Вещи, что Тави говорит
Очищающие вещи (Cathartic Things)
По этому городу не ходят.
По нему пробираются.
Всего в трёх кварталах от железнодорожного вокзала заканчивается защитный экран туризма и финансовых обязательств. Дальше улицы завалены отбросами, битым стеклом и горами мусора. Это может показаться проблемой, пока не осознаёшь, что только десятая часть резиденций и заведений открыта. Почти никто не претендует на эти ржавые, полуразрушенные хибары, брошенные более десяти лет назад, когда экономический застой обрушился на этот город подобно цунами. Всё, что осталось, это популяция обездоленных бродяг, блуждающих по переулкам, словно призраки среди надгробий.
Я бегу ровной рысью, преодолевая кварталы по мере приближения к месту назначения. Я, должно быть, выгляжу как привлекательная мишень: единорожка с двумя большими полированными чемоданами. Однако я также выгляжу здоровой и богатой, чего никто из здешних зевак-халявщиков не может себе позволить. Если они нападут на меня, то выроют себе яму раз в десять глубже, чем та, в которой они чахнут сейчас. И они это знают. Нет ничего более безумного или маниакального, чем надежда. И она уводит их обратно в тень, связывая отчаянными мечтами, которые всё ещё придают ценность этим пустынным улицам города. Конечно, среди них может найтись парочка психопатов. Пони, которые понимают, что отсутствие порядка влечёт за собою отсутствие последствий. Я очень даже рискую, находясь здесь. Но это не имеет значения.
Ничто больше не имеет значения.
Ещё два квартала, и я прохожу через невидимый барьер. Вещи вокруг меня снова начинают выглядеть чистыми. Я ожидала этого. Чем ближе к реке, тем больше этот город притворяется тем, чем он когда-то был, и чем он больше не является. Только сейчас меня пронзает короткий укол страха, что, возможно, ничего не осталось от того, что было здесь семь лет назад.
Я поворачиваю за угол, огибая перекрёсток с частично раскрошившимся асфальтом, и снова могу дышать.
Вот он стоит. Высотой в семь этажей, с отслаивающейся красной краской. Когда-то давным-давно это здание, возвышающееся передо мной, называлось отелем "Форт Уинни". Островок роскоши, зажатый между складами, железными дорогами и остатками старой военной базы времен зарождения эквестрии. Потом, как я вижу, он менял название минимум трижды, если судить по выцветшим теням от различных указателей, оставивших шрамы на его северо-западном фасаде. Нынешнее название – гостиница Риверсайд. И прямоугольная вывеска из стекловолокна, даже более банальная чем это название, заявляет о себе заходящему солнцу. Я почти что сомневаюсь, не иллюзия ли всё это? Действительно ли заведение открыто?
Я перебегаю улицу, чтобы выяснить это.
Над входом красуются надписи "нет" и "вакансий". Обе неоновые лампы не работают. Когда я тяну за ручку стеклянной двери, её нижний край оставляет круглую бороздку в испорченном асфальте. Кафельный пол в вестибюле неровный, а кондиционер почти не работает. Пони, которые управляют этим заведением, попытались компенсировать это несколькими стратегически расположенными вентиляторами, обдувающими весь первый этаж горячим воздухом. В центре фойе стоит мёртвый, пересохший фонтан. Покрытая плесенью платформа возвышается на месте, где когда-то была установлена великолепная статуя. Где-то потрескивает радио звуками местной радиостанции, воспроизводя одни и те же три устаревшие песни в непрекращающемся цикле.
За стойкой регистрации сидит молодая кобылка, едва вышедшая из школьных лет. Судя по тому, как вяло она листает журнал, сомневаюсь, что у неё хватит сил, чтобы окончить колледж. Когда я протягиваю ей лист бумаги со своими записанными просьбами, она странно смотрит на меня. А потом она бросает на меня ещё более странный взгляд, когда я прошу конкретную комнату на конкретном этаже. Сдаётся мне, что прошла целая вечность с тех пор, как кто-либо обращался с подобной просьбой к этому отелю. Оглядываясь, я не вижу ни горничных, ни носильщиков, не то чтобы это имело значение.
Происходит некоторая путаница с оформлением документов. Часть меня задаётся вопросом, знает ли эта пони вообще, как правильно сдавать комнату. Тем не менее, через десять минут она вручает мне ключ от запрошенного номера. Я не утруждаю себя ожиданием обслуживания номеров. Прохожу по вестибюлю, и не удивляюсь тому, что ни один лифт не работает. Вместо этого я поднимаюсь по лестнице. Восхитительно болезненное упражнение.
Наконец я добираюсь до пятого этажа. Я прохожу по трём пересекающимся коридорам. Полы здесь пыльные, а дверные ручки ещё более пыльные. Когда я прибываю к пункту назначения, номер на двери съехал набок. Я вставляю ключ в ржавый замок. К моему облегчению, он поворачивается, и я открываю дверь, волоча за собой свой багаж.
В комнате гораздо чище, чем я подозревала. Скорее всего, потому, что уже много лет никто не снимал комнаты выше второго этажа. Я пытаюсь вспомнить ту ночь, когда я отдыхала здесь в последний раз. Я осматриваю занавески, тумбочки и покрывала на кроватях в поисках запаха, что вернул бы то горько-сладкое настроение меланхолии. Но всё, что я ощущаю, это невыветриваемый аромат табачного дыма.
Я бросаю свой багаж на кровать. Он не подпрыгивает назад; пружины почти не работают. Я бреду в ванную, нащупывая выключатель. Когда он включается, свет моргает. Я оглядываю тесную комнату. По какой-то причине от вида душевой кабинки меня бросает в дрожь. Она по-прежнему идеально подходит по размеру для кобылки, обхватившей себя передними ногами, рыдающей на грани потери сознания, охваченной странными малиновыми волнами, которые никак не хотят отступать.
Я делаю глубокий вдох. У меня давно закончились... самооправдания. Есть только одно направление, в котором можно двигаться.
Я шаркаю по комнате. И подхожу к занавескам, к тусклому свету угасающего дня. Сметя пыль, я раздвигаю их в стороны. Раздвижные стеклянные двери балкона слегка запотели от пренебрежения, но всё, что мне нужно сделать, это наклонить голову влево и проследить за северным изгибом реки Детрот. И вот я вижу её, арку. Высокая, железная, проржавевшая, но бессмертная. Мост в соседнюю часть континента. Артефакт прошлой эпохи.
Это странно удовлетворительное зрелище, молчаливая награда за то расстояние, что я преодолела в одиночестве.
Я обнимаю себя, вдыхая сладкий, горько-короткий катарсис.
И затем... я остаюсь на месте. Потому что это самое близкое к дому, что у меня когда-либо будет.