Выбор за тобой

Вивид Ворда разбудил солнечный луч, который не спеша пересек всю комнату и в конце концов бесцеремонно устроился на лице жеребца. Пони неохотно сел в постели, подслеповато сощурился на циферблат старинных напольных часов: до привычного времени подъема оставался целый час, но сон уже улетучился окончательно. Делать было нечего; Ворд привычным движением потянулся копытом к прикроватной тумбочке, на которой ночевали очки, и нацепил их на нос.

Выпутавшись из плена разметавшихся простыней (вчера он опять лег поздно, долго не мог уснуть и ворочался до тех пор, пока беспокойный сон, в конце концов, не сморил его), пони встал и подошел к зеркалу. Зеркало отразило заспанного жеребца-земнопони средних лет, соловой масти, с покрасневшими глазами (следствие позднего отхода ко сну) и взлохмаченной гривой (ее обычное состояние).

Уделив некоторое время своему отражению, которое он счел картиной безрадостной, и пару раз безуспешно проведя по гриве щеткой, Вивид Ворд обвел взглядом царивший вокруг бардак. Сам жеребец предпочитал называть его «творческим беспорядком» и решительно отказывался от уборки, утверждая, что тогда совершенно точно потеряет какой-нибудь нужный пергамент. Практически каждый свободный дюйм пола занимали книги, которые громоздились опасно накренившимися стопками или лежали раскрытыми на нужной владельцу странице. Единственным островком надежности в море хаоса являлся возвышавшийся в центре комнаты письменный стол, впрочем, также густо припорошенный разрозненными пергаментными свитками. Из-под стола виднелась корзинка для бумаг – пустая, что само по себе было невеселым знаком; уж лучше бы она была доверху забита разорванными и скомканными листами. В середине рабочего стола скорбным памятником тщетным усилиям стояла кружка с вчерашним, уже успевшим подернуться пленкой чаем.

Сквозь мутное оконное стекло в комнату лился столб золотистого солнечного света, в котором пудрой мелькали пылинки. Стояла на редкость ясная и теплая для прославившегося своими дождями и туманами Троттингема погода, в чем Вивид Ворд убедился, бросив взгляд в окно. Природа будто отказывалась признавать, что календарная осень уже два дня как началась. Было что-то осеннее только в том, как притих сад, летом сутки напролет звеневший птичьими голосами, да в дремотной томной дымке, в которой пряталось неяркое солнце. Жеребцу подумалось, что лето тоже чувствует, что обречено, но зачем-то продолжает сражаться – прямо как он.

Некоторое, очень непродолжительное, время он любовался видом утреннего сада и предавался отстраненным размышлениям, а потом его вниманием всецело завладел почтовый ящик у калитки. Флажок весело указывал в небо, так и маня заглянуть внутрь. Правда, в отличие от большинства пони, это зрелище вызвало у Вивид Ворда не радость, а чувство некоторой досады. Ожиданию настал конец, все разрешится через считанные минуты.

Давно миновали те времена, когда Вивид Ворд бросался к почтовому ящику, не чуя под собою ног. С некоторых пор он разлюбил получать письма, поэтому пересек садик так медленно, словно ему предстояло взойти на эшафот, чувствуя, как на шее, перекрывая доступ воздуху, затягивается невидимая петля.

Только при взгляде на карту кажется, что от Троттингема до всей остальной Эквестрии – копытом подать. Соленые брызги в лицо, ветер, выворачивающий крылья и грозящий швырнуть в бушующие волны отчаянного пони, дерзнувшего пересечь пролив по воздуху, – вот чем на самом деле являлась обманчиво узкая полоса синевы, отделявшая Грифонские острова от материка. Как следствие, пегасья почта здесь не работала, и корреспонденцию в Троттингем доставляли раз в семь дней либо кораблем, либо на воздушном шаре. Не получив почту в назначенный день, можно было с легким сердцем и чистой совестью ждать ее еще неделю.

Может быть, это всего лишь письмо? Обычное, банальное письмо. Или открытка. Но долго предаваться утешительному самообману не удалось: писать ему было некому. На материке у Вивид Ворда не было ни родни, ни друзей, а местные писем друг другу не отправляли – зачем, когда любая новость и так разносится из конца в конец городка буквально по воздуху?

Жеребец сделал глубокий вдох и осторожно, словно опасаясь, что оттуда вывалится клубок ядовитых змей, открыл ящик и заглянул в него.

Невидимый палач выбил опору из-под ног, сердце ухнуло вниз. Внутри – и это было вполне предсказуемо – лежал пакет из грубой упаковочной бумаги.

Его повесть вернули. Снова.

~~~

Троттингем – небольшой и тихий городок; пешком его можно обойти примерно за час. Небольшие, но капитальные дома, возведенные из местного камня – единственного материала, способного противостоять суровому климату – сбегаются к мощеной булыжником центральной площади.

Именно здесь под старинной разукрашенной деревянной вывеской и расположился местный паб, гордо именуемый «Дюжина подков». Само название заведения как бы намекало на то, что собираться компаниями меньше чем по трое здесь было не принято. Здесь же, на центральной площади, находилась и городская ратуша, но всем-то было ясно, что на самом деле является сердцем городка. Во многом это было заслугой хозяйки паба Джинджер Эль, дородной кобылы средних лет – из тех, чьи неистощимые запасы материнской любви простираются далеко за пределы ее собственной немаленькой семьи. Здесь в любое время суток можно было найти добрый совет, поддержку, сочувствие… ну и выпивку, разумеется, тоже, куда же без этого.

Сюда рано или поздно забредали все, кто проходил мимо, поэтому, чтобы познакомиться с населением Троттингема, вам было бы достаточно просидеть в «Дюжине подков» хотя бы полдня. Здесь скрывались от жары или промозглого тумана, здесь обменивались новостями, обмывали рождение нового троттингемца и провожали на небесные луга тех, чей земной путь был завершен. Встречались здесь и весьма занятные личности, за жизнью которых Вивид Ворд уже давно тайно наблюдал и оживлял некоторые страницы их биографий в своих произведениях.

Именно в пабе Вивид Ворд поддался-таки на уговоры и отправил в кантерлотский литературный альманах небольшой рассказик. Как радовались этому шагу простодушные провинциалы! Словно он уже раздавал в «Дюжине подков» новенькие, вкусно пахнущие типографской краской книжки со своим автографом и дарственной надписью (нечто вроде: «Дорогому читателю, который побудил меня сделать этот шаг, от благодарного автора»). Да что там говорить, даже он сам успел поддаться чувству пьянящего самообмана. Если (когда!) его наконец-то согласятся напечатать, то он подумает и о псевдониме поярче, потому что собственное имя казалось жеребцу слишком обыденным и скучным. Куда лучше на книжной обложке смотрелось бы … ну, скажем, Эпик Тейл.

Теперь Вивид Ворд знал совершенно точно, что запах победы – это запах новенькой, только что с прилавка, книги (его книги!): в твёрдом переплете, с хрустящими страницами, ровными черными линиями строк и цветными картинками (хотя он был согласен обойтись и без них).

«Кто не рискует, тот не пьет сидра», – помнится, так говаривала его светлой памяти бабушка. Вот только одного она почему-то не учитывала – кому-то сидра может и не достаться, и дело тут вовсе не в смелости и не в риске. Первое письмо вернулось к отправителю с краткой, но емкой пометкой «К сожалению, мы не можем опубликовать ваше произведение».

— Первый блин комом, — единодушно решили в «Дюжине подков», и слегка обескураженный поражением, но не утративший боевого задора и веры в лучшее Вивид Ворд легко с ними согласился. Вооруженный поддержкой своих первых и единственных благодарных читателей, он, не помня себя, ринулся на штурм литературного Эверхуфа и с тех пор потерял счет как отправленным в редакцию пакетам – и самим редакциям, – так и душевный покой.

Напомнив себе об одном из заочных столкновений с редакцией, имевшем наиболее плачевные последствия, и решив, что терять ему в любом случае уже нечего, Вивид Ворд разорвал прилагавшийся к пакету конверт и погрузился в чтение. Сначала следовали уже привычные слова о том, что повесть в печать не пойдет. Однако на сей раз неведомый пони из редакции, вероятно, решил подсластить пилюлю, именуя Ворда «начинающим автором», «несомненным талантом, подающим большие надежды», «нуждающимся в огранке самородком» и тому подобными избитыми эпитетами.

Ворд быстро пробежал глазами остаток текста. Он не почувствовал даже обиды – одну только тупую досаду. «Начинающий и подающий надежды», ишь ты. Уж скоро и грива седеть начнет, а все начинающий. Не могу толком начать, когда уже заканчивать пора», — тихо фыркнул он себе под нос.

Он твердо решил ничего никому не говорить и, нацепив на лицо невозмутимую маску, целый день мастерски уклонялся от всякого рода провокационных вопросов. Как назло, нынче буквально всем захотелось взять что-нибудь почитать, так что за день в библиотеке, которой он заведовал на протяжении уже многих лет, перебывал практически весь Троттингем.

Остаток дня он провел, бесцельно бродя по дому и нигде не находя себе места, и о том, который сейчас час, ему напомнили только вползавшие в комнату сумерки.
Осень и зима всегда бывали для Ворда самым плодотворным периодом. Сам неласковый троттингемский климат будто способствовал творчеству. Что могло быть лучше, чем сидеть у уютно потрескивающего в камине огня с кружкой душистого чая и до поздней ночи витать в придуманных мирах, когда на улице рано темнело, шел дождь или стеной валил снег? По крайней мере, так было раньше. Вчера проверенный способ не помог, но кто знает, вдруг именно сегодня муза ответит ему взаимностью?

Вивид Ворд развёл огонь в камине, налил себе чашку чая и сел за стол, разложив перед собой гору свитков. Жеребец обмакнул в чернила любимое перо и замер в ожидании легкокрылой пегаски-музы, но та в гости не торопилась, а там, где всегда, сколько он себя помнил, плескалось безбрежное море, из которого Вивид Ворд черпал слова, пони внезапно нащупал только мертвую пустоту. Признаться по чести и совести, море это давно уже превратилось сначала в озеро, а потом в болото и даже лужицу, и все же это открытие несколько обескуражило его.
Тогда он перечитал строки, на которых остановился – порой это помогало увлечься и продолжить писать уже по инерции.

Рыцарь обернулся через плечо на покинутый им замок; на какое-то мгновение ему показалось, что он видит в окне самой высокой башни шелковый платок, реющий подобно белому крылу. Впереди был долгий и трудный поход; он не знал, какие испытания были ему уготованы, не знал даже, суждено ли ему и его отряду вернуться живыми. Во всем мире остался один лишь островок надежности – обсидианово-твердая уверенность в том, что он любит и что любовь его взаимна…

Вивид Ворд ощутил некоторое воодушевление и даже нацарапал на бумаге пару фраз, но дальше дело застопорилось. Задумчиво посасывая перо, он поймал себя на мысли, что чувствует себя жеребенком, только-только выучившимся излагать на бумаге свои мысли, а не опытным автором, посвятившим творчеству не год и не два.

Ворд помучился еще некоторое время и отложил перо в сторону, признавая тем самым свое поражение. Цветистое полотно, которое он, бывало, ткал из слов, расползалось гнилой тряпкой, распадалось на отдельные, не связанные между собой фрагменты. Столь тщательно подобранные и выпестованные слова казались фальшивыми, надуманными, притянутыми за уши… неживыми.

«Мертвечина», — всплыло у него в памяти. Перед внутренним взором жеребца тут же снова замаячил мутный, неясный образ редактора, который некогда одним этим выражением поставил крест на всей его жизни. Образ сопровождала едкая, как нашатырь, мысль:

Что, если мои творения и впрямь не заслуживают лучшей характеристики?

Она вкупе с очередным отказом оказалась последней каплей в переполнившейся чаше. Вивид Ворд резко вскочил из-за стола, перевернув кружку с чаем, и, не осознавая, что делает, швырнул листы пергамента в камин. Конечно, не все они долетели до цели, но все же их оказалось достаточно, чтобы прибить огонь, погрузив комнату в полумрак.

«Надо было сжигать по одному», — мрачно подумал Вивид Ворд. Пламя же, словно изумленное столь щедрым подношением, осторожно зажгло на одном листе огненную точку, которая превратилась в цветок, распустивший алые лепестки как раз посреди текста, затем, расхрабрившись, лизнуло еще одну страницу, затем третью…

Некоторое время жеребец безучастно, отрешенно наблюдал, как огонь пожирает его детище. Скоро, очень скоро от него останется только кучка пепла, хрусткого и хрупкого, который при одном только касании обращается в сажу …

«Что же я творю!»

Злости как ни бывало; сердце тисками сжало острое чувство жалости к погибающему роману. Опомнившись, Вивид Ворд схватил с тумбочки у зеркала кувшин с водой, приготовленной для утреннего умывания, и опрокинул его в камин.

Огонь моментально потух; в его сердитом змеином шипении Ворду послышался укор, и это было неудивительно: подразнил, а потом выхватил угощение прямо из огненной пасти. При этом камин словно в отместку напустил просто невероятное количество дыма – так бывает, когда среди хорошо просушенных поленьев попадается одно сырое.

По комнате расползся сизый чад; кашляя, Вивид Ворд впервые прочувствовал на собственной шкуре меткость выражения «хоть топор вешай». «Здесь нужно проветрить!» – промелькнуло в мозгу. Вивид Ворд двинулся было к окну, но споткнулся об очередную стопку книг и едва не упал. Толчок придал ускорение очкам, и они канули в дым. Вивид Ворд приглушенно чертыхнулся… от загривка до копыт ознобным холодом растеклось внезапное ощущение чьего-то присутствия. Неужели кто-то забрался в дом, воспользовавшись удобным случаем? Да и кто это мог быть? В небольшом городке, где все знают друг друга, даже, случается, дверей на ночь не запирают. Но не желавшее повиноваться доводам рассудка чувство – жуткое, противоестественное, поднимающее дыбом каждую шерстинку – все не проходило. Вдвойне ослепший – из-за дыма, от которого слезились глаза, и из-за потери очков, – жеребец сделал шаг наугад: под копытом грустно хрустнули стекла того, что некогда ими было.

Подслеповато вглядываясь в клубы дыма, Вивид Ворд крикнул голосом, который, как он надеялся, звучал вполне грозно:

— Ни с места! У меня … — он наугад вытянул ногу в поисках того, что могло бы сойти за оружие, и нащупал что-то. — … у меня есть… каминные меха… и я не побоюсь пустить их в ход!

Ответом ему был низкий голос, который хрипловато произнес: «Так-то ты встречаешь своих лучших друзей?», и вторивший ему хрустальный смех еще одного невидимого гостя – вернее, гостьи, ибо он явно принадлежал кобыле. Причем оба голоса Вивид Ворд узнал сразу же, хотя ему ни разу не приходилось слышать их наяву.

Незваные гости материализовались из клубов дыма. Впереди, защищая спутницу от всех возможных опасностей своей внушительной фигурой, стоял косматый земнопони бурой масти в рыцарских доспехах. Сквозь поднятое забрало виднелись сверкающие грозным весельем глаза и шрам, по диагонали пересекающий переносицу. Чуть позади него держалась стройная кобыла-единорог в старинном платье, с шерстью нежнейшего бледно-фиолетового оттенка и гривой и хвостом словно из серебряной пряжи. Голову, которую кобыла держала гордо поднятой, венчала странная конусообразная шляпа с вуалью, ниспадавшей до самого пола. Теряя чувство реальности происходящего, Вивид Ворд вспомнил, что этот головной убор называется эннен, и что он сам некогда вычитал о нем в одной из книг о дизайне костюмов доэквестрийского и раннеэквестрийского периода.

Самым странным было то, что, несмотря на дым и отсутствие очков, своих гостей он видел безупречно четко. Вивид Ворд поразмыслил немного и пришел к одному единственно возможному объяснению этого феномена.

— Вас нет, вы мне просто мерещитесь, — убежденно заявил он.

— Да неужели? — всхрапнул рыцарь с непритворным возмущением, вскинув голову и сощурившись, и Вивид Ворд вынужден был признать: ни одна галлюцинация не смогла бы настолько точно воспроизвести его характерные жесты и мимику. — Может, скажешь еще, что не признал нас? — Грозно добавил визитер.

Взгляд Вивид Ворда зацепился за внушительных размеров меч у пояса рыцаря. Спорить со вспыльчивым гостем явно было опасно, оставалось только подыграть.

— Отнюдь. Чем обязан я визиту благородного сэра Нобл Харта и звонкоголосой девы, прелестной леди Найтингейл? — спросил он, склоняясь в, как ему казалось, изящном поклоне, а сердце в груди выбивало неистовую дробь: «Этого не может быть, не может быть, не может…»

Глаза леди расширились, она одобрительно кивнула, подавив смешок (по всей видимости, поклон оказался не таким изящным, как планировалось), и присела в ответном реверансе – подол длинного платья распустился по полу лепестками цветка. Однако рыцарь был из другого теста, и учтивостью и изысканными манерами его было не пронять. Собственно, предпринимая свою попытку, Вивид Ворд заранее знал, что успехом она не увенчается, потому что таким неподкупным характером некогда наделил своего героя сам.

— А ты как думаешь? — угрюмо ответил Нобл Харт вопросом на вопрос.

— Ну… вы же появились из дыма, который… — залепетал Вивид Ворд, но рыцарь перебил его:

— И, уж конечно, ты сделал это случайно? Просто нес копытопись мимо камина и в огонь уронил? — с кривой усмешкой поинтересовался он.

— Нет. Я действительно пытался ее сжечь, — возразил Ворд и прибавил: — Туда моему творчеству и дорога.

Леди Найтингейл ахнула, прикрыв рот копытом, рыцарь же кивнул с мрачным удовлетворением:

— Я так и знал. И что же случилось такого, что ты пошел на столь радикальные меры?

— В издательстве… снова мне отказали, — ответил Ворд прерывающимся голосом, опустив глаза, чтобы не смотреть на своих посетителей. Пони непосвященный ничего не понял бы, но у Вивид Ворда было стойкое ощущение того, что гости обо всем осведомлены. Так оно и оказалось.

— Можно подумать, ты впервые получаешь отказ, — проворчал рыцарь.

— Ты прав. Не впервые. Но, пожалуй, этот раз был последним. Я устал. Видимо, я ошибался, считая писательство своим особенным даром. Или, может быть, некогда ошибся тот, кто раздает кьютимарки.

~~~

Свою кьютимарку он получил одним из первых в классе, в момент, который, вроде бы, мало к этому располагал. Десяток жеребят, сопя от чувства ответственности, корпели над сочинением на набившую оскомину тему о прошедшем лете. Лето юного Вивид Ворда выдалось очень насыщенным, и карандаш не успевал за полетом его мысли. С урока он вышел уже с меткой – свитком пергамента и пером, – даже не заметив, как ее получил: настолько захватил его сам процесс.

~~~

— Кьютимарка – не гарантия безоговорочного успеха, — заметила леди Найтингейл. — Она – лишь маяк, указующий нам правильный путь…

— В таком случае, я свернул не туда, – непримиримо заявил Ворд. — Я не умею писать. Наверное, на самом деле никогда и не умел.

— Почему-то раньше ты вполне с этим справлялся, — небрежно протянул рыцарь. — Когда все изменилось?

Вивид Ворд честно задумался.

— Думаю, после того письма из редакции, что раскрыло мне глаза, — предположил он осторожно.

~~~

— И что не так в моем творчестве? — недоумевал он, получив очередной отказ, втайне, впрочем, догадываясь о причине. По-видимому, незамысловатые рассказы из жизни провинциалов были не интересны и даже непонятны читателям из больших городов.

— Чем без толку гадать, попробуй лучше спросить у них, — предложила Джинджер Эль.

— Эль дело говорит! — горячо поддержал ее старый Диггер, являвшийся преданным поклонником «Дюжины подков». — А что? И попробуй! Ты всегда был мастак словеса плести, уж сумеешь какое-никакое письмишко им черкануть.

Сказано – сделано. К очередному пакету Вивид Ворд приложил подробное и искреннее письмо о том, какое значение имеет для него творчество и как важна для него оценка действительно знающего пони. За что и поплатился.

«Слова, которые Вы используете в Вашем рассказе, избиты донельзя, среди них нет по-настоящему живых. Приведу Вам конкретные примеры: скажем, трава у Вас непременно «зеленая» или «сочная», звезды «таинственно мерцают», и так далее, – писал неведомый критик, подписавшийся как Голден Пэйдж. – Я даже не могу назвать все это клише или штампами – это, с позволения сказать, просто мертвечина». В дальнейших строках своего разбора критик резюмировал, что, если Вивид Ворд и в самом деле так преклоняется перед искусством в целом и литературой – в частности, то самое лучшее, что он может сделать, – это...

Вивид Ворд вздрогнул, словно его лягнули в лицо, и каким-то чудом не выронил письмо из дрожащих копыт. Он долго смотрел на машинописные строки, будто надеялся увидеть в них что-то еще кроме того, что только что прочитал. А потом побрел в паб.

Публичное прочтение письма подняло среди завсегдатаев «Дюжины подков» форменную штормовую волну.

— Ничего они не понимают в писательстве, редакторы эти твои! — рубанул копытом воздух Диггер, выразив тем самым общественное мнение по данному вопросу. — Трава – она зеленая и есть, чего там еще выдумывать? — с жаром продолжал он, воодушевленный согласным ропотом остальных посетителей паба.

— Только не вздумай принимать это близко к сердцу, — заботливо посоветовала Джинджер Эль из-за стойки, где она лично протирала кружки. — Откуда тебе знать, может, он просто не с того копыта встал.

— Я и не принимаю, — нарочито беззаботно ответил Вивид Ворд.

— Вот и умница, — последнее слово кобыла протянула так, будто перед ней стоял не взрослый пони, а какой-нибудь жеребенок-четырехлетка.

Вивид Ворд даже не очень сильно покривил душой. Потрясение было сильным настолько, что на какое-то время он действительно лишился способности размышлять и чувствовать. «Я – графоман», — думал он тогда с каким-то странным безразличием, пока остальные завсегдатаи паба перешептывались у него за спиной:

— А он сильнее, чем кажется, смотри-ка…

— Я думала, он тяжелее это воспримет.

— Держится молодцом…

Он и сам успел поверить, что сильнее, чем кажется, и держится молодцом, и как сильно на этот счет заблуждался, понял лишь по возвращении домой.
Вполне естественным поступком было бы предать письмо огню и навсегда забыть об этом случае, и так поступил бы любой пони, но не Вивид Ворд. «Это даже нельзя назвать клише, это – мертвечина», — напоминал он себе то и дело. — «Избито донельзя. Лучшее, что я могу сделать, – это перестать насиловать литературу». Он смаковал эту обиду, словно заново расчесывал зудящую рану, не позволяя ей затянуться. Не раз и не два его посещала дикая мысль отрубить себе копыто, когда оно по привычке тянулось к перу.

Мертвечина.

Проклиная свою чрезмерную чувствительность к речи – произнесенной или написанной, он еще долго ощущал во рту мерзкий привкус тлена, словно там разлагались так и не попавшие на бумагу мертворожденные слова.

~~~

— Ох уж мне эта ранимая писательская натура… Чувствовал бы ты поменьше, — буркнул Нобл Харт.

— Вот еще! — резонно (как ему казалось) возмутился Ворд. — Тогда я в жизни ни словечка бы не написал!

Раньше он никогда не задумывался над тем, как пишет. Слова должны течь легко, как вода, тогда слог и для глаза или уха будет приятен, вот и все. Первые пришедшие на ум слова и есть самые правильные и нужные – по крайней мере, до этого случая он искренне так считал. Раньше творчество захватывало его настолько, что он, бывало, утрачивал чувство времени, спохватываясь глубоко за полночь. А теперь жеребец мучительно копался в памяти, старательно выискивая в своем лексиконе словечки позаковыристее, и несколько строк за вечер считал уже успехом.

— Скажи рыбе, что она не умеет плавать, – глядишь, она тут же и утонет, — от волнения сэр Нобл Харт забывал о благородных манерах и переходил на язык простых рабочих пони, из славного племени которых, собственно, и происходил. — Если, конечно, вообще станет тебя слушать. Уж ей-то точно плевать на чужое мнение. А вот тебе почему-то нет.

— Талант либо есть, либо его нет. Ты – творец! — присоединилась к нему леди Найтингейл. — Ты сам владеешь даром Слова, так почему для тебя имеет такое значение то, что скажут другие? Зачем и для кого ты пишешь?

Услышать это в очередной раз, да еще и от собственных персонажей? Вивид Ворд только и смог, что закатить глаза: он был не в том настроении, чтобы доказывать разницу между мнением заинтересованных лиц и объективной оценкой постороннего пони.

— Испытания закаляют, делают нас сильнее – ты же сам об этом писал! — вспылил Нобл Харт, повышая голос. — А ты сломался, сдался без боя, как распоследний сопливый трус!

«Забавно», — усмехнулся про себя Ворд. — «Меня учат плоды моего же воображения». А вслух вздохнул:

— Я не такой сильный, как ты, увы.

— Неужели? — усмехнулся рыцарь. — Я – это ты, забыл? Хотя и правда получился у тебя чуточку покрепче, чем ты сам, чего уж греха таить. И все-таки – считай все это испытанием. Твоим личным боевым крещением. А вдруг жизнь таким образом проверяет тебя на прочность – достоин ли ты называться Автором? Если ты перестанешь писать, никто не заплачет, так и есть. Зато если продолжишь, знаешь, сколько читателей будут рады?

— Знаю, — хмыкнул Вивид Ворд. — Аж целых пятьдесят душ. В пабе.

— Хоть бы и так, разве тебе этого мало?

~~~

Ворд прекрасно помнил тот день, когда решился поделиться с другими своим творчеством. Это был рыцарский роман, которому Ворд даже еще не успел подобрать названия – тот самый, над которым он так неудачно продолжил работу этим вечером. Роман напрашивался на звание самого главного труда его жизни (над ним он работал не первый год) и повествовал о тех временах, когда самой Эквестрии еще не существовало, а по бескрайним просторам, позже объединенным под знаменем их высочеств Селестии и Луны, скитались три племени: земных пони, единорогов и пегасов.

Приступая к работе, Вивид Ворд составлял примерный план, но почти никогда не придерживался его и по порядку не писал. Случалось и так, что у него готова была концовка (которая, как известно, важна не менее, чем начало), но пустовала середина. Поэтому прошло немало времени, когда написанного накопилось на три полноценные главы, которые он решился представить на суд публики – просто потому, что у настоящего писателя должен быть читатель.

Он всегда знал, что чтец из него никудышный. В тот вечер он волновался еще сильнее, чем когда-то на уроке чтения в школе: торопился так, что глотал слова, заикался, ставил ударения в неположенных местах и каждое мгновение силился понять, какое впечатление производит его произведение на слушателей.

Текст закончился, и окончательно охрипший Вивид Ворд умолк. Настала тишина, которую нарушил мерный стук чьих-то копыт по полу – Ворд даже не понял, чьих именно, – а в следующее мгновение паб от основания до самой крыши сотрясли дружные, оглушительные аплодисменты.

Но оценить свой успех в полной мере Вивид Ворд сумел лишь на следующее утро.

… Колокольчик над дверью библиотеки боязливо звякнул, возвещая о приходе нового читателя. Подняв глаза от пергамента, на котором он делал наброски для следующей главы, Вивид Ворд увидел робко озирающегося по сторонам жеребенка – кажется, он даже присутствовал вчера в пабе (разумеется, до тех пор, пока родители не решили, что их сыну пора спать). Библиотекарь собрался с духом – слишком уж редко доводилось ему общаться с жеребятами, он чувствовал себя с ними неловко, – и дружелюбно обратился к маленькому посетителю:

— Чем я могу тебе помочь?

— Здрассьте, — вежливо откликнулся жеребенок и решительно выпалил:

— А можно мне ту книгу про старинные времена?

— Старинные? — задумался на секунду Вивид Ворд. — А, наверное, ты имеешь в виду «Арктура и рыцарей Кантерлота»?

Он встал и протянул копыто к нужной полке, где, как он знал, стояла вышеупомянутая книга.

— Вы читали ее вчера в пабе. Я не знаю, как она называется, но мне очень хочется узнать, чем все закончится, — скороговоркой протараторил жеребенок и, спохватившись, добавил: — Пожалуйста.

Копыто замерло в воздухе.

— Ах, эта… — Вивид Ворд замешкался и продолжил так мягко, как только мог:

— Эта книга еще не дописана, малыш.

— Тогда… — жеребенок задумался на мгновение. — Тогда можете передать автору, что она классная? И что Рингинг Джиггл очень просит поскорее написать продолжение? — По-видимому, он искренне полагал, что Вивид Ворд на короткой ноге со всеми авторами, раз заведует их книгами!

«Славный малыш», — со странным, непривычно-щемящим чувством подумал Вивид Ворд. — «Ты мог бы стать прототипом одного из моих персонажей…». Вслух же сказал только:

— Я обязательно передам твои слова автору, дружок.

В тот день он впервые почувствовал, что все его труды и старания были не зря.
Это было только начало; в последующие вечера он перечитал благодарным слушателям все, что написал за эти годы. Во многих рассказах его друзья и знакомые узнавали себя, и восторгу их не было предела. А потом кто-то – очень может быть, что старик Диггер: только ему могла прийти в голову такая дерзкая мысль! – провозгласил во всеуслышание:

— Не дело это, чтобы такой талантище пропадал ни за бит!

~~~

— Можно подумать, это мое творчество собрало их всех в «Дюжине подков», — угрюмо буркнул Ворд. — Они и без меня привыкли проводить там все свободное время. Подождут еще немного, да и забудут…

— Порою все мы склонны испытывать отчаяние, если наши труды не приносят долгожданных плодов. Но, кажется, в своей погоне за славой ты позабыл, кто ты и почему все это начал, — вступила в беседу леди Найтингейл.

~~~

Когда-то он писал потому, что не мог не писать; смутные образы взывали к нему, моля дать им плоть из чернил и бумаги. Времени они не выбирали; то ли по закону подлости, то ли повинуясь принцессе Луне, почитавшейся как покровительница творцов – но звучать в полную силу они, как правило, начинали в самый глухой час ночи. А может, ночью их просто не заглушал дневной шум? Поэтому тогдашний Вивид Ворд привык держать под копытом лист бумаги и карандаш, чтобы, не зажигая света, вслепую записывать пришедшие не ко времени строчки. А наутро разбирать написанное.

~~~

— Писать в стол? Для себя? Уж поверьте, обойдусь как-нибудь без этого, — вскинув голову, выпалил Вивид Ворд нынешний.

Рыцарь впервые за все время приблизился к Ворду, положил копыто ему на плечо – тот вполне предсказуемо не почувствовал его веса, – и проникновенно заглянул своему создателю в глаза.

— Кого ты пытаешься обмануть? Тебе все еще дорого то, чему ты посвятил жизнь, иначе ты не стал бы спасать роман из огня.

— Я… сам не знаю, почему это сделал, — неохотно сознался жеребец.

— Ты возлагал на свое творчество большие надежды, которые не оправдались, да только не оно тому виной, — тоном судебного обвинителя констатировал Нобл Харт, и Вивид Ворд поник головой.

~~~

Полагать, что Вордом двигала лишь одна жажда славы, было бы неверно; была еще одна причина, которую он решительно гнал прочь от себя. С годами жеребец все чаще начинал задумываться о смысле жизни.
Почему-то ему очень не хотелось, чтобы его имя осталось только на памятнике, где его смогут прочитать лишь редкие посетители тихого троттингемского кладбища. Ему казалось, что он рожден для большего, нежели просто прожить положенный ему срок и отойти в мир иной.

С надеждой завести семью он давно распрощался – какая кобылка всерьёз воспримет чудака-очкарика? Слушать его рассказы в уютном, освещенном светляками (летом) или масляными лампами (зимой) пабе – дело одно, но жить с ним под одной крышей и терпеть чудачества творческой натуры – всю его рассеянность, мечтательность, забывчивость, творческие кризисы, и прочее, и прочее... В том, что касается этой стороны жизни, Вивид Ворд был реалистом и надежд ни на что давно не питал. И все же при виде того, как ровесники один за другим обзаводятся семьями, где-то глубоко в душе начинало неприятно скрести.

«А вот и молодая Фэйт, вылитая мать», «Да это же старший сын Элей!»

А что оставит после себя он?

Если не потомков, то, может быть, хотя бы книги, которыми будет зачитываться не одно поколение пони? Эта мысль постепенно стала его навязчивой идеей, idea fix, как говорят пранцузы. Но теперь даже такой путь в бессмертие был для него закрыт. Он был обречен на вечное забвение.

~~~

— Не рановато ли ты поставил на себе крест?

Вивид Ворд вздрогнул и пристально посмотрел на Нобл Харта.

— Думаю, ты знаешь, к чему я клоню, — подмигнул рыцарь. — Дама сердца нужна каждому.

~~~

Нечастая посетительница «Дюжины подков», она всегда устраивалась в самом дальнем уголке и поверх голов смотрела на него так, что от одного ее взгляда у Вивид Ворда теплело на сердце; иногда ему даже начинало казаться, что читает он исключительно для этой единорожки. Приметил он ее давно – в небольшом городке все жители так или иначе знают друг друга – но вот сделать шаг к более близкому знакомству все никак не решался.

~~~

— Тебе столько раз доводилось писать сценарии чужих жизней, что пора бы приняться и за свою, — подытожил свою мысль Нобл Харт.

— Попробуй хоть раз испытать то, о чем пишешь, — протянула леди Найтингейл своим певучим голосом. — Любовь уже живет в твоем сердце, нужно только осмелиться принять ее...

Между тремя пони повисло непродолжительное молчание, которое нарушил сэр рыцарь.

— За все то время, пока мы здесь, ты упоминал о ком угодно, кроме нас, — слегка обиженно, как показалось Ворду, заметил он.

— Простите? — тупо переспросил Вивид Ворд.

— Ты вызвал нас из ниоткуда, дал имена, жизнь – а теперь тебе и горя мало? — всхрапнул Нобл Харт.

— Мы застряли в том самом мгновении, на котором ты перестал писать, — пояснила леди Найтингейл. — Самим нам не двинуться с места, ведь это ты создал и наш мир, и нас самих…

 — То есть, вы пришли просить меня дописать вашу историю, — догадался Ворд. Такого поворота событий он не ожидал, да и вообще никогда не думал о своем творчестве в подобном ключе.

— В том числе, — кивнул рыцарь. — Нет ничего хуже неоконченной книги, уж нам ты поверь.

— А что, если конец будет несчастливым? — фыркнул Вивид Ворд, недобро сощурившись. — Откуда вам знать, какой финал я задумал для своего романа?

Сэр Нобл Харт вздрогнул; по мужественному лицу рыцаря скользнула тень страха, но он быстро овладел собой и, переглянувшись со своей дамой сердца, твердо ответил:

— Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

— Да, — эхом откликнулся их создатель. — Ты прав. Поэтому я и хотел отказаться от творчества. Чтобы не производить на свет дальнейший ужас. Тогда это решение казалось мне единственно верным…

— И оно принесло тебе облегчение и покой?

— Да! — решительно и слишком поспешно выпалил Ворд. Но затем опустил голову и тихо прошептал:

— Нет…

— Вот что бывает, когда пони отказывается от своего предназначения, — негромко констатировала леди Найтингейл; глаза ее были печальны.

~~~

Положа копыто на сердце, Ворду больше всего на свете хотелось каким-то чудом вернуться в те времена, когда он еще не ввязался в эту гонку по замкнутому кругу. Когда его не заботило признание или чья-либо оценка. Когда вдохновение было сильнее его самого. А теперь… что теперь?

Без любимого занятия жизнь превратилась в кошмар. Так, он совсем забросил читать книги – чужое творчество вызывало в нем то острое осознание собственной неполноценности, то тупо ноющий вопрос: «И чем они лучше меня?». А учитывая, что Вивид Ворд работал библиотекарем, постоянное книжное окружение превратилось для него в настоящую пытку. Кроме того, теперь даже искренняя похвала его труду казалась ему издёвкой: на самом деле, не могла же подобная посредственность кому-то прийтись по душе? А казавшиеся вечностью одинокие вечера, которыми он слонялся по дому, как неприкаянный, будучи не в силах занять себя хоть чем-то? А…

~~~

— … А вот и Ворд! Есть у тебя чем нас порадовать? Написал что-нибудь новенькое?

Он ждал этого вопроса – и боялся его, потому что порадовать друзей ему было решительно нечем. Прямо хоть в паб не заходи.

— Пока нет. Что-то все вдохновения нет, знаете ли…

— Не расстраивайся. Бывает, ставишь тесто, а оно никак не подходит, и все тут. А бывает – дело само спорится. Просто у тебя, дорогой, сегодня не лучший день, тут уж ничего не поделать, — сказала Хани Свит, и все согласно закивали – уж в плане пирогов она была общепризнанным авторитетом.

— Да-да, разумеется, — вежливо кивнул он, мимоходом отметив про себя, что сравнение творчества с выпечкой неуместно и совершенно не утешает. Он тоже думал, что сегодня не его день. И вчера думал, и позавчера… Сколько времени он уже потерял так бездарно?

Верно говорят старики: «Что имеем – не храним» … Не так давно он мечтал о том, чтобы знакомый электрический ток вдохновения больше никогда не нарушал его покоя, и вот это желание наконец исполнилось. Но отчего жизнь стала такой пустой?

~~~

— У меня… такое чувство, что все слова внезапно закончились, — честно признался Ворд. — Мне хотелось бы продолжать писать, правда хотелось бы, но…

— А ты что думал? Как жеребенок малый, честное слово… Творчество – это труд. Вот представь себе: у тебя есть дивный сад, который исправно плодоносил каждый год, а потом вдруг захирел, — прервал его исповедь Нобл Харт, и леди возвела очи горе, но перебивать не стала, покорно позволив рыцарю довести мысль до конца. — Будешь ли ты сидеть и покорно ждать, пока земля снова начнет родить, или начнешь вскапывать и удобрять?

— Конечно же, ты можешь сдаться, обвинить редакторов в том, что не поняли и не оценили, а музу – в отсутствии вдохновения, и так будет проще всего. А можешь извлечь из прошлого уроки и обратить их себе на пользу, — подхватила единорожка, видя, что красноречие жеребца иссякает.

— Выбор только за тобой, — кивнул Нобл Харт. — Что ты предпочтешь?

— Ну, допустим… но… как же быть с издательствами? — робко поинтересовался Вивид Ворд.

— Тебя все еще это заботит? — грустно улыбнулась леди Найтингейл.

— Откуда нам знать? Мы же существуем только в твоем воображении, — пожал плечами Нобл Харт. — Впрочем, если тебя это утешит… знаешь, сколько раз отказывали автору книг о Дэринг Ду?

… Дверь с грохотом распахнулась – сама по себе, заставив Вивид Ворда вздрогнуть; в дом ворвался порыв ветра – что само по себе было удивительно, ибо на улице стоял погожий тихий вечер, уже переходящий в ночь.

… Улица была совершенно пустынна. Только блестела под светом растущей луны истертая множеством копыт булыжная мостовая, да звучали (или это только почудилось Ворду?), уносясь куда-то к крупным осенним звездам, тающие вдали хрустальный смех и тихие слова: «Выбор за тобой…».