Дружба и магия

Безразлично холодную белизну снега нарушил ужасающий ритуал. От лежащего в центре бездыханного тела расходились шесть нарисованных кровью стрел — знак силы, что стремится разорвать мир на части в бессмысленной ярости.  Безжалостная метель наверху выла словно живая и трепала ещё недавно тёплый мех, наслаждаясь вкусом насилия и предательства. Обычный кухонный нож и чашка-салатница лежали тут же, и обычный пегас по имени Бластри, работник погодной службы Ванхувера, смотрел на итоги своих трудов.

 — Я сделал это, — произнёс он, не веря себе самому.

Бедняга Клаудлет шёл сюда как на обычную прогулку и ничего не подозревал до самого конца. Его крови едва хватило чтобы рисунок был узнаваемым, но это не имело значения, как не важен был инструмент и статус проводящего ритуал. Главное, что Бластри сейчас ненавидел — себя, своего друга и то существо, которое собирался призвать. Но ещё раньше он возненавидел свою работу и собирался сейчас изменить её навсегда.

Три года в небольшом селе у самых Кристальных гор. Жестокий мороз, от которого едва спасает и самая тёплая куртка. Колючий дикий снег, засыпающий дома порой по самые крыши. Ужасающие бураны, разгонять которые поднимают по тревоге все смены, и каждый год кто-то в этой неравной борьбе лишается здоровья, а то и жизни. А пока здесь пони сражаются со стихией, на юге тратят силы на радуги и резные снежинки!

Но в Клаудсдейле, где Бластри учился погодному делу, он видел не только бездельников. Гиппогрифы, грифоны, чейнджлинги и даже драконы — всех, кто умел летать, принимали в лётные школы и позволяли затем работать на равных с пони. Став единственной правительницей Эквестрии, сиятельная принцесса Твайлайт показала им всем силу дружбы: властная над всяким живым существом, всем нужная и всеми ценимая, она манила и примиряла, способствуя всеобщему процветанию. Когда жуткие истории о чудовищах вокруг страны маленьких пони оказались ею развенчаны, не могло быть сомнений в том, что в любом противостоянии можно победить миром. Оставалось только найти общий язык с теми, чей голос послышался Бластри в одной из этих ужасных метелей, и на севере воцарится спокойствие.

Жеребец начал читать заклинание, стараясь не сорваться на плач. Сейчас нельзя было сбиться, нельзя отступить и всё бросить. Теперь, когда жертва уже была принесена, вернуться домой и забыть обо всем было бы преступлением безо всякого смысла. Он должен был сделать это, или же погрузить всю страну в хаос и затем взывать к небесам.

Заученные наизусть слова древнего языка выпускали магию в мир. Со дня первого их прочтения в какой-то провинциальной библиотеке решимость Бластри крепла медленно, но верно. Питаемая тяготами, казалось, нескончаемой и бесплодной борьбы, безумная идея постепенно преображалась в план, а затем в обязанность и необходимость. И вот теперь, наконец-то произнося заклинание вслух, пегас чувствовал, как метель уносит прочь горечь и скорбь, как на смену ничтожному чувству вины приходит сознание важности совершаемого действа. Знакомый голос из облачной вышины шептал об этом, становясь всё ясней и спускаясь всё ниже. Мир вокруг исчезал в невозможном под защитой леса бешеном вихре, и надгробная еловая зелень обернулась неодолимой стеной вокруг пони и нисходящего к нему духа. 

Он явился среди пелены снега, когда стало невозможно разглядеть что-нибудь дальше десяти метров, зависнув над центром звезды и с интересом разглядывая приношение. Эфирные грива и хвост развевалась на ветру — если исчезающая половина тела была хвостом — или же эти волны приводили морозный воздух в движение. Необычайно тощие ноги существа заканчивались маленькими копытами, едва ли больше жеребячьих, и сгибались с ясно различимым углом, демонстрируя несуществующие суставы и  кости. Но самым странным была всё же морда. Словно какая-то пародия на пони, она была невозможно вытянута, так что выпирающие скулы могли на самом деле иметь мало общего с челюстями, из которых нижняя вместе с губой и подбородком выпирала огромным крюком. Могло ли это существо говорить? Или для духа такие мелочи ничего не значили?

 — Привет? — Бластри окликнул виндиго и сделал несколько шагов ему навстречу, прикрываясь крылом от ветра и с трудом видя что-то сквозь перья. 

Призрачный жеребец на секунду замер, затем повернулся на звук, сначала головой, а затем и всем телом. Он завис неподвижно над центром звезды и молча смотрел на пегаса: понимал, что тому от него что-то нужно, и таким способом делал шаг навстречу. Во всяком случае, так могло показаться, ведь лицо морозного духа не выражало совсем ничего.

 — Ты умеешь говорить? — Спросил его пони. Виндиго в ответ только фыркнул, заставив ветер швырнуть в пегаса горсть снега. 

Конечно нет. Ни в одной легенде виндиго не разговаривали. Они только ржали, вторя завываниям ветра и насмехаясь над пони внизу, и носились по небу в бесконечных поисках пропитания, словно хищные звери. Уже то, что кошмарное существо спустилось сюда и смирно зависло, не стремясь погубить глупого пегаса, казалось небылью. И поэтому надо было придумать что-то другое. 

Несколько шагов вперёд — призрак не шевельнулся, и на его морде по-прежнему не отражалось ничего. Но Бластри почувствовал, что перешёл какую-то важную для духа границу: нездешний колдовской холод заставил пегаса замереть на мгновение всем своим существом. Это напоминало неосторожный вдох во время сильных морозов, но в то же время было совсем иначе. Обычная метель всего лишь осаждала тело, пытаясь проникнуть под одежду, под шерсть и под кожу, а это касалось плоти почти незаметно и вместо этого пыталось погубить саму его волю и остановить мысли. 

 — Я не враг тебе, — с трудом выдавил из себя жеребец, чувствуя, что это была почти ложь. Он едва не забыл о своей цели, залюбовавшись мощью стихии, но стоило только вспомнить, как уже остывшие было чувства с новой силой начали терзать душу. Они безгласно выли где-то внутри, требуя ненавидеть эту тварь, из-за которой пони лишил жизни своего друга и надругался над его телом. Из-за которой стоял здесь и промерзал до костей. Только вот если сейчас отступить, другого шанса уже не будет. Не должно быть. Нельзя погружаться дальше в этот кошмар и отдавать ему кого-то ещё. Только эта встреча имеет значение, только пегас, виндиго и невыносимый холод. 

 — Хочешь, мы с тобой будем друзьями? — В голосе Бластри слышалось отчаяние. —  Зачем заставлять пони мёрзнуть и ссориться?

Пегас протянул копыто вперёд в дружеском жесте, но ответа он не услышал. Призрак только склонил голову чтобы посмотреть на протянутую к нему ногу и снова фыркнул, казалось, уже раздражённо. Он по-прежнему ждал, но терпение было на исходе. Пони, дрожа от холода и из последних сил сохраняя здравомыслие, решился на ещё одну попытку, которая  станет последней — он просто знал это. 

Ещё один шаг вперёд, ещё один замерзающий выдох. Копыто вновь потянулось к прозрачной фигуре, но теперь по-другому. Даже не зная слов, можно понять другой язык: взгляды, движения… прикосновения. Если виндиго позволит к себе прикоснуться, это будет победой. Во всяком случае, добиться большего Бластри желать уже не мог.

Пегас медленно закрыл глаза и отвернулся, стараясь вспомнить об остатках своей надежды и не показывать страха. Ведь когда ты боишься и не доверяешь, то ни за что не выпустишь из виду источник опасности. Время замедлилось и двигалось словно рывками, точно так же, как и неуверенно протянутое к призрачной морде копыто пони. Оно замерло в нескольких сантиметрах от эфемерного тела, позволяя виндиго самому шагнуть навстречу — если тот пожелает. И, к удивлению Бластри, он пожелал.

В первую секунду прикосновение морозного духа показалось пегасу обычным шагом в колючий снег, скребущий растревоженную морозом шкуру. Но прежде чем он понял, что происходит, физически ощутимая холодная злоба навалилась на него с новой силой, обжигая нутро и пронзая болью и без того дрожащие ноги. Холодное жжение в шкуре, словно сдираемой снегом и ветром, вдруг начало исчезать, и жеребец повалился на снежное полотно, теряя остатки воли и бессильно наблюдая за сгибающим макушки елей бураном. Он знал, что это значило — инструктор на работе говорил об этом не раз. Совсем скоро наивный маленький пони сгинет под снегом, в один миг раздавленный всего лишь толикой холодного ужаса из-за пределов кристальных гор. Он единственный оставался рядом всей своей удушающей мощью когда последние мысли начали замирать вместе с остывающей кровью, а затем… Бластри проснулся.

Сознание возвращалось медленно, как после тяжёлой, наполовину рабочей ночи, когда пытаешься отобрать своё законное время для сна у следующего утра, но сколько бы ты ни спал, всё равно потом хочется больше. Тяжесть ещё не сброшенных оков сна казалась замечательным поводом забыть ещё хотя бы на пару минут о горячем, болезненном напряжении во всём теле и раскалывающейся голове. Тем более что это так сильно напоминало обыденную простуду, знакомую северным погодникам по долгу службы и одолеваемую ими за пару дней дома. 

Пегас изо всех сил зажмурился и даже наморщил лоб, однако заснуть у него не получалось. Что-то вокруг казалось непривычным и неправильным, и одновременно с этим сквозь оставшуюся от забытья дымку проступало воспоминание о случившемся на лесной поляне. Морозное чудище словно поселилось в душе несчастного жеребца, продолжая грызть правую переднюю ногу призрачными зубами. Тревожимый всеми этими чувствами и повинуясь глубинному подсознательному желанию осмотреться и окончательно убедиться в собственной безопасности, Бластри нехотя открыл глаза и решил заставить себя проснуться.

Сначала он увидел, а вернее осмыслил простое деревянное изголовье кровати, которая точно не была его собственной. Затем — белый потолок с целым рядом ламп в скромных пластиковых абажурах. Постель же буквально пахла свежестью и чистотой, будучи почти что прохладной и ничем не напоминая колючее шерстяное одеяло в его доме. С трудом заключив, что был кем-то найден в лесу и оказался в больнице, жеребец принял следующее, не менее тяжкое решение: пошевелиться и прийти в себя окончательно.

С недовольным мычанием, почти что стоном, он попытался выпутаться из-под одеяла и остановился, едва начав. Ни на что не похожая боль после прикосновения виндиго всё ещё не отпускала, а нижняя половина укушенной им ноги не чувствовала ничего другого и совершенно не слушалась. При этом она и не лежала мёртвым грузом, как можно было ожидать, и, что хуже всего, упиралась в простыню той своей частью, которой не должна была упираться никоим образом. Теперь у Бластри  было лишь три копыта.

В этот момент всё пережитое в лесу вновь навалилось на бедного пони, и теперь сил выдержать этот ужас у него уже не было. Бластри ощутил, как проваливается в бездну жалости и отвращения к себе и теряет всякий контроль. Он кричал в потолок, рыдал и вгрызался в пододеяльник, и наверняка стал бы биться головой об стену, окажись она достаточно близко. Но её не было, и потому пегас попытался ударить себя по голове копытами, но только лишний раз напомнил, что одного из них больше не было. С этой мыслью он повалился на бок и бессмысленно смотрел на ширму, отделявшую его кровать от соседних, пока вдруг не услышал знакомый голос.

 — Бластри!

У изножья кровати стояла слегка сонная и растрёпанная кобылка цветов восходящего солнца, похожая на посланника неведомого доброго божества. Из тени ширмы Бластри казалось, что она буквально сияет в потоке света, льющемся из окна, и этот вид неописуемо великого счастья на лице верной подруги придал ему сил для слабой улыбки. Грейшес Бриз. Они часто оказывалась в одной смене, и со временем так привыкли друг к другу, что начали проводить время вместе после работы и на выходных. Почему-то её появление сейчас не показалось удивительным ни на миг.

— Я так рада, что ты очнулся! — Воскликнула  кобылка, почти что летя к изголовью, — я каждый свободный день приходила тебя проведать, и приносила с собой немного еды чтобы передать сразу как только будет можно. У меня и сейчас есть, хочешь? А хочешь эту… книгу, которую ты мне посоветовал?

Кобылка принялась выкладывать свои гостинцы на тумбочку, а Бластри смотрел на неё и тревожный вихрь мыслей вновь уносил его прочь из долины спокойствия. Сначала он хотел рассказать Грейшес всё, чтобы хоть кто-нибудь понял его и пожалел, чтобы не нести в одиночестве груз вины и не хранить ужасный секрет безумной затеи. Но что если она не поймёт? Что если бросит его и расскажет кому-то ещё? Колдовство, виндиго, жертвоприношение… нет, это нельзя было раскрыть никому. Поэтому пегас собрал всю свою волю в копыто чтобы сосредоточиться и случайно не проговориться.

 — Кто… кто нашёл меня? — Спросил он, решив начать расспрашивать подругу издалека. Вдруг она уже обо всём знала?

 — Я. — Кобылка пристально смотрела прямо в глаза другу. — И тебе повезло что мы решили погнать метель туда. Ещё немного, и ты бы замёрз совсем.

Жеребец обмер. Она видела, а значит, она знала. Но всё равно была здесь, рядом с ним, радуясь будущему выздоровлению всё ещё друга. Но что если кобылка всё-таки ничего не заметила? Густой снегопад мог замести все следы, но с другой стороны, жертва и нож с чашей лежали почти там же, где упал сам пегас, и не наткнуться на них ногой, ходя вокруг, казалось почти невозможным.

  — А там не было ничего… странного? — Спросил Бластри, изо всех сил душа новые приступы ненависти к себе и подруге, за то, что была такой восхитительной и благородной.

— Нет, конечно.  — на лице Грейшес отразилось искреннее недоумение. — Что за вопрос? Ты же просто приземлился там, укрываясь от метели… или упал, вот этого я не знаю. Зато знаю что тебя там не должно было быть. Как можно было пытаться убрать метель если не успел на сбор? Неужели ты хотел справиться в одиночку?! 

— Погоди, — с трудом пробормотал пегас, отрываясь, наконец, от подушки, — Я… я не помню чтобы я вообще летал в этот день.

Это не имело никакого смысла: он ведь и вызвал эту метель! Не первый лёгкий снегопад, но именно тот ураган, который и вправду мог бы потребовать усилий всех погодников города, угрожая многодневным холодным пленом. Грейшес могла скрыть что застала следы ритуала, но почему же она врала так открыто и нагло? 

 — А вот я помню, как сама ворвалась к тебе домой, когда нас подняли по тревоге, но ты вместо того чтобы бросить всё и полететь за мной, сказал что догонишь, и потом так и не появился. Наверное, ты всё-таки упал и ударился головой, если не помнишь. Или не до конца пришёл в себя после наркоза.

— Ммммдааа, наверное, — протянул Бластри. Он всмотрелся в лицо подруги, пытаясь прочитать там признаки лжи, но не мог. Их разговор стал напоминать шпионские игры, где каждый пытается выведать что-то у другого и при этом не раскрыть собственных тайн. И если это действительно была игра, то побеждал в ней явно не жеребец.

Но в этом всё ещё не было смысла. Вдруг Грейшес всё-таки говорит правду? Вдруг всё случившееся в лесу было каким-то болезненным сном, и на самом деле замысел так и не доведён до конца? Бластри слышал рассказы о том, как принцесса Луна внушает кошмары чтобы пони увидели в них порочность своих деяний, и, может быть, это один из них. Так было бы лучше, и хотелось в это поверить, но слишком прочно держались воспоминания о пережитом. Снам же положено было терять очертания и забываться через несколько минут после пробуждения, если только ты не желаешь сохранить их специально. 

Бластри начинал сомневаться в собственных мыслях, поддаваясь на уверенный тон и связный рассказ. Впрочем, сейчас у него был один способ выяснить истину — спросить о том втором, кто не мог не участвовать в ритуале. Слова сорвались с сохнущих губ под аккомпанемент бешеного биения сердца:

— А где Клаудлет? Он в порядке?

 — Клаудлет? Твой пёс? Он… я не знаю. Похоже, ты так спешил, что оставил дверь открытой, а он убежал и до сих пор не вернулся. Я когда проходила мимо, увидела, что всё нараспашку, и не удержалась. Кто-то же должен был присмотреть за твоим домом пока ты тут.

Кобылка виновато улыбнулась и потупила взгляд: всё-таки она вторглась в чужой дом, пусть даже из лучших побуждений. Или хотела, чтобы Бластри подумал, что дело именно в этом, когда на деле пыталась скрыть свою неискренность. Из такого ответа ничего узнать не получалось: он мог быть как чистой правдой, так и искусной, неопровержимой теперь уже ложью. Но в любом случае, Бластри уже слишком устал чтобы дальше теряться в догадках, чтобы подозревать и в мыслях отталкивать от себя ту, в ком так нуждался сейчас. Он чувствовал, как разрывается сердце и тяжкие мысли буквально переполняют голову, распирая её изнутри, а потому просто сдался и спрятался в одеяло, позволяя слабости вновь одолеть себя. Пусть будет как хочет Грейшес.

Неожиданно кровать качнулась, и Бластри открыл глаза чтобы увидеть лицо подруги совсем близко. В её взгляде смешивались вина и боль, такие же, как и сам жеребец испытывал в этот миг. Собственные они были или отражённые чудесной способностью к состраданию — это уже не имело значения, когда Грейшес осторожно обняла жеребца, стараясь лишний раз не касаться копытами постели.

 — Мы справимся с этим, — прошептала она на ухо, — мы, вдвоём, слышишь? Ты только потерпи немного. Я обещаю, что день согревающего очага мы встретим у тебя дома.

Бластри ничего не сказал, а только крепче прижался к подруге, стараясь запомнить тепло её тела, мягкость шерсти и гривы и неизменный запах небесной свежести, почему-то из всех погодников особенно приятный именно у неё. Так прошло всего несколько секунд, но даже в таком кратком объятии чувствовалось гораздо большее обещание, чем прозвучало в словах… они будут вместе и на этот День Очага, и на следующий, и в любой другой день до конца своей жизни.

Вскоре Грейшес ушла, увидев, что Бластри уже успокоился и готов заснуть. Тёплая память о её близости не дала кошмарам овладеть жеребцом, но всё же этого хватило только на то, чтобы не дать ему сойти с ума за следующие два дня в одиночестве. Образы произошедшего на поляне снова и снова возникали перед глазами, и мысли кружились вокруг них как снег тогда вокруг злобного духа. И теперь это точно не мог быть сон: слишком яркими были видения, слишком чётко копыта помнили нож и тёплую кровь. Так что же случилось с ним, если он дошёл до такого? Откуда взялось это наваждение, эта мысль, что можно так легко расправиться с верным без всяких сомнений другом ради попытки привлечь к себе неведомое чудовище?

Никто в здравом уме не мог бы подумать, что существо, которое привлекают только кровавые жертвы и бездна раздора, вообще способно дружить. После всего пережитого становилось ясно как день, что вопреки наивной вере маленьких пони зло всё-таки существует. Оно не знает сомнений, не хочет мира и не похоже ни на одно существо из плоти и крови. Однажды вцепившись в свою добычу, оно не отпустит уже никогда, а вся дружба в Эквестрии способна лишь удержать в стороне холодный кошмар, терпеливо ожидающий своего часа.