Почесушки и обнимашки в понячьей тюрьме

Почесушки

Охранник хватает меня магией и швыряет в камеру. С лязгом захлопывается решётчатая дверь.

— Этот урод здесь так надолго, что ключ можно было бы и выбросить! — на грани слышимости доносится до меня его шуточка.

— Да, друг, ты прав, — с гримасой отвращения на лице отвечает второй.

Вот так я и стал зэком.

Моё новое обиталище тесное — даже с учётом того, что меня поместили в камеру для заключённых-минотавров. В углу миниатюрный туалет с зеркалом и раковиной, и большая часть остальной площади занята двухъярусной кроватью. С нижней койки на меня пронзительно глядят ярко-зелёные глаза. Мой сокамерник.

— Итак, — произношу я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не задрожал и не выдал моих чувств, — за что тебя закрыли?

— Не хочу об этом говорить, — голос лежащего минотавра хриплый и грубый, — как тебя зовут-то?

— Анонимус. И прежде чем ты спросишь, я — человек.

Второй обитатель камеры садится, и я могу рассмотреть его: тёмно-синяя шерсть, подобие миниатюрной бородки под нижней челюстью, короткая причёска-ирокез. Он довольно крупный, но агрессивным не выглядит. Хотя рога его… да.

— Айрон Вилл. Ты, это, не один из… пришельцев?

— Ну, технически — да, поскольку этот мир для меня не родной. Но мой вид называет себя «люди», в единственном числе — «человек».

— Сложно. Я буду звать тебя «Анон».

— Я бы на твоём месте не стал этого делать.

— Ладно-ладно, приятель, буду говорить «Анонимус».

Он поднимается с койки и протягивает лапу для рукопожатия — сила которого, надо сказать, сокрушительная. Хорошо, с улыбкой думаю я, что он вроде бы дружелюбный.

— Так всё же, за что тебя посадили? Хотелось бы знать, с кем буду проводить немало времени, понимаешь?

Айрон Вилл задумывается, затем, приняв решение, глубоко вздыхает.

— Однажды я завалился в бар, нажрался допьяна и сказал бармену… ну, он заявил, что не станет мне больше наливать, и я назвал его… назвал… Не стану я этого повторять! Ну и… за это я здесь.

Он неумело изображает суровую ухмылку, затем, нервно рассмеявшись и потерев затылок, обессиленно шлёпается на койку — та прогибается под его весом.

— Подожди-ка… что, и это всё?

Минотавр поражённо глядит на меня:

— Разумеется! Больше я не виновен ни в чём!

— Но это же… такая ерунда…

— Здесь не соревнуются, кто хуже. Кстати, а ты-то за что здесь?

— Я устроил драку.

— ЧЕГО? Зачем тебе потребовалось?

— Ну, я украл немного еды, а меня заметили и задержали. Я попытался сопротивляться… и в результате к обвинению в воровстве добавилось ещё физическое и моральное насилие второй степени.

По лицу здоровяка заструились слёзы. Серьёзно, он не плакал — а зарыдал, словно цирковой клоун.

— Ты… отвратителен! Ты оскорблял и бил? — произнёс он, перемежая слова всхлипами.

— Ага! — ответил я и, дурачась, добавил: — А одного вообще в унитаз макнул!

…и тогда минотавр, отпихнув меня, кинулся к двери, принялся трясти её и звать охрану — которая быстро явилась.

— Эй, что здесь происходит?!

— Я… Я хочу в другую камеру! — жалобно простонал здоровяк и, шёпотом, думая, что я его не услышу, добавил: — Я не могу делить комнату с… этим…

Охранник открыл рот, чтобы спросить что-то, потом увидел меня и скривился от отвращения.

— У нас остались только маленькие камеры. Ты не против?

— Да, пожалуйста, да!

Не говоря больше ни слова, охранник открыл камеру и вывел минотавра. Я смотрел ему вслед с обалдением — что, вот так всё просто? Никаких бумаг, согласований… Он попросил, и его тут же перевели? Да, тюрьма у пони отличается от того, что я читал о тюрьмах своего мира.

Опустившись на освободившуюся койку, я задумался о том, что услышал. За что, на самом деле, посадили Айрон Вилла? Ведь наверняка он мне не всё рассказал, не может же быть, чтобы здесь сажали в тюрьму за то, что ты спьяну обругал бармена! Разве что этот бармен был каким-нибудь переодетым принцем, оскорбление которого сразу становится государственным преступлением?

---

С того момента, как я оказался в тюрьме, прошла неделя. Очень скучная неделя, аж удивительно. Понячья тюрьма совсем не похожа на человеческую: если ты уронишь мыло, твой ближайший сосед вежливо подаст тебе его, все споры через несколько минут завершаются дружескими объятиями, а за нарушения внутреннего распорядка тебя не кинут в карцер… а поставят на полчаса в угол.

— И вот я… толкнул его… — пони-заключённый, скрывая слёзы, спрятал морду за копытами.

— И как тебе следовало поступить? — искренне-добрым голосом произнёс психолог, поглаживая его копытом по плечу.

— Наверное… обсудить… договориться… поделиться? — он поднял влажные от слёз глаза на психолога, ища его одобрения, тот в ответ обнял его… а я не выдержал и, закатив глаза, поднялся. День за днём выслушивать эти полные раскаяния рассказы, смотреть на рыдающих от облегчения обнимающихся пони… Поражаться тому, что здесь наказывали за провинности, в моём мире случавшиеся в детском садике среди малышей, а не за реальные преступления, которых, похоже, почти и не было. Самым страшным, ну после моей драки, был проступок пони, который укусил другого жеребца в ссоре из-за кобылы.

— Ты куда это собрался?

Охранница, молодая кобыла со светло-коричневой шёрсткой и собранной в конский хвост (ха!) тёмно-коричневой гривой, одетая в униформу, по понячьему стандарту состоящую из короткой, до середины туловища, синей курточки и форменной фуражки, уставилась на меня суровым взглядом.

— Хочу пройтись немного.

— Анонимус, тебе надлежит не меньше часа в день пребывать на сеансах социализации!

— Но я-то здесь уже два провёл! — вру я ей в лицо.

— Что, серьёзно? — недоверчиво поглядывает на меня кобыла.

— Ты хочешь сказать, что я вру?!

Этот вопрос явно выбил охранницу из колеи, она виновато опустила взгляд, глубоко задышала, а я обалдел от того, что видел: тюремная охранница устыдилась того, что назвала заключённого лжецом! О боги, какие же эти пони невинные и доверчивые!

— Н-нет… просто… — она бросает взгляд на часы, которых, клянусь, секунду назад не было у неё на ноге. — Во сколько ты пришёл?

— В полдень, — произношу я, присев на колено и тоже посмотрев на её часы.

— Это значит два с половиной часа назад. Тогда всё в порядке.

— Благодарю, мисс, — отвечаю я и машинально протягиваю руку и чешу её за ушком, как делал с собаками на Земле.

Её мордочка мгновенно окрашивается ярким румянцем, веки трепещут, а голова прижимается к моей ладони, словно не желая прерывать прикосновение. Я, не двигаясь, наблюдаю за оригинальной сценой. Охранница, постепенно вернув себе самообладание, выпрямляется и снова твёрдо встаёт на копыта.

— Извини, а как тебя зовут?

Пони поворачивает мордочку ко мне и несколько секунд смотрит прямо мне в глаза. Она открывает рот, пытаясь заговорить, но, похоже, у неё спирает дыхание. Опустив взгляд, она всё же отвечает дрожащим голосом:

— Я Кукис Крим^[1].

Кивнув головой, я завершаю разговор — мне пора идти, скоро начнётся занятие по прикладному искусству и рукоделию.

---

…с которого меня выгнали: я сделал из палочек и верёвочек работающую модель требушета, а потом у меня хватило ума рассказать, для чего полноразмерный вариант этой игрушки использовали у меня на родине. Скучая, я вышел в тюремный двор и несколько минут смотрел, как пони играют во что-то типа баскетбола. Присоединяться не стал — я и выше, и быстрее, чем любой из них, так что та сторона, где я играл, гарантированно побеждала. Я пробовал пару раз, но убедившись, что это приводит всегда к одному и тому же результату, перестал участвовать в этой игре, если не получалось найти в соперники кого-нибудь типа Айрон Вилла. Впрочем, сам минотавр принимался рыдать каждый раз, когда встречал меня — так что в итоге я оказался вне игры. Вздохнув, я решил, что мне остаётся только вернуться в камеру…

---

…где и провёл всё время до позднего вечера, читая книгу из тюремной библиотеки. Все зэки уже вернулись в камеры, единственным звуком был цокот копыт патрулирующих коридоры охранников. Так что раздавшийся со стороны двери шёпот удивил меня.

— Анонимус! — позвал меня кобылий голос.

Я перекатился на бок, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте в коридоре; за дверью обнаружилась Кукис Крим.

— Что?

— Мне нужна… эм… услуга?

Она говорила торопливо, и в словах явственно звучали нотки паники. Мне до неё, разумеется, не было ни малейшего дела, но всё-таки женщина, хоть и с копытами… так что некоторое количество сочувствия внезапно объявилось в моей душе.

— От меня? Что случилось?

— Подойди!

Вот это уже было странно. В моей голове сама собой возникла мысль, что я сейчас подойду к двери, она распахнётся, ворвётся толпа стражников и как следует потопчется по мне, обвинив в попытке побега. Так что к двери я подходил осторожно и неторопливо — и по дороге увидел, что Кукис Крим постоянно вертится и опасливо оглядывается, словно боясь, что кто-нибудь заметит её.

— Что дальше? — спросил я, подойдя вплотную к двери.

— Высунь руки!

Я просунул руки сквозь решётку, ожидая что мне сейчас наденут наручники — но вместо этого пони внезапно прижалась щекой к моей ладони.

— Ещё разик, пожалуйста! — просто-таки взмолилась она, нетерпеливо переминаясь на месте.

Удивлённый и ошарашенный, я сделал то, что она просила — осторожно почесал её ушко, и она, как и в первый раз, прижалась к моей руке, наслаждаясь прикосновением. Даже, кажется, слегка зашаталась. Но через пару секунд, издав вздох, отстранилась и выпрямилась. Одёрнула на себе курточку и посмотрела на меня тем самым жёстким взглядом, как в момент первой нашей встречи.

— Мы не должны были делать этого, — прошептала она и убежала вдаль по коридору.

«Все пони — сумасшедшие» — подумал я, возвращаясь на койку.

Интересно, а какой у этой охранницы особый талант? Рисунок на заднице — несколько печенек и кувшинчик молока, что это может означать? Ну, если не считать вполне очевидного, но излишне пошлого «засунь печеньку в молочник»?

---

Дни проходили один за другим, настолько повторяя друг друга, что слово «похожие» казалось чересчур слабым, скорее следовало бы сказать «повторяющиеся» — эдакий лошадиный вариант «Дня сурка». И это было настолько скучно, что я почувствовал признаки депрессии. Зэки опасались со мной заговаривать, считая меня страшным и опасным. Только и оставалось, что сидеть весь день в тюремном дворе и жариться на солнышке…

После очередного обеда я увидел, как мимо моего угла из столовой, сияя широкой улыбкой на морде, прошёл Айрон Вилл, неся в руке мешок с какой-то жратвой. Заметив меня, он изменился в лице и торопливо повернул в сторону, явно в надежде, что я не успел обратить на него внимания. Я, однако, успел.

— Эй, а ну прекрати. Раздражаешь!

— Извините, что?

— Избегать меня и начинать рыдать, как только увидишь меня.

— Я… я вовсе не рыдаю! — попытался продемонстрировать гордость минотавр и даже сделал движение, словно расправляет плечи.

— Рыдаешь. Вот даже сейчас я вижу слезу у тебя на щеке.

— Нет! — он торопливо провёл пальцем по морде и принялся его рассматривать. — Да нет же там ничего!

— Ладно-ладно, не стесняйся, вот держи! — и я достал из кармана свой носовой платок, по совпадению — сделанный из ярко-красной ткани.

Минотавр как-то очень странно посмотрел на тряпицу в моей руке, и я, чтобы подразнить его, встал и взмахнул тряпкой, изображая матадора.

…это мир, в котором ожили все самые сумасшедшие сказки — да, и все самые дурацкие тоже. В реальности быков приходится обучать, а потом ещё и тыкать копьями, чтобы они кидались на красный плащ, от природы у них такого рефлекса не существует.

У Айрон Вилла этот рефлекс был, и осознание поразило меня сначала морально, а через полсекунды и физически — в мою грудь словно врезался стенобитный таран, и я сначала осознал, что лечу, размахивая руками и ногами, а потом — что кувыркаюсь по усыпанному щебёнкой двору, оставляя на камнях клочья кожи…

---

Я очнулся, лёжа на чересчур маленькой для меня кровати, накрытой ослепительно-белыми простынями. С одной стороны от изголовья бибикал какой-то медицинский аппарат, с другой стоял охранник в униформе. Точнее — охранница, и очень знакомая — я не смог сдержать улыбки.

— Вы записали номер грузовика?

— Я… гм, ты о чём? — с удивлённым видом произнесла Кукис Крим, хлопая глазами.

— А, ладно, это такая человеческая шутка.

— К слову о людях — с какой частотой бьётся ваше сердце? Доктор, который тебя осматривал, сказал, что всё вроде бы в порядке, но не зная нормальной частоты человеческого пульса, не может оценить его.

Бросив взгляд на аппарат, в котором вполне узнавался кардиомонитор, я увидел мигающую цифру «70».

— Да, примерно такой у меня пульс и есть, — с облегчённым вздохом ответил я, откидываясь на мягкую подушку.

— Вот и хорошо. Кстати, Айрон Вилла бросили в одиночную камеру аж на целый день за то, что он на тебя напал. И ещё ему приказали написать письмо с извинениями!

Я не смог сдержаться и рассмеялся — до чего же невинно устроено правосудие у поней. Оно выглядит жалко… но при этом даже как-то мило. Например, никому не пришло в голову связать меня или заковать хотя бы в наручники — они верят, что я не попытаюсь сбежать, несмотря на то, что считают меня — и зэки, и охранники — опасным преступником.

— С нетерпением жду возможности принять его извинения! — произношу я преувеличенно серьёзно; вот только ни секунды не сомневаюсь, что Кукис Крим совершенно не заметила, что я на самом деле стебусь над ней.

— Как ты себя чувствуешь?

— Слегка ободранным.

Изображая озабоченность своим «ужасным» состоянием, я принимаюсь ощупывать себя в поисках переломов и царапин, демонстративно морщась при каждом прикосновении. Кстати, некоторые прикосновения и правда оказываются болезненными, я неплохо так исцарапался.

— А тебя назначили за мной присматривать, чтобы я не учинил чего-нибудь нехорошего?

Кукис Крим кивнула; бросив на меня взгляд, внезапно слегка покраснела, отошла от кровати, потом, слегка неуверенно ступая, вернулась. Я, за неимением других развлечений, наблюдал, как мнётся понька. Мне хотелось расспросить её о том, почему чесание ушек показалось ей таким привлекательным, но, учитывая, как она стеснялась — сомневаюсь, что она смогла бы внятно что-либо рассказать.

— Такое впечатление, что ты хочешь что-то сказать, — через некоторое время произнёс я, просто чтобы нарушить затянувшуюся тишину.

— Я понимаю, что потеряла над собой контроль тогда, и мне очень стыдно… но меня никогда так не ласкали, — дрожащим голосом, постоянно прикусывая нижнюю губу, ответила она. По её глазам было видно, что она пребывает где-то не здесь, а в приятных воспоминаниях, но продолжает говорить, раз уж я спросил. — И мы не должны этого делать. Неважно, насколько это приятно…

— Знаешь, я сейчас хотел поговорить о другом. Твоя кьютимарка, что она означает?

— А… ох, ты об этом… как стыдно… прости, забудь, что я говорила… — она натянула свою фуражку так, что полностью закрыла козырьком лицо и отвернулась; её нежелание говорить со мной внезапно разозлило меня, я схватил подушку и швырнул в неё.

Разумеется, погружённая в мысли и с глазами, закрытыми козырьком, она не заметила моего движения, и удар подушкой в бок сбил её с ног. Впрочем, она тут же вскочила и с яростной гримасой на мордочке швырнула подушку обратно, широко размахнувшись, словно игрок в бейсбол. Впрочем, яростный бросок оказался на самом деле таким слабым, что подушка едва долетела до кровати.

— Нападение на охранника при исполнении может подвести тебя под серьёзное наказание!

— Я никому об этом не расскажу, если ты ответишь на мой вопрос!

— …чего?

— На мой вопрос — ты же так и не ответила на него. Что означает твоя кьютимарка?

Кукис с удивлением посмотрела на свою задницу, потом перевела взгляд на мою ухмыляющуюся физиономию, и на её мордочке появилось выражение глубокого удивления. Как же просто вывести эту кобылу из душевного равновесия, оказывается. Вот он, новый источник развлечения!

— Ну, у меня очень хорошо получается печенье — любое, но с шоколадной крошкой и начинкой — лучше всего.

— А кувшин с молоком рядом?

— Наверное, всё же со сливками — у нас принято подавать сливочник к тарелке с печеньем.

— Сливочник? Ни разу не слышал о таком.

— Серьёзно, я не обманываю тебя! — слегка обиделась пони.

Мне, наверняка, стоило просто принять её ответ, но даже после феерической неудачи с Айрон Виллом стремление подкалывать окружающих никуда не делось от меня.

— Ты точно не пытаешься подшутить надо мной?

— Абсолютно точно — он же на моём фланке нарисован! — и она, тыкая копытом в свою картинку, развернулась ко мне задом, предъявляя мне неоспоримое доказательство своих слов.

И в этот момент вошёл доктор.

— Мистер Анони… гм… мисс Крим, я сделаю вид, что не вижу происходящего. Итак, мистер Анонимус, у меня есть к вам несколько вопросов, потому что эквестрийская медицина практически ничего не знает о людях, — произнёс единорог, одетый в белый халат.

Кукис Крим торопливо сбежала на своё место у изголовья кровати, по дороге снова пряча лицо под фуражкой. Впрочем, я заметил, с каким любопытством блестят её глаза из-под козырька.

— Вываливайте, доктор!

— Пока вы были без сознания, мы провели рентгеновское обследование и обнаружили, что у вас сломаны два ребра и бедро.

— Вы уверены? Что-то я не чувствую себя настолько травмированным! — я снова начал ощупывать свою грудь и слегка поморщился от боли. Доктор, с раздражением посмотрев на меня, слегка пихнул копытом мою ногу — это вызвало внезапную вспышку столь острой боли, что я аж вскрикнул.

— Не спорьте с врачом! У вас сломаны два ребра и бедро!

— Понял-понял! Только не надо больше так делать!

— Так вот, переломы следует вправить, чтобы костная ткань правильно восстанавливалась; разумеется это делается при помощи магии, но процедура чрезвычайно болезненная. Следует применить обезболивающие средства, но я не знаю, какие для вас подойдут дозировки…

— Я-то как смогу в этом помочь?

Доктор лишь прищёлкнул языком при виде моего раздражения и протянул мне планшетку с листом бумаги, исписанным непонятными словами.

— Вы, случайно, не узнаёте названий этих веществ?

Проглядев ещё раз написанное на бумаге, я ещё раз убедился, что не вижу ни одного знакомого слова. Все попытки уточнить, типа «это торговые названия или химические?», ничего мне не дали, и в результате я решил положиться на удачу.

— Вот, наверное, — я наобум ткнул в одну из строк.

— О, замечательно. Вы случайно не знаете, какая для вас безопасная дозировка?

— Абсолютно никакого понятия!

— Ладно, тогда начнём с минимальной, а там увидим, да?

Я просто кивнул.

— Ксилазин, хорошо, что это именно он, нам просто-таки повезло… — пробормотал доктор, удаляясь за дверь.

Я тем временем перевернулся со спины на живот — спина мне была за это благодарна, а вот грудная клетка обиделась и заболела. Впрочем, доктор быстро вернулся, вкатил мне укол и поручил Кукис присматривать за мной, пока он будет проверять какие-то анализы.

— А я думала, что доктор сначала берёт кровь на анализ и уже потом делает уколы…

— Хорошая мысль. Жалко, что ты не высказала её до того, как меня накачали этой дрянью, — я хотел было рассердиться, но моя голова внезапно закружилась; я поднял руку, чтобы протереть глаза, но обнаружил, что не могу попасть ладонью по лицу, так сильно мою руку начало мотать из стороны в сторону.

— Эй, ты в порядке?

— Чё-та башка… кружится…

Мои глаза почему-то без моего участия начали закрываться, а тело вдруг уподобилось лодочке, плывущей по штормовому морю. Мозг словно отсоединился от туловища и начал обдумывать мысль, глючатся ли ему все эти раскачивания или кровать и правда решила закачаться.

— Анонимус! — раздался встревоженный голос моей охранницы, и я почувствовал, как она, упёршись грудью в кровать, слегка потыкалась в меня мордочкой. Её голова оказалась рядом с моей; ощущая, как гравитация постепенно теряет надо мной власть, я обхватил Кукис, притянул к себе на постель и прижал к груди.

— Кажется… я… отрубаюсь.

К моим векам, похоже, кто-то привязал по кирпичу, и эти кирпичи своей тяжестью утащили меня в глубину колодца беспамятства…

---

Спустя много часов я очнулся. Моя голова всё ещё кружилась и гудела, словно шестерёнки в ней давно никто не смазывал, но у меня всё же получилось сесть на постели и оглядеться.

— Как ты себя чувствуешь?

Кукис Крим, оказывается, продолжала оставаться на страже, и я обрадованно улыбнулся ей. К моему удивлению, она не улыбнулась в ответ. А потом я вспомнил, что произошло за несколько секунд перед тем, как я заснул.

— Извини позалста… — моя челюсть повиновалась мне не особенно охотно, и слова получались неразборчивыми, — за то, сто слушилось… я, казется, испугался…

Кукис в ответ облегчённо вздохнула:

— Пожалуй, я не стану на тебя обижаться.

— Надеюсь, я был не шрезмерно груб.

— Чего?

Я похлопал губами, несколько раз открыл и закрыл рот, пытаясь упражнениями вернуть себе контроль над мышцами лица, и даже слегка высунул язык в сторону удивлённой поньки. Кажется, моё лицо начало мне всё же подчиняться.

— Что это ты делаешь? — хихикнула охранница, при этом забавно фыркнув.

— Пытаюсь окончательно проснуться. Так как, я не чересчур сильно тебя сжал?

Она покачала головой.

— Травм вроде нет, но да, прижал ты меня здорово.

— Гм… могу я как-нибудь тебе компенсировать?

— Ты же заключённый… Вряд ли.

— А как насчёт… — я делаю драматическую паузу, — почесать тебя за ушком? В прошлый раз тебе вроде понравилось?

Кукис замерла, сомнение было просто-таки написано на её лице крупными буквами… но в глазах появились искорки, пробивающие себе дорогу к удовольствию. К возможности повторить великолепные ощущения. Пони сделала неуверенный шажок вперёд… замерла на месте… и не пошевелилась, даже когда я позвал её по имени.

Что ж, применим более крупный калибр.

— Слу-ушай, а может…тебе животик почесать?

Пони сдвинулась с места… сначала медленно… словно зомби, двигающийся вперёд под влиянием потусторонней силы. Даже сейчас она пыталась бороться с собой, со своим желанием… С желанием, чтобы я схватил её, бросил на кровать и начал гладить, гладить её живот…

И, похоже, через несколько секунд желание победило. Тряхнув головой, она сбросила на пол фуражку. Потом, подцепив копытом, стянула с гривы резинку, позволив волосам рассыпаться свободной волной.

— Я так понял, ты согласна? — спросил я, когда она приблизилась ещё на шаг.

— Да, о Селестия, да! — прошептала Кукис, её голос дрожал от желания.

Потом она одним движением запрыгнула на кровать, оказавшись совсем рядом со мной, но даже сейчас я продолжал видеть в её взгляде, в прикушенной губе стыд, побеждённый, но не исчезнувший. Впрочем, так было даже круче. Забравшись ко мне на колени, пони перевернулась, задирая ноги и подставляя свой тёплый, пушистый животик под мои руки.

Мои пальцы коснулись её пузика и начали круговыми движениями поглаживать его. Потом, слегка согнув пальцы, я провёл по животу ногтями, чуть сильнее, уже не по шёрстке, а по коже под нею. Пони издала прерывистый вздох, но не произнесла ни слова; зато её тело само прижалось к моей ладони, словно умоляя продолжать. И я продолжил — извилистыми волнообразными движениями пальцев то взъерошивая, то приглаживая светло-кремовую, мягкую шёрстку.

Под прикосновениями моих пальцев кобылка практически растекалась по кровати; она то вздыхала, то ахала, и эти звуки были столь сладкими, словно их издавал ангельский хор. Я внезапно обнаружил, что, сам того не желая, двигаю рукой всё быстрее и сильнее, вызывая всё более интенсивные и приятные для слуха вздохи.

А потом за дверью раздался стук копыт. Я хлопнул Кукис по животику, чтобы привести её в чувства; она тут же соскочила с постели в сторону лежащей на полу фуражки и торопливо нацепила её себе на голову. Через какие-то пару секунд она уже непоколебимо стояла на своём посту.

— С пробуждением, Анонимус! — произнёс доктор, бросив взгляд на мою счастливую физиономию.

Кукис Крим стояла со щеками, красными словно маки на рассвете, изо всех сил стараясь выглядеть как можно менее подозрительно — даже снова натянула фуражку на лицо, как только доктор подошёл ко мне. Я же из последних сил старался удержать лицо от того, чтобы на нём появилась улыбка до ушей.

Доктор осмотрел меня и рассказал о пропущенных мною событиях. Оказалось, что его лекарство вырубило меня аж на восемь часов, и он успел провести все требующиеся манипуляции и воздействия. Так что хотя на коже и сохранились следы царапин, от переломов осталась лишь некоторая болезненность.

Я поблагодарил доктора за великолепную работу, и меня отправили обратно в тюрьму.

---

Настал вечер, я, как обычно, лежал на своей койке и глядел в потолок. Скучно мне, впрочем, не было — улыбка так и не покинула моё лицо, я раз за разом вспоминал, каким мягким и пушистым был животик под моей ладонью, и какие звуки…

Лязгнула, захлопываясь, дверь.

— Что за… А, Кукис! Я думал, дверь была закрыта.

Пони стояла в камере перед дверью, освещённая коридорной лампой, так что виден был лишь силуэт… А потом она шагнула вперёд, и я увидел её лицо — снова красное как мак, с приоткрытым ртом, чуть высунутым язычком и струйкой слюны, стекающей из уголка рта.

Её дыхание было глубоким и торопливым, словно она только что бежала.

— Ты что, забыл? Я — охранница, у меня ключ есть!

— А, ну да… — она меня слегка напугала, и я даже немного отодвинулся, прижимаясь спиной к стене.

— У нас вся ночь впереди, — тихо фыркнула пони, практически упираясь носом в моё лицо.

Прямо передо мной были её глаза, зрачки расширены настолько, что радужки практически не было видно. Она провела своим влажным язычком по моей шее и голосом, дрожащим от возбуждения, промурлыкала мне на ухо:

— На чём мы там остановились?

---

Примечание: