Улица Дружбы 34

XV

Начался дождь и жгучая боль в разодранной хомутом шее несколько утихла. Берри медленно брела по серой равнине, с трудом выдирая ноги из ледяной грязи. Скосив глаза, лиловая пони видела всё ту же пустошь, прорезаемую чёрными скалами, чахлые кусты и редкие шеренги жеребцов и кобылок, чья шерстка, собравшая грязно-зелёную грязь и тину и болотную ржавчину, совсем уже утратила свои жизнерадостные цвета.

В одной из таких шеренг медленно тащилась впряженная в тяжёлый плуг Берри. Серое вязкое месиво под лемехом отваливалось на две стороны со скользким шорохом. Время от времени плуг цеплялся за какую-нибудь болотную корягу и лиловая пони, чтобы высвободить его, зарывалась в грязь едва не по самую подпругу, трепеща от страха оттого что к ней уже приближаются укрытые брезентовыми плащами фигуры надзирателей.

Дождь постепенно затих и долина начала заполняться сернистыми испарениями. На редких кочках то тут, то там виднелись подушки мха и пушистые, словно покрытые налётом плесени, чахлые кустики. Желудок сводили голодные спазмы, но сорвать зубами такой кустик не позволяла стянувшая челюсти уздечка. Берри шла всё вперёд и  вперёд, поскольку упряжь и оглобли не позволяли даже повернуть голову. Серое поле под больным водянистым небом представилось лиловой пони бесконечным. Она и не знала, что в Эквестрии существуют подобные места. Теперь же казалось, что величественный Кантерлот, зелёная Филлидельфия и пряничный Понивиль были лишь иллюзией. Единственно верной реальностью был этот серый, грязный и промозглый ад, где несколько чудовищ в прорезиненных дождевиках заставляют убийц и насильников, когда-то отнявших чью-то радость, испить до дна чашу собственных страданий. “Но я ведь никого не убивала!” – мысленный вопль Берри окрасился вопросительной нотой.

Промозглый ветер пронизывал отощавшее за несколько дней тело Берри до самых костей. Скосив глаза вправо и влево и не заметив поблизости надзирателей, пони из последних сил ткнулась мордочкой в мутную лужу утолить жажду. Уздечка мешала разжать даже уголок губ, чтобы хоть сквозь зубы сцедить немного пахнущей тиной и сероводородом жидкости. По щеке Берри сбежала слезинка.

Прошёл еще один день бессмысленного труда. По каменистой тропинке бывшая студентка брела, провожаемая взведёнными арбалетами, к баракам, где содержались пони, преступившие самую последнюю черту, пони убивавшие с особой жестокостью или удовлетворившие похоть с жеребёнком. Через несколько дней перевоспитания Берри не отличалась внешне от прочих заключённых, с ног до головы измазанных зловонной торфяной грязью и самих забывших о своей масти и своей метке. Грива студентки обвисла и перепуталась, рёбра и кости таза остро торчали под кожей. Лишь глаза Берри ещё светились жизнью, в отличие от бесцветных глаз окружающих её пони, но надолго ли?

Наступает такой момент, когда голод перестаёт приносить исключительно физические страдания. Тело тогда перестаёт слушаться, а разумом овладевает лишь одна мысль. Пройдя ещё несколько шагов, ноги Берри одномоментно подкосились. “Вот и всё”, – подумала пони отрешённо. Сил не оставалось даже на жалость к самой себе и заключённая лишь наблюдала за перешагивающими через неё чужими ногами, грязными и исцарапанными.

Когда колонна конвоируемых прошла, слева от Берри оказался один из охранников. Понь склонился над упавшей, и кобылка увидела в окулярах респираторной маски отражение своей стянутой строгой уздечкой мордочки. Не способная проговорить ни слова, Берри издала тонкий стон и с мольбой посмотрела на надзирателя, попытавшись воплотить в этом взгляде всю силу своего беззвучного вопля о помощи.

– Убийца! Ты ещё смеешь надеяться на милосердие?! – Если бы не скрывавшая физиономию маска, солдат, вероятно, плюнул бы заключённой в глаза. – А каково было пони, которую ты прирезала? Она мертва. Ты понимаешь, грязная скотина, мертва! Играла, училась в школе, радовала родителей, радовалась солнышку и первой любви!

О своей невиновности Берри кричала и трибуналу и во время отправки сюда, в лагерь для перевоспитания. Кобылка всхлипнула и попыталась подняться.

– Эй, смотри-ка, – голос второго охранника, проходя через маску, становился таким же монотонным, – да она совсем разучилась стоять прямо!

Стражники подхватили Берри и поволокли к баракам. Рассвет кобылка встретила в тесной камере, обессиленно царапая передними копытцами каменную стену. Встать на четыре конечности не позволял стальной ошейник на свисающей с потолка цепи. Когда несчастная Берри проваливалась в короткое забытье, сталь впивалась в шею. Скуля от боли и удушья пони каждый раз вынуждена была напрягать все силы, чтобы не удавиться. Задние ноги от многочасового стояния свела судорога, глаза, лишённые сна, саднили. У ног Берри, словно жестокая усмешка, лежала охапка соломы – её сегодняшний обед. Даже если бы цепь была не столь коротка и кобылка смогла дотянуться до этой непрезентабельной еды, пользы это не принесло бы никакой, поскольку уздечка как и прежде стягивала челюсти.

Поминутно вскидываясь, чтобы не остаться навсегда висеть в этом зловонном подвале, почти обезумев от боли в ногах и страха удушения, Берри взглянула на розовую полоску рассвета. Где-то бесконечно далеко, в другой светлой и беззаботной жизни, стоящая на галерее дворца Селестия приветствует рождение нового дня и восходящее солнце приветствует Принцессу.

Стукнул дверной засов и в камеру втолкнули тощего поня, покрытого серой грязью, как и все заключённые. Новый сосед растянулся на холодных камнях пола и мгновенно провалился в беспамятство. Перемена обстановки придала Берри сил.

Через некоторое время, издав глухой хрип, понь открыл воспалённые глаза. Заметив соседку, жеребец склонил голову и прищурился. За следующие четверть часа Берри узнала, что её собрат по несчастью из Троттингема (“А ты откуда сестрёнка? А, ну да, прости”) и что кобылка напоминала ему одну давно знакомую пони.

– Ты знаешь, такая же худенькая. Я души в ней не чаял, ревновал к каждому столбу. А в один из вечеров я просто взял нож и прирезал её. А потом ещё двоих. Да… такие дела, сестрёнка... – Глухой голос сокамерника совершенно потерялся в идущем из лёгких хрипе.

Берри в страхе попыталась отстраниться от бывшего убийцы. Понь продолжал медленно выдавливать из себя слова. Студентка могла в ответ лишь шевелить бровями и жмуриться. Ей изрядно надоел словоохотливый понь, его хрипящий голос и уставленный в пустоту взгляд гноящихся глаз. Однако узница понимала, что если бы не этот старик (Старик ли? Берри не была уверена, что этот обтянутый шкурой скелет не является её ровесником), она давно уже лишилась сознания и ошейник пережал ей сонные артерии.

– Да, сестрёнка… Видишь эту копну у твоих ног? Было время, когда я без тени сомнений начал бы щёлкать в ней зубами. И меня не остановила бы мысль о том, что рядом подвешена на цепи маленькая несчастная пони, так же как и я полуживая от голода, но лишённая возможности утолить его даже этим дрянным гнилым сеном.

Неспособная кивнуть, Берри лишь двинула веками.

– Да, сестрёнка… Горе и боль сближают, как бы нелепо это ни звучало. Мы не смогли стать друзьями в радостном мире Солнечной Пони. Мы обрели душу и страдающее сердце лишь в этом промозглом болотном аду… – Понь надолго замолчал и уставился в пол перед своим носом. Берри вдруг испугалась, что он умер.

– Если бы ты знала, сестрёнка, как я люблю жизнь. Как цепляюсь я за ту пытку, которая сейчас составляет всё моё существование. Но я готов отдать её, готов позволить зажарить себя живьём за одну возможность избавить тебя от этих цепей… Перевоспитание достигло цели… – Понь криво усмехнулся и вновь замолк. Глубоко вздохнув, он подполх ближе к студентке и продолжил.

– Знаешь, Фейрил… – Берри не удивилась, что собеседник назвал её чужим именем, именем давно мёртвой кобылки, – есть способ сбежать из этого ада… Через несколько дней у тебя будет выходной… Да, я называю это “выходной”. Ты пойдёшь гулять по центральному парку… – Берри удивлённо уставилась на сокамерника. – Да. Ты пойдёшь гулять по парку и тогда нужен всего лишь один рывок, одно крохотное, по сравнению с твоими нынешними страданиями, усилие. и ты прыгнешь в самоходный экипаж, управляемый твоим другом… – Лающий кашель сотряс худое грязное тело.

– Есть лишь одна маленькая проблемка, Фейрил… Одна маленькая долбаная проблемка… С той стороны у нас нет ни одного друга, который сидел бы в кабине экипажа… – Голова поня упала на камни и вывалившийся из оскаленного предсмертной судорогой рта язык коснулся грязного пола. Берри с замершим сердцем посмотрела в остекленелые глаза.

Когда стражники, расторопность которых не позволяла усомниться в том, что за происходящим в камере велось непрестанное наблюдение, снимали земнопони с цепи, Берри рыдала и сдавленно выла сквозь стиснутые кожанным ремешком челюсти.