Пятьдесят оттенков тоста

Пятьдесят оттенков тоста

Строго говоря, жеребец, что зашёл в Сахарный Уголок этим прохладным осенним утром, не был похож на пони-вампира.

Да, пони-вампиров обычно описывают, как имеющих очень бледную шкуру: какого бы цвета она не была при жизни, после обращения цвет увядает до еле заметного призрачного оттенка. (Грива и хост же, наоборот, темнеют до угольно-чёрного, а также верхние губы немного вытягиваются, чтобы уместить плотоядные клыки.) И цвет шкуры у этого жеребца и вправду был крайне бледным лишь с небольшим количеством серого под гривой, указывающим, каким он был изначально. И с шкурой резко контрастировали грива и хвост, настолько чёрные, будто их искупали в огромной чернильнице и потом преднамеренно не мыли на протяжении двух десятилетий как минимум. Время добавило дополнительный слой сальной смазки, который поглощал свет и, поскольку хвост дотягивался до земли, указывал, где именно жеребец недавно проходил.

Верхняя губа жеребца слегка выдвигалась наружу, но это было от выражения, высеченного на его лице, словно в камне: сочетание скуки и презрения, которое ещё не успело обнаружить для себя цель. Его глаза (туманного голубого цвета) как будто бы не работали, потому что, если бы они работали, то он определённо заметил бы длинную очередь из пони, пришедших позавтракать, сквозь которую он попытался пройти. У него это не очень-то получилось, так как бледный единорог не обладал достаточной физической силой. Поэтому, он просто упёрся в более крепкого, кричащего на него, земнопони, не переставая делать скользящие шаги ногами.

Он не был красивым и при этом двигался с такой абсолютной уверенностью, которая бывает только тогда, когда жеребец не имеет абсолютно никакого компенсирующего этот недостаток качества и не осознаёт этого.

Но Пинки уже решила для себя, что на самом деле он не был похож на пони-вампира, потому что пони-вампиры не существуют. К тому же он прошёл по городу под утренними лучами солнца. Похоже, он просто был пони, выросшим на легендах о пони-вампирах, полюбившим истории с пони‑вампирами, потратившим всю свою жизнь на приготовления к обращению в пони-вампира, прежде чем обнаружить, что пони-вампиров не существует. И теперь он просто живёт в состоянии вечного разочарования, подкреплённого глубокой, парадоксальной ненавистью к овощам.

Конечно, она никогда не видела его раньше. Она бы обязательно запомнила такого пони. Особенно его не похожий ни на что запах.

В конечном итоге он дошёл до прилавка, оставив около двух десятков сердито ворчащих пони позади. (Пинки также не была уверена, что его уши работают.)

Он посмотрел на неё, по крайней мере его взгляд был направлен примерно в её направлении. Она отметила, что он, как правило, фокусирует глаза на чём-то, находящемся далеко за рассматриваемым объектом.

– Чего желаете? – спросила Пинки с широкой улыбкой, потому что он был Клиентом, и ей нужно было обращаться с ним подобающе. Даже если ей так сильно хочется задержать дыхание, чтобы не чувствовать этого запаха.

– Ты… пекарь, – произнёс пони максимально невыразительным голосом, в котором, тем не менее, угадывался кантерлотский акцент.

Так значит, он не только говорит по эквестриански, но и слова произносит не задом наперёд. Определённо не пони-вампир.

– Именно так. Добро пожаловать в Сахарный Уголок! Как я понимаю, ты здесь впервые, так что если хочешь попробовать что-то новое, то я бы порекомендовала манную кашу. У нас сегодня получилась превосходная манная каша. Если же ты предпочёл бы лёгкую закуску…

– Тост, – прервал её жеребец. – Я желаю… тост.

– Очень хорошо, – чуть не запнулась Пинки. – Мы определённо можем приготовить тост для тебя.

Его взгляд перешёл на стену за её спиной. Но не похоже, чтобы он обнаружил на ней что-то интересное.

– Я слышал о тебе, – сказал он безучастным голосом, – И вот ты пришла ко мне. Ведомая судьбою. Притяжением. Гравитационным полем, что существует между двумя душами, которым предначертано встретиться.

–…эм... вообще-то, это ты пришёл сюда.

– У тебя нету метки пекаря, – заявил жеребец. – К тому же ты розовая. Ты словно яркая вспышка в этом тёмном мире. Ты свет, что притворяется, будто хочет принести утешение, но на самом деле только подчёркивает существующую в мире серость и боль. Это просто оскорбительно. К тому же, твои формы говорят о лишнем весе. Ни один пони, узрев перед собою эту картину, не сможет разглядеть скрывающееся за ней мастерство делать тосты. Только твой лишний вес, свидетельствующий о том, что ты много ешь, и некоторые из излишек, возможно, образованы тостами.

Пинки потребовалось некоторое время, чтобы мысленно посчитать, сколько лун прошло с последнего раза, когда она выпнула клиента из пекарни, и обнаружить, что до следующего предоставляемого Кейками талончика ещё целых три недели.

– Но я слышал о тебе, – повторил жеребец. – И я желаю… тост.

Пинки посмотрела налево, где мистер Кейк обслуживал кого-то адекватного. Многие годы невербальной коммуникации позволили ей легко распознать его взгляд, говорящий: ‘Может быть, он тогда уберётся отсюда, если же он выкинет что-нибудь этакое, я хватаю за задние ноги, а ты бей в рог.’

– Какой тост ты желаешь? – рискнула спросить Пинки, взращивая в себе чувство самоотверженности.

Его рог засветился светом, цвет которого было довольно сложно описать. По большей части из-за того, что он был настолько скучным, что если долго на него смотреть, то рискуешь провалиться в сон. Левая сумка жеребца открылась, и из неё показался плотно сложенный клочок бумаги, который начал разворачиваться.

И разворачиваться.

(Этот процесс занял приличное время. Ворчание пони, стоящих в очереди за жеребцом, начало усиливаться, даже не смотря на то, что большинство единорогов пытались заткнуть свои носы магией.)

– Такой, – сказал жеребец, и одна из фотографий обозначилась вызывающим-зевание свечением. – Ты сделаешь для меня тост этого оттенка.

Пинки посмотрела на таблицу. На пятьдесят фотографий тостов, варьирующихся от «Технически это всё ещё хлеб» до «Уголь с хрустящей корочкой». Также в таблице присутствовало несколько других примечательных экземпляров вроде «Съешь меня, и не добежишь до туалета», «Всё ерунда, давай по новой» и «Селестии ради, кто-нибудь, пожалуйста, выключите тостер». Также был один экземпляр, который, судя по всему, телепортировали, а все знают, что телепортировать хлеб – плохая идея. Экземпляр был прибит к полу фотостудии, иначе бы он продолжал кусаться.

К счастью, выбор свечения пал не на него. Выбор пал на нечто… ну, для себя Пинки назвала это Соскоблёнок. Это было то, что получается, если ты не обращаешь никакого внимания на тостер вообще. Например, если тебя отвлёк другой клиент. И вспоминаешь ровно за долю секунды до того, как из тостера повалит чёрный дым. Это была тьма, окружённая хрустящей бронёй… но в теории, если бы пони хотел использовать свои зубы как маленькие грабли, и потратить тридцать минут на шлифование, время от времени останавливаясь, чтобы сплюнуть пепел, глубоко внутри могла оказаться одна единственная съедобная крошка.

– Ты хочешь такой? – обычно переспрашивать клиента об его вкусах было не правильно, но Пинки не хотела, чтобы кто-нибудь поперхнулся и задохнулся.

– Я, – сказал жеребец, – желаю… тост.

– Может быть, у тебя есть особые пожелания, насчёт используемого хлеба? Ржаной, пшеничный, может быть ячменный? Конечно, когда он дойдёт до такого цвета особой разницы не будет, но всё же…

– Я, – сказал жеребец, – желаю… тост.

Пинки задумалась о том, каким образом слова образуются в его голове. Было в этот что-то, напоминающее косоглазого говорящего попугая с той лишь разницей, что попугай вкладывал в произносимые слова чуточку больше смысла.

– Что ж, сейчас я сделаю тебе тост! – пропищала Пинки и отвернулась от жеребца, чтобы начать процесс приготовления. В теории это должно было хоть немного защитить её от запаха, но запах распространялся на удивление быстро. (Она слышала истории, в которых пони-вампиры могли превращаться в облака чёрного дыма, но не подозревала, что этот процесс может активизироваться, оставляя самого пони на месте.) Раз уж клиент… клиент? И он не высказал никаких предпочтений, то она использовала старый добрый подход пекарей – Что бы мы ни наготовили лишнего, я вам искренне это рекомендую. Что в данном конкретном случае означало хлеб из грубой ржаной крупы.

Она заправила тостер ломтиком хлеба. Затем она осторожно злоупотребила аппаратом, чувствуя себя так, словно нарушает пекарскую этику, но, если тогда он уберётся из магазина, то оно определённо того стоило.

– Масла? – предложила Пинки, не оглядываясь. – Желе? У нас есть все разновидности желе за исключением Зап-яблочного, поскольку до сезона ещё целых…

– Я, – сказал жеребец, – желаю…

Пинки, удерживая небольшую тарелку на носу, крутанулась на месте, чтобы предотвратить появление на свет последнего слова, и чуть было не выкинула заказ прямо в бумажную таблицу. Тарелка остановилась у самого края прилавка.

– Ваш тост, сэр! Оплатить заказ можете у мистера Кейка. Он вон там. В шляпе. Тот, который жеребец. А также мистер, что я, кажется, уже упоминала. Приятного аппетита!

Это были все слова, что Пинки могла произнести на одном дыхании, и она немного сжалась, отчаянно борясь с желанием сделать вдох.

Жеребец подхватил тост левитацией, переместил его к фотографии в таблице и критично всмотрелся куда-то за него, в находящиеся за стеклом прилавка бублики. Спустя несколько секунд, в течение которых шерсть на мордочке Пинки уже начала принимать синий оттенок, он переместил тост немного выше, и затем немного ниже.

Затем он начал его скоблить. Это был длительный, медленный процесс, который совсем не звучал так, словно подкованное копыто скребёт по учебной доске, потому что по сравнению с тем звуком, который производил он, «Подкованное копыто, скребущее по учебной доске» могло быть продано Лире как новое, обещающее стать хитом, произведение от известного композитора. Особенно если добавить какие-нибудь романтические стихи, описывающие поцелуи.

Пинки посмотрела на чёрный налёт, образующийся на зубах ничего не стесняющегося пони, и пообещала себе никогда больше не думать о поцелуях.

– Это… тост, – сказал он, и одна его бровь растопырилась в шоке. (Пинки и не думала, что брови на такое способны.) – Пока.

– Пока! – выдохнула Пинки. – И спасибо, что зашли в наш Сахарный…

–…пока что.

Он медленно направился к мистеру Кейку, не утруждая себя сложить и убрать свою таблицу. Ещё больше ворчащих пони освободили ему путь. Добравшись до владельца пекарни, жеребец начал что-то говорить. Разговор занял больше времени, чем следовало ожидать от простой оплаты заказа. К тому же, Пинки не заметила, чтобы хоть какие-то биты были переданы. А затем, без всякой на то причины, мистер Кейк оставил Пинки обслуживать всех посетителей в одиночку. В какой-то момент, она заметила, как что-то белое и плоское появилось из сумки жеребца, но она знала, что Кейки крайне редко берут ваучеры для оплаты чего угодно, а оплачивать единственный ломтик тоста ценными бумагами было просто глупо.

И вот, наконец, жеребец направился к выходу, по-прежнему левитируя несложенную таблицу. У выхода он столкнулся с кобылкой, что только вошла в пекарню, из-за чего та чуть не упала. Звук обрушившихся на него разъярённых ругательств, кажется, привлёк его внимание.

– Всё в порядке, – сказал он. – Кобылы часто падают в моём присутствии, потому что я это я. И раз вы не я, то вы падаете в обморок.

Пинки мысленно извинилась перед попугаем.

Дверь закрылась, и Пинки бросилась к пульту управления вентилятором, включая его на полную мощность, почти достаточную для того, чтобы отправить слоёное печенье в полёт. Запах начал развеиваться, лопасти вентилятора рубили его на части до тех пор, пока он не становился слишком слаб для того, чтобы сопротивляться.

– Что случилось? – как только в потоке посетителей обнаружился пробел, Пинки поспешила к зоне оплаты, где Кейки были заняты каким-то очень вдумчивым чтением. – Он забыл свой кошелёк? – Её не особо интересовало содержимое банки для чаевых. Его уход был отличными чаевыми.

– Он принёс ваучер с предоплатой, – проинформировал её мистер Кейк.

– За ломтик тоста? – голос Пинки звучал оскорблённо, так как подобным способом оплаты, зачастую, пользовались пони, опасающиеся, что их битсы могут быть украдены местными.

– Не совсем, – сказала Миссис Кейк. – Он заключил с нами… контракт.

– Контракт, – повторила Пинки. Но и во второй раз это слово не сделало ситуацию более понятной.

– Да, – сказал мистер Кейк. – Он хочет, чтобы ты делала для него тосты. Ещё три тоста. И он принёс ваучер с предоплатой и контракт, записанный на рисовой бумаге.

Он неохотно посмотрел вниз. Взгляд Пинки проследовал за взглядом хозяина пекарни.

– Наверное, стоит побрызгать на него водой, – сказал мистер Кейк, – не то он развалиться на куски, когда рис высохнет. Но ваучер настоящий. Или он профессиональный фальшивомонетчик. Что, судя по контракту, очень маловероятно. Этот банк… – его голос слегка дрогнул. – Я схожу в этот банк прямо сейчас. Проверить, настоящий ли он.

Мистер Кейк поспешно схватил украшенную золотом страницу, обогнул прилавок и пробрался к двери.

Тогда Пинки направила свой взгляд на миссис Кейк. Хозяйка ответила ей лёгкой улыбкой.

– Контракт.

– Да, Пинки.

– Он хочет, чтобы я сделала для него тост... Ещё три раза.

– Да. Когда бы он ни попросил. Где бы он ни попросил. Согласно контракту. Мы расписались за тебя.

Улыбка стала чуточку шире.

– Вы что?!

– Ну, – спокойно сказала миссис Кейк, – мы пытались объяснить ему, что по закону мы не можем этого сделать. Что ты взрослая, и что если ты не распишешься за себя, то никто не вправе тебя заставлять. Но я не уверена, слушал ли он вообще. Так что мы расписались за тебя. И Пинки… это очень большой ваучер. Вот мы и подумали, если ваучер поддельный, то ничего плохого ещё не случилось. Если же он настоящий, то мы разделим деньги на пять частей. Пять, потому что пора бы уже что-то откладывать на обучение в колледже для близнецов. А ты только попробуешь исполнить свою часть. Если ты захочешь это прекратить – мы прекратим. И если он вдруг потребует свои деньги назад, – её голос упал до шёпота, – мы просто прекратим увлажнять рис, а затем встанем перед судьёй с широко раскрытыми глазами, недоумевая: «Какой контракт?» Так что либо он безобидный чудак, либо мы только что оплатили два семестра в Мейнхеттенском Кулинарном. Разве это плохо?

Пинки сделала глубокий вдох, обнаружив при этом, что вентилятор ещё не уничтожил врага до конца, и его немногочисленные выжившие отряды всё ещё стараются нанести максимально возможный ущерб.

– А тебе не показалось, что это было немного… странно?

Миссис Кейк слегка наклонила голову вбок. Замешательство отразилось на её округлой мордочке.

– Нет.

– Нет?

И хозяйка продолжила слегка смущённым голосом кобылы, так и не привыкшей за прошедшие годы к регулярным небезопасным происшествиям:

– Пинки… мы живём с тобой.

---

Прошло две луны. Ваучер был успешно обналичен, и мистер Кейк разделил его на пять частей, которые нельзя было трогать, пока всё не разрешится. Так или иначе. Первую неделю Пинки провела, сжавшись за прилавком и не отрывая глаз от входной двери. Следующие две она была так сильно занята в задней кухне, что совсем не выходила к посетителям. А в четвёртую неделю она вызвалась взвалить на себя близнецов и их грязные пелёнки. Но ничего не произошло. И затем продолжило не происходить, как будто бы наслаждаясь этим.

Жеребец не возвращался, и со временем Пинки расслабилась. То, что она больше никогда его не увидит, было возможно. Она и так долго жила в лёгком страхе перед жеребцом, который, вероятно, давно сел на экспериментальный поезд и уехал в неведомые дали. Она вела себя глупо. И так жизнь вернулась в привычное русло. До той самой ночи, когда, ворочаясь в своей кровати, она случайно выпнула ломтик хлеба из матраса на пол.

Чувства Пинки были точно настроены на любой звук, издаваемый хлебом, так что она тут же проснулась. Её тело инстинктивно изогнулось, заставив её встать и приготовиться отпрыгнуть в сторону, но вместо этого инстинкты оставили её смотрящей в утомлённые туманно-голубые глаза. Это было довольно жестоко для расслабленного посреди ночи неспортивного тела кобылки, к которой кто-то пробрался ночью на чердак, забрался на её кровать и уставился на неё, или, с учётом того, кто это был, на кулинарный каталог под её кроватью.

Крик был почти бессознательным:

– ЛУНА!

Жеребец его проигнорировал.

– Я, – сказал он, – желаю… тост.

– ЛУНА! Я требую, чтобы ты вернула мне должок! Сейчас же! Это мой сон, и я хочу проснуться! И мы не будем говорить о моих проблемах! Или встречать мои страхи лицом к лицу! За мною одна шестая часть твоего спасения и хочу потратить её, чтобы проснуться сейчас же!

– Я, – сказал жеребец, – также желаю удаления маленького аллигатора с моей левой задней лодыжки.

Пинки посмотрела на указанную область и обнаружила верного Гамми, вцепившегося мёртвой хваткой в неприятеля. К сожалению, беззубая хватка была безболезненной.

– Пони часто произносят имена королевских принцесс, когда видят меня, – сказал жеребец спокойно. – Возможно, они ошибочно полагают, что им следует благодарить их за моё присутствие. Или же они просто думают о чем-то сопоставимом со мною. Не могу сказать наверняка. Я желаю…

– Знаю!.. – поморщилась Пинки. – Мне снились подобные кошмары неделями, и Луна была вся такая: проблемы, проблемы, тебе нужно поработать над своими проблемами, а я была такая: но это же тост! Отпусти его Гамми. Это не сон, а значит, тебе придётся его отпустить.

Маленький аллигатор направил на хозяйку краткий, вопросительный взгляд.

– Я знаю, что это не сон, потому что во всех снах, где ты приходил спасать меня, тебе удавалось проглотить его целиком.

Аллигатор пожал чешуйчатыми плечами и разжал челюсти, упав на матрас и потерявшись в подушках.

– Ты говоришь с животными, – сказал жеребец.

– Нет. Я говорю с моим питомцем. А с животными говорит… – она резко запнулась, так как определённо не стоило способствовать встрече этого типа и Флаттершай.

– Это твоя внутренняя богиня наделила тебя такой способностью?

– Моя кто? – спросила Пинки в замешательстве.

– Она наделила тебя многими способностями.

– Я вполне уверена, что не обладаю супер способностями. Порою у меня забавно урчит животик, если я долго не ем. И иногда на моих плечах появляются эти маленькие пони, когда я пытаюсь принять важное решение. Только они не пони. Они бризи. Думаю в поте пони есть что-то, что их привлекает.

– Способность не принимать изменения. Способность обманывать ожидания и разрушать мечты. Способность сделать тост. Я желаю…

– Как ты вообще здесь оказался? – произнеся эту фразу, Пинки ощутила дежа вю в значительной мере. – О-о, так вот что чувствовали все те пони, когда говорили мне это! Мне предстоит извиниться пред столь многими пони…

– Я желаю…

– ДА ОТКРЫВАЙ УЖЕ СВОЮ ТАБЛИЦУ!

Он открыл. И его предпочтения сместились от Соскоблёнка к Углю. Не так-то просто получить уголь специально, особенно если не хочешь вызвать срабатывание пожарной тревоги. Конечно, существовали вещи посложнее, чем приготовить уголь. Например, съесть уголь. Поедание угля позволяет обнаружить, что же находится в центре на этот раз. И, хоть то, что там обычно обнаруживается, не является алмазом, по прочности и нанесённому полости рта ущербу оно, как правило, от алмаза не отличается.

Пинки вскочила с кровати и потопала к лестнице, ведущей на кухню. Затем она вспомнила, что близнецы спят, и замедлилась. Затем она вспомнила, что в одном доме с близнецами находится странный жеребец, проскакала полным галопом к детской, выпнула дверь, потратила десять минут на то, чтобы усыпить их, так как звук выпнутой двери естественно разбудил их и вызвал крики плача, и, наконец, раздражённо провела жеребца на кухню. Что подразумевало, что она протолкала его весь путь головой, зная, что остаток ночи она проведёт принимая ванную шестьдесят раз подряд, и что даже тогда последние сальные следы не вымоются до конца.

– У тебя нету марки пекаря, – сказал жеребец, когда Пинки затолкала его на скамейку. – Ты слишком яркая. Слишком мягкая. Ты распространяешь тьму, не осознавая причиняемого тобой урона. Никто никогда тебя не полюбит. Но ты, разумеется, знаешь это. Никто никогда не сможет, и не захочет, так как только я способен дать тебе то, что тебе нужно.

– У меня, – прошипела Пинки, выкручивая датчик температуры на максимум, – есть друзья. У меня есть семья. Огромное количество пони любят меня.

– Ты думаешь, что они тебя любят, – посыпались слова. – Но готовила ли ты для них тосты?

– ДА!

– Значит, не любят, – сказал он. – Однажды ты поймёшь. Однажды все поймут. Тьма позволит тебе познать себя. Не масло. Не желе. Не сливочный сыр. Ибо сливочный сыр есть тьма, которой даже я опасаюсь.

С громким стуком она опустила тарелку перед ним, после чего зло села напротив, наблюдая, как он ест. Это было хорошо, что он ел, думала она. Он не говорил, когда ел, хоть и издавал странные хрустящие звуки. Вероятно, их издавали исключительно его ломающиеся зубы.

– Это… тост, – сказал он, наконец. – Контракт частично выполнен. Будет ещё два раза. Я ухожу.

Он поднялся и направился к выходу, но вдруг обернулся у двери.

– Когда я появлялся в твоих снах, – спросил он, – какого оттенка был тост? Хрустел ли он, покидая тостер? Может быть, он потел? Или кричал?

– Убирайся!

Она отмывалась часами. Но это не помогало. Она была пекарем с грязной, пропахшей тостами гривой. Она не видела в зеркале ничего другого. И всё же, он был придурком.

Ещё два раза. Ещё два раза. Два раза… упс, уже в третий раз намыливаю. Пора споласкивать!

---

Наступила зима – самое холодное время года. У Пинки был короткий рабочий день, и она решила выбраться из пекарни. Она немного устала постоянно следить за входной дверью. К тому же теперь, когда она покончила с извинениями для каждого знакомого пони, у неё появилось свободное время, и она решила заняться тем, что всегда помогало ей расслабиться.

Кататься на коньках было не так-то просто под несколькими слоями толстой, тёплой одежды. Сковавшие суставы ткани не позволяли ей делать некоторые из наиболее радостных прыжков. Поэтому, вместо этого Пинки просто кружила по поверхности замёрзшего озера, наслаждаясь такими живыми ощущениями, когда холодный ветер омывал её мордочку, или точнее, ту небольшую часть мордочки, что не была скрыта капюшоном и тщательно-обмотанным шарфом.

Лёд даровал ей успокоение. Особенно с учётом того, что покрытие было таким толстым и холодным, что не было ни малейшего шанса, что оно треснет под ней. Лёд красиво сверкал на солнечных лучах. Он позволял Пинки подолгу скользить по одной линии, даруя схожее с полётом чувство, и все её мысли и тревоги остались где-то позади. К тому же, она была здесь одна-одинёшенка.

Пинки была пони, любящей весёлые компании. Ей нравилось, когда её окружали друзья, или завсегдатаи её вечеринок, и благодарили её за прекрасно-организованный праздник. Когда её окружала её семья. Но бывали времена, когда ей требовалось побыть одной. Например, когда она спала. Или когда она видела, что в пекарню заходит кто-то с гривой почти-точно-такого-же-чёрного-цвета, и ей приходилось срочно отлучаться в ванну до тех пор, пока желание бить передними и задними копытами не проходило.

Лед на озере, легкий снегопад вокруг. В такой день хочется, чтобы зиму никогда не пришлось убирать. Пускай остаётся! Из-за холода большинство пони оставались по домам. В пекарне было меньше работы. Менее интенсивное движение на улицах. И не было…

– Я желаю…

Её испуганный вопль не разбил лёд, но поверхность ещё долго вибрировала.

– Почему ты на озере? – спросил жеребец, с покрытого снегом берега озера. Его рог светился скучным светом, грозя усыпить сам ветер. – Ты должна была быть в пекарне, несмотря на то, что ты не пекарь, так как у тебя нету метки…

– У меня сегодня короткий день! Иногда я покидаю пекарню. Порою, мне приходится покидать Понивиль, и, даже, Эквестрию, и… – её воображение представило миссию, на которой носительницам пришлось бы бороться изо всех сил, чтобы преодолеть смертельные опасности, собрать воедино всю, оставшуюся у них концентрацию, магию и надежду, и направить всё это вперёд в виде яркой радуги, чтобы поразить фотографию сгоревшего сухарика в развёрнутой таблице.

Ей подумалось, что было бы иронично, если бы подобный не-по-врагу-гармонии удар привёл бы к случайному концу света.

– Я катаюсь на коньках, – сменила тему своих протестов Пинки. – В мой выходной! Это моё время для коньков! Так же как время для сна, или…

–…или время, когда может прийти разочарование, – бессвязно сказал жеребец. – Я был бы разочарован, если бы древнее, всеобъемлющее разочарование не поглотило всё. Но ты здесь. На льду. Ты думала, что я не смогу найти тебя? Не смогу выйти на улицу? Лёд слишком холоден, это не место для нас. Но я могу отследить следы твоих коньков. Я могу пройти за тобою. Я пройду за тобою. Ведь даже лёд знает, что за агония терзает мою душу. Я желаю… тост. И простой лёд не в состоянии заглушить мою боль.

Он поставил одно копыто на лёд. Пинки, подчиняясь инстинктам конькобежца, отодвинулась на длину трёх тел влево.

Спустя какое-то время, когда бледная голова показалась из массивной снежной кучи, образовавшейся после того, как быстро крутящееся по спирали тело наткнулось на ствол дерева, она сделала небольшой пируэт, и продолжила смотреть, что ещё он выкинет.

– Я желаю внимания, – сказал жеребец, как только выплюнул последние сосновые иголки изо рта, что совпало по времени с моментом, когда его зловоние растопило снег вокруг шеи. – А также тост.

– Если я его сделаю, – спросила Пинки, сохраняя дистанцию, – ты уйдешь домой?

– Дом, это место, где живёт разочарование, – и спустя пару секунд размышлений: – Так что я вернусь туда, – и без паузы: – В этой одежде ты выглядишь толстой. Или ты набрала ещё веса и пытаешься это скрыть?

–…где, – медленно сказала Пинки, – таблица?

– В седельных сумках.

– Хлеб?

– В седельных сумках.

– Тостер?

– Глубоко в прошлом. Там где живёт боль. Извечный тостер существует внутри каждого из нас. Его корпус есть свет. Его жар есть надежда. Он вынуждает нас жить наши жизни и делиться с окружающими нашей агонией. Также, в седельных сумках.

– Останется один раз, согласно контракту, – напомнила ему Пинки. – Один раз. Я читала его. Много раз. Что, в последнее время, было не так уж легко проделать, потому что мы обрызгивали его водой несколько лун. И не так-то просто скрести с него плесень не повреждая чернила. Будет ещё только один раз после этого. И тогда, я хочу никогда тебя больше не видеть. И не продавать тебе. И не смотреть, как Гамми съедает тебя в моих снах, – Пинки задумалась. – Потому что Эйнджелу тоже хочется. Он никогда никого не ел, и, думаю, ему бы понравилось. А разве кровь пони-вампиров не замерзает на морозе? Ведь ваши тела не способны поддерживать тепло.

– Кто такие пони-вампиры?

– Думаю, из Эйнджела получился бы отличный кролик-вампир, – обдумала всё Пинки. – Тогда он бы не съел тебя. Он бы тебя выпил. Хотя, наверное, он бы предпочёл гулять по округе и кусать спелые вишни, которые, оставшись без сока, становились бы белыми, – Пинки моргнула. – Погодите-ка.

– Я желаю…

Она проигнорировала его и обречённо достала свой блокнот с примечаниями – единственный рабочий инструмент, что оказался под копытом. Затем она раскопала жеребца (в основном с помощью пинков, не особо заботясь об аккуратном прицеливании), и проверила таблицу. Возможности портативного тостера были лишь едва достаточными для достижения температуры, необходимой для приготовления «Обсидианового Кошмара». После чего она прождала ещё десять минут, чтобы убедиться, что бежать с едва живым жеребцом на спине в ближайший госпиталь не понадобиться.

– Остался один раз, – сказал жеребец, когда его страшный кашель прекратился. – Один раз, и решение за тобою, – он заставил себя встать на ноги, сдерживая рвотные позывы, и пошёл прочь.

Остановился. Посмотрел назад.

– Я решил. Ты выглядишь непривлекательной. А также толстой.

---

В начале весны случилась миссия дружбы. Она продлилась пять дней и разрешилась в пещере большого возмущающегося дракона. Подруги только-только увернулись от очередного огненного шара. Откатившись в сторону в последний момент, Пинки увидела перед собой поражённую огнём область. И так уж получилось, что огонь изменил цвет камня именно до такого оттенка чёрного, какой был у «Обсидианового Кошмара». На этом миссия и закончилась.

Ну, технически, миссия закончилась пятнадцать секунд спустя. Но потребовалось ещё пять минут, прежде чем подруги совместными усилиями смогли оттащить её от бессознательного тела дракона.

---

За окно был тёплый день середины весны и шёл дождь, мелкий моросит, под которым пони иногда просто гуляют ради удовольствия. Никто не беспокоился о промокшей шкурке, когда, казалось, само небо посылало мокрые поцелуйчики. Пинки смотрела в окно пекарни и думала, что в такой скупой на посетителей рабочий день, и при таком отсутствии желания заняться её весёлой книжкой для малышей, может быть Кейки позволят ей взять близнецов (что кувыркались за прилавком) и погулять с ними на улице. Чтобы они узнали, какого это, когда мир тебя любит.

И именно там, куда она смотрела, перед Сахарным Уголком, вдруг приземлилась воздушная карета.

Позолоченная повозка (оснащённая небольшой тканевой крышей) была запряжена четвёркой пегасов. Никто из них не носил никаких доспехов, да и на повозке не было никаких присущих королевскому дворцу символов. Кроме того, сама повозка была пуста.

– Должно быть, они заскочили перекусить, прежде чем забрать своего пассажира, – решил мистер Кейк. – Возможно, мистера Рича.

– Он никогда не пользовался ничем настолько кричащим, – возразила миссис Кейк. – Его вполне устраивало обычное дерево.

Ведущий пегас отсоединился от ремней и направился к входным дверям.

– Что ж, может быть, у них кончилось дерево для колесниц, – предположил мистер Кейк. Он направил взгляд на близнецов. – Дерево очень… популярно.

Близнецы моргнули в ответ и продолжили кувыркаться.

– Думаю, папиным шуткам придётся подождать, пока они начнут понимать эквистрианский получше, – предложила Пинки, пока открывалась дверь. – Привет! Мы рады вас приветствовать. Желаете чего-то конкретного?

Пегас посмотрел на неё, и до того, как он заговорил, она уже знала. Она почти физически почувствовала, как четвёртая подкова опустилась на пол.

– Он желает… тост.

Пинки посмотрела на близнецов.

– Вы двое, – разочарованно произнесла она игнорирующим её жеребятам, – только попробуйте отчислиться из колледжа!

Она не взглянула на взрослых Кейков, прежде чем выйти. Она просто собрала кое-какие вещи, что, как она думала, могли ей понадобиться, и упаковала их в седельные сумки, после чего села в повозку.

Пегасы взлетели. Она отправилась на финальную встречу.

---

Было сразу понятно, что они направляются в Кантерлот. Именно оттуда был акцент жеребца. Даже если всё остальное у этого пони было родом из Тартара. Так что она не удивилась, пока смотрела, как город на горизонте растёт. Не вызвал ни малейшего шока и тот факт, что колесница направляется в один из самых богатых районов. Она хорошо представляла себе ценность её части и пяти частей соответственно.

Красная дорожка, однако, чуть вы вызвала у неё ступор.

Пегасы отсоединились от ремней и склонились в глубоком поклоне, когда она вышла из кареты. Пинки медленно прошла мимо, двигаясь по ковровой дорожке к высокому сооружению, очень напоминающему внешним видом настоящий замок. Пинки шла и смотрела на изысканный орнамент, на оросительные фонтаны, на скульптуры в обширном дворе.

Здесь находились очень даже милые фонтаны и скульптуры. И все они изображали тостеры.

(Многие украшения изображали тостеры и тосты. Причём очень натурально. Не редко казалось, что из очередного «тостера» вот-вот выскочит тост.)

Жеребец ожидал у входной двери. Было бы приятно сказать, что он озаботился своим внешним видом по такому случаю, но это желание было добавлено в список всех других, не произошедших вещей, о которых было бы приятно сказать.

– Ну, с чего начнёшь на этот раз? – бросила ему Пинки, поднимаясь по лестнице. Её речь постепенно ускорялась. – Может с моей шкурки? Или с того, что у меня нету марки пекаря? Эта фраза никогда не устареет! О, можно ещё упомянуть мой вес, который меня абсолютно устраивает, и мне всё равно, что об этом думают другие! И я только что оставила двух жеребят, которые меня любят…

– Я желаю…

– ЧТО ТЫ СЕЙЧАС ПОЖЕЛАЕШЬ ТАК ОДИН ХОРОШИЙ…

–…чтобы ты прошла внутрь. Я желаю…

–…ПИНОК ПОД…

–…извинение.

Это притормозило её на секунду. Но только на одну.

– Я не собираюсь извиняться, – заявила Пинки, дрожа от гнева, – ни за что.

– Нет, – сказал жеребец. – Я желаю извинение. Извинение… для тебя. И, возможно, тост.

Она замерла.

– Пройдём внутрь, – сказал жеребец. Он повернулся и открыл огромные двери. И, не будучи до конца уверенной в том, что и зачем она делает, Пинки последовала за ним.

---

Она ожидала… ну, тост. Фигурки из мрамора знакомой формы, картины, представляющие собой усечённую версию его таблицы, выполненные в масляной краске или в чём-нибудь ещё более жирном. Но интерьер резиденции оказался вполне нормальным. Здесь, конечно, присутствовали декорации, но они были обычными декорациями богатых особняков: древние безделушки, маленькие статуэтки, вставляющиеся в ниши неправильной формы, картины, в большинстве своём изображающие портреты пони.

Углубляясь в этот скудно освещённый дом, Пинки осматривалась по сторонам, запоминая путь наружу.

Тут жеребец остановился у стены.

– Посмотри наверх, – сказал он. И Пинки рискнула.

Там была картина, выглядевшая чуть поновее других. Ещё один портрет слегка полноватой кобылы с исключительно яркими шкуркой и гривой.

– Я смотрю на неё, – сказал жеребец. Его слова по прежнему были невыразительными, а взгляд рассматривал нечто, находящееся примерно в двух проходах позади. – Часто. Раз в день или больше. До завтрака. Если я просыпаюсь для позднего перекуса. Я думаю о ней. О том, что она со мною сделала.

В голосе жеребца не было боли, так как чтобы чувствовать боль, необходимо чувствовать. Однако его сальный хвост опустился ниже, чем обычно.

– Она говорила, что я идеален. – он продолжал, – Лучший из жеребцов. Самый красивый. И она готовила для меня каждый день. Но она не умела готовить, потому что у неё не было марки пекаря. Она была яркой, мягкой и счастливой. И каждый день она давала мне самую правую картинку из нижнего ряда. Она говорила, что делает это, потому что любит меня. И что если я всё не съем, значит я не люблю её в ответ. И я ел. Каждый день. Пока не пришла боль.

Пинки тихонько вздохнула.

– Я… Мне жаль, – сказала она ему.

– Я слышал о тебе, – продолжал он, будто она ничего не произнесла. – Пекарь без марки пекаря. Яркая и мягкая. И я пришёл к тебе, потому что ты могла приготовить… тост. Я заказал… тост, ибо тост есть боль и разочарование, как и сама жизнь. И ты приготовила тост, точно так же как она. Точно так, как я хотел.

Он приостановился. Пинки ждала продолжения.

– Но после снега, – он продолжил, – я подумал… что не дал тебе выбора. Что я заставил тебя поступить так, как поступила бы она. Что в таблице существуют и другие разновидности тоста. Лучшие. И всё же я всегда выбираю тьму, ибо не знаю ничего другого. Я не давал тебе ни выбора, ни шанса.

И впервые за всё время он посмотрел прямо на неё.

– Какой тост ты приготовишь для меня, если я просто попрошу тебя решить самой?

– Я приготовлю что-нибудь получше, – искренне призналась Пинки. – Что-нибудь сделанное… с любовью?

Кажется, он обдумал её слова, и затем его копыто нажало на декорацию на стене. Маленький деревянный нарост углубился в стену, и секретный проход открылся под портретом.

– Пойдём со мной, – сказал он. – Сделай тост со мной.

Он прошёл в тёмный узкий коридор. Она подождала, пока он окажется впереди на расстоянии двух корпусов, прежде чем последовать следом. Когда она вошла в скрытую комнату, в помещении зажглись они. Большая часть потолка состояла из красных светящихся полос, хорошо гармонирующих с полом.

Пинки посмотрела назад, и придержала дверь задним копытом. Затем, только затем, посмотрела вперёд, где хвост жеребца уже обозначил путь до простыней, а сам жеребец забирался на кровать. Кровать, что находилась в самом центре красного свечения, словно самый важный предмет мебели в мире.

Справа от кровати находился небольшой постамент. На нём гордо возвышался древний тостер, датчик контроля температуры которого явно сгорел много лет назад. И на нём было выгравировано слово МАТЬ.

– Подойди, – сказал жеребец, устраиваясь на подушках. – Сделай сладкий тост со мной.

Пинки мягко улыбнулась.

– Можешь дать мне немного времени? – спросила она застенчиво. – Всё немного по-другому, когда тост готовится так. Я просто хотела бы, ну знаешь… приготовиться. Достать и приготовить всё необходимое, всё, что может нам понадобиться.

Он кивнул. Пинки сняла седельные сумки, поместив их в промежуток между дверью и дверной рамой. Затем она открыла их и аккуратно извлекла один единственный ломтик хлеба.

Её хвост покачивался, пока она подходила к кровати, ловко удерживая ломтик на своём носу. Но вот она, наконец, забралась на матрас всеми четырьмя копытами.

– Готов? – спросила она его.

– Я желаю…тост, – сказал он.

Она улыбнулась, кивнула, откинулась назад на задних ногах, и с размаху опустила МАТЬ на его голову.

---

Жеребец медленно прохромал в мастерскую. Скучного цвета аура удерживала перед ним большой тостер с вмятиной в виде черепа. Пегаска молча наблюдала за тем, как он входит, ожидая, когда её клиент заговорит, в то время как её перья сложились в отгоняющий пони-вампиров символ.

– У тебя марка механика, – сказал он в такой манере, которая была бы оскорбительна для попугаев, смотря сквозь стену с инструментами за её спиной, пока его зловоние разъедало висящие инструменты. – Но у тебя совершенно не подходящее для этого тело. Твоя грива слишком медная, и твои крылья только подчёркивают отсутствие рога. Также у тебя неудачная форма челюсти, выдающая громкий неприятный голос. Ты совершенно не подходишь для этой профессии, само твоё существование оскорбительно, никто никогда тебя не полюбит, и ты определённо заслужила свою учесть. Я желаю… ремонт.

В конечном итоге, Рэтчетт решила сохранить жир, на случай, если вдруг закончится нормальная смазка. Остальное же от стонущего объекта, будучи абсолютно бесполезным для механика, отправилось в ближайший мусорный бак. И спустя какое-то время, кто-то написал обо всём этом книгу.

Но большинство фактических деталей было утеряно.