Парфюм и магний

Мириады снежинок, подхваченные ветром, неслись по празднично иллюминованным улицам Кэнтерлота, танцевали вокруг фонарей, словно мотыльки, или таинственно скреблись в окна, за которыми уютно мерцали свечи. Столица и всё королевство готовились встречать главный праздник зимы – День согревающего очага или, как его ещё называли, День сердечной теплоты. Вот небольшая стайка снежных красавиц отделилась от своих подруг и, привлечённая странными вспышками за оконным стеклом элегантного здания в фешенебельном Монпегасе, квартале мод и модельеров, с любопытством устремилась туда. Скользнув мимо изящных букв «Салон Хойти-Тойти», украшавших фасад, снежинки прильнули к огромному окну и с любопытством заглянули внутрь. Что же там творится такое интересное?

До чего же необычным был этот дом! Снежинкам никогда не случалось видеть за окнами такой большой комнаты. Да её скорее стоило назвать залом! А как этот зал был обставлен! Вместо привычной мебели, что стояла в домиках пони, тут были высокие, аж до самого потолка зеркала, протянувшиеся через всё помещение стойки с одеждой на любой вкус – любой, но в равной степени изысканный, —  чертёжные доски, странные неподвижные фигуры (откуда же юным, только что выпавшим снежинкам было знать что такое поникены?) и длинный подиум. А на подиуме-то! Кобылки, стоявшие там, сами были словно снежинки: воздушно-лёгкие, изящные, в блеске и сверкании нарядов. Даже не верилось, что эти пони родились на земле, а не упали с небес, кружась вместе с ветром. Снежинки за окном одобрительно зашушукались. Тут явно происходило что-то удивительное. Стоило остаться и посмотреть немножко прежде, чем лететь дальше танцевать на пустынных улицах и площадях Кэнтерлота.

Странная вспышка вновь озарила зал.

— Стоп! Снято!

Ах вот оно что! Источником вспышек оказался непонятный ящичек на разлапистой треноге. На лакированном дереве сверкало медно-бронзовое разнообразие винтов, зажимов и замочков. Топорщились гармошкой меха, чем-то напоминающие кузнечные. Загадочно и строго, точно прищуренный глаз внимательного наблюдателя, мерцала лиловая линза в массивной бронзовой оправе. Перед ящичком застыла его владелица, пони в огромных очках с тёмно-пурпурными стёклами, за которыми было не разглядеть её глаз, и в платье в чёрно-белую полоску. Несмотря на то, что грива кобылки была снежной белизны, эту барышню уж точно нельзя было сравнить со снежинкой. Она бы мигом вспылила от одного только намёка: «Фи донк! Снешинка? Фыдумаете тоше! Что ещё за глюпости? Я — Фотофиниш, самый знаменитый фотограф фо фсей Экфестрии, а не какая-то там снешинка!».

Да, эта кобылка была определённо не склонна к легкомысленному поведению. Строгая причёска, строгое платье, чёрно-белое, точно лента фотоплёнки, и очки у пони тоже были строгими. Подобная строгость в одежде и облике выдавали в пони уроженку Каульштадта, города славных на всю Эквестрию математиков, механиков, а также лучших в мире мастеров-оптиков. А этому народу от века была присуща большая серьёзность.

Зато уж жеребец рядом с подиумом был настоящим щёголем, безупречным от начищенных копыт до алого с искрой шейного платка в вырезе туго накрахмаленного воротничка. Серебряная грива франта ниспадала вниз несколькими ласковыми волнами, а глаза под фиолетовыми линзами модных очков сверкали, как два сапфира. Пони смотрел на стоящих на подиуме кобылок с такой гордостью, словно он сам их сделал. Если красавицы были снежинками, то он, вероятно, являлся каким-нибудь снежных дел мастером, таинственным чародеем с гривой цвета инея, дарующим миру красоту зимы. Элегантный жеребец грациозно стукнул копытом об пол в знак одобрения:

— Природная красота в обрамлении красоты искусства. Всё так, как должно быть. Благодарю вас, дамы. А вы что скажете, мисс Фотофиниш?

Кобылка в чёрно-белом платье оторвалась от своего ящичка.

— Я, Фотофиниш, зря не тратила плёнку, но фотографии фышли бы куда лючше, если бы они фсё фремя не фертелись так.

— Ну-ну, не будьте же слишком строги к ним. Ведь завтра День согревающего очага, а в канун такого торжества трудно спокойно стоять на одном месте. Можете идти, дамы. Увидимся после праздников. Счастливого вам Дня согревающего очага!

Кобылки весёлой толпой повалили переодеваться, меняя свои изысканные наряды на тёплые попонки, шарфы и пальто, более подходящие для погоды за окном.

— Счастливого Дня согревающего очага, мистер Хойти-Тойти!

— Счастливого Дня сердечной теплоты, мисс Фотофиниш!

— Хороших вам праздников!

Удивительное дело! Кобылки-модели, привыкшие ходить гордо и неторопливо, так, чтобы окружающие могли оценить изящество каждого их движения, теперь устремились к дверям шумной гурьбой, хихикая и толкаясь, словно школьницы на каникулах. Они спешили домой, к своим семьям и возлюбленным, чтобы встречать праздник в кругу дорогих сердцу пони у жарко растопленных очагов. Хлопнула дверь, и снежинки тут же приняли в свою компанию новых подруг и умчались вместе с ними.

Ничего, казалось бы, не изменилось, и салон был всё так же украшен подобающими торжеству стеклянными шариками, гирляндами и веточками омелы, подобранными с немалым вкусом, но только вот атмосфера праздника с уходом смеющихся кобылок-моделей почему-то покинула жилище Хойти-Тойти. Владелец дома стоял у окна, задумчиво глядя на снегопад, а Фотофиниш возилась у своего фотоаппарата, что-то ворча себе под нос. Она бережно убирала плёнку в жестяные футляры кассет, с каульштадтской тщательностью очищала полку от пепла сгоревшего магния, шуршала седельными сумками со своим снаряжением. Видимо, она не спешила на улицу, оттягивая тот момент, когда ей придётся идти с тяжёлым ящиком на спине через пустынный Монпегас в свою одинокую студию.

«Наверное, — вдруг подумалось сереброгривому жеребцу, — Ей в этот вечер тоже совсем не хочется домой».

Странно, но в канун Дня согревающего очага, во время радости, когда пони, разбросанные жизнью по разным уголкам Эквестрии, стремятся собраться вместе у родного камина, и треску дров в жарком камельке вторит радостный смех, Хойти-Тойти чувствовал только холод, грусть и одиночество. Казалось бы, модельеру было не на что жаловаться – вдохновение с богатством и славой сопровождали жеребца, как лучшие друзья. Сам принц Блюблад предпочитал Хойти-Тойти другим столичным кутюрье в деле пополнения своего гардероба, такого же огромного, как и его самолюбие. Этот же принц под строгим взглядом пронзительно-голубых глаз земнопони вмиг забывал о своём высокомерии, из господина жизни превращаясь в послушного вассала короля моды. В «Салоне Хойти-Тойти» правил только один монарх, а все остальные земные владыки приходили к нему за советом, как младшие к старшему. Принцесса Альпака и её дуэнья Викунья, князь Дрыкгант с дальних рубежей Эквестрии, зебриканский посланник Балози, самые родовитые пони королевства, имена предков которых числились в «Гиппике», – все они в своё время обращались за помощью к тому, кого они почтительно именовали законодателем мод и «арбитром изящества». Но в канун Дня согревающего очага Хойти-Тойти почему-то не радовали ни длинный список знатных особ-клиентов его салона, ни громкие победы на всевозможных показах, ни составлявшие предмет гордости кутюрье особенно удачные работы. Внезапно всё это казалось совсем-совсем неважным. В предпраздничную ночь элегантный земнопони чувствовал, как пусто и одиноко в его салоне. Обычно тот был наполнен жизнью: стрекотали швейные машинки, сновали туда-сюда помощники с отрезами ткани и драгоценными камнями. Один клиент уважительно советовался с владельцем салона о своём будущем наряде, а с другого уже вовсю снимали мерки. Во время показов модели перед выходом на подиум вертелись у зеркал, а зрители в зале восхищённо перешёптывались. Но в канун праздника в салоне царила гробовая тишина. Эта тишина тревожила и угнетала Хойти-Тойти, заставляя его чувствовать себя так, словно он, посвятив любимому делу свои годы, попутно забыл о чём-то очень-очень важном, что забывать ни в коем случае не следовало. Со всех сторон на него смотрели поникены, изящные фигуры в прекрасных нарядах, но пустолицые и неживые. Даже в снежинках за окнами было больше жизни, чем в этих белых фигурах. Иному пони, пожалуй, было бы не по себе в окружении поникенов с их гладкими, ничего не выражающими лицами, но для кутюрье они были частью его работы, поэтому обыкновенно их присутствие не тревожило Хойти-Тойти. Но в эту ночь он не мог оставаться среди поникенов.

Обычно он, накинув пальто, бродил по пустынным улицам Кэнтерлота, порой застывая у незашторенных окон домов и глядя на то, как другие пони в кругу родных и друзей весело встречают праздник, а под утро, замёрзший и несчастный, возвращался в свой салон и, глотнув обжигающего виски «Белая кобыла», крепко спал весь День согревающего очага, чтобы вечером на ежегодном зимнем приёме во дворце принцесс вновь быть таким же прекрасным и  холодным, как снежинки за окном. Другим не подобало видеть, как плачут короли.

Хойти-Тойти часто думал о том, испытывают ли другие кутюрье похожие чувства в канун Дня согревающего очага. Не могли ли и они, привыкшие до конца отдавать самих себя любимому делу, во время перерывов в своих трудах тоже чувствовать пустоту? Ведь если ты отдаёшь самого себя творчеству, то что же остаётся тебе самому, когда твои шедевры уходят от тебя в большой свет, а ты стоишь один в своей опустевшей студии? Вдохновение модельера могло обращать скучные на вид свёртки тканей и вынутые из земли холодные камни в яркую красоту, но оно не могло наполнить салон той радостью, которая приходила к праздничным очагам самых простых и неименитых пони. Увы, в сфере высокой моды пони обычно обретал соперников, а то и настоящих врагов, завистников или поклонников, но не тех, с кем можно было бы встретить праздник доброты и любви. История Флёр-де-Лис и Фэнси Пэнтса, нашедших друг друга благодаря моде, была редким исключением. И не зря Рарити, знакомая Хойти-Тойти (и весьма многообещающая) дебютантка из Понивилля, просто обожающая высший свет и столицу, День согревающего очага неизменно проводит в своём родном городке, в кругу семьи и друзей, а предложение посетить ежегодный зимний приём встречает вежливым отказом. Она-то знает, что успех – это ещё не всё.

Звяканье замочков на футляре фотоаппарата оторвало сереброгривого кутюрье от его размышлений. Он обернулся и посмотрел, как Фотофиниш убирает в специальный ящичек инструмент своего ремесла. Движения кобылки были сосредоточены и деловиты, как и она сама. Эта пони не упускала ни одной мелочи: у неё никогда не выскользнут из сумки и не забренчат по мостовой кассеты с драгоценными плёнками, никогда не проберутся к хрупким линзам вредные для них холод и сырость. Нет, всё будет надёжно укрыто под защитными чехлами и футлярами, и ни один замочек, ни одна кнопка на расстегнётся без ведома владелицы фотоаппарата. Аккуратность. Тщательность. Педантичность. Те качества, что так ценятся в Каульштадте и отличают его жителей от других пони. Но, помимо всего этого, кобылка обладала и другими качествами. Умением находить красоту. Желанием удержать её, поймав падающее водяной каплей мгновение. Страстью творения, яркой и яростной, как вспышка магния. Как столь отличные друг от друга свойства, кропотливая педантичность и необузданная страсть, сочетались в одной и той же личности? Загадка… И Хойти-Тойти вновь подумал, как мало он знает о той, с кем работает. Какие секреты скрывались под очками Фотофиниш? Кутюрье никогда не видел эту кобылку без защитных очков, что уж там говорить о другом наряде. Она словно прятала в футляр чёрно-белого платья и под непроницаемыми стёклами саму себя. Полная тайн, как чёрно-белая плёнка внутри аппарата, на которой может быть изображено что угодно, но сторонний пони никогда не узнает этого прежде, чем она будет проявлена. Но кто и когда соберётся проявить её? И желает ли сама плёнка выйти на свет?

— Мисс Фотофиниш, благодарю вас за ваше искусство. Не сомневаюсь, на фотографиях вашей работы красота и моделей, и нарядов будет отражена в полной мере. Почему бы нам не поднять бокалы в честь успешного завершения нашего совместного проекта? И, разумеется, в честь наступающего праздника – Дня согревающего очага.

— Я, Фотофиниш, не фозражаю, — коротко отозвалась кобылка.

Это была небольшая оплетённая бутылка, проделавшая дальний путь от виноградников под лазурным небом Южной Эквестрии до винного погреба Хойти-Тойти в зимнем Кэнтерлоте. Небольшая, потому что лето длится не так уж долго. Драгоценная, ведь вкус у лета поистине сладостный. Серебряная уздечка на горлышке была сорвана умелым копытом кутюрье, и пробка ринулась в потолок. Игристое вино дразнило свежестью июня, шипело, как июльский дождь, падающий на ночные крыши, а в последнем глотке неизменно чувствовалась горчинка августа, месяца расставаний и светлой грусти. Лето наполнило два бокала, и они дружно тенькнули в тосте.

— Фы умеете фыбирать лучшее, мэтр, — одобрительно промолвила Фотофиниш.

— Именно поэтому я сегодня пригласил вас, — улыбнулся кутюрье.

— Ну что фы, прафо.

Холодные и вежливые фразы. Холодные, как зима за окном, нет, ещё холоднее… Когда Хойти-Тойти ещё совсем юным жеребёнком попал в Кэнтерлот, пони думал, что его кумиры, властители вкусов, утончённые кутюрье и модельеры, встречают Праздник согревающего очага с радостью и проводят его весело. Разумеется, с приличествующей их призванию изысканностью, но весело. Будущее заставило его понять, как он тогда ошибался. В салонах и студиях, в творческих мансардах под самыми крышами Кэнтерлота и в золотых башнях дворцов можно было найти много изящества, но мало сердечного веселья. Хойти-Тойти сумел бы наполнить свои апартаменты музыкой, свечами, голосами празднующих пони, но это было бы совсем не то… Он со своим тонким вкусом привык отличать настоящее от ложного. А разве назовёшь настоящим веселье, купленное за серебро и золото? Блёстки и мишура ещё не делают платье красивым. И День сердечной теплоты жеребец с горечью называл по-другому – День сердечной мерзлоты.

Кутюрье вновь бросил взгляд на свою гостью. Фотофиниш, стоя у окна, изящно держала в копытце бокал. Как пони с обложек модных журналов? Нет, как пони, что определяет, какими будут обложки модных журналов. Кобылка могла быть резкой, вспыльчивой, но никогда не позволяла ни себе, ни другим забыть о том, что она так же причастна служению Красоте, как и модели на её снимках. Дебютантки пытались копировать грациозную походку белогривой земнопони, придворные завидовали её безупречной осанке. Как и сам Хойти-Тойти, Фотофиниш была неродовита, но, как и он, благодаря своим талантам, сумела войти в круг кэнтерлотской аристократии. И, более того, она стала аристократкой даже среди аристократов, заслужив почтительное прозвище «Фото-графиня». Ей восхищались, перед ней трепетали. Она умела выбирать лучший ракурс… и худший тоже, с ней было опасно ссориться. И пусть она носила лишь чёрно-белые платья и предпочитала пахнуть не духами, а химикалиями для проявки плёнок, Кэнтерлот охотно прощал ей эти прихоти, так же как и её сильный каульштадтский акцент. В конце концов, доля эксцентричности только добавляет великосветской пони утончённости. А дом Фотофиниш? Снаружи он был похож на огромную фотокамеру с окошками-объективами, а, зайдя внутрь, гость словно оказывался в её механизме. Катушки, кюветы, бутылочки с реактивами, разнообразные аппараты и устройства, а по углам – длинноногие штативы и осветители. Там на гостя со всех сторон смотрели глаза всевозможных фотоаппаратов, и не каждому было спокойно под их проницательными взглядами. Казалось, эти механизмы, как и их хозяйка, видели тебя насквозь. А ещё им было по силам сделать пони красивым или уродливым, вознеся на вершину или обрушив вниз. Здесь, в этой студии, точно кассета с плёнкой, разматывалась дорога, уводящая куда-то в блестящие дали, в будущее, ослепительное, как фотовспышка.

Но каково было хозяйке в этом удивительном доме тогда, когда гасли осветители, и расходились те, кто хотели запечатлеть себя на фотографиях? Например, в такой вечер, как сегодня. Конечно, в студии было немало красивого – как-никак, лучшие работы самой Фотофиниш. На стенах были развешаны подлинные шедевры фотографического искусства, не только красота живого существа или пейзажа, но и красота обыденности. Рысак, берущий барьер на королевских скачках, момент торжества и полёта. Озарённый первыми солнечными лучами Клаудсдейл, город, будто рождённый рассветом. Радуга в капле воды. Но в канун Дня согревающего очага легко ли было оставаться одной в пустой студии, глядеть в мёртвые глаза объективов? Хойти-Тойти как-то видел мастерскую кобылки  и её фото-фургон для выездов на съёмки. Всё там было разложено по полочкам под номерами, всему – от скрученных магниевых лент до мерников и портативных треног – было отведено раз и навсегда определённое место. Интересно, могла ли Фотофиниш так же разложить по полкам и отделам свои чувства, задвинуть в дальний угол грусть или одиночество? Превратить сердце в механизм столь же безупречный, как её фотоаппараты? Этого Хойти-Тойти не знал. А, возможно, этого не знал никто, кроме той пони, что закрыла свои глаза непроницаемыми очками.

Между тем снег за окном всё падал. Земля была покрыта темнотой и холодом, и просто не верилось, что в такую же снежную ночь много веков назад совсем не похожие друг на друга пони смогли победить всесильную зиму теплом своих сердец. Улицы были пустынны: в подобный снегопад даже бравые коньстебли держались поближе к тёплым участкам, а королевские стражники не поднимались на бастионы. Как мог Хойти-Тойти позволить белогривой земнопони выйти наружу в такую непогоду?

— Мисс Фотофиниш, я полагаю, что вам придётся немного подождать, пока снегопад не ослабеет. Слишком уж сильно метёт. И позвольте мне затем проводить вас до вашей студии.

— Фы очень любезны. Такой сильный снегопад может быть фреден для аппарата и плёнок. Я, Фотофиниш, принимаю фаше предложение.

Преданность делу! Думать прежде всего о плодах своего творчества и его инструментах, а не о себе. Может быть, эта пони и саму себя считала лишь деталью своих фотоаппаратов, такой же, как линза объектива или вспышка? Загадки, загадки…

Хозяин салона предложил своей гостье угощение, диковинки со всех концов Эквестрии: ягоды, похожие на драгоценные камни, лепестки тех цветов, что затеряны далеко в глубине джунглей, и иные дары природы, столь же редкие, сколь и приятные вкусу. Кобылка с величавой изысканностью приняла и отведала этот ужин, делая лестные замечания выбору «арбитра изящества». Король моды угощал Фото-графиню, равную. Трапеза сделала бы честь даже дворцу принцесс, но как далека была она от сердечных застолий в честь Дня согревающего очага, когда каштаны так весело трещат на железном совочке в очаге, а огромная чаша с обжигающим пуншем под общий смех не раз показывает дно за вечер, полный радости и удивительных историй. И Хойти-Тойти, вне всякого сомнения, променял бы любой банкет на место в таком дружеском кругу. Но раз это было не в его силах, то он мог попытаться принести хоть частицу этого праздничного духа сейчас, когда в его жилище оказалась нежданная гостья.

— Хм… — несколько смущённо начал кутюрье. — В этот вечер пони обычно рассказывают друг другу истории. Такова праздничная традиция, и, каким бы ни было наше отношение к этому празднику, не нам её нарушать. Позвольте же мне как хозяину рассказать вам одну историю, которая поможет скоротать время и, надеюсь, развлечёт вас. Итак…

Многие удивляются тому, насколько зима, во всём отличная от весны, лета и осени, ничем не уступает им по своей красоте. Но дивиться тут нечему. Просто здесь потрудилась та королева, которой служим мы с вами, Её Величество Мода. А дело было так. Однажды, в те далёкие времена, когда весь наш мир был совсем новым, что называется, «прямо с иголочки», некий чародей, слишком великий для того, чтобы иметь имя, собирался посетить зимний праздник. Следует прибавить, что чародей этот как раз и отвечал за зиму, поэтому не хотел ударить в грязь лицом на торжестве, посвящённом его собственному времени года. О, ему требовался особый наряд и чтобы ни у кого такого не было! Но как блеснуть обновкой перед столь искушёнными щёголями, как Лето в зелёном камзоле, шитом золотыми нитками солнца, Весна в платьице из синевы и первых цветов или, тем паче, царственная Осень, закутанная в багрянец? Задача была не из лёгких. И этот чародей ломал в голову, выбирая материал, кроил, шил, не спал дни и ночи, разыскивая подходящие украшения. Темнота стала его мантией, снег – пышной оторочкой. Дальние звёзды засверкали на ткани жемчугами, но чтобы их блеск не казался таким холодным, чародей украсил свой наряд янтарём – светом окошек в зимней ночи. Но и этого показалось ему мало! Ведь настоящий мастер никогда не останавливается на достигнутом, а ищет всё новые и новые пути. Вот и появились на мантии украшения в виде фигурок пони. Они были сделаны настолько искусно, что сами собой двигались, танцевали, играли в снежки, а ещё даже и не подозревали о том, что украшают наряд великого зимнего чародея. А если бы им об этом сказали, они бы только улыбнулись: «Чудесная сказка! Как раз для Праздника согревающего очага». И так зимний волшебник, неся целый мир с его обитателями на своей мантии, отправился на праздник, а там Лето, Весна и Осень встретили искусника аплодисментами и не уставали хвалить его наряд. Хвалят и по сей день, когда каждый год собираются воздать честь собрату, ничуть на них не похожему, но столь же прекрасному.

Изящное копытце несколько раз стукнуло в пол. Аплодисменты Фотофиниш были негромки, но исполнены чувства: история ей понравилась.

— Вундербар! Чудесно! Этот чародей софсем, как фы, мэтр. И рассказ фаш фолшебен. А фигурки, которые сами собой дфигаются и танцуют, напомнили мне кое о чём. Да… Глафная площадь Каульштадта неспроста зофётся Циферблатной. Она идеально круглой формы, точно циферблат феликанских часоф, а самом её центре, будто гигантский гномон, фозфышается ратушная башня. Старее ратуши нет фо фсей Экфестрии, и сами принцессы Селестия и Луна танцефали там на осеннем балу, что устроил городской магистрат ф их честь ещё тогда, когда Кэнтерлот был только чертежом на бумаге. А когда принцессы после бала фышли из ратуши, подмастерья из цеха часовщиков сбросили холстину, закрыфафвшую фершину башни. И площадь ахнула! Это был поистине королефский подарок сёстрам-принцессам! Каульштадтские куранты. Полофина циферблата была сфетла, как солнечный день, другая казалась фиолетовой ночью в серебре звёзд. И показыфали они и солнечное, и звёздное фремя, и дфижение сфетил по небу, и, конечно же, фремя в Каульштадте, и даже грифонье фремя. Так что даже грифон, оказавшись у нас, мог всегда узнать точное время у себя на родине. Майстерверк… шедефр. А ещё там был циферблат для месяцев и фремён года, для праздникоф и буден. Но и это было не фсё. Лишь только куранты били, под зфуки колоколов из маленьких дферок фыходили фигурки пони. Они танцефали, трудились, тфорили фолшебстфо и, пройдя перед зрителями чин по чину, фновь скрыфались в башне до следующего часа. Эти куранты стали одним из симфолоф Каульштадта. Если смотреть с фершины ратушной башни, пони, снующие внизу, кажутся такими же маленькими, как механические фигурки. Но когда бьют часы, прохожие застыфают на площади, точно стрелки часоф на циферблате. И тогда уж дфигаются только поняшки из бронзы и меди, а горожане, замереф, смотрят на них. По праздникам куранты играют подобающие случаю мелодии… Фот, например, сегодня и завтра над площадью слышны гимны в честь Дня согрефающего очага. А фнизу – ёлки, ёлки, ярмарочные палатки, лотки торгофцев… Марципанофые домики, запах хвои и сфечного фоска… Ещё с башни можно смотреть на море черепичных крыш, они у нас прянично-красные, на мириады оконец, ф каждом из которых мерцают огоньки. И, глядя с фысоты на праздничный город, такой родной и уютный, можно почуфстфовать себя самой счастлифой пони на сфете. Или самой несчастной… Когда хочется не воспарить над площадью, а упасть на её камни, точно снежинка, чтобы душа разлетелась на крохотные ледяные кусочки. Чтобы заглушить боль, чтобы забыть... Но забыть не получается.

Отставив в сторону опустевший бокал, кобылка говорила... Хойти-Тойти, поражённый до глубины души, смотрел на Фотофиниш. Та разговаривала уже не с ним, а с зимней ночью, со снегом за окном, со своими воспоминаниями, теми, что она прятала в темноте, словно непроявленную фотоплёнку.

— Глупая, глупая, глупая... Если бы всё на свете было, словно фотография — именно так, как на самом деле, но всё не так, как кажется. Всё всегда не так, как кажется...

Фотоплёнка проявлялась. Земнопони говорила, то громче, то тише, словно шорох снега за оконным стеклом. Хойти-Тойти слушал. Король моды, умевший сшить костюм из множества деталей, собирал из разрозненных фраз Фотофиниш единое целое и начинал понимать... История, вечная, как мир. Юная наивная кобылка, мечтавшая о многом. Лаффэ, сын обер-бургомистра, первый каульштадтский франт, бурш со шрамом во всю щёку, красавец и храбрец, такой героический, такой лживый.

— ... Как он плёл сладкие слова то одной, то другой, фсем, кто был глуп и ферил ему. А фотографии не лгут...

Хойти-Тойти представлялась кобылка на вершине башни, стынущие на щеках слёзы и всего один шаг, который оставалось сделать... Она хотела шагнуть вниз, старый Блицлихт, наставник и учитель, подхватил её в самый последний момент. Поезд, уносящий кобылку из родного города, единственный спутник в дороге — верный фотоаппарат. За окнами вагона — огни, такие насмешливо-праздничные и яркие, они расплываются в глазах из-за слёз. Она скрыла свои глаза под огромными очками, она поклялась никогда не плакать. Фотография стала её любовью, делом и призванием... её жизнью. Фотография помогла ей расквитаться с обидчиком. Элегантный жеребец с крохотным прыщиком на носу? Да нет (тут Фотофиниш улыбнулась), камера показала всему миру, каков Лаффэ на самом деле — прыщ в костюме, при шпаге и орденской звезде. Важный, напыщенный, титулованный прыщ! Фон Прыщ! Но той юной кобылки больше не было...

Что мог сказать на это кутюрье? Хойти-Тойти, мастер слова не в меньшей степени, чем мастер моды, умевший и любивший красиво говорить, маэстро словесных поединков и словесного искусства, сейчас сумел лишь прошептать:

— Я... я не знал.

— Что? — услышав голос жеребца, опомнившаяся Фотофиниш обернулась так резко, что белоснежная грива взметнулась, как зимняя вьюга. — Фы слышали? Ах, это фсего лишь глюпая старая история, рассказанная глюпой старой кобылой, которая перебрала фина. Фам лучше фсё это забыть, — кобылка нервно закурила, и огонёк тонкой чёрно-белой папироски дрожал, но голос Фото-графини был холоден и невозмутим. — Я, Фотофиниш, позфолила себе забыться. Я нагофорила лишнего. Моя история хуже, чем фаша, мэтр. Я признаю сфоё порашение. Благодарю фас за угощение, мне пора идти, — она двинулась в сторону своих футляров. — Работа не шдёт. Надо прояфить все эти плёнки. Уфидимся на королефском приёме, мэтр.

— Постойте! — Хойти-Тойти шагнул к ней, и кобылка удивлённо приподняла бровь. — Эээ... снегопад ещё не прошёл, напротив, только усиливается.

Что он мог сказать? Что тут вообще можно было сказать после всего услышанного? Но одно Король моды знал точно — если он сейчас отпустит Фото-графиню, позволит ей уйти одной в холодную ночь, что-то разрушится, навсегда исчезнет. Подобное он чувствовал, когда на его глазах гибла красота. Это была та почти физическая боль, что он ощущал, когда неопытный гранильщик был готов испортить прекрасный драгоценный камень, а статный пони уродливо сутулился. Неправильность. Так не должно быть. Обычно он вмешивался, исправлял недостаток, не скупясь на критику, порой весьма острую. «Никуда не годится! Даже алмазные псы одеваются изящнее». «И это, по-твоему, высокая мода? А я вот не вижу здесь ничего высокого или модного». «Ты можешь сделать лучше!». Многие сердились на Хойти-Тойти за подобные слова, даже обижались, но его критика приносила плоды. Словно старатель, извлекающий из земли самоцвет, сереброгривый жеребец тщательно очищал от всего лишнего и наносного талант, искусство, красоту, иногда жёстко и решительно. Как тогда в Понивилле, на показе одной юной дебютантки… Грязь и пыль стирались прочь, Хойти-Тойти выводил таланты на свет – и они сияли! А сам он с улыбкой отступал в сторону. Зачем ему новая слава? Он и так известен всем. Сколько карьер создал этот жеребец, сколько сбившихся с пути творцов вывел он на правильную дорогу! Когда счастливчик или счастливица стояли под светом софитов перед копытоплещущим залом, кто вспоминал о колких словах критика? Но сейчас были нужны совсем другие слова, не острые и резкие. Сколько лет Хойти-Тойти и Фотофиниш, такие разные, похожие друг на друга не больше, чем парфюм на магний, работали вместе. Он создавал наряды, она фотографировала – и получалось волшебство! Жеребец искренне восхищался её искусством. Но сегодня, на миг, краткий, как вспышка фото, как порыв вдохновения, он увидел другую, незнакомую Фотофиниш. Та юная кобылка на ратушной башне до сих пор была, что бы там ни говорила строгая пони в непроницаемых очках, и каждый День согревающего очага был для неё днём боли. Хойти-Тойти чувствовал: она губит саму себя, ведь её мир лишился красок, стал чёрно-белым, как негатив или снежная ночь. И если позволить ей уйти – плёнка не проявится никогда.

— Пожалуйста, останьтесь!

Фотофиниш не ответила. Спрятавшись за папиросным дымом, горьким, как мысли о прошлом, она молчала. Но не ушла, ведь снегопад и вправду усиливался. Или всё-таки по другой причине? Снег валил всё гуще и гуще, из окна был едва виден даже ближайший уличный фонарь. Казалось, что Король моды и Фото-графиня остались в мире совсем одни. Веселящаяся многопонная столица скрылась, изящный салон казался затерянной в лесу хижиной, утлым кораблём, тонущим в снежном море. Исчезли вдали омелы и огоньки свечей, яркие ленточки подарков, угощения и украшения. Словно лишнее и неважное, пропала вся праздничная мишура. Осталась только суть этой ночи. Канун Дня согревающего очага – граница между мирами и временами. Ночь волшебства. После неё враги стали друзьями, три племени – одним народом. Ночь, когда решалось всё. И они с Фотофиниш сейчас словно перенеслись в прошлое. Тогда было так же трудно сделать первый шаг. И так же легко потерять всё неосторожным словом или поступком. Ошибёшься – и они оба останутся наедине с молчанием, холодным, как самая длинная ночь в году. Фотофиниш так и уйдёт через пустынный Монпегас, и снег заметёт цепочку следов, словно стирая её признание, а миг, когда загадочная кобылка показала свою душу, рассеется, точно пар от дыхания. Хойти-Тойти поможет своей гостье добраться до фотостудии и вновь уйдёт бродить по праздничному городу смотреть на отблески чужого счастья, и снег заметёт и его следы тоже. Как будто и не было этой ночи, мгновения, когда ненадолго они перестали быть Королём моды и Фото-графиней, а стали просто пони, что были рядом и рассказывали друг другу истории… Одиночество окутает жеребца со всех сторон, как снегопад. Когда-нибудь в одну из таких ночей он просто придёт в городской парк, сядет на скамейку в одной из пустых аллей и навсегда уснёт. А Фотофиниш ещё больше замкнётся в себе, и никто никогда не узнает её тайну и не поможет ей. Да, они вместе работали не один год, и лишь с ним она могла на миг расслабиться. Случайно или нет, кобылка доверилась Хойти-Тойти, и это говорило о многом. А значит, его долг – помочь. И кутюрье начал говорить, сшивая слова робко и неумело, так, как когда-то давным-давно серый жеребёнок по имени Хойт шил свой первый костюм.

— Я не скажу никому, мисс Фотофиниш. То, что я услышал, не покинет пределы этого салона. Так что, прошу вас, не бойтесь и не волнуйтесь, пожалуйста.

Голос Фото-графини как будто потеплел.

— Я, Фотофиниш, фсегда знала, что могу рассчитывать на фас, мэтр. Фы — настоящий джентльпони. Мы федь начали нашу карьеру ф Кэнтерлоте почти однофременно. Можно сказать, фосходили фместе... Без фас я бы не стояла здесь сегодня.  

— И я — без вас, мисс Фотофиниш.

И вновь пустые учтивые фразы... А снег за окном падал и падал. Этот снегопад был так похож на жизни обоих пони. Крошечные снежинки ошибок со временем скапливались в огромные сугробы, способные всё погрести под собой. И как нелегко было выбраться из них к теплу и свету! Не легче, чем тем земнопони, единорогам и пегасам много лет назад. Слишком разные, слишком отличающиеся друг от друга — элегантный Король моды, не боящийся красок и блеска, и Фото-графиня в строгом чёрно-белом наряде с единственным ярким вкраплением-вспышкой — шейным платком. Парфюм и магний. Но три племени, что сошлись в ночь волшебства, тоже были ничуть не похожи. Тогда огонь первого дружеского костра дрожал в зимней ночи, такой маленький и слабый, точно огонёк папироски в копытце одинокой пони, и снежные хлопья засыпали Эквестрию, как серый пепел, и всё казалось безнадёжным. Мир затягивало льдом, Хойти-Тойти даже чудились за окном подступающие силуэты вендиго... Когда холодно, пони начинает больше ценить тепло — очага, дружеского слова и взгляда, сердца.

— Мне жаль... ту кобылку, о которой вы рассказывали, мисс Фотофиниш. Жаль, что её больше нет...

— Благодарю фас, мэтр. Я ценю фаше сочуфстфие. Но, поферьте, это было к лучшему. То, что с ней произошло, погубило её. Слишком уж больно ей было.

— Но я помню, как вы сами говорили, что прежде чем стать прекрасной фотографией, плёнка должна пройти сквозь мрак и кислоту! — с горячностью воскликнул Хойти-Тойти, обычно такой спокойный и отстранённый. Фотофиниш приподняла бровь — она не привыкла видеть Короля моды взволнованным.

— Почему фас так взволнофала история этой глюпой кобылки? Она фесьма банальна.

— Просто когда-то я и сам... знал одного жеребёнка. Он уехал за своей мечтой в город золотых башен. Он бы помог этой бедной кобылке.

— Быть может, если бы она встретила того жеребёнка раньше... Быть может, быть может... — зябко вздрогнув, Фото-графиня вновь закуталась в горький дым.

Будь что будет! Элегантный кутюрье шагнул вперёд и прошёл сквозь серое облако, точно преодолевая разделявшее двух пони отчуждение.

 - И теперь ещё не поздно, — сказал он.

Словно свежее дыхание зимы вдруг рассеяло дымную горечь. Хойти-Тойти был мастером парфюмерии, он создавал ароматы, подходящие настроению, дополнявшие образ и делавшие его совершенным до последнего штриха. Последнее творение мэтра  - «Ветер декабря» — поистине оправдывало своё название. Тонкий аромат зимнего вечера был исполнен ощущением праздника, предчувствием чего-то нового и прекрасного. Декабрьский ветер приносит и надежду, ведь за зимой всегда следует весна. И то, что спит под снегом, пробуждается к новой жизни.

Звякнув, упал на пол серебряный мундштучок, папироска Фотофиниш погасла. Двое стояли рядом. Но они не могли увидеть глаз друг друга. Стёкла очков, похожих на наведённые объективы двух фотоаппаратов, отражались в стёклах очков-зеркал.

— И теперь ещё не поздно…

— Ах, мэтр. Разфе можно изменить то, что было? Это было бы настоящее чудо.

— Но ведь говорят, что сегодня ночь чудес. Канун Дня согревающего очага, порог волшебства, граница между временами... В эту ночь происходили и более удивительные вещи.  Да мы и сами порой делаем чудеса, вам ли не знать? Сколько раз публика говорила о ваших работах: «чудо»!

— Мы, модельеры, фотографы… делаем чудо для других, не для себя. Нам остаются только холод и ночь.

Странной была их беседа, и каждый словно говорил сам с собой. А снег за окном всё падал и падал. Заметал следы прошлого, давал возможность начать всё с чистого листа… Снегопад разносил в стороны обрывки фраз и складывал их, точно узоры снежинок, снова и снова, чтобы разрозненное наконец собралось воедино.

-…Зачем сейчас форошить прошлое? Пусть история старой глюпой кобылы так и останется историей…

— Совсем не старой и не глупой!

— Ах, остафьте это. Пустое. Что было, то прошло.

— И всё же… почему вы не сказали раньше? Вы нашли бы друга, участие, поддержку.

— Здесь, в Кэнтерлоте? Ах, мэтр!

— Здесь. И… и даже больше чем друга.

Взгляд встретился с взглядом. Пони смотрели друг на друга, точно видя в первый раз. У одного – укрощённый серебряный водопад гривы, элегантность и изящество в каждом движении, и сердце, не терпящее препятствий красоте. У другой – грива точно пепел прошлого, движения точны и выверены, и строгая чёрно-белая душа, которой давно пора вернуть краски.

Текла беседа, и плёлся снежный узор тоньше, чем кружево. Два кумира большого света стали просто двумя одинокими усталыми пони. Они говорили о том, что томило их все эти годы. Здесь и сейчас можно ничего было не опасаться. Снег надёжно отгородил и спрятал их от мира. Говорили, дополняя друг друга. Так всегда и было, он создавал наряды, она фотографировала – и получалась красота. Вместе.

— Сегодня я, Фотофиниш, утратила контроль над собой, мэтр. Это непростительно.

— Только в глазах высшего света, но высший свет далеко и не нужно сейчас думать о нём.

— Странно слышать такое. Мы федь фсегда думали о нём, о нашей репутации в фысшем сфете. Просто в такую ночь…

— Чувствуешь своё одиночество…

— Вокруг лишь фотографии…

— И поникены…

— И ты один.

— И ты одна.

Сереброгривый жеребец подошёл совсем близко, так близко, что чувствовал неровное дыхание собеседницы. Он не мог видеть её глаз, но заметил другое. Из-под непроницаемых защитных очков Фото-графини покатилась слезинка. Капелька её души, вырвавшаяся из темницы, в которой кобылка силилась заточить саму себя.

— Я… я утратила контроль…

— Тебе не нужен контроль.

Оба пони привыкли скрывать свои глаза под очками. Очки стали историей их жизни, знаком принадлежности к профессии, символом выбранного пути. Одна отгородилась и спряталась от мира за плотными стёклами. Другой выбрал для своего стиля  зеркальные очки – модный аксессуар, последний штрих совершенного образа. Разные цели, разные дороги. Однако, скрыв глаза, и Король моды и Фото-графиня точно забыли, что они пони, и стали предметами: один – строгим зеркалом, что судит о прекрасном и уродливом, другая – фотоаппаратом, способным ослепить вспышкой и создать чудесный снимок. Но нельзя было прятаться вечно. И Хойти-Тойти сделал первый шаг. Жеребец снял свои знаменитые «зеркала». Дорого бы дали кэнтерлотские газетчики, чтобы заполучить фото арбитра изящества без его любимого аксессуара. «Сенсация!!! Король моды меняет свой стиль? Что же будет дальше? Бомонд в тревоге!». Да, такая новость, пожалуй, вызвала бы в высшем свете Эквестрии больше паники, чем вторжение драконов. Но Хойти-Тойти это сейчас совершенно не волновало. Его голубые, как зимнее небо, глаза, холодного взгляда которых поверх очков боялись самые знаменитые модники, сейчас смотрели с участием и добротой. И Фотофиниш не без страха последовала его примеру. Жеребец впервые за годы их знакомства увидел её глаза. Фиолетовые — самый редкий цвет! Какую же драгоценность она прятала! И тоже цвет зимы… Такого оттенка бывает декабрьский небосвод перед закатом или перед рассветом. Хойти-Тойти знал, что одна деталь может изменить всё. Очки, огромные непроницаемые очки, делали образ Фотофиниш таким холодным и пугающим. А сейчас он видел её без очков. Большие испуганные глаза – да, Фото-графиня, вспыльчивая и способная осадить любого, Фото-графиня, перед которой трепетали, сейчас сама была испугана. Но в чудесных фиолетовых глазах, кроме страха, была ещё и надежда. Слова были ни к чему. Жеребец обнял свою гостью.

— Хойти, я боюсь. Фдруг это фсего лишь момент слабости, нашей общей слабости? Дух праздника, снег за окном и ударифшее ф голофу фино… Мгнофение, которое исчезнет утром… Когда мы внофь кинемся сфоими путями по перфому же зофу сфета. По перфому же шороху конверта с приглашением на зимний приём. И боль не уйдёт, а станет лишь сильнее.

За окном свистел ветер, он бросил в стекло ещё горсть снежинок. Двое усталых пони чувствовали себя словно внутри глыбы льда, когда смотришь на мир сквозь стылую толщу, отдалён, отчуждён, заморожен...

Кобылка зябко вздрогнула.

— Мне холодно.

И лёд растаял.

Яркое солнце весело сияло над Кэнтерлотом. Самая долгая зимняя ночь была позади, пони смогли победить тьму и стужу, и восхищённая ими красавица-зима щедро дарила свои сокровища всем и каждому. Целый мир был преображён снегом. Голые деревья в городских парках обратились в сказочные серебряные дворцы, а чёрные ветки стали величавыми белыми сводами. На каждой башне, на каждой крыше красовались пышные шапки, и каждый дом был уютно укутан покрывалом или плащом сугробов. Зима сшила столице такие наряды, каких не сделал бы ни один кутюрье.

Динь-дон, дили-дон!

Колокола и колокольца на ратуше играли праздничные гимны, и им вторили каланчи, звонницы и дозорные башни всего города. Звон катился от квартала к кварталу, и каждому, кто мог звенеть, было лестно вплести свой голос в сладкозвучный хор. В кварталах медников и серебряных дел мастеров величавый гул звучал в лад с нежным пением, в парках хрустально тенькали сосульки на ветвях, над бастионами стражи взлетало пение гвардейских оркестров. И пускай ратушные часы Кэнтерлота были не так искусно устроены, как Каульштадтские куранты, это нисколько не мешало им чудесно играть в честь наступившего Дня согревающего очага! Ах, праздничное утро! Жеребята, путаясь в пижамах и ночных рубашках, бежали в гостиные, спеша увидеть свои подарки. А потом – на улицы, пролететь с горы на быстрых саночках, сразиться в снежки или заселить парки армией снеговиков. Звенели жеребячьи голоски, звенел целый мир!

Звон долетел и до Монпегаса, где двум его обитателям тоже пора было взглянуть, что подарила им ночь. Нежный зимний рассвет тронул шторы, рассыпал по комнате лучи, яркие, как драгоценные камни. Прошлое осталось лежать чёрно-белым платьем на полу, чопорность размотавшимся шейным платком запуталась за столбик кровати. Один лучик тронул серебряную гриву, заставив её сиять, и разбудил одного из спящих. Жеребец открыл глаза. Он любовался спящей на соседней подушке кобылкой, прекрасной, как зимний день. Лазурь небес — синяя шёрстка, ослепительно-белая гривка — сверкающий снег. Цвета зимы, не скрытые и не спрятанные... Чёрно-белая плёнка проявилась и стала цветной фотографией, шедевром.  Обычно уложенная в строгую причёску гривка широко и вольно разметалась по подушке, шёрстка, мягкая, как лучший бархат, распушилась — и всё равно, выйди сейчас эта кобылка на подиум, все бы рты разинули. А её метка! В сиянии декабрьского рассвета лепестки фотообъектива (ведь даже у фотокамеры тоже есть лепестки!) казались лепестками только что распустившегося цветка, хрупкого и нежного. Даже в слишком просторной для неё пижаме Хойти-Тойти Фотофиниш выглядела так, что даже лучшие модели Эквестрии в платьях от лучших кутюрье не могли бы с ней сравниться. Посапывающая кобылка смешно фыркнула, когда солнечный луч защекотал ей носик. Да-а, пронырливые репортёры-папарацци отдали бы всё на свете, чтобы увидеть Фото-графиню такой. Но хозяин «Салона Хойти-Тойти» не собирался ни с кем делиться этим чудесным зрелищем. Оно было лишь для него одного. Для него — эта новая Фотофиниш, и он — для неё. Пони мурлыкала и сонно жмурилась от яркого света.

— С добрым утром! — улыбка арбитра изящества тоже стала бы настоящей находкой для папарацци, но ей он тоже не собирался делиться с назойливыми журналистами. Она была только для кобылки рядом, совсем не холодной, а тёплой и нежной.

Ресницы Фотофиниш дрогнули, и Хойти-Тойти вновь увидел драгоценные аметисты её глаз. Пони проснулась и глядела на жеребца не без тревоги. Ночь была позади, наступило утро. Что принесёт оно? Что пони скажет ей? Что он скажет?

— У тебя чудесные глаза… Теперь я знаю, почему ты носишь те огромные очки и строгое платье. Если бы все видели твою красоту, которую ты нарочно скрываешь от них, они бы смотрели только на тебя, а не на твоих моделей.

Понечка зарделась и стала совсем милой – видели бы её сейчас помощники и модели, привыкшие считать свою начальницу строгой и неприступной особой. От удовольствия у неё очаровательно покраснели даже ушки.

— О Хойти…

Может, она и станет по-прежнему носить защитные очки, чтобы не ослепнуть от бесконечных вспышек магния. Но теперь будет пони, перед которым она снимет их. Пони, кому она позволит увидеть себя другой.

— О Хойти… Liebling…

Между тем за пределами маленького уголка их тихого счастья шумная жизнь праздника продолжала идти своим чередом и даже готовилась вторгнуться в уютный мир за шторами спальни. С неба спустился нарядный почтовый пегас в праздничной форме и со щеками, румяными, как снегири. Надувшись от важности — ещё бы, ведь сегодня он не просто какой-то заурядный почтовик, а «королевский курьер с особым поручением»! — жеребец подошёл прямо к «Салону Хойти-Тойти» и протрубил в серебряный рог. Это тоже была одна из тех старинных традиций Дня согревающего очага, коими так славился Кэнтерлот. Избранные счастливчики и счастливицы получали пригласительные билеты на королевский зимний приём в утро подарков – как подарок от принцесс! Ну и к тому же, кто бы не захотел в ранний час потрубить во всю мощь под окнами знатных и важных пони, чтобы уж точно их всех перебудить? Пошумев вволю, пегас торжественно промаршировал прямиком к двери салона, торжественно извлёк из своей почтальонской сумки конверт, скреплённый королевской печатью, и торжественно опустил его в почтовую прорезь. Почётный долг был исполнен, и в эту честь стоило ещё немного потрубить!

Тишина разделённого счастья была нарушена. Хойти-Тойти встрепенулся и, вскочив с кровати, сделал шаг к выходу из комнаты, к конверту, лежащему на полу в передней... Точно пёс, что слышит затверженный за годы сигнал охотничьего рога и неосознанно бросается вперёд, забыв про всё... Фотофиниш вздрогнула, словно от удара безжалостной стрелы. Как будто холод ночи, о котором она хотела забыть, ворвался и окружил её со всех сторон.

Вновь кинемся своими путями... по первому же шороху конверта с приглашением на зимний приём... и боль...

— Нет! — решительно промолвил кутюрье. — Нет!

Кобылка смотрела на него во все глаза. Не обращая больше никакого внимания на конверт, жеребец вернулся к ней.

— Думаю, их величества простят меня.

— Ты не пойдёшь на королефский приём? — изумлённо прошептала Фотофиниш. — Но федь... приглашение, такая честь... и ты фсегда приходишь... как гофорят газетчики: «блистаешь!»... там будет фесь сфет, фесь столичный бомонд...

— А я думал, они это про тебя говорят, — улыбнулся ей кутюрье. — Ты ведь тоже всегда приходишь и всегда блистаешь... А знаешь что? — он хитро подмигнул Фото-графине, точно озорной школьник, решившийся наконец прогулять скучный урок. — Давай не пойдём туда вместе! Мы ведь достаточно бывали на этих приёмах и прекрасно знаем, что там будет. Высокомерные леди и джентльпони станут красоваться друг перед другом своими лучшими нарядами, втайне мечтая измазать костюмы соперников и соперниц горчицей или опрокинуть на них салат. Принц Блюблад примётся произносить бесконечные тосты в честь самого себя, а его свита – угодливо кричать «Браво!» и копытоплескать после каждого его слова. Аристократствующие снобы и снобствующие аристократы, колкости и задранные носы, учтивые фразы и фальшь в каждой букве. Веселья там не будет.

Кобылка не могла удержаться от улыбки — Хойти-Тойти весьма точно передал нравы кэнтерлотского бомонда.

— А сфет? Ты же арбитр изящестфа, любимец бомонда... и я тоже. Фдруг они отфернутся от нас!

— Если свет так решит, тем хуже для света! Без нас вкуса у них не больше, чем у содержимого мусорного бака. Я бы посмотрел, как принц Блюблад сам шьёт себе наряд! Или фотографирует самого себя! Интересно, что произойдёт раньше, он загонит себе иголку в ногу или взорвёт фотоаппарат, пересыпав магния?

Фотофиниш захихикала.

— Думаю, сперфа его длинная грифа застрянет в шфейной машинке, и от его физга разбежится фесь Кэнтерлот.

— Одним словом, я хочу проводить Дни согревающего очага в лучшем обществе. В твоём! Только вот, только вот... — жеребец задумчиво наморщил лоб. — Как мне тебя называть? Фотофиниш, Фотофини... Пожалуй, Фини! Ты предпочитаешь гренки с вареньем или с мёдом, Фини? А впрочем, я принесу и тех и других!

Смеясь, жеребец скрылся на кухне. Фото-графиня, Фотофиниш, Фини изумлённо глядела ему вслед.

— Фолшебстфо!

На утренних улицах проснувшегося Кэнтерлота было весело и шумно, но даже в этой кутерьме двое прохожих привлекали всеобщее внимание. Самый глянцевитый цилиндр во всём королевстве горделиво плыл над толпой, как маленькая чёрная башенка. Часовая цепочка неброской элегантности, вполне достойная золотых часов прославленного франта, изящно покачивалась в такт шагам, а воткнутая в петлицу элегантного зимнего пальто веточка омелы – мода, которую, по словам мадемуазель Рарити, придумал один её знакомый пегас из Понивилля, — придавала облику синегривого единорога праздничный вид. Точно такая же веточка, переплетённая с остролистом, была приколота к шляпке его спутницы, единорожки столь белоснежной, точно сделанной из фарфора. А какое манто носила лилейная дама! Встречные кобылки только ахали и непременно хотели заказать себе такое же. По улицам плыл восхищённый шёпот:

— Смотри, смотри, это сами Фэнси Пэнтс и Флёр-де-Лис! Ах, какие красивые! Ах, какие нарядные! Они прогуливаются перед королевским зимним приёмом!

Знаменитый кэнтерлотский кутюрье вежливо приподнимал цилиндр, приветствуя знакомых, а самая известная в Эквестрии фотомодель охотно дарила всех улыбками, яркими, как зимнее утро. Часы Фэнси Пэнтса играли праздничные гимны, вторя большим часам на башнях, да так, что копыта сами начинали приплясывать. Бледно-сиреневая грива его спутницы переливалась в солнечных лучах — блестящий во всех отношениях шедевр куафёрского мастерства. Фэнси Пэнтс и Флёр-де-Лис были так изящны, словно сошли с праздничной открытки. Казалось просто невозможным, чтобы кто-то посмел бросить в них снежок. Но как раз этому и суждено было случиться, и в самом скором времени.

 - Дорогая, я полагаю, что на сегодняшнем зимнем приёме ты будешь блистать ярче…

Тут светскую беседу двух выдающихся пони прервали самым бесцеремонным образом. Заскрипели полозья, выскочили с одной из горок лёгкие саночки и пронеслись мимо пары, с ног до головы засыпав их снегом, блестящим, словно волшебная пыльца с крыльев бризи. Бедняги только и успели услышать два весёлых голоса — «С дороги! Береги копыта!» и «С Днём согрефающего очага!», — а санки уже умчались прочь.

— Что это было, лавина или фестиваль «Сталлионградские зимние забавы»? — отфыркивался от снега Фэнси Пэнтс, выбираясь из холодного белого плена. Зеваки тихонько хихикали.

— По-моему, дорогой, это были всего лишь два пони, которым хорошо вместе.

— Ах да, полагаю, ты права, полагаю, ты права. Как нам с тобой, дорогая? — жеребец помог своей прекрасной спутнице подняться и при этом, кажется, поцеловал её два или три раза, благо у него была при себе омела.

Вскоре порядок был восстановлен. Жеребец вытряхнул снег из цилиндра, вставил в глазницу стёклышко монокля и опять смотрелся первым франтом. Запутавшиеся  в бледно-сиреневой гриве кобылки снежинки сверкали, точно украшение — последний штрих её зимнего образа. Пара вновь продолжила свой путь, такая же элегантная и изящная, как раньше. Вот подлинные пони высокой моды! Всё они могут обратить к пользе Красоты. Снежинки летели за ними весёлой стайкой.

— Гм… Клянусь, дорогая, на мгновение мне показалось, что это были Хойти-Тойти и Фотофиниш.

— Дорогой, мне кажется, что утром ты слишком усердно дегустировал вина к празднику. Станут два блестящих модельера надевать какие-то нелепые шапчонки и кататься на санках, хихикая, как школьники! И на той кобылке не было очков. Ты видел когда-нибудь Фотофиниш без очков?

— Нет, — признал единорог, — мне этого не доводилось видеть. Я полагаю, ты права. Кхм, гхм… Дорогая, а если и нам тоже… прокатиться с горки на санках разок-другой после зимнего приёма?

— Нет, дорогой. И не смотри на меня так. В отличие от некоторых, мы — серьёзные взрослые пони. Дела прежде всего. Никаких санок и горок, пока мы не закидаем снежками принца Блюблада.