Неожиданный приказ.
Неожиданный приказ. Глава VII: Поезд во Влегульс.
Регентский совет Империи был отстранён от управления из-за своей некомпетентности. Генеральный штаб и лично Фердинанд Моргенклау берут на себя ответственность за защиту и управление государством до совершеннолетия нынешнего Кайзера. Высшая аристократия и духовенство оказались неэффективными в делах государства, более того — они намеревались развязать новую гражданскую войну, поставив таким образом свои имена в один ряд с именами Александра Кемерская и иных бунтовщиков и предателей Отечества!
Новое правительство намерено централизовать Герцланд, провести ряд военных и социально-ориентированных реформ. Власть феодалов длилась слишком долго, сила герцландской нации томилась в оковах закоснелых предрассудков и "природных прав", сейчас настало время избавиться от этих оков, и сделать нашу страну великой снова. Мы не имеем ничего против того дворянства и аристократии, которое доблестно и самоотверженно служит своей стране, мы не имеем ничего против тех, у кого не осталось ничего, кроме древнего имени, но мы против нахлебников, толстосумов и транжир, готовых предать того, кому их предки приносили присягу. Грифонские рода всегда имели славу воинов и верных сподвижников Кайзера, эту славу пора возродить!
Было время, когда богатство дворянина мало чем превышало богатство бауэра, когда рыцари не имели иной цели, кроме как защищать свой край. Это время прошло, простой народ оказался под гнётом своих вчерашних защитников, и этот гнёт мешал народу служить своей стране, своему Императору. Пришло время окончательно разрушить сословные границы, сковывающие бесчисленные миллионы герцландцев, время возрождения героической эпохи равенства и солидарности!
Нас окружают многочисленные враги, готовые в любой момент разорвать Герцланд на части. Они хотят вытоптать наши поля и сжечь наши деревни, стереть с лица земли города и предать мечу население. Их ведут деструктивные, лживые и опасные идеи, идеи что приводят только к смерти и страданиям, их заморские хозяева не хотят ничего, кроме порабощения грифонского рода и постепенного его уничтожения. Мы отстояли Отечество от этой чумы тридцать лет назад, выгнав предателей со своей земли, но от этого их опасность не пропала. Битва за Герцланд выиграна, но войне ещё нет конца: на реке Эви собираются мааровы полчища под красными знамёнами, старые бунтовщики зализывают раны в Волькенштурме, заносчивые и глупые царьки Аквелии и Вингбардии сброшены со своих тронов, и теперь в обоих странах властвует террор и беззаконие. Силы тьмы готовятся наводнить Герцланд, и когда они придут — мы должны быть готовы!"Краткое обращение Фердинанда Моргенклау после путча 24-го июля.
— Господа офицеры, нас переводят в Феатисию, эшелон выдвигается завтра.
Эти слова прозвучали как гром, но гром ожидаемый и скорее даже приятный.
Начался месяц август, месяц сбора урожая и многочисленных народных и церковных праздников. События недельной давности, казалось бы, практически не отразились на жизни Столицы. Жители Гриффенхейма всё так же продолжал существовать в своём "городе и мире", живя своей обыкновенной жизнью. В пивных и рюмочных изредка толковали о том дне, когда город наводнили и окружили военные, когда без допроса и осмотра можно было сходить разве что в церковь или булочную, когда по улицам носились офицеры и связные, выкрикивая срывающимися голосами о какие-то странные приказы и донесения. Это всё продлилось всего один день и одну ночь, а потом закончилось, будто и не начиналось. Кто-то разумеется интересовался, переживал, выражал солидарность и поддержку, либо наоборот мрачно помалкивал, лишь изредка вполголоса толкуя о грядущих чистках и "засилье военщины", но большинство осталось безучастно, что от него и ожидалось.
А вот для офицеров и солдат Кайзерхеера началась канитель. Армия за считанные сутки выросла в несколько раз, вобрав в себя те осколки, что в своё время забрали феодалы. Перед генеральным штабом и высшим командованием встало множество вопросов, главный из которых заключался в том, что делать со всей этой вооружённой и относительно организованной толпой, что так скоропостижно вернулась под единое имперское знамя. Фельдмаршалы нагружали работой генерал-полковников, генерал-полковники спихивали часть своих задач на генерал-майоров, генерал-майоры — на бригадных, а бригадные вымещали своё недовольство на полковников, те — на своих майоров и таким образом чувство тонуса и спешки постепенно передавалось всем и каждому, вплоть до самых завалящих тягловых кадров. Если у высокого начальства были самые конкретные задачи, то средним и младшим офицерам, а так же простым солдатам, оставалось только ждать чего-нибудь, например больших учений или начала войны.
В таком ожидании находился и 4-й полк. Муштра усилилась, объёмы военных упражнений увеличились, рос и накал офицерской строгости. Все ходили как будто по иглам или углям, и только майор Агриас цу Гардис был спокоен — для него это была обычная рабочая обстановка. Спокойствие иностранного командира раздражало его коллег, и пусть он мог считать их хорошими знакомыми, в последнее время напряжение и злоба стала выплёскиваться и на него.
Поэтому, когда из бригады пришёл приказ грузиться на эшелон и ехать на запад — у всех отлегло от сердца, будто пролился долгожданный, живительный дождь. У каждого присутствовавшего в тот момент в кабинете полковника в голове торжествовала единственная мысль: "Наконец-то, дождались. Что-то снова происходит."
— Феатисия? Я помню Феатисию… — Странным, задумчивым тоном произнёс фон Оствальд.
— Это та страна, где дождь идёт круглый год, а земля — это липкая каша? — Улыбнулся глазами фон Таубе.
— Да, это та самая страна. А ещё там варят лучшее в Грифонии пиво и говорят на странном наречии. — Подтвердил Крамер.
— Мои родственники живут в восточной Феатисии. — Ввернул Айзенкопф.
Агриас промолчал, по своей новой привычке наблюдая за своими коллегами. Присутствовавший здесь фельдкурат так же не стал тратить сил на какие-то замечания.
— Завтра подъём будет на час раньше обычного, к восьми утра мы уже должны выйти за ворота.
Полковнику ответило несколько утвердительных возгласов, но ответили не все.
— Господин полковник, — заговорил Фогелькац, — я так понимаю, завтра молебна не будет?
— Мирное бытие кончается, Отче. — снисходительным тоном ответил Гельмут. — Молебны теперь будут проходить тогда, когда придётся. Арктурианское жречество никогда не выступало за букву догмата, так что для вас это не является проблемой, так ведь?
— Всё так, господин полковник. — С этими словами фельдкурат встал со своего стула, неглубоко поклонился, сделал какой-то странный жест и удалился восвояси.
Все вопросы касательно предстоящих действий оказались решены. Цеткин хоть и был одним из старших офицеров, но полковника его суждения не интересовали. Командиры отправились доносить информацию до подчинённых, а Агриас отправился спать.
Чейнджлинг проснулся вовремя, несмотря на свою сильную привычку. Из коморки Карла ещё доносился специфическое грифонье сопение, а вокруг уже вовсю разгоралась деятельность. Поняв, что его денщик ещё дрыхнет, Агриасу захотелось его разбудить. Майор вошёл в коморку своего подчинённого и понял, что бедняга едва помещается в этих стенах. Половина помещения была занята кроватью, на которой лежал денщик. Карл громко сопел, иногда бормоча какую-то бессмыслицу. Чейнджлинг сделал несколько шагов и встал прямо над спящим, намереваясь разбудить его.
— Мария... ты так хороша... — Голос Эрстфедера раздался в тот момент, когда цу Гардис уже собирался крикнуть "Подъём!". Эта ситуация заставила перевёртыша улыбнуться, но его намерения не изменились.
— Рядовой Карл Эрстфедер, просыпайтесь немедленно! — Громко отчеканил офицер. Сладкий сон подчинённого резко оборвался, денщик распахнул глаза и увидел прямо над собой скалящуюся морду чейнджлинга, который вдобавок приходился ему прямым начальством. Эффект был достигнут — грифон мгновенно вскочил с постели и менее чем через полминуты уже был в полной готовности.
— Рядовой Карл Эстфедер в вашем распоряжении! — Всё ещё не отойдя от шока прокричал денщик, беря под козырёк.
— Полк перебрасывают, собирайте вещи. — Уже более спокойно и буднично ответил ему чейнджлинг. Ему в этом смысле было намного проще, ведь он попал в Грифонию имея при себе только содержимое своих карманов, ничего нового себе за это время не прижив.
Поэтому, когда майор уже был во всеоружии, его компаньон ещё собирался. Походный ранец Эрстфедера явно не был уставным, и вмещал в себя намного больше скарба, чем было положено по уставу. Помимо необходимой солдатской утвари, туда спокойно влезла сковорода, кофемолка, турка и миниатюрная мучная мельница. К ранцу было приторочено два котелка, вместо одного штатного. Они были угловатой формы, чем-то напоминая чейнджлингские, но явно уступая им в удобстве и практичности. Агриас смотрел на это с удивлением и какой-то толикой возмущения, ведь строевой солдат — не тягловый, и денщику не следует таскать с собой всю эту излишнюю дребедень.
Когда денщик управился со своей поклажей, а заняло это всё не так уж много времени, цу Гардис задал ему вопрос:
— Господин Эрстфедер, зачем вы таскаете всё это с собой? Мне не нужно лишнее имущество.
— Это положено по негласному уставу, господин майор. — Денщик кряхтя взвалил на себя ранец. В таком виде он сильно напоминал чейнджлингу носильщиков различных товаров, работавших в городе.
— Вы ведь всё равно потеряете или выменяете всё это.
— Обижаете, господин майор...
— Я говорю это на личном опыте. Наши солдаты тоже промышляли меном, причём далеко не мелким.
— А я, значит, должен и винтовку свою выменять, раз даже ваши солдаты меном промышляют?
Агриас смутился, он не хотел задевать Карла, но извиняться тоже не собирался. Предстоял поход, а после него будущее представлялось туманным. Короткое время спокойности кончилось.
— Конечно нет, ваши солдаты почти ничем не уступают нашим. Но война есть война, на войне бывает всякое. И да, вы ведь понимаете, что там я буду спрашивать с вас сильнее, чем тут? Я отказываюсь признавать вас своим слугой, но вам всё же придётся выполнять мои поручения, в которые готовка уж точно входить не будет.
— Как скажете, господин майор...
Разговаривая таким образом, Агриас и Эрстфедер вскоре оказались на плацу. Там уже формировалась маршевая колонна: солдаты в серо-бурой форме стояли на утренней прохладе, вполголоса переговариваясь. Часть из них была занята сбором обоза, остальные же временно бездействовали. О какой-либо моторизации говорить не приходилось, обоз состоял из подвод, запряжённых тягловыми носильщиками. Как правило, в них определяли сильно провинившихся солдат, для грифона подобный труд был губителен и очень тяжёл, это было аналогом каторги.
Обоз собирался долго, но в нужный час полк уже был готов к выступлению. Фон Цапфель подал команду: полк двинулся. Агриас с денщиком и штабными находился с полковником, а полковник в свою очередь шёл сбоку от колонны, то пропуская её вперёд, то вновь догоняя.
Батальоны 4-го Кронского втянулись на улицу. Кто-то из прохожих приветствовал солдат радостными возгласами, но большинству всё же было не до этого. Шофёры и носильщики старались поскорее убраться с проезжей части, ведь маршевая колонна вовсе не собиралась останавливаться и кого-то пропускать. Вокзал находился недалеко, поэтому и марш длился недолго. Вскоре полк уже втягивался на территорию вокзала, где их ждал эшелон, состоявший из видавшего виды паровоза и вереницы вагонов, рассчитанных на сорок грифонов или 10-12 тонн груза, иными словами — до боли знакомая Агриасу теплушка. Солдаты почти не скрывали своей неприязни к этому типу транспорта — если даже чейнджлинги не боялись открыто роптать, то для грифонов теснота "Нормальных товарных вагонов" была практически невыносимой. Для офицеров же предназначалось несколько отдельных вагонов с более приемлемыми условиями.
Перед отправкой полк должен был получить пищевое довольствие. Кормили, как обычно, гуляшом. У грифонских военных был обычай слать за пищей денщиков, это было причиной всяких скользких ситуаций, когда солдаты припрятывали часть пищи для себя, а в особо запущенных случаях и вовсе съедали всё сами. В 4-м Кронском полку такого не случалось, ведь подразделение базировалось в столице, с продовольствием и дисциплиной проблем не испытывало. Престижный полк, так называемые "Герцмейстеры".
Агриас не стал посылать Карла за едой, когда очередь дошла до него, то повар, разливавший дымящийся гуляш по котелкам, хмыкнул и произнёс: "Что, господин офицер, опасаетесь прожорливых? Таких подлецов следует сечь без всякой жалости...". Чейнджлинг скупо поблагодарил его за кушанье и удалился восвояси. За едой майор понял одну вещь: он научился практически безошибочно понимать местные диалекты. Более того, он сам уже пытается подражать им. Это не сильно его расстроило, таковы издержки работы и службы, долг перед Королевой нужно выполнить в любом случае.
Началась погрузка. Солдатская масса заполняла собой вагоны, младшие офицеры следили за этим, старшие же удалились, Агриасу следовало поступить так же. Денщик Карл в свою очередь отправился в солдатский вагон, как и все остальные денщики. В офицерских вагонах было чисто и аккуратно, в одном из них даже находился карточный стол. Здесь находились не только офицеры начиная с ротных командиров, даже некоторые взводные предпочитали ездить в офицерских вагонах, так как считали себя дворянской белой костью. Путь предстоял довольно близкий и короткий, к ночи эшелон уже должен был прибыть в город Врангель, являвшийся центром Феатисии. Для чейнджлинга, привыкшего целыми сутками проводить в поездах, это вовсе не было расстоянием.
Погрузочная суматоха постепенно сходила на нет. Вскоре и солдаты и офицеры находились в вагонах. Паровоз сдвинулся с места и поехал вперёд, постепенно набирая скорость. В этом всём не было никакого торжества, переброска полка в Феатисию выглядело как обычное дело, особенно после объявления о ликвидации полунезависимых княжеств. Вот поезд уже покидает городские пределы и несётся по бесконечным равнинам Герцланда, казавшимся золотыми от полей ржи и пшеницы. До праздника урожая было ещё два месяца, но всё вокруг уже говорило о том, что он не за горами.
— Господа, что вы думаете? — Этот пространный вопрос, давно вертевшийся в голове полковника, теперь нашёл выход. Офицеры собрались за карточным столом, но играть никому не хотелось.
— Что вы имеете ввиду? — Поинтересовался фон Оствальд.
— Я имею ввиду... Я имею ввиду, каково ваше общее восприятие нынешних реалий. — Гельмут продолжал формулировать мысль на ходу. — За последнее время многое произошло, многое продолжает происходить. К чему всё это идёт? Где мы окажемся, допустим, через десятилетие?
— Я полагаю, что нам точно нечего бояться. Мы приняли участие в установлении новой власти, она должна быть нам признательна. Начнутся реформы, будет индустриализация и милитаризация, а уж дальше может стрястись всё что угодно. Моргенклау не любит богатых дворян, хочет избавиться от каких-то остатков старого права, только вот избавляться уже не от чего, я полагаю. Дворяне растеряли свои земли и капиталы, народ свободен уже более чем, осталось только дать ему образование и отправить на фабрики. Я лично уже начинаю забывать, что у моей фамилии есть приставка "Фон"...
— Как же так, герр Оствальд, разве ваш род не достоин уважения? Зачем рвать со славным прошлым?
— Это не я рву со славным прошлым, господин Айзенкопф, это славное прошлое уходит в историю — туда, где рано или поздно окажется всё и вся. Вот посмотрите хоть на нашего Крамера — он вроде как даже и не дворянин, и род у него, прямо скажем, жиденький, но ведь всё равно майор и всё равно грифон уважаемый. А вот фон Таубе, насколько я помню, из знатной семьи, да семья эта обеднела и исхудала, из страны своей была изгнана. Отец у него служил в поручиках и погиб на гражданской войне, а Адриану пришлось и вовсе с рядовых начинать. Ему не семья помогла, но ум и смекалка, смелость и офицерская компетенция. Таких воинов год от года всё больше, и ведь нет в этом ничего дурного.
— Я соглашусь с герром Оствальдом. Моргенклау говорил, что теперь будет делать ставку не на родовитых, но на достойных. Это отсылает к славной старине, когда приближённым Императора мог стать хоть бедный рыцарь, хоть простой солдат — было бы в нём достаточно храбрости и воли. Империя наша славной была страной, да погрязла всё же в коррупции и кумовстве, не даром ведь так много достойных оказалось обмануто республиканской ложью. — Наконец заговорил фон Таубе.
— Помню я эти времена, герр полковник и герр майор тоже помнят. Брат убивал брата, а сын — отца. Думалось всем тогда, что скоро и Свету конец, что раз Идол утерян — то незачем теперь и жить вовсе. Я, господа, в политике не разбираюсь, моя стезя — стезя духовная. Но моё убеждение в том заключается, что не злой рок лежит корнем всех бед — но ошибки сильных миро сего, эти беды допустивших. Император есть помазанник Божий, но он же и простой смертный грифон, ему так же держать ответ перед судом Борея — и горе ему, если не смог он отстоять свою страну. В каждом, кто душу имеет — всегда борьба идёт, борьба света Небесного и тьмы Мааровой. Праведников мало, быть праведником — труд непосильный. Все мы грешны, господа. Все мы грешны, даже Архонт Борея имел за собой грех стяжательства и властолюбия, как и многие другие до него, хотя грифон не худший и не последний, достойный сана своего более чем.
— Надеюсь, Его Святейшество проявит благоразумие и перейдёт на сторону Моргенклау.
— Я тоже надеюсь на это, но Моргенклау очень меня настораживает, как грифон. Хорошо, что за ним стоит достаточно опытных и достойных лиц, чтобы направить его деятельность в нужное русло.
— Отче Фогелькац, что именно в нём вас настораживает?
— Для своего возраста он слишком энергичен и импульсивен. Его харизма велика и... опасна, в том числе для него самого.
Время шло, разговор тоже двигался своим чередом. К нему присоединялись офицеры помладше, кто-то просто предпочитал слушать и не вмешиваться.
— Господа офицеры, а герр Моргенклау всё таки чертовски хорош! — Вставил свои пять копеек капитан Панкрац, тот самый капитан, которому досталась задача взять под контроль полицейское управление. Это был щеголеватого вида грифон, сильно любивший демонстрировать свою щеголеватость и всегда старавшийся держаться молодцом. Он служил в батальоне фон Таубе и был одним из его самых частых собутыльников, а так же верным товарищем в разного рода увеселительных похождениях.
— Я тоже склонен так думать. — тоже решил ввернуть Агриас. — Его речи похожи на те, что вела наша Королева в начале позапрошлого года. Он, судья по всему, намерен следовать идеям корпоративизма и автаркии, что не может не радовать. Если Герцланд будет следовать путём нашей страны, то у него с лёгкостью получится восстановить свою былую славу, сокрушив коммунистов и прихвостней Эквестрии!
После этих слов всё внимание беседующих переключилось на чейнджлингского майора. Пристальные взгляды зорких грифонских глаз принялись буравить внезапно вклинившегося в разговор перевёртыша.
— Вы, герр Агриас, видимо чего-то не понимаете. Либо я чего-то не понимаю. — с холодной и мрачной вежливостью проговорил фон Оствальд, видимо хотевший ответить на слова Панкраца, но перебитый чейнджлингом. — Мы никогда не будем следовать чьим-то идеям. Перенимать опыт — может быть, но не иначе. Вы нам не пастыри, а мы вам не стадо баранов. У нас своя страна и свой путь, а ваш нам копировать абсолютно бессмысленно. Помните спор, начавшийся на нашей первой встрече?
— Конечно помню, господин майор, но полковник дал разрешение высказаться.
— И вы высказались в том же духе, что и сотни, а пожалуй даже и тысячи ваших коллег до этого. Неужели у чейнджлингов одно мнение на всех?
— А зачем какому-либо мнению вообще существовать, если оно лживо или неверно? Королева Кризалис — правитель сильный во всех отношениях, такому правителю следует служить беспрекословно и самоотверженно, что мы и делаем.
— То есть у вас вообще не принято что-либо обсуждать?
— У вольнодумства есть кровавая и ужасная цена, и вы не понаслышке знаете о ней.
Кто-то из офицеров хмыкнул, фельдкурат Фогелькац тяжело вздохнул, бросил на перевёртыша многозначительный взгляд и удалился восвояси.
— Противоречие, герр майор. В ваших речах сквозит противоречие. А всё потому, что чейнджлингский образ мысли не ложится на грифонский. Служба Монархии стоит превыше всего, но служба не должна быть бессловесным холопством. Вы возводите вашу власть в такой абсолют, что готовы оправдывать её самые досадные просчёты. Это поведение противно грифонскому воинскому духу, недопустимо для него.
— Герр полковник, при всём уважении, но о каких просчётах нашей Королевы может идти речь? Она объединила наш народ и сделала его сильнее, чем когда-либо прежде. Мы стоим на острие прогресса, мы многочисленны и просвещены, наша нация готова на любые свершения и пока что нигде не знала поражений.
— Так ли уж нигде? Разве ваша попытка захвата Эквестрии и Кристальной империи не закончилась полным провалом? — Со злорадством в глазах спросил Крамер. Этот вопрос сбил чейнджлинга с колеи, он не знал что ответить.
— Так или иначе, можете не волноваться за нас, мелкие просчёты будут учтены, а обиды — отмщены.
— А вам бы следовало не волноваться за нас, раз уж мы пришли к такому соглашению...
По тесному солдатскому вагону разливались трели, нестройный хор четырёх десятков голосов тянул заунывную и печальную песню, одну из тех, что были в большом количестве сочинены во время гражданской войны и наглухо укоренились в солдатской среде, передаваясь от "стариков" к призывникам. Кто-то из солдат забился вглубь вагона, но часть из них сидела в открытой двери свесив ноги. Когда поезд проезжал мимо работающих в поле крестьян, солдаты кричали и махали лапами, особенный ажиотаж вызывали молодые крестьянки, вид которых заставлял пехоту свистеть в два раза громче.
Солдат Хайнц Брецель очень любил подобное дело, порой даже слишком увлекаясь. В последние годы своей службы он сильно тосковал по своей семье, и никакие радости городской жизни не могли этой тоски унять. Хайнц уже был старым солдатом и хотел уйти в отставку через год или два. Его суеверное крестьянское сердце чуяло какую-то надвигавшуюся беду, он намеревался если не избежать её, то хотя-бы встретить её среди родных, которых он когда-то оставил не по своей воле, а потом бросил уже по собственному легкомысленному решению.
Эшелон должен был сделать короткую остановку в городе Осеншванц, стоявший на одной из главных переправ через Гряйфкёниг. Размеры этого города были не очень большими, особенно относительно великих размеров реки. Тем не менее, там был свой вокзал и своя собственная жизнь.
Колёса поезда делали свои последние обороты, а солдаты уже начинали покидать вагоны. Гуляш был подан вовремя, через некоторое время полк уже занимался приёмом пищи. Занимался им и Хайнц, правда не очень активно, так как не успел сильно проголодаться с завтрака.
— Товарищи, разрешите посидеть с вами? — К своему удивлению Брецель услышал голос чейнджлинга. Того самого чейнджлинга, который с недавних пор вертелся в их полку. О нём по-началу ходили всяческие толки, но потом выяснилось, что личность он пресная и заурядная — обычный крючкотвор, алчущий до милости их начальства, не более. И теперь этому коротышке чего-то понадобилось от них, солдат Кайзерхеера, тем более в час приёма пищи. Так или иначе, он сильно превосходил их по званию, так что отказать они всё же не могли.
— Конечно, садитесь раз вам нужно! — Весёлым и ехидным голосом ответил ему Вольфганг Майер, их унтер-офицер. Хайнц в свою очередь стал сильнее налегать на гуляш, стараясь не обращать внимание на происходящее.
— Вы же, вроде как, майор по чину, да ещё и штабной. Что вам нужно-то от нас? Капитан Панкрац с офицерами находится, его благородие майор фон Таубе там же. У нас тут выпивки нету, а курева хорошего уж тоже маловато осталось. Может быть, вас господин полковник послал?
— Нет. Я пришёл по своему решению. — Снова донёсся голос перевёртыша.
— И что же вы решили? — Продолжал насмешничать Майер.
— Да вот решил я, что вам обо мне следует быть хорошего мнения.
Раздался взрыв грубого солдатского хохота, но все быстро пришли в порядок, когда вспомнили, что перед ними всё-таки майор.
— И почему же вы так решили?
— Да вот чую я, что будет скоро дело. Я офицер боевой и не просто так говорю.
Смешки и перешёптывания стихли. Даже Хайнц почувствовал какую-то странную солидарность с этим иностранцем, ведь он тоже чувствовал приближение чего-то, как и многие его сослуживцы.
— И что же из того? Дело и дело, наш полк во многих делах бывал. Вам то что от этого, вы же штабной. — Мейер ещё пытался шутить, но голос его был уже намного более серьёзным.
— Я штабной, но может всякое случиться. Бывает такое, что и штабным приходится на переднем краю побывать. Я у вашего полковника кто-то вроде первого помощника, так что не думайте обо мне всякого. Вы говорили, что у вас с куревом напряжённо? Вот вам, разбирайте, я уж как-нибудь перед вашим начальством выкручусь. — Послышался звук мнущейся фольги, за которым последовала волна тихого удивлённого ропота. Хайнц наконец прикончил свой котелок и увидел, как чейнджлинг раздаёт его сослуживцам сигареты, причём не абы какие, а очень даже хорошие, их можно было купить не за всякие деньги.
— Что-ж, спасибо вам, герр майор. Мы иной раз и слова доброго от начальства не слышим, не говоря уже о таком.
— Я всё же офицер вашего полка, а не кто-нибудь сторонний. Я конечно не грифон и вряд-ли пойму вас, но всё же хочется иметь ваше расположение. — После этих слов майор загадочно осклабился и удалился восвояси. Вскоре после этого началась обратная погрузка.
За Осеншванцем уже начинались бывшие владения феатисского эрцгерцога. Герлах был известен как крепкий хозяйственник и умелый управленец. При нём его край стал богатым и развитым, сильно обогнав другие княжества. Большие территории, выход к морю, изначально процветавшая коммерция и промышленность при нём только приумножили свои доходы. Пока иные княжества практически голодали, прозябали в бедности и массовой безграмотности, Феатисия только жирела и цвела. Строились общедоступные школы, вводились пособия, внутреннее положение удалось уладить путём разумных реформ и коалиции консервативных и либеральных сил.
Глядя на всё это великолепие, офицерам и солдатам оставалось только восхищаться и недоумённо чесать затылки. На пастбищах паслись гигантские стада тучных овец, местные крестьяне уже давно ощущали себя полноправными собственниками, при этом дворянские поместья были так же ухожены и целы, как и дома простонародья. Эта поездка сильно повлияла и на Агриаса, ведь он представить не мог, что где-то земля может быть настолько плодородна и прекрасна. Разумеется, он был образован и начитан, но ему всегда с трудом верилось, что где-то солнце светит ярче, что где-то зима наступает не в октябре, а под конец декабря, что некоторые народы могут жить совсем иначе, чем чейнджлинги, не видя необходимости в коллективизме и абсолютном уважении к авторитетам. Это всё побуждало интерес познания, интерес, который навряд-ли будет удовлетворён. Скоро они приедут в город, скоро возобновится работа, работа важная, рутинная и скорее всего совсем нелёгкая, не оставляющая места для лишних мыслей и идей.