Дневник

Отец, прости своего 
Вторник 20.03.835 

День первый. 

Я земнопони по имени Рок, живу... жил в Хуфвиле - это на cевере от Cталионграда Я уже не уверен в том, как меня зовут. Умоляю, не верьте не единому слову здесь написанному. Я и сам не верю в то, что эта задрипанная книженция сейчас действительно находится в моих копытах. Они Начнем по порядку. Я — идиот, и теперь расплачиваюсь за это по всей возможной строгости. 

 Три Не уверен сколько месяцев назад, (они всегда вывешивают новый календарь!), отец решил пропихнуть меня через знакомых в гвардию, чтобы дать будущее своему нерадивому отпрыску. Но я убоялся того. Предпочел отсидеться в лечебнице Солнечное Копыто, покуда отец не перебесится. Это было началом моей расплаты, ибо я самостоятельно нырнул в эту Дискордову мышеловку. Ох Селестия, береги мою душу. 

По началу всё было хорошо. Нет, всё было просто идеально, не считая сладковатого аромата, витающего по больнице; я прошел обследование, получил справку о состоянии своего здоровья, ни единого слова из которой было не разобрать, и готов был уже уходить со спокойным сердцем. Не смог Меня не отпустили. Этот урод — глава больницы — предложил немного подлечиться. Он был как Мантикора, загнавшая глупого кролика в свое логово. Я пытался отнекиваться, но в конечном итоге этот ублюдок отравил мой разум. Он говорил, что в случае отказа от дальнейшего лечения я не смогу устроится даже уборщиком коровьего навоза. Надо было бежать еще тогда, я ошибся. Уже на выходе из врат лечебницы, я испугался погряз в раздумьях и, как одурманенный неизвестной отравой, вернулся обратно. Я дурак, простите пожалуйста. Как же хочется есть Слышу копыта 

После того дня на мои просьбы меня почти перестали обращать внимание, словно я не то, что не существую, но стал для них частью единого организма, как и остальные, глупые пони со второго с нашего этажа. 

 Мы просыпались рано утром, молились принцессе солнца, завтракали в столовой и возвращались в палаты, по двадцать пони на каждую. Там занимались своими делами: кто-то читал книги, кто-то рисовал копытами под присмотром санитаров, кто-то даже танцевал, это казалось странным, но вспомнив, где я находился, но скоро я перестал обращать на то внимание, занявшись своей рутиной походами к санитарам с просьбой о предоставлении в личное пользование письменного блокнота и мягкого карандаша. Не знаю зачем они были мне нужны, может уже тогда я понимал Затем обед, послеобеденный сон, небольшие вечерние сценки, которые ставили больные с подачи санитаров; иногда игры или безобидные розыгрыши, и отбой.  

Я слышу их лица — они шаркают 

День первый. вечер.     

Ушли. Спят. Хвала богиням.  

 В один из вечеров розыгрыш санитаров вышел за рамки. Тогда больные с нашего этажа, плача и смеясь, выбили эту ёбаную дверь, ведущую на лестничные пролеты, и убежали на первый этаж, а я... Я идиот. Они думали, что всё это игра, наверное. Так я считал раньше, но теперь склоняюсь к тому, что те пони они не способны думать. Мне же не хотелось во всём этом участвовать, честно гов и я совершил ошибку. 

 Пролёт всегда манил к неизведанному, — на третий этаж. О нем нам не говорили абсолютно ничего, да и зачем? Потому я бросился именно туда. Я просто хотел познакомиться с новыми пони, и  

 Уже поднявшись, увидел на двери надпись “Живчики” и пустующий пост дежурной сестры. От этого стало еще любопытнее. Ну зачем они его там повесили  Ни один из служащих в больнице, врачей и санитаров, да Даже уборщики никогда не пользовались входом с этого крыла, о чем говорила пыльный сугробик на ручке двери. Теперь понятно, что они специально оставили там этот сраный ключ, чтобы поймать, чтобы  Вставив ключ в щель, я окончательно подписал себе приговор. Именно тогда я стал их пищей.  Воспользовавшись ключом, что висел на стене, я вошел внутрь. В носу сразу же усилились странные сладкие запахи, жирными бляхами засорившие воздух лечебницы. В потёмках было практически ничего не разглядеть. Предназначение этого этажа открылось, стоило только заглянуть в одну из палат и услышать тихий писк. Какая ирония, — думал я, — называть коматозников Живчиками. Но было в них что-то не так. Свет болезной луны досужливо подкинул ужасную подсказку. Они не спали. 

В желтоватом свете я видел, о, богини, помогите мне это забыть, видел их глаза — пустые, как тинистое болото. Ни у одного из тех пони не было шерсти, а мелькающие под редким лунным светом лица цветом ничуть не отличались от ванильного пудинга. Они блестели, словно кто-то натёр их прогорклым маслом. Я подошел ещё ближе, но остановился, вляпавшись во что-то липкое. Поднес копыто к носу. Этот запах. Содержимое моего желудка чуть не окрасило пол палаты. Гниль. Меня мутило. Я слепо попятился прочь от гниющих тел. Но их мутные впадины, они продолжали следить. Они изучали, запоминали меня. Рано или поздно они придут за моими глазами, чтобы забрать. Чтобы я забыл. Чтобы присоединился. Но в тот раз мне удалось сбежать они отпустили меня. 

Меня нашли уже спустя, ревущим и колотящим в запертую дверь, ведущую обратно на спасительные лестничные пролеты. Отчитали, словно маленького жеребенка. В качестве наказания, мою койку перенесли к посту дежурной по нашему этажу, видимо, чтобы не повадно было. Я пытался всё рассказать, убедить, но они смотрели на меня, точно на очередного сошедшего с ума. Но это правда! Почему они не видели?! Рядом с больничной койкой теперь была вентиляция, но этот сладковатый запах так и не выбрался из носа. Тогда он окончательно въелся в мои легкие, в мой язык. 

Та ночь знакома, как яблоко. Я готов был самостоятельно выколоть себе глаза. Дверь, она не заперта. Я еле сдерживал порыв убежать к. Было скользко. Я ждал, когда они придут, чтобы расквитаться за то, что кто-то посмел открыть их секрет. Я слышал, как они шепчутся, не открывая ртов, шаркают ногами и хрустят своими суставами, как марионетки, там, на верху. Говорил об этом медсестре, но та лишь посмеивалась, мило улыбалась и предлагала порцию успокаивающих витаминов. После стаканчика воды, сон вгрызся в мою глотку древесным волком, волочащим добычу в свой мир. Меня готовили  

 Хлопок двери разрушил иллюзию забвения. Я не слышал откуда, нет, я знал, ЗНАЛ, что это они. Они слышали мое дыхание, слышали мой страх. Медсестры не оказалось на посту. Лишь забившийся под кровать, трясущийся пони и их знание обо мне. Так, без единого моргания, прошло несколько часов, покуда солнце не ударило в глаза. Только тогда к разуму подступил настоящий сон. Солнце покинуло это место. Оно закинуло меня в ночное бодрствование, вместе с ними.  

Они пытаются проникнуть, надо лезть дальше 

День второй. 

Рассвет, наверное. 

 Прошла почти неделя с момента наказания. Соус в ромашковых бутербродах Всё меньше и меньше пони. Медсестра совсем пропала, оставив меня привязанным к койке. Другие врачи лишь безучастно походят мимо, словно перед их глазами не пони, а мебель. Я кричал, молил отпустить, но единственное чего добивался — укол успокоительного. Я один. Нет. Не один. На верху всё ещё ждали. Чего? Жить, — эта мысль промелькнула тогда в моей звенящей голове солнечным зайчиком, — я хочу жить.  

 Тем же вечером я высвободил копыта от веревок, ободрав все запястья. Чувство жжения в ногах и по сей момент не дает покоя. Они припухли и, кажется, загноились, но под шерстью, тем более в полумраке, того не разглядеть. Так или иначе, свобода распахнула свои крылья, приглашая под теплое покрывало. С верхнего этажа снова послышалось шевеление. Оно предрекало.  

Я бежал так быстро как мог. В холе горело несколько тусклых ламп. Этого было достаточно. До подсобки, судя по плану здания, было несколько метров. О, как же я тогда радовался, буквально задыхался от счастья, заполучив наконец вожделенную книжку, на которой сейчас пишу, пусть это и оказался пустой журнал, а не блок. Там же были чернила, но перо... уже на выходе из подсобки, я заледенел. Один из них стоял подле ступенек и смотрел на меня своими впалыми болотами. Он не двигался, не дышал, просто смотрел, оценивал меня, а потом скрылся на лестнице. До самого утра я так и не решился даже подойти к месту, из которого пришел. Попытался открыть парадные двери — безуспешно. Черный ход был насмерть заварен ещё очень давно. От него на моем плече до сих пор остался след въевшейся в шерсть ржавчины. Так и просидел под защитой приемной стойки. Слушая, не моргая, практически не дыша вплоть до самого рассвета. Тогда-то я и понял, что остался в здании единственным, блядь, пони.  

Всё ещё нечем было писать, но на тот момент я еще не окончательно отчаялся, чтобы  

Раньше такого не было. Они всегда спали днём, выбираясь наружу лишь ночью. Теперь же... Страшно. Помогите мне. Я слышу, как они скребутся и бьют о стены где-то внизу. Сейчас я, должно быть, где-то над столовой. Чернила кончаются. Я слышу. Они нашли проход в мою крепость и бьют. Они знают.  

День второй. 

Ночь.    

О, принцессы, богини милостивые. Даруйте же мудрость свою, даруйте же свет свой — пони, молящим о том. Пони, нуждающимся в том, пони пропащим во мраке без единой звезды. 

День третий  

Утро.   

Ушли. Но теперь они знают. Они слышали, как я пишу. Они слышали мою мольбу. Они слышали мой страх.  

Я знал, что днем они спят. Раньше. Раньше они спали днем! Мне было страшно, но еще страшнее было в пустую сгинуть тут, словно и неб. Вдруг кто-то доберется до этих строк? Вдруг я смогу помочь хоть кому-то? Но кого я обманываю? Так смешно...  

 Прошло несколько дней с моей вылазки. Более на деревянный пол не опускалось копыто пони. Глаза резала бессонница, желудок свело застывшим спазмом, я был на грани сильно переутомлен, и вновь навестил своих соглядатаев. Покуда они спали позволил мне войти, я смог побороть отвращение, запустить саднящие копыта по самые баки в куски отвалившихся конечностей, ища перья. В ушах звенела тишина и тихое попискивание аппаратуры. Эти пони существа не должн могли двигаться! Такого не бывает! В их телах не было даже костей! только гниль и прослойка сальной кожи. Тогда почему? Чем они хрустели?! 

 Подле одной из кроватей мне удалось почувствовать нечто остренькое внутренней стороной копыта. Да, это было оно. Стержень пера, заполненный гнилью. Даже не пытайтесь догадаться, через что пришлось пройти, чтобы очистить его. Я не ел уже давно, и все же смог найти в себе нечто, чтобы изрыгнуть это на пол. 

 Теперь я знал, что они могут спуститься вниз. Они могут ходить по лестницам. Они попросту набирали силы, чтобы самостоятельно добраться до меня. Но куда подевались все ёбаные пони?! Я до сих пор этого не знаю, и, честно говоря, склоняюсь к тому, что их и вовсе тут не было. Быть может эти существа способны менять свой облик? Не важно. Уже не важно для меня, или того, кто читает эти строки. Поздно. Они знают. Им нечего скрывать. Это клетка. Пожалуйста, богини, помогите мне.  

День Четвертый  

День утро ночь  

После того как заполучил перо с чернилами и книжку, я вновь наведался в подсобку, ища отвертку. Мне повезло, ибо она ждала меня на самом видном месте. Раньше её там не было. Это они? 

 Сняв решетчатую ограду с широкого вентиляционного канала, я заполз внутрь, посадив саму крышку на клей. Как оказалось, всю систему вентиляции давно проели крысы и ржавчина. Теперь понятно, почему я постоянно чувствую этот сладковатый запах — самого туннеля было от силы несколько метров, и заканчивался тот острыми проплешинами. Я изранился, но смог доползти к концу этой тёрки. Меж этажами было достаточно свободного пространства, чтобы по нему вприсядку мог ходить взрослый пони.  

С того самого момента прошло много дней. Меня часто рвет кусочками пищи. Это странно, ведь я ничего не ел, наверное, пол месяца.  

Они смогли. Они выбили крышку. Они ждут. Почему? 

День пятый 

Слышу  

Так прошла ещё неделя. Я не могу спать, блюю железной на вкус жижей с примесью непонятных кусков. Я знаю, что уже скоро. Но не знаю, что хуже: умереть от неизвестной болезни, или дождаться когда они доберутся сюда? Это так смешно! Я бы смеялся что есть мочи, если бы моё горло не раздирало рваным кашлем. Ещё совсем недавно я хотел жить, а теперь мечтаю о безболезненной смерти. Так смешно. Но я знаю. Я уверился. Спокойной смерти не будет. Смерти — не будет. Мои копыта, они протекли. 

Слышу, как хлюпают медленные шаги. Всё ближе. Этот запах. Простите меня. Отец. Богини. Простите. Прошу.