Всё будет по-другому

Гранд Пэа устало огляделся. Кажется, теперь все. Вещи собраны по ящикам и коробкам, сняты со стен картины, на диваны и кресла надеты чехлы от пыли, стулья поставлены на столы ножками кверху. Все готово. Он переезжает. Пути назад нет.

До прихода покупателей и агента по недвижимости, который принесет купчую на подпись, оставалось еще немного времени, и старый пони решил пройтись по дому, который был так дорог ему. И так пуст теперь.

Он вышел из гостиной и первым делом поднялся наверх, в комнату покойной жены. Она оставила мужа и этот мир три недели назад. Гранд Пэа был с ней до последнего вздоха, как и обещал пятьдесят лет назад на свадебном алтаре. Он не мог поступить иначе, потому что любил ее, и несмотря на муки, сквозь которые он наблюдал за угасанием супруги, он любовался ей. Даже сейчас, в семьдесят пять, истерзанная болезнью, она была прекрасна. Мужественно терпя боль, она находила в себе силы улыбаться ему:

— Ох, Гранд, заходит мое солнце… прости, что оставляю тебя ночевать одного.

Рэд Пэа всегда говорила красиво.

— И ты меня прости, дорогая. — Он склонил голову над ее постелью и поцеловал ее в морщинистый лоб. Из его глаз сочились слезы. — Прости, что не могу пойти за тобой.

Она снова улыбнулась ему и ее глаза смотрели на него ясно.

— Не глупи, Гранд. Такова судьба, сейчас мы должны расстаться. Не сомневайся, мы встретимся, поздно или рано…

Она закашлялась и ненадолго замолчала.

— Но, прежде чем мы снова будем вместе, — снова заговорила она, отдышавшись, — ты должен пообещать, что сделаешь одну вещь.

— Я обещаю, дорогая, обещаю все, что угодно.

— Это хорошо, Гранд, — слабо улыбнулась она. — Для пони нет ничего важнее семьи. Ты должен будешь поехать к своей семье, поехать… к ним…

— К ним? — Он сразу понял, о ком идет речь, и сник. Искра стыда мелькнула в его сознании.

— Да, именно к ним, Гранд. — Рэд Пэа будто почувствовала нерешительность супруга и голос ее ненадолго обрел былую твёрдость. — Они ждут тебя. Они уже слишком долго ждут тебя. Я не решалась этого сказать тебе при жизни, скажу перед смертью. Ты должен поехать к ним. И быть с ними. Такова моя воля, Гранд. Пообещай, что так и поступишь, когда я умру. Продашь дом, оставишь здесь все, и поедешь к ним…

Гранд на секунду задумался. Образ дочери и ее мужа встал у него в голове, как живой. И от этого не прибавилось облегчения.

Но он все же сказал:

— Я обещаю.

Рэд Пэа закрыла глаза с облегчением и улыбкой. Все ее дела на этом свете были сделаны. И это, самое главное дело, в том числе.

Она умерла на следующее утро, и Гранд, спавший подле нее, проснувшись, обнаружил, что она улыбается. Он нечасто видел ее настолько счастливой при жизни, какой увидел после смерти.

И чем больше он любовался ей тогда, тем сильнее понимал, что обязан выполнить ее волю. Хотя еще даже совсем недавно одна мысль о возвращении в Понивилль не вызывала у него ничего, кроме страха и досады. Он был слишком неправ тогда. И с каждым днем своей разлуки с дочерью, с каждым днем того, что не желал ничего знать о ней, лишь сильнее становились его досада и страх. Он боялся своего возвращения, как огня. Он даже представить не мог, как посмотрит в глаза своей дочери. Что он увидит там? Холод? Ненависть? Да даже просто нелюбовь, а ведь поделом…

Но после похорон он окончательно пришёл в себя и будто обрел новый смысл своего существования — возвращение в Понивилль стало его идеей фикс. Он нашёл родственников Эпплов в Ванхувере (да, их семья была воистину гигантская) и, словно с повинной, явился к ним на порог, желая выяснить, как живут Пэа Баттер и Брайт Мак. Почти тридцать лет этот вопрос мучал его в ночных кошмарах, и он чувствовал, что его старое сердце не выдержит ответа. Любого. Но ответ был таким, что Гранд Пэа на удивление воспринял его спокойно, будто уже привык к смертям близких.

— Они погибли. Десять лет назад, — сказал ему старый толстый Эппл Крендель, владелец кондитерской.

Гранд Пэа сидел, будто прикованный к стулу, и с удивлением ощущал, что не чувствует ничего. Совершенно ничего.

— Как это произошло?..

Эппл Крендель отвел глаза.

— Я не могу сказать, Гранд Пэа. Эппл Смит настоятельно просила оставить это в тайне от посторонних.

— Я не посторонний.

Эппл Крендель как-то остро взглянул на него после этих слов. Гранд Пэа показалось, что в его глазах мелькнула искра ненависти. Но через секунду тот уже с прежним благодушием смотрел на свою чашку с остывающим жасминовым чаем.

— Извини, Гранд Пэа. Если ты хочешь это узнать, то отправляйся в Понивилль. Там ты найдёшь все ответы.

Эппл Крендель смотрел на его уже вполне приветливо, но Гранд Пэа чувствовал, что он нежеланный гость в этом доме. Он простился, отставил от себя непочатую чашку чая, и вышел прочь.

И только дома до него дошло. Его единственная дочь мертва.

У него не осталось никого на всем белом свете.

Старый пони свернулся калачиком прямо на пороге своего пустого дома, захлопнув за собой дверь. Он ужасно хотел заплакать, но слез почему-то не было. Не осталось? Он мало плакал, даже когда уходила его Рэд Пэа, с которой он прожил пятьдесят лет в мире и согласии. А уж плакать о дочери, которую оставил с таким скандалом, от которой полностью отрекся… которую не видел почти тридцать лет… Он не имеет права плакать о той, которую предал.

Эх, Пэа Баттер… родная, любимая дочурка… как же так… сколько бы тебе было сейчас? Почти пятьдесят…

«Погодите-ка, — подумал тогда старый Пэа. — Ведь Пэа Баттер и Брайт Мак вполне могли родить жеребят…»

«Почему же просто ''вполне'', — спросила какая-то другая его часть, — эта вероятность просто гигантская.» Так это значит, он может быть дедушкой? Или даже… прадедушкой?

Сломя голову, помчался Гранд Пэа тогда обратно к Эппл Кренделю. Его ворчливая жена сообщила, что муж ушел в свою кондитерскую, и, узнав адрес, старый Пэа почти побежал туда. Он совсем перестал чувствовать себя стариком. Подумаешь, семьдесят семь лет!

Но уже через пятьдесят метров немолодое сердце напомнило о себе, и Гранд Пэа пошел шагом, не переставая, однако, радоваться, будто уже узнал имена своих внуков и правнуков и даже увидел их фотографии.

Насчёт правнуков, он, конечно, замахнулся… пока ещё было рано. Хотя одна груша уже зрела. Или, вернее сказать, яблоко? Большое зелёное яблоко.

— Это Биг Макинтош, — показывал в альбоме уже совсем подобревший Эппл Крендель. — Он у них самый старшенький. Не знаю, сколько ему… наверное, лет двадцать пять — тридцать.

— Женат? — спросил нетерпеливый Пэа.

— Насколько я знаю, пока холостой. Но вроде бы он сватался к семейству Пай… Не имею понятия, чем все кончилось. Мы сами уже полгода не виделись, с самого Дня Очага.

— А это кто? — показал копытом Пэа на симпатичную молодую кобылку подле большого красного жеребца.

— Это его сестра, Эпплджек. Ей где-то двадцать… с хвостиком.

— Красавица… — прошептал старик и смахнул слезу. — Какая она милая! В ней есть что-то от матери… от Баттер.

— В них много чего от твоей дочери, дорогой Пэа. Во всех троих.

— А она, Эпплджек, замужем?

Эппл Крендель посмотрел на нового друга с недоумением.

— Кажись, нет. А чего это ты все время спрашиваешь? Поздно или рано, время придет для свадьбы каждой пони, не стоит спешить.

«Поздно или рано»…

— Мне так хочется понянчить малышей, дорогой Эппл Крендель. — Старый Пэа вновь смахнул слезу. — Я с самой молодости так мечтал о внуках… а уж если все мои внуки выросли, то…

Коренастый пони усмехнулся и положил Гранду копыто на плечо.

— Не переживай, пока еще не все. Вот этой малютке всего двенадцать. — Он показал на желтую маленькую кобылку со странной фиолетовой кьютимаркой. — Конечно, она не совсем малютка уже, но, в любом случае, она самая молоденькая среди них всех.

— Как ее имя? — спросил Пэа, всматриваясь в ее симпатичную мордашку.

— Эпплблум. Яблочный цветок. Твоя дочь умела выбирать красивые имена, Пэа.

— Это точно, — кивнул тот, жадно вглядываясь во всех троих на фотографии. В глазах каждого он видел их мать.

А ещё через неделю он окончательно решился на переезд. Старый пустой дом, в котором он прожил в мире и любви с Рэд Пэа, давил на него, все здесь дышало ей, воспоминаниями прошлого, грустью, счастьем и тоской. Он дал объявление в газету и через три дня нашёлся агент, который вызвался продать дом за устраивавшую Пэа цену. Хотя, в глубине души старик чувствовал, что готов отдать дом задаром, лишь бы скорее начать жить будущим, а не прошлым.

Покупатели не заставили себя ждать — дом был построен со вкусом и шиком, его окружал прекрасный грушевый сад, остатки того бескрайнего сада, что Гранд Пэа продал пять лет назад, когда заболела жена, и они нуждались в деньгах. Он продал все, все свои фермерские агрегаты, кроме одной копытной фруктовой давильни, которой он продолжал исправно пользоваться, закатывая на зиму банки с грушевым джемом с тех деревьев, что остались возле его дома. Ему нелегко было прощаться с ними. Им было уже почти тридцать лет, деревья были в самом соку и прекрасно плодоносили. Гранд Пэа привык к ним, привык до боли в сердце, как настоящий фермер, а он и был настоящим фермером. Но изменилось всё.

И вот, сейчас текли последние минуты пребывания его в этом доме. Он уже попрощался с каждым своим деревом, с каждым из одиннадцати, напоследок скосил траву на лужайке, не спеша, один уложил все свои вещи по коробкам, снял со стен все картины, что покупал вместе с Рэд Пэа, и каждая из которых несла свою историю. Он сам закрыл чехлами всю мебель, а мебели за эти годы у супругов Пэа скопилось прилично. Ему нравилось исполнять все эти ритуалы. Он будто начинал жить заново, забыв, но не отринув прошлое. В прошлом было слишком много хорошего, чтобы его отвергать. Самые главные пони в его жизни остались в нем. Но не менее главные и ценные пони ждали его в будущем. Он верил в них и надеялся на счастье, которое скрасит последние его земные годы. Он верил в прощение, потому что искренне раскаивался в том, что тоже осталось в прошлом. И он знал, что теперь все будет по-другому.

Он закрыл дверь в комнату жены и по привычке запер ее на ключ. Спустился вниз по лестнице, оглядывая в последний раз пустые стены и потолок. Сколько всего видели они хорошего и плохого…

В дверь позвонили. Вот и все. Они здесь. Хорошо, что как раз спустился и не заставил их ждать.

Гранд Пэа осмотрел себя. Старый потертый костюм и бабочка, конечно, будут выглядеть старомодно… но ничего. Ему нечего стыдиться. По крайней мере, точно не этого.

Но что это...

Внезапно перед глазами появляется образ. Это она. Бледно-зеленая кобылка средних лет. Бежевая грива собрана в комок на затылке, во взгляде оранжевых глаз читается негодование. Бледно-зеленым копытом она в гневе роет землю.

— Гранд Пэа! Ты не смеешь быть здесь после того, что натворил! Ты убил свою дочь и моего сына! Они умерли из-за тебя! Тебе нет прощения! Убирайся вон и никогда больше не возвращайся!!!

— Пощади, смилуйся! Я искуплю свою вину! Поверь мне! Я изменился! Я другой! — запричитал старик Пэа, сев на землю и закрыв глаза копытами.

— Убирайся вон сейчас же! Я не хочу тебя видеть! И никто из нас не хочет! Ни Биг Мак, ни Эпплджек, ни Эпплблум! Мы ненавидим тебя за то, что ты покинул свою дочь!

Перед сознанием возникают образы внуков. Они наступают на него с лицами, полными презрения. Особенно отчаянно презирает его Эпплблум, ее мордашка скривилась в страшную гримасу.

— Нет, прошу… прошу вас, родные мои, нет! — просит их Гранд Пэа.

— Ты бросил маму, — говорит ему Эпплблум, — и это значит, что мы тебе не родственники!

— Н-нет! — подтверждает ее старший брат.

— Мы никогда не простим тебя за это, Гранд Пэа! — говорит и Эпплджек. — Никогда!

— Прошу вас, дайте мне хоть один шанс! Я искуплю свою вину, прошу, дайте мне шанс! Пожалуйста…

Они останавливаются, нависая над ним, и вдруг их образы расплываются и исчезают.

Глухой шлепок и начинает болеть спина и затылок. Гранд Пэа открывает глаза.

Он заснул в комнате жены, прямо на ее кровати, и сейчас упал с нее на пол. Эх… это он неудачно приземлился… затылок трещит… Старик поводил копытом там — череп не треснул, крови нет, хотя пол твердый и это вполне могло произойти. Только не хватало тут валяться с размозженной головой… Он усмехнулся, представив, как лежит здесь в луже крови, и входит его агент по недвижимости с покупателями. В семьдесят семь лет, потеряв всех близких, совсем по-другому начинаешь относиться к смерти. Она больше не твой враг, она твой хороший знакомый и даже друг… хотя, вряд ли такого друга ты пригласишь к себе на чай. Такой друг, скорее, сам любит ходить в гости, без приглашения.

Голова у Гранд Пэа гудела, и он не сразу понял, что в дверь и правда звонят. Это были уже настоящие покупатели.

— Иду, иду, сейчас открою! — крикнул он в сторону гостиной, вставая с пола.

Он вспомнил свой сон. Нелепица ли? Или он правда боится такого? Гранд Пэа чувствовал, что боится. Но сердце говорило ему обратное. Он хотел, жаждал встречи с внуками и с их бабушкой. И знал, что все будет хорошо. Потому что по-другому быть просто не может.

— Добрый день! Заходите, любезные пони! — улыбнулся он новым жильцам, придерживая край своего старого костюма, норовящего оттопыриться. Даже в них, незнакомцах, он чувствовал энергию новой жизни, которая теперь озарит его старый дом. Он видел блеск в их глазах, блеск предвкушения счастливой жизни в этих стенах, и испытывал от этого огромное наслаждение. Еще немного, и он тоже совершенно обновится. Он будет абсолютно другим, оставаясь прежним разве что только внешне. И эта радостная мысль занимала все его существо, особенно, когда он подписывал купчую.

Теперь все будет по-другому!

Жеребец и кобылка, новые жильцы, улыбаясь, пожелали ему счастливого пути, и Гранд Пэа, захватив из своей комнаты небольшой чемоданчик с личными вещами, покинул дом. По договору, на следующий день большинство упакованных вещей будет погружено в грузовой поезд до Понивилля и отправлено в его новый дом, но старик Пэа сейчас не думал об этом, предоставив рутину своим нанятым рабочим. Он даже забыл оглянуться и попрощаться с домом, в котором прожил почти три десятка лет. Все его существо занимала скорая встреча с внуками. Только она. Лишь она одна.

В его жизни отныне все было по-другому, по-новому. И он чувствовал, что только сейчас начинает жить так, как был должен всегда.

Честно перед самим собой.