Сборник драбблов

-6.7. Когда небеса были выше. Часть 4

Аморе всегда открывала глаза раньше, но к этому моменту Сомбра уже возвращался в постель. За столько лет он привык высыпаться за рекордно короткое время — если ему не снились кошмары. В этот раз повезло, поэтому за завтраком, который гостьи и принимающая сторона проводили раздельно, был практически свеж и бодр, разве что погружён в свои мысли, тенями омрачавшие неподвижное лицо.

— О чём ты думаешь? — поинтересовалась альфа с другого конца стола, отпивая сок.

— О союзе с Эквестрией, — почти не солгал единорог. — Не слишком ли отсталая страна? Из вчерашних разговоров я понял, что они только-только научились не убивать друг друга из-за случайно отдавленного копыта да смастерили снег, который зимой не смораживает всё подряд вплоть до июня, — он моргнул сильнее обычного, прогоняя воспоминание о том, как красиво и тонко очертилась скула Луны, когда она подняла голову, чтобы посмотреть на снежинку на флаге. — Я боюсь, что в неё потребуется много вложений, а их окупаемость, возможно, увидят только наши внуки.

— У неё обширные территории за счёт объединения сразу трёх племён, — прикрыла глаза Аморе, ложкой двигая ягоды и фрукты в ароматной масляной каше. — Это и плодородные поля, и рудники, и месторождения. Можно вкладываться только в их развитие, не финансируя то, что нам не будет выгодно. К тому же, мы получим очень много пушечного мяса на случай военных конфликтов, да и иметь в друзьях существ, которые могут оставить тебя без солнечного света или ночной прохлады, очень выгодно.

— Не думаю, что Селестия и Луна пойдут на это.

— Всегда можно попытаться. Почему ты не ешь? — чуть сдвинула брови альфа. Сомбра тупо посмотрел в свою тарелку, даже не различая, что там лежит.

— Нет аппетита. Я никогда не ем с утра.

Сидевшая каждое утро напротив него единорожка выронила ложку обратно в свою тарелку.

— Сомбра, ты точно здоров? — обеспокоилась она. — Может быть, прикажешь приготовить что-то другое?

— Как бык, — буркнул Сомбра и отправил себе в рот хлебец. Он лёг на язык безвкусной картонкой, даже не впитывающей слюну. — Всё в порядке, видишь? В общем-то, Эквестрия заинтересована больше в культурном обмене с нами, нежели чем в торговом — хотя, наверное, это стоит назвать скорее перениманием. Но биологически, поскольку эквестрийцы отличаются от кристальных пони только отсутствием блеска, имперская модель развития идеально им подходит. С таким количеством кураторов она и вовсе внедрится вместо уже существующей у них без каких-либо проблем. Мы рискуем вырастить себе опасного и сильного конкурента, которого уже не получится удерживать в узде силой хитроумных договоров — вот что я хочу сказать. Может быть, поначалу мы и будем в выигрыше за счёт возобновляемых и невозобновляемых ресурсов, но затем пони могут стать настолько сильны, что сами выставят нам условия. Не забывай, что аликорны не просто управляют солнцем и луной, но и не спрашивают, сколько веков ты планируешь править. Пройдёт пара поколений — и они превратят Кристальную Империю в свою колонию, потому что ты при всём желании не передашь преемникам все хитрости того, как удерживать такого союзника в подчинении. Тут и личный фактор, что может попасться размазня, и события на мировой политической арене, предугадать которые мы тоже не в силах. Если бы мы жили вечно — тогда это было бы интересно, ведь мы могли бы контролировать всё от и до. А так… Слишком большой риск для Империи в далёкой перспективе.

Королева постукивала ложкой по подбородку в задумчивости.

— Пожалуй, ты прав, — медлительно произнесла она, кивая. — Но мы могли бы избежать этого.

— И как же?

Аморе упёрлась копытами в углы стола и решительно поднялась с места:

— Если бы ты хоть немного участвовал в воспитании наших жеребят — твои предусмотрительность и практичность не рисковали бы пропасть через пару поколений. Мы бы вырастили лидера, способного удержать любого союзника в железном копыте.

— Милостью Триединого, — прошептал Сомбра, закатывая глаза.

— Я принимаю твоих отпрысков от омег. Почему ты на моих, в свою очередь, даже не хочешь взглянуть?

— Потому что я и своими не интересуюсь, — развёл копытами единорог. — Сколько их там уже, пять, шесть?

— Одиннадцать, — процедила Аморе.

— Можешь не перечислять имён. Они мне не интересны, потому что я их не хотел. А в появлении твоих и вовсе невиновен! Играй в эти ясли сама, дорогая, у меня и поважнее дела есть. Если тебе это в тягость — так и быть, больше никаких омег на время гона.

— Б-больше… нет? — глаза, минуту назад принадлежавшие суровой и требовательной королеве, по-жеребячьи заискрились надеждой.

Сомбра чувствовал особенное садистское удовольствие, когда прищуривался и сладко отвечал:

— Да. Буду уезжать на свою резиденцию в одиночестве, чтобы черногривые жеребята не портили полировку здешних полов. В конце концов, будет важен только один — им и займись. Потому что что-то я не вижу, чтобы по дворцу расхаживали твои сводные братья и сёстры.

Оставив будто оглушённую Аморе и дальше нависать над столом, единорог молча вышел.

На второй день визита гостьям предполагалось показать знаменитые Кристальные игры — вернее, тренировку к ним, но обставленную с таким размахом и блеском, что от основного мероприятия было практически не отличить. Был выходной день, поэтому стадион оказался забит до отказа — имперцы не упустили возможности увидеть одно из любимых развлечений заранее, — но в королевской ложе, естественно, было просторно и свежо стараниями стражников почётного караула и стоящих наготове слуг с опахалами, подносами фруктов и вином.

В ожидании начала Аморе с удовольствием рассказывала внимательно слушающим аликорницам историю зарождения главной спортивной традиции и перечисляла самые славные и впечатляющие рекорды. К её чести, умудрялась даже не приукрашивать.

Сомбра знал, что вино было разбавлено соком, и, покачиванием гоняя его по кубку, пополам с досадой испытывал облегчение от того, что напиться не удастся: он не знал, выйдет ли ещё из одного запоя. «Да и что за повод? — попытался одёрнуть себя единорог. — Сейчас-то у меня не умерла дочь и я не лишился омеги, которую люблю». Однако чувствовал он себя при этом так, будто сам умирал, отталкивая Луну. И злился. Бесконечно злился на самого себя, на существующий порядок, на узы браслетов.

— Вы не любите спорт? — поинтересовалась внезапно Селестия, и Сомбра едва смог сфокусировать на них взгляд, торопливо принимая осознание, что альфа обращается к нему.

— Почему же, — ответил единорог, улыбнувшись и быстро проверив взглядом, не начались ли тренировочные игры. Нет. — Всего лишь задумался. Конечно, из этого можно сделать вывод, что интеллектуальный труд я предпочитаю физическому, но я бы не назвал себя противником спорта.

Он почувствовал невесомое прикосновение взгляда Луны к своему телу. Привычка выбивать тяжёлыми упражнениями все ненужные мысли и бежать от себя самого в усталое гудение мышц не наделили его особенной мускулистостью, свойственной скорее земным пони, но он приобрёл крепость и рельеф, подчеркнувший от природы широкую грудь, атлетические плечи и узкий круп. Ему не нужно было смотреть омеге в лицо, чтобы знать, что её глаза наполняются пульсирующим вожделением от одного пристального взора на него.

Страшно было то, что он сам чувствовал, как от всего лишь знания об этом и сам ощущал волнительную сухость во рту и жарко стекающуюся к низу живота увесистую тяжесть. Его тело откликалось Луне сверхъестественной взаимностью с такой скоростью, словно между их душами пролёг эмпатический коридор, и это было страшно, насколько он теперь зависел от её состояния и как необъяснимо быстро это произошло.

Всё напряжение игры для Сомбры состояло в том, чтобы, чувствуя ментальный зов омеги и её вожделеющий взгляд, не поворачивать к ней и края лица. А в голове вдруг начали скакать чужие смешливые искры, словно Луну забавляло его жеребяческое упорство оставаться верным приличиям, когда она уже способна буквально пробраться в его разум…

Словно она не сделала это, просто встретившись с ним глазами вчера. Единорогу показалось, что он слышит у себя в голове её дыхание — прерывистое и горячее. Когда игры закончились, Сомбра признал, что это было самое тяжёлое испытание для его выдержки. Далёкое от жизни с нелюбимой кобылой, которая мечтает овладеть тобой и загнать узел под хвост, но очень убедительное. Дороги от стадиона к переговорной не хватило, чтобы собрать разбегающиеся к совершенно другим направлениям мысли.

Придя в себя и вернув способность сосредотачиваться на насущных вещах, единорог с удивлением увидел, что Аморе здорово сдаёт позиции, и в её глазах появилась растерянность за то время, пока Сомбра малодушно прятался за якобы перебираемыми и изучаемыми бумагами. Луна пикировала на королеву наравне с Селестией, приводя порой даже более меткие аргументы и формулируя условия столь тонко и хитро, что единорог и сам с первого раза не видел подводных камней. Об уме этой омеги он начал догадываться ещё вчера, но чтобы она была настолько искусной не только в науках, но и в политике…

Переиграть её стало делом альфьего честолюбия.

Очень скоро Аморе и Селестия, озадаченно захлопнувшие и поджавшие рты и недоуменно переглядывающиеся в скромной сторонке, оказались отодвинуты на этом вербальном побоище, где Сомбра и Луна стремились обыграть друг друга в искусстве красноречия и правоведения, выбивая каждый для своей страны новые и новые преимущества — наглые, выгодные и дерзкие. Каждый встречал выпад оппонента с язвительной усмешкой и бесконечно демонстрировал, что новый ответ — это каждый раз лишь начало череды гениальных ходов в его голове. В какой-то момент, после того, как переговоры вышли за грань профессиональной безэмоциональности и размеренности, две оставшихся не у дел альфы тревожно переглянулись, с редким для противодействующих сторон единением размышляя, не окатить ли разошедшихся не на шутку Луну и Сомбру профилактическим ведром холодной воды.

Совершенно внезапно они оба, почти забравшиеся на стол и столкнувшиеся рогами, замолкли, весело улыбаясь друг другу и обмениваясь нежными смеющимися взглядами, словно не хотели сожрать один другую секунду назад. Аморе ревниво поджала губы, чувствуя, какая химия трещит и рокочет между ними; она почти видела эти вьющиеся вокруг альфы и омеги нити, недоступные никому, кроме родственных душ, связывающие их вместе и толкающие друг к другу… Но всё же они отстранились. И на глазах потрясённых альф за пару тезисов пришли к компромиссам.

Селестия догадалась, что это было соревнование, и гораздо интереснее того, что показали спортсмены на кристальном стадионе. Сомбра и Луна боролись за первенство, но не сумели одержать верх и, признавая равенство, выдали решение проблем, которое наверняка было в их головах с самого начала.

— Что скажете? — добивая обеих верховных правительниц, повернулись они к ним с совершенно непроницаемыми лицами, будто воздух вокруг них не фонил совсем недавно невидимыми молниями.

— С эквестрийской стороны я всем довольна, — кивнула Селестия, первой приходя в себя. Аморе смогла сделать то же самое, но — только под пристальным и почти угрожающим взглядом Сомбры.

Союз был заключён. Вставая, чтобы покинуть зал, альфа неосознанно потянулся к омеге, но тут же одёрнул себя и пошёл за Аморе, провожающей гостей куда-то по замку. Сомбра не смотрел за этим. Его глаза, выйдя из подчинения владельцу, самовольно следили за Луной периферийным зрением, и он увидел, как она тем же образом, что и он, потянулась за Селестией. Укол разочарования ужалил оголившуюся впервые за десятилетия душу, и альфа усилием воли запахнулся в непроницаемый плащ отрешённости и бесстрастного профессионализма.

Конечно, как ещё омега могла заполучить власть. Разве что красивым приложением к своей альфе. И, судя по тому, что Селестия привела свою фаворитку даже в такую даль, её таланты снискали у верховной принцессы Эквестрии особенную симпатию.

Сомбра вспомнил, что находится за общим столом на ужине, и оторвался от своих мыслей, когда на этом месте своих невесёлых размышлений пополам сломал телекинезом вилку. Его взгляд, как оказалось, сверлил доброжелательно рассказывающую что-то королеве Селестию. Звук лопнувшего посередине кристалла привлёк всеобщее внимание, и аликорница удивлённо поморгала фиолетовыми глазами:

— Что-то не так, Ваше Величество?

«Да, не так. Меня приводит в бешенство мысль о том, что ты можешь обладать этой омегой. Но мысль о том, что меня ввергает в ярость несвобода омеги, которую я вижу впервые в жизни, бесит меня гораздо больше!» — внутренне продолжая кипеть, подумал Сомбра, но вслух покладисто ответил:

— Всё чудесно, — краем глаза он заметил, как у Аморе полезли из орбит глаза. Видимо, он нечаянно одобрил что-то невыгодное для Империи — мелкие детали союза продолжались обговариваться за трапезой. Уже было как-то наплевать. — Прошу прощения за неловкость, в последнее время меня мучает бессонница, что не идёт на пользу способности концентрироваться.

Сомбра демонстративно срастил половинки вилки обратно, скрепив её чёрным кристаллическим слоем, и демократическая беседа вернулась в прежнее русло. На сей раз альфа принял в ней живейшее участие.

Ему было клинически необходимо отвлечься от того, как теперь юная омега неотрывно смотрела на него взволнованно поблескивающими глазами. И от того, как его предательское тело реагировало на этот внимательный, проницающий взгляд.

Монахи, отшельники и схимники всегда рассуждали о том, что срамные места даны пони природой в напоминание об их ничтожности, беспомощности и равенстве. Нет богов, нет чинов, нет власти — даже беты имеют всё то же самое, что остальные. Но бетам, по крайней мере, не приходится в какой-то момент жизни встречать пони и обнаруживать, что они крепко, надёжно и сладко зафиксировались на нём.

Сомбра не знал, почему утром вопреки обыкновению отказался от завтрака, и теперь выскользнул из их с королевой постели ночью именно ради еды. Это противоречило строго определённому лекарями и тренерами режиму дня, но альфа ничего не мог поделать с ощущением недоедания. Когда он по пути к кухне увидел будто бы заплутавшую Луну, он не удивился.

— Что ты здесь делаешь? — мягко поинтересовался единорог. Омега слабо покраснела.

— Только не рассказывай Селестии.

— Конечно, — почти жадно ответил Сомбра. Это было плохо, но он желал хорошенько впитать этот момент, когда омега не доверяет своей альфе, но доверяет ему.

Луна выдохнула.

— Я ищу кухню. Есть по ночам плохо, но я ничего не могу проглотить утром.

Единорог лишь моргнул.

— Какое совпадение. Что ж, пойдём со мной.

— А это ничего, если нас увидят вместе? — округлила глаза омега, шагая назад.

— Боишься, что Селестия запрёт тебя из ревности? — процедил Сомбра.

— Нет, скорее, что это сделает Аморе.

— Поверь мне, она пробовала, — альфа приглашающе подал Луне переднюю ногу, и, робко улыбнувшись, аликорночка продела в неё свою.

Стоило ли удивляться идеальному, изгиб в изгиб, совпадению.

Дежурный повар лишь вскинул брови на нежданных посетителей, но без лишних слов подал всё, что они хотели. Сомбра сглотнул, когда Луна изъявила желание перекусить мороженым, но омега явно не ставила целью испытать на прочность пределы его выдержки и безо всякого подтекста поглощала лакомство. И вдруг спросила:

— Сегодня ты что-то сказал насчёт бессонницы?

— Есть немного, — неохотно пожал плечом единорог. — Это скорее… очень частый недосып из-за кошмаров.

— Я хотела признаться, что мой особый талант — работа со сновидениями.

— Разве не подъём луны? — усомнился Сомбра.

— Нет. С этим может справиться и Селестия. А проникнуть в чужой сон и решить проблемы с ним она не в силах. Моя сестра правит днём, а я — ночью.

Мятная вода брызнула у альфы из ноздрей, и он громко закашлялся, морщась от отвратительного жжения в носоглотке. Луна торопливо застучала ему по спине копытом.

— Сестра? — прохрипел Сомбра, кое-как прокашлявшись, и его сердце разгонялось до сверхзвукового воя уже совсем по другой причине. «Сомбра, спокойнее…». Омега потупила взгляд.

— Названая. Мы не родные по крови, но принесли обеты быть рядом, как последние из аликорнов.

— Но… ты ведь омега, а она — альфа, и, раз вы последние… — протянул единорог, осторожно пытаясь разрушить взревевшую в душе надежду.

— Мы должны бы продолжить род? — хихикнула Луна, и Сомбра едва не растаял от её игривого, кокетливого, провоцирующего взгляда. — Мы же не животные, Сомбра. Да и… В случае с аликорнами генетика имеет не самое передовое значение. У нас мог бы родиться и обычный смертный пони без рога или крыльев, но… даже если бы мы смогли наверняка восстановить нашу расу — я не пошла бы на такое.

— Почему? — прошептал единорог, едва сдерживая дрожь.

— Потому что Селестия — не моя истинная, — прямо ответила Луна, глядя ему в глаза.

Непокорная глупая мышца в груди альфы пропустила удар. Омега знала. Этот печальный пронизывающий взгляд, в котором бродила хмельной любовью неизбывная нежность, говорил только об одном: она не может не знать. В своей аликорньей молодости Луна знала об их истинности с самого начала, а он, искалеченный, недоверчивый, скованный, отрицал это так долго, как только мог.

Но больше не выйдет.

— Получается, ты, — Сомбра медленно провёл языком по пересохшей нижней губе; понизившийся сам собой голос никак уже не мог выровняться, — можешь прогнать мои кошмары прочь?

Луна оперлась локтём на стойку, за которой они ели, и осторожно придвинулась ближе к нему, столь же интимно отвечая шёпотом:

— Если ты позволишь мне.

Аликорночка была на вкус, как мороженое. Она хихикала сквозь поцелуй, и Сомбра не мог не улыбаться вместе с ней, урчаще спрашивая:

— Что?

— Ты весь пахнешь мятой.

— Это плохо?

— Нет. Мне нравится мята. Хотела бы ей пахнуть.

— Это можно устроить…

Они снова поцеловались, но Луна вдруг дёрнула ухом и отдёрнулась, испуганно покосившись в сторону занятого своими делами повара и прошептав:

— А как же Аморе?

Сомбра обоими копытами взял её голову, нежно соприкоснувшись с аликорночкой лбами, и членораздельно произнёс:

— Нет. Никакой. Аморе. Луна, моя родина — Эквус, — зрачки в бирюзовых глазах озарённо расширились. — Я не из тех, кто способен полюбить альфу, как мужа или жену. Между мной и королевой не было, нет и не может быть никакой связи, кроме фиктивной. Есть только ты.

Омега трепетно накрыла его копыта своими и провела до самых локтей, изучая чуть выступающие на клятвенно напряжённых передних ногах кости.

— Я могу задать тебе вопрос?

— Любой, — кивнул Сомбра.

— Что за кобыла, которую ты пытался спасти? Ты обмолвился вчера.

Единорог тяжело выдохнул, отстраняясь. Слова комом застряли в горле.

— Я пойму, если ты не захочешь отвечать… — пробормотала Луна, с сожалением отводя взгляд.

— Это была омега, — надломленно и тонко ответил Сомбра. — Первая, кого я полюбил.

Сбиваясь и теряя контроль над дыханием, единорог рассказывал несправедливую и жестокую историю. Откровение жгло его своим первородством — ещё никому, кроме себя, альфа не говорил слов, что сейчас вплавлялись в неокрепшее сознание Луны. Она надёжно стиснула копыта Сомбры своими, давая ему силы продолжать рассказ, и прятала за пышной лёгкой чёлкой слёзы в уголках чистых глаз.

— Лури рассказала мне об истинных, настоящих истинных, — поглаживая щеку аликорночки, завершал альфа. — Мне в то мгновение стало немного легче, будто я понял, что мне нужно искать в другом месте… но, естественно, продолжал заботиться о ней до тех пор, пока мог её найти. Но в какой-то момент она сбежала окончательно, и я больше не мог выйти на её след.

— А потом?

— А потом? Годы бессмысленного существования рядом с альфой, которая сломала мне жизнь, — невесело усмехнулся единорог. — Но, наверное, я готов простить её. Если бы у меня осталась тогда семья с Голден Лауриэль, я не смог бы быть с тобой. Звучит цинично, но… какая-то часть меня рада этому.

Луна слабо усмехнулась.

— Я видела тебя в вещих снах. Они приходили мне столетиями, и я уже почти перестала обращать на них внимание. Но сразу узнала тебя, как только мы встретились, и очень боялась тебе не понравиться…

— Однако посмотри: мы сидим ночью на кухне и разговариваем так, будто этих лет не было, и мы знали друг друга с самого первого твоего сна, — улыбнулся Сомбра, потираясь с ней носами. — Я так хочу наверстать упущенное. Так хочу узнать тебя.

— Мы — истинные, — тихо засмеялась Луна, и это сочетание простых самих по себе слов едва не заставило Сомбру радостно закричать. — Мы и так знаем друг друга, знали даже до того, как родились.

— Но я не знаю, что ты любишь есть, какую музыку согласилась бы послушать, умеешь ли ты делать мёртвую петлю и много других маленьких вещей. Я хочу узнать тебя, чтобы вновь и вновь удивляться и влюбляться в тебя сильнее.

Их лица находились почти вплотную, и омеге нужно было всего лишь слегка повернуть голову, чтобы захватить губы альфы своими. Он ответил на поцелуй сразу, как только справился с ликующей дрожью в самой сердцевине своего тела. Аликорночка, насладившись им, произнесла волнующим грудным голосом:

— Кое-что я хочу узнать о тебе прямо сейчас. Так ли велика ли кровать в твоих покоях, как мне показалось.

Вспыхнув и ухмыльнувшись, единорог телепортировал их обоих в свои апартаменты.

Омега лишь хихикнула, ощутив, что упала спиной на кровать, а Сомбра, не размыкая поцелуй, навис над ней сверху. Он лишь приоткрыл глаза, взволнованно отыскивая во взгляде Луны признаки несогласия, но аликорночка не просто не возражала — она выглядела довольной. И вдруг перекатилась с ним одним толчком крыльев, оказываясь сверху и начиная жеребяческую борьбу за первенство.

Сомбра обожал соревноваться и играть.

Они катались по кровати, хихикая, используя самые подлые приёмы, чтобы оказаться сверху: щекотку, подсасывающие поцелуи в шею, укусы в нежную, тонкую кожу, от которой сбивалось дыхание и вспыхивали звёздочки перед закатывающимися от удовольствия глазами. И Луна проигрывала в этой чувственной схватке: будучи аликорном, она обладала дополнительными частями тела, а вместе с ними — присущими эрогенными зонами. Сомбра воспользовался этим, втягивая рог омеги в свой рот и превращая её смех в задыхающийся прерывистый стон, пока одно из его копыт завладело основанием левого крыла, а другое ласкало кьютимарку.

— Нечестно, — прошептала Луна, содрогаясь от ласк и едва держась за рассудок. — У тебя тело не такое чувствительное!

Сомбра провёл языком от кончика рога к основанию и, вдыхая усилившийся от возбуждения ночной аромат, пробороздил носом её чёлку и гриву к подрагивающему ушку, в которое распалённо выдохнул:

— Я бы так не сказал, — вжимаясь членом в живот аликорночки и под её взбудораженный стон проводя им по ложбинке вымени. — Посмотри, что ты сделала со мной…

— Ни в какое сравнение, — плавясь в его копытах, сбивчиво проурчала омега, — с тем, что ты делаешь со мной.

Сомбра впился в её губы своими, одновременно сильнее вжимаясь в её трепещущее тело. Он надавил бёдрами сильнее, давая нежной коже вымени и живота почувствовать набухший на члене рисунок вен, и плавно заскользил вдоль тела омеги, с каждым покачиванием таза спускаясь ниже — сперва так, чтобы срединное кольцо дразняще задевало её клитор, затем — чтобы головка раздвигала нежные, как шёлк, складки, не входя внутрь. Он ожидал, что обезумеет, потеряет понийский облик от знойной близости её тела, распахнувшего объятия специально для него, только для него, но вместо эгоистической распутности, неизменно охватывавшей его с кем угодно, кроме Голден Лауриэль, он ощутил то, что не охватывало его ещё прежде никогда.

Бережность. Молитвенное благоговение, с которым он покрывал шею под доверчиво запрокинутой головой Луны нежными поцелуями с короткими прикосновениями языка, будто хотел слизать те сладкие нотки, что чуял от кожи. Возможность прикасаться к этой омеге самым интимным образом, заставлять её задыхаться, урчать и выгибаться ему навстречу в немой мольбе о большем, испить её дыхание, стоны и соки — это казалось наградой само по себе, и ангельская бескорыстность этих порывов с дьявольски-порочной траекторией скольжения члена между задних ног аликорночки рождали сочетание, от которого все маски и доспехи Сомбры сгорали в пурпурно-изумрудном огне, распутывая его душу до полнейшей, беззащитной распахнутости. Рядом со своей истинной даже могущественный и практически всесильный альфа оказался ничем — обнажённым, окольцованным её нежностью, нуждающимся.

Переполненный ощущениями, осязающий телепатически всё то, что чувствовала она, Сомбра подрагивал и едва дышал, упоительно обласкивая выстраданную и выжданную омегу. Она позволяла ему это, но была не из тех, кто станет, словно богиня, податливо принимать поклонение. Луна, затерявшаяся в блаженстве, извивающаяся под прижимающим её к постели единорогом, исступлённо отвечала даже на не осознаваемые им самим порывы, лаская копытами спину и плечи, целуя каждый клочок кожи, что ей попадался, и покорно ловя заданный им ритм длинной волны, провокационный ритм древнего танца жизни.

Она головокружительно легко подхватывала действия Сомбры в момент, когда они начинали совершаться, и угождала ему не потому, что предугадывала именно с целью угодить. Аликорночка искренне и от природы была такой — единственно и неповторимо подходящей его сердцу, разуму и телу. Это прошибало душу навылет.

Мягким, изысканно-плавным движением Луна перекатывается с ним по постели, садясь сверху. Член оказался объят влажной гладкостью её вульвы, омега неторопливо скользила вверх и вниз по стволу, и жаркая нега посылала толпы мурашек вверх и вниз по спине Сомбры. Он прерывисто выдохнул, закрывая глаза, его копыта двинулись с бёдер по поджарой талии к груди, ероша пушистую шерсть и лаская шею мурлычущей в наслаждении аликорночки. Не нужно никуда спешить.

Она продлит ночь, если им покажется мало.

Когда альфа ощутил нежное, мокрое трение по самому чувствительному навершию члена, его упруго выгнуло на постели, и он не удержался от соблазна открыть глаза. Он хотел это видеть. И гортанно застонал в наотмашь хлестнувшей всё тело густой горячей волне, увидев поразительный контраст своего тёмного члена под прикрывшей плоскую чуть скошенную вершину его головки раскрывшейся нежно-розовой плотью. Густые капли смазки покрывали ствол — стараниями тершейся о него кобылки и тем слоем, что натекал из её похотливо сжимавшегося нутра, пока она готовила себя к альфе. На мгновение потеряв над собой контроль от этого сочного зрелища, Сомбра неуправляемо толкнулся бёдрами, а Луна стихийно подхватила его порыв, резко опустившись, и…

Выражение боли вместо удовольствия на лице аликорночки отрезвило беспощадным ледяным толчком изнутри. Сомбра порывисто сел в постели, не зная, куда пристроить копыта: утешающе погладить щёки, удержать за плечи или потянуть обратно вверх, обвив талию.

— Луна? — хрипло позвал единорог. Он не любил себя за это, но, несмотря на ситуацию, в его голосе и глазах всё ещё искристо подрагивало возбуждение.

— Всё нормально, — спазмически сдавленным голосом заверила та. — Просто неожиданно.

Альфа приник губами к пульсирующей под кожей нити на омежьей шее. Его копыта гладили всё её тело, успокаивая и сменяя напряжённое дыхание на тихие ласковые стоны. Они по-прежнему двигались синхронно, но уже намного плавнее, легко и правильно, постепенно соединяясь бёдрами, в то время как их сознания и так стали едиными уже до этого. И теперь, копытами цепляясь за шейные позвонки, сжимая плечи, притягивая друг друга ближе и углубляя ласки, два пони латали бреши в своих связях там, где они всё ещё оставались. Движения ритмично ускорялись, стоны вырывались за жаркие плетения поцелуев, копыта страстно впивались в спины — неиллюзорное ощущение сплавляющихся в неделимое тел, душ и умов накрывало с головой, возносило на гребне ослепительно-чистой, сияющей волны — и вонзившиеся в нежную омежью шею клыки альфы запечатали их союз последней, неоспоримой точкой, мгновенно принявшейся разрастаться по коже чернильной меткой. В ту же секунду оба упали в оргазм один за другим, и непонятно, кто сделал это первый, а кто последовал за ним — ощущения смешались и замкнулись лентой Мёбиуса, вдох одного — выдох другого.

— Войди в меня, — умоляюще скулила Луна, прижатая к кровати тяжестью альфьего тела, извергающегося в неё тугими и полновесными толчками. — А-ах, войди в меня узлом…

— Рано, — в экстазе прошептал единорог, целуя её шею и чуть ли не до треска сжимая в объятьях. Наслаждение было настолько насыщенным и всесторонним, что хотелось впиться зубами в покрывало и разорвать его, лишь бы выпустить переполняющие всё существо чувства, но в отношении истинной омеги Сомбра не мог позволить себе ничего разрушительного и грубого. Хотелось любой ценой уберечь своё долгожданное счастье от всего, что могло причинить ему вред. — Ты ещё не привыкла ко мне.

— Я ждала тебя тысячу лет, — хрипло рассмеялась в чёрную гриву Луна. — И умирала каждый день на протяжении её… Я хочу принять тебя полностью, как бы тяжело это ни было…

— Я больше никуда не денусь, — заверил её Сомбра, копытом обводя контуры свежей метки на шее аликорночки, и она, почувствовав это, замурлыкала и прижалась щекой к его передней ноге. — У нас будет время попробовать всё, что мы хотим, но сейчас ты устала.

— Вот и нет, — лукаво прищурилась Луна и поднялась, садясь в постели; единорог покорно отстранился, давая ей это сделать, но не выходя из неё.

Находиться в ней было восхитительно. Он растягивал узкое ребристое лоно так, что оно облегало каждый изгиб его члена, но не сдавливало слишком сильно, если только аликорночка сама не хотела того или если не подходила к последнему пределу страсти, за которым лежала агония блаженства, а её нутро сжималось и скручивалось вокруг заполнявшего её ствола в оргазменном спазме. Только вспомнив об этом, альфа ощутил, как жадно дёрнулся в объятии нежных горячих мышц. Луна не могла не заметить этого.

— Видишь, ты сам этого хочешь.

— Я не животное, — назидательно ткнулся с ней носами единорог. — И в состоянии не идти на поводу у своих инстинктов.

— Ты овладел мной и отметил через два дня после знакомства.

— И это лучшее, что случалось со мной в жизни! Не считая того раза, когда королеву свалило что-то неприличное, и она три месяца была готова выворачивать желудок при мысли о половой близости, а меня именно в эти три месяца пробило на сальные шутки по поводу и без, конечно же.

— Кошмар, у вас это не лечится?

— Лечится, но по тому же загадочному стечению обстоятельств, что и моё изменившееся чувство юмора, все снадобья вдруг резко закончились, — невинно посмотрел в потолок Сомбра и улыбнулся.

Третий день был последним, но двоим пони во дворце, проведшим всю ночь в бодрствовании, казалось, что он ещё не наступил. Сон не прочертил границу между одними сутками и другими, Сомбре с Луной казалось, что время расставания так и не наступит, и тем тревожнее им было ощущать атмосферу подготовки к сборам и прощанию. Дворец зашумел топотом бегающих по коридорам слуг, задребезжал стаскиваемой к каретам кладью. Аликорночка, слыша это, морщилась и крепче прижималась щекой к груди гладящего её по гриве единорога, мечтая раствориться в мерном и уверенном биении его сердца и не обращать внимания больше ни на что. Сомбра позволял ей обвиваться вокруг него, трогать губами шею и скулы, потому что сам грезил о том же самом.

Они хотели остаться друг с другом. Но оба с присущим им реализмом с толикой цинизма понимали, насколько это несбыточное желание. Они коронами привязаны к своим королевствам крепче, чем каторжники — цепями к своим рудникам. Один из них ещё и был смертен, и острее всего ощущалась именно эта несправедливость — столько лет (а то и веков!) ждать и верить, чтобы тут же лишиться, расплатиться за пару дней счастья годами (а то и тысячелетиями!) мучительной ломки.

— Ваше Величество? — заглянул в покои после стука слуга. — Её Величество королева Аморе… — он лишился дара речи, увидев переплетённые в кровати тела. Сомбра взглянул на него из-под ресниц, словно отдыхающая пантера. Он много кому напоминал этого тёмного, гибкого и опасного представителя кошачьих.

— Луна спит, — негромко произнёс альфа, не переставая ласково поглаживать голову дремлющей на его широкой груди омеги. Слуге лучше было не знать, что второе копыто Сомбры ласкает её под одеялом прямо сейчас. Впрочем, среди пропитавшего покои запаха соития посланного за ними жеребца это не удивило бы. — Скажи, что мы выйдем, как только она проснётся.

Слуга ошарашенно кивнул, не спуская взгляда с невиданного зрелища, и ушёл. Сомбра раздражённо сжал челюсти. Плотным саваном лежащий в апартаментах запах их слияния был столь совершенным в сочетании своих компонентов, что у слуги не могло возникнуть сомнений: любовь творилась здесь этой ночью, а не похоть. Не могут два существа со столь идеально подходящими друг другу ароматами, в смеси рождающими божественную амброзию, поддаться зову природы из одного лишь распутства. И точно не будет альфа заботливо охранять сон одноразовой, как здесь всегда было принято, омеги.

В своих размышлениях единорог уже секунд сорок не сходил задумчиво вычерчивающим узоры копытом с припухшего влажного клитора, и Луна, тихо застонав, кончила сквозь сон с дрожью чуть подогнувшихся задних ног. Сомбра покрыл поцелуями участок рога, до которого доставал, и крепче обернул вокруг неё свободное копыто. Она была хрупкой, маленькой и беззащитной в своей доверительной сонливости. Аликорночка, талант которой был связан с ночью и миром грёз, находилась между сном и явью и не могла, но и не хотела противиться единорогу, когда он осторожно перевернул её на живот и накрыл своим телом. Головка члена провела по влажным половым губкам, набухшим и горячим от прилившей к ним крови, собирая густую сочащуюся смазку.

— Я собираюсь войти в тебя с узлом, моя сладость, — прошептал Сомбра ей на ухо и тихо зарычал, ощутив, как тугие мышцы входа омеги похотливо сомкнулись вокруг дразняще надавливающего на них навершия от этих слов. Альфа с удовольствием прикусил ушко, подрагивая от предвкушения и плавно толкаясь внутрь. — Мы готовили тебя к этому всю ночь, теперь ты сможешь принять его. Просто расслабься и верь мне…

Он двигался неторопливо, не признавая нависшего над ними цейтнота в виде близящегося отъезда. Проникнув до упора, альфа задерживался в этом положении, плавно сдвигаясь в стороны и растягивая Луну, заставляя её постанывать от лёгкой, граничащей с приятной, боли, а затем скользил в обратном направлении и сам стонал в её чувствительную холку от того, как мышцы инстинктивно смыкаются вокруг него, пытаясь удержать.

Подушки и скомканный кусок одеяла сохраняли Луну в положении, которое позволяло альфе делать так хоть весь день. Запахи, исходящие от пони, намекали на свойства, которые он перенял от их источника, и сладкая, дурманящая нотка иланг-иланга, в повседневности совсем незаметная и лишь уравновешивающая и смягчающая общий терпкий букет личного аромата Сомбры, в возбуждении выходила на доминирующие позиции, сплетаясь и с экзотическим сандалом, и даже с переменчивым, неуловимым ветивером. Обещания жеребцовой силы, несомые этим цветком, воплощались и раскрывались лепестками-плетями в убедительной и полной мере. Он был ненасытен.

Оглаживая дробно вздымающиеся бока, пролезая под живот, чтобы грубовато поласкать болезненно-твёрдые соски на небольшом вымечке и с удовольствием лапая субтильное тело, Сомбра шептал в дрожащие от переизбытка ощущений нежно-синие уши успокаивающие, ласковые слова и ими удерживал омегу в неглубоком трансе сна, продолжая двигаться и постепенно ускоряться в лоне, текущем так обильно, что это переходило грань распутства. Смесь смазок стекала по внутренним сторонам бёдер Луны, пропитывая кровать божественным мускусным ароматом, и выплёскивалась особенно сильно, когда предоргазменные судороги выталкивали её наружу, щедро омывая член альфы жидкостями, сжатиями и волнами жара.

Даже с силой иланг-иланга он не мог противостоять этому слишком долго. Фрикции ускорялись в устойчивом, неуклонно возрастающем темпе; Сомбре, рычащему и капающему слюной от удовольствия, уже приходилось удерживать Луну, прижимая её передние ноги к кровати в практически насильственной манере, странно будоражащей, чтобы она не сдвигалась с горы подушек под ней. Их чресла соединялись с непристойным хлюпающим звуком, подстёгивающим возбуждение подчёркнутой откровенностью происходящего: властный и жёсткий альфа, пользующийся всецело доверяющей ему омегой в состоянии полусна.

Но полившиеся из её горла сладкие стоны сообщили, что хрупкая дымка дрёмы не выдержала взвитого Сомброй напора. Задние ноги Луны напряглись, надёжно упираясь в кровать, и она принялась вторить единорогу движениями собственных бёдер, жадно принимая твёрдый пульсирующий член глубже в себя и соблазняя брать её полностью, без остатка. Не желая отдавать страсти омеги первенство, альфа впился зубами в пушистую гриву и натянул, повелительно запрокидывая голову Луны.

Он лишил её возможности хоть сколько-нибудь перенимать инициативу, но взамен взвихрил скорость до предела и безо всякой жалости теперь таранил нежные глубины. Аликорночка потеряла голову от ощущений бьющейся в шейку матки головки, вскрикивая, скуля, извиваясь и умоляя о большем. Её глаза закатились, язык вывалился из парящего рта, словно температура воздуха в покоях была слишком низкой для её наэлектризованного похотью тела, и в ней не осталось ничего от умной кобылки или божественной принцессы. Удовольствие, прошибающее мозг неукротимыми импульсами, огонь, несущийся по позвоночнику к низу живота — всё это превратило её в захватывающе-нетерпимого суккуба, заманившего пользующего его альфу в его же ловушку и теперь не выпускающего из дурманного царства своей похоти, жара и засасывающей нежности.

Сомбра забыл понятие времени, затерявшись в этих ощущениях. О том, что оно может идти, он вспомнил лишь когда ощутил закипание оргазма и сводящую с ума, граничащую с зудом пульсацию в уплотнённом основании члена. Движения единорога потеряли ритмичность. Стали похожи на рваную судорогу. Голова с зажатой в зубах позабытой гривой запрокинулась. На высоких нотах порыкивая, ускоряясь до тех пор, пока его мышцы не замкнуло от превышенных пределов возможностей, альфа жестоко вонзился в Луну до конца, заставив её ошарашенно выкрикнуть, заполняя спермой и ощущая, как узел, раздувающийся и натягивающий подрагивающие во встречном оргазме стенки лона, запирает семя внутри.

Единорог обессиленно задохнулся и рухнул на аликорночку сверху, но та и не заметила. Бёдра Сомбры против его воли продолжали дёргаться, проталкивая налившийся кровью тугой узел глубже и воздействуя на окантовку омежьих нервных окончаний — результат этой пиковой стимуляции не заставлял себя ждать. Глубоко содрогаясь под приятной тяжестью жеребца, Луна испытывала оргазм за оргазмом и после трёх подряд начисто потеряла цивилизованный облик: дрожащая, мокрая насквозь от пота и смазки, покрытая на шее, плечах и одной скуле россыпью свежих страстных следов, особенно цветисто хороводящих вокруг красноречивейшей метки, с взъерошенными гривой и хвостом, неспособная даже закрыть всё ещё испускающий счастливые полустоны-полувздохи рот. Раскрасневшаяся и истекающая, для взгляда Сомбры, продолжавшего оргазмировать с такой же силой, она была прекраснее, чем когда-либо вообще.

«Дискорд побери, — внутренний голос — и тот разговаривал сытым, полным восторга стоном. — У неё даже нет течки, а у меня — гона, а это уже было самым ярким, что я когда-либо испытывал. Что же нас ждёт, если…» — блуждающий в блаженной истоме взгляд с оглушающей ясностью сфокусировался на фигуре, стоящей в двери. Открытой двери.

Слуга покинул их, оставив дверь приоткрытой, словно приглашал других обитателей дворца разделить его омерзение от увиденной любви высокородного альфы к омеге. Аморе первой приняла это приглашение. И теперь какая-то извращённая часть единорога была довольна, что королева увидела их — такими, какими у неё не было шансов увидеть себя с Сомброй: блаженствующими, разморёнными, потерявшими рассудок от похоти, смешавшейся с любовью в совершенной, её уму непостижимой манере.

Что же, она увидела это.

Сомбра прищурился, возвращая зрению резкость. Аморе смотрела на открывающуюся ей самым пикантным ракурсом сцену, окаменев телом и лицом. Слёзы не катились по побледневшей коже, рот не кривился в отвращении, сжавшись в бесстрастную прямую линию, и только глаза отражали всю степень поразившего её удара. В голове королевы рушился мир.

Ничего не сказав, под равнодушным, подёрнутым дымкой недавних оргазмов взглядом Сомбры она покинула его апартаменты, даже любезно закрыв за собой дверь. Щелчок замка не смог вернуть Луну в реальность.

Единорог оставил её отдыхать, заклинанием очистив омежье тело от всех следов ночных и утренних торжеств и сменив постельное бельё. Луна устало погрузилась в сон, не приходя во вменяемое состояние, и Сомбра недалеко от неё ушёл, но всё равно чётко понимал: их застала сама королева, а это не может обойтись без последствий. Будь на месте аликорночки простая гаремная омега — никто не сказал бы ему ни слова. Но это была принцесса страны, с которой Кристальная Империя только вчера заключила союз.

«А я закрепил его для надёжности», — пошловато ухмыльнулся сам себе Сомбра в пути к тронному залу, вспоминая ощущение узла в туго сжимающемся теле своей истинной. Член знакомо сладко потянуло, но он не показался наружу, более чем пресыщенный тем, что уже испытал. С лёгким сердцем единорог вошёл во врата, распахнутые перед ним приосанившимися кристальными стражами.

Селестия и Аморе, о чём-то разговаривавшие — королева выглядела убитой, а гостья-принцесса, напротив, источала миролюбие — разом замолчали и повернули к нему головы, тоже с разными выражениями на лицах. Было не похоже, чтобы аликорница сердилась, а на остальное было наплевать.

Она приблизилась к единорогу, почтительно склонившему голову и снова выпрямившемуся, но Аморе опередила её, выплюнув:

— Ничего не хочешь мне сказать?

Сомбра отклонился в сторону, почти игриво глядя на королеву из-за Селестии. Его захватила посткоитальная лёгкость и азартность.

— А что именно ты хочешь услышать, кроме того, что уже увидела?

— Почему вы едва ли не трахаете друг друга взглядами каждый раз, когда видите, — голос королевы был холоден, но Сомбра знал её. Она еле-еле сдерживалась, чтобы не начать разрушать всё вокруг: одно копыто бешено крутило обручальный браслет над другим.

— Как грубо. Возможно, потому, что она — омега? — кольнул её глазами единорог.

— Тебе мало тех, что в гареме? — почти выкрикнула Аморе. — Или мало той, что сбежала, оставив тебя с разбитым сердцем? Хочешь, чтобы та история повторилась?

— На этот раз всё будет по-другому, — спокойно ответил Сомбра и посмотрел Селестии в глаза: — Мы с Луной истинные.

Королева разом побледнела, мертвея.

— Что? — глухо выдохнула она, пока Селестия дружелюбно высказывала поздравления.

— Настоящая истинность, от природы, между альфой и омегой, — вежливо кивнув на них, ответил Аморе альфа. — Мы начали идти друг к другу ещё задолго до того, как познакомились — вот что я понял.

— Как ты мог понять это за два дня? — вскричала единорожка, ударяя копытами в верхнюю ступень к своему престолу. — Что ты мог увидеть за пару суток, если не смог рассмотреть ничего во мне за сорок лет?!

— Может, так, что в тебе мне нечего было рассматривать? — устало отозвался Сомбра. Он телекинезом расстегнул браслеты, и зачарованные красные искры с писком скакнули по разомкнувшимся застёжкам. Королеву будто ударило током, а Селестия широко распахнула глаза. — Прости, Аморе. Свет ошибался, думая, что это сработает, — единорог скучающе посмотрел на безделушки, прежде чем положить их к подножью трона. — Два альфы не могут быть соулмейтами, и я не должен испытывать к тебе влечение и любовь глубже братской.

— Ты не посмеешь, — роняя слёзы и сминаясь от невыносимой, раздирающей на части потери, шипела Аморе, ещё цепляясь за остатки своей властности. — Я — твоя королева! Ты смог стать архи-канцлером и королём только моей милостью!

— Ты сможешь приказать мне стать кем-нибудь номинально, но ты не в силах приказать мне действительно им быть. Не в твоих силах заставить меня чувствовать то, что тебе выгодно, любить тех, кого считается правильным. Я благодарен тебе за всё, Аморе, честно. Ты старалась быть альфой, в которую можно было бы влюбиться, и это сработало бы, будь на моём месте омега. Прости. Мне жаль. Но я больше не упущу возможности быть с кобылой, которая заставляет моё сердце жить.

Сомбра посмотрел на Селестию, улыбаясь.

— Ваше Высочество. Луна почитает Вас, как старшую сестру, и как альфа и верховная правительница Эквестрии вы имеете все основания распорядиться её судьбой. Я прошу копыта Луны, потому что моё сердце уже у неё.

— Нет! — истерично завизжала Аморе, и слёзы ручьями потекли у неё из глаз. Она бросилась к Сомбре и закрыла его собой, рыча на Селестию сквозь удлиннившиеся клыки так, словно та хотела убить его. — Я не позволю! Он мой! Я положила всю жизнь на то, чтобы сделать его своим, он не может уйти так просто!

Селестия озадаченно моргнула, не ожидая увидеть такую вспышку от единорожки, управляющей могущественнейшей империей в истории.

— Но, Ваше Величество, в данной ситуации Сомбра прав, — мягко защитила она его. — С истинностью бесполезно спорить. Я не сомневаюсь в величии и древности Вашей культуры, предписывающей связывать судьбы исключительно между альфами, но даже боги могут жить по ошибочным законам. Если Вы действительно так любите Сомбру, как стремитесь показать, удерживание его в плену не будет доказательством Вашей любви.

— Так Вы же говорите, — шипела Аморе, безумея на глазах, — Вы же говорите, что культура, согласно которой нас воспитывали — ничто перед истинностью! Раз так, что с того, если и в этом вопросе я отойду от постулатов?! — она зашлась ненормальным визгливым смехом, брызгая слюной, её веки дёргались в нервном тике, а шею конвульсивно выворачивало, запрокидывая голову то одной, то другой скулой вверх. — Если, по вашему мнению, я уже пропала в пороке и заблуждении и меня не спасти — как это моё решение сделает хуже?! Стража!

— Аморе, пожалуйста… — выпалила принцесса, но на зов королевы в тронный зал уже засыпали гвардейцы и взяли всех, кроме единорожки, в полукруг, пронзаемый прицелом копий и арбалетов. Селестия и Сомбра синхронно прижались спина к спине, контролируя каждого из кристальных солдат и судорожно соображая, что делать. — Аморе, одумайтесь. Мы заключили союз. Это значит, что мы и здесь сможем найти компр…

— В Тартар. Дискордов. Союз, — скалилась единорожка. — Плевала я на союз, который отнимет у меня мою любовь! В моих копытах такая власть, что я сотру вашу отсталую Эквестрию в порошок, и я прикажу всем силам, которые имею, оставить от неё один пепел, всех её жителей вырезать подчистую, а вашу обожаемую Луну отправить в самый отдалённый, забытый и грязный бордель, чтобы вы никогда не смогли её найти! Я давала тебе время, Сомбра, я давала тебе сумасшедшее количество времени, шансов и уступок, но ты не оставил мне выбора! Стража, убить аликорна! Этого омежеложца заточить в темницу, я займусь им сама!

— А силёнок хватит? — оскалился единорог.

Его рог зажёгся, стоило гвардейцам совершить первый атакующий прыжок — и они напоролись на взметнувшиеся стеной лоскуты кристального пола, выломанные и воздетые силой Сомбры. Селестия, распахнувшая крылья и приготовившаяся защищаться, сменила атакующее заклинание на телепортационное и перенесла себя и уберегшего её от участи быть пронзённой холодными лезвиями альфу к границе купола.

— Подождите! — в испуге выкрикнул единорог.

— Да, я знаю, мы должны забрать мою сестру, — твёрдо кивнула Селестия, но в глазах её блестела виноватость. — Я телепортировала нас в первое место, пришедшее на…

Альфа не стал дослушивать её оправдания, перенесшись в свои апартаменты.

Придётся отдать кристальной страже должное: приказы обезумевшей королевы разносились со скоростью света.

— Мобилизировать войска! Собрать долги с грифонов! Кристальное Сердце в боевую готовность! — гремело по коридорам.

«Кристальное Сердце — куда? — с иронией подумал Сомбра, отрывая взгляд от запертой двери. Её с силой таранили снаружи. — Я курирую его с самого посвящения в короли, у него нет такого режима».

— Луна, любовь моя, тебе ничего не мешает? — громко поинтересовался единорог, заворачивая лишь недовольно замычавшую аликорночку в одеяло и перемещая себе на спину.

— Нет, — пробормотала она в чёрную гриву, обнимая альфу за шею.

— Я буду иметь это в виду, — закатил глаза Сомбра и телепортировался обратно, не дожидаясь, когда гвардейцы выломают дверь.

Он чувствовал себя так, будто покидал тюремную крепость, унося трофей в виде его долгожданной истинной омеги. Сердце в груди звенело победной песней.

Много времени не потребовалось. Очень скоро после побега Селестии, Луны и Сомбры Эквестрию начали атаковать иноземные наёмники. Немногие чудом выжившие пони, умиравшие вскоре после дачи показаний, говорили, что их вели за собой кристальные пони в сияющих доспехах. Короткая серия предупредительных ударов совершенно внезапно переросла в полномасштабную истребительную войну, и Эквестрия очень скоро начала сдавать позиции, отступая и оставляя выжженные земли захватчикам. Кристальная Империя в лице королевы Аморе безумствовала, а щит вокруг неё исчез, открывая дорогу северным ветрам.

Сомбре не нужно было быть там, чтобы понимать, в чём дело: Кристальное Сердце отказывалось работать, находясь под контролем помешавшейся убийцы. Но он понимал, что ему нужно быть там, чтобы это прекратить, пока от его родины, настоящей родины, не остались одни воспоминания. Он собирался уничтожить Аморе, захватить власть, приказать наёмным войскам прекратить бессмысленное нападение на настрадавшуюся Эквестрию и использовать Кристальное Сердце, чтобы вернуть щит вокруг неё — или не вернуть и заставить всех поддержавших её решения омегоненавистников помёрзнуть, пока они не станут лояльнее. План был дерзок и прост.

С лёгким сердцем целуя на недолгое прощание свою истинную, альфа не знал, что безумная, некогда благодетельная и мудрая королева вкачивает в покорно впитывающее её эмоции Кристальное Сердце, которое он собирался активировать, весь концентрированный яд своего безумия.