиотеку, я оказалась поражена не меньше, чем Твайлайт. Прошло два дня с инцидента в Сахарном Уголке и, несмотря ни на что, Мундансер здесь, собственной персоной. Она не дала Твайлайт возможности озвучить какой-либо протест.

— Я не могла уехать. Пока что. Мне… мне просто надо… — она остановилась, моргнула, затем посмотрела внимательно на меня. На губах Мундансер не было и намека на ее обычную ухмылку. Я наконец-то впервые смотрела в лицо абсолютной незнакомки. — О. Эм… Извините.

— Нет… я… эм… — встряхнулась я. К настоящему моменту я в полной мере познала ценность невидимости большей, чем невидимость тени. Мой визит сюда от начала и до конца казался мне ошибкой, которой суждено было вот-вот явить свою суть. Кажется, мне нужно было находиться рядом с Твайлайт куда больше, чем ей нужна была я. Но сейчас? Когда здесь и Мундансер? — Это мне нужно извиниться.

Твайлайт обернулась ко мне и прищурилась.

— Мисс Хартстрингс?..

— Мне нужно было вам сказать раньше! — сказала я с глухой усмешкой, протаскивая свое тело сквозь лямки седельной сумки. — У меня по расписанию через два часа урок музыки. У дочери мисс Хувз. Эм… как там ее зовут, Дисней?

— Динки?

— Да, с ней. Жеребенок — настоящее юное дарование. Но мне нужно обучать ее в высоком искусстве… эм… игры соло на флейте. Спасибо, что уделили мне время, мисс Спаркл, — я уже к тому времени подбиралась скользящим шагом к выходу, выйдя далеко за пределы поля зрения Твайлайт и Мундасер. Их взгляды были прикованы друг к другу. Видеть, что в их глазах не осталось более злобы, сменившейся отныне чем-то великим, мистическим и готовым к чему-то новому, было для меня одновременно и облегчением и поводом для растерянности. Я знала, что что-то удивительное или ужасное, или и то и другое одновременно готово было раскрыться в тот момент. И потому, настолько незаметно, насколько я могла, я приоткрыла боковое окно библиотеки телекинезом, прежде чем выскользнуть наружу через парадную дверь.

Едва оказавшись снаружи, я прижалась вплотную к коре дома-дерева. Убедившись, что никто из обитателей Понивилля не смотрит на меня с улицы, я скользнула вдоль здания, пока не расположилась, идеально укрывшись за кустами под окном, которое только что открыла.

Из этого укрытия я с легкостью слышала каждое слово, что произносили они приглушенно друг другу. Я ловила каждое их слово, тихо и одиноко дрожа.

— Мундансер, я думала… эм…

— Что я уже уехала?

— Эм… да…

— Я тоже. Я взяла билет на поезд в Филлидельфию, который отъезжает через час. Но, как я уже пыталась сказать, мне нужно было зайти к тебе, прежде чем я уеду. В конце концов, это просто вежливость…

— Ты хотела мне лицом к лицу сказать, что больше не собираешься работать над учебной программой.

— Ухтышки, ты действительно все знаешь, да, Твайлайт?

— Мундансер…

— Я знаю! Прощу прощения. Я… я просто…

Наступила роковая тишина.

Наконец, Мундансер начала сначала:

— Нет. Я не прошу прощения. В этом-то все и дело, Твайлайт. Я не прошу прощения. Я даже не могу прикидываться, что прошу. Я смотрю на тебя, я слушаю тебя, и все, что я наблюдаю — это всезнайку. И знаешь, что самое печальное? Я всегда так считала. Я знаю, что всегда так считала. Потому что насколько я себя помню, даже очень давно в нашем детстве, всегда существовала эта твоя позиция «я-возвышеннее-тебя», твое непрестанное желание поправлять мои ошибки, твой долг морализовать меня, указывая, насколько я неправа во всем, что я решаю говорить или делать, и…

— И ты не можешь понять, почему всю свою жизнь ты терпела такую кобылку? Ты не знаешь, почему ты с ней уживалась, почему ты с ней общалась и почему ты даже играла с ней и ходила с ней в школу?

— Я… я думаю, ты сейчас сэкономила мне немало сил на сотрясение воздуха.

— Можешь оказать мне такую же услугу, Мундансер?

— Хех… как же? Повторив все, что ты сказала мне в лицо? Унизив меня публично, тогда как мы должны были просто хорошо проводить время? Повторить то, что ты не можешь терпеть мою инфантильность? Повторить то, что ты думаешь, что я большой ребенок? Повторить то, что ты думаешь, что я слишком ленива, глупа и беззаботна и…

— Ты вообще задумывалась над тем, как ты выглядишь со стороны, Мундансер? Ты вообще осознаешь, что те слова, которые ты говоришь, могут причинить боль пони?

— А ты осознаешь, насколько ты сама настраиваешься на эту боль, Твайлайт?

И снова наступила тишина. Через некоторое время я услышала краткое мгновенье шороха их копыт. Судя по эху, я могла бы подумать, что целая вселенная пролегла между ними.

— Приезд в Понивилль был ошибкой, Твай. Я могу винить только себя. Это еще один урок, из тех, что я всегда извлекаю из совершенных снова и снова глупостей, и я знаю, что ты согласишься со мной.

— Мундансер, перестань…

— И вот, ты опять пытаешься меня успокоить, чтоб тебя! И что же ты будешь делать? Попытаешься меня образумить? Попытаешься спасти нечто, что слишком болезненно для нас обеих, настолько, что с этим вообще лучше дела не иметь? Твайлайт, когда мы с тобой в одной комнате, то это все равно что ходить по полу, усыпанному яичной скорлупой. И от каждого ее хруста у меня кровоточат уши. Меня просто тошнит даже от одной мысли о том, что все, что я скажу, запросто может сорвать тебя с цепи.

— Я действительно кажусь такой подавляющей? Мундансер, если бы хотя бы половине пони в городе, которых я знаю, сходила бы с копыт такая непредсказуемость как у тебя…

— Ну вот, ты хотя бы можешь общаться с половиной пони в городе, Твайлайт! — голос Мундансер сорвался. — Так почему же ты не можешь н-находиться со м-мной в одной к-комнате?

Последовавшая тишина была горькой, как соль в ране.

Мундансер шмыгнула носом и, наконец, выдавила из себя дрожащим голосом:

— Я не лгу тебе, Твайлайт. Ты будила во мне желание сломать себе рог в расстройстве больше раз, чем я могу сосчитать, но у меня, по крайней мере, хватило духу… признать, что что-то должно наконец быть п-похоронено! Что-то, что изначально вообще было невероятно б-безумным…

Ее голос прервался на еще один всхлип, брошенный одиноко в великую бездну белого шума, до тех пор, пока хромающий голос Твайлайт не ответил ей:

— Все… все всегда так и было, ведь так? — я буквально могла себе представить, как сжалось в нервном глотке ее горло. — Даже когда мы были жеребятами, мы не могли друг друга вынести. Как мы управлялись друг с другом, Мундансер? Как мы дожили до окончания школы?

Я услышала усмешку Мундансер. Она была влажной, как рана от стрелы.

— Что ж, Твайлайт… Думаю, детям гораздо проще вскочить обратно на копыта, а? — она всхлипнула в последний раз, и сказала твердым голосом: — Но после этого я обратно вскочить уже не могу. Больше не могу. Это так… так глупо. Я знаю, что это глупо. И ты знаешь, что это глупо.

— Но…

— Мы не можем друг друга вынести. И никогда не могли. Я не знаю… Я даже не хочу знать, что заставило нас считать, что мы можем.

Твайлайт глубоко и протяжно вздохнула. Ее копыта шаркнули, и я осознала, что она отходит от другой кобылы.

— Значит, вот и все?

— Да, Твай. Пожалуй.

— Я… мы могли бы… Иными словами… — голос Твайлайт мялся, как, должно быть, и ее лицо. — Я буду писать, Мундансер. Я буду писать и… и мы можем отслеживать друг друга. Знать, по крайней мере, куда заведет нас жизнь…

— И с чего ты взяла, что я захочу их читать больше, чем ты захочешь их писать, Твайлайт?

Следующим словам, сказанным Мундансер, потребовалось время, за которое она прошла к выходу из библиотеки. Она остановилась в проходе, и я услышала ее голос с двух сторон — и изнутри и снаружи. Из-за этого его звучание обрело некую призрачность, так что я в полной мере ощутила и поняла то, что же ускользало из жизни Твайлайт навсегда.

— Я рада, что ты здесь не одинока, Твайлайт. Я рада, что у тебя в Понивилле есть друзья, которые могут тебя терпеть; по крайней мере, у которых больше силы и убеждений, чем когда-либо удосуживалась найти у себя я. Ты заслуживаешь этого. Я серьезно. Я просто надеюсь, что ты сможешь извлечь из этого самое лучшее.

— А я просто надеюсь, что ты не извлечешь из этого худшее.

Мундансер вздрогнула тревожно. На мгновенье мне казалось, она готова была сказать что-то еще, пока не поняла, равно как и я, что слова навечно становятся бесполезны хору, потерявшему мотив. Она покинула Твайлайт в мгновенье ока, практически несясь прочь по городу. Когда дверь библиотеки закрылась позади нее, я представила себе, как, должно быть, дрогнул голос Твайлайт, говоря что-то вслед. Но я не могла этого знать наверняка, ибо я кинулась следом за Мундансер резвой рысью по Понивиллю.

Двадцать минут спустя я нашла Мундансер, сидящую на скамейке центральной железнодорожной станции. У ее сложенных ног покоилась седельная сумка. Мундансер грустно смотрела на восток, откуда вскоре должен был прибыть поезд, что отвезет ее в дом, стоящий вдали от родного.

Я не знала, как мне подступиться к этому, но я знала, что я должна. Жизнь полна последних шансов, и ни один из них не заслуживает разрушения. Как всегда, я продумывала предстоящий разговор на ходу, так что к тому времени, когда я подошла к ней, я тут же произнесла:

— Значит, вы направляетесь в Филлидельфию?

Она моргнула. Она подняла взгляд, и улыбка, что озарила ее лицо, была мне знакома, но в то же время нет: теперь она была пуста.

— Ага. Город Братской Любви, типа как в «Ох братец, как я от этого города залюбилась», — она тяжко вздохнула и провела копытами по лицу. — Хех, простите, не самая лучшая моя шутка, бывало и лучше.

— Ну, никто, впрочем, вам и не кидает биты за выступление, — пожала плечами я и опустилась на скамейку на расстоянии с запасом от нее. — Сама я еду в… эм… Мейнхеттен. Всегда хотелось узнать: правда ли съедобно Большое Яблоко.

— Я там бывала. В этом городе определенно хватает чего-то сполна, — пробормотала Мундансер, переводя взгляд обратно на восточный горизонт. — Но уверяю вас, это не яблочное повидло.

Пригладив копытом гриву, я уставилась в том же направлении, что и она. Мое сердце болезненно пульсировало в страхе, что поезд подъедет в любую секунду.

— Я вам завидую. Мне еще ждать несколько часов. А поезд в Филлидельфию уже почти здесь.

— Да? А почему?

— Кажется, будто вы вот-вот рухнете в обморок. Я и не думала, что Понивилль способен так утомить.

— Хех… Должна была это предугадать сама… — она, казалось, хотела сказать что-то еще, но губы ее оставались неподвижны, подчиняясь воле болезненных мыслей.

Я нежно посмотрела на нее, на ее белую шкурку, лавандовые глаза и алую гриву. Я вспоминала, как расчесывала ее восхитительные волосы под музыку Марцарта, а Твайлайт в это время читала нам сказки старых кобылиц из семейного фолианта, передаваемого из поколения в поколение в семье Спаркл.

— Я приехала в Понивилль, чтобы встретиться с другом, — сказала я. Мундансер всегда оставалась собой. И я решила, что в мои последние с ней моменты мне тоже лучше оставаться собой. — И, кажется, я получила больше, чем хотела.

— Хех… — она блеснула мне промораживающей улыбкой. — И вы тоже, а? Что ж, мир тесен, мисс…

— Прошу вас… — прошептала я. Улыбка моя была столь же болезненной, как и дыхание, с которым я с трудом проговорила: — Зовите меня Лира.

— Я тоже приехала сюда повидать друга, Лира. Подругу детства, — сказала мне Мундансер. Ее взгляд был столь же далек, как и восток, на который устремлены были ее глаза, и которому она прошептала: — Ее зовут Твайлайт Спаркл. Она в этом городе знаменитая кобылка. Вы, скорее всего, о ней слышали.

— Слышать можно только то, что вам говорят.

— Хех… Вы говорите почти как она… — Мундансер сделала глубокий вдох. — Только вы говорите не столь высокомерно.

— Высокомерно?

— Ннххх… дело даже не в этом… — она провела копытом по лицу и застонала. — Я сюда приехала ей с кое-чем помочь, спустя многие, многие годы после нашей последней встречи. И вот, я обнаружила, что эти годы кое-что значили. Они стерли воспоминания, что у меня были…

— Какие воспоминания, если позволите мне спросить?

Она тяжко сглотнула.

— Воспоминания о раздражении. Воспоминания о разочарованиях. Воспоминания о непрерывных боданиях и агонизирующей боли, которую причиняли друг другу кобылки, которые должны были бы воевать не на жизнь, а насмерть, вместо того, чтобы пытаться проводить пижамные вечеринки.

Я поежилась на скамейке, шепча:

— Разве не у всех детей есть… проблемы уживания друг с другом время от времени?

— Да, но это растворяется в уходящих годах. По крайней мере, так должно быть. Но со мной и Твайлайт… — она помедлила, закусив губу, затем поглядела на меня. — Я думаю, это от того, что она выросла слишком рано. В этом нет ничего плохого, конечно. Она просто стала жутко умной, жутко усердной в действительно слишком раннем возрасте. А я…

Она вновь глядела сквозь меня на горизонт. Ее фиолетовые глаза впились в ужасную правду, и эта правда принесла на них влагу.

— Она права.

— Хммм?

— Твайлайт права… — голос Мундансер дрожал. Но глазам моим являлась иная картина: она сохраняла самообладание с поразительной зрелостью. — Я и правда сейчас как ребенок. Но…

Ее голос стал тверд, как и взгляд ее глаз, когда она одним всхлипом подавила болезненную дрожь дыхания и нахмурилась сурово, глядя на горизонт умирающего дня.

— Но вот чего она не знает, так это того, что однажды у меня не осталось никакого выбора, кроме как вырасти. Она никогда не выходила в мир, в отличие от меня, ну или не так рано, как я. Тогда как она оставалась под крылом своей царственной наставницы, осваивая секреты магии по книгам, я изучала Эквестрию, выхватывая мгновенья реальной жизни из первых копыт. Во всех делах мне ничего не давалось легко, а потому мне пришлось вырасти куда раньше, чем я сама тогда хотела бы. Так что сейчас…

Она усмехнулась едва слышно и опустила взгляд на копыта, которые она нервно теребила друг о друга.

— Так что сейчас я ничего с этим не могу поделать. Мне нравится быть большим ребенком. Мне нравится получать удовольствие, делать глупости и жить жизнь с распущенным седлом. Все потому, что я понимаю… Я знаю, как быстро может пронестись мимо жизнь, если мы вдруг перестанем ценить ее.

Она сглотнула и подавила болезненную гримасу. Затем она поглядела на меня.

— Именно потому, мне кажется, я стала учительницей, — сказала Мундансер. — Я хотела окружить себя молодостью. Я хотела стать свидетельницей того, как жизнь расцветает вокруг меня каждый белый день. Как думаете, разве такое желание слишком мелочно для выбора карьеры?

Я медленно покачала головой и сказала:

— Нет. Совсем нет.

— И вот, теперь Твайлайт… — Мундансер устремила взгляд в далекую дымку Понивилля за деревянной постройкой железнодорожной станции. Постепенно, ее губы начали дрожать, а глаза вновь наполняться влагой. — Т-теперь Твайлайт живет в таком замечательном месте, окруженная столь удивительными вещами, но понимает ли она это? В смысле, действительно ли, действительно ли она это осознает?

Она сглотнула, и ее голос надломился:

— Мне кажется, что нет. Мне кажется, она понимает, что она столь сильно состарилась за такое короткое время, что у нее больше нет ни единого шанса на шаг назад, для того, чтобы вновь ощутить ту радость… то счастье от понимания того, что значит по-настоящему расслабиться, жить. Она не поднимет носа от книги, она никогда не спустится со своего высокого трона достаточно надолго, чтобы успеть понять, что это… все это… совершенно не стоит такого беспокойства. И наблюдать за этим так больно…

— Возможно… — храбро сказала я. —… кто-нибудь может помочь ей найти эту радость?

Мундансер крепко зажмурилась.

— Я не могу.

Мне ни к чему даже было спрашивать, почему.

Но она ответила мне все равно.

— Потому что… — она шмыгнула носом и посмотрела на меня с болью в глазах. — Я сама была на ее месте. И хоть на весьма краткий период, но возвращаться в него я не хочу никогда. Я стала старше, и я осознаю это так же, как я не могу более оставаться в одной комнате с Твайлайт. Едва стоит мне вспомнить об этом, как мне тут же начинает казаться, как близка ко мне смерть. А она так долго прожила бок о бок с бессмертным царственным аликорном, что… что мне кажется, она даже и не поймет, когда смерть настигнет ее, и тогда будет уже слишком поздно и для нее и для тех, кому она близка.

Она содрогнулась и провела копытом по глазам, вытирая их.

— Иногда мне кажется, что лучше отпустить что-то, пока это еще можно вырвать из души без лишней боли, пока у нас еще есть силы с этим покончить.

Я услышала свисток. Я посмотрела вдаль — теперь настал мой черед бороться с подступающими слезами. Я увидела ее поезд, вырастающий из горизонта. Она уже поднялась на ноги. Я хотела увековечить в памяти этот момент скорбной песней, но рот мой совершенно онемел.

— Что ж, я знаю, потерю чего я могу пережить, а чего — нет, — Мундансер перекинула седельные сумки через позвоночник и улыбнулась по-стальному храбро: — Меня ждет куча учеников. У меня есть карьера.

Она кратко усмехнулась.

— Да чего уж там, у меня даже есть здоровенный и очаровательный жеребец, с которым можно ходить на долгие прогулки, — ее голова опустилась на мгновенье. — Эти вещи я себе позволить могу. И что важнее всего, эти вещи я себе позволить хочу.

К этому моменту я изо всех сил сдерживалась, чтобы не зарыдать. Я прочистила горло, изо всех сил стараясь избегать взгляда на шипящий паром поезд, тормозящий перед нами. Никогда не представляла себе подобный момент столь громким и омерзительно раздражающим. Пар вился между нами, как холодное дыхание, что вырывалось с моим криком поверх грохота тормозящего паровоза:

— Я уверена, что вас ожидает прекрасная жизнь. Так же, как и Твайлайт.

— Что прошло, то прошло, Лира. Я предпочитаю жить в будущем. Всегда предпочитала. Только сейчас у меня больше нет причин сомневаться в своих предпочтениях.

— Надеюсь, это то, ради чего вы работали, мисс… — умоляющим тоном произнесла я, теряя четкость зрения. Я знала ее имя. Я ценила ее имя. Я только лишь всеми фибрами своего существа желала услышать его в последний раз. Услышать, как она его произносит.

И она произнесла его. С ее обычной улыбкой, ее подмигиванием и всем ее прочим:

— Мундансер. И если однажды вы прочитаете в газетах о том, что Филлидельфия распалась в прах, знайте — мне оказалось на что-то не наплевать.

Натянув на небо темную завесь, вечер опустился на Понивилль. Твайлайт Спаркл сидела за столиком Сахарного Уголка. Стоял уже куда более поздний час, чем то время, когда ее обычно можно было застать здесь, но ее, похоже, это не беспокоило. В равной же степени и окружавшие ее пони не обращали на нее никакого внимания, несмотря на весьма драматическое событие, что развернулось здесь два дня тому назад.

Одна пони, тем не менее, в итоге подошла к ее столику. Я медлила возле нее несколько мгновений, истязая себя отговорками, пока не вспомнила тона в голосе подруги, которую я только что потеряла, и не поняла, что отговорки эти бессмысленны.

— Кхм. Эм… Мисс Спаркл?

Она медленно подняла взгляд от листа с заметками, который она до этого внимательно читала.

— Хммм? — она моргнула, будто пробуждаясь от унылого сна. — Ой, извините. Могу вам чем-нибудь помочь, мисс?..

— Хартстрингс. У меня есть вопрос… эм… — я изобразила болезненное смущение. — Ой, право. Вы же сейчас не на службе? Мне, правда, наверное, не стоит задавать вам сейчас вопросы по поводу библиотеки…

— Что вы, пожалуйста… — столь мягко улыбнулась она, сколь сумела. — Как по мне, так я всегда готова помочь понивилльцам с какими-нибудь исследованиями. Чего вы хотите?

— Дело, в общем-то, пустячное. Мне просто интересно было… проводите ли вы частные уроки практической магии.

— О. О, это… ехех… — Твайлайт вздохнула тяжко и глубоко. Взгляд ее опустился на стол перед ней, а веки ее обессиленно затрепетали. — Я… я не слишком гожусь в репетиторы.

Мое сердце упало. Вот это что-то новое.

— Что… эм… С чего вы так решили, мисс Спаркл? Все пони в городе говорят, что вы Элемент Магии и…

— Я просто… Я к тому веду, что если вы действительно хотите научиться чему-нибудь магическому, я обязательно постараюсь… д-дать вам урок… — произнесла она, болезненно содрогнувшись.

Я медленно сглотнула. За веками моих закрытых глаз, каждый раз, когда я моргаю, я видела медленно катящийся вдаль поезд. Я прошептала, не глядя на свою подругу:

— Сейчас неподходящее время? Вы… вы, кажется, расстроены.

— Думаю, у меня бывали дни и получше, — пробормотала Твайлайт. — Но вам совершенно не стоит об этом волноваться…

Вот оно. Я улыбнулась ей. С самым мягким выражением лица из возможных, я смиренно спросила ее:

— Кто сказал, что я беспокоюсь, мисс Спаркл?

Она подняла взгляд на меня. В ее глазах сверкнул на мгновенье жеребячий просящий взгляд, который вскоре вновь сменился взрослым выражением. Несмотря ни на что, что-то чистое и нежное успело проскользнуть во внешний мир.

— Я только что навсегда попрощалась с подругой, что была со мной с самого детства. Я попросила ее приехать и помочь мне с организацией местной учебной программы, и… и последние несколько дней мы потратили каждое мгновенье бодрствования на срывы друг на друга. Я никогда прежде так… — она покачала головой, пуская свой полный боли взгляд в замысловатый танец по полу заведения. — Я не припоминаю, что когда-либо так гладила ее против шерсти… или кого-либо вообще, если уж о том речь. Как будто того времени, когда мы были жеребятами, и не было вовсе.

Я медленно уселась напротив нее и сложила передние ноги на столе.

— Быть может… Быть может, время меняет нас к худшему?

Твайлайт сглотнула и помотала головой.

— Я в это не поверю ни на секунду. Я думаю, что мы всегда абсолютно такие, какие мы и есть, от начала и до конца, даже если у нас и меняется угол, под которым мы демонстрируем наши черты. Эта подруга, или эта кобыла, которую я считала своей подругой, должно быть, всегда была моей полной противоположностью. Я просто этого не осознавала до настоящего момента, — она снова сглотнула и, вздохнув, повесила голову. — Короче, я чувствую себя настолько глупо…

Я сочувствующе посмотрела на нее.

— Плохие ссоры случаются. Хотела бы я, чтобы вы не переживали об этом…

— В этом-то и дело. Нет.

— Что нет?

Она подняла на меня взгляд.

— Нет. Я не переживаю об этом, — она сглотнула и глаза ее метнулись в сторону. — То есть, я переживаю не по поводу… по поводу того, что она ушла из моей жизни, а скорее по поводу того, насколько легко я могу потерять что-то. Как будто…

Она закусила губу.

Я уставилась на нее.

— Что, мисс Спаркл?

Она бессильно пробормотала:

— Как будто чего-то не хватает в моей жизни. Есть какая-то… какая-то огромная дыра в моей душе, мисс Хартстрингс. Эта огромная дыра была всегда. И Мундансер, эта кобыла, она каким-то образом танцевала по ее краю, не замечая, сколь ужасающе и безгранично мы несовместимы с ней в роли лучших друзей навсегда. И все те мои воспоминания… все эти счастливые воспоминания — они внезапно не значат более ничего для меня, — она на мгновенье поперхнулась сдавленным всхлипом, глаза ее дрогнули. — И я не понимаю. Несмотря на все мои годы учения, несмотря на весь мой опыт в логических измышлениях, я просто… не понимаю, что же пошло не так…

Я водила копытами по столу, рисуя рассеянно на нем круги под холодным светом ламп вечернего Сахарного Уголка. За окнами замерцали звезды, как когда-то мерцали они на стенах моей спальни, в годы, когда волшебники и принцессы ступали по земле.

— У меня… у меня тоже когда-то было две подруги, — сказала я.

Твайлайт молча смотрела на меня.

— Они были самыми лучшими подругами, каких только кобылка может пожелать, — улыбнулась я, впадая в транс от разворачивающихся перед моими глазами воспоминаний, что мерещились мне меж вьющихся узоров лакированной древесины столешницы. — Обе они не были друг на друга похожи. Одна была изобретательна, но давила авторитетом. Другая веселая и энергичная, но импульсивная. Если сунуть их двоих в здоровенную банку и потрясти, то я не удивилась бы, если, открыв эту банку, увидела бы их обеих с откушенными головами. Хехех… — я сглотнула и потрепала затылок копытом, продолжая говорить: — Но я их любила все равно. Я любила то, как их голоса мелодично звенели в воздухе, когда мы гуляли вместе по городу. Я любила то, какими странными и драматичными наши игры в прикидки иногда становились оттого, что обе они никогда не могли сойтись на какой-то общей идее. Каждый день, что я провела с ними — это момент, что навсегда останется в памяти, навсегда останется ценим; это — драгоценность, с которой не страшно ступать по минным полям взрослой жизни.

Я сделала глубокий вдох и откинулась на стуле, цепляясь за рукава толстовки, разглядывая пыльные потолочные балки заведения.

— А потом… — я сглотнула. — А потом мы повзрослели. И мы разошлись. Все мы учились в разных школах единорожьих искусств, окончательно выбирая независимые карьеры. И однажды, спустя много времени после тех дней нашей юности, в которые мы без тени сомнения надевали игрушечные тиары и расчесывали друг другу гривы, напевая детские песенки, мы попробовали организовать встречу. Хмммм… И это была самая худшая идея, какую мы могли только придумать. Слишком много лет прошло — мы слишком повзрослели и посерьезнели, а посему все то, что держало нас вместе, распалось без остатка. Мои подруги были все столь же умны, замечательны, интеллигентны, остроумны и красивы, как и прежде. Они были, по сути своей, все теми же несущими радость и счастье существами, какими они и родились в этом мире. Но, к сожалению, наша дружба продолжаться более не могла. И знаете почему, мисс Спаркл?

— Почему? — наклонилась она ко мне, разинув рот. — Почему же она не могла продолжаться?

— Потому что дружба — она как песня, — тихо сказала я. — Ее отдельно взятые мелодии и рефрен могут быть самыми чарующими звуками, что вы когда-либо слышали, способными заставить сам воздух сиять.

Я медленно наклонила голову. Я внимательно и торжественно заглянула в ее глаза.

— Но даже самая впечатляющая песня не значит ничего без перехода между мелодиями. Она распадается. Она теряет целостность. Она — что угодно, но только не гармония. Прекрасные вещи навсегда останутся прекрасными вещами, но им не суждено вечно оставаться вместе.

Челюсти Твайлайт сжались. Она избегала моего взгляда. На какой-то миг мне показалось, будто она удаляется от меня быстрее, чем поезд, что увез прочь Мундансер.

Я знала, что должна сказать следом. Я наклонилась и положила свое копыто на ее.

— Посмотрите на меня, мисс Спаркл.

Она послушалась. Обессиленно.

— Все умирает, — сказала я. — Все. В наших силах, по крайней мере, возможность отсрочить этот момент. И, чтобы сделать это с достоинством, мы всенепременно должны взять все то, что ценнее для нас всего на свете, и проложить к этому переходы, прежде чем пропасти, нас от этого отделяющие, разрастутся шире и глубже.

— Вы не просто умная пони, мисс Спаркл, — улыбнулась я. — Вы благословенная пони. Не дайте тому, что всю вашу жизнь постепенно распадалось, оградить вас от радостей и возможностей, что вас окружают сейчас. Не поддавайтесь отчаянию, или же жизнь благословенная обернется жизнью проклятой.

Она смотрела на меня; ее лицо — сама хрупкость и уязвимость.

— Все то время, что я провела в Понивилле, я писала письма Принцессе Селестии о том, что я познала в дружбе; я прилежно выполняла эту поставленную перед собой задачу, — она замолчала, когда ее губы вдруг задрожали, а по щеке прокатилась слеза. — Я и не думала, что когда-нибудь мне придется писать о ее конце…

Она хотела сказать что-то еще, но не смогла. Ее лицо исказилось, сморщилось, и она рухнула на столешницу, заливаясь слезами.

Я обхватила обеими передними ногами ее копыто и сдавила его.

— Послушайте меня, мисс Спаркл. Извлеките из этого урок, воспримите его, но не зацикливайтесь на нем. У вас есть друзья… здесь и сейчас… в Понивилле. И вы не потеряли их.

— Я… я не хочу т-терять и их т-тоже… — всхлипнула она.

— Тогда воспользуйтесь моментом. Подумайте о будущем, — мои глаза были сухи, в отличие от ее, но более я не ощущала из-за этого злости. Я улыбнулась с дьявольским очарованием учительницы, что отыскала мудрость в разыгрывании учеников и раскармливании драконов. — Живите, пока можете, со своими друзьями, с которыми вы делите свою жизнь, и, быть может, вам не придется более волноваться о написании о конце чего-нибудь…

Моя речь прервалась сгустком пара, в который обратилось мое дыхание. Я резко вдохнула, откинувшись назад, прикрывая рот. С расширившимися глазами я поглядела за окно.

Луна сияла высоко над упавшим покровом ночи.

Застучав зубами, я обхватила себя.

— Нет. Пожалуйста, нет. Не сейчас…

Я услышала звук колокольчиков за своей спиной. Я оглянулась через плечо. В Сахарный Уголок вошла Рарити. Ее грива растрепалась после долгого дня, проведенного за шитьем неведомых множеств тканей. Она зевнула, по крайней мере, в столь благородной манере, которую могла позволить себе, а затем обернула телекинезом свой голубой шарф вокруг вешалки.

— О благие небеса! Какой утомительный день! Ооооо, миссис Кеееееейк! Прошу вас, скажите, что еще не слишком поздно, чтобы заказать мятное суфле…

Я содрогалась под наслоениями морозных волн. Я стиснула зубы, встряхнула головой и отчаянно всхлипнула в сторону Твайлайт:

— Мисс Спаркл. Пожалуйста, услышьте меня. Не забудьте о… — я подняла взгляд. Она уже ушла.

— Тв-Твайлайт? — заикаясь, пробормотала я. Я оглядела каждую сторону. Я почувствовала тень, слепо скользнувшую мимо. Я развернулась резко еще раз. Мое сердце на миг замерло.

Твайлайт шла по Сахарному Уголку… и шла она навстречу подруге.

— Эм… Д-добрый вечер, Рарити.

— Твайлайт! О, ты как раз та кобыла, что мне нужна! — подавила смешок Рарити, склоняясь над стойкой с тортами и трепеща ресницами. — Ты ни за что не поверишь, какое платье заказала у меня сегодня Сапфир Шорс! В смысле, она, конечно, пони с отменным вкусом к моде, но с недавних пор у нее проснулась тяга к ужасно кричащему стилю, и…

Она остановилась на полуслове. Ее лицо побледнело, ни много, ни мало, в два раза пуще обычного белого цвета, когда она уставилась своими широкими голубыми глазами на подругу.

— Однако же… Твайлайт! Ты выглядишь определенно ужасающе! В чем же дело?

Твайлайт подняла взгляд, пытаясь улыбнуться. Ее щеки еще были влажны от свежих слез.

— Я просто подумала, вдруг… вдруг ты…

— Твайлайт, дорогая… — Рарити положила копыто на плечо Твайлайт. — Говори же! Все хорошо?

И на этом Твайлайт не выдержала. Твайлайт растаяла. Ее ноги подогнулись под ней, и она практически рухнула на пол.

— Нет. Все совсем не хорошо, — она икнула, рыдая, и прикрыла лицо дрожащим копытом. — М-мне правда сейчас нужен д-друг, чтобы выговориться…

Прежде чем Твайлайт успела упасть, Рарити подхватила ее, поддержала ее. Обе они прижались друг к другу посреди Сахарного Уголка. Рарити коснулась носом своей подруги, утихомиривая всякую ее дрожь и всякий всхлип нежными объятиями и милой улыбкой.

— Шшшш… Все хорошо, дорогая. Поплачь. А потом ты сможешь рассказать мне, в чем беда…

По ту сторону комнаты я вертелась на сиденье, прижимая к дрожащей груди передние ноги. Я чувствовала одновременно и счастье и дурноту. Не существует простого способа описать, что значит отбросить то, что было ценно для тебя всю твою жизнь. Но некоторые вещи лучше оторвать от своей души раньше, чем позже. Улыбка моя была штукой практичной. Она унесла меня прочь из Сахарного Уголка, минуя блаженное излияние души Твайлайт, прямиком в верные объятия ночи.

— Вот это да, Старсвирл! — произносит Твайлайт, сидя на краю стула на террасе. Блестящие на солнце крыши домов безграничных жилых кварталов Кантерлота возвышаются вдали. — До чего восхитительное музыкальное произведение вы исполнили в нашу честь! Я даже подумываю, не назвать ли мне его Национальным Гимном Эквестрии!

— Э, не помешает побольше ударных, — вставляет Мундансер, после чего языком издает по-ребячески обидный звук.

— Луна! — ахает Твайлайт. — До чего неподобающе принцессы твое поведение!

— Я думала, мы пойдем охотиться за драконами!

— Пойдем, как только избавим Эквестрию от заговора перевертышей!

— Перевертыши — это тупо! Давай пойдем побьем пару драконов!

— Не раньше, чем Старсвирл закончит с нашей песней…

— На самом деле, девочки… — я ненадолго прерываюсь от игры на ксилофоне.

— Ты, возможно, имеешь в виду «ваши величества»? — издевательски кланяется Мундансер и описывает глазами круг в сторону Твайлайт.

— Лираааа! Ты же должна придерживаться роли!

Я прочищаю горло и верчу ксилофонными палочками меж копыт.

— На самом деле... нет. Я, типа, на самом деле написала эту музыку для вас двоих.

Мундансер моргает.

— Правда? То есть, это не понарошку?

Твайлайт спрыгивает со своего высокого трона:

— Музыку? Для нас? Правда?

Я хихикаю.

— Почему бы и нет? Мне хочется петь каждый раз, когда я с вами двоими.

— Хихи! Слышишь, Твай? От меня ей хочется петь!

— Не-а! Она говорит, от нас ей хочется петь!

— Да неужели?

— Эй! — пищу кратко я, садясь между ними. — Так не поют! Так вы хотите услышать песню, или нет?

Мундансер теребит свои копыта друг о друга.

— То есть… ты в самом деле сделала что-то такое красивое специально для нас?

Я улыбаюсь ей.

— Да, — я смотрю на Твайлайт. — И да. Потому что вы обе крутые, веселые и все такое.

Лицо Твайлайт морщится в недоумении:

— Но ты же всегда была Старсвирлом Бородатым.

— И ты всегда на нас гавкаешь как собака, — говорит Мундансер. В ответ на это Твайлайт хихикает, и она тоже.

— Может, мне просто так нравится? — я пожимаю плечами. — Может, мне нравится всегда быть Старсвирлом Бородатым.

Обе девочки смотрят на меня неотрывно. Затем друг на друга. Как одна, они щебечут:

— Ты странная! — они тыкают в меня копытами и прислоняются друг к другу, смеясь.

Я хихикаю. Я упиваюсь их вниманием. Я упиваюсь ими.

— Ну, так что? Хотите разучить слова, которые я написала?

— Конечно, Лира!

— Как она начинается?

— Ну, примерно так… — я начинаю перебирать брусочки ксилофона в очаровательной неуклюжести, одну за другой. — Лучшие. Друзья. Поют. Вместе. Всегда…

— ЛучшиеДрузьяПоютВместеВсегдаааа… — обе они специально издают нестройный кошачий мяв.

— Ребятааа! — дуюсь я. — Вы не должны это так орать!

— Хихихихи!

— Хихихи!

— Хехех… — я краснею и улыбаюсь. — Но мы должны это делать вместе.

— Хорошо.

— Конечно, Лира.

— Кхм. Готовы?

— Лучшие. Друзья. Поют. Вместе. Всегдаааа…

Мы практикуемся. Мы поем. Мы попадаем в одни ноты. И промахиваемся мимо других. День тянется от золотистого света к красному и пурпурному, и неважно, сколько ошибок мы совершаем, ведь мы — в гармонии.

Мы — вместе.

Под звездами, с тихим шепчущим дыханием леса в роли моей каденции, я сидела на крыльце своей хижины. В копытах моих лежала лира. Не глядя, я перебирала телекинезом струны. Постаревшая шкурка на моем лбу хмурилась под тусклым зеленым сиянием, пока я искала ноты для песни, что маленькая кобылка когда-то, много лет тому назад сочинила, в те времена, когда теплоту еще можно было ощутить даже на вкус.

Пока я исполняла этот древний напев, моя мелодия устремлялась в будущее в отчаянной попытке найти переход через тьму, что окружает меня, что поглощает мою жизнь все глубже и глубже с каждым уходящим днем.

Я исполняю эту песню одна. Мне пришла мысль, что я, возможно, исполняла ее в одиночку с самого начала.

Твайлайт…

Мундансер…

До тех пор, пока я жива, я буду помнить за всех нас. Наша дружба не умрет никогда.

======

[1] Лизатель Марок/Марколиз. Бррр.

[2] Foal Knox = Fort Knox. Там хранится золотой запас США.

[3] Oatslando = Orlando + oats (овес). Овсяндо.

[4] Звездный Сполох.

[5] Smooze — что-то типа магической экологической катастрофы из первого поколения пони. Наслано ЧЕЛОВЕКАМИ. Выглядит как Creep зергов.

VIII — Все пони созданы быть любимыми

Думаю, ни для кого не секрет, что главной мотивирующей силой, сознательной ли или бессознательной, является любовь. У людей ли или у других разумных существ — это неважно. Любовь заставляет нас стремиться к чему-то, творить. А точнее, желание любви. Некий голод, который вечно не дает нам покоя. Я не говорю именно о физической любви как таковой, несмотря на ее неоспоримую важность. Я говорю о том тепле, которое дает единение души с близким существом. Без этого тепла сознательная жизнь в полноценном ее понимании невозможна. Существование только лишь. Слишком уж холоден мир вокруг нас, что в одиночку мы против него ничто. Частички этого тепла доступны нам всем — родственники, друзья — все они способны поддержать в нас жизнь. Но по-настоящему согреть может только та единственная душа, что, возможно, ждет нас.
И вот, встает вопрос — на что же похожа жизнь в мире абсолютного льда, где тепло любви — лишь иллюзия, лишь отражение собственных чувств? И действительно, иллюзия это и есть. Вера в то, что тепло придет, что тебя любят, что все хорошо — последний рубеж меж беззащитной душой и вечным мраком.
Ведь все, все кто живет в этом мире, в каждом из миров, — все они созданы быть любимыми. Ведь так?

Внимание! Пока на сторис не добавили поддержку цветовой разметки, более полная с точки зрения форматирования глава доступна на GDocs.

Напоминаю принципы альтернативного способа разметки:

Имя Лиры, обозначаемое зеленым, здесь изображается курсивом. Остальной курсив в этой главе к Лире отношения не имеет.

Ядро проклятья, обозначаемое магентой, здесь изображается подчеркиванием.

Также вашему вниманию доступна скомпилированная pdf версия для черно-белых читалок с 6" экраном (или больше, само собой). В которых эти текстовые эффекты обозначены другими шрифтам и другим тоном.

Версия на fb2 от fox_1047 и MOBI от него же Зеленый выделен жирным, пурпурный — курсивом.

//////////////////////////////

Дорогой Дневник,

Чего каждый пони желает в своей жизни? Я имею в виду, по-настоящему желает? Заканчивается ли наше существование в мире и покое, если мы достигнем всего, чего мечтали когда-либо достичь? Действительно ли значат так много для нас все наши достижения, медали и трофеи, когда опускается последний занавес? Достаточно ли объемов наших привнесений в этот мир, чтобы они убаюкивающей песней проводили нас навстречу холодным объятьям смерти?

Ибо неважно, что мы делаем, неважно, на что мы настраиваемся, неважно, сколько препятствий мы преодолеваем в нашей жизни: когда жизнь эта подходит к концу, последние поклоны мы раздаем в одиночестве. В своей смерти мы одиноки, что, на самом деле, поразительно иронично, ибо мы едва ли столь одиноки по своей сути. У истории есть забавная привычка начинать что-то с многообразием факторов и заканчивать это в виде одиноких, иссякающих ручейков.

Впереди у меня лежит одинокое путешествие. Всегда лежало. Не было дня, когда бы я не медитировала над элегиями, над бурной борьбой за их раскрытие, над неведомым будущим, что сулят мне эти деяния. В некотором роде, мне не чужда была храбрость в решении моих музыкальных задач; я разбиралась с ними с не меньшим смаком, чем любая героиня, которой я давно восхищалась, читая литературу.

Но сейчас я готовлюсь взобраться на самую пугающую гору на моем пути, я экипируюсь для оседлания Элегии №8, и я делаю это с великой осторожностью, потому что никак не могу свыкнуться с тем, сколь одинока я перед лицом этой задачи. Раньше меня не беспокоило это столь сильно. Не всегда проклятье заставляло меня чувствовать себя столь одиноко.

Но не до недавних пор. Не до него…

Венок из золотых тюльпанов опоясывал розовую свечу, что тускло горела по центру деревянного столика. Я глядела неотрывно на поблескивающие лепестки желтых цветов. Вместо них я не должна была бы отрывать своих глаз от неоконченного наполовину нотного листа, но нет. Прошло уже немало долгих недель моих трудов, и вот, восьмая элегия, наконец, закончена в моей голове. Композиция должна была бы уже быть закончена и на бумаге, но единственным препятствием тому была я сама, моя нерешительность, мой страх и, что хуже всего, мое сердце, вместе с головокружительными глубинами, в которых оно с недавних пор тонуло.

Когда в Сахарный Уголок вошла Рарити, я заметила это лишь задним числом. Цоканье ее копыт звучало подобно призрачным ударным к симфонии блуждающего разума. Спустя несколько минут, эти удары приблизились ко мне, также как и ее вздыхающий голос:

— О звезды, ну и денек! Похоже, не я одна тут усталая. Кхм. Простите меня. Это место занято?

В венке было двадцать тюльпанов. Двадцать распускающихся цветков. Двадцать дней до дня настоящего, начинавшихся с того, что меня, едва я войду в город, приветствуют улыбкой, голосом и неземным ароматом, что заставляет мое сердце трепетать. Я так хорошо их сохранила. Теперь я задаюсь вопросом, как скоро и они завянут без остатка? Почему самые очаровательные вещи в нашей жизни столь хрупки? Я по-прежнему ощущаю его мягкое дыхание у себя на мордочке.

— Приношу глубочайшие извинения. Я прерываю ваше сосредоточение? Если так, я перейду к другому столику…

— Хмм? — подняла я взгляд на Рарити. Она стояла передо мной с левитирующей рядом и исходящей паром чашкой кофе. Ее сияющие глаза умоляюще разглядывали меня и табуретку по другую сторону стола. Я глянула на нотные листы, затем на другие столики, что нас окружали. Все остальные места в Сахарном Уголке были заняты плотными группками беззаботно болтающих, ужинающих и просто тихо общающихя пони.

— О… Эм… — я мягко улыбнулась ей. Сомневаюсь, впрочем, что глаза мои и в половину были столь живы как ее. — Безусловно. Присаживайтесь, Рарити.

Она мгновенно просияла при звуке собственного имени.

— О, однако же какой мне подарок! — улыбнулась Рарити, и изящно присела напротив меня. Сделав один глоток из кружки с кофе, она поправила шарф на шее и отметила: — Я провела все эти выходные в Кантерлоте, на Гала. Была окружена элитными пони, и ни один из них не удостоил меня даже просто вторым взглядом. Я вернулась в Понивилль, и первый же незнакомец, с которым я говорю, знает меня по имени!

Она подавила счастливый смешок и улыбнулась:

— Нам всем никогда не помешает напоминание, где действительно находится наш дом. Очень рада познакомиться с вами, мисс...

— Хартстрингс, — тихо сказала я. — Лира Хартстрингс.

— Ой, ой… осмелюсь сказать, — она подавила неподобающую леди усмешку. — Ваша шкурка видала лучшие времена. Могу ли я спросить, что же произошло, дорогая?

Я на мгновенье растерялась. Я потянула конечности и вновь ощутила натяжение маленьких пластырей, покрывающих случайные участки моего тела: на ноге, на копыте, и на лоскутке кожи позади левого уха.

— О. Волноваться совершенно не о чем, — мягко сказала я. — Понивилль за ваше отсутствие не стал драматичнее обычного.

Я даже не стала беспокоиться о подслащивании граней этой лжи.

— Ну ладно, — высказалась она, вращая кружку с кофе в своем магическом захвате. Я часто воспринимаю как должное, сколь поистине могучей интуицией, бывает, обладает Рарити. — Если вы настаиваете, я более допытываться об этом не буду.

— Большое спасибо, — ответила я себе под нос. Пронеся над листом левитацией ручку, я нарисовала еще две ноты элегии. Царапанье пера по пергаменту воспламенило мне нервы. Казалось, с тем же успехом я могла бы выбивать слова на могильном камне. Я боялась, что ситуация грозила стать еще холоднее. — Вы… ох… Вы только что из Кантерлота, хммм?

Не нужно было быть гением, чтобы заметить отсутствие энтузиазма в моем голосе. И даже меньше того требовалось, чтобы заметить, насколько мне было все равно.

— Если я не ошибаюсь, там происходили весьма волнующие события.

— Волнующие? Скорее «волшебные»! «Чудесные»! «Непревзойденно восхитительные!» — с каждой новой фразой Рарити впадала в экстаз все больше и больше. Она драматично качнулась назад на сиденье, поймав себя в последний момент с отчетливым аханьем. — О, а знаменитости! Блеск! Роскошь! Все, о чем я только мечтала!

Она вздохнула, глубоко и протяжно, и наклонилась вперед, чтобы сделать глоток кофе, переплавляя пьяную улыбку на своем лице в только лишь удовлетворенную ухмылку.

— О, как ужасно я рада, что это, наконец, закончилось.

Я моргнула. Я наконец-то посмотрела ей в лицо.

— Вы рады?

— Ммммф! — кивнула она, сглотнула кофе и заявила: — Исключительно рада! Каким бы приятным ни был вечер сам по себе, никогда я еще в своей жизни не наблюдала такое количество помпезной блажи, хамских и бессильных попыток казаться рыцарем и самонадутой претенциозности от лица обеспеченных цивилизованных пони! Все эти смешные детали казались интересными по другую сторону эквестрийских таблоидов, но вблизи и персонально… хех… было похоже на пришивание шелка к рубчатому вельвету зубами!

— Хммм… — слегка улыбнулась я. — Довольно красочный для этого вариант описания.

— Мисс Хартстрингс, дорогая, мир дает нам краски, чтобы мы окрашивали ими правду, но их избыток — трагически безвкусен, — Рарити непринужденно откинулась назад и взмахнула кружкой с кофе в телекинетическом захвате. — Прошу, простите меня за то, что я щебечу как школьница, но мои бурные выходные в Кантерлоте раскидали все мои нервы врассыпную. Единственный луч света во всем этом мраке — это компания моих друзей. Но так как я приехала в Понивилль раньше них, то рядом со мной не оказалось близких мне кобылок, с кем можно было бы поболтать. Ну, вы знаете, каково это.

— Вы приехали раньше?

— Ммммхмм.. Я осознала, что за мной тянется чудовищно длинный список заказов на платья, и слишком много их я откладывала, пока готовилась к тому, что, как я наивно верила, должно было стать величайшим событием в моей жизни, — Рарити рассмеялась легко, закатила глаза и нежно сжала кружку в копытах. — Ну, теперь я знаю правду. Лучше всего я расслабляюсь, когда работаю. Я не знаю, относится ли это и к вам тоже…

Я моргнула, глядя на нее. Наклонив голову, я глянула вниз, на нотные листы. Мои уши дернулись, будто в их хрящи впились ледяные иглы. Восьмая элегия была подобна приливной волне льда, что захлестнула собой следующий болезненный вдох. Я почувствовала, как волоски на шее у меня встали дыбом.

— Я расслабляюсь, когда со мной говорят, — выпалила я.

— Ну… — с облегчением усмехнулась Рарити. — Полезно было узнать.

— Скажите мне, вы когда-нибудь встречали его? — спросила я, не думая, задержав взгляд на золотом венке из тюльпанов, разделяющем нас. — Жеребца своей мечты?

Рарити помедлила, прежде чем сделать следующий глоток. Она посмотрела на меня, прищурилась, а затем наклонилась ближе:

— У нас… у нас с вами не было раньше такого разговора?

Я почувствовала, как забилось тревожно мое сердце. Зубы мои задумчиво жевали нижнюю губу. Я напомнила себе, что иногда единственное лекарство от неловкой ситуации — это слепо брошенная крупица истины.

— Мы… эм… мы разговаривали на прошлой неделе, прежде чем вы уехали в Кантерлот со своими друзьями, Рарити, — сказала я. Я спокойно смотрела на нее. — Вы сделали для меня очаровательное и при этом простое платье. Кремового цвета, с золотым растительным орнаментом?

— Сделала, говорите? — лицо Рарити наморщилось под весом тяжкой растерянности. Она откинулась назад и пригладила копытом гриву, блуждая глазами по потолку. — Действительно. Звучит похоже на ансамбль, что я вполне способна была бы сделать. Почему же я не могу просто взять и?..

Ее губы продвигались по минному полю неразборчивых слов. Она, в итоге, сглотнула и явила мне застенчивую улыбку:

— Благие небеса, мой разум действительно блуждал неизвестно где все последние несколько недель, не так ли? Мои глубочайшие извинения, мисс Хартстрингс. Я могу лишь только спросить, послужило ли это платье своей чудесной цели?

Мои глаза на мгновенье опустились к полу:

— Это впечатляющее одеяние, и я не могла бы просить ничего более прелестного. Потому, спасибо вам.

— Что ж, не стоит совершенно никакой благодарности! Говорю вам от всего своего сердца, хотя хотела бы сказать и от своего разума! — она легкомысленно рассмеялась. — О, если бы только все платья встречали столь блестящую судьбу, соответствующую тому гению, что я вкладываю в их создание. Для Гала я сделала просто фантастическое платье, и, боюсь, что его постигла ужасная судьба знакомства с яблочным повидлом и глазурью с торта.

Я бросила на нее полный ужаса взгляд:

— Звучит… звучит чудовищно…

— Мммм… да, он такой и есть, — сказала она, бросив на мгновенье злобный взгляд куда-то в сторону стен.

— А?

— О… эм… да, — Рарити закатила глаза. — Увы, мне стоило провести весь тот вечер с моими друзьями, а не в компании венценосного болвана, манеры которого не распространяются дальше серебряной ложки, застрявшей у него во рту.

Она бросила мне умиротворенную улыбку:

— Мисс Хартстрингс, надеюсь, вы выучите этот урок с куда меньшей трагичностью, чем я. Однако же, истина такова: настоящая любовь едва ли валяется просто так на пути. Судьба приносит нам что-то, и делает это без предупреждения, и мы будем настоящими дураками, если посчитаем, что можем подобное предсказать с легкостью пегаса, что лепит дождевые облака.

— Почему вы так говорите, Рарити? — спокойно спросила я. — Вы мне представляетесь романтичной натурой.

— О, и я большую часть своей жизни исключительно таковой и была! Но жизнь коротка, и никогда не поздно пересмотреть некоторые свои черты.

— И что же это за черты?

— Глупые черты. Постыдные черты. Очарованное мировоззрение капризной кобылки. Все они пленительно легки для постижения, но вот избавиться от них непросто. Я бы одного хотела — чтобы взгляд всего Кантерлота не был сосредоточен на мне, когда я пришла к пониманию, сколь донельзя губительной может быть грубость единственного жеребца для моих детских мечтаний.

— Что бы ни случилось с вами на Гала, Рарити, я уверена, что это лишь запинка на вашем пути, — я, нацарапав на листе несколько черт, привнесла в мир еще три новых ноты. Я уставилась в бездну композиции Луны, шепча:

— Ваши мечты еще могут исполниться.

— Хммм… я погляжу, не я одна — романтик за этим столиком, — сказала Рарити. Она наклонилась вперед с теплой улыбкой. — По крайней мере, я, быть может, не самый рьяный из нас. Скажите мне, мисс Хартстрингс, если я осмелюсь у вас спросить: вам когда-нибудь удавалось пережить невозможное страстное увлечение?

Я вновь остановилась в середине напева, что уводит мою жизнь прочь в бесконечную ночь. Мой взгляд, блуждая, остановился на золотых тюльпанах. Медленно я подняла на нее взгляд.

Я улыбнулась.

— Доброго утра тебе, ангел, — сказал он. Он улыбнулся. Он протянул мне в копыте что-то золотое… такой же текстуры, что и его шелковистая шкурка.

Я отразила выражение его лица, пусть и с долей застенчивости. Тем не менее, я подняла телекинезом с его копыт подарок. Это был тюльпан: изысканный, нежный, посверкивающий влагой в дыхании рассвета. Я стояла на северном входе в Понивилль, за три недели до моей беседы с Рарити в Сахарном Уголке. Как и всегда, при мне были моя седельная сумка и лира. Как всегда, город пробуждался к жизни в спешке и суете. И, как всегда, он стоял в самом центре всего, не смотря неотрывно ни на кого другого и не улыбаясь никому иному. Только мне.

— О, благодарю вас, — ответила я. Мои щеки должны были бы уже пылать ярким румянцем, если бы этот очаровательный момент не стал для меня чем-то вроде ритуального танца. И все же сердце мое подскакивало в груди с каждым ударом под аккомпанемент его улыбок, слов и лепестков, которых он даровал мне в своей извечной амнезии.

— Однако же вы умеете очаровать, — сказала я. Я уже знала его реакцию. Но мне было все равно; я хотела снова услышать ее. Я хотела слышать ее снова и снова, целую вечность.

 — Только я очарован, — Он низко склонил голову, и с его грациозной шеи свободно опала грива, подобная сапфировому фонтану.

— Добро пожаловать в Понивилль, — заявил он, а затем пропал, как сон, убредя к группе розовых кустов, подрезанием которых в тот момент, когда я пришла, он занимался.

Почти миновав его, я остановилась и уставилась на тюльпан, что левитировал передо мной. Предмет этот — всего лишь ярко окрашенная часть растения. Я с легкостью могла бы сорвать с земли тысячи подобных ему и сплести из них венок.

В конце концов, мир полон цветов. Но чувство — вот та неуловимая материя, нечто, что наполняет нас и заставляет нас расти в пустынном мире, осушенном страхом и одиночеством. Передо мной лежало множество элегий, которые мне еще предстояло раскрыть, множество заупокойных мелодий, по которым надо пройти в страхе, как по горной тропинке, и вот, всего лишь одного тюльпана достаточно для того, чтобы напомнить мне, что в странном мире, полном холода, существует нечто теплое, ради чего стоит продолжать борьбу.

Наступил еще один рассвет и я вновь побывала в своем оазисе. Я счастливо подняла тюльпан и заложила его стебелек за ухо. Оглянувшись назад, я глубоко вздохнула и, скрепя сердце, двинулась к своей цели. На этом ритуал завершился. Я начала счет часов до следующего восхода солнца.

Его зовут Морнинг Дью. Он — земной пони, садовник, художник. Его холст — весь город, он пишет картины, копая почву, высаживая прекрасные цветочные композиции. Он распространяет цвет, подобно тому, как песня обогащает мелодию. Каждый яркий оттенок желтого, глубокий тон красного и спокойный всполох синего обязан своему профессионально выверенному местоположению только ему одному.

Насколько мне известно, он — один единственный цветочный садовник в Понивилле. Конечно, здесь есть известные продавцы цветов в центре города, такие как Дейзи или Роузлак. Но они только продают их. Они не живут ими, не так, как живет Морнинг Дью.

Каждый день он встает с первыми лучами солнца. Восходящее светило озаряет его и землю, по которой он ступает, одинаковым блеском. Он подмечает каждый сорняк и вырывает его прежде, чем золотое сияние, встающее над горизонтом, успеет высветить подобный изъян.

Понивилль — прекрасный город, но сам по себе он таковым не стал. Деревня идеальна, потому что идеальна его работа и идеален он: идеально сосредоточенный, идеально уравновешенный, с идеальным достоинством в движениях и позе. Он погружает копыта в грязь и землю по суставы, и при этом, после всего этого, выглядит как танцор балета. Никакие объемы грязи и земли не способны испортить его внешний вид, ибо он всегда светится изнутри, будто радуясь тому, что живет; будто он обнаружил где-то каким-то образом секрет простой жизни, обладателю которого мы все завидуем за сам факт того, что мы даже близко не способны на изящество, свойственное ему.

И каждый день, каждый белый день мой путь пересекается с путем столь гениального земного пони, этого святого образа прилежания и смирения. И всякий раз, без исключения, он останавливает свое дело. Он покидает свой шедевр в самой середине процесса создания. Он останавливается на своем пути улучшения такого столь важного для него мира только лишь для того, чтобы улыбнуться мне, подарить мне цветок… и дать мне затем нечто большее.

— Доброго утра тебе, ангел.

Я вновь беру у него цветок, стараясь не упасть в обморок. Нет, мир не вертится как карусель. Морнинг Дью просто смотрит на меня, и у меня тут же начинает кружиться голова.

— Однако же вы умеете очаровывать, — сказала я. Я практически готова была даже пропеть это в тот раз.

— Только я очарован, — пропел мне он в ответ. И вот опять, он поклонился и вновь скрылся на своей покрытой грязью сцене, стараясь привнести цвет и красоту в упрямую яму утрамбованного мха у входа на почту. Воздух вокруг него запятнан усталостью и потом, но отвращения у меня это не вызывало. Где-то там, на задворках сознания в этот момент, восхитительный аромат завораживал мои чувства так сильно, что мне было тяжело удерживать левитацией тюльпан перед собой. Я убедила себя, что только простые вещи в этом мире способны заставить так быстро биться мое сердце, и затем я попыталась убедить себя, что они с такой же легкостью могут быть и проигнорированы.

Но я не смогла. Уложив новый цветок за ухо, я с трудом ушла прочь, пока в ногах еще хватало на это сил.

Я не единственная пони, с которой Морнинг Дью говорит, не единственная, которую он приветствует. Он разговаривает и с друзьями и с незнакомцами совершенно одинаково. Он улыбается проходящим мимо пони и перекидывается с ними словами, пока он может позволить себе отвлечение от своего мастерского садового дела.

Тем не менее, ни одного из тех пони, с которыми он общается, которых он встречает и приветствует, он не зовет «ангелом»; никого, кроме меня. Я знаю это. Я видела его, наблюдала за ним. Блистательных кобылок, кобыл, что могли бы украсить собой обложки журналов «Эквестрийская Мода», он в самом лучшем случае зовет просто «мэм» или «мисс». Даже когда мимо проходят пони столь прекрасные, как Рарити или Флаттершай, он зовет их «мадам», обращаясь к ним с высочайшей элегантностью, но никогда не заходит дальше этого.

И только со мной он обращается к поэзии, только со мной некая определенная искра сверкает в его голубых глазах, только со мной ошметки грязи на его шкуре тают без следа, когда при моем появлении мгновено озаряется выражение его лица. Чем бы та искра ни была, она побуждает его доставать все такой же цветок, как и всегда — золотой тюльпан — из своей садовой тележки и протягивать его мне, вместе с четырьмя бесценными словами:

— Доброго утра тебе, ангел.

На этот раз мне пришлось подавить смешок. Это было мрачное утро. Оба мы были промокшие насквозь. Пегасы устроили этой местности ранний дождь, чтобы расчистить небо к пикнику после полудня. Улицы Понивилля практически затопило. Половина ресторанов и магазинов еще даже не открылась. Утреннее солнце казалось не более чем серым пятном преломленных лучей света. Я даже не знала, что я делала здесь, пробираясь по грязи, позволяя толстовке промокнуть до последней нитки, до тех пор, пока он не сказал эти слова, и я не поняла, что даже все невзгоды мира не способны остановить его от повторения того, что, в лучшем случае, должно было быть трагически позабытым моментом истории.

— Я полагаю, эта штука не умеет разворачиваться и становиться желтым зонтиком? — сказала я с улыбкой на лице, с которого стекали капли воды.

— Если бы они становились зонтами, моя работа была бы гораздо проще, — ответил он, давя собственный смешок со столь же промокшим лицом. Мы были двумя душами, плавающими в абсурдном пруду по имени «жизнь», и не по чему тут было вздыхать. Он вернулся к своему грязному мытарству. Я вернулась к прогулке под дождем. Ни один из нас не вернулся в нормальную жизнь из безумия.

В тот день я постоянно чихала и не могла никак остановиться, даже после того, как рассеялись облака. Все было нормально, впрочем. В промежутках между этими жестокими приступами я чувствовала цветок за своим ухом, а потому моя улыбка так ни разу и не угасла.

Что это означает? Что пробуждает в нем такую реакцию на меня? Что же такое мотивирует Морнинг Дью при первом же взгляде на меня говорить те же самые слова, демонстрировать тот же самый жест, браться за один и тот же цветочный горшок и истощать золотые сокровища в нем, забирая каждый раз только один стебелек, только один раз в день, даруя каждый раз только одну улыбку, и так круг за кругом, что мы раздельно друг от друга выписываем, двигаясь в будущее.

Конечно, я могу это принять за простую лесть. Только вот… Я не хочу принимать это за «простую лесть». Такая идея лишает действо смысла, души, мотивации, выходящей за пределы заурядного ответа на устойчивую стимуляцию. Уравнивает эти слова с комплиментами Спайка моей толстовке, с настойчивыми предложениями Рарити сделать мне новую куртку, или вопросами Рейнбоу Дэш, желающей узнать, почему она только что врезалась в мою непонятно откуда взявшуюся хижину.

За прошедший год с лишним я привыкла признавать жителей Понивилля как моих друзей, знакомых и даже членов семьи. И в то же время, мне приходится отступать и пересматривать свои отношения с этими моими «соседями», осознавая, что они всегда будут лишь пустыми имитациями друзей, по крайней мере, насколько я это понимаю. Каждая беседа с ними — всегда первая беседа. Каждая моя с ними встреча — всегда первое впечатление для них. Когда бы я ни хотела раскрыть тему беседы, что уже проводила с ними ранее, мне необходимо произнести серию предложений, что проведут наш диалог по заранее запрограммированным стратам, а посему общение с другой душой по деликатности своей не отличается от ударов по кнопкам какой-нибудь бесчувственной машины.

Но с Морнинг Дью мне ни к чему бить по кнопкам. Мне не нужно прикладывать никаких усилий, чтобы наскрести ответ. Мне нужно только лишь существовать, быть видимой, проходить мимо его голубоглазого взгляда, когда он совершеннейше ужасно занят своим бесценном делом в цветочном искусстве, и, внезапно, становиться целью для чего-то столь милого, столь искреннего, столь… очаровательно слащавого, что мне больно даже думать о том, что какая-то пусть даже малейшая часть всего этого не значит ничего.

Так почему же я вызываю в нем такую реакцию? Почему я озаряю его день, когда сам он — столь красив и чудесен, как сам восход? Почему он дарует мне свою улыбку, улыбку, от которой любая уважающая себя кобылка рухнула бы перед ним на колени, а потом добавляет сверху цветок, приветствие и царственный поклон?

Почему я — ангел Морнинг Дью?

Я думаю об этом постоянно. Я размышляю об этом. Это занимает все мои мысли. И раньше, чем я успеваю понять, раскрытие восьмой элегии более не стоит на первом плане моих мыслей. Там нечто другое. Некто другой и, несмотря на все мои годы ученых исследований, сочинения музыки и учебы, будучи уже взрослой, я не могу сопротивляться чувству, будто я вновь стала легкомысленной школьницей.

— Ну, лично я скажу, мисс Хартстрингс, что в этом нет ничего плохого, — сказала с улыбкой Твайлайт Спаркл.

Я стояла по центру библиотеки, призывая над своим сияющим рогом защитное поле. Я осторожно поддерживала медитацию, но все напряжение уже ушло. Для меня это дело больше не представляло никакой трудности.

Единственное, что, казалось, потребовало ужасно много усилий, так это убеждение Твайлайт в том, что эта мятно-зеленая незнакомка вообще нуждается в уроке.

— Что вы имеете в виду под «в этом нет ничего плохого»? — простонала я, разглядывая зеленый купол над моей макушкой. — Пони моего возраста надо быть выше потакания школьным влюбленностям.

— Чего школьным?

Я бросила на нее кислый взгляд:

— Вы меня слышали. Как мне еще это назвать тогда?

Твайлайт хихикнула, ходя вокруг меня кругом.

— Чувствовать тягу к другому пони совершенно естественно, вне зависимости от масштабов этого пристрастия, — говоря это, она тщательно оценивала состояние моего защитного поля. — Мало того, я читала во множестве психологических исследований, что явная нехватка страстных увлеченностей в молодости способствует развитию серьезной депрессии…

— Я пришла к вам потому, что слышала немало о вашей природной мудрости, мисс Спаркл, — пробормотала я. Я на мгновенье стиснула челюсти, расширяя изумрудный купол в прозрачный зонт над собой. — У вас есть какой-нибудь совет, который вы извлекли не из чтения книг?

— Вы тогда говорите не с той пони, — сказала она, почти усмехаясь. — Мой опыт в ухаживании, пожалуй, столь же глубок, как и мой опыт в… ой, даже не знаю… в уличном хоккее. Хихи.

Она слегка покраснела, а ее фиолетовые глаза очаровательно оглядывали пол, ища выход из этой темы.

— К тому же, моя голова сейчас несколько не тем занята. Как раз перед тем, как вы пришли, я готовила речь для встречи с Принцессой Селестией на Гала через две недели.

— О. Извините, — купол надо мной начал шататься и распадаться. — Я, очевидно, пришла в неподходящее время…

— Н-нет! Все нормально! — она замахала копытами и заулыбалась, чтобы унять мои беспокойства. — Я рада время от времени потренировать кого-нибудь в магии. К тому же…

Она описала глазами круг, усмехаясь про себя.

— Принцесса Селестия всегда мне повторяет в своих письмах, что мне время от времени нужно брать перерывы. И если я чего-то хочу доказать ей, когда мы снова встретимся, так это то, что я очень многое узнала за прошедший год.

— Я нисколько не сомневаюсь, что у вас много чего есть рассказать ей о себе, — сказала я с улыбкой. — И вашим друзьям тоже.

— Хихи… Возможно, так и есть, — она прочистила горло и снова пошла вокруг меня, наблюдая за тем, как я перестраиваю купол. — Он только дарит вам цветы и больше ничего?

— А?

— Тот жеребец, о котором вы говорите, — пояснила Твайлайт, подмигнув. — Вы говорили, что он дает вам каждое утро тюльпан. Я, быть может, и не эксперт по части романтики, но в этом есть какая-то настойчивость, как считаете? Хихи… Когда парни отдаются какому-то одному действию — это знак.

— Знак чего?

— Вы, очевидно, достаточно много значите для жеребца, чтобы он исполнял один и тот же жест на регулярной основе. Если, конечно, он не забывчив как золотая рыбка… о, погодите… — лицо Твайлайт очаровательно наморщилось. — Этот миф вроде как был развенчан… или нет?

— Я… эм… — я нервно улыбнулась. — Я бы не слишком много на это ставила.

— На что, на золотую рыбку?

— Нет, я имею в виду… эм… — я вздохнула. — Неважно.

— Короче говоря, я считаю, что это совершенно нормально — быть влюбленной в ваши годы, — сказала Твайлайт, нежно улыбаясь мне. — Особенно хорошо, когда цель такого увлечения взаимно заинтересована в вас.

— Вы… В-вы правда считаете, что так и есть? — заикаясь, выдавила я.

Она продолжала болтать:

— На самом деле, большинство кобыл в вашем возрасте и в наши дни вам позавидует. В конце концов, после Великого Нашествия Перевертышей в Раннюю Классическую Эру наш генофонд так до конца и не был восстановлен. В Эквестрии по-прежнему рождается только один мальчик на пять девочек. Если вы активно искали себе особого пони, и кто-то подходящий оказался прямо здесь, перед вами, то это практически преступление не постараться завести отношения! Эм… метафорически говоря, конечно.

— Но… — я закусила губу. Я уже в смертном страхе боялась числа минут, оставшихся этой беседе, прежде чем она, равно как и тысячи до нее, испарится в забвение, и я останусь наедине со своими мыслями и тенями. — Что если мне не… нет возможности искать особого пони?

Я сглотнула, и изумрудный щит надо мной едва заметно задрожал.

— Что, если я просто не могу себе это позволить?

— Шшш… Сосредоточьтесь… — Твайлайт встала передо мной и осторожно коснулась моих плеч.

Я вздохнула. Я сделала глубокий вдох. Я пристально взглянула в лицо своей подруги детства.

Она, мой якорь в этой реальности, смотрела неотрывно в ответ, улыбаясь.

— Печален будет тот день, когда мы убедим себя, что не можем позволить себе то, что только делает нас счастливее.

Ее невинность грела мне сердце, хотя я уже ожидала приступ сожаления, что последует за этим. Я заговорила прежде, чем мысли унесут меня столь далеко:

— Что, если это как бумажная луна?[1] Как я пойму, что оно стоит того, чтобы найти возможность для этого?

— Ну, если бы я была на вашем месте, и хотела бы преследовать что-нибудь… ну… что угодно… — Твайлайт откинулась назад и постучала по подбородку, размышляя вслух: — Я бы подошла к этому по-научному.

Я изобразила недоумение:

— По-научному?

— Я бы проделала целую кучу наблюдений.

Я хотела сказать Твайлайт, что я наблюдала. Я хотела рассказать ей, что в последнее время моя жизнь и не была ничем, кроме как постоянным наблюдением. Но как я могу это сделать, не показавшись ей абсолютной слюнтяйкой, жалкой мечтательницей, глупой кобылкой со сверкающими глазами?

К тому же, как ученая кобыла может понять? Нет никакой возможности для меня влить в нее понимание того всплеска восторга, того трепета сердца при звуке его голоса, каждый раз, едва я его заслышу. Каждое утро я ожидаю, что он проигнорирует меня. И каждое утро, к моей неизмеримой радости, я разочаровываюсь в этом ожидании. Я, быть может, невидима для исторических книг, но я реальна, как воздух. Он вдыхает меня, и затем выдыхает бессмертные слова:

— Доброго утра тебе, ангел.

— Правда шоли? — воскликнула Эпплджек, вскинув в тени своей шляпы бровь. — Он вас зовет ангелом?

— Эм… Д-да, — нервно подтвердила я, не прерывая высаживание семян в грядку перед моей хижиной. — А затем он дает мне цветок.

— Шо, типа розу?

— Тюльпан, на самом деле.

— Тюльпан?

— Эм… Д-да? — дело из-за моей суеты начало валиться из копыт. Она потянулась ко мне и направила мои копыта, чтобы я смогла тщательно уложить семена по отдельности во вспаханную землю. Я поблагодарила ее кивком и продолжила: — Это… Это разве плохо?

— Ну, эт весьма характерно, — она смахнула несколько золотых локонов, выбивающихся из-под шляпы, и откинулась на стоящую рядом тележку с яблочными корзинами. — По большей части жеребцам нравится дарить розы, когда они заигрывают для знакомства.

— Значит, вы считаете, что это оно и есть? — я кратко нахмурилась. — Заигрывание для знакомства?

— Вы хотите мой совет или шо? — ухмыльнулась она. — Он вас прикармливает, барышня. Старейший приемчик, как по учебнику.

— По учебнику, который вы прочитали от корки до корки, как я понимаю.

— Если вы тут собираетесь сомневаться в моем опыте, то я вот шо скажу: эт поля, с которых вам урожай собирать не стоит.

— Почему же, мисс Эпплджек?

Она застонала и поправила шляпу.

— Потому шо… — она раздула ноздри от воспоминаний. — В первый же раз, когда я когда-либо привлекла к себе внимание жеребца, я… ммффммффммгх…

Я прервалась и сощурилась, глядя на нее.

— Простите, что вы сказали?

— Ннхх… Я… — ее слова вновь сплавились в неразборчивое бормотание.

— Эпплджек, я знаю, что вы только-только встретили меня, но я музыкант. Глупо ожидать от меня музыки, если еще нет даже слов.

— Я сказала, я пнула его так, шо он сел на задницу!

Я не поверила услышанному.

— Вы лягнули его и сбили с ног?

— Это была спонтанная реакция! — воскликнула Эпплджек, размахивая передними копытами, чтобы подчеркнуть свои слова. — Он приперся прямиком на мою семейную ферму, когда мы сажали свежие семена, и у него хватило духу обернуть меня ногой и шептать мне на ухо! Ему реально круто повезло, шо это я прокатила его лицом по земле! Если бы до него добрался Биг Мак, то он бы вообще без зада остался, не отделался бы только тем, шо не мог неделю на нем сидеть!

— Хихихихи…

Она на мгновенье нахмурилась сердито на меня.

— Эт несмешно! Жеребец этот — горячо дышащий вредитель безо всякого уважения к кобылам, или к личному пространству, если на то пошло!

— И как же это относится к моей ситуации? — я улыбнулась, подняв на нее взгляд, и не прекращая в то же время высаживать семена. — Жеребец, которого я описала, — идеальный джентельпони. Его самый страшный грех в том, что он, сделав мне комплимент, тут же возвращается к работе, будто ничего и не произошло.

— Хмммф… — вздохнула Эпплджек, и, отвлеченно отряхивая шляпу, заговорила: — Вы правы, наверн. Кажись, не каждый жеребец в мире заслуживает того, шоб ему отрезали пятую ногу…

— Вот, это совсем другое дело.

— Но им стоит время от времени удерживать ее в узде, — проворчала она.

— Оооо… мисс Эпплджек…

Она вздохнула, затем мягко подошла ко мне, улыбаясь:

— Послушайте, мисс Хартстрингс, дорогая, — она села рядом со мной и, взяв семена, принялась высаживать их так, чтобы я смогла видеть процесс вблизи. — Я не собиралась создавать у вас неверное впечатление. Всякий пони танцует под разную музыку. Я думаю, вы сами об этом прекрасно знаете. А я?

Она помолчала немного.

— Я уверена, шо придет когда-нибудь день, когда я сменю таскание плуга на качание люльки, но это время еще пока далеко. И совершенно честно вам говорю, я так лихо занята работой по ферме, шо я едва ли даже об этом как-то задумываюсь. Да шо там, блин, я по уши погрузилась на эту неделю в то, шоб заготовить довольно яблок для пробного стола на Гала, шо будет через дюжину дней.

— Извините, — сказала я. — И вот я вас прерываю…

— Даже не парьтесь об этом! — сказала она резким, несмотря на улыбку, голосом. — Я бы не была пони, на которую вся деревня надеется, если бы не подавала копыто… или ухо… незнакомцам.

Она прокашлялась и сказала:

— Но вот по части встречи того особого пони, я прост не гожусь давать кому-то советы, с учетом того, шо я сама не собираюсь осесть с семьей, пока не расставлю все свои яблоки как надо… хех… мягко говоря.

— Но если бы вы знали, что пони в вас влюблен… — я поморщилась. — Если бы думали, что этот пони, возможно, очарован вами, польстило бы это вам?

— Ну…

— Не хотели бы вы узнать о нем больше, даже если только для того, чтобы просто удовлетворить любопытство?

— Возможно, — пожала плечами Эпплджек. — В самом деле, это зависит от того, чего этот жеребец от меня хочет. Эт реально до слез жалко, шо они в итоге хотят только одного… хех… и эт не лягание яблонь.

Я поерзала, опустив глаза на проселочную дорожку перед моей хижиной.

— Только… только вот как это определить?

— Мисс Хартстрингс, если бы вы спросили обо мне любого пони в городе, они бы рассказали бы вам кое-шо о моей брутальной честности, — она улыбнулась, будто сияя от гордости. — Если вам реально так крышу срывает от красивого жеребца, шо на вас заглядывается, то вам надо просто быть прямолинейной.

— Что вы имеете в виду?

— Вам над подойти к нему и прямиком спросить, прямо в лицо, шо он этим хочет сказать!

Я вошла прямиком в город одним ранним утром как раз для этого, но Морнинг Дью меня не поприветствовал. Я не могла решить — чувствовать ли сокрушительную печаль или же облегчение. Тем не менее, мне не пришлось размышлять на эту тему слишком долго. Вскоре я услышала его голос на северных окраинах города, равно как и множества других.

Заинтересовавшись, я зашла за угол общего магазина и оглядела полянку. Там, на фоне, несколько пони-строителей в оранжевых одеждах долбили беспорядочно молотами и стамесками заброшенный отель. Перед этой шумной сценой, в свете утреннего солнца, подобном театральным софитам, стояла группа молодых пони. В центре этой компании находились две знакомые души со знакомыми голосами, что нежно касались друг друга носами под взглядами своих общих друзей.

— Ну, давай посмотрим! — воскликнул Тандерлейн. Стоящие рядом с ним Блоссомфорс и два других пегаса тянули шеи, чтобы разглядеть получше. — Дай нам посмотреть, что окончательно решило вопрос!

Карамель посмотрел на Винд Вистлер. Винд Вистлер покраснела в ответ. Она спрятала улыбку в гриве Карамеля и слепо подняла в воздух левое копыто. Калейдоскопическое сияние сверкающих бликов умастило маленькую группку друзей. Конечность Винд Вистлер обвивала лента усеянная алмазами.

— Ооооооооооо! — проворковала Блоссомфорс. — Просто фантастика!

— Ага! — кивнула Флиттер с сияющими глазами. — Это самый ослепительный браслет, который я когда-либо видела!

— Очень хорошая находка, Карамель, — сказал с улыбкой Морнинг Дью.

Тандерлейн прищурился:

— Как ты вообще смог его себе позволить, чувак?

— Тандер! — шикнула Блоссомфорс и шлепнула его крылом.

— Я серьезно!

— Ехех… — уши Карамеля прижались к голове, а копыта его нервно потерлись друг о друга. — Я… эм… я их выкопал самостоятельно.

— Выкопал, говоришь? — недоверчиво переспросил Морнинг Дью.

— Только пришлось по ходу дела сражаться с пятью алмазными псами.

— Правда, что ли, чувак?

Карамель закусил губу.

— Ладно, может только с тремя псами.

Винд Вистлер прокашлялась и приблизила к нему свое улыбающееся лицо.

— Ну, если интересно мое мнение — это самая романтичная штука, какую только в этой деревне кто-то сделал.

Клаудчейзер хихикнула:

— Значит вот это тебя убедило сказать «да»?

Винд Вистлер и Карамель посмотрели друг на друга. Разорвав долгий и глубокий взгляд глаза в глаза, они коснулись носами, а затем Винд Вистлер снова заговорила:

— На самом деле мы это планировали последние несколько месяцев.

— С тех самых пор, как стали Душами Солнцестояния на последнем Празднике Летнего Солнца.

— И мы решили завести собственное дело, — пояснила Винд Вистлер. — Доставка грузов.

— Правда? — глаза Морнинг Дью загорелись. — Похоже, фантастическая идея!

— Что я там слышу насчет свадебного дела? — произнес кобылий голос. Группа обернулась и увидела одного из строителей, идущих к ним от шумной территории у отеля. Стянув с головы шлем, она высвободила, встряхнувшись, длинный фонтан белоснежных волос своей гривы. Теперь там, среди них, стояла в высшей степени прекрасная кобыла, одетая в оранжевый рабочий костюм, подпоясанный бурыми ремнями с инструментами. Ее зеленые глаза отразили сверкающий браслет на ноге Винд Вистлер, а сама она криво ухмыльнулась: — Ну надож, шо творится. Карамель и Винди друг за друга выскочили, а? Как раз самое время!

— Это ведь не такой уж на самом деле и сюрприз, а, Амброзия? — спросила, краснея, Винд Вистлер.

— Девушка, — усмехнувшись, сказала Амброзия. — Я все вижу со своей верхотуры над городком. И я не видела, шоб ты там своими крыльями за последний год хоть раз махала, потомушт ты приклеена к шкуре Карамеля, и все такое!

— Они все это время были самой очаровательной парой во всем Понивилле! — сказала Флиттер, трепеща кончиками крыльев, оправдывая свое имя.[2]

— Тебе все такими кажутся! — поддразнила ее Клаудчейзер.

— Эй, только потому, что у тебя не было жеребца целый год…

— Оо, ну вот теперь ты получишь!

— Девочки, сейчас такой прекрасный день, — укорил сестер Морнинг Дью. — Подождите с убийством друг друга до возвращения домой. В конце концов, это же… — внезапно Морнинг Дью покачнулся. Я с любопытством наблюдала издалека, как он на полуслове закрыл глаза и наклонился, обмякнув, на бок.

— Ой-ей, — Амброзия вытянула шею. Ее лицо мгновенно побледнело в беспокойстве, а затем тут же переплавилось в кривую ухмылку: — Ну вот, опять.

— Эй, Морнинг, — Тандерлейн слегка подтолкнул Морнинг Дью одним крылом. — Держись с нами, дружок.

Морнинг Дью вырвался из оцепенения. Его глаза заморгали, пока не открылись окончательно снова.

— Кхм. Ехехехех… пожалуйста извините меня. Я просто рад услышать хорошие новости.

— Мы видим, — сказала, подмигнув, Амброзия. Она оглянулась на ласкающуюся носами пару. — Я думаю, это замечательно. У нас, у пони, есть какой-нибудь шанс посмотреть на вашу свадьбу?

— Церемония будет через полтора месяца, — сказал Карамель. — Не будет ничего слишком яркого. Мы снимем на день приемный зал Ратуши.

— Приглашен весь город!

— Хехехе… Да… — Карамель сделал глубокий вдох. — Я с трудом могу поверить, что это на самом деле происходит. Несколько месяцев назад я был практически убежден, что мне придется покинуть Понивилль, чтобы начать новую жизнь.

— Забавно, что судьбой куда чаще правит любовь, чем наоборот, — отметил Морнинг Дью.

— Фу… Зачем так пересаливать-то? — заикающийся голос Амброзии слегка надломился.

— Я серьезно, Амбер! — взмахнул копытом Морнинг Дью. — Сама посмотри! Разве ты видела когда-нибудь пару счастливее?

— На самом деле, видела! — жизнерадостно улыбнулась ему она. — Мои старики не балансы сводили, когда меня и моих младших братьев делали, Морнинг.

— Фу, благая Селестия, — Тандерлейн закатил глаза, а Блоссомфорс захихикала. Я впервые обратила внимание на маленького жеребенка, стоящего рядом с Тандерлейном. Он моргал в невинной растерянности, пока взрослые вокруг него общались и смеялись.

— Ну, мы шли в Сахарный Уголок, чтоб отметить, — сказала Винд Вистлер. — Все пони, конечно же, приглашены.

— Мы будем говорить о свадьбе и об этом доставочном бизнесе, который мы запланировали! — воскликнул Карамель, возбужденно сияя своими сапфировыми глазами.

— Я к вам, дорогие пони, попозже присоединюсь, — сказал Морнинг Дью. — Я не могу просто так взять и оставить работу, которая у меня еще осталась.

— То ж самое и у меня, народ, — добавила Аброзия. — К тому ж, я целый день провела среди опилок и потных рабочих. Я только провоняю такое прекрасное местечко, как Уголок.

— Хех, я почему-то в этом сильно сомневаюсь, Амбер, — сказала Блоссомфорс. Она посмотрела на других. — Ну, так чего же мы ждем?

Винд Вистлер хихикнула.

— Пошли, пони! — она и Карамель первыми пошли прочь, бок о бок. Клаудчейзер и Флиттер пошли следом. Тандерлейн и Блоссомфорс вскоре двинулись позади. Только одна фигура медлила на месте.

Это был жеребенок, крохотный пегас. Внезапно я узнала его как младшего брата Тандерлейна. Как там, еще раз, его имя? Тремор? Квейк? Бумер?[3] Его лицо не выражало ничего, пока вдруг не погрустнело. Я заметила печальный взгляд, брошенный в сторону, в которую ни один другой пони не смотрел все это время. С тщательно выверенной осторожностью хорошо натренированного наблюдателя я проследила его взгляд, устремленный в понивилльские дали.

Мишенью этого взгляда был небольшой участок травы, где три юных пони устроили себе пикник. Они все были одного возраста с жеребенком, столь же чудесные и невинные. Это трио едва ли можно было назвать редким зрелищем в окрестностях центра Понивилля. Скуталу, конечно же, я узнала мгновенно. Других двух кобылок я тоже видела раньше. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы обработать увиденное, но вскоре я определила их как сестер Эпплджек и Рарити соответственно.

Троица меткоискателей выводили разнообразные рисунки и записи на листе бумаги. Без сомнения — безбашенный список идей для экспериментов в охоте за талантами. Скуталу что-то сказала, и сестра Эпплджек захихикала. Младшая сестра Рарити отреагировала иначе, вдруг запев в лицо Скуталу песенку-дразнилку, которая, впрочем, тут же была прервана, когда оранжевая пегаска сшибла единорожку, прижав к земле и захихикав.

Брат Тандерлейна смотрел, моргая, издалека. Вздох сорвался с его губ, вздох неожиданно для, как мне показалось, жеребенка его возраста, мрачный и полный одиночества. Я обратила внимание на то, как его крохотные крылья опали по бокам, так что я, еще раз бросив взгляд сначала на него, потом на кобылок вдали, вывела внезапную связь, что поставила меня перед выбором: посмеяться над ситуацией или посочувствовать ему. Возможно, лучше и то, и другое.

— Рамбл? Ты что, не слышал?! — бухнул вдалеке голос Тандерлейна. — Мы идем в Сахарный Уголок!

— Но… Но я же только… — пропищал Рамбл тоненьким голоском.

— Пошли, мелюзга! Только попробуй со мной тормозить. Папа сказал, что я за тобой должен приглядывать!

Рамбл повесил голову, чуть ли не касаясь ею земли. Его крылья дернулись в последний раз, и он пошел твердо, хоть и медленно, прочь от того, на что он так печально глядел, присоединяясь, в итоге, к своему брату и его друзьям в их пути по городку.

Голос Морнинг Дью, как всегда, вырвал меня из молчаливого наблюдения.

— Ну, это определенно хорошие новости. Очень долгое время я почти что волновался за Карамеля, — он повернулся и улыбнулся Амброзии. — Поразительно, насколько к лучшему повернулись его с Винд Вистлер жизни.

— И куда более странные вещи творились тут в городке, — кивнула Амброзия. Она нахлобучила свой шлем обратно на голову. — Но не дождешься, жаловаться я не собираюсь.

Она обернулась к жеребцу и улыбнулась ему:

— А шо, Морнинг, ты, случаем, там не ревнуешь, а?

— Хммм? Ты о чем это вообще, Амбер? — ухмыльнулся он.

Она хихикнула, предавая свою суровую внешность, созданную рабочей униформой.

— Ты всегда мне казался эдаким малость романтиком, со всеми этими твоими цветочками и прочим, — подмигнула она.

— Судя по тому, как ты кудахчешь о Карамель с Винди, — ее челюсть слегка напряглась. — Я так понимаю, ты сам хочешь однажды остепениться.

— Хех… — Морнинг кратко копнул копытом землю. — Я сомневаюсь, что подобное случится когда-нибудь в ближайшее время.

— И почему самые замечательные пони всегда женаты на своей работе?

— Дело не в этом, Амбер, — вздохнул Морнинг Дью. Он обернулся кругом, быстро оглядывая деревню с непоколебимо каменным, пусть и на краткий срок, выражением лица. — Думаю, я еще просто не встретил свою особую пони…

Его взгляд наткнулся на меня, но, в то же время, нет. Едва до моих ушей дошли эти слова, я исчезла, прячась, как преступник, за скрывающим меня от его взгляда углом дома. Я чувствовала, как мое дыхание сорвалось на жалкие краткие глотки воздуха. В глотке завязался узел, грудь моя разрывалась, как ломающийся пополам дирижабль. Я теребила рукава толстовки. Если бы я только могла спрятать все свое тело в своей куртке, я бы непременно так бы и поступила.

Что со мной не так? Почему даже самая мелочь, которую он говорит, так много для меня значит? Почему я возбуждена, очарована, перепугана и загипнотизирована каждым малейшим движением его глаз? Я же выше этого. Я — уважающая себя взрослая пони, музыкант, художник, ученый.

И все равно, я хихикала. Дрожь терзала мои ноги. Смертельные нити проклятья Найтмэр Мун вились по моему организму, но я все равно улыбалась. Я была наэлектризована, я парила, как безумная пони, по центру Понивилля, подожженная звучанием имени, голоса, и одной мечтой за другой… каждая из которых как минимум вполовину столь же розова, как, должно быть, розовы были мои пылающие щеки.

Мы все чего-то ищем в жизни. Я искала ответ на тайну элегий, ну или я так давно уже в этом уверилась. Мне пришла мысль, что незаметно для себя я искала нечто большее, нечто, что я преследовала с того самого дня, в который я родилась, задолго до того, как проклятье заперло меня в Понивилле. Одна только мысль, что, возможно, всего лишь возможно, жеребец, такой, как Морнинг Дью, тоже ищет того же самого, чтобы… или той же самой…

Нет. Я не могу позволить себе даже думать о чем-то столь глупом и мечтательном. У меня — обстоятельства, с которыми мне необходимо разобраться. Меня еще ждет побег из магической тюрьмы, в которую я заключена. Только это имеет значение. Только это и должно иметь значение. Мне надо прекратить предаваться такой… такой… такой очаровательно счастливой глупости. Какую жизнь я смогу завоевать себе, если я не делаю и шага вперед?

Я устала, выдохлась, у меня кружилась голова. Я осознала, сколь же сильно я утомилась от бега на месте, вызванного дающей надежду, но притом совершенно иллюзорной идеей «движения вперед». Все теряло всякий смысл, едва мое сердце начинало стремительно биться, как оно билось, подстегиваемое далекими отголосками слов Морнинг Дью. Мне нужно было прийти в себя. Мне необходимо было отвлечь себя. Мне необходимо было бросить себя в компанию какого-нибудь пони, кто в миллион раз больше был бы предрасположен к безумию и самообману, чем я, только для того лишь, чтобы я, в сравнении, смогла бы пробудить в себе разум.

— И все пони увидят мои платья и будут поражены моим мастерством и изяществом, и мы будем на слуху у всего Кантерлота! — Рарити впадала в неистовый экстаз уже на середине своей драматического восклицания. Она сидела на табурете напротив меня, наполовину перешитый плащ лежал перекинутый через ее колени, а ее голос звенел среди шикарных просторов Бутика Карусель. — Мы будем на балу центром внимания, все шестеро! Даже сама Принцесса Селестия, бессмертная, не ведающая границ времени, вечно будет помнить ночь, в которую мы принесли красоту и сияние ее обыденному Гала!

Я слушала ее, улыбаясь, положив подбородок на пару копыт. Мои уши счастливо прядали, впитывая звуки ее волшебных мечтаний. На самом деле, этот плащ, что я принесла для перекройки, был просто предлогом для… для этого. Мне это было крайне необходимо: отвлечение, сон во сне, пусть даже и сон ее. Долгожданная передышка от моего.

— Яркое платье Пинки Пай заразит пони вокруг нас ее уникальной прыгучестью и жеребячьим энтузиазмом! Ансамбль Эпплджек демонстрирует класс, так что, безусловно, оно поможет ей продавать бессчетные яблоки из своего запаса! Одеяние Рейнбоу Дэш вскружит голову Вондерболтам! Платье Твайлайт наполнит ее наставницу гордостью! И, о благие небеса, я и не говорю даже о моем шедевре, о платье Флаттершай!

Теплое дыхание срывалось с моих губ, пока я слушала ее сентиментальные излияния по поводу каждого платья, что она сделала к грядущему Гала… Я разглядывала Рарити и, внезапно, казалось, я глядела уже не на нее. Я видела Винд Вистлер, стоящую посреди городской Ратуши, через час после того, как молодая пара произнесла свои клятвы. Она была одета в белоснежное одеяние из чистого атласа, и Карамель купался в ее красоте. Молодожены танцевали вместе, касались друг друга носами под взглядами окружавших их гостей, что аплодировали им и, в итоге, сами присоединились к мягким движениям копыт по залу. Я была среди них, стоя в одиночестве меж теней. Мгновенья отмеряли мои печальные вздохи, пока я не услышала осторожный цокот копыт, приближающийся ко мне. Я подняла взгляд и мгновенно весь воздух вырвался разом из моих легких. Передо мной стоял Морнинг Дью. Свет свадебного приема окутал его мягким янтарным сиянием, подсвечивая шелковый блеск его девственно чистой золотой шкурки. Он улыбнулся и протянул мне копыто. Он в самом деле хочет со мной танцевать? Я была абсолютной ему незнакомкой; таковой я и буду всегда. Я должна была ему отказать, но какая-то вселенская сила потянула мое копыто к его, заставляя принять его приглашение, воспламеняя мне сердце мыслью о том, что я, возможно, буду с ним танцевать, бок о бок, ухо к уху, и у меня наконец-то появится шанс еще раз услышать, как он зовет меня ангелом, только на этот раз так близко ко мне… и так близко к моему бьющемуся сердцу…

— И потом, когда ночь оживет в сиянии звезд и звуках музыки, я наконец-то смогу встретить… его! — голос Рарити пробился сквозь облако моих мечтаний.

Я вырвалась из него с широко распахнутыми глазами. Теплая улыбка одного жеребца мелькнула в краткий миг, пока веки были закрыты.

— А что с ним?! Я… эм… — я сглотнула и улыбнулась тревожно. — Кто?

Рарити сощурилась неловко на меня. Казалось, будто обе мы пробудили друг друга от каких-то всепоглощающих чар.

— Что-то… не так, моя дорогая?

— Эм… нет, — я прочистила горло и нервно поерзала на табурете. — С чего вы решили, что какой-то пони — утренняя роса?[4] Эммм… Т-т-то есть… — в смятении, я помотала краснеющей головой и сделала глубокий вдох. — Вы… эм… вы что-то говорили по поводу ночи, «ожившей в сиянии звезд и звуках музыки»?

— Мммммм… да, — глаза Рарити засияли не только отраженным полуденным светом, льющимся из окружающих окон. Ее бледные черты плавились в жаре глубокого розового сияния, расцветающего на ее щеках. — Я это себе столь ярко теперь представляю… Я пойду по натертым полам королевского дворца, незнакомка в глазах всех пони и, при этом, — великолепное зрелище для всех и каждого, благодаря моему ошеломительному платью. Все будут задаваться вопросом, как же простая кобыла из Понивилля оказалась одета столь изысканно, что будит зависть у элиты из элит и самых царственных пони. А потом он увидит меня и его сердце воспламенит любопытство и восхищение. Он обязательно захочет узнать, кто эта особая пони. Он оставит свою царственную свиту, только лишь для того чтобы пройти по дворцу в одиночку, и поднять мое копыто к своим губам для поцелуя. А затем он пригласит меня на танец, только для того, чтобы я могла благословить его своим присутствием…

— Вы… — я сощурилась, глядя на нее неотрывно. — Вы надеетесь привлечь внимание эквестрийского принца?

— Ну, я совершенно определенно не собираюсь соблазнять замкового садовника, дорогая, — она издала легкомысленный смешок.

Бывают времена в жизни, когда абсолютно оправданно захихикать как пони, что только что вышла от стоматолога.

В ответ Рарити только закатила глаза.

— Хммф! Неужели это правда самая постыдная фантазия, за которую только может держаться кобыла моего возраста?

— Кхм, — я наконец-то пришла в себя после неудержимого приступа глупого хихиканья. — Ну, это определенно… фантастично…

— Если позволите мне сказать, мисс… мисс…

— Хартстрингс.

— Мне жалко пони, которые окончательно выросли, — сказала она. — Правда.

Она вела иголку телекинезом сквозь плащ, зашивая мелкие дырочки, оставшиеся в ткани.

— Мы — сумма наших мечтаний. Некоторые из нас, те, кто в душе своей художники, даже определяются ими полностью. Что есть жизнь, если не холст, достойный раскраски столькими цветами, сколько мы осмелимся на него нанести?

Я улыбнулась.

— Вас ожидает самая волшебная ночь вашей жизни буквально за соседним углом, мисс Рарити, — сказала я. — Едва ли это постыдно — потакать своей мечте, что внезапно получила шанс на воплощение.

— Потакать мечте никогда не постыдно, моя дорогая, — сказала она, подмигнув. — Никогда, пока мы можем позволить себе питать фантазию теми участками реальности, которых мы заслуживаем. Только судьба знает, кого я встречу на Гала, а кого нет, но я определенно не упущу, даже на секунду, из вида то, чего я ожидала с тех времен, когда была крохотной кобылкой.

— И эта крохотная кобылка хотела стать принцессой через замужье? — спросила я.

Рарити беззаботно рассмеялась.

— Мисс Хартстрингс, я не сомневаюсь, у вас тоже были свои яркие мечты, когда вы были маленькой кобылкой!

Я пожала плечами.

— Стать ведущим музыкантом Кантерлотского Симфонического Оркестра, например.

— Не пытайтесь обмануть меня больше, чем пытаетесь обмануть себя, дорогая, — Рарити наклонилась ближе и обратилась своим молящим взглядом к более нежным участкам моей души. — Определенно, где-то там, в вашем эрудированном уме, теплится по-прежнему не воплотившаяся романтическая мечта.

— Романтическая… мечта?

— Ммммхмммм. Да. Образ, фантазия, стремление, что больше и прелестней, чем жизнь в том виде, в котором вы ее, как вам кажется, сейчас представляете.

Он улыбается мне. Он дарит мне цветок. Я — его драгоценный ангел, и он напоминает мне об этом. Меня тянет сказать ему, что если я его ангел, то я потеряла крылья многие годы тому назад. Ни один прелестный серафим не должен быть навечно заперт на этой земле, в бессчетных лигах от дома. И до тех пор, пока он не посмотрит на меня с грустным выражением лица, я не осознаю, что я бормочу вслух. Я извиняюсь и пытаюсь уйти. Он удерживает меня на месте. Он настаивает, чтобы я объяснила, что я имела в виду. Ему любопытно. Я важна для него, и ему важно знать, что терзает мой дух.

И потому я рассказываю ему. Мы идем на прогулку по лесу, где наш разговор расцветает. Я прикидываюсь, что мне интересна погода, солнечный свет, жизнь, сияющая вокруг нас везде; все, что угодно, что попадается моему взгляду. Его голубые глаза умоляют меня со всем своим великолепием, не уступающем его улыбке, и вот, я рассказываю ему все. Я рассказываю ему обо всем: о проклятье, о холодной дрожи, что обрушивается на меня регулярно, о днях, что я провожу в одиночестве в океане счастливых душ, что топит меня с не меньшей силой, чем меня вдохновляет.

И он понимает. Я абсолютно поражена. Как он может это понять? Может, он прикидывается только для того, чтобы облегчить мою боль? Но нет, он понимает. И он объясняет. Нежно взяв мои копыта в свои, он смотрит мне в глаза и делится своими мыслями. Ангел с обрезанными крыльями ищет другой способ летать. Неудивительно, что я всегда пытаюсь создать песню: я стараюсь вновь поймать тот ветер, что навечно утерян для меня. Если бы он мог, он стал бы этим ветром, и отнес бы меня в куда более светлые, теплые и счастливые земли. Глядя в его глаза, окна в душу, что жаждет поглотить и развеять мои скорби, я вдруг обнаруживаю, что нет больше у меня сил на сомнения. Если холод проклятья наконец прикончит меня посреди леса, то в его объятьях я смогу умереть без печали. Ибо я знаю, что он похоронит меня с тем же уважением и пониманием, что я все это множество месяцев пыталась привлечь к себе у рассеянных призраков, что окружают меня.

И потому я говорю ему, что написать на этой могиле. Я называю ему свое имя, так, как не называла ни одному пони до него. Я преподношу его ему. Я вливаю его ему в уши, моим дыханием в качестве сосуда, и моими слезами в качестве раствора, и он ловит каждую каплю, добавляя в тот же резервуар, откуда он черпает воду для взращивания самых прекрасных и ярких вещей, которые только знала эта деревня.

Прежде чем я успеваю осознать, приходит вечер. Я не знаю, сколько времени нам осталось, прежде чем луна разобьет красоту момента. Я не знаю, сколько шагов нам потребуется на пути к Понивиллю, по которому я его провожаю, чтобы сказать ему слова горького прощания. Все, что я знаю, — это то, что моя хижина стоит за поворотом дороги, и я не хочу встретить ледяной, темный взор ночи в одиночку. Только не снова. Я скорее умру.

А потому я нахожу предлог: что-то насчет того, чтоб показать ему музыкальную композицию, над которой я работала в заточении хижины. К моему шоку, ему на самом деле интересно. Это пугает, на самом деле. Я должна быть напугана. Цокот моих копыт ускоряется, но вместо побега от него, я веду его в дом, в мой дом. Едва войдя внутрь, он сразу же оказывается очарован изобилием музыкальных инструментов, висящих на стенах. Его улыбка восхищения разгорается в янтарном сиянии, как искусственный восход. Можно сказать, по волшебству я уже успела разжечь камин. Не то чтобы мне на самом деле холодно. Я потею под толстовкой. Мне стоило бы скинуть эту глупую тряпку. Я осознаю, что если бы я попросила его, джентельпони скорее всего бы послушался меня. И оттого я потею еще больше.

Он замечает. Конечно же, он замечает. Он замечает все. Как еще он может высаживать и растить красоту в самых скрытных уголках этих земель? Он идет ко мне через хижину. Наши копыта не соприкасаются. Мы оба стоим на гребне чего-то столь прекрасно опасного, и при этом он знает, что некоторые вещи должны сохранять свою сакральность, пока я не предпочту первой навести мост. Я стою там, дрожа, в каких-то дюймах от его обеспокоенного лица. Я осознаю, что лучшие мосты в истории, что были возведены самыми искусными архитекторами, попросту рушатся только лишь для того, чтобы показать, где в действительности пролегают овраги и сколь они глубоки.

В горьком единстве слезы вдруг потекли между нами водопадом. Слишком много печальных симфоний игралось в этой хижине, в одиночестве, когда гаснет свет и единственный огонь, что еще светит, — это боль в моем разрушающемся сердце. Не существует числа, которым можно сосчитать ночи, что я провела, сжавшись в клубок в этом самом месте, убаюканная мелодией собственного плача. Я просыпаюсь по утрам, целенаправленно забывая об этом. Я даже почти не пишу об этом в дневнике. Какой в этом смысл? Все пони печальны. Все пони одиноки. Я просто никогда не думала, ни разу за целую вечность, что я буду одной из этих жалких созданий и, одновременно, единственным существом, способным с этим бороться. Храбрые солдаты и воины прошлых веков умирали в кошмарной агонии. Но, по крайней мере, у них были песни их товарищей, что воспевали их храбрость в последующие столетия. Когда умру я, погребальная песнь, что последует, развеется вместе со мной, и все, что останется от моей мелодии, — только пустое пространство, бессердечно брошенное в краткие мгновенья между вдохами незнакомцев.

Пока я не утерла слезы из своих глаз рукавом, я не видела лица, что приближалось ко мне. Только сейчас я осознаю, что каждая мысль, что пробежала в моей голове, была произнесена вслух. Я хочу закричать в расстройстве, но он заглушает меня шепотом. Он касается меня носом. В первый раз в своей жизни, я наконец-то ощутила его мягкую и шелковистую, золотистую шкурку. Он относится ко мне так, будто я в сотни раз бесценнее, чем я когда-либо буду на самом деле. Он не дарит мне ни нежных слов, ни пафосных речей, ни никчемных попыток утешения. Все, что он говорит, — это мое имя, раз за разом, как его копыто обычно сажает семена жизни в безразличную почву. И вот тогда я, наконец, лишаюсь сил.

Он ловит меня. Он держит меня. Я пытаюсь сказать ему, что я ничего другого и не желаю: только чтобы меня держали, ласкали, чтобы мое существование и ценность признали бесконечными объятьями. Тем не менее, я плачу слишком сильно, чтобы какие-то слова могли вырваться на свободу, сохранив свою внятность. Но, как оказалось, слова бессмысленны для него. В конце концов, он уже знает и так. Он понимает. Минуты сливаются в часы, и мы лежим вместе у камина; он просто держит меня в объятьях, изгоняя прочь проклятый холод ночи своим теплом и шепчущим голосом. И я высвобождаю великое множество месяцев мук и тоски; я высвобождаю это, зная, что он поймает все, что я ему брошу. Его сердце — бассейн, что был с самого начала времен выстроен для нас двоих. Я знаю, что он это осознает, ибо неважно, сколь много я рыдаю и плачу — его улыбка никогда не уходит. Я хочу писать песни о нем вечность. Я хочу наполнить его уши не меньшим количеством красоты, чем он дарует мне прямо здесь и сейчас.

И потом я поднимаю взгляд и ахаю. Я вижу рассвет за окном. Ночь прошла, и холодная луна разбилась вдребезги, как дурной сон. Я чувствую, как несется мое сердце, готовое вырваться у меня из груди. Он спрашивает меня, что не так, но это еще не все. Когда он задает этот вопрос, он называет мое имя.

Он называет мое имя. Будь благословен Селестией, он называет мое имя. Он не забыл меня. Я по-прежнему что-то значу для него. Я по-прежнему существую. Я — нечто большее, чем просто дрожащее тело в его объятьях. Он знает мое имя, и я знаю, что я более не проклята, ибо я его, и он мой.

И тогда, когда уходят слезы, я сворачиваюсь под его боком. Я, возможно, даже смеюсь. Он смеется тоже, гладя мою гриву, как фарфоровую куклу в своих передних ногах. Утреннее солнце сияет сквозь окно. Это новое будущее, новая жизнь. Мне интересно, что же мне больше всего нравится в ней. Я решаю, что это его аромат, и я смеюсь вновь, только чтобы вновь почувствовать его запах, чтобы знать, что это все по-настоящему.

И это по-настоящему.

Я сделала глубокий вдох. Я посмотрела на Рарити, сидя напротив нее в бутике.

— Романтические мечты — они на то и есть, — в итоге тихо проговорила я. — Мечты, глупые сны.

Моя улыбка бесстрастна — необходимая дамба, ограждающая внутренние водохранилища, содержимым которых ни один пони не заслуживает быть затоплен.

— В жизни существует множество вершин, которых необходимо достичь. На редкую из них, как я убеждена, можно взобраться в одиночку.

— Хммммфф… — бросила мне знающий взгляд Рарити. — Какая трагедия.

Я моргнула, а потом посмотрела на нее, вскинув бровь.

— Что вы имеете в виду?

Она не отреагировала, опустив вместо этого внимательный взгляд на свое аккуратное шитье.

— Если отбросить несбыточные мечты, существует истина, в которую я издавна верю, мисс Хартстрингс.

— О да? И что же это за истина?

— Этот мир, в котором мы живем, он велик. Мир, что зачастую осаждается тревогами, болезнями и всевозможными разновидностями ужасающих чудовищ. Если подумаете об этом хорошенько, то поймете, что мы, эквестрийцы, поистине благословлены тем, что живем под ежедневным присмотром столь сиятельного аликорна, — она подняла на меня серьезный и внимательный взгляд. — В какой-то другой жизни, в каких-то других условиях, в которых мы не были бы столь тщательно защищены, как скоро бы мы потеряли все те хрупкие вещи, что мы, в нашем существовании, столь высоко ценим?

— Это… весьма глубоко, — сказала я и, не сдержавшись, усмехнулась.

— Да что вы говорите? — иронично ухмыльнулась Рарити. — Видимо, пони в городе создали у вас впечатление, что я неспособна на столь серьезные и глубокие мысли?

— Эм…

Она продолжила:

— Мы живем столь короткие, бледные жизни. И при этом… — она деликатно улыбнулась. — У нас есть силы для демонстрации такой безграничной красоты и изящества. Верно, существует множество других существ, что сияют ослепительно своими собственными особыми качествами. Грифоны владеют бесподобной статью. Драконы же, за всей своей неотесанной внешностью, демонстрируют великолепную, благородную архаичность. Но подумайте об этом, мисс Хартстрингс, есть ли в этом мире существа, что поистине более драгоценны, деликатны и изысканны, чем пони?

— Ну… — я пробежалась копытом по шее, пожимая плечами. — Полагаю, были времена, когда я в это верила, хоть и чувствовала себя из-за этого несколько низко…

— Ни к чему, — сказала она прямо. — Ибо здесь нечего стыдиться. Пони — это бриллианты в грязи этого мира, мисс Хартстрингс. Ибо при всех наших исторических ошибках и случайных грехах, мы всегда были не кем иным, кроме как слугами природы. И я убеждена, что мы принесли этой земле благословение, а не вред. Всему этому есть причина, и именно в это я верила всю свою жизнь, — она улыбнулась, а с губ ее сорвался теплый вздох. — И в то, что каждый пони создан только для одного: каждый пони создан быть любимым. Как нежная душа, сотворенная для подобной единственной благой цели может питать в себе что-нибудь, кроме благожелательности и доброты?

Я не смогла сдержать улыбку. Мое сердце затанцевало от подобной идеи.

— Это очаровательная мысль, если не сказать большего.

— И я намереваюсь в послеследующие выходные окончательно и бесповоротно вскружить себе голову на Гала, — сказала Рарити мечтательно вздохнув. — Очарую ли я для себя принца или нищего… хихихихи… я думаю, это не имеет никакого значения. Если я очарую его, и он будет обходиться со мной любя, как с леди, то я смогу единолично убедиться, сколь права оказалась моя вера, которую всю жизнь лелеяла больше всего.

Ее лицо вдруг поникло в холодной хмурой задумчивости.

— Только вот…

Я моргнула, глядя с любопытством.

— Только вот что?

— Нннхх… — простонала она и драматично пробежалась копытом по своему склонившемуся лбу. — Я не знаю Вселенский Вальс!

— Вселенский… Вальс?

— Самый традиционный танец, исполняемый оркестром на каждом Галопинг Гала с Раннего Классического периода по настоящий день! — надувшись, Рарити продолжила зашивать мой плащ, приближая его к идеалу. — Если я не смогу поучаствовать ни в одном бальном танце, то я просто умру!

— Вы этого боитесь? — я не могла не вытаращить на нее глаза. — Вы изо всех сил нацелились на то, чтобы завоевать сердце правящего принца, причем до такой степени, что он совершенно даже не обратит внимания на ваше обывательское происхождение... и при этом единственное, чего вы боитесь — это испортить классический танец?

— Хммф! — она задрала нос в небо. — Я сказала, что я намереваюсь воплотить в жизнь веру, что я лелеяла всю жизнь больше всего! Я не говорила, что хочу испортить все по ходу дела неуклюжестью и дурными манерами!

Я моргнула. Я фыркнула. Я захихикала. И только когда она сама присоединилась к моему смеху, я избавилась от угрызений совести, что мое веселье во мне пробудило.

Все пони созданы быть любимыми.

Это, определенно, мысль, которую сложно выкинуть из головы, даже если родом она из головы столь склонной к фантазиям, как у Рарити. Я пришла к ней с надеждой найти отвлечение от моих… отвлечений. Но визит этот дал противоположный эффект. Столь могучий, что я даже задумалась — неужто какая-то коварная часть моей души с самого начала подстроила эту причудливую встречу?

Я хотела верить в то, во что верила она. Я хотела быть такой вот дружелюбной пони, которая поддерживает свои идеалы вне зависимости от их смехотворности. Но я всегда была, за отсутствием более подходящего слова, практичной кобылкой. Часть меня всегда будет хихикать над Рарити и одновременно согласно кивать словам таких пони, как Эпплджек.

Было еще кое-что, о чем я не могла перестать размышлять. Эпплджек не просто умная, находчивая и работящая пони. Она восхитительная кобыла, куда более блистательная, чем, как мне кажется, она дозволяла самой себе считать себя. С учетом всех этих лет, что она провела, играя роль хребта, поддерживающего целостность и развитие Понивилля, меня поражает, что она не завоевала себе до сих пор десятков поклонников, что стучали бы в дверь ее фермерского дома каждый белый день.

Если отбросить в сторону забавные истории об огребших по заднице жеребцах, единственное, что мне приходит в голову по поводу того, что до сих пор удерживает Эпплджек от заведения семьи с каким-нибудь особым пони, так это то, что она, как и я, давно осознала истину, не менее бессмертную, чем истину Рарити, хоть и куда более осязаемую.

Дело, скорее, не в том, что пони созданы быть любимыми, а в том, что они созданы быть уважаемыми.

— Доброго тебе утра, ангел.

Я взяла у него тюльпан. Я, улыбаясь, повертела его перед собой в левитационной ауре. Раздув ноздри, я вновь ощутила аромат, который я чуяла только тогда, когда находилась рядом с ним. Что-то рванулось в глубине меня, как маленькая кобылка, пытающаяся вырваться из странной мятно-зеленой клетки, что выросла вокруг нее. На мгновенье я вновь убаюкала ее, исключительно чтобы наскрести немного решительности для того, что я собиралась сделать следом. Яркое сияние рассвета блистало на кронах деревьев северной окраины Понивилля, по которой разносился шум далекой стройки. И вот, стараясь перекричать рабочих, я спросила:

— Почему?

Его красивую улыбку на мгновенье затмило растерянное выражение. Я даже задалась вопросом: интересно, когда-нибудь хоть один жеребец в истории Эквестрии оказывался столь сокрушительно сражен более неожиданным вопросом?

— Простите? — заикаясь, спросил Морнинг Дью. Зрелище очаровательное настолько, что я чуть не забыла, о чем спрашивала.

Я прочистила горло и поглядела на него внимательно и спокойно, изо всех своих интеллектуальных сил направляя свои слова к цели:

— Почему я ангел? Хммм? — я сделала несколько глубоких вдохов. Только так я могла уберечь себя от падения без чувств, или, что гораздо правильнее, побега галопом в сторону ближайшего дома, чтобы разбить о него свою тупую голову. Что я делала? Зачем я разбивала что-то столь невероятно драгоценное? Мое имя всегда было Лира, не Эпплджек. Тем не менее, я продолжила: — Почему вы зовете случайную кобылу, совершенно вам незнакомую, чем-то столь лестным?

— Это… ну… — усмехнулся Морнинг Дью, нервно пробежавшись копытом по своей синей гриве. Из-за этого застенчивого жеста у него в волосах застряло несколько кусочков садовой земли. Я задумалась, замечает ли он все эти мелочи, что делают его чем-то столь удивительным, что даже пятна грязи неспособны разрушить.

— Потому что… эм… — он, наконец, сглотнул и обессиленно проговорил: — Вы напоминаете мне…

Он закусил губу, задержав дыхание.

— Кого? — спросила я, щурясь на него. — Другую пони?

— Нет, не пони, — сказал он твердо, что убедило меня в его честности. Мое сердце вздрагивало с каждым новым словом, что срывалось с его губ, словом, что я ни разу прежде не слышала от этого жеребца, но которое все равно несло аромат той же нежности, как и те, что он повторял мне до этого. — Это скорее такое чувство, воспоминание… хех…

Его краткий смешок был самым прекрасным звуком, исходившим когда-либо из его легких.

— Простите меня, мэм. Мне… мне не стоило вас ставить в такое неудобное положение…

— Нет! Нет, что вы!.. — я чуть не прокусила себе язык. Сглотнув, я понизила отчаянный тон моего голоса, сопровождая следующие несколько слов нежной улыбкой: — Не стоит извиняться. Мне… мне просто любопытно, вот и все. Это ведь очень красивый цветок, в конце концов.

— Он подходит к вашим глазам, — прямолинейность этой фразы ранила меня как нож. Я не ожидала такого, равно как и неожиданной твердости его взгляда после нее. — Очень гордый цвет — золотой. В природе мало вещей, что могут его имитировать.

Я инстинктивно моргнула, услышав это. Я внимательно уставилась на тюльпан в моем магическом захвате. Только в последнее мгновенье я решила хихикнуть, вместо того, чтоб расплакаться:

— Хихихихи… Это… Ух ты. Эм, ага, хорошо, — я глупо ему улыбнулась. — Я на это куплюсь.

— А насчет того, что я говорил, мэм… — его любезность была болезненна, как провал, что разверзся между нами. То есть, конечно, провал всегда был и никуда не девался. Он переступил с ноги на ногу, говоря: — Ну, это длинная история.

— А у меня длинные уши.

— Хехех. Кхм. Ну, вы должно быть не из этих мест, и все такое, но я здесь, в Понивилле, работаю садовником.

— Да что вы говорите?

— Но я не всегда зарабатывал на жизнь сажанием цветов.

Я бросила взгляд на его Метку, хотя в этом и не было нужды. Я заучила каждую черточку этих трех семечек еще давным-давно.

— Почему? Это ведь, определенно, ваш особый талант.

— О, я этого не отрицаю, — сказал он спокойно. — Но мои родители оба служили в королевской армии.

— В самом деле?

— Да. И сколько я себя помню, я всегда хотел пойти по их следам. Я хотел вступить в ряды Кантерлотской Королевской Стражи, — объяснил Морнинг Дью.

— Это… довольно интересно, — сказала я, кивнув. — Потому что так ваши родители и поступили, а?

— Ну… — говоря это, он поерзал немного, с застенчивой улыбкой. — Не совсем.

Я склонилась ближе.

— Я слушаю.

— В детстве я много болел, — сказал он. — Даже сейчас мне приходится постоянно сражаться с этими ужасными приступами головокружения. Но в детстве была толька одна вещь, что помогала мне пережить такие эпизоды.

— О?

Он кивнул. Внезапно оказалось, что ему тяжело смотреть на меня прямо.

— У меня… ну… у меня было видение. Я могу поклясться, что в одну из самых тяжелых ночей моей болезни, ко мне пришла пони, прогнавшая прочь болезнь. Я встал с постели, и мои головокружения ушли без следа, я ощущал себя, будто заново родился. Я посмотрел на нее, в попытке ее отблагодарить. Я увидел золотые глаза, яркие, как первый миг Творения, и как раз в тот момент я пробудился из этого приступа. Я осознал, что в это время я смотрел в окно, за которым вставало солнце. Позже, когда родители пришли домой из ночной смены, они ахнули, удивленно. Оказалось, что за ночь я получил свою Метку.

— Оооооо… — я не могла сдержать веселую улыбку, услышав эти слова. — Такая милая история Метки…

— Разве не у каждого пони она милая? — воскликнул Морнинг Дью. — Мои родители и все пони, с которыми я когда-либо говорил, считают, что я заработал свою Метку, потому что искусство садовника у меня в крови. И они, быть может, правы. И все же мне кажется, что на самом деле все совершенно иначе. Тем утром, когда меня посетило видение, и я увидел эти золотые глаза, полные такого тепла и искренности, я осознал, что нет ничего другого, чего я хочу, кроме как нести такое же чувство защищенности для всех пони в мире. В конце концов, меня только что исцелил ангел-хранитель.

— Тогда почему вы не стали стражником?

— Хех… Нельзя просто так взять и «стать стражником», мэм, — сказал он.

Я поморщилась.

— Извините. Думаю, я должна была сама догадаться.

— Не извиняйтесь, — сказал он, пожав плечами. — Я по-прежнему надеюсь в этом однажды преуспеть.

— А пока… — я перевела взгляд на его полную инструментов садовую тележку.

Он тоже на нее посмотрел.

— А пока я просто занимаюсь тем, что у меня получается само по себе. Я понял, что если не могу защищать пони, стоя на посту, я могу дать им чувство защищенности и другим способом. Разве можно представить себе среду более цельную и безопасную, чем та, что одновременно ласкает и глаз и сердце?

— Хихихи… — я пробежалась копытом по гриве и увела взгляд в сторону. — «Цветочная Стража». Я думаю, Принцессе Селестии надо организовать новое военное подразделение.

— Хехех. Да. Могу себе представить, насколько ужасно глупо звучит моя болтовня.

— О! Нет! Ч-что вы, — воскликнула я, а затем сглотнула. — И все же, хотела бы я сказать, что это объясняет, почему вы…

— Ваши глаза напоминают мне о том моменте пробуждающего просветления, что я испытал давным-давно, — сказал он, наконец. — И… хех…

Он разглядывал землю, думая вслух:

— Они напоминают мне о том великолепном чувстве открытия своего предназначения, когда я более не чувствовал страха или одиночества. Я бы хотел, чтобы все пони смогли испытать чувство такой защищенности, чтобы они встретились со своим ангелом-хранителем и пережили эту встречу, сохранив о ней ясную память.

Я уставилась на него. В горле моем застрял ком. Я опустила взгляд на мягкую землю между нами. Даже в момент, столь чистый от любого порока, я не могла удержать в своих копытах вертящийся и скользкий как лед шар ситуации. Я ощутила краткий прилив дрожи.

— Я тоже хотела бы, чтобы все пони могли помнить что-то столь чудесное… — я болезненно улыбнулась. — Я часто задаюсь вопросом: были бы мы лучшими существами, если бы столь прекрасные вещи не покидали нас каждый раз без следа и остатка.

Я услышала мягкий глухой удар. Я перевела взгляд на звук.

Морнинг Дью лежал на земле.

Мне потребовалась целая гора усилий, чтобы не завопить. Я не осознавала, что панически задыхаюсь, пока не обнаружила, что упала на колени, склонившись над ним. Я оглядывала его бесчувственное тело нервно дрожащими, раскрытыми до предела глазами.

Он упал без сознания… рухнул на землю, как тяжелое бревно. Листья травы и оторванные цветочные лепестки все еще кружили в воздухе, опадая вокруг него на землю, когда я потянулась к его шее дрожащими копытами, чтобы нащупать пульс.

Я не обращала внимания на то, какой шелковистой ощущалась при касании его шкурка. Его сердце билось, но ничто более не отвечало на мое касание. Ни единой мышцы не дрогнуло в спазме. Нигде на его теле кожа не показывала ни малейшего признака жизни. В панике я почти не могла разобрать, движутся ли его ноздри при дыхании. Я услышала громкий звук и вдруг поняла, что это кричу я.

— Кто-нибудь, помогите! — я не разбиралась достаточно в первой помощи, чтобы понять, как помочь ему, как спасти его… спасти от чего? Он же просто потерял сознание! — Хоть кто-нибудь! Позовите доктора! Сбегайте за Сестрой Редхарт! Ради Селестии, этот жеребец только что потерял сознание!

— Эй! — рявкнул голос. — Завязывай с суетой!

Резко вдохнув, я обернулась.

От полуразобранного отеля в нескольких ярдах отсюда спокойно шла Амброзия. Она улыбнулась мне, несмотря на весь мой ужас.

— Недавно в городе, мэм?

— П-пожалуйста! — прорыдала я. — Вы должны сбегать за помощью! С ним что-то не так! Он только что несколько секунд назад говорил со мной, а теперь он…

— Устраивает представление, вот шо он делает, — кратко проворчала она, снимая свой шлем. — Клянусь, этому тупому простофиле надо вырастить себе мозг и надеть табличку на шею, или не знаю.

Она уселась рядом со мной, положив копыто на лоб Морнинг Дью.

— Ага. Ну, как я и думала. Удивлена, шо он сегодня так долго продержался.

— Что… что?.. — задыхаясь и заикаясь, проговорила я. Меня не заботило, сколь отчаянно перепуганной я выглядела.

— У него прост опять случился этот его катаплексический приступ.

— Кат… Ката… пл-плексический?..

— Хех. Рада, шо не я одна с трудом могу выговорить эту кашу. Кхм. Это очень редкая болезнь, мисс, — вяло объяснила Амброзия. — Бедный пони, видите ли, нарколептик. Только у него это реально плохо. Он с этим жил всю свою жизнь. Это, пожалуй, даже смело, в каком-то реально бабском смысле.

— Но… — я сглотнула. — Кажется будто он мертвый.

— Он только о том мечтает. Не, он просто дрыхнет. Морнинг Дью везет, шо он не проглотил половину цветов и растений здесь в городке, раз он падает прямо на них своей мордой, — она улыбнулась. — А все шо нужно, шоб ему помочь, эт только вовремя потормошить его слегка. Вот, давайте я вам покажу.

Амброзия прочистила горло, склонилась над ним и практически заорала прямо в ухо жеребцу:

— Эй! Земля вызывает Морнинга! Вставай давай, ленивый круп!

— Кхх… аах! — голубые глаза Морнинг Дью широко распахнулись, дернулись, а потом с силой зажмурились, когда его накрыло нечто, похожее со стороны на ужасное головокружение и боль. — Ннннхх… Мммф…

Его глаза снова открылись, на этот раз щурясь.

— Оооооо, сеном подавиться. Я опять, да?

— Ага, — улыбнулась Амброзия, помогая ему встать на ноги. — Не волнуйся об этом слишком. Прошло всего, типа, пара минут. Может, три.

— Ух… — он застонал и сел на задние ноги, растирая лоб. — Сколько уже… Четыре раза за эту неделю?

— Пять, — сказала она, усмехнувшись. — Похоже, ребята опять должны мне обед.

Он описал глазами круг и устало ей улыбнулся.

— Серьезно? Ты по-прежнему делаешь на меня ставки? Тебе разве нечем больше заняться, ну, например, разносить тот отель до основания?

— Было бы тебе о чем жаловаться! — она показала язык. — Ставки эти определенно покрывают все те биты, шо ты мне задолжал за пробуждение своей сонной задницы день за днем!

— Хех… Ага… — он вздохнул и благодарно глянул на нее. — Что бы я без тебя делал, Амбер?

— Ммммм… — взгляд ее зеленых глаз пробежался в танце по облакам, которые она тепло оглядывала. — Боюсь даже думать об этом.

Она победно водрузила шлем на свою алебастровую гриву.

— Хорошо бы мне еще быть настолько же хорошим психологом, насколько я хороший будильник. Из-за тебя у мисс Оленьи Глазки чуть от страха хвост не отвалился.

— Кого?

— Не будь таким грубияном, Морнинг! — Амброзия указала на меня. — Ты разве не знал, что ты был не один?

— Хммм? — он повернулся ко мне. Он улыбнулся застенчиво. — Однако же, доброго утра тебе, ангел!

— Я… — я сглотнула. Я опустила взгляд на землю. Я увидела тюльпан, лежащий на траве там, где я его бросила в испуге. — Да. Сейчас… сейчас доброе утро.

Я бросила ему неловкую улыбку.

— Но мне пора идти. Меня… ждет очень много дел, — солгала я.

— Хорошо, — Морнинг Дью исполнил свой ритуальный поклон, качнувшись в кратком приступе головокружения. — Приятно провести время в Понивилле.

— Ага, «ангел», — бросила Амброзия. Она сурово глянула на Морнинг Дью, закатила глаза и ушла.

Мне тоже пришлось стремительно удалиться, но не забыв, впрочем, на бегу схватить определенный золотой цветок с земли.

Добежав до своей хижины, я захлопнула за собой дверь, будто стараясь оградиться от приливной волны хаоса, что, казалось, вот-вот коснется моего хвоста. Я осела на задние ноги, все еще обессиленная от безумолчного биения моего сердца.

Вытащив телекинезом тюльпан из кармана седельной сумки, куда я его в спешке затолкала, я принялась вертеть его золотые лепестки перед глазами. Я задумалась о том, как быстро прекрасный момент может превратиться в нечто ужасающее… и затем вновь драгоценное.

Я не хотела слишком жалеть Морнинг Дью, но этому чувству сложно было сопротивляться. Я не была так уж знакома с нарколепсией, особенно с хроническими ее случаями. И все же не нужно было особого напряжения воображения, чтобы представить себе, через насколько безумное и тяжкое испытание приходится регулярно проходить этому жеребцу. Совершенно неудивительно было, что его мечтам о карьере стражника едва ли суждено воплотиться. Какое уважающее себя подразделение королевской стражи согласится принять пони, который будет терять сознание на службе?

И все же он по-прежнему цеплялся за эту мечту, за нечто родившееся в единичном моменте озарения и красоты. Самая ось его жизни вращается благодаря детскому виденью, чему-то украшенному золотыми лентами чудес из мира снов.

Если подумать… он с изяществом поэта связал столь чувственную деталь со мной одним только взглядом случайным утром, утром первым и единственным для него, ибо нет у него дара видеть то, чему для меня счет давно потерян. И этот бесконечно малый момент оказался неисчерпаемым источником благословений для кобылки, что никогда не знала ничего, кроме проклятий.

Вздох сорвался с моих губ, когда я коснулась нежно носом цветка. Касание его было шелковистым, и я внезапно вспомнила, как на мгновенье коснулась девственно чистой шкурки Морнинг Дью в отчаянном жесте поиска пульса. Когда он упал без чувств, я была в сознании, я мыслила ясно. Не имело значения, сколь испугана я была; я была рада узнать, что могу действовать абсолютно рационально, находясь рядом с жеребцом, когда ситуация становится опасной.

Но кого я обманывала? Не имеет значения, насколько я хорошо узнаю этого жеребца, не имеет значения, под каким углом я поверну в своих мечтах мысль о том, что наша с ним связь — это нечто особенное. Я знала истинную суть ситуации. И это знание заключило меня в заточение куда более ледяное, чем деревянные стены моего дома в этот момент.

Вздохнув, я поднялась на ноги. Я подошла к столу в углу комнаты. На нем стояла хрустальная ваза, наполненная водой, но не только ей. Я опустила в емкость тюльпан, присоединив его тем самым ко множеству других — примерно двадцать цветков, если их сосчитать. Я начала их собирать примерно за три недели до этого дня, когда мой здравый смысл уступил место фантастическому капризу.

Я повернулась вяло и уставилась на койку. Как раз там, где я их и оставила посреди прошлой ночи, на ней лежало несколько нотных листов. Запись восьмой элегии бесконечно замедлялась и откладывалась, становясь все более и более ленивой с каждым следующим днем. У меня не было никакого повода для задержки. Мелодия наконец обрела цельную четкость в моей голове. У меня было четыре заряженных звуковых камня. Меня научили правильному сотворению защитного заклинания вокруг себя, даже профессиональному, пожалуй. Все, что осталось, — это записать мелодию целиком на пергамент, чтобы я могла поделиться ею с Твайлайт, узнать ее название, провести последние исследования и, наконец, броситься в омут следующей части проклятой симфонии.

И все же нельзя было отрицать, особенно в нежном сиянии чудесного полуденного солнца, что число цветков в моем доме оставило в подавляющем меньшинстве несколько хрупких листочков моего музыкального открытия. И на мгновенье я не смогла не задуматься — неужели это такое преступление — заполнять таким ярким цветом мою хижину, где раньше не было ничего, кроме ужаса?

В конце концов, какая поистине есть радость в окрашивании пути моих поисков, которые я в своей храбрости продолжаю вести? Откуда мне знать, сколько еще элегий мне осталось открыть? Их может быть пятнадцать, или их может быть пятнадцать тысяч. В распоряжении Принцессы Луны была бессмертная эпоха правления, в течение которой она сочиняла свою тайную симфонию. Какую надежду может питать смертная пони хотя бы отдаленно имитировать подобное наследие супротив лишенных эмоций просторов времен? Я вполне могу потратить всю свою жизнь целиком, раскрывая эти проклятые мелодии. Если представить себе, что я когда-нибудь достигну цели и сниму свое проклятье, насколько старой и загнанной я тогда уже буду? Что останется от меня для любви, раз я так жажду быть любимой, как поэтично напомнила мне Рарити?

Я пони, и в моей жизни есть много вещей, что чересчур благи и кратковременны, чтобы их можно было охватить одним только снятием проклятья. Я знаю, что это простая идея; слишком фантастическая, чтоб в нее верить, но и слишком могучая, чтобы ее игнорировать. Как долго я работала над завершением чего-то столь благородного ради благородства самого по себе? Действительно ли я провожу свой поиск только ради себя? Или я делаю это ради идеи «себя»? Что определяет меня, если все, чего я желаю, маячит вечность на каком-то недостижимом горизонте?

Есть только одно дело, что я делаю каждый раз, когда мои мысли оказываются чересчур перепутаны; когда я начинаю сомневаться в задаче, над которой работаю каждый день, застряв в этом прекрасном, но проклятом доме моем.

Воздух танцевал, следуя нотам мелодии, что я играла, сидя на скамейке центрального парка Понивилля, перебирая струны лиры энергичным всплеском телекинеза, воплощения моей души, брошенной навстречу инструменту. Мне было все равно, какую мелодию я играла, до тех пор, пока она сохраняла хоть какую-то музыкальность, ритмичность, способность заставлять мое сердце качаться в такте, определенном не Морнингом, не его глазами, не его нежным голосом и даже не еще более нежной историей его прошлого.

Мое лицо напряглось. Я зажмурила глаза и попыталась утопиться в мелодии. Мне это не удалось.

Почему он говорит мне о себе так много по первому же спросу? Что-то во мне заставляет его мне доверять? Действительно ли дело в моих глазах? Я никогда особо не полагалась на свою внешность, ну, не больше любой обычной кобылы, наверное. Жизнь в Кантерлоте требовала определенной меры элегантности, от которой непросто избавиться. Даже Твайлайт Спаркл, которая, по сути, просто скромная интеллектуалка, несет в себе неземную красоту, которую непросто найти у других. Если бы все библиотекари Эквестрии смотрелись столь привлекательно, как смотрится она, даже и не пытаясь привлекать к себе внимание, то тогда в мире было бы куда больше жеребцов, занимающихся чтением, и меньше занимающихся… занимающихся… ну, чем там они любят заниматься в свободное время. Борьбой?

Но нет. Мой нарциссизм не отступает ни на шаг от моих музыкальных способностей. Я никогда не пыталась выглядеть «красоткой». Да и в самом деле, меня это никогда и не волновало. До недавних пор…

Он видит мои глаза, золотые глаза, подходящие по цвету к свежим тюльпанам, и он думает о своем ангеле-хранителе. Он считает, что я — ангел? Хоть один пони, хоть раз говорил мне прежде что-то столь милое и искреннее?

Нет. Это лесть. Все это лесть. В конце концов, Морнинг Дью не знает меня. Он видит мои глаза, и каждый отмеченный амнезией раз все, что происходит, — это серия сигналов в нейронах его мозга, заставляющая его говорить вслух эту бездумную реакцию, это сравнение, что зародились в его голове. Я — просто образ, идея для него, равно как он — идея для меня. Две мелких, примитивных влюбленности не могут объединиться в нечто цельное. Все эта ситуация — просто придурь, каприз и фантазия, равно как для меня, так и для него. Я должна просто забыть об этом. Я должна просто забыть об этом…

И не смотря ни на что, стараясь забыть об этом, я делаю нечто совершенно противоположное до такой степени, что это раздражает меня, злит меня. И даже я едва ли умом осознавала ту музыку, что исполняла… или внезапно появившуюся песню, что мелодичным голосом исполнялась, следуя моим струнам.

Мои глаза резко распахнулись. Я не остановила игру, хотя бы только для того, чтобы продолжать слушать голос, напевающий мою мелодию. Я пыталась узнать голос, и вот я увидела в глубинах памяти три маленькие фигурки передо мной, идущие по центру Понивилля, и одну конкретную бледную фигурку, окрашенную во многом как Рарити.

Я устремила внимательный взгляд на кобылку. Очевидно, движения моего увенчанного рогом черепа оказалось достаточно, чтобы, спугнув ее, прервать мечтательное пение.

— Ааай! — она отпрыгнула назад, стоя виновато по другую сторону парковой дорожки от меня. — И… извините. Я вас отвлекла, да? Моя старшая сестра никогда моему крупу из-за этого покоя не дает.

Я нежно улыбнулась, продолжая перебирать струны лиры.

— Все совершенно нормально. Даже больше, ты только добавила гармонии.

— Правда? — ее голос очаровательно надломился, соответствуя возбужденному сиянию ее лица. Под ее лавандово-розовой гривой был повязан бордового цвета плащ, посверкивающий изнанкой из золотой ткани. Я обратила внимание на пришитое заплаткой поверх ткани изображение гарцующего жеребенка, которое невозможно спутать ни с чем. — Я просто услышала, как вы играете что-то такое красивое, и не смогла сдержаться и не запеть.

— Что ж, у тебя определенно есть природный талант в пении, — сказала я.

— П-правда? — она чуть не лопнула от радости, услышав комплимент. — Вы так считаете?

Я моргнула в ответ на такое восклицание. Я бросила взгляд на ее пустые бедра, осознавая, сколь искренне кобылка должна была воспринять такое заявление. И все же я не собиралась отказываться от своих слов.

— Однозначно! — улыбнулась я. — Я борюсь с соблазном сыграть мелодию снова, только чтоб услышать, как ты поешь!

— О… эм… — она покраснела с детской застенчивостью, ковыряя своим бледным копытом траву у обочины протоптанной дорожки. — Я не могу вас просить о таком, мэм.

Я пожала плечами.

— Разве у нас обеих есть дела получше? — мне как раз нужно было подобное отвлечение.

— Ну, я ждала своих двух друзей, — сказала она. — Обычно я в это время обедаю с сестрой, с Рарити.

Она внезапно надулась.

— Только она слишком занята беготней по своему бутику — пытается подготовиться к каким-то глупым танцам.

— Забавная вещь, относительно Гранд Галопинг Гала, — произнесла я. — Он будит маленьких кобылок в большинстве взрослых. Уверена, твоя старшая сестра не исключение.

Я улыбнулась и подмигнула.

— Если хочешь поговорить с ней об этом, готова поспорить, что вы двое найдете много общего.

— Хех. Нет, спасибо. Я не люблю, когда Рарити городит всякую ерунду.

— Почему же?

— Ну, как Скуталу говорит: «Она начинает звучать, как вампир!»

Я усмехнулась.

— Ну, она определенно достаточно бледная.

— Это еще что значит?

Я прочистила горло.

— Неважно, — я перебрала все струны лиры, одну за другой. — Итак, какую мелодию ты хочешь?

Ее зеленые глаза удивленно моргнули.

— Вы хотите сказать, что правда можете играть любую мелодию?

— Это мне помогает хранить обширную библиотеку моего репертуара.

— Вы знаете «Смеющийся зебра и его собака»?

— Возможно. А ты знаешь ее слова?

— Еще как! — ее голос опять надломился. Не все в этом мире я инстинктивно хочу затискать только из-за одной красоты. Когда она пела, ее голос был тверд, чист, девственен. Кобылка попадала в каждую ноту с идеальным тоном. Я изо всех сил старалась попадать по аккордам, не уступая ей в мастерстве, не уставая тем временем восхищаться диапазоном голоса юного дарования. Песня была короткой, глупой и детской. Но она заставила ее звучать не хуже оперной арии. Когда мелодия закончилась и листья на деревьях над нами закончили свои шуршащие аплодисменты, я добавила тихий звук хлопков собственных копыт.

— Браво! Браво! — широко улыбнулась я ей сверху вниз. — У тебя дар. Я серьезно! Да что там, если ты поделишься своим голосом где-нибудь типа Сахарного Уголка, то пони тут же тебя забросают монетами!

— Ой… — поморщилась она. — Звучит болезненно.

Я усмехнулась. Ясно. Очаровательна, но на чердаке пустота. Думаю, мы все прошли через этот период.

— Великие дары даются нам для того, чтобы делиться ими с другими. Если мы прячем от других то, что в нас самое лучшее, как мы сможем когда-нибудь вырасти?

— Я всегда думала, что дары должны быть найдены теми, кто их ищет.

— В этом есть определенная истина, — сказала я, кивнув. — Хорошая жизнь проводится в поисках. Но тебе надо обязательно убедиться, что не забудешь поискать внутри себя.

— Как-то раз я вставила себе в рот копыто, и меня стошнило на пол, все перемазала!

— Эээээ… ага…

— Эпплблум говорит это от того, что я нервничала. Я проглотила в предыдущий день жука и я пыталась его найти…

Как раз в этот момент два знакомых голоса защебетали над поросшими травой холмами, окружавшими парк. Кобылка резко развернулась на звук и помахала двум своим маленьким подругам, улыбающимся ей издалека.

— Легки на помине! Мне пора! — она бросила мне взгляд, одновременно счастливый и извиняющийся. — Было очень приятно с вами поболтать и попеть, мисс…

— Хартстрингс, — сказала я. — А как тебя зовут, милая?[5]

— Хихихи. Белль.

— Белль?

— Свити Белль, — призналась она, слегка краснея.

— Хех, — я откинулась назад, играя на лире заключительную партию. — Меня это почему-то не удивило ни на йоту.

Она убежала галопом прочь, ее крохотная фигурка неслась стремительно, но при этом вразвалочку.

— До скорого, мисс Хартстрингс! Я запомню, что вы сказали про мой талант!

Я помахала ей вслед. Я улыбнулась. Но пока ее последние несколько слов эхом блуждали в моих ушах, я чувствовала, как тает моя улыбка. Опустив копыто, я обмякла на скамейке.

Воздух расцветил собой печальный вздох. Я только лишь слегка удивилась, осознав, что испустила его не я.

— У нее такой красивый голос… — прошептал голос маленького жеребенка из-под дерева, что стояло рядом с моей скамейкой.

Я обернулась, продолжая сидеть на своем месте. Своим периферийным зрением я мгновенно узнала бледную шкурку маленького пегаса и его гладкую черную гриву. Я мягко улыбнулась, говоря вечернему ветерку:

— Твой брат Тандерлейн знает, что ты следишь за кобылками, а, Рамбл?

Маленький пони подпрыгнул на месте, хватая ртом воздух. Я почти что видела, как трепещет его грудь от ударов напуганного сердца.

— Я… я н-не следил! Честно! О, пожалуйста, только никому не говорите!

— Расслабься. Сегодня прекрасный день, — проговорила я, играя еще несколько нот на лире, пока он, шаркая, выходил передо мной на свет. — Зачем его портить, наказывая пони за наслаждение красотой?

— Я серьезно. Я просто… — Рамбл встал на месте, переступая с ноги на ногу. Его полные одинокой тоски глаза мелькали стремительно взглядом по холму, на котором три юных Искательницы, а точнее, одна конкретная кобылка, скакали галопом навстречу славным приключениям. Он вновь тяжко вздохнул, осев на землю, в которую уперся коленами передних ног. — Я совершенно ненормальный.

Я подняла бровь. Я опустила на него взгляд.

— И кто же вообще мог подать тебе такую идею?

Удивительно, но я попала в яблочко.

— Мои друзья в школе, — пробормотал он. — Снипс и Снейлс. Они сказали, что я ненормальный, потому что больше не гуляю с ними, как раньше.

— Это довольно грубо с их стороны, — отметила я. — Только потому, что у тебя нашлись свои дела…

— Они сказали, что я стал скучным с тех пор, как начал думать о ней, — добавил он, задумчиво играя несколькими кусочками грязи с тропинки, на которой он лежал. — Что со мной больше неинтересно.

Ох. Вот, значит, в чем дело. И почему же это именно пегасы всегда вырастают первыми?

Я улыбнулась и посмотрела на него.

— Слушай, я думаю, что единственная причина, по которой они так к тебе относятся, это потому, что они ревнуют.

Он с любопытством моргнул, глядя на меня.

— Меня?

— Мммхммм.

— А за что?

— Потому что эти «Снипс и Снейлс» чуют, что ты растешь, — сказала я, перебирая струны лиры. — Я готова поспорить, что ты куда взрослее их, и у них просто не хватает мозгов, чтоб это принять.

— Но почему это я настолько лучше их? — спросил он, кривя лицо.

— Заметь… я не говорила «лучше». Я говорила «взрослее».

— Какая разница. Почему так? — нахмурился Рамбл и ткнул, сердито, копытом землю. — Только потому, что есть кобылка, о которой я не могу никак перестать думать? Почему они это не могут понять?

— А ты можешь понять?

Он закусил губу.

Я оставила его наедине с мыслями, наполняя воздух спокойной мелодией, будто для того, чтоб выманить испуганное дитя из укрытия.

В конце концов, его голос проговорил:

— Она такая красивая и она поет таким голосом, от которого мне хорошо. Я не понимаю, почему, но я хочу узнать ее ближе. Мне интересно, что… что она думает обо мне. Я не хочу и ей тоже показаться скучным психом.

— Похоже, она плотно засела у тебя в голове.

— Ну… — он почти что усмехнулся, но вместо этого только поднял голову, посмотрев на меня растерянно. — Мой брат постоянно гуляет с кобылками своего возраста. И он, похоже, рад компании таких как Флиттер, Клаудчейзер и Блоссомфорс. Особенно Блоссомфорс.

— Хех. А ты весьма наблюдателен, парень.

— Я… я думаю, это типа круто быть таким же счастливым…

— Хмммм… — я ухмыльнулась ему. — И что, счастье равно куче кобылок, которые хотят с тобой гулять?

— Ну… я не знаю…

— А вот это — однозначно честное заявление, насколько я могу судить.

— Я… думаю, счастье не будет счастьем, если они не будут счастливы тоже, — сказал Рамбл, пожимая плечами. — Кобылки, в смысле.

Я не смогла сдержать смешок. Я остановила свою музыку.

— Ты себе не даешь достаточно заслуги, малыш. Кое-что мне подсказывает, что в тебе сидит Казанова, который однажды, через много лет, увидит, наконец, белый свет.

— Каза-что?

— Хе, неважно. Спроси брата… желательно, когда рядом не будет Блоссомфорс, — я прочистила горло. — Кстати, это Свити Белль.

— А? — моргнул растерянно он.

— Кобылка, которая тебе нравится, — я подмигнула. — Так ее зовут.

— П-правда? — его лицо озарилось. Я увидела, как затрепетали крохотные крылышки, приподнимая слегка его маленькое тело над землей. — Это… это очень красивое имя.

— И весьма подходящее, если позволишь мне заметить.

— Вы еще что-нибудь про нее знаете?

Я хихикнула.

— Я тебе что, деревенская сводница?

— Оххх…

— Если тебе так любопытно, парень, — я махнула копытом в сторону, в которую убежали Искатели. — Ты можешь подойти к ней и задать все вопросы самому.

Он мгновенно сжался, будто ему одновременно вкатили сразу несколько прививок от гриппа.

— О нет. Я… я-я не могу так…

— Это как-то связано с тем, что сказали Снипс и Снейлс?

— Нет, просто потому что… — его тело ссутулилось в очередном грустном вздохе. — Кто я такой? Глупый пустобедрый с популярным старшим братом… вот и все. Я для нее слишком скучен.

Его глаза не отрывались от земли под ногами.

— К тому же, она на меня ни разу не обращала даже внимания. Как будто я вовсе не существую.

Я почувствовала ледяной ветерок, пробирающийся сквозь мою гриву. Сделав глубокий вдох, я прошептала:

— Поверь мне, парень. Я знаю, о чем ты говоришь.

— Просто… — он положил свое грустное лицо на пару скрещенных ног. — Чем вообще можно привлечь внимание девочки? Чего кобылки хотят?

— Вопрос этот, без сомнений, стар, как самое время.

— Ммфф. Это безнадежно…

Я прочистила горло.

— И все же… эм… это правда просто, если подумать, — сказала я ему. — Кобылки хотят искренности, внимания и отдачи. Они хотят знать твои чувства, особенно если ты желаешь ими делиться.

Мои глаза оглядывали небо, загипнотизированные яркой голубизной. Наслаждаясь, я пробивала взглядом сапфировую материю, пока не увидела мысленно глаза одного жеребца, что разжег пламя в моем сердце.

— Кобылка счастливее всего, когда ты с ней честен, и когда ты это показываешь. Вне зависимости от того, какие амбиции жизнь в тебе насильно пробуждает, ты готов пожертвовать их частью, самой теплой и уязвимой частью, только лишь затем, чтобы вы вдвоем смогли разделить нечто цельное и уникальное, что создано заменить собой эту самую отданную часть. И если ты покажешь ей, что она навсегда останется частью твоего сердца, чем-то, на сохранение и любовь чего ты потратишь все время и силы, в той же мере, в коей ты поэтично ей обещал, то тогда… хихихи…

Мои щеки подернулись розовым, когда я пробежалась копытом по гриве.

— Она в тот же миг будет очарована тобой без предела, ибо она поймет, что нашла пони, с которым ее ожидает счастье, безопасность, уверенность и…

Я опустила взгляд на него. Мои слова затихли сами собой.

Рамбл смотрел на меня. Выражение его лица было совершенно бессмысленным. Глаза его полнились растерянностью.

Я поерзала на своей скамейке.

— Эм… знаешь что? — криво улыбнулась я. — Цветы. Кобылки любят цветы. Тебе стоит ей подарить ей цветок-другой.

— Цветы? — рот Рамбла распахнулся растерянно от этой мысли. — То есть, вы говорите, все настолько просто?

— О, поверь мне, — я подмигнула. — Этого хватит с лихвой.

— Цветы… — наконец на его маленькое чудесное лицо вернулась улыбка. Он пошел прочь вразвалочку, растягивая крылья так, будто проталкивал себя сквозь невидимое, теплое облако. — Цветы… Цветы… Цветы…

Он махнул мне не глядя.

— Спасибо, леди!

— Не за что, малыш! — усмехнулась я и помахала ему вслед. — Помни, что самые счастливые моменты в жизни…

Я знала, что он еще в пределах слышимости. Это не имело значения. Я более говорила не с ним.

—… это моменты, которыми ты воспользовался, не задавая вопросов.

Мой шепот затих и я закусила губу в конце моего заявления.

Я глянула на свою лиру, на одинокий корабль, на котором я обследую ледяные глубины моего проклятья. Они более не несли мне ни трепета, ни надежды, ибо они всегда было чем-то, с чем я имела дело в одиночку, и что так и будет впредь вечность.

Решимость, что я ощущала, определенно была обжигающей. Я соскочила со скамейки. Я встала гордо и непоколебимо в солнечном свете. Сделав уверенный вдох, я прямым ходом двинулась к северной окраине города.

— Доброго утра тебе, ангел.

Следом явился предложенный мне тюльпан. Я взяла золотистый предмет с его копыта и наклонилась ближе.

— Какой у тебя любимый цвет?

Морнинг Дью не ожидал такого вопроса. Его золотистое тело вздрогнуло, стоя на краю пропасти любопытства.

— Эм…

Я слегка покраснела.

— Не считая золотого, — я ни на секунду не отрывала взгляда от его глаз. — Какой еще твой любимый цвет?

— О… эм… — он застенчиво улыбнулся. — Серебристый, наверное…

— Серебристый! Чудесно! — пошла я прочь, помахав на прощание. — Приятного дня!

Он растерянно помахал вялым копытом в ответ.

— Доброго утра тебе, ангел.

— Какой твой любимый запах?

— Оххх… а? — моргнул Морнинг Дью.

— Какой твой любимый аромат? — наклонилась я к нему, серьезно уставившись на него. — Назови его.

— Ох… эм… ехехех… — он слегка покраснел, проведя копытом по своей голубой гриве. — Я работаю со многими растениями. Это сложный вопрос…

— Определенно, один запах ты все-таки можешь назвать самым предпочтительным?

— Я… ох… Я думаю, мне всегда очень нравился жасмин, — сказал он. — Такой изысканный цветок…

— Прекрасно! — широко улыбнулась я, взяла тюльпан и убежала галопом прочь. — Спасибочки!

— Э…

— Доброго утра тебе, ангел.

— Любимая музыкальная композиция?

— Простите?

Я улыбнулась, давя идущий из глубин смешок.

— Если прямо сейчас у тебя есть возможность послушать какую-нибудь конкретную музыкальную композицию, которую ты можешь выбрать, то какой она будет?

— Вы… вы музыкант, да, мэм? — спросил он, бросив взгляд на мою Метку.

Я перехватила его взгляд нежной улыбкой.

— Просвети меня.

— О… эм… — он почесал подбородок, нарезая взглядом восьмерки в ярком утреннем небе над нами. Наконец, он улыбнулся и сказал: — Когда я был маленьким жеребенком, мне очень нравилась Королевская Симфония Мариса Равела. Ее часто играли на военных парадах.

— Прекрасно! Я могу играть Мариса Равела даже во сне!

— О, правда? Что ж, это… эм… определенно интересно… — он затем моргнул. — Мэм?

Я уже ушла, скача галопом к моей хижине, чтобы записать ноты, уже расцветающие в моей голове.

— Доброго утра тебе…

— Какое у тебя любимое место в Понивилле?

— А?

Амброзия и несколько других пони-рабочих бросили любопытный взгляд со стены полуразрушенного отеля по другую сторону дороги. Они внимательно наблюдали за тем, что Морнинг Дью будет делать, попавшись на глаза истерически-жизнерадостной кобыле.

— Если ты возьмешь выходной от высаживания цветов, — сказала я. — Если ты можешь потратить весь день, не делая ничего, кроме лежания на спине и наблюдения за красивой погодой, куда бы ты в Понивилле пошел?

— Я… Я… — заикался Морнинг Дью. Он покачнулся в кратком приступе головокружения, вернулся в норму и, затем, неловко выдавил: — Не считая теплицы, я бы пошел к озеру на восточной стороне города, наверное.

— Озеро?

— Да. Когда я гляжу на воду, то я успокаиваюсь, медитирую. Иногда я туда хожу посидеть, расслабиться и просто подумать о жизни.

— Звучит чудесно. Пока-пока! — и я тут же направилась прочь.

Губы Морнинг Дью застыли открытыми, с непроизнесенным словом на них. Он махнул молча копытом, оглянулся назад и пожал плечами в ответ на взгляды Амброзии и остальных пони… Которые тоже просто пожали плечами в ответ.

Сидя в своей хижине, я закончила записывать по памяти набросок композиции. Подняв лист перед глазами, я прошлась по нему внимательным взглядом, тихо напевая ноты онемевшими губами. Я поднялась и пошла слепо по хижине. Я ступала по разбросанным листам лунной элегии. Я обходила лиру стороной, пока не встала перед деревянным комодом.

Застыв, я обернулась и внимательно оглядела стены моего крохотного обиталища. Золотые цветы стояли все там же, куда я их поставила — на приставной столик в углу дома. Вид почти двух дюжин тюльпанов, собранных в вазе, заставил меня улыбнуться. А потом мое лицо снова напряглось в раздумьях.

— Хммммм…

Я повернулась к комоду. Я открыла крышки телекинезом и принялась рыться в нескольких ящиках. Наконец я нашла, что искала: длинную нить серебристого шелка. Подняв ее перед глазами, я обернулась и снова поглядела на тюльпаны. Глубоко вдохнув, я подошла к ним и принялась вынимать из банки один посверкивающий цветок за другим.

Громко прозвенел колокольчик, висящий над дверью в Бутик Карусель. Рарити была слишком занята бегом галопом из одного конца интерьера в другой, чтобы обратить на него внимание.

— Ой-ей, куда я дела все ленты? Я совершенно точно должна захватить ленты с собой! Да падет проклятье небес на меня, если платье Флаттершай развалится, а мне совершенно нечем будет его починить! Тьфу! Я чуть не забыла! Платье Твайлайт! Одна из этих сверкающих звездочек с узора просто обречена отвалиться!

— Эм… — поморщилась я слегка, шагая на нервно трясущихся ногах в ее владения. — Мисс Рарити? Я… я вас застала в неудобное время?

— Неудобное время? О, нет, нет, нет! Чепуха! — Рарити легкомысленно рассмеялась, набивая мириады всяких неудобно упирающихся вещей в украшенный рубинами сундук. — Осталось всего два дня до Гранд Галопинг Гала и я уже не знаю, что делать! Как же это вообще может быть неудобным временем?!

Она остановилась и провела копытом по заметно растрепанной гриве.

— О благая Селестия! Рейнбоу Дэш лучше бы серьезно отнестись к моим предупреждениям насчет того, чтоб держать подальше от дождевых облаков свою позолоченную корону! — глаза модистки на мгновенье вспыхнули, как раскаленные угли. — Если она заржавеет на танце, клянусь, я намотаю ее трахею в три оборота вокруг ее ушей!

— Кхм, — я храбро встала перед ней. — Я… ох… я знаю, что это уже последний момент и все такое, но я надеялась, что вы можете…

— Нет, ни в коем случае! — Рарити помахала копытом у меня перед носом. — Прекратите, пока еще ничего не сказали, дорогая. Я приношу искренние извинения, но я не могу пошить платье или внести какие-либо изменения в готовые для любого моего клиента в данный момент! Если вы желаете что-то починить, поставьте свое имя в списке, и я обещаю вам, что займусь вашим заказом, как только вернусь!

— Но… — я закусила губу и тревожно поерзала. — Это… правда для меня важно…

— Я очень не хочу прибегать к большей настойчивости, чем той, что я уже проявила, мэм, — сказала она, ходя туда-сюда между своими разными инструментами. — Но это не обсуждается! И прежде чем вы спросите: нет, никаких гор битов, драгоценных камней или даже земляных наделов не хватит, чтобы хоть как-то склонить меня к противоположному…

С металлическим лязгом я опустила лиру на стол перед ней.

— Вселенский Вальс, — произнесла я.

Она застыла на месте. Она уставилась на меня.

— П-прошу прощения?

— Вселенский Вальс, — повторила я, глядя на нее твердо. — Я могу научить вас ему меньше, чем за один час.

Я сглотнула и добавила:

— Так, чтобы вы смогли танцевать его сходу, в любой ситуации.

Она немедленно бросила каждый кусочек ткани и ленты, что левитировала вокруг себя.

— Продано! — она бросилась ко мне и выхватила лист с измерениями моего тела из моего копыта. — Рассказывайте, чего вы желаете!

— Клянусь… — Карамель поправил галстук-бабочку на шее. Он топтался неловко рядом с другим жеребцом в свете утреннего солнца на северной окраине Понивилля. Оба они были запряжены в серебристую повозку, стоящую на уходящей далеко на восток дороге к Кантерлоту. — Эта штука меня задушит. Напомни, зачем я на это вообще согласился?

Внезапно прямо перед ним опустилась и зависла Винд Вистлер.

— Потому что мисс Рарити тебя убедила. А Рарити — близкая подруга Твайлайт Спаркл, — она любяще улыбнулась и поправила ему галстук как раз так, чтобы он лег идеально. — А Твайлайт Спаркл — не кто иная, как самая влиятельная жительница Понивилля, имеющая связи в Кантерлоте. И если мы хотим, чтобы наш новый бизнес оторвался от земли, нам надо демонстрировать всем, какие мы дружелюбные и услужливые.

Карамель вздохнул, закатил глаза и устало ей улыбнулся.

— Я думал, мы займемся доставкой посылок по домам, а не разодетых кобыл по королевским танцам.

— Всему свое время, Карамель, — внезапно прозвучал голос Тандерлейна. Он подошел к ним, идя бок о бок с Блоссомфорс, Клаудчейзер, Флиттер и, наконец, Рамблом. — Не у всех у нас есть крылья, чтоб перелетать через скучные моменты в жизни.

Карамель застонал:

— О, ну вот и пернатая банда. Пришли надо мной хихикать?

— Нууууу, Карамель! — улыбнулась Блоссомфорс. — К чему такая угрюмость? Мы же твои друзья. Мы просто хотели тебя проводить как положено!

— К тому же, тебя не будет всего-то только эти выходные, — добавила Клаудчейзер. — Эй… разве Винди не поедет с тобой?

— Она сказала, что догонит, — сказал Карамель, махнув в сторону своей невесты.

— Ага. Мне надо разобраться сначала с парочкой дел здесь, в городе, — кивнула Винд Вистлер. — А потом я направлюсь прямиком в Кантерлот, чтобы с ним встретиться.

— Что мне напоминает… — Карамель обернулся к ней. — Где бы ты хотела встретиться? Я слышал, там есть замечательное пончиковое кафе в центре. Как только, так сразу, завтра утром?

— Ммммм… Скорее, завтра в полдень, — сказала Винд Вистлер. — Мне нужно купить платье в торговом районе.

— Платье? — переспросил удивленно Карамель. — Но Винди, у нас обоих нет билетов на Гала! К тому же, танец к тому времени уже закончится!

— А кто говорил что-то насчет танца? — ухмыльнувшись, отметила Винд Вистлер.

— А?

Она вздохнула. Она подлетела к нему пониже и прошептала что-то на ухо.

Карамель слушал. Моргнув несколько раз, он покраснел как свекла.

— Ой-ей! — издалека фыркнул Тандерлейн. — Что-то мне подсказывает, будет у них все-таки кое-какой Большой Забег.[6]

— Ой, тихо! — Винд Вистлер показала язык своим друзьям и захихикала. — Ты, наверное, летал через слишком много дымных облаков, чтоб себе так мозги запачкать, Тандерлейн!

— Я… эм… и сам бы теперь не прочь душ принять, — ошеломленно произнес Карамель. Запряженный ему в пару жеребец захихикал. — А ты даже не начинай!

Раздался шаркающий шум. Все обернулись на него и увидели Амброзию, бегущую галопом к ним.

— Фух! Успела как раз вовремя! — она сняла шлем и махнула Карамелю. — Удачи тебе в дороге, парень!

— И ты весь этот путь пробежала, только чтобы это сказать?! — воскликнул Карамель.

— Хехех. Ага! Подумала, ты заслужил хоть какой-то оплаты и уважения, — глаза Амброзии сузились. — Эта «мисс Рарити», кажись, не сунет тебе ни единого бита за это, а?

— Оххх…

Винд Вистлер приложила копыто ко рту Карамеля и склонилась к Амброзии.

— Мы встретимся в Кантерлоте и устроим себе таким образом свидание.

— Да шо вы говорите…

— Ага, — добавила, кивнув, Блоссомфорс. — Они будут работать над планом своего доставочного бизнеса… или как там его.

Тандерлейн кашлянул:

— Думаю, кое-кто может кое-что доставить через годик примерно.

— Блоссом?

— Да, Винди?

— Шлепни за меня Тандерлейна.

— Хорошо, подруга, — раздался громкий шмяк.

— Ой! — Тандерлейн потер бок и нахмурился на свою половинку. — Ты теперь уже только ищешь повода.

Две рядом стоящие сестры-пегаски хором проворковали: «оооо!»

— Ой, идите вы!

Клаудчейзер и Флиттер захихикали. Амброзия усмехнулась. Рамбл, как всегда, был где-то в другом мире.

И к этому моменту, к ним прибежал, задыхаясь, крохотный фиолетовый дракончик.

— Планы меняются, ребята! — Спайк взобрался на дилижанс в одно движение. Потея, он поправил воротник костюма, в который было завернуто его миниатюрное тело и, почти не дыша, произнес: — Мы подъедем к Бутику Карусель, чтобы забрать девочек оттуда!

— Чего? — уперся жеребец рядом с Карамелем. — Они что, не могут удосужиться пройти пару кварталов и встретить нас здесь, после всего этого своего прихорашивания?

— Эй! — дыхание Спайка на мгновенье подсветилось пламенем. — Леди Рарити говорит, надо ехать, значит мы едем!

— Ясно, я уже понял, куда это все нас заведет, — Карамель закатил глаза, а потом улыбнулся Винд Вистлер. — Увидимся завтра?

— Я увижу тебя во сне.

— Хехехе… Я тебя раньше.

Она опустилась вниз и они нежно коснулись друг друга носами. После поцелуя в нос Винд Вистлер взлетела в воздух. Карамель махнул Спайку, который сразу же взял поводья.

— Вперед, на Гала!

— Ты, случаем, не имеешь в виду «в Бутик»?

— Э. Ага. Ехех. Точно.

Два жеребца потянули серебряную повозку прочь, а друзья Карамеля остались позади, махая им и желая удачи.

Амброзия опустила копыто и тут же усмехнулась.

— Никогда не смогу понять всю эту шикарную-расшикарную движуху вокруг глупого танца.

— Ну, Амбер, некоторым пони хочется время от времени немного экстравагантности в своей жизни.

Амброзия удивленно обернулась к своему боку, не веря своим ушам:

— Морнинг! Как долго ты тут стоял?

— Недостаточно долго, чтоб сказать свое слово, — мягко сказал жеребец. — Но неважно. Карамель знает, что я ему желаю всего самого лучшего. И Винди тоже.

Морнинг Дью обернулся к остальным и улыбнулся.

— Я слышал, в городе будет небольшая вечеринка, или типа того. Кто-нибудь из вас будет?

— Ох… — Блоссомфорс закатила глаза. — Ты имеешь в виду эта гениальная идейка Мэра насчет «утешительной вечеринки для тех пони, которым недостаточно повезло подрезать приглашение на единственное настоящее Гала в хрендцатый раз подряд?» Пф. Нет уж, спасибо.

— К тому же, мы все сами знаем, как устраивать вечеринки, и мы ими только и занимаемся, — гордо сказал Тандерлейн. Он глянул вниз на Рамбла. — Я прав, а, братишка?

Рамбл бормотал тихо себе под нос:

— Хммм… Ромашки? Одуванчики? Розы?

— Йо! Земля вызывает Рамбла!

— А-а? — Рамбл нервно подпрыгнул на месте, оглядывая стоящих над ним пони. — Чего?

— Какого сена ты там городил только что?

— Я не знаю…

— Ты не знаешь?

Маленький жеребенок сглотнул. Он невинно спросил своим тоненьким голоском:

— Какой в Понивилле самый красивый цветок?

— Ну шо… — махнула копытом Амброзия. — Вот, Морнинг Дью тебе может рассказать. Только для чего?

Она подвигала бровями:

— Неужели тут кое-какая мелочь намылилась подарить кобылке особый подарок?

— А? — Рамбл скривился. — Фу! Нет! Она, скорее всего, даже не любит цветы…

Блоссомфорс ахнула:

— Ооооо! Значит, все-таки есть кобылка!

— Нет никаких кобылок! — голос Рамбла сорвался, и он покраснел, сообразив, как он звучал со стороны. — Я даже не знаю, почему я вообще задумался о цветах...

— Ой надо же, что же нам делать? — Клаудчейзер игриво потрепала гладкую черную гриву Рамбла. — Рамбл превращается в романтичного жеребца прямо у нас на глазах!

— По крайней мере, хоть один пони в его семье, — добавила Блоссомфорс унылым тоном.

— Хех хех, ага… Эй! — Тандерлейн сердито посмотрел на нее.

Она хихикнула.

— Ыых! Вы, ребята, дураки совсем! — Рамбл нахмурился и обиженно уковылял прочь.

— Ооо! Не надо так, малыш Рамбл! — позвала его Флиттер. — Чтоб тебя, сестренка! Посмотри, что ты натворила!

— Я пойду догоню эту мелкую козявку, — простонал Тандерлейн. — А вы, девочки, идите куда-нибудь подальше. Клянусь, от вас всю неделю одни проблемы.

Блоссомфорс и двое других только лишь хихикнули и улетели прочь в противоположном направлении. Морнинг Дью наблюдал за тем, как расходится компания. С нежной улыбкой он обернулся и посмотрел в глаза Амброзии.

— Столько возбуждения витает в воздухе. Клянусь, все то же самое повторяется из года в год, ни разу не меняясь, — он сузил глаза. — Что такого в этом Гала, что оно электризует воздух даже в таком далеком Понивилле?

— Говори за себя, цветочник, — пробормотала Амброзия. — Я слишком занята работой, чтоб париться об этом хоть как-то.

Она обернулась и указала, минуя садовую тележку Морнинга, в сторону рабочих, натягивающих оранжевый кабель по внутренней раме отеля.

— Вот этому вот дому завтра крепко достанется. Он слишком уж долбануто упертый, шоб рухнуть самостоятельно.

— Я видел предупреждающие сообщения на доске объявлений в центре, — заметил Морнинг Дью, кивнув. — Неужели действительно к этому придется прибегнуть?

— Хех. Шо, боишься услышать немного грома посреди своей садовой работы завтра, а? — Амброзия сдвинула шлем на макушке. — Всего одна секунда ведь. К тому же, никому ведь ничего не грозит, если, конечно, все будут держаться подальше, когда сработают заряды. Если уж о том говорить, я считаю, эт как раз то развлечение, которое деревеньке нашей не помешает. Поможет здешним грустным соплячкам забыть про этот их Гальюн.

— Гала.

— Пофигу.

— Ну, — сказал Морнинг Дью. — Я это уже говорил ранее, повторю и еще раз, Амбер. У твоей работы есть определенное изящество.

— Эххх, ну ты олух, — она махнула скучающе копытом, прежде чем провести застенчиво им по своей белой гриве. — Однажды, клянусь, твоя тяга к красивым штучкам… тебя… прикончит…

Ее слова затихли, едва она сощурилась на странное зрелище прямо перед ней. Ее потный лоб наморщился.

— Хмм? — Морнинг Дью моргнул, глядя на нее. Затем медленно развернулся. Улыбка — первое выражение, что тут же озарило его лицо.

— Однако же, — он инстинктивно сунул копыто в тележку и протянул тюльпан. — Доброго утра тебе…

И тут же его улыбка угасла. Его лицо потеряло всякое выражение, но золотистая текстура его шкурки осталась столь же яркой, как и всегда. Следующие слова, что он выдохнул, звучали с дрожью:

—… ангел.

Я сделала глубокий вдох и грациозно встала перед ним. Я глядела глубоко в его глаза — внезапно, широкие глаза — и эти голубые озера, без сомнений, отражали то, что видел он: мятно-зеленую кобылу, одетую в шелковое серебристое платье. Это было относительно скромное одеяние, с едва заметной золотой оторочкой в виде растительных узоров по кремовым швам. Моя лира ненавязчиво висела на золотой перевязи, накинутой на левом боку. Виднелось нечто сверкающее в солнечном свете на моем лбу, подчеркивающее цвет моих глаз. Это был венок из тюльпанов, широко обрамляющий рог, сделанный из, ни много ни мало, тех самых цветов, что он дарил мне последние несколько дней, последние его несколько жизней, когда его забывчатый призрак отступал от течения своего дня и очаровывал меня каждый раз, когда я нечаянно очаровывала его.

— Однако же… — сказала я, столь смелым голосом, каким только могла. Я не хотела, чтобы эта фраза звучала столь жалко чопорной. Я только лишь хотела, чтобы этот нежный момент был вознесен на выдыхаемых волнах нежных слов, а потому я добавила с нервной улыбкой: — Вы умеете очаровывать…

Прошу тебя, скажи. Пожалуйста…

Он сглотнул. Он застыл на месте. Он стоял неподвижно, как камень, но он по-прежнему был тем же Морнинг Дью.

— Только я очарован, — прошептал он.

О, спасибо тебе, небо…

Я сглотнула. Мое сердце пело. С каждым ударом его я боялась, что чудесное одеяние Рарити растает на мне как снег. Прокашлявшись, я наклонила голову набок.

— Вы очень добры, раз сделали мне такой подарок, — я указала на тюльпан на его копыте. Со вздохом облегчения, я наконец-то позволила румянцу проступить под шерсткой моего лица. — Но… хихи... Куда же мне его положить?

Он посмотрел на тюльпан, затем на венок на моей голове. Он сглотнул сухо и, заикаясь, произнес:

— Хороший вопрос. Я… эм… Ехех… — он потер шею и неловко улыбнулся. Благая Селестия, перестанет ли он когда-нибудь быть таким прекрасным? — Вам когда-нибудь доводилось писать картину, а потом вдруг почувствовать, что чего-то надо добавить, но вы не можете из страха ее испортить?

— Хммм… — я жеманно посмотрела на землю. — Неужели каждый житель Понивилля столь поэтичен?

— Эм… Только самые глупые, — он прочистил горло. — Я… эм. Извините. Я не хотел…

— Нет! Не извиняйтесь, — я сделала шаг к нему. — На самом деле, вы как раз тот жеребец, с которым я хотела поговорить.

— Я… правда? — он моргнул неловко глядя на меня.

— Да. Вы же Морнинг Дью, городской садовник, я права?

— Эм, да мэм. Это действительно я. А что? — он прищурился. — Другие пони что-то обо мне говорили?

— Я слышала, что вы местный знаток флоры, — улыбнулась я. — Я надеялась с вами поговорить.

— П-правда? — сказал он, сухо сглатывая.

Я в тот момент практически и не обращала внимания на Амброзию. Ее силуэт двигался где-то в моем боковом зрении. Она переводила взгляд с Морнинг Дью на меня, а затем снова на него. Очень, очень тихо она уходила задним ходом со сцены, до тех пор, пока ее алебастрового цвета фигура не слилась с фоном.

Я смело стояла на переднем плане, глядя на пораженного земного пони передо мной.

— Видите ли, меня зовут Лира Хартстрингс. Сомневаюсь, что вам когда-либо доводилось слышать обо мне, но я музыкант из Кантерлота, — я слегка переступила с ноги на ногу. Даже со всеми теми барьерами, воздвигнутыми проклятьем, что подстелят соломку под мои слова, я так и не научилась чувствовать себя спокойно, если в моей лжи нет хоть малейшей капельки правды. — И… и у меня есть планы, по поводу исполнения нескольких шоу в городе. Но меня не устраивает такая ситуация, что меня могут принять за рядового менестреля. У меня есть репутация, которую мне надо поддерживать, потому мне нужно устроить шоу, которое поистине вскружит местным голову куда сильнее, чем способна одна лишь музыка моей лиры. И чтобы в этом преуспеть, мне нужно… эм… мне нужно обустроить фантастическую сцену. Да. И… и у меня есть идея насчет красивой цветочной композиции, что воздвигнется вокруг меня, пока я играю соло.

— Это… — он глядел на меня неотрывно, медленно кивая. — Так красиво.

Я улыбнулась игриво, бросив ему быстрый взгляд.

— Неужели?

— Я имею в виду… эм… — с его губ сорвался нервный смешок. — Звучит как красивая идея.

Он положил цветок назад в садовую тележку.

— Ну… эм… в-вы пришли к нужному пони! То есть, у жителей деревни были неплохие причины предложить вам прийти ко мне. Я же ведь не знаток… знаток… эм… диванов и перьев, потому что я не знаю, с кем вы говорили, но это совершенно другой пони. Эм… ох чтоб меня…

Он провел расстроено копытом по лицу.

От этой встречи я хотела много разных вещей. Но, честно признаться, меньше всего я хотела так сильно его взволновать. Я развернула разговор в другом направлении, идя вокруг его тележки и говоря по ходу:

— Вы действительно один-единственный садовник в городе?

— Ну, не совсем, — произнес он куда более спокойным голосом. Я почувствовала, как он расслабляется с каждым словом, срывающимся с его губ. — Это город земных пони. В отличие от Кантерлота, здесь меньше пони, чьи таланты связаны с искусствами, и больше тех, у кого талант в ухаживании за посевами и растениями.

— Но флористы? — я наклонилась и, улыбаясь, понюхала горшочек, полный ромашек. Взгляд мой метнулся в его сторону, когда я почувствовала, как лепестки моего венка затрепетали на утреннем ветерке. — Сколько же обитателей Понивилля ответственно за высаживание столь прекрасных цветов по всему этому скромному маленькому городку?

— Хмммм… — он провел копытом по гриве и покраснел. — Хех. Ладно. Виноват.

— Значит вы, возможно, можете понять, почему я пришла именно к вам, — я продефилировала к нему. Я не спешила, опуская на мгновенье взгляд вниз. Рарити даже изготовила для моих копыт сияющие туфли из полированного серебра. Я старалась не запачкать их, когда встала перед жеребцом, мягко улыбаясь. — Быть единственным знатоком цветов на весь город — наверняка нечто по-настоящему особенное. Это значит, что вы — пони, на которого можно положиться, пони, который ценит и любит красоту. К кому же еще мне тогда обратиться за помощью в обустройстве моего выступления, если не к вам?

— Ну, я не знаю, можно ли меня назвать кем-то особенным… — начал Морнинг Дью, но остановился на полуслове. Его голубые глаза дрогнули, и я увидела, как его нос слегка задрался к небу.

Я не могла сдержаться. Я закусила тревожно губу. О, прошу тебя. О, прошу тебя, только не отрубись…

— Это… хех… — выражение его лица сменилось на веселую улыбку. — Поразительно. Это… это жасмин?

Я сглотнула и улыбнулась, так грациозно, как только смогла.

— Да. Настоящий музыкант должен стараться приносить удовольствие… эм… во всех смыслах, — Ой-ей. Я уже начинаю хватать через край, да? — Это парфюмерная тенденция, которую я… эм… подхватила в Кантерлоте. Полагаю, по понивилльским стандартам она не слишком подобающа.

Я поморщилась. Заткнись! Сейчас не время изображать из себя социолога!

К счастью, Морнинг Дью был куда менее рационалистским пони… или наоборот, более рационалистским. Я больше не могла определить. Я просто слушала его речь и мое сердце подпрыгивало в груди.

— О, нет, я думаю… я думаю — этот аромат очарователен, — чуть ли не проворковал он. — Вы…

Он закусил губы, останавливая себя. Инстинкт внутри меня кричал мне немедленно их поцеловать. Прочистив горло, он сказал:

— Вы… ищете какой-то конкретный тип цветов?

— Я думала, я положусь на ваш хороший вкус, — сказала я. — Если, конечно, это не займет ужасно много вашего времени.

— О! Нет! Я… — он пожал плечами. — Я уже закончил с большинством своих утренних хлопот.

— Утренних хлопот?

— Я перехожу от дома к дому с каждым рассветом, чтобы убедиться, что все цветы по-прежнему цветут; убираю сорняки из клумб у витрин. Такие дела, в основном. У мэра всегда было очень конкретное представление о том, как должен выглядеть город. И здесь много мест, о которых надо позаботиться, чтобы поддерживать эту мечту.

— Могу себе представить…

— Я думал пойти к зданию на другой стороне улицы, чтобы убрать оттуда дикорастущие цветы…

— Вы имеете в виду то здание, в котором строители устроили шум на всю округу? — спросила я, указывая туда, где по-прежнему толклись Амброзия и ее группа. — Разве это место не собираются вот-вот снести?

— Хех. Да. Только на это у них уже ушел целый месяц.

— И… — я сощурилась на него. — Дикие цветы? Правда, что ли?

Я изо всех сил старалась не захихикать.

— Они действительно настолько ценные, что их надо спасать?

Морнинг Дью усмехнулся.

— Может это покажется глупостью, но я не хочу видеть, как что-то столь яркое окажется испорчено, пусть даже оно такое же обычное, как сам воздух, — он окинул взглядом полуразрушенный отель. — Я знаю, звучит странно, но какая-то часть меня даже жалеет, что через несколько дней этого старого здания тут больше не будет. А когда его снесут, с ним уйдет навсегда определенная нотка старины.

— То, что одному пони кажется красивой стариной, другой воспримет как что-то противное, разве нет?

— Конечно. Но я очень не хотел бы считать, что жизнь настолько черно-белая.

— Правда?

— Ммммм… — он медленно выдохнул, кивая. — Я понял давно, что это весьма полезное убеждение: пытаться видеть красоту во всем, особенно в тех вещах в нашей жизни, что приходят и уходят.

Он оглядел меня; его красивое лицо было спокойно и созерцательно.

— В конце концов, к чему нам воспоминания, если они не дают нам возможности ценить нечто прекрасное, к чему мы более не способны прикоснуться?

Я хотела на это ответить. Еще больше я хотела броситься в его передние копыта и сохранить эти слова, залив их слезами. Но я стояла на месте. Я так старательно работала, чтобы этот момент наконец-то настал: я не собираюсь это мгновение разбивать. Не хотела я также разбивать и его.

— Вы оставляете у меня впечатление очень вдумчивого пони, Морнинг Дью, — наконец проговорила тихо я.

— Мир полон мыслей. Но только цветы достойны роста, — сказал он. — Кстати говоря, я не должен более тратить ваше драгоценное время. Кантерлотскому музыканту, безусловно, надо придерживаться плотного расписания. Разве вам не надо ехать на Гала?

Я, наконец, хихикнула. Я махнула копытом.

— О, это. Существуют куда более очаровательные места, в которых я хочу быть. И сейчас я не хочу быть нигде, кроме как в Понивилле.

— Что ж, если вы настаиваете, — он исполнил очень своевременный поклон. — Я более чем рад буду вам помочь. Если вы хотите увидеть образцы цветов, которые вам нужны, я как раз знаю место, где я могу их вам показать. Будете ли вы так любезны последовать за мной, Лира?

— Безусловно! Я… — я застыла на месте. Мои уши звенели. Я посмотрела, резко щурясь, на него. — Вы… вы только что?..

— Извините. Это же ваше имя, да? Лира? Я правильно вас услышал недавно?

— Да, но… кхкх…ххихихии! — я сорвалась в истерический смех.

Он отчаянно покраснел, но по-прежнему стоял неподвижно, как солдат, попавшийся на дерзости.

— Я… я приношу извинения. Я что-то пропустил?

— Нет. Просто… кхм. То, как вы произносите мое имя…

— Я его говорю неправильно?

— Ну, не совсем. Я… — мое сердце билось со страшной силой. У меня не хватало сил, чтобы объяснить ему, что он меня рассмешил в тысячу раз сильнее, чем оскорбил. — Я не привыкла, чтоб пони меня так назвали.

— Правда?

— Правильно Лира. А не «Лай-ра»,[7] — я чуть было не фыркнула, стараясь сдержать смех. — Вы… вы его так забавно произносите!

Он застенчиво улыбнулся и пожал плечами.

— По-другому если говорить, мне кажется, будто я могу вас оскорбить, потому что звучит почти что как «лихо».

— Ну, подумайте же! Имя ведь как музыкальный инструмент: «лира».

— И игрой на нем вы, без сомнений, одарены.

— Ну, да, и… Хихихихи… — я помахала копытом куда-то в его сторону, чувствуя, что вот-вот упаду без сознания. — Извините. Просто… хихи… Все это время, если бы я знала, что вы скажете именно так…

Я хотела упасть без чувств. Я хотела летать. Может ли он вообще быть еще очаровательнее? Непредсказуемость момента заставила меня хотеть обнять его еще больше.

— О небеса. Жизнь такая глупая штука, да?

— Я… я не понимаю, — отметил он, усмехнувшись с любопытством. — Когда мне доводилось раньше произносить ваше имя, мисс Хартстрингс?

Я почувствовала ледяной налет пота на моем лбу. Оой. Контролируй себя, девочка. Он пока еще может терпеть рядом с собой психанутую.

— Что ж, вы правы. Пожалуйста, простите меня. Я… эм… — Невинная ложь. Невинная ложь. Невинная ложь. — Я не привыкла вставать так рано по утрам. Мне кажется, я слегка брежу.

Сойдет.

— Такое случается с самыми лучшими из нас, — сказал он.

Или с самыми везучими из нас. Или с самыми красивыми из нас. Или с самыми голубоглазыми из нас…

— Прошу вас, следуйте за мной, Лира, — правильно произнес он. В кои-то веки он сказал мое имя в точности так, как и в моих снах. Я буквально полетела за ним, как на облаке.

Мы оказались в центре фантастической теплицы на северо-восточном краю города. Я не раз проходила мимо этого прозрачного здания. Но никогда прежде я не задумывалась даже взглянуть на него поближе, скорее всего, потому что знала — такой путь проведет меня мимо него, а меня обычно каждый день ждут куда более притягательные вещи.

Теперь он стоял передо мной, говорил со мной, узнавал меня с искоркой радости, поблескивающей в его глазах. Всякая неуютная дрожь, всякая застенчивая неловкость покинула его члены. В этот момент он был уверен в себе, ободрен родной флорой, свешивающейся вокруг нас. Мы были на его земле, в его мире. Я чувствовала себя счастливым странником на границе королевства этого тихого жеребца, и каждое осторожно сказанное слово, что срывалось с его губ, щекотало мне уши, когда я шла следом за его неторопливо шагающей, вдохновенно говорящей фигурой.

— Раз вы из Кантерлота, я могу предположить, что вы привыкли к вниманию к вашей персоне во время выступлений, так что неплохой идеей было бы выбрать яркие цветы, которые не только будут дополнять вашу внешность, но и выделять ваше положение на сцене. В вашей гриве есть совершенно очаровательная льняная полоска, Лира.

— О, благодарю вас.

— Хехех… Кхм. Итак, я думаю, если выступление будет в помещении, то выбрать имеет смысл гвоздики. Ажурная арка с множеством вплетенных цветков неплохо сослужит службу. Если же вы исполняете снаружи, тогда меня искушает желание попробовать лилии, — он провел копытом по упомянутым цветам. — Но, как вы прекрасно знаете, у этого цветка есть широко известное значение, и я правда сомневаюсь, что вы собираетесь исполнять на похоронах. Так что, чтобы устранить это впечатление…

Он сделал несколько шагов вперед и указал на другой ряд цветов.

— Эти ромашки можно будет добавить на сцену и создать тем самым баланс.

— У вас действительно найдется цветок на любой случай или событие, — отметила я, шагая с ним бок о бок. Здесь было очень тепло. Я постаралась убедить себя, что это только из-за стеклянных панелей, из которых была выстроена теплица. — Это весьма замечательно.

— Понивилль — маленький, тихий и спокойный городок, — сказал Морнинг Дью. Пока мы шли мимо отобранных растений, он весьма старательно занимался тем, что сдвигал в сторону выступающие листья и ветки так, чтобы они не касались меня или моего платья. Я безмолвно улыбалась его подсознательным действиям. — У нас, по сравнению с жителями Филлидельфии или Мейнхеттена, например, или, если позволите, вашего родного города, полно свободного времени.

— Кантерлот не такой уж и суетливый и беспокойный город, как у многих пони в провинции принято считать. В конце концов, это все-таки центр искусств и наук Эквестрии. Нельзя достичь такой вершины, если каждый день приходится продираться через утреннюю толкотню.

— Хехех. Я представляю, у них, наверное, целые легионы садовников работают над украшением города, — сказал он. — Особенно с учетом того, что там обитают Принцесса Селестия и Принцесса Луна. Пони, занимающиеся садами дворца, должно быть, никто иные, кроме как самые лучшие во всей Эквестрии.

— О, они хороши, да, — сказала я, кивнув. — Без сомнений, они прошли королевские тесты и получили одобрение. Но действительно ли они лучшие?

Я остановилась и заглянула ему в лицо.

— Смотрители дворца делают свою работу, потому что должны ее делать. Конечно, многое можно сказать о таком благородном долге, но абсолютно то же самое уже говорилось бессчетным числом поколений до нас. Страсть, тем не менее, это нечто, что зачастую болезненно отсутствует даже в самой главной твердыне священнейших аликорнов нашей страны.

— Возможно, именно потому столько народу из Кантерлота приезжает в наш городок, — озвучил свои мысли Морнинг Дью. — Они проводят все дни своей жизни, окруженные традициями. Но потом они приходят в Понивилль, потому что они ищут.

Я широко улыбнулась.

— Чего же они ищут? — Страсти? Пожалуйста, скажи «страсти».

— Полноты. Это то, чего каждый пони хочет от жизни, ну или так мне всегда казалось.

Вздох сорвался с моих губ, когда я улыбнулась цветам. Хорошо. Так даже лучше, в некотором роде.

— Забавно, сколько пони со всей Эквестрии сейчас направляются на это глупое Гала, как будто это единственное событие, что когда-либо сможет определить все их жизни. Я не знаю, как насчет вас, но я прожила всю свою жизнь в Кантерлоте. Гала — едва ли и в половину то событие, что из него раздули. Пони добьется многого, если займется погоней за тем, что он или она хочет, не позволив при этом чему-то популярному заставить носиться с собой, как с писаной торбой.

— Как, например, стать успешным музыкантом? — отметил он с улыбкой.

— Хихихи… Ну, это ведь только лишь я, — я сглотнула и поглядела пристально ему в глаза. — А что насчет вас?

— О… — он вздохнул и прошел к горшку с ромашками, которые затем принялся осматривать, помогая осторожно копытами. — Я счастлив со своим делом в Понивилле. Деревня нуждается во мне, и я рад поддерживать ее жителей в уверенности, что их улицы никогда не потонут в уродстве.

— Но все ли это, чего вы вообще делаете? — с сделала шаг к нему, сглатывая комок в горле, чтобы набраться храбрости. — Я знаю, чего я желаю от своей жизни, и я удовлетворена этим. Я считаю, так же должно быть и для всех пони.

— Но… хех… если бы мы знали наше место в жизни с самого начала, это бы разрушило предвкушение, как считаете?

Я только хихикнула на эти слова. Он странно на меня посмотрел. В ответ я прочистила горло и сказала:

— Не обращайте на меня внимания. Мне кажется, это очаровательная отговорка.

Его лицо на мгновенье посерьезнело, когда он еще раз посмотрел на ромашки.

— То, что вы называете отговоркой, я называю копытами судьбы.

Я закусила губу, услышав эти слова. Я помнила стоящего у садовой тележки стеснительного жеребца, рассказывавшего однажды мне историю своей жизни. После всего этого притворства и подготовки, возможно ли то, что я до сих пор так и не прошла глубже сквозь слои его души? Может, я старалась слишком сильно. Может, я…

— Лично я считаю, что гвоздики были бы фантастически прекрасным выбором, — заговорил он; окружающие нас стеклянные панели завибрировали от его чарующего голоса. — Мне они всегда казались самым легким способом украсить публичное выступление, поэтическое ли или музыкальное.

Его губы слегка изогнулись, когда он бросил в мою сторону взгляд.

— Особенно хорошо они подойдут, если на вас во время выступления будет надет ансамбль наподобие этого.

Я поняла, что улыбалась, увидев отражение своих сияющих зубов в его глазах.

— Значит, вы любите серебро?

— Ехех… — он мгновенно покраснел и отвел взгляд в сторону свешивающейся зелени. — Это… очень хорошо подчеркивающий достоинства цвет платья.

— Позвольте мне спросить кое-что, — я храбро подошла к нему, шаркая. Я почти не дышала; легкие мои горели. Это место и без того было достаточно обжигающим. — Гвоздики, лилии, ромашки — это, определенно, хороший выбор для публичного выступления. Но…

Я прикусила нижнюю губу на пару мгновений, прежде чем выдала, наконец:

— А что насчет приватной игры?

— Вы… вы имеете в виду серенаду? — спросил он невинно.

Я медленно кивнула, глядя неотрывно на него.

Он выдавил неловкую улыбку:

— Ехех… я никак не могу понять, в чем тут вам может пригодиться моя помощь, Лира.

Мое сердце на мгновенье ухнуло вниз:

— Нет?

А потом я увидела, что его глаза остановились в точности на венке из тюльпанов у меня на голове. Взгляд этот убаюкал мое сердце в спокойное состояние, но затем пробудил его в полную силу вновь, едва зазвучал голос:

— С некоторыми вещами ничего уже нельзя поделать, если они идеальны и так.

Я выдохнула, чувствуя слабость. Он испугается, если я положу ему на плечо копыто? Я ощущала пульс, что не принадлежал мне. Бросив взгляд вниз, я поняла, что уже совершила этот контакт. Следующая секунда пролетела мимо как осколки разбившегося бетона. Вместо паники я медленно проговорила:

— Если есть что-то, чему я научилась за прошедшие несколько месяцев, так это то, что всему в этой жизни суждено стать идеальным. Нужно только лишь поймать нужный момент, чтобы это увидеть, — моя улыбка была в равной степени блаженна и болезненна. — И нужную душу, с которой этот момент будет проведен.

Я видела мельчайшие движения в его глазах. Я не могла определить, оттого ли они, что он был напуган или же возбужден. В любом случае, он не потрудился спихнуть мое копыто с себя, когда сказал:

— Вы определенно замечательная пони, мисс Хартстрингс, — следом пришла улыбка. — Мне интересно… когда вы играете музыку, она столь же гармонична, как и ваши слова?

Мой выдох сорвался с губ ветерком облегчения. Он назвал меня «замечательной»! Это... это же хорошо, так? По крайней мере, стоит двух «изумительных» и половины «ослепительной!»

— Что ж, слова — всего лишь только средство передачи. Я нередко начинаю нести чушь, когда слишком сосредотачиваюсь на словах, — я повернула голову, глядя на тактично свисающую с золотой перевязи лиру у меня на левом боку. — Но если вы желаете, я могу вам продемонстрировать, какой я могу быть гармоничной…

Некий громкий звук эхом пронесся по теплице. Звучал он явно как две пары ног, рухнувшие на пол. Я стояла на месте, застыв, слишком напуганная, чтобы посмотреть и подтвердить жуткое предположение. Тем не менее, я должна была. И когда я посмотрела, это объяснило, почему Морнинг Дью не сказал ни слова последние несколько секунд.

О благая Селестия, бедняга! Это опять произошло. Ладно. Не паникуй. Не будь той испуганной истеричной кобылкой, как в прошлый раз. Его кат… ката… катап… его беда приходит и уходит быстро. Просто… надо переждать. Переждать…

Я успокоила свои нервы, перестала дергаться и просто уселась рядом с ним. Он дышал; на этот раз я могла это сказать точно. В теплице стояла смертная тишина, а потому я могла с легкостью заметить его мягкое сопение, идущее из ноздрей, пока он продолжал лежать все там же на полу. Его передние ноги вздрагивали едва-едва, а контуры его лица время от времени то заострялись, то вновь разглаживались. Я пыталась представить себе, каково это, — невозможность ожидать, когда вдруг выключится свет, а тело рухнет в параличе. Я пыталась его не жалеть. Я пыталась игнорировать ужасающую яму у себя в животе, но не могла.

Осторожно я протянула копыто к нему и, едва-едва касаясь, взялась поглаживать его голубую гриву так, будто она была сделана из тончайшего льда. Я не могла себя остановить: я больше ничего не могла сделать для того, чтобы остановить жалкий всхлип, поднимающийся в горле. В моем проклятом существовании меня регулярно мучает вид пони, падающих в бессознательную фугу. Какая-то часть меня даже завидовала Морнинг Дью за его состояние, в котором можно не беспокоиться о контроле за собой. При всех бедах моего проклятья, я, по крайней мере, твердо удерживала под контролем свое сознание, мой единственный якорь, что держит меня в этой жизни.

И вот тогда еще одно кошмарное осознание постигло меня. Морнинг Дью упал без сознания. В отсутствии его голоса я ощущала себя глупо, жалко, обнаженно. Тонкое серебристое платье не годилось в надежные щиты против волн холода, что обрушивались на меня. Даже преломленный стеклами теплицы солнечный свет более не заставлял жуткую реальность стаять и утечь прочь.

Так что к тому моменту, когда он вновь начал шевелиться, я едва ли смогла ощутить облегчение. Я вздохнула и выдавила с трудом улыбку, тихо говоря его пробуждающейся фигуре:

— С вами все нормально, сэр?

— Ыыыхх… — он поморщился, зашипел и потер больную голову. — Ага. Ага, кажется.

— Вы очень плохо упали, — сказала я глухим монотонным голосом. Мои глаза блуждали по выложенному булыжником полу, намечая в голове быстрый путь побега домой. — Вам повезло, что кто-то оказался поблизости, чтобы вам помочь… эм… н-наверное…

— А что? Я во что-то врезался?

— Хех… Ничего такого, что само не заживет, — сказала я иронично и сухо, звуча практически как одна рабочая-строительница. Сглотнув, я бросила взгляд в сторону выхода из теплицы. — Ну, теперь, раз с вами все в порядке, я думаю, мне пора.

— Правда? — Морнинг Дью моргнул несколько раз, затем сощурился, глядя на меня. — Значит, вы изменили свое решение насчет подбора цветов, Лира?

— Спасибо, но я только… — я застыла. Каждая часть меня застыла. Каждая, кроме сердца. С каждым тяжелым его ударом моя голова рывками поворачивалась к нему, неся на себе пораженное выражение лица и разинутый рот. — Вы…

Мой голос задрожал. У меня не было сил это скрывать.

— Вы п-помните меня?

— Ну… — он пожал плечами. — Было бы ужасно грубо с моей стороны, если бы я о вас забыл, как думаете, мисс Хартстрингс?

Я не могла дышать. Его силуэт поднимался наверх. Вскоре я поняла — это потому, что я помогала ему подняться на копыта практически рывком, дергая вверх. Мои передние ноги терлись о его, и я не хотела их отпускать. — С-скажите еще раз…

— Что сказать?

Я зажмурила глаза и отвернулась от него в сторону.

— Мое имя. Пожалуйста. Просто… просто скажите его.

Я ощутила его голос очень близко от моего лица. Он, должно быть, разглядывал меня вблизи, чтобы убедиться, не стукнулась ли я своей головой.

— Лира. Лира Хартстрингс?..

Я подавилась чем-то. Когда я открыла глаза, его красивое лицо подернула дымка. Я глядела на него, не моргая, пока изображение не очистилось и не стало столь же кристально четким, как в моих снах.

— Хотите ли вы взять меня? — пробормотала я.

Морнинг Дью вскинул брови.

— Простите?

Я поморщилась. Мой голос сорвался в писк:

— Эм, я имею в виду… — я улыбнулась, наклонив голову. Я не знала, чего я меньше всего хотела, чтобы он увидел: мои пылающие щеки или мои влажные глаза. — Хотите ли… вы взять меня на прогулку… вместе?

Морнинг Дью бросил взгляд на цветы. С напоминанием об ожидающей его работе, он было открыл рот, чтобы отказаться… Но после мучительно долгой паузы, он посмотрел внимательно на меня и улыбнулся легко:

— Конечно. Я… бы не отказался, Лира.

— Хорошо, — выдохнула я, чуть ли не подпрыгивая на месте, когда схватила одно его копыто двумя своими. — Я как раз знаю местечко!

— Хехех… — Морнинг Дью покачал пораженно головой, идя бок о бок со мной вдоль озера. — Я всегда любил здесь гулять.

— Правда? — напела я, фланируя рядом с ним и улыбаясь про себя. — Как здорово совпало, потому что мне здесь тоже очень нравится.

— Очень мало пони знает об этом месте, — отметил он, оглядывая идущую рябью поверхность воды справа от нас. Вечернее солнце сверкало на ней густо алыми лентами, покрывая нас, наслаждающихся накатывающими волнами теплого ветерка, живописным тоном сепии. Везде вокруг нас сентябрь дышал жизнью. Мне казалось, что мне никогда больше не будет холодно. — Жалко. Столько всего можно посмотреть, и столько всего подумать. И все же в то же время я куда больше рад тишине.

— Считаете ли вы себя отшельником, Морнинг?

— Когда как, наверное, — он глянул на меня. — А что, вы такой себя считаете, Лира?

— Нуууу… — тихо произнесла я нараспев. — Не по собственному желанию, я вас уверяю.

— Вы много времени проводите в дороге из-за своих музыкальных выступлений?

— О, едва ли, — я прочистила горло. — Дело не в этом. Просто у меня в последнее время выпадало мало возможности для социализации.

— Почему? — спросил он. — Вы, похоже, от природы мастер поговорить.

— В-вы правда так считаете?

— Конечно, — он усмехнулся. — Хотя…

— Хотя что?

— С малюсеньким перекосом в философию, — отметил он.

— И? — я криво ухмыльнулась, перешагивая боком лежащее бревно так, чтобы не испортить платье Рарити. — Вы хотите сказать, что кобылам нельзя философствовать?

— Нет-нет, что вы! — сказал он с веселой улыбкой. — Просто философия ведь измеряется только ее претенциозностью. Жеребцов очень легко ошеломить искусством циклического диалога. Кобылы же, как я давно убедился, служат куда лучшую службу своему существованию просто живя.

— И под этим «живя», полагаю, вы имеете в виду готовку, уборку и роды, таак? — подмигнула я.

— Едва ли, — он остановился у зарослей камыша и посмотрел на меня. — Я только лишь имел в виду, что в этом мире есть множество прекрасных вещей, большая часть которых как раз воплощается кобылами.

— Хех. Легко вам такое говорить.

— Действительно. Легко.

Я хихикнула, помотав головой, неторопливо обходя его кругом:

— Вы смотрите на вещи несколько задом наперед, Моринг Дью, сэр, если позволите мне так сказать.

— Ходьба задом наперед — отличный способ тренировки того, что делают в прямом направлении, — ответил он. — К тому же, я не могу закрыть глаза на то, что не все рыцарские кодексы работают в современной жизни. Это именно вы сбили меня с моих сонных копыт там, в теплице, а не наоборот.

Его взгляд отвернулся застенчиво от меня.

— И я вас за это искреннейше благодарю, Лира.

— Никогда не поздно быть девой в сияющих доспехах.

— Хорошо сказано, — сказал он, затем глянул на мои переминающиеся копыта и спросил: — Вы устали от ходьбы?

Я скромно улыбнулась ему:

— Если бы я сказала «да», это бы значило, что мы можем продолжить наш разговор сидя здесь, где все так мило и спокойно?

— Джентельпони никогда не спешит с предположениями.

— Ну, очень жаль. Давайте уже усадим свои задницы куда-нибудь.

В последний момент он протянул мне копыто. Одновременно с любопытством и веселым изумлением я приняла его и позволила ему увести себя к участку травы, который только такой мастер-садовник, как он, способен обнаружить. Я не спеша и с удовольствием разгладила платье, прежде чем усесться, а он, тем временем, еще больше не спеша и с не меньшим удовольствием вежливо и терпеливо ждал, пока я не покончу с устраиванием себя на земле, прежде чем сесть самому.

— Мне такое спокойствие не всегда приносило удовольствие, — сказал он.

— О? — я с любопытством бросила на него взгляд. — По своей ли воле?

— На самом деле, нет, — отметил он, окидывая взглядом рябящую воду. — Я вырос в доме военных. И если вы хотите знать что-то о доме военных, то это, в первую очередь, то, что он никогда долгое время не находится в одном и том же месте. Большинство жеребят моего возраста легко привыкали к жизни в постоянных разъездах. Но я… с этим моим постыдным состоянием здоровья…

— Типа того, что заставило вас непредвиденно вздремнуть совсем недавно?

Он мрачно кивнул.

— Кхм. Я не слишком-то хорошо справлялся с таким образом жизни.

— Это, должно быть, ужасно раздражало, — сказала я. — Вырасти без твердой основы и не иметь даже якоря, за который можно уцепиться, когда настигает болезнь.

— Мои родители были таким якорем, — сказал он. — Так же как и их сослуживцы. Я всегда глубоко уважал и буду уважать пони, что самоотверженно служат царственным аликорнам и их стране. Только вот…

Он помедлил немного, оглядывая пруд, отражения неглубоких вод которого в его глазах сливались с их голубизной.

— Хотел бы я привнести нечто большее, чем только уважение. Многие жеребцы моего возраста отслужили. Надеюсь, что однажды, прежде чем я стану чересчур старым, и мне выпадет шанс отдать свой долг.

Я глядела неотрывно в его сторону, отсчитывая секунды, проносящиеся мимо, пока, наконец, не спросила храбро:

— Потому что вы хотите чего-то доказать?

— Хмммм… — он спокойно улыбнулся мне уголком рта. — Скорее, потому, что я хочу чего-то достичь.

— Например?

— Ясности, — выпалил он.

— Ясности?

Морнинг Дью медленно кивнул.

— Был один момент… очень особенный момент в моей юной жизни, как и у всех пони — у каждого есть свой момент магического озарения, — он сглотнул и махнул копытом, продолжая говорить: — Но для меня, это не было просто обнаружение того, кто я и каким я должен быть. Это было преображение, в котором я вышел из своей болезненной юности, как восход солнца рассеивает утренний туман. С тех самых пор я понимал, что я хочу делать со своей жизнью на этой земле. И все же… хоть логика сути вопроса остается на месте, я же сам понимаю, что теряю контакт с… с…

— Содержанием?

Он бросил взгляд на меня.

Я тихо улыбнулась.

— Вы не единственный пони, кто теряет время от времени контроль над собой, Морнинг. Будь то приступы головокружения или недуги духа, все мы призваны напоминать самим себе о том, что создало нас, и как мы должны быть готовы воссоединиться с этим чудесным озарением вновь.

— Это очаровательная надежда, за которую хочется держаться, Лира. Но иногда я боюсь…

— Боитесь чего?

— Что уже слишком поздно, — он содрогнулся, а глаза его застыли на чем-то бледном и сверкающем из его далекого прошлого. — Боюсь, что единственный способ крепко ухватить нечто, что действительно предначертано мне, — это обратить время вспять, стать вновь тем юным жеребенком, заставить мир, полный растерянности и непонимания растаять, как ему и положено было в тот единственный и неповторимый миг…

Я медленно кивнула.

— Да. Мы с вами можем анализировать беды прошлого до самой смерти с такой кучей слов, что их хватит на целый роман, — улыбнулась, сияюще, я. — Или…

— Или?.. — он посмотрел на меня. Ему пришлось сощуриться из-за отраженного солнечного света.

Я подтянула к себе передними копытами лиру. Сидя перед ним, я отправила импульс телекинетической энергии на струны моего инструмента.

— Или… мы можем воссоздать то, что было утеряно, благодаря дарам, что были нам даны.

— Боюсь… Боюсь, я вас не понимаю.

— Шшш… — Я серьезно посмотрела ему в лицо. — Просто расслабьтесь, Моринг. И слушайте.

Я закрыла глаза. Мой разум оглядывал множество записанных нот, пока я не увидела всю композицию перед собой целиком. Затем, с аккуратнейшей точностью, я исполнила залихватскую мелодию, столь помпезную, насколько могли выдать мои струны, насыщенную, могучую и строгую в своей каденции. По мере того, как я лавировала меж каждым стремительным коленом композиции, я бросала краткие взгляды на лицо Морнинг Дью, и видела, как его челюсть опадала все ниже и ниже. Я еще не успела даже закончить играть, когда услышала, как его голос озарил собой воздух:

— Это… — выдавил, заикаясь он. — Это самое… самое восхитительное исполнение Королевской Симфонии Мариса Равела, которую я когда-либо слышал.

— Что вы, Морнинг, — хихикнула я. — Вы меня перехваливаете. Ну и что из того, что я как раз… ее репетировала?..

Я растеряла слова. Я ожидала, что его порадует эта мелодия.

Тем не менее, я не ожидала, что в уголках глаз взрослого жеребца появятся слезы.

— Мои родители. Они маршировали под эту музыку. Я наблюдал за ними, сидя на ограде лагеря после школы, после чего мы все вместе шли домой, — тихо произнес он. — Я пытался имитировать их марш, их гордую осанку, их бесстрашную выправку. Шли года, и со мной случались все худшие и худшие приступы, а я по-прежнему изо всех сил старался маршировать в их ритме. Они всегда меня в этом поддерживали. Они всегда верили в мой энтузиазм. Когда я вырос, я год за годом пытался поступить в Военную Академию Кантерлота, оставаясь непоколебимым, несмотря на бесконечные провалы. Даже по сей день я питаю надежду, ибо я никогда не останусь до конца удовлетворен своей жизнью, пока не достигну того, чего столь замечательным образом достигли они.

Он тяжело сглотнул.

— Я задолжал это им… их наследию.

— Их… наследию? — прищурилась я. Внезапно меня озарило понимание. Мягкая манера поведения. Постоянная жажда доказать свою состоятельность. Бесконечная, чуть ли не жеребяческая одержимость ангельским спасителем. Часть моей души сломалась, вырвалась мягким выдохом из легких наружу:

— О, Морнинг, что случилось?

Его ноздри на мгновенье раздулись. Его глаза высохли прежде, чем хотя бы на мгновенье успели совершить грех протекания.

— Крейсер Харрикейн, — холодно произнес он. — Они контролировали доставку припасов по восточным побережьям Долины Снов. Целое военное подразделение было послано охранять королевские запасы. И в одну ночь взорвался паровой котел корабля.

Его рассказ затих, но его ни к чему было заканчивать. У меня уже к тому моменту болезненно сдавило горло. В конце концов, каждый взрослый житель Эквестрии знал о крейсере Харрикейн.

— Я… я не знала, Морнинг. Мне очень, очень жаль.

— Не волнуйтесь об этом, Лира, — сказал он. Он улыбнулся, очень искренне, не меньше, чем были искренними слова, что пришли со следующим его выдохом: — Вы меня благословили. Правда. Как я ни услышу Королевскую Симфонию, это всегда классическая ее презентация — обычно запись полноценного оркестра, дополненная обычными драматическими фанфарами.

Он кратко вздохнул.

— Именно в таком стиле с тех пор исполняли ее в память о пони, погибших на Харрикейне. В этом больше нет ни гордости, ни радости. Только глубокая, неизмеримая, благородная скорбь, — он сглотнул и бросил снова на меня взгляд. — Но то, как играете ее вы… то, как вы купаетесь в ней, играя соло на одних только струнах с таким страстным наслаждением… Ну…

Он болезненно улыбнулся.

— Это воодушевляет, мисс Хартстрингс. Напоминает мне, что мертвые когда-то были вполне живы. Хотел бы я, чтобы было больше таких исполнителей, как вы, кто чувствовал бы музыку своей душой, а не только талантом.

Меня едва ли убедили его слова. Я печально глядела на лиру в моих копытах так, будто она обернулась кошмарным оружием. Я пробормотала:

— Иногда… клянусь, я чувствую слишком много.

Он прищурился с любопытством:

— Почему же?

Я покачала головой, спотыкаясь о собственные мысли. Мне стоило подождать, прежде чем изливать их со своих губ, но я чувствовала, что слишком много преград и без того уже успело рухнуть. Он пока что не переставал быть жесточайше честным со мной. Что я сделала для того, чтобы хотя бы приблизиться к отплате ему равной мерой уважения?

— Вам когда-нибудь казалось, что вы наткнулись на какой-то момент в жизни, момент столь идеальный и золотой, что вам кажется, будто вам суждено было оказаться в этом месте и в этом времени для какой-то высшей цели?

Он пробежался копытом по гриве и сказал:

— Я… я думаю, да, бывало, раз или два. А что?

Я сглотнула и сказала слабо:

— Я это ощущаю каждый день, — я подняла на него взгляд. — И каждый раз эти моменты становятся все ярче и ярче, Морнинг. И все же…

Я слегка поморщилась болезненно.

— Мне кажется, будто в них мне не суждено найти никакой награды, вне зависимости от того, как часто они случаются.

— Может, вы просто еще не воспользовались моментом, — заявил он. — Я имею в виду, по-настоящему не воспользовались им. Может, именно потому вам кажется, что момент этот ярче и ярче раз от разу. Вы ни разу не извлекли из него награды потому, что каждый раз, когда вы подходите к его краю, вы не рискуете совершить прыжок веры. Я имею в виду, по-настоящему.

— Морнинг… — тихо сказала я. — Не все мы можем быть столь благословлены и… и…

Я сглотнула.

— И столь изумительны, как вы. У меня же вечность будет бессчетное число моментов наподобие этого, каждый заключен в столь же чудесную рамку, и каждый столь же горько оставшийся нереализованным. Но вы? — я любяще и печально посмотрела на него. — Вот он. Вот ваш момент. Единственный и неповторимый.

Он посмотрел на меня тревожно, будто я внезапно начала удаляться от него куда-то за горизонт.

 — Лира, я не понимаю. Вы хотите сказать, что…

— Шшшш… — я потянулась к нему. Я погладила его шелковистую шкуру копытом. Я чувствовала, как дрожат мои губы. Вся вселенная сотрясалась, и он катился стремительно вниз, в бездонный мир, от пробуждения в котором я весь день пыталась удержать себя. Я могла бы видеть это его падение даже за галактику от меня. — Вот он, твой момент. Ты чувствуешь его? Как восход, что поет тебе, или как золотые глаза, что лишь предтеча чувства полной защищенности, какое тебе вообще когда-либо выпадет удача ощутить. Ты назвал меня кем-то, когда мы впервые встретились, Морнинг.

Я тяжко сглотнула, а затем взмолилась ему:

— Ты помнишь, Морнинг Дью? Ты помнишь, кем я была… или кем ты думал, я была?

Его рот застыл разинутым широко. Линии его лица растянулись, движимые когтями боли, что истязали его всю его жизнь, до настоящего момента.

— Ангел?.. — прошептал он, как жеребенок, только что встретивший старого друга детства.

Но я не была тем его покровителем. Я это теперь понимала. В его глазах отражался призрак, тонкая, как бумага, кобыла в глупом венке из цветов, которыми она попыталась приукрасить себя для первого и последнего свидания. Я желала чего-то мимолетного, сиюминутного, поверхностного. Я хотела, чтобы меня держали в объятьях, ласкали, согревали, пока я обреченно и неизбежно плетусь, спотыкаясь, в мрачную ночную тьму.

Морнинг Дью требовалось куда больше, так много, что для желания этого он был слишком скромен и бессилен. Он стоял на краю открытия своей сущности. Он всегда там стоял. И каждый понивилльский рассвет, в свете которого он видел меня, мои глаза и мое лицо, дразнил его близостью границы того самого просветления. Ни один пони не заслуживает того, чтоб им играли, когда он стоит на пороге ухода от своих демонов. А Морнинг Дью окружало слишком много призраков, на изгнание которых не хватит никаких цветов.

У меня, быть может, есть, а, может, и нет возможности освободиться от этого проклятья. Но до того момента, у меня не будет никакой возможности освободить его. Все слова, что я скажу, ничего не изменят. Даже мелодии не суждено уйти далеко; не дальше этого мгновения.

Я хотела бы, чтобы у меня хватило храбрости это принять. Но когда работал мой разум, сердце отказывалось, все равно пытаясь совершить невозможное.

— Морнинг Дью, — тихо сказала я. — Ты — свой собственный ангел хранитель. Всегда был таковым.

Я кратко шмыгнула носом, а потом выдала храбрую улыбку. Я не слишком доверяла тому, что отразилось в его глазах, но продолжила все равно:

— Когда ты преодолел страдания своей детской болезни, когда ты пережил потерю родителей, когда ты снова и снова бросался в бой за свою мечту стать стражником, и, наконец, когда ты осел здесь, чтобы вести скромную жизнь, это был ты и только ты, кого ты должен благодарить за такое упорство, такую силу, — я закусила губу на мгновенье, затем закончила: — Я желаю только лишь одного: что ты примешь то, что сделало тебя сильным; что находится здесь, в Понивилле и ждет тебя. Тебе ни к чему… Тебе ни к чему продолжать свои поиски…

Он смотрел на меня неотрывно. Его глаза были нежны. Я знала, что сломаюсь, еще до того, как он это сказал:

— Я не знал, что я чего-то ищу, пока не встретил тебя, Лира, — едва слышно произнес он. — Как же я мог всегда быть собственным ангелом-хранителем, если только сейчас, когда я встретил такую пони, как ты, что наполняет меня песней, мудростью и радостью, я ощутил, что только сейчас начал чувствовать себя в безопасности?

Он блаженно улыбнулся.

— Пожалуйста, поверь мне. Я ничего не ищу. Я… я, пожалуй, уже нашел. Я нашел тебя, — его глаза сузились на переломном моменте. — Кто ты такая? Прошу тебя, скажи мне. Я… я должен знать…

Я хотела ему рассказать. Я хотела разрыдаться. Я хотела, чтобы он знал, что я — та самая пони, пони, что ему нужна, единственная и неповторимая. Что я та душа, что нуждается в защите, в ласке, в счастье и безопасности в его объятьях. Все его дни блужданий, все его дни одиноких тревог, все его дни борьбы против жерновов его недуга — все они готовили его ко встрече со мной, и все это закончится трагедией. Ибо едва мы обретем друг друга, я останусь жить, а он умрет. В агонизирующей боли порчи Найтмэр Мун, эта версия его, что обрела просветление, что достигла блаженства, что познала уверенность в своем месте в этой жизни, более существовать не будет. И вот, я останусь одна, вновь обречена выращивать цветы в пепле.

— Я расскажу тебе больше, — сказала я внезапно монотонным голосом. Он не мог знать, что я задумала. Он не подозревал о ледяной тьме, что написала над нами обоими, как ониксовый потолок. Только я знала о ее существовании, и то была моя вина и только моя, что дела, хромая, зашли так далеко.

— Но сначала, мой маленький флорист, — я едва могла говорить. Мой голос ломался отчаянно. Я прочистила горло и выдавила улыбку. — Сделай кое-что для меня.

— Что угодно, — зачарованно прошептал он. — Только назови.

Взгляд мой отправился в путешествие по ландшафту за его спиной. Там ему встретилась на пути группа деревьев у берега озера. Одни были футах в десяти от нас. Другие в двадцати. Наконец, взгляд наткнулся на ряд деревьев где-то в тридцати пяти футах. Под ними на ветру трепетало несколько ярко окрашенных форм.

— Не мог бы ты быстренько сбегать вот туда… — указала я ослабевшим копытом. — ...и принести мне один-другой этих бархатцев?

Он оглянулся себе через плечо в сторону деревьев, затем обратно на меня:

— Бархатцев?

Я хихикнула легко. Мой голос к этому моменту стал резким и хриплым. Я постаралась избежать его взгляда, чтобы он не увидел печали на моем лице.

— Я… я хочу тебе кое-что объяснить, и мне они нужны в качестве аналогии, — я сглотнула. — Я же философ, забыл?

Он моргнул. Затем кивнул медленно.

— Ну ладно тогда. Скоро вернусь.

Он встал. Он ушел, и тень его последовала за ним. Слушая шорох травы под его копытами, я зажмурила крепко глаза и провела копытом по лицу. Со свистом сделав глубокий вдох, я сдержала всхлипы, прежде чем успела ощутить даже намек на них, прорывающийся наружу. Прошло несколько секунд, которые затем превратились в минуты. Наконец, я услышала его голос, звучащий будто за мили отсюда.

— Хм… Бархатцы. У меня их полно в теплице, — безэмоционально проговорил Морнинг Дью. Его тело повернулась, а лицо растерянно оглядело горизонт. — Почему… почему я провожу такой замечательный вечер, собирая их?..

Незнакомец, может, посмотрел в мою сторону, а, может, и нет. Я уже к тому моменту встала с земли и быстрым шагом шла прочь от озера. В конце концов, убийца никогда не остается на месте преступления.

Хижина поприветствовала холодом и безмолвием могилы. Я стояла в ней, и платье мое вяло свисало с тела с изяществом мертвой кожи. С каждым вдохом аромат Морнинг Дью улетучивался все больше и больше, окрашивая вечер в бледные тона разлагающейся мечты.

Шатаясь и шаркая безжизненно копытами, я пошла вперед. Перед моими глазами лежали брошенные элегии, выстроившись, как забытая фаланга солдат. Один только взгляд на них жег меня, резал меня заживо, обвиняюще высвечивал те трусливые преграды, что я возвела вокруг себя.

Когда я, наконец, научусь? Когда я, наконец, наконец-таки приду к соглашению между тем, что я заслуживаю, и тем, что я могу позволить себе только желать?

Со вздохом я подняла левитацией тюльпановый венок с головы. Я взяла переплетенные цветы в два копыта. Они столь хрупки, столь нежны, и, при этом, столь безжиненны… Мне нужно было оставить их там, где было их место, на их стеблях, через которые они питались влагой и заботой, необходимой им для выживания столь долгого, сколь это возможно. Но я выбрала другое. Я оторвала их от их основ и связала в шелковистый круг верхоглядства, ничем не отличающийся от всего, что я делала в этот день; всего, что было дешево, жалко и непростительно отчаянно.

Я не могла сказать точно, что меня больше злило: то, что я думала, что такая чувственная презентация может хоть в теории завоевать любовь Морнинг Дью, или то, что этот жест на самом деле почти что достиг успеха.

Я поморщилась. Я заскрипела зубами. Мои копыта терлись друг о друга, грозя размолоть в кашу золотистые лепестки. Но я им этого не позволила. В конце концов, достаточно красоты сегодня было разрушено. Положив цветы на угловой столик, я стащила туфли и проковыляла к кровати. Я рухнула поперек койки; я даже не удосужилась стащить платье. Я была слишком слаба, слишком раздавлена под весом дрожи и теней. Мне вновь снился сон, фантазия о далеком и теплом месте, где призрачный двойник Морнинг Дью держал меня в объятьях, ласкал меня, помнил мое имя и шептал его мне, пробиваясь сквозь железные занавеси проклятой ночи.

Все это всегда было и всегда будет не более, чем видением, навязчивой мечтательной идеей, счастливой мыслью несчастного пленника. Я должна была понимать, что мне не принесет ничего, кроме боли, рассмотрение идеи, что я смогу превратить этот сон в нечто осязаемое и настоящее. Мне нужно было уважать Морнинг Дью, тем самым не вовлекая его в мои беды. У него есть душа, так же, как и у любого пони в этом месте. Пора бы мне уже осознать и принять, что все, что я делаю с окружающими меня духами, хоть и недолговечно, но по-прежнему вполне реально и потенциально разрушительно. Моей задачей в Понивилле было идти по следу богини музыки, а не становиться ею. Одно дело — воспользоваться в жизни золотым шансом. Совсем другое — завоевывать этот шанс за счет душ, что слишком слабы, чтобы удержать в памяти значение сути.

Я крепко зажмурила глаза и прижала ноги к груди. Все, что мне оставалось, — только принять это, наконец-то воспринять в полной мере. Я одинока. Я одинока и таковой буду вечность. Мой долг — раскрыть тайны элегий и более ничего. Мне только лишь надо заново осознать свое намерение. В конце концов, разве можно придумать лучшее дело для призрака?

— Вот и последний! — крикнул пони в оранжевой рабочей одежде. Он вышел из опустошенной бурой оболочки, что осталась от заброшенного отеля на северной окраине Понивилля на следующее утро. — Я все подключил! Мы, значит, наконец-то с этим разберемся?

— А как же! Клянусь блестючей тиарой Луны, — проворчала Амброзия, крутя таймер на серебристой коробочке. Множество пучков проводов тянулось из дверей и окон здания. Они все собирались воедино в устройстве, которое Амброзия держала в копытах. — Этой херовине реально лучше бы сработать! Я хочу вернуться назад к строительству домов и возведению амбаров. Серьезно, мэр нам недостаточно платит за всю эту хреноту со снесением.[8]

— Не знаю, Амбер, — усмехнулся жеребец, поправляя шлем. — Мне всегда казалось, что у тебя от природы хорошо получается сносить стены.

— Нет, этим твоя мамочка занимается, когда в сортир ходит.

— Ха-ха-ха.

— Хватит дурака валять. Другие установили периметр?

— Ага. Только что закончили прочесывать местность в четвертый раз. Ни одного пони в радиусе сотни футов.

— Хорошо. Давайте уже с этим покончим, — Амброзия прекратила крутить в копытах таймер и крикнула через плечо. — Так, пони! Три минуты! Держитесь подальше, как вам всем было сказано!

Как оказалось, небольшая кучка случайных прохожих наблюдала за процессом издалека. Они махали копытами и одобрительно кричали с относительно скромным энтузиазмом, ожидая грядущий драматичный взрыв. Амброзия кинула сотруднику еще один последний взгляд.

— Готов?

— Готов, — кивнул он.

— И… Начат счет! — она повернула рычажок. Серебристое устройство начало тикать, когда таймер принялся отсчитывать секунды до взрыва. Оба рабочих не стали терять времени. Они быстро кинулись галопом прочь от площадки, пока не убежали почти до границы слышимости от обреченного отеля. Хватая ртом воздух, Амброзия остановилась рядом с другими рабочими и небольшой группкой возбужденных зевак. Вокруг площадки широким кругом были расставлены оранжевые знаки, повторяющие слова предупреждающего сообщения, которое озвучивалось в Понивилле в течение всех выходных.

— Фух. Ну, как вам такое Гала? — отметила Амброзия. Многие пони вокруг нее одобрительно усмехнулись и захихикали.

Как раз к этому моменту сюда подошла я. Стояло уже более позднее утро, чем обычно, когда я проходила через эти места. И в этом не было ошибки — я надеялась, что не повстречаю одного известного жеребца. К моему печальному облегчению, Морнинг Дью на глаза мне не попался. Я держалась в тенях толпы пони-зевак, чувствуя, как моя седельная сумка прижимает меня к земле, как мешок кирпичей. Мои вздохи были не менее тяжелы, когда я окидывала взглядом обреченное здание отеля. Эта неделя казалась мне идеальным кладбищем для воспоминаний. Я только лишь хотела, чтобы я не была единственным на весь город гробовщиком.

— Мне кажется, мы будто шо-то упустили, — сказала Амброзия.

— Не говори так, Амбер, — проворчал один из рабочих. — Эт даже и близко щас не смешно.

Она усмехнулась, разбивая напряженную тишину, в которой пони ожидали неминуемого взрыва.

— Не, я не о том. О! Я знаю: Морнинг Дью нигде не видать. В чем, интересно, дело?

— А что? Ты надеялась, что он тут будет поблизости, чтоб полюбоваться твоей работой? — спросил ее сотрудник.

— Две минуты! — выкрикнул другой.

Амброзия ответила первому:

— Э, мож, оно и к лучшему. Его всегда, как молокососа, тянет на сантименты. Я вот почему-т уверена: вид рушащегося дома… разобьет… ему сердце… — лицо Амброзии побледнело. Ее челюсть отвисла. Выражение лица неестественнее этого для нее было бы нелегко себе представить.

— А? — прищурился, глядя на нее рабочий. — Амбер, что такое?

— Что… — она указала копытом, шепча почти без воздуха в легких. — Что, во имя Тартара, это такое?..

Все пони посмотрели туда. Я тоже вытянула шею, чтобы разглядеть получше. И когда я увидела, сердце мое рухнуло в копыта.

Крохотный бледный пегас спускался сверху на площадку. Летя, трепеща крыльями, мимо знаков и предупреждений, он приземлился прямо перед домом. Жеребенок тут же принялся шерстить ряды ярких черенков и цветков, оставшихся на подоконниках обреченной постройки. Он срывал один цветок за другим, выбирая самые яркие: дикие цветы, что остались расти здесь только лишь потому, что Морнинг Дью не собрал их… что целиком и полностью потому, что определенная единорожка решила отвлечь красивого садовника на весь вчерашний день.

О благая Селестия, только не это…

— Парень! — выкрикнул пони. Он и несколько других бросились вперед. — Убирайся оттуда…

— Нет, погодите! — крикнула Амброзия, удерживая всех на месте, вытянув в стороны оба копыта. — Не бегите туда всей толпой! Дом вот-вот взорвется!

Она в одиночку сделала несколько шагов и приложила копыта ко рту:

— Эй! Козявка! Уноси свой мелкий бледный круп оттудова! Вот-вот рванут заряды!

Ни за что в Эквестрии я не поверю, что Рамбл этого не услышал. И действительно, он ахнул, его глаза широко распахнулись в панике. Крылья его отреагировали раньше копыт, отчаянно пытаясь поднять его в воздух. Практически мгновенно, впрочем, он, морщась, рухнул тяжело на землю. Он попытался взлететь снова… и снова. Но не мог сдвинуться с места. Все мы в ужасе наблюдали с грохочущими сердцами, в растерянном непонимании его проблемы, пока, неожиданно, нас не озарило, что…

— Сорняки… — тихо пробормотал пони. — Задняя нога малыша запуталась в сорняках!

— Помогите! — пропищал издалека голос Рамбла. — Пожалуйста! Я-я застрял!

— О-одна минута! — паникуя, заикнулся рабочий.

— Держись! — Амброзия указала остальным стоять на месте, тогда как она сама бросилась вперед. — Я за тобой иду, малыш! Просто стой на месте…

— Я помогу! — крикнул голос, голос, что уже был гораздо ближе к Рамблу.

Я не знала, должно ли было мое сердце взлететь при звуке этого голоса, или наоборот, рухнуть в копыта. Я развернулась и увидела его брошенную тележку, перевернувшуюся на бок у начала полосы взбитой копытами травы. Прикрыв рот копытами, я обернулась назад к отелю.

Еще прежде чем мои глаза успели уловить Морнинг Дью, как он уже был там. Затормозив, храбрый садовник положил копыто на шею Рамбла, успокаивая его, наклонился и разорвал запутавшие его ногу сорняки одним могучим укусом своих челюстей. Рамбл, хромая, вырвался на свободу и слегка поморщился, споткнувшись об один из множества опутавших возвышающееся над ними здание проводов.

— Тридцать секунд! — завопил чей-то голос. Я с трудом могла слышать его, ибо хоть одна часть меня хотела порадоваться успешному спасению, другая же часть чуяла холодное дыхание судьбы, все еще сидящей на краю.

— Пошел! Пошел! — задыхаясь, кричал глухо от головокружения Морнинг Дью. О, пожалуйста. Пожалуйста, только не это. Когда Рамбл бросился резвой рысью в одну сторону, Морнинг Дью побежал в противоположную… на какую-то пару секунд. Его дыхание вышло двумя долгими сопящими выдохами и вот, внезапно его тело сдулось, как воздушный шарик на земле.

Грохот его удара о землю заставил Рамбла остановиться. Маленький жеребенок развернулся на месте.

— Ой блин! — пропищал он. Вместо того, чтобы бежать дальше, к безопасности, он развернулся и принялся отчаянно тащить гриву жеребца копытами. — Мистер, вставайте! Вы же слышали, что они сказали!

— Защити нас Селестия… Морнинг! — крикнула Амброзия. Ее глаза метнулись к тикающему таймеру бомбы и увидели, что отелю осталось стоять считанные мгновенья, а потому, она храбро бросилась вперед… но тут же нечто другое пронеслось перед ее носом. Невероятная скорость этого странного движущегося предмета лишила ее устойчивости, и она упала грудью вперед, оставшись на месте беспомощно наблюдать на событиями.

Я отчаянно бежала к двум пони. Сбросив одним движением с боков седельную сумку на бегу, выбивая землю и траву копытами, я неслась, как ракета, топливом которой было только лишь мое захлебывающееся дыхание. Скользнув мимо Рамбла и Морнинга, я зарыла твердо копыта в землю, не обращая внимание на холодный пот, что промочил насквозь каждый угол моей толстовки.

— Пожалуйста, мисс! — молил меня, всхлипывая, залитый слезами Рамбл. — Вы должны помочь мне его передвинуть…

Нет времени.

— Спрячься за мной, — сказала я.

— Но!..

— И держись рядом! — я уже стиснула зубы, закипая, глядя со злостью на отель, что угрожал излить на меня громы в любую секунду. Запульсировал зеленый свет, озарив какие-то жалкие десять футов, отделявшие нас от неминуемой катастрофы.

— Ыынннххх… — прошипела я, когда крохотный купол изумрудной энергии наконец застыл надо мной.

И едва я воздвигла защитное поле, которому научила меня Твайлайт, мир затопил хаос. В центре здания сработал заряд. Отель рухнул во вьющихся облаках пыли и щепок. Затем следом раздалось еще несколько взрывов в глубине, и могучий вес здания заставил основание обвалиться одновременно в дюжине мест. Навстречу нам выплеснулось море щепок и шрапнели.

Рамбл вопил, цепляясь за Морнинг Дью.

Скрежеща зубами, я стояла перед ними, наклонив голову вперед. Основной удар разлетевшихся обломков я приняла на свой щит. Могучая сила взрывов потащила меня назад, вспахивая землю моими копытами, вычерчивая в почве целые маленькие овраги. Моя голова болела так, будто миллион клещей одновременно сдавили ее. Тем не менее, я отразила самую большую часть разрушительной силы, так что только несколько отдельных мелких осколков пролетело сквозь прозрачный зонт из энергии.

Послышались крики ужаса от пони, что наблюдали издалека. Я с трудом нашла силы, чтобы, несмотря на боль, приоткрыть немного глаза. И хотя взрыв поглотил большую часть отеля, фронтон здания по-прежнему демонстрировал последний жест упрямства. Он наклонился вперед всей своей толщиной и тяжестью. Не успела я оглянуться, как над нами нависло два этажа деревянных панелей.

Когда он рухнул вниз, под нами образовался самый настоящий кратер. Циклон зеленой энергии вился и танцевал вокруг меня, пока я изливала все, что осталось в моей душе через лейлинии в последнюю отчаянную попытку сохранить защитное заклинание. Мои ноги подогнулись. Мои мышцы дрожали как струны. Я слышала всхлипы Рамбла и тихое дыхание Морнинг Дью.

Где-то там, в туманных облаках времени, болезненный молодой жеребенок вставал с постели. Он приветствовал рассвет и золотые глаза, что смотрели на него с другой стороны окна, любяще и печально, лишенные возможности приблизиться к нему.

— Ыыннхх… — шипела и рычала я. Мир вокруг сверкал как яркий изумруд: я наклонилась к самому краю своего щита. Рог вибрировал на грани, готовый развалиться, но я тянулась сквозь завесу боли, проталкивая импульс телекинетической энергии прямиком в защитный барьер. — Ааааааагх!

Зеленый купол взлетел по диагонали, как ракета, разрывая пополам фронтон, как расступившиеся воды. Обе половины упали безобидно с обеих сторон от нас с монументальным бумом.

Следом упало уже другое — я сама, тяжело дыша, уткнулась носом в распаханную землю. Я узнала об этом уже только позже, но мой подвиг длился считанные пять секунд. Все, о чем я волновалась тогда, было…

— Ммммм… М… М-Морнинг… — я втащила себя обратно на копыта и подползла к нему.

Рамбл яростно тряс его, изо всех сил при этом стараясь удержать слезы.

— Он не двигается! Он… он…

— С ним все хорошо, парень, — сказала я, сглотнув. Я скользнула вниз и приподняла переднюю часть его тела копытами, положив ему голову себе на задние ноги.

— С нами все хорошо, — тихо проговорила я. Мой голос звучал искаженно, и я поняла, что это оттого, что я улыбалась.

— С нами всеми все хорошо, — пискнула я.

— Но… но… — Рамбл бросил взгляд на меня снизу вверх. Он вдруг распахнул широко глаза.

Я растерялась, пока не почувствовала, как ручейком течет что-то теплое по моей шее. Дотянувшись копытом, я коснулась, тут же сжавшись, тонкого пореза под левым ухом. Я поняла, что мой щит хоть и спас нас, но был все же далек от идеала. Все мое тело покрывало множество мелких порезов и крохотных царапин. Рамбл и Морнинг Дью тоже были изранены схожим образом в нескольких десятках мест, но едва ли стоило бояться худшего.

Тем не менее, когда подбежали Амброзия и несколько других затаивших дыхание пони, первым делом они увидели именно кровь.

— Ничего себе! С вами все хорошо?

— Это было невероятно!

— Вы видели, что она только что сделала?

— Хвала Селестии, чуть не пропали!

— Он… он… — я сглотнула, внезапно осознав, как тяжело я дышу, хватая ртом воздух. — Мы в порядке. Нам просто… нам просто надо…

— Только не шевелитесь! — махнула копытом Амброзия. Я ни разу не видела ее столь напуганной. Ее зеленые глаза были прикованы к лежащему без сознания Морнинг Дью, и только к нему. — Мы сбегаем за Сестрой Редхарт! Давайте не будем щас больше рисковать!

— Извините пожалуйста! — хныкал Рамбл, хлюпая носом, рыдая, смотря затуманенными глазами. — Я не знал про здание! Я летал целый день, и… и… я не знал! О, пожалуйста, скажите, что с ним все будет нормально!

— Давай будем беспокоиться о том, шо может, а шо не может случиться потом, парень, — сказала Амброзия. — Ты можешь лететь, да?

— Да! — я бросила жеребенку взгляд. — Ты здесь самый быстрый! Слетай быстро за доктором!

— Хорошо! — Рамбл успокоился, затрепетал крыльями и взлетел.

— А вы… вы?.. — тревожно поглядела на меня Амброзия.

— Я в порядке. Идите за Редхарт! — я кивнула в ее сторону. — Я… я за ним пригляжу.

Она кивнула горячо и, слившись в размытое пятно, бросилась вместе с остальными рабочими в сторону центра города.

Я осталась наедине с Морнинг Дью в моих передних копытах. Пыль и обломки отеля осели вокруг нас в тишине, как после ужасного боя. Чувствуя, как мое дыхание замедляется до спокойных волн, я бережно держала его теплое тело, оглядывая в тщательных поисках малейших порезов и синяков, что оскверняли его обычно идеальную шкурку. Я увидела маленький порез на левой щеке. Я подняла с нежностью копыто к его лицу.

И едва я коснулась его шелковистой шкуры, все во мне застыло, как лед. Реальность ситуации настигла меня, будто несясь на грохочущих колесах. Я чувствовала, как бьется сердце в моей груди, и оно в идеальной каденции слилось с биением его. Я, конечно, достигла понимания того, чего я могу, а чего не могу позволить себе в жизни, но что насчет нас двоих? Элегии, быть может, не несли в себе божественного предназначения лично для меня. Но что же насчет ангельских моментов наподобие этого?

Я сдвинула волосы его гривы в сторону. Его золотое лицо казалось лицом жеребенка, спящего в полуденном свете. Нечто столь прекрасное едва ли заслуживало одиночества. Это эгоистичная мысль с моей стороны, безусловно. Но мне было все равно. Я более не думала.

Я наклонилась к нему. Я нежно держала его голову, пока наши лбы не соприкоснулись. Я никогда прежде не ощущала такой слабости. Я любяще коснулась его носом. Мои ноги тряслись, подгибались, но его присутствие служило мне якорем, притягивающим меня все ближе к нему, пока я не ощутила на своем носу его нежное дыхание.

И это сломало все заслоны. Я молилась ему, тихо рыдая; мои слезы омыли его лоб, как священная река, что протекла между нами. Он был таким теплым, таким хрупким, таким живым. Хотела бы я сама быть живой. Ангелы посещают эту землю расчетливо, с целью. Им необходимы невыносимо блаженные моменты наподобие этого, чтобы напоминать себе о том, что действительно достойно защиты, ибо это обычно то, чем владеть они не в состоянии, в отличие от этого момента — памяти, что будет жить вечность в самом сердце моего увядающего духа, памяти, что я никогда не предам разрушению, пока жива я сама, чтобы хранить ее.

Когда вернулись Амброзия, Рамбл и остальные, ведя за собой Сестру Редхарт, я уже ушла. Морнинг Дью проснулся навстречу их беспокойным голосам, их помощи, их нежным утешениям. Пока его перевязывали, восстанавливая поврежденное здоровье, он протянул копыто и осторожно по очереди потрепал плечи Рамбла и Амброзии. Движения его были рассеяны: его глаза и уши вздрагивали, жаждая тепла, что внезапно покинуло его. Он провел копытом по лбу и удивился весьма влаге его тайного святого посвящения. Он разглядывал испаряющиеся слезы на передней ноге, а потом поднял взгляд в небо, как маленький жеребенок, что пробуждался когда-то навстречу золотому рассвету.

На следующий день я сидела на парковой скамейке. Рядом со мной лежала лира. Я почти не дышала. Я глядела на пятна теплых тонов уходящего лета. Грудь моя легко поднималась и опускалась. Несколько бинтов в случайных местах покрывали мое тело, что выздоравливало после вчерашнего бедствия. Я не ощущала гордости. Я не чувствовала победы. Ангел-хранитель, лишенный дома, в который можно вернуться, едва ли достоин восхвалений.

Когда цокот его копыт послышался из-за поворота, он показался мне нежным громом, потревожившим безмятежность уходящего дня. Боковым зрением я увидела одиноко идущего по дорожке Рамбла. Он шел, прокладывая себе путь бесконечными вздохами, один глубже и печальнее другого. Вскоре его мрачная поступь привела его в тень дерева на вершине холма. Он уселся, сгорбившись, под ним, разглядывая жирную почву под своими копытами.

В конце концов я глянула в его сторону. Вычистив сухость из горла, я произнесла:

— Пожалуй, нет ничего ужаснее пегаса, у которого голова не витает в облаках, да?

— А? — он бросил на меня взгляд и поморщился. — Ох. Здрасте.

— Привет.

— Вы… вы тоже на меня кричать будете? — проворчал он. — Все пони кричат.

— За что?

Он вяло потеребил листочки окружавшей его травы.

— Из-за меня вчера чуть не умер пони.

— Правда? — мягко улыбнулась я. — На убийцу ты не похож, насколько я погляжу.

— Нет. Не в этом смысле… — он застонал. — Я сделал глупость и из-за этого пони чуть не погиб, меня спасая. Целое здание практически рухнуло нам на головы. Я по-прежнему понять не могу, как мы оба выжили.

— Возможно, удача в нашей жизни существует с некой целью, — монотонно произнесла я. — Может, это так судьба показывает нам, что нам нужно многому научиться в жизни не по одним только своим ошибкам.

— Пофигу, — выпалил он. — Старший брат мне запретил летать самостоятельно на какое-то время. Наверно, я его не виню. Просто…

— Что?

— Я хотел найти цветов. И с воздуха их заметить проще всего: по крайней мере, легче найти самые лучшие места, где они растут.

— Почему цветы? — закономерно спросила его я.

— Я… — он закусил губу. — Я не знаю, на самом деле. Просто мне показалось, что так правильно.

— Тебе нравятся цветы?

— Нет, — проворчал Рамбл. — Не нравятся.

— Тогда почему?..

— Это неважно, хорошо?! — его голос надломился, а сам он, трясясь от злости и раздражения, спрятал лицо за парой вяло висящих копыт. — Я не знаю. Просто не знаю.

Он протяжно вздохнул.

— Я вообще ничего не знаю, кроме того, что я ненормальный. Как меня друзья и зовут…

Я молча смотрела на него какое-то время, а потом мои уши вдруг встали торчком. Их коснулся мелодичный звук, идущий с противоположного склона холма. Воздух озарял смех, одна из обладательниц которого звучала мелодичнее остальных. Я поглядела налево, как раз вовремя, чтобы заметить три жеребячьи фигурки, бегущие галопом сквозь высокую траву. Я снова бросила на Рамбла быстрый взгляд, сделала глубокий вдох, а затем сузила глаза в сосредоточении. Бледно-зеленая аура подсветила собой скамью, на которой я сидела.

— Хихихихи! — смеялся голос Эпплблум. — Врешь, Скутс! Хороша меня за хвост тягать! Правда штоле?

— А-га, — кивнула Скуталу с дьявольской улыбкой. Она и две других были завернуты в их фирменные бордовые плащи. — А потом, когда он поднялся на ноги, я ему сказала: «Тебе лучше бы перестать оскорблять пустобедрых, или иначе, когда я в следующий раз тебя ударю, ты будешь плакать каждый раз, когда захочешь в сортир!»

— Ну, неудивительно, что он сегодня не сказал за все утро ничего плохого! — заметила Свити Белль, идя позади троицы, взбирающейся на травянистый бугор. — С тобой, Скуталу, никто шутить не будет…

Прежде чем она успела завершить свою фразу, вспышка зеленого цвета сорвала плащ с ее плеч. Она ахнула и развернулась, чтоб увидеть, как ее Искательский плащ уносит прочь магический ветер.

— Ой, блин! Подождите, ребята!

— Ох! Что опять, Свити Белль? — простонал голос Скуталу.

— Те лучш подумать нащет привязать эт штуку себе к гриве! — добавила, хихикая, Эпплблум.

— Очень… смешно!.. — выдохнула, хватая ртом воздух Свити Белль, галопом гонясь за сбежавшим кусочком ткани. — Я серьезно! Подождите меня!

Плащ остановился у дерева рядом с парковой тропинкой. Поймав, наконец, его, она подняла его копытом и прошипела, как разозленная модистка:

— Ыыыннх! Чтоб тебя, ткань! Хотела бы знать, как тебя обозвать, чтоб тебе стало стыдно!.. — она застыла на полуслове, поняв, что она не одна.

Рамбл понял, что и он тоже более не одинок. Ахнув, он подпрыгнул на месте и вжался спиной в дерево, будто на него нацелили острие копья.

Свити Белль только моргнула на него недоуменно. Он смотрел на нее столь же тупо в ответ. Так растаяли и утекли прочь секунды, пока она, наконец, не сделала несколько шагов назад, жуя нижнюю губу.

Рамбл поерзал. Рамбл встряхнулся. Он подался на пару дюймов вперед, как привязанный к собственной отчаянной улыбке.

— П-привет.

— Мммм… — Свити Белль спрятала наполовину свое лицо за незастегнутым плащом. — Здравствуй…

— Ты… — он на мгновенье скрипнул зубами. — Ты красивая… ухх… уххх… Твой голос, в смысле. Ты очень красиво поешь.

Он сглотнул.

— Ну, то есть, я… я слышал. Ты поешь очень здорово, и, мне кажется, это круто.

Взгляд Свити Белль уперся в траву. Ее копыта теребили землю.

— Ты там делаешь всякое с друзьями, да? — Рамбл почесал копытом затылок за своей гладкой черной гривой. — Потомушт я считаю — это очень клево, что вы втроем всегда… эм… ищете приключения и… типа… делаете всякое хорошее для деревни и все такое. Некоторые пони считают, что вы всех только достаете, но я думаю, что вы реально помогаете и типа того. Я точно не из тех пони, которые думают, что вы достаете. Я… ыннхх… Я даже не знаю, зачем я это вообще сказал…

Свити Белль внезапно задрожала, затряслась даже.

Рамбл сощурился, глядя на нее.

— С тобой… с тобой все хорошо?..

Свити Белль согнулась, и ее вытошнило на траву между ними огромным потоком жидкости.

— Оой! Елки! — Рамбл отпрыгнул назад.

— Ммфф… гр… — Свити Белль рухнула на задние ноги и потерла передним копытом по щеке. Скривив лицо, она стремительно и густо покраснела. — Ой, вот сено! Пр... грп… прости меня! Что… Я-я даже не знаю, с чего это произошло!

Она кашлянула несколько раз, отплевываясь, и прижала ткань к себе.

— Пожалуйста, не думай, что я противная!

— Это… — широко раскрытые глаза Рамбла моргнули. — Это…

Свити Белль сжалась.

— Это… — Рамбл сияюще улыбнулся. — Это было невероятно круто!

Его крылья затрепетали, когда он подался вперед.

— Никогда не видел, чтоб пони блевали вот так!

Она улыбнулась.

— Правда? Ты… грп… серьезно?

— Ага! Готов поспорить, даже моего старшего брата это бы впечатлило!

— Эпплблум говорит, это потому, что я постоянно глотаю мух.

— Правда? — Рамбл подпрыгнул к ней. — Хочешь найти реально больших жуков?

— Эм… — она закусила губу и снова спряталась за тканью. — Н-нет, не слишком-то.

— О, — Рамбл тут же поник. — Ехех… конечно же не хочешь…

— Н-но… Но я тут с другими Искателями, и мы собирались заняться ловлей белок! — сказала Свити Белль. Она, похоже, тут же оживилась, едва завидела его пустую заднюю часть тела. — Хочешь пойти с нами?!

Ее глаза сверкали, а сама она улыбалась лучезарно.

— Может, так мы найдем наш самый-самый особый талант!

— Эй, точно! — воскликнул Рамбл. — Мне как раз его не хватает!

— Ну, так чего же мы ждем? — захихикала Свити Белль и махнула ему приглашающе копытом. — Пошли… оой-ей!

Она не вспоминала о плаще, зажатом в копытах, пока не споткнулась о него.

— Хихи… Кхм. Вот. Позволь мне, — Рамбл подошел к ней и в несколько очень аккуратных движений повязал плащ на шее Свити Белль.

Она стояла неподвижно, сияя раскрасневшимися щеками. Когда он закончил, она одарила его милой улыбкой.

— Спасибо.

— Без проблем.

— Нам стоит попросить мою старшую сестру сделать такой и тебе.

— Э… — он застенчиво улыбнулся. — На мне он даже и близко не будет так хорошо смотреться, как на тебе.

— Какая разница. Белки ждут! Пошли!

— Хихи! Точно!

Двое бросились галопом вверх по холму, чтобы присоединиться к ожидающим их Эпплблум и Скуталу. Я наблюдала за ними все это время тихо, как мышь. Я не хотела тревожить момент, и я не хотела разбивать первый импульс тепла в моем сердце за этот день.

— Однако ж, мило, шо аж долбануться можно.

Я повернулась на звук сбоку от меня.

По дорожке шла Амброзия. На ней не было униформы. Ее оголенная шкурка и белоснежная грива — это надо видеть. Я даже почти что задумалась всерьез — а не прячет ли она такую красоту и изящество специально? Когда она вновь заговорила, я узнала хриплую строительницу сию же секунду.

— Деревня малость крепко насела на постреленка после вчерашнего.

— Вам придется меня просветить, — сказала я скучно. — Что же такого вчера произошло?

Она содрогнулась от воспоминания.

— Шо случилось — оно было по большей части моей виной, и потому я отговорила старшего брата пацана от слишком уж крутого наказания. Тандерлейн, конеш, популярный в этих местах жеребец, но не мозги у него орган, которым он думает по большей части.

Я усмехнулась.

— Вы производите впечатление наблюдательной кобылы.

— Недостаточно наблюдательной, я посмотрю, — простонала Амброзия. Она тут же уселась на задние ноги и провела усталым копытом по гриве. — Мне нужн было постараться получше, шоб удержать пони подальше от отеля, когда мы его собрались сносить. Надо было поставить больше табличек. Надо было предупредить больше пегасов. И я не должна была полагаться на взрыватель с таймером.

— Куда проще разбирать невероятную ситуацию уже после того, как она произошла, а не до, — сказала я. — Я не вижу никаких причин, по которым вам бы стоило так тяжко себя винить. Все пони ведь остались целы?

— Едва-едва, и эт не благодаря мне, — проворчала она. — Клянусь, я будто последние несколько недель сама не своя, постоянно отвлекаюсь. Не тот эт профессионализм, который я тут стремлюсь показать.

— Дайте угадаю? — пожала плечами я. — Из-за Гала у вас голова витает в облаках?

— Ха! Если бы! — она кратко рассмеялась, затем скатилась с этого веселья по пологому склону печального вздоха. — Хотела бы я, шоб жизнь была, кизяком ее завали, такой простой.

— Если вас отвлекало не Гала, так что же тогда? — спросила я с усмешкой. А затем меня озарило. Улыбка исчезла с лица столь же резко, как и вырвался выдох с моих губ: — Кто?

Она закусила губу, а лицо ее погрустнело. Я видела такое выражение лица прежде, отраженное в чарующих голубых глазах жеребца.

— Эт неважно. Я лепетала и несла чепуху, как маленький жеребенок, и теперь уже поздно шо-то из этого извлекать. К тому ж… хех… Я родилась быть настоящей такой бестией. А ему нужно шо-т нежнее, кобылка, в которой больше изящества, чем у меня.

Я мягко посмотрела ей в глаза. Я сглотнула и сказала:

— Что пони нужно, то у пони уже, скорее всего, есть. Я давно поняла, что те, кто ищут старательнее всех, обычно оказываются всегда одиноки.

— Хмм… Бывают судьбы и хуже, — усмехнулась Амброзия.

— Да, — медленно и холодно кивнула я. — Бывают.

Она поерзала в последний раз, вздохнула, сбрасывая последние наслоения вины со своих плеч, а затем храбро улыбнулась:

— Шо ж, нет никакого смысла носиться с ошибками вчерашнего дня. Завтра начинаем строить жилой дом. Так шо лучше бы мне пойти встретиться с командой, план обсудить. Доброго вечера вам, мэм. Надеюсь очень, шо вам больше не доведется наткнуться на жалких кобыл, думающих мысли вслух. Хехех…

Я помахала ей вслед, когда она уходила.

— Едва ли это преступление…

Она уже была слишком далеко, чтобы слышать меня, а я слишком примерзла к месту, чтобы попытаться заставить ее услышать.

— Скажите мне, мисс Хартстрингс, — говорила Рарити. Она сидела за столиком Сахарного Уголка напротив меня в сиянии розовой свечи, что освещала наш разговор. — Если я осмелюсь у вас спросить — вам когда-нибудь удавалось пережить невозможное страстное увлечение?

Я подняла взгляд от нотных листов. Я улыбнулась.

— Никто не в состоянии пережить невозможное страстное увлечение, мисс Рарити, — сказала я. — Кем бы вы ни были до Гала, той кобылы больше нет. Но спросите себя, хотите ли вы, чтобы та глупая, очарованная кобылка вернулась назад жить в вашем теле?

Она моргнула в ответ; ее лицо в опускающейся темной вуали вечера озарила улыбка.

— Нет, — тихо выдохнула она, качая головой, улыбаясь спокойно. — Мне кажется, мне не суждено более быть той кобылой, и я совершенно ничего против этого не имею.

— И все же… — я указала на нее кончиком пера, левитирующего в моем захвате. — Воспоминания.

— Воспоминания, мисс Хартстрингс?

— Они слишком сладки, чтобы окончательно прогонять их прочь, пока мы знаем, что они так и останутся столь же зыбкими, какие они и есть, — я посмотрела на венок золотых тюльпанов, опоясывающий свечу между нами. — Разве есть место, где фантазия может жить, лучше, чем закоулки нашего разума? Что же до наших сердец, тем не менее, только перед нами лежит задача подготовить их к тому дню, когда им суждено обрести целостность или же разбиться. Вне зависимости от того, сколь дики наши фантазии, мы ни в коем случае не способны предугадать момент, в который придет истинная любовь, когда мы преобразимся в нечто менее… голодное, менее одинокое, чем предыдущие тени нашей сущности.

Рарити сделала глубокий вдох. Ее улыбка знала лучшие дни, но ощущалась искреннее любого другого выражения лица, коим она удостаивала меня прежде.

— Я чувствую, будто я голодала ужасно, ужасно долгое время.

Я молча кивнула.

— И некоторым из нас суждено прожить впроголодь еще больше долгих лет, — после паузы я провела нежно копытом по золотым лепесткам и добавила: — Некоторым из нас. Но не всем.

В молчании, Рарити допила свою кружку кофе. Она встала, но, прежде чем уйти, она подошла к моему стулу и положила копыто мне на плечо.

— Постарайтесь только, мисс Хартстрингс, чтоб подобный голод не убил вас. Вы слишком красивы, чтобы не ожидать ничего от этого чудесного мира.

— Я знаю, мисс Рарити, — умиротворенно улыбнулась я ей. — В конце концов, все пони созданы быть любимыми.

Ее губы поджались при этих словах. Она одарила меня милой улыбкой, повисшей где-то на полпути меж гордостью и меланхолией. С влажным дыханием, она унесла себя за двери Сахарного Уголка навстречу последнему угасающему свету дня.

Я осталась сидеть наедине с моими элегиями. Я бросила взгляд на подаренные Морнинг Дью цветы. Я размышляла о красивых вещах и о том, как же часто они остаются сокрыты по вине страха неизвестности. Я была единственной проклятой душой в Понивилле, у кого действительно было чего оправданно бояться. Более того, мой долг, как ангела, обязывал меня следить, чтоб так оно и оставалось.

Встав из-за стола, я задула розовую свечу и быстро подобрала цветочный венок копытом.

На следующее утро хаотичная какофония грохота электропил и отбойных молотков заполнила собой деревянную раму скелета многоквартирного дома. В любой другой день Амброзия бы полностью контролировала ситуацию. В настоящий же момент, тем не менее, она спотыкалась об оборудование, врезалась в доски, не переставая шипеть и тереть голову, будто борясь с накрывшей ее ужасной головной болью.

— Нет… нет… нет! — рявкнула она через плечо. — Я те говорю, ты не так смотришь на чертежи! Весь этот херов фундамент кривит больше двадцати градусов! Если так дело пойдет, у меня все уши отвянут, едва они возьмутся за установку окон!

— Ну, извини уж меня, Амбер! — крикнул в ответ другой рабочий, перекрикивая хаос. — Я всего лишь следовал твоим указаниям!

— И сколько раз тебе повторять… Когда я те кажусь рассеянной, разжуй мне все с нуля!

— Если бы ты с утра беспокоилась о своей больной голове, так, может, надела бы, как умная пони, шлем!

— Не читай мне нотаций! — Амброзия снова потерла голову, вздохнула, и, в итоге, проворчала: — Хотя, наверн, он прав. Я шо, пытаюсь себя убить?

Она протащилась вяло по бетонной площадке, щурясь на деревянный стол.

— А теперь, куда я, чтоб мне провалиться, положила эту тупую штуковину? — ворчала она, оглядывая везде в поисках упомянутого предмета. — Клянусь, я его прям сюда положила! Кто-то его утащил?..

Она застыла на месте, разинув рот.

Шлем лежал на стопке ящиков с инструментами. И, более того, он лежал перевернутым. И что еще важнее, его нутро, которому положено пустовать, до краев было наполнено шелковыми золотыми тюльпанами — целым венком из них.

Она усадила свой круп и уставилась обессиленно на цветы. Ее голова покачивалась с каждым ударом сердца. Протянув копыто, она нежно погладила мягкие лепестки.

— Зачем… зачем этот сопливый маленький дурачок… — ее голос потерял обычный хриплый тон. На лице ее разгоралась нежная улыбка. — Он же не?..

Закусив губу, она устремила взгляд за пределы стройки.

— Ыыннх… Эй! Амбер! — рявкнул рабочий с другого конца грохочущей громом территории. — Можешь мне передать рулетку, раз ты там?

Мимо ковыляли секунды. Он снова поднял взгляд и проворчал:

— Амбер?

Амброзии там больше не было. И тюльпанов тоже.

Морнинг Дью закончил высаживать ряд одуванчиков в мягкую почву клумбы перед витриной магазина. Встав прямо, он вытер пот со лба и залюбовался результатами своей работы. Он развернулся не спеша, чтобы взять инструмент со своей садовой тележки. И как раз случилось так, что на пути к ней встала знакомая пони в оранжевой форме.

Он на мгновенье отпрыгнул от неожиданности назад, а потом испустил легкий смешок, прижав копыто к перевязанной груди.

— Да что такое, Амбер! Ты что, хочешь, чтобы я терял сознание каждый день? — он обошел ее, шаркая, и принялся копаться в деревянной тележке, полной растений и инструментов. — Что тебя сюда привело? Я думал, ты в этот месяц работаешь на другом конце города.

Она глядела на него неотрывно. После нескольких вдохов для храбрости, она пробормотала:

— Ты намылился заставить меня его носить? Я права?

— Оххх… — Морнинг Дью задрал голову, глядя моргающими глазами в сторону горизонта. Затем он повернулся и прищурился на нее. — А? Я не улавливаю…

Она медленно подняла шлем на копыте. Все то время, что потребовалось ему на обнаружение тюльпанов, сложенных кругом внутри, она не переставала жевать нижнюю губу.

— Ух ты. Это же… — он прищурил свои опытные глаза. — Им уже несколько дней, но они по-прежнему на удивление свежие!

— Только один пони может растить цветы, способные продержаться так долго, Морнинг Дью. И это ты, — сказала она.

— Ну, наверное, но… — он остановился на полуслове. Переминаясь с ноги на ногу, он бросил на нее взгляд, что был слишком растерян, чтобы казаться виноватым.

Она все равно прочитала истину на его лице.

— Ты… ты их не слал, да?

Он медленно, медленно покачал головой.

— Нет, Амбер… И-извини, но я этого не делал. Что?.. В смысле, с чего ты взяла?..

— Хех… — ее дыхание вырвалось с трудом, когда она улыбнулась болезненно, разглядывая шлем с сокровищем внутри. — Я знаю. Глупо.

— Нет! В смысле… это… это не так уж глупо, как тебе кажется…

— Конечно же, глупо, Морнинг. Это всегда глупо.

— Амбер? — он сглотнул, тревожно глядя на нее. — Я… Я не понимаю…

— Понимаешь. Просто прикидываешься, шо нет, также как и я прикидываюсь, — она пробежалась копытом по гриве и бросила уязвимый взгляд в направлении останков обрушенного отеля по ту сторону улицы. Глубокий вздох сорвался с ее губ.

— Я замечала, как ты смотришь, Морнинг.

— С-смотрю, Амбер?

— На Карамеля и Винди, например. И на Тандерлейна с Блоссомфорс тоже. Я думаю… нет… Я знаю… — она подавилась тихим вдохом и снова перевела на него взгляд. — Так же, как ты смотришь на меня.

Морнинг ничего не сказал. Он только лишь повесил голову и зарыл копыто в свободно валяющийся ком земли.

— Да. Да! — горько усмехнулась она, садясь, наконец, на задние ноги, чуть ли не прижимая к груди свой шлем. — Я всегда на тебя срываюсь, всегда тебя подначиваю и все такое. Это глупо. Мы оба это знаем, и в то же время, мы оба знаем, шо это только прикрытие для чего-то еще глупее.

— Это не глупо, Амбер…

— Не пытайся нифига меня умиротворять! — нахмурилась на мгновенье она, но ее выражение тут же переплавилось в уязвимый взгляд, когда она наклонилась ближе к нему. — Как так получается, шо ты все время ищешь, а я все время жду, и наши дни убегают все быстрее и быстрее, и мы в итоге все равно оказываемся одиноки?

— Мы… Мы не так уж и одиноки, Амбер…

— Мы одиноки, Морнинг. Это так, и… и… — она содрогнулась, когда в ее глазах блеснула влага. Она шмыгнула носом, а потом продолжила: — Я тебя чуть вчера не потеряла. Я почти тебя потеряла — и я себя чувствую жуть как плохо. Я себя плохо чувствую, потому что я так чувствую, и, при этом, ты ведь и не был моим никогда! И мне так жаль…

— Пожалуйста, — Морнинг тепло взглянул на нее. — Не извиняйся. Что случилось со сносом — едва ли чья-то вина…

— Морнинг, ты болван! — засмеялась и заплакала одновременно она; печально прекрасный звук. — Я не из-за этого извиняюсь, и ты это знаешь!

Она протянула копыто и храбро погладила его щеку.

— Я начала понимать, что я должна была сделать гораздо раньше, раз такой милый жеребец, как ты, боялся это сделать сам.

Морнинг поднял копыто, помедлил, но, наконец, взял ее ногу. Он не оттолкнул ее. Он просто держал ее у своего лица. Вздохнув, он наконец сказал мрачным тоном:

— Я боялся не просто так, Амбер. Ты знаешь, чего я всегда хотел от своей жизни, — его голос задрожал — жеребяческая особенность, от которой он так и не избавился. — И ты знаешь, что если так пойдут дела с тем, с чем мне приходится жить, я никогда не смогу этого достичь.

— Морнинг…

— Ты настолько сильнее и увереннее меня, Амбер… — он поглядел болезненно на нее. — Я… Я никогда не смогу дать тебе чувство уверенности и безопасности. Я никогда не смогу защитить тебя, как хотел бы…

Она улыбнулась, когда по ее лицу покатилась слеза. Она не переставала гладить его щеку.

— Ты меня можешь защитить куда лучше, чем думаешь, дурачок. Поверь мне, — она задышала чаще, а ее улыбка расширилась еще больше. — Ты правда можешь…

И это что-то сломало в нем. Он тяжело и протяжно выдохнул, будто освобождая нечто, в чем было даже больше золота, чем в его воспоминаниях. Он опустил взгляд на шлем. Протянув оба копыта, он поднял золотой тюльпановый венок и оглядел его со всех сторон. Не тратя лишней секунды, он осторожно поднял его к голове Амброзии.

Она наклонилась вперед. Едва венок оказался на ее макушке, она захихикала по-детски.

— Эм… — она шмыгнула носом и нервно поерзала под его взглядом. — Мне… мне кажется, они совсем нифига к моим глазам не подходят.

— Нет, — он медленно покачал головой. Он улыбнулся. — Но они подходят к твоей улыбке.

Она выжала еще один смешок, утирая глаза ногой.

— Ну… неплохое начало, хмм?

Морнинг Дью снова покачал головой.

— Неплохое, — сказал он. Затем наклонился и коснулся ее носом.

Она коснулась в ответ, затем вжалась в него отчаянно, зарывая лицо в его плечо. Он ответил тем же, и так оба они слились в тепле друг друга в центре Понивилля, становясь единым целым с окружавшим их ярко расцвеченным полотном жизни.

Я стояла позади соседних магазинов, наслаждаясь этим произведением искусства. В конце концов, за этим лучше всего наблюдать издалека. Поправив вес лиры в седельной сумке, я развернулась и направилась к куда более холодным частям города. Восьмая элегия вновь пробуждалась в моей голове, вместе с прожигающей все мыслью.

Я никак не могла выкинуть из головы эту мысль… что достоинства истинного ангела-хранителя измеряются не тем, чем она владеет, но тем, что она приносит в жертву.

Эти слова заняли все мои мысли на весь уходящий день, вплоть до того, что мне пришлось написать об этом. И потому я пришла сюда, в эту хижину, к этому дневнику. Элегия зовет меня. Я знаю, когда лучше не сопротивляться нежным объятьям, пусть даже бледным и ледяным. Я должна выяснить ее имя, ее назначение, ее положение в симфонии. После этого я знаю, что идет следом. В конце концов, что еще осталось, что может меня остановить?

Я не буду писать более в этот дневник, пока не исполню восьмую элегию, пока не брошу себя без остатка на достижение единственной цели, что у меня осталась — цели, что вечно висит где-то вдали перед моим взором, как далекий великий маяк черного света. Если после этой записи не будет ничего, значит, я либо замерзла насмерть, либо оказалась утянута в проклятые глубины, доселе немыслимые.

Моя единственная страховка, моя единственная положительная мысль на данный момент — это то, что существует только одна душа, которой суждено оплакивать меня, когда я уйду, и что эта же самая пони более не боится этого признавать.

Ваша столь же искренняя, сколь и настоящая,

— Лира Хартстрингс.

Я могу найти, а могу и не найти выход из этого моего кошмарного проклятья. Иногда больше, чем чего-либо еще, я желаю, чтобы кто-то любил меня.

=====

[1] Paper Moon — весьма распространенная идиома, по какой-то причине отсутствующая во всех словарях, кроме urbandictionary. Я так до конца и не понял, что они там, в этом словаре, хотели сказать, противореча друг другу. Так или иначе, это означает что-то красивое, труднодостижимое, но совершенно не стоящее никаких усилий по своему достижению.

[2] Flitter — порхающая. (А еще словарь предлагает — тайно съезжающий с квартиры человек. Ок.)

[3] Дрожь, Сотряс, Грохот. Ну а собственно Rumble это Рокот.

[4] Morning Dew, да.

[5] Sweetie. Ох. Проклятье ракосели довлеет над нами, не давая переводить имена. Ну и ладно. Мы же поняли, о чем речь, не так ли?

[6] Вообще, Grand Galloping, конечно.

[7] Задом наперед. В оригинале было Лайра и Лии-ра. Английское произношение очень английское. Кстати, то же самое было в Антропологии, во второй главе, а я только сейчас до этого допер.

[8] В оригинале Амброзия весьма лихо задвигает такими словами, которые на русский переводятся только матом. А для английского это более-менее норма. Увы. Spitshine, dang. Можете сами поискать, что это значит.