По ту сторону блицкрига
Verzweiflung
Мобилизацию целого полка или двух невозможно скрыть, особенно когда это происходит на глазах целого города. На вопросы о том, почему Гвардия приведена в готовность, Луне пришлось оправдываться, что это лишь часть учений, проведение которых было выбрано именно сейчас. Для внезапности.
О том, почему даже высшее руководство не знало о предстоящих событиях, я не услышал ответа. Куда делась принцесса Селестия – тоже. А так же и о том, как второй правитель страны отдавал приказ солдатам. Либо приказ защищён военной тайной, либо начнётся паника. А паника лишь из-за того, что у Селестии переклинило в голове – не самая нужная сейчас вещь.
Я сидел в своей спальне и вытирал пот со лба. Пробежка практически всего сада заняло довольно много времени. Осталось лишь одно место, которое я не проверил. Но пока нужно проверить, что там делают Луна с Майком.
Выйдя из башни, я увидел солнце, уже заканчивающее свой путь на западе. Горизонт горел оранжевым пламенем, и оно будто расплавляло землю. Будто желало сжечь всё и оставить лишь пепел.
Открыв дверь, я увидел Майка, который, опершись на стену, смотрел на кого-то смеющегося в спальне.
Увидев меня, Майк отрапортовал:
– Прочесали весь город, заходили в грязь по колено, но никого не нашли. Она будто провалилась сквозь землю.
Я подошел к проходу и увидел до нельзя детскую картину, которую я видел лишь на картинках.
Луна заплетала волосы Найтмер в косу.
– Ай! – прошипев, сказала Найтмер.
– Прости, просто давно не занималась этим сама. Слуги обычно этим занимались. – сказала наспех стоящая сзади неё кобыла.
– Ничего, на ошибках учатся. – улыбнувшись, сказала Найтмер.
– Именно поэтому я приказываю тебе сидеть смирно! Так трудно завязывать косу, когда перед тобой неспокойное дитя! – в шутливо-учительском тоне сказала Луна.
Найтмер хихикнула.
– Хорошо, мама.
Луна улыбнулась и покачала головой.
– Кто-то видел её? – спросил я шепотом у Майка, кивая в сторону парочки.
– Никто. – сказал мне Майк, до сих пор глядя на миловидное зрелище.
А ведь это могла быть моя Агнет. А ведь мы могли так и прожить всю жизнь, окружая друг друга любовью и заботой.
Очень много пройдено, чтобы повернуть назад с солдатской дороги. Даже слишком.
– А ведь я мог жить и жить вот так, оставшись дома. – сказал шепотом Майк.
– Так ведь тебя бы призвали. – таким же тоном сказал я.
Майк повернул лицо ко мне.
– Много и многих я бы потерял, проведя год-два на войне? – вопрос был риторическим.
– Мой отец был там лишь неделю. Мне стоит продолжать? – сказал я с укором.
– А я – четыре года! – прошипел Майк.
А я пять лет, мужик. Пять лет в аду, которыми приходится гордиться, дабы попросту не выглядеть уже отработанным материалом, который будет выброшен после войны в грязные трущобы.
– Мы с тобой уже отвоевали своё. Надейся и молись, что им не придётся пережить тоже самое. – я махнул в сторону Найтмер и Луны.
– Ради их защиты я готов сложить голову. – сказал уверенно британец.
Я вновь посмотрел на новообразованную парочку из дочери и матери. Они сидели, смеялись, что-то обсуждали.
Были живыми.
Господи, сколько же я положил тех, кто лишь хотел такой же жизни. Сколько было убито и по нашу сторону? Но мы грызём друг другу глотки до конца, видя свет лишь во снах.
Я похлопал Майка по плечу и ушел в сад. Медленно прогуливаясь и смотря на закатное солнце, я засунул руки в карманы. Настроение и так было плохим с начала дня, а теперь меня и на чувства потянуло. На душе протяжными движениями скребли кошки, не давая сосредоточиться.
Кто я теперь? Солдат, гражданский? Не то и не другое?
Хороший солдат не задаёт вопросов, а выполняет приказы.
Гражданский не стреляет по людям, которые хотят жить.
Кто я вообще?
Мне никогда не нравилось ночное дежурство. То снайперы, то «ведьмы», то неожиданный артобстрел. Но что делать, приказ дан.
Ночное дело то и делом заслонялось летящими бомбардировщиками, трассерами от пулемётов, заревом пожаров.
Мы сидели в окопе и курили вместе с Генрихом.
– Держи. – сказал Генрих, продемонстрировав в своей руке созревший и довольно крупный персик.
– Ты откуда его взял? – спросил я удивлённо, принимая дар.
– С Первой привык по окрестностям лазит да вот и наткнулся на персиковое дерево. Правда, большинство было сорвано. Вот, лишь один нашел.
Я выкинул сигарету и вкусил нежный плод. Генрих явно знал, какие нужно собирать, а какие нет.
– Вкусно, на самом деле. – сказал я и стал вдвое быстрее есть фрукт, умирая от блаженства. Когда я его последний раз ел?
Генрих лишь как-то по-отцовски посмеялся.
– Напоминаешь меня, когда меня демобилизовали из армии и я приехал домой. Я тогда впервые банан съел за лет этак пять.
– Ты, кстати, так и не рассказал, что было после того, как с тебя сорвали погоны.
Генрих мгновенно помрачнел.
– Я задался вопросом – кто я? Война проиграна, перспективы уничтожены, на улице нищета. Мать умерла от хвори, отца у меня никогда не было.
Хотел было вернуться в армию, думал, что хоть вернусь в казармы, где меня всегда поддержать и помогут. Но эта масса, что осталась после революции – два-три идеалиста и кучка мальчуганов, которые хотят приключений и отмщения Союзникам, ибо не успели попасть на войну.
– И ты нашел себя учителем по верховой езде? – спросил я удивлённо.
Он как-то мрачно усмехнулся.
– Лошадь у меня в хозяйстве у матери была. Дымчатая. Я пытался хоть что-то своими силами выращивать, но как-то ничего не получалось. Так мальчишки подбегали и спрашивали:
«А вы можете на лошади нас прокатить?»
А я что? Я не мог отказать детям. Так и по всей округе стали съезжаться, просили их научить. Ну и где одну монетку, где две.
– Ты имел в виду где один миллиард, где два…
Генрих усмехнулся.
– Вот именно тогда, спустя год после того, как я спросил себя – кто я, ответ был найден.
– Учитель по верховой езде. – я усмехнулся.
– Простой человек, который хочет жить в тишине и покое и умереть в тишине и покое.
– Не будет мира на нашем веку, старина, не будет.
– Не будет… - грустно вздохнул Генрих.
– Запомни, Эрих: если ты задал себе вопрос о том, кем же ты на самом деле являешься, то это значит, что ты на перепутье, что ты перерос мечтательного мальчишку. Не ошибись с выбором.
Я выбросил косточку куда-то за окоп.
– Я солдат, Генрих. Солдат.
Генрих покачал головой.
– Выбить бы из тебя всю эту солдатскую дурь, да не могу. Звание не позволяет.
– Будто ты не имеешь надо мной власти.
– Я не умею менять мысли.
Я и не успел заметить, как вышел на выступ. Опершись на невидимые перила, я стал смотреть на закатное солнце. Оно сжигало всё вокруг себя, пытаясь избавиться ото всего живого на этой планете. Запах горящей плоти ей кажется привлекательным, даже чем-то забавным.
Повернув голову налево, на большом для своего тела выступе, я увидел валяющуюся Селестию. С бокалом вина.
– Что, запиваешь все проблемы алкоголем? – спросил я её.
Она лишь одним глотком выпила половину бокала и продолжила смотреть на закатное солнце своими красными и опухшими глазами.
– Ты не хочешь это обсудить, найти решение, хоть как-то решить проблему без кровопролития? – спросил я молчаливую собеседницу.
Ответа нет.
– Прямо сейчас они с Луной развлекаются как могут: косы плетут, шутят, общаются. – она лишь налила новый бокал и выпила за один глоток в тот же момент.
– Знаешь, а ведь… — Селестия наполнила бокал, полностью опустошив бутылку. Потрясся её пару раз и обнаружив пустоту, она кинула её прямо мне в лицо. Немного прошипев и зажав немного побитый нос, я поднял бутылку и примерно понял, где находится центр тяжести.
Не зря я гренадером был. Настолько знакомой для моей руки формы ещё не придумали.
Я прицелился и метнул условную гранату прямо в лицо Селестии.
Она выронила из захвата бокал, и тот полетел вниз, как небольшой камешек, но который может показывать солнечных «зайчиков» из-за аномально яркого солнца.
В следующий же момент, Селестия ударила лучом слева от себя, чуть ли не вызывая падения верхнего грунта. Ударная волна была настолько сильной, что если бы не перила, я бы упал с горы.
Уши будто порвались. Это было не что-то сильное, не что-то мощное. Это было невообразимо мощное оружие, которое вызывало дезориентацию.
Я прижал руки к ушам и пытался хоть что-то услышать.
– Уйди отсюда, живо! – кричала мне Селестия своим рычащим голосом, чуть ли не полностью уничтожая мои уши. – Уйди, видеть тебя мне тошно!
Я поднял взгляд с земли на источник голоса.
Она смотрела на меня звериным оскалом, готовая прямо сейчас разорвать меня на куски.
– Стреляй! – я раскинул руки, чувствуя порывы холодного ветра. – Стреляй, мать твою! Давай, прямо в грудь!
Слева мелькнул тёмный силуэт.
– Эрих! Что здесь произошло? – Найтмер подлетела ко мне.
Солнце вспыхнуло ярким пламенем. Жарко.
Селестия не выдержала и закричала. Вспышка. Взрыв.
Боль.
Боль настолько сильная, что невозможно стерпеть. Невозможно скрыть. Невозможно жить.
Я попытался вскрикнуть, но моё тело не слушалось.
Оно было мертво. Сожжено и выброшено с обрыва, как ненужная игрушка.
Темнота. Бесконечная и всеобъемлющая. Я умер так глупо. Но это конец. Заслуженный отдых, которого я так ждал.
Пустота ждёт меня.
По-крайней мере, так думал я.