Ламберджек ^{завершен}

Ещё бы чуть-чуть и моя прошлая ошибка выиграла соревнование на лучшего скалолаза. Случилось это на двадцать второй мнемографической альтитуде. "Ты знала, что китайцы называют первую любовь преждевременной? — и пока ошибка (если бы она была способна) придумывала ответ, я добил её вторым вопросом, — Есть ли в жизни что-то более наивное и бессмысленное чем ранние игры во взрослые увлечения?"

Наверное, она бы сказала: "То, что мы совершенно об этом не помним," — или, — "Когда происходит наоборот", — однако мои претензии ошарашили её (риторическим) камнем по голове, и она сорвалась вниз в безобразную пучину памяти.

Ошибка никогда не доверяла страховке, а я не доверял ошибкам.

Сегодня я предпочту рассказать вам не о романтическом страхе падения. Я и так прибегну к нему, загоняя дюбель всё дальше и дальше вверх по скале — в действительности мы поговорим о тех морских приливах храбрости, в которые канула наша соперница.

Высылаю предупреждение всем недовольным подошвам — разговор в меньшей степени о пони, чем о степени большей (человеке!). Если бы мне пришлось держать в руках бумажный ледоруб из пустых страниц мемуаров, и вы захотели узнать, нарушают ли ваши ожидания, и разве так трудно тебе примириться с воспоминаниями из детства, то профилем бородатого мужчины я бы ответил вам, — "Да".

Каждый раз, когда я бродил вблизи воды, и неважно была ли это городская набережная или песчаные островки отлива, только что налитая в стакан газировкой она непременно шипела: в какую бы сторону не направлялось течение твоего века, ты снова вернёшься к знакомым пейзажам.

В такие моменты душа ритмизованно бормотала про себя, бряцая монисто из ясного, спаянного сознанием серебра, где лишь одна свинцовая, зелёная словно тина драхма фальшивила и разрушала гармонию своим потёртым от детских ладоней изображением. Это был лагерь, расположенный в окружении внутреннего Понта с его вездесущими смерчами.

Забыв об этой руине, я гордился тем, что поднявшись на второе десятилетие жизни, смог уберечься от кислородного голодания и даже приспособиться к разряженному воздуху современности, но одновременно с этим я перестал отчётливо наблюдать всё оставлённое позади и теперь не столь уже уверен, покоится ли и сейчас водная гладь за двадцатью двумя степенями прошедшего.

Если навигация не обманывает меня насчёт лежащего там и дымящегося всеми своими нулями номинала (та самая позеленевшая монета), значит бездну вновь необходимо заполнить содержанием: пролить не свет, но тяжёлый дождь над испаряющейся гидросферой, чтобы, возможно, только тогда из бульона вторичности возродилось прежнее многообразие видов.

Попытка совершить такую рекреацию проводилась неоднократно. Дождевые капли примеряли обличие пони, но днище отказывалось принимать сказочную отписку вместо личной явки, а также размещаться в лоне наивного модуса Эквестрии, без критических изменений для последней.

Из-за моей ошибки в самой глубокой скважине прорытой не человечеством, но мной будут гудеть все мои фанфики, в том числе и история, приведённая ниже.

В "Синий Фонарь" присылали разных жеребят. Чьи-то родители получали путёвку по службе в королевских стражниках, а кто-то — якобы через связи с администрацией лагеря.  Так утверждали многие из их оравы и были убеждены до честного пионерского, что не лгут. Взрослые лишь изредка умилялись глупым лошадиным мордашкам. Никому не приходило в голову, что они могут быть неискренними.

Июльским вечером, на площадке, окружённой платановой порослью, для второй смены случилась четвёртая дискотека. Часть жеребят скакала охотнее, чем раньше, остальные — всё также сидели по закуткам, откуда их выдворяли вожатые.

Лон Диггер по-настоящему проявил себя накануне. Он не получил свою кьютимарку, но занял почётное второе место на конкурсе танцев, уступив только паре, ходившей в своём родном Мэйнхэттане на занятия по фокстроту. В отличие от них Лону не доводилось браться за уроки танцев да и какие-либо вообще факультативы. Ему прочили языковую школу, в которую он не поступил, потому что молчал всё вступительное собеседование. Родители были сильно раздосадованы по этому поводу.

На дискотеке Лон прыгал в сомнамбулическом одиночестве, не желая узнавать, в чём заключался его особый талант, пока к нему не обратилась пони. Кажется, она была давно ему знакома.

 "Классно танцуешь", — похвалила она. Лон ничего не ответил и только кивнул в ответ со странной ухмылкой. Затем та пригласила его на медляк, и он продолжил бессловесно и бессовестно соглашаться, как будто это были не простые комплименты, а что-то гораздо большее.

"Я знаю почти все имена жеребят, которые есть в этом лагере. У меня хорошая память. Мне приходится держать в уме, как зовут всех моих родственников. Твоё имя было единственным, которое я не запомнила до конкурса".

Тем временем, неловкое молчание внушало ей мысли партнёра: "Да, я очень суеверная. А ещё мне нравится кантри". Заиграла бодрая музыка, и они плясали сквэр-дэнс. Когда солнце полностью закатилось, и они оба устали, Лон показал, как пройти к пляжу. Сев на бетонные блоки, они смотрели, как бледный бутон луны превращается в самую большую желтую розу, которую он когда-либо, а она уже более никогда не увидит.

Время наделит их разными судьбами, но сейчас кажется, кажется особенно, что когда они вырастут, маскарад детства закончится, и они будут к миру ещё ближе абстрактного перигея.

На мгновение стало возможно всё. Она представляла Лона не меньше, чем бравым лесорубом, живущего среди фурболгов и секвой, когда он поднял губу на вопрос о том, из Ванхувера ли он или нет. "А правда ли, что у вас всегда зима и День Горящего Очага?"

Лон же пребывал в своём безмолвии совсем, непроницаемо и абсолютно, глядя, как фантазии его новоиспечённой подруги отражаются в нём также, как прямые лучи солнца падают на безжизненный лунный диск. Внутри него ещё не возникло должного слова, чтобы взять ситуацию в свои копыта, и когда тишина между ними стала обоюдной, кобылка ушла назад к жеребятам.

До отбоя оставалось немного времени: танцор лёг на траву неподалёку, слушая как далёкая музыка заполняет собою пустоту моря и космоса. Потом и он вернулся — пел про себя вместе с отрядом "Зелёную Карету" — съел вафлю, а затем погрузился в сон.

Миновала неделя и пора была разъезжаться. С того момента они более не пересекались, и никто не подозревал об этом свидании. Лон Диггеру ничего не будет напоминать о ней: она не придёт к нему в сновидениях и не возникнет в воображении ни случайно, ни навязчиво, как многие другие пони после. По этому случаю они держали свой рот на замке, как будто этого эпизода никогда не было в их ещё не состоявшихся жизнях.

Поезд невидимо вёз его домой. Обратно к горам Ванхувера.