Грифонская ярость

Глава X: Осада. Часть первая: Солнце язычников.

"С того момента, когда я встал под знамёна императора прошло уже несколько лет. Я не помню точной даты — кажется,что это было давно, хотя я точно не самый старый в этой армии — я совершенно точно и не самый молодой. Последняя отлучка закончилась с полгода назад.с тех пор ничего не изменилось: мы всё ещё стоим под стенами этой растреклятой языческой крепости и ждём, пока все внутри сдохнут с голоду. В последнем приступе мы отбили часть равелины, но по нам начали бить картечью и нам пришлось отступить. В той драке жестоко ранили нашего капитана, на следующий день он умер. Погиб ещё много кто: легко сбиться со счету, но у нас в полку есть писарь, так что нечего мне заморачиваться этим. Погода стоит ужасная, а у нас в Сикамеоне наверняка все уже цветёт... Солнце не греет — это злое, мёртвое солнце. Ему плевать и на нас, и на них — оно светит для всех одинаково тускло. Кто-то считает, что оно создано таким в наказание язычникам за их ложную веру. Хотя, если послушать герцландских клериков — мы, сикамеонцы — мы, сикамеонцы, тоже почти что язычники и еретики, но почему-то наша родина утопает в солнце и погода там чудесная. Раньше я пенял на полуденный зной, но теперь я знаю что мороз и сырость хуже самой жуткой жары. Какое вообще отношение вера имеет к погоде? Может быть кто-нибудь это знает. Но не я. Иногда мне кажется, что к следующему году здесь вообще не останется живых. Они умрут от голода — а мы от холода, болезней и тоски. Край разорён: рыцари и казаки улетают всё дальше от осадных линий в поисках добычи. Мы ненавидим их за это. Как-то раз их разбили пегасы — и мы почти обрадовались этому. Эти кичливые вояки уже почти год воюют со стариками и бабами, настоящий бой с настоящим противником почти наверняка застал из врасплох. А потом они вернулись в лагерь и убили двоих из нашего полка. Четверо бойцов из нашей роты решились мстить, подкараулили двоих казаков и убили их. Среди них оказался какой-то десятник, так что смельчаков пришлось повесить. Вот бы кто-нибудь повесил ту сволочь, которая подняла лапу на моих однополчан! Казаки драчливые, недисциплинированные, от них вечно воняет. Редкое существо в этом краю ещё не завшивело, но казаки, кажется, относятся к чистоплотности с особенным презрением. Рыцари, как я понял, скорее всего относятся к тому ордену, который император посадил в западных землях язычников. Они отличаются белыми перевязями, а ещё они бедные и злые как бездомные собаки. От них меньше проблем, они кажутся более дисциплинированными и не лезут в драку без причины. Герцландцы их уважают и боятся, говорят что они храбрые и отчаянные головорезы, что они идут в бой первыми и последними из него уходят. Я ни разу не видел их в действии, может быть в чем-то они и правы. В любом случае — из-за них местные жители разбегаются во всё стороны или пухнут с голоду. У них не осталось даже запасов — нам просто нечего у них взять, даже если бы мы попытались. Наши подводы с провиантом доходят неисправно — приходится перебиваться хлебом и водой. Может быть, если бы рыцари не грабили местных, а охраняли наши обозы — дела бы шли удачнее. Я не понимаю, как эти северяне из Герцланда и Аквелии могут терпеть и воспринимать этих высокородных вертопрахов. На пути сюда я своими глазами видел как какой-то грифусский вельможа блевал через ноздри какой-то капустной кашей. "Добро пожаловать в Речноземье!" — Сказал мне десятник из полка алмазных псов. И как этим громилам удаётся сохранить дух и чувство юмора в этом тусклом и враждебном крае? Я слышал, что этот десятник ещё жив. Он большой молодец — хоть кому-то из нашей солдатской братии улыбается удача.
Недавно пушкари устроили в крепости пожар, и теперь они остались без дров и возможно без еды. Они шлют в предместья жеребят, те ищут еду, дрова, собирают пули и картечь, чтобы защитники могли использовать их снова. Если нам удаётся их поймать — мы убиваем их на месте. Иногда вылазки делают и солдаты, тогда нам приходится отбиваться и следить, чтобы они не испортили наш порох или не заколотили гвоздями наши пушки. Если у нас не останется пушек — нам придётся уйти отсюда не солоно хлебавши, хотя даже если мы и захватим эту фортенцию — скорее всего много не получим, ведь всё что могли съесть они наверняка уже съели, а золото и серебро втихаря вынесли и спрятали где-нибудь куда нам в жизни не добраться. Ходят слухи, что к крепости идёт сильная подмога, что скоро будет сражение. Слухов много, в основном они идут от герцландцев — они безграмотные и суеверные, от страха их спасает только опыт. Все тоскуют, скучают, злятся — вот и толкуют попусту. А ведь мои братья и племянники скорее всего уже озолотились на торговле с киринами. Я тоже должен был быть там, но в большей части фрегезий меня уже давно хотят видеть мёртвым... Здесь много таких как я. В моём полку есть и вингбардийцы, и фалькорцы, и цианолизцы — каждый второй задолжал свою голову у себя на родине, каждый первый пришёл на войну за деньгами. Что-ж, поначалу мы имели кое-какой доход, но потом случилась эта крепость и с тех пор мы не можем ни захватывать добычу, ни получать жалованье, впрочем как и все остальные в этой армии. Герцог Катеринский обещает всё выплатить, он делает это уже в третий раз подряд. Герцландцы шутят, что ему скоро придётся расплачиваться с нами украшениями своей жены. Герцландцы — крепкие и умелые воины, но относятся они к нам скверно, считают ни на что не годным сбродом. Может быть это и правда — кто знает? В любом случае, нам остаётся уповать лишь на то, что удача не до конца нас покинула."

Запись сикамеонского офицера, участвовавшего в осаде одной из рьекоградских крепостей. Помимо этой грифон сделал ещё несколько записей. Архивные историки причисляют их к мемуарам, несмотря на то что этот жанр во времена Гровера II ещё не получил популярности и распространения.

1

Небольшой отряд пехоты пробирался сквозь тёмную январскую ночь. Не было ни тропы, ни дороги — путь лежал по сугробам, кустам и засыпанным снегом развалинам домов. Эту местность невозможно было описать, особенно в тёмное время суток, когда даже зорким грифонам было проблематично что-либо разглядеть. Неясно где свои, неясно где чужие. Некогда живописный предместный городок превратился в горы однообразного мусора. И за это им нужно воевать?..

Поручик приказал всем остановиться и залечь. Отделения опустились на землю, сливаясь с развалинами и остатками живой изгороди. Хайнц, залегавший залегавший под стеной бывшего забора, приподнял голову и увидел впереди отблески света. Миг — и опять темнота. Там кто-то был. Какая-то позиция, может быть наблюдательный пункт. Может быть прямо впереди — может быть сбоку или сзади. Правду знал лишь поручик, увидевший кого-то и отдавший приказ. Офицер редко ошибался, им не оставалось ничего, кроме как верить ему. В глухой тишине принималось решение. Чернота кругом обретала форму, давила на них. Самая злобная и страшная драка в этот момент не показалась бы Хайнцу такой опасной, как этот момент тишины, когда даже ветер не осмеливался тревожить глухоту и покой. Где они? Кто они? Это враги прячутся от них — или они прячутся от врагов? Это была не первая ночная вылазка. Не была она и последний. Одни и те же места — но запомнить их трудно, практически невозможно. Каждая новая бессонная ночь оборачивалась новыми трудностями и опасностями.

И вот всё сдвинулось: двойка разведчиков тихо подалась вправо и скользнула в темноту. За ними последовало ещё несколько бойцов. Их было почти не слышно, ну или так казалось: пони слышали лучше грифонов. Несколько дней назад на этом попались разведчики из батальона Оствальда, когда вражеская застава сумела расслышать как один из бойцов щёлкнул затвором ружья чтобы дослать патрон в патронник и накрыла их позицию из пулемёта. Ничем путным дело не кончилось — пришлось уходить. А пока Брецель смотрел в темноту широко открытыми глазами, пока откуда-то не раздался заветный шелест: "Пошли!". Он, Вилли и остальные вытянулись вдоль развалин забора и пошли вперёд. Просто "вперёд" — ориентиров нет, любое направление это "вперёд". Забор кончился. За забором — пустота, некогда бывшая улицей. Или площадью. К чёрту! К чёрту! Какая разница?! Кто-то остался у забора прикрывать остальных, остальные же дружно нырнули в пустоту. Лапа сержанта махнула вправо: "Туда!" — И колонна бросилась влево. Стена ещё одного мёртвого дома, глаза окон выколоты и выжжены изнутри. Битые стёкла скрипят под сапожными подошвами — они уже внутри. У руины не достаёт одной стены, пол завален мусором и грязью, засыпан сероватым пачканным снегом. Сержант указывает путь. Он что-то знает, а может быть и нет. В любом случае — следование за ним отделяет смерть от жизни. Невысокая, сухопарая фигура обтянутая крепкой серо-бурой шинелью не давала сгинуть в темноте, не давала потерять себя. Хайнц снова заметил свет: теперь ярче, ближе. Где же свои? Где же другое отделение?

Секунда, две, три, внутренние часы тикают, идёт невидимая стрелка. Белые отсветы электрофонарика вдруг споткнулись и рухнули в темноту ночи, им навстречу пришла возня, борьба, глухие и гулкие удары тяжёлых прикладов. Отделение было там, где свет. Отделение и поручик живы и рискуют обзавестись хорошей трофейной лампой — что-ж, можно только порадоваться за них... Сержант с четверть минуты прислушивался к драке, после чего снова повёл отделение. Нет, они не поддержат товарищей. Не в этот раз — на них лежит другая задача. Они шли, шли, шли, прятались, смотрели по сторонам — никого не покидало странное и страшное чувство — ощущение того, что они сбились с пути, что они идут прямо на готового и окопавшегося врага, способного перебить их группу меньше чем за четверть часа. Вдруг, кто-то из герцмейстеров заметил странную канаву: она ползла прямо через бывшую улицу, значит это была НЕ канава. "Все — туда!" — и отделение повинуется, прячась в обнаруженном ими лазу, на ходу проверяя его на наличие ловушек и прочих "сюрпризов". В первые неделю осады этого можно было не опасаться, но с тех пор язычники многому научились... Окоп был низкого профиля, без бруствера, низкий и незаметный. Расчёт верен — нужно идти по нему. Ход извивается как уж на сковородке — от него отходят другие траншеи, в некоторых грифоны стараются оставлять растяжки. Командир сверялся с картой почти на ходу — останавливаться совсем не было времени. Иногда он делал быстрые пометки на ней, придавая окружающему миру более осмысленный, упорядоченный вид. Вдруг, шедший впереди замедлился, присел. Хайнцу, замыкавшему строй, всё равно передалось это холодящее, тревожное чувство. Траншея не пустая. Кто-то ждёт их впереди. Один вопросительный взгляд — "Давай туда гранату!"

Головной выдернул из-за пояса "колотушку", свинтил крышку на дне ручки, дёрнул шнур, не бросил сразу — стал ждать. Секунда, две, три — боец не замахиваясь посылает гранату вперёд, аккурат за угол окопа. Там слышится резкий вздох, что-то похожее на ругательство, гремит хлопок взрыва. Он кажется чудовищно громким, глушащим, хотя в другой ситуации Хайнц не воспринял бы его именно так. Тишина порвана, побита, выгнана взашей — теперь нечего бояться, остаётся только одно — идти вперёд, ведь поворот зачищен. Грифоны тихо примыкают штыки. На взрыв кто-то прибежал: гребень аквелийской каски тускло сверкнул в отблесках луны. Его закололи раньше, чем он успел что-либо сделать. Враги стали другими — теперь они метко стреляют хорошо прячутся. В ином случае взводу не пришлось бы красться через ночь. В ином случае грифоны не были бы такими осторожными. Они уже давно должны были отпраздновать победу. Уже почти месяц назад говорили о перемирии, сдаче города, но теперь, спустя недели тяжёлой борьбы стало понятно, что эти чумазые, низенькие и неказистые солдаты будут обороняться до последней возможности. Война продолжается — значит это кому-то нужно. Иначе их бы не было здесь. Хайнц не смотрел на дно окопа, машинально переступая через трупы. Рейд продолжается — отставить размышления! Ход привёл отряд к очередным развалинам. Вскоре обнаружилось, что они отлично обжиты язычниками и в их подвале обустроен их блиндаж. Трое часовых были застигнуты врасплох и быстро убиты. Дверь блиндажа взломали и осторожно вошли внутрь. Внутри никого, пусто.

— Склад. — Выдохнул ефрейтор, увидев стоящие на полу поддоны с прикрытыми брезентом армейскими ящиками.

— Консервы. — Заметил сержант, приоткрывая один из них.

— Да, тут должно было быть что-то такое. Отлично! Мы нашли вражеский блиндаж!

— Давно не было такой удачи...

— Отставить! Поручик и его отделение ещё не соединились с нами. Я не намерен самовольничать — и вы, следовательно, тоже! — Тон сержанта стал более жёстким, когда он заметил, что солдаты косятся на вражеские припасы. Армия снабжалась неплохо, но бойцы всё равно чувствовали себя вечно голодными.

— Вашебродь, у них тут ещё и гранаты с патронами! — подал голос бывший студент-семинарист. — Можно пусть тут всё на воздух...

— А консервы? — Возразил Вилли.

— Далеко не утащим, слишком много добра...

— Всем собраться и заткнуться! Занимайте оборону, не засматривайтесь!

— Жаль нет пулемёта. — Посетовал Хайнц, вспоминая что расчёт решено было оставить в тылу из-за тяжести неудобного станка. Без машинки и её крепкого расчёта Брецель всегда чувствовал себя немного кисло, особенно если приходилось лезть под пули посреди кромешной ночи.

Отделение заняло оборону у ходов сообщения, старшие чины остались в блиндаже, двое бойцов засели позиции для наблюдения. Среди этой пары был и Брецель. С остатков второго этажа открывался какой-никакой вид на округу. Отсюда было видно, как от дома паучьими лапками расползаются окопы. Вражеские окопы. Герцландских позиций отсюда не было видно. Не мудрено — ближний тыл. Потянулось прежнее время ожидания, но на смену тревоге пришла скука. Через пять минут солдатам уже захотелось курить.

— Что-то они до сих пор не спохватились. — Заметил напарник Хайнца.

— Мало ли что могло случиться. Помнишь недавний случай?

— Помню. Рьекоградцы напали на заставу соседнего полка, а пока пришла подмога от них уже и след простыл. Интенданты рассказывали — наврали, кажется, с половину дела. Хотя, чёрт их знает. Народ опытный, поопытнее меня.

— Поопытнее нас с тобой, я бы даже сказал. Там есть старики, которые служат ещё с кемерскаевской войны.

— Да, прямо как наш погибший пулемётчик. Без него как-то... Пусто.

— А до тебя у нас в отделении служил замечательный свистун. Мог насвистеть любую мелодию, пел тоже хорошо. Он погиб в Аквелии, как и многие другие.

— С такими потерями можно рехнуться. Я слышал, что солдаты возвращаются с войны немножко свихнутыми. Что думаешь об этом, Хайнц? Вон тот святоша уже близок к этому, уже готов взрывать еду — даже офицеры не доходят до такой дури.

— Помолчал бы ты, желторотый. — Осадил товарища Хайнц. Боец, с которым он дежурил, встретил под Кайфенбергом боевое крещение. Новичок, новобранец — такие обычно помалкивали, а этот почему-то заговорил, да ещё так по-дурацки.

— Извини, просто курить хочется. Я со школы курю — привычка.

— Терпи. Иногда приходится. Радуйся — ты у нас. В других полках хуже.

— Ну, до вас хоть доходит курево... А под той крепостью меня чуть не прирезали.

— Бывает.

— А ведь нам сказали, что сопротивления не будет.

— Бывает. Больше слушай.

— Стало быть, никому не верить? Даже начальству?

— Верь Богам, а остальным — как хочешь. Сам разберёшься, кому верить, а кому нет.

— Так и с ума сойти можно.

— Не захочешь — не сойдёшь. Завязывай с этой дурью, сам же не дурак, верно?

— Ну, может не такой уж и дурак. Кстати, Хайнц — что там? Кто-то идёт... — Боец показал когтем в окно, смотревшее на запад. Оно выходило на ход сообщения, по которому действительно кто-то шёл. Хайнц пригляделся и увидел: свои. Поручик с остальными. Явно не язычники. Идут быстро, озираются.

— Сообщи сержанту. — Бросил Брецель товарищу. Тот кивнул и спорхнул вниз. Там все явно выдохнули от этих новостей. Всё шло по плану, ну или по крайней мере, им удалось избежать неприятностей.

Два отряда соединились. Поручик, имевший слегка потрёпанный и побитый вид, вызвал к себе сержанта:

— Какого чёрта вы забрались так далеко в тыл? Сейчас здесь будет половина вражеского гарнизона, нужно выбираться отсюда и как можно скорее!

— Что делать с трофеями?

— Мы не в том положении чтобы брать трофеи, Люттих. Кстати, что там?

— В основном консервы и взрывчатка.

— Не больше одной банки на солдата. Остальное заминировать... Нет, не хватит времени. Просто подожгите! Тут есть горючее?

— Есть печка, дрова.

— Отлично! Исполнять!

Солдаты взломали два ящика и полностью их опустошили. Потом находившиеся здесь гранаты и патроны были свалены в кучу около входа. Рядом сложили дрова. Последний боец, перед тем как выбраться из подвала опрокинул раскалённую печь на дрова и бросил туда гранату. Отряд начал торопливо отходить назад. Откуда-то с юго-востока послышались запоздалые окрики неприятельских команд, но это вскоре было заглушено множеством хлопков и взрывов, пол дома рухнул, ночь озарило ярким пламенем. Пожар напомнил Хайнцу громадную новогоднюю ёлку. Через час они уже были на позициях своей роты, окопах, прорезанных по окраине опавшего и перекорёженного сада. Вперёд выдвинуты наблюдательные пункты, снайперы и корректировщики. На чердаках и в развалинах, изредка переглядываясь и перестреливаясь с коллегами другой стороны. Эта ночь прошла удачно, но то укрытие, из которого давеча подстрелили зауряд-офицера из соседней роты 2-го, так и не было найдено. Это местечко было рядом, поблизости. Они уже две недели охотились за ним, но терпели неудачу. Когда-нибудь они найдут стрелка, либо он уйдёт сам. Осада длится уже достаточно долго, они начинали к ней привыкать...

2

— У-у-у сволочи! Такую дуру сразу не заметишь! — пони аккуратно перерезал проволоку и поднял аккуратно заложенную гранату-лимонку, к чеке которой проволока была привязана. Солдат пригляделся, рассматривая её. — Наша, трофейная, хе-хе. Сняли ли её с кого-то, али продал кто?

— Не пыли. — Спокойно проговорил его товарищ. — Вон ещё одна, видишь?

— Вижу, кажись. Молодец, Сивко! Опасное дело!

Ещё одна ловушка обезврежена. Пара солдат двинулась дальше, лениво мотая головами и пристально смотря по сторонам.

— Ну, теперь наши будут без харчей. — Посетовал жеребец, споминая события прошедшей ночи. — А начальству хорошо, сытно — их склады далеко...

— Какого это начальство?

— Известно каких. Генералы, полковники — что я тебе тут рассказываю? Повара и посыльные трусеют, боятся огня. Пропадём без еды...

— Переживём.

— Ну, может быть и переживём... А! Вот ещё одна.

— И правда...

Ещё одна мина обезврежена. Работа продолжилась. Они не спали с прошлого вечера, позади была паршивая, глухая ночь, когда они носились по траншеям пытаясь найти их там, где их уже не было. Линия роты слишком растянута, посты слишком далеко друг от друга. Они не успели спохватиться вовремя, ведь спохватиться было некому. Враг даже не облапошил их — скорее просто воспользовался возможностью, которую давно имел. Какое-то время назад что-то похожее провернули рьекоградцы из соседнего с ними полка. Они об этом только слышали, может быть что-то такое и было. Эти рьекоградцы появились недавно, переправившись через озеро. Свежий, полнокровный полк. Там наверняка кто-то горел желанием что-нибудь отчебучить.

— А ведь им не лень было всё это ставить.

— Я знал одного грифона. У них шило в одном месте.

— Небось не так уж отличается на нас.

Сивко хмыкнул, кое-что припомнив.

— Ну, может быть. Тот грифон был... не таким уж и обычным. Я и других встречал.

— А-а, тех танкистов? Забавно вышло, если бы не было так страшно и паршиво. По крайней мере, теперь мы знаем что они курят те же сигареты что и мы. В любом случае — нас сегодня отводят в тыл. Хотел бы я поболтать с грифонами — жаль, что они хотят нас убить.

— Им за это платят, наверное. Иначе они бы сюда не полезли.

Товарищ Сивка взглянул на него и криво улыбнулся, задумавшись о чём-то своём.

— Смотри под ноги...

Бойцы очистили ход от ловушек где-то через час. Неприятельские ловушки наводили на неприятные мысли и недавние воспоминания. Отделение Андрича было уничтожено, погибло ещё несколько часовых из других отделений, среди которых была пара товарищей Сивка. Пару дней назад, в похожей ночной вылазке они потеряли ещё пятерых ранеными и убитыми. Сама рота за время пребывания на этих позициях уменьшилась на четверть. Многие погибли ещё до того, как они вошли в город. Отступление от Понизаревача было тяжёллым, кровавым, хуже могло быть только то, о чём рассказывали бойцы что выбрались из вартайских котлов. Этих смельчаков в частях было исчезающе мало, но они считались опытными и храбрыми бойцами, за которых держались более молодые и неопытные призывники. В роте Сивка их не было, но он пересекался с ними в городе. Воины могли поведать много важных и полезных советов, но для того чтобы общаться с ними нужна была храбрость, которая была не у каждого.

Вот и их рота: в тени порушенного дома вырыт в земле блиндажный городок. Рядом лежит перепаханное разрывами полотно дороги, у которой собрано несколько десятков пони. Их мало: около семидесяти. Им навстречу выходит из резерва сменная рота. Молодые солдаты мрачно разглядывают посеревшую горстку, оставшуюся от роты Сивка. Более опытные спокойно заводят разговор:

— Ну что, как вы тут держались?

— Помаленьку...

— Как там неприятель? Мы, помнится, ничего такого не застали.

— Ну и мы тож... А неприятель — дурень он.

— Ага — дурень! Ты, Илич, прошлую ночь забыл?

— Молчи, за умного сойдёшь... Ну побили, да. Но разведка у них — дрянь. Знали бы сколько нас тут — были бы посмелее. Их ведь там сотни полторы, не меньше, а нас... Сами знаете. Как кот наплакал.

— Ну что ребята, слышали? Вас теперь побольше! Нас цесарцы за роту считали, а вас будут за дивизию считать!

— Выбегут сдаваться всей своей чёр-ртовой армией!

— А-ха-ха!

Рота прошла вперёд, тогда как отряд капитана Самовича, в котором состояли Сивко и его товарищ, сам построился в колонну и пошёл в противоположном направлении — к городу. Предместья, чьи развалины служили для них домом, уже встретили их такими. Несколько недель назад грифоны рвались по одному из шоссе, ведущих в город и нарвались на это местечко и оборонявшиеся здесь части. В итоге цесарцы истратили много снарядов, но всё равно остановились, довольствуясь только третью городка. Остальная же его часть была за озерградцами. С тех пор боевые действия выродились в мелкие стычки и снайперскую войну, а две противоборствующие стороны стояли друг напротив друга, не решаясь на что-то более серьёзное. Такое положение тоже приводило к потерям, многие из которых приносили не вражеские пули, а вши, блохи, болезни и мороз. Еды, как ни странно, у обеих сторон было поровну — и осаждающие и осаждённые находились на положении близком к голодной пайке.

— Нам бы пополниться, а то растягиваем линию как бычий пузырь.

— Да... Без пополнений плохо. Они нас с трёх сторон обложили, а по озеру не всё можно доставить и не всех.

— Будут мобилизовывать местных, дадут нам под тридцатник дурачков, которые мушку от приклада отличить не смогут, а как вернёмся на фронт — так их же там всех и положат.

— Не хотелось бы. Но ничего — переживём!

— Как бы нас самих не пережили...

Пройдя полкилометра, рота вышла из предместий. Между городком и городом, на широкой столбовой дороге, недавно "обутой" в асфальт. Здесь творилось столпотворение: машины, подводы, пешие. Идут к фронту и от фронта, несмотря на то, что все были заняты, в этом живом потоке чувствовалась усталая ленивость. На городских окраинах, у остатков давным-давно срытых бастионных валов стоят батареи пушек. Артиллеристы бешено пляшут на морозе.

— Знаю эти места. — Товарищ Сивка заговорил с какой-то недоброй иронией.

— Какие места? — Сивко не сразу понял сослуживца.

— Видишь? Мы как раз идём мимо. Я тут был пару раз, до войны.

— Да, я помню что ты местный. — Сивко огляделся вокруг: справа от них была уже выкорчеванная вырубка и выстроенный там же блиндажный городок. У холма одного из блиндажей росла облетевшая вишня. Товарища Сивко звали Зоран. Он был жителем Йезерграда и сейчас по сути сражался за свою малую родину. Его призвали ещё в начале декабря и Сивко познакомился с ним уже в полку. О нём ходили кое-какие слухи, но он никак не подтверждал их, ничем не отличаясь от своих товарищей. Однако, в последнее время, видимо под давлением нахлынувших мыслей и воспоминаний, он несколько изменился, и это начало раздражать начальство. Офицеров правда осталось немного: лейтенант Милошевич ранен и лежит в госпитале, погибли многие сержанты и ефрейторы. Их пока некем было заменить. Офицерскому племени приходилось особенно тяжело на этом участке: ефрейторы, сержанты, прочие младшие чины, ответственные за командование солдатами непосредственно в бою, были приоритетными целями для стрелков, прятавшихся в развалинах. У них были свои стрелки, но грифоны могли позволить себе охотиться на них, выдвигать вперёд разведчиков и охотников. А пони было слишком мало, и они не могли позволить себе этого — иначе пришлось бы оставить важные позиции.

— Тут были хозяйства. Вишнёвые сады. Я выбирался сюда со своей невестой. Забавное было времечко — у нас даже как-то выгнали, назвали ворами.

— Я слышал про них. Марки почтовые продавали, вроде как.

— Кто не слышал? — Зоран усмехнулся. Он явно не был похож на того, кто жалеет о прошлом.

— У нас росла слива. Делали из неё настойку, продавали...

Зоран взглянул на товарища. Он знал, откуда Сивко и что случилось с его домом.

— Что, вспоминаешь?

— Да. Думаю, как будем отстраивать Шуму, когда война закончилась.

— Грустишь?

— Моего старшего жалко, народ жалко. Остальное — дело исправимое. Мою семью вчера вывезли из города. Будут теперь в Светиграде.

— Эвакуируют народ... Тревожно.

— Лучше так. Там хотя бы не стреляют.

Йезерград встретил их угрюмыми лицами часовых на КПП. В городе тоже были разрушения, но обстреливали их не так активно. Грифоны сначала пытались высматривать всё с самолётов, но когда разведчиков начали сбивать — осаждающие начали стрелять почти вслепую. Склады, казармы и госпитали редко попадали под удар — в основном страдали обычные жилые районы. У цесарцев и орденцев были хорошие позиции, они могли достать до любой точки Йезерграда и у них были пушки, одним снарядом способные разрушить сразу несколько домов. И тем не менее... Они ещё не решались бить в полную мочь. И тем не менее, передовая — место, где опасность повсеместна, где нужно держать ухо востро и бороться за свою жизнь, постепенно расползалась всё дальше и дальше от линии фронта. И тем не менее, чем дальше они заходили в город — тем меньше они замечали признаков этой "передовой", в прочем как и самой войны. По улицам ходили местные жители, витрины магазинов ещё заставлены товарами, пусть многие из них либо подскочили в цене, либо выдавались по недавно введенным продуктовым карточкам, которые воспринимали как что-то дикое и сугубо временное, как что-то что пришло с войной и уйдёт с ней же.

Фабрики ещё работают, у торговых рядов ещё толкутся, торгуются горожане. Военные в этом круговороте живых существ не выделялись ничем особенным: серо-зелёная форма выглядела неприметно, а аквелийские каски в Йезерграде использовали не только солдаты, но и пожарники. Рота прошла и мимо пошняцкой церкви — одной из немногих в городе. У церквей собирались вартайские беженцы. К ним уже давно начали относиться к сочувствием, ведь вартайцы не хотели быть нахлебниками. Они шли в армию, в ПВО, в военные госпиталя, на военное производство. Их было не так уж и много, так что никто не был против. Раньше их было принято недолюбливать и даже презирать. Их считали кем-то вроде грифонских прихвостней и холопов, которые предали свою старую веру и утратили своё "национальное лицо". Когда в Речноземье поползли слухи о резне в Лангешверте кто-то даже назвал это "закономерностью" и даже "справедливостью". Знали бы они, как сильно этот почти исчезнувший народ был готов драться за то, что у него осталось. Знали бы они, какими трусливыми и лицемерными становятся главные "патриоты" и "обличители", когда угроза подбирается вплотную. Сивко не сильно переживал на этот счёт, у Зорана же было другое мнение. Он был грамотным городским жителем, фабричным работником в третьем поколении. Чувствуя вокруг себя родные стены — он не боялся выражать свою особую позицию, а она была у него была чуть ли не на всё на свете. "Мы подвели их." — вполголоса шепнул Зоран своему товарищу, глядя на беженцев. — "Наше начальство подвело. Говорили, мол, "поможем братскому народу", а теперь не поймёшь, кто кому должен помогать. То-то они спохватились, а? Раньше с грязью мешали, а теперь "братский народ"...".

Сивко лишь спокойно пожал плечами, и многозначительно кивнул Зорану в сторону шедшего неподалёку капитана. Самович был из столбовых дворян и питал жгучую злобу к любой форме вольнодумства. Благо, никто не стремился проявлять оное, ведь капитан был отличным начальником, которого вовсе не хотелось. С другим командиром они наверняка бы пропали, понесли бы больше ненужных и обидных потерь. Самович мало ценил мнение окружающих, но их жизни он ценил без всяких оговорок.

Роту разместили в казармах. Здесь помимо них стояла часть зенитчиков, а так же другие отряды из разных подразделений, выдернутые с передовой для отдыха и пополнения. Построение, перекличка — всё прошло как обычно. Капитана вызвали к начальству, остальных же вдоволь накормили и вымыли, кому-то даже досталась свежая новая форма, остальным пришлось стирать и залатывать старую. Особенно обидно было одному зауряд-офицеру, чьи тёплые краги потрескались и прохудились, а на замену им нашлись только старые-престарые обмотки, о которых бедняга было забыл как о страшном кошмаре. После этого оставался только сон. После длительного пребывания в окопах хотелось спать сутками, каждый час бодрствования на передовой мог сойти за два или три обычных часа, а сон в окопах был тревожным и коротким, едва ли походящим на отдых. Скорее всего они не отоспятся за время этой короткой передышки, но попробовать это сделать всё равно стоило...

Утро началось с побудки, на которую откликнулись не все. Военные зевали, кто-то втихаря ругался на то, что так и не выспался. Капитан, казавшийся ещё более измождённым и недоспавшим, тем не менее нашёл в себе силы отругать нескольких особо нерасторопных. Быт в тылу скорее походил на увольнительные, но армейский порядок всё равно приходилось поддерживать. Отведённые на перегруппировку части регулярно участвовали в тушении пожаров, разгребании завалов разрушенных зданий. Многим солдатам не удавалось сомкнуть глаз даже тут, так что Сивко и его сослуживцы уже могли считать себя везунчиками. В этот же день роту пополнили свежей кровью, к ней примкнул отряд из двадцати штыков. Пополнение не внушало большого доверия — солдаты были мобилизованы из городского населения и в основном являлись молодыми парнями, студентами и даже школьниками. На утреннем построении их представили остальным и ввели в состав подразделения. Стоя в строю, Сивко краем глаза заметил, что Зоран пристально вглядывается в новоприбывших, будто бы выискивая знакомое лицо. После построения, переклички, развода и прочих пунктов расписания, предшествующих завтраку, солдат наконец повели на приём пищи. Вскоре после того, как военные начали рассаживаться, Зоран вдруг кого-то заметил и быстро пошёл в ту сторону. Сивко, в попытке придержать его, пошёл за ним вслед.

— Эй ты! — Зоран резко окликнул какого-то молодого солдата, отрывая его от разговора с другими бойцами из пополнения. — Не ожидал меня здесь увидеть?

— Зоран? Чёрт побери, я думал ты околел где-то в лесах под Понезаревачем. — Солдат быстро узнал своего знакомого. Но по разглядев его лицо, он понял, что тот серьёзно изменился за всё это время.

— Мы только что стояли в одном чёртовом строю, а ты всё это время думал, что я где-то помер? Ну ты и даёшь, товарищ. Как тебя самого-то угораздило? Сам ружьё взял или всучили?

— Сам. Проявляю сознательность. Все наши тоже взяли, будем защищать город от грифонско-имперских захватчиков вне зависимости от ситуации внутри оного.

— Ясно. То есть все наши тоже теперь... Ладно, бывай! Не будем сейчас об этом деле...

Сивко вопросительно взглянул сначала на одного, потом на другого. Те его даже не сразу заметили. Наконец Зоран обернулся и спохватился о том, что он тут не один.

— А, вот смотри — это мой фронтовой товарищ, зовут Сивко Вучичем. Славный малый, понимающий.

— Здравствуй. — кивнул новобранец Сивку. — Меня зовут Ненад, фамилию мою ты потом узнаешь.

— Ну тогда, как говорят городские, "приятно познакомиться"...

Завтрак прошёл без особых происшествий. Старые солдаты начали постепенно знакомиться с пополнением.

— Знаешь, дружок, кто такие цесарцы?

— Ну, допустим знаю, а вам чего, господин водник?

— Ну и кто?

— Так грифонов называют. Ну тех, с кем мы воюем. У них главного зовут как-то похоже, то ли кесарь, то ли цесарь...

— А ты, дружок, ничего ты о цесарцах не знаешь. А ведь если ты к ним в плен угодишь — они тебя не пожалеют. Они не любят рогатых, сам знаешь. Так вот отпилят тебе этот рог, а тебя будут резать так что орать устанешь. Долго будут резать, — уж поверь. Они это умеют. Любят, я бы даже сказал. Уши отрежут, язык выдернут — ну ты понял.

— Не пугай молодёжь! Не видишь — он сейчас в обморок грохнется!

— Да не грохнусь я в обморок! Я из своего отделения лучше всех стреляю, знаете?

— А у них самый дрянной стрелок стреляет раза в два лучше чем ты. Знаешь, что они единорогов первыми выщёлкивают?..

Таких разговоров было много — салаги вызывали неприятное впечатление из-за своего малого числа, явной недообученности и старой обмундировки. Пусть сейчас рота и представляла собой вполне спаянный коллектив, но ещё относительно недавно она представляла собой крайне разношёрстное общество, сбитое из самого разного народа, сходного разве что по своему рабоче-крестьянскому положению и такому же прагматичному восприятию мира. Студенты и прочие "образованные" обычно были предметом злости, насмешек. Поэтому новобранцы, всё ещё хранящие остатки городских и студенческих привычек, казались первыми кандидатами в медсанбат или братскую могилу. Сивко, всё ещё находившийся в компании Зорана, спокойно и молчаливо разглядывал его знакомых. Ему не хотелось их пугать ради шутки или указывать им "их место", ведь второе он не считал своей обязанностью, а первое просто не находил весёлым. Рассказывать молодому дураку о том, как его убьют или поймают чтоб запытать до смерти — не по-скотски ли это? У них ещё несколько дней перед передовой — зачем пугать их сразу? Хотя, глядя на тех парней, с которыми только что повстречался Зоран — новобранцев было не так уж легко напугать, как казалось с первого взгляда. Они спокойно сидели за уже давно приконченным завтраком и обсуждали всякое. Товарищ Сивка расспрашивал их о делах в городе — они же интересовались у него обстановкой на фронте. Когда Зоран описывал бои в лесах Понизаревача, он упомянул и случай с Сивком и грифонскими танкистами. Ненад посмотрел на спокойно трапезничавшего Сивко и пару раз кивнул, что-то отметив про себя. Зоран рассказывал и про отступление, и про их позиции в предместьях, и про пару иных слухов, в которых он мог быть твёрдо уверен.

— Дела в городе становятся хуже. — отвечая на новости товарища говорил один из товарищей Ненада. — Продовольствия на складах ещё много, это проблемой не было — но всё портят спекулянты и ворьё. Говорят, что там много кто подосланный, много что говорят, но суть та же — моей семье, например, приходится покупать хлеб втридорога. Недавно кто-то слух пустил что скоро и дрова за деньги продавать начнут — это чуть до мятежа не дошло, нас даже хотели послать на усмирение.

— Об этом мы слышали. — Кивнул Сивко, приобретая интерес к разговору.

— Хорошо. Стало быть — всё вам понятно, господин сочувствующий врагам нации? — Жеребец иронически сверкнул глазами. Сивко простовато усмехнулся.

— Мы таких слов даже по радио не слышали.

— Нам от этих слов уже хочется повеситься.

— Ну или... — Зоран хотел было сказать что-то острое, но увидел поблизости офицера и вовремя отказался от этой идеи. — Или не повеситься.

Завтрак подходил к концу. Он не занял много времени, но в этот промежуток уместилось немало болтовни. Бойцы из пополнения начали более-менее свыкаться с ротой. Особенно досталось единорогам и обладателям очков. Завтрак подходил к концу. Он не занял много времени, но в этот промежуток уместилось немало болтовни. Бойцы из пополнения начали более-менее свыкаться с ротой. Особенно досталось единорогам и обладателям очков. Время потянулось своим чередом. Солдат посадили в казармы и приказали не отсвечивать. Сивко флегматично воспринял эту ситуацию как повод для сна. Через несколько минут он спал так крепко, что его не могли разбудить даже бурные разговоры сослуживцев, звучавшие почти у него над ухом. Кто-то из йезерградцев продолжал методически стращать вновь прибывших, кто-то разъяснял им, как и где можно разжиться сигаретами, сухарями и мылом, кто-то грыз эти самые сухари, рассказывая как анекдот о вещах, которые буквально пару дней назад казались совершенно не смешными, младшие начальники по утвердившейся привычке перекидывались в "двадцать одно". Единственной проблемой казалось отсутствие музыки — парню, умевшему играть на свирели раскроили голову сапёрной лопатой. Может быть это и к лучшему, ведь играл он не так уж и хорошо. Прошёл час, прошло два.

— С прошлой недели серьёзных обстрелов нет. — Ненад продолжал рассказывать Зорану о положении в городе. — Тишь да гладь, с тем что было, когда пытались бомбить склад у Озёрной пристани, не идёт в сравнение.

— Истратили снаряды, ждут новый подвоз. — Предположил кто-то из участвовавших в беседе рядовых.

— Это не тогда ли по вам из той дуры зарядили?

— Нет. То был другой случай. Два снаряда. Каждый, наверное, с телегу размером. У-ух, до сих пор припоминаю, до дрожи... — Ненад, до этого выражавший спокойную твёрдость, впервые обнаружил на своём лице испуг. — Одним они промазали — попали по озеру. Другим же сложили три или четыре дома в приозёрном квартале. Я был далеко, но... Прочувствовал на себе, так сказать.

— А что ты там делал?

— А что ты думаешь, приятель? Мы уже месяц не учимся — помогаем разгружать грузовики. Такие вот нынче дела у йезерградского студенчества.

— Почти как у нас, а!

— Мы с вами — один народ, между прочим.

— Ну, тут не скажи. Я ваших домов пятиэтажных отродясь не видел...

Вдруг, где-то вдалеке раздался жуткий грохот. Ненад сразу же вскочил на ноги, но тут же упал, когда пол начал ходить ходуном. Стёкла в помещении потрескались как от мощного удара, солдаты порядком переполошились. "Лежать! Лежать! Всем заткнуться, чёрт возьми!" — Офицеры тут же принялись осаживать тех, кто уже начинал носиться и паниковать. "Что это за чертовщина?! Откуда?! Как?!" Сивко проснулся от громкого звука шваркающегося об пол туловища. Он машинально захотел встать с кровати, но вовремя спохватился от того чтоб наступить на товарища, только что гробанувшегося с верхней койки. Он обнаружил полный бедлам: некоторые и тумбочки упали и лежали перевёрнутые, на полу лежали солдаты, закрывавшие головы копытами. Болели зубы, в ушах звенело — как будто рядом разорвался снаряд. Но снаряд разорвался совсем не рядом.

— Всем встать, построиться! — С помещении объявился капитан Самович. Он выглядел наименее всполошённо. Солдаты, привыкшие слушаться его указаний, принялись подниматься с пола и формировать построение вдоль проходной. Офицер осмотрел строй взъерошенных бойцов и понял, что на него глядят с немым вопросом. Ответ на этот вопрос был таким же немым. Через несколько минут рота уже маршировала по городской улице. Последствия происшествия были повсюду: битые окна, легкораненные и контуженные горожане. Постепенно разрушений и пострадавших становилось больше. Не мудрено — уже из окон казармы многие увидели, какой столб пыли и дыма поднялся со стороны квартала, к которому они сейчас двигались. Бойцы шли молча: только Ненад и ещё кто-то из новобранцев тихо матерились себе под нос. Обстановка вокруг всё более напоминала филиал ада: бойцы прошли мимо горящего автомобиля, повсюду попадались единичные трупы и лежачие калеки. Скорее всего многим удалось спастись, ведь тому мощному грохоту наверняка предшествовал чудовищный свист. По мостовой шли громадные трещины, становившиеся всё толще и крупнее по мере приближения к эпицентру взрыва. В воздухе было так много дыма и пыли, что впору было натягивать противогазы.

На место прибывали другие части. Военные, полицейские, пожарные — кто-то сразу принялся за дело, у кого-то же явно не было других указаний, кроме как просто прийти сюда. Вскоре нашёлся старший офицер, собравший других начальников. Самовичу и его отряду было приказано перекрыть одну из улиц и поредевшая рота двинулась туда. Глазам солдат вскоре предстала громадная воронка шириной почти в десять метров. На её месте явно находились какие-то строения, но теперь от них остались только горы шлака и клубы пыли. Дома слева и справа от чудовища так же были полностью разрушены, у тех что стояли чуть подальше недоставало стен и этажей. Сквозь дыры виднелись интерьеры жилых квартир, некоторые из них выглядели так, как будто ничего вовсе и не случилось, как будто в других комнатах всё ещё идёт такая же обыденная жизнь, как и в той, у которой только что стало на одну стену меньше. Это зрелище было трудно разглядеть из-за пыли и дыма, от которых не было спасения.

— Рядовой! — Отставить сквернословия в строю! — Один из офицеров жестко одёрнул Ненада. Тот посмотрел на него со странным безразличием. Глаза молодого солдата в этот момент напоминали два стеклянных шарика.

— В двух кварталах отсюда стоит продовольственный склад. На этом складе сторожем работает мой дядька, через улицу живут мои родители, а ещё через квартал — мастерская где они работает мой старший брат.

— Салага, мне наплевать! Что ты тут возомнил о себе?

— На кого вам тут ещё не наплевать, господин офицер?! — Вступился за Ненада его напарник. Зоран мельком покосился сначала на Сивко, потом на офицера. Офицер же не проявлял видимой злости, хотя явно постепенно закипал.

— О, какие мы. Ну ничего, салага. Пуля научит. — то ли про себя, то ли вслух проговорил командир взвода. Ненад хотел было высказать что-то ещё, но начальник, видимо понимая, что тот хотел сказать, продолжил: — Грифонская пуля. Они любят таких как ты, рядовой. Им нравятся образованные интеллигенты, вроде тебя. Вы мрёте как мухи, у них на вас уходит втрое меньше усилий и вдвое меньше пуль. Слова мертвеца не имеют смысла, а образованные мозги так же легко вышибаются как и безграмотные — всё тебе понятно?

— Понятно.

— Громче!

— Вас понял!

День прошёл как в лихорадочном припадке. Роте пришлось перекрыть улицу и не пускать к месту разрыва случайных зевак и прочую публику. Кто-то едва стоял на ногах от сильного кашля, на кого-то посреди всего этого снова накатил сон. Как Сивко узнал потом — здесь упал громадный снаряд грифонской осадной пушки. Она метила в тот самый склад, на котором работал дядя Ненада, но то ли снаряд сдуло ветром, то ли координаты опять оказались неверными — и громадный сорокадвухсантиметровый бетонобойник, созданный чтобы бороться с глухими железобетонными казематами, рухнул на жилой дом, оставив от него и всего вокруг него печальное воспоминание. После всего этого их отвели назад, а вечером роту отпустили "развеяться". Сивко помнил, как выпивший Зоран громко ругался с офицером жандармерии, как он поносил офицеров, генералов, снабженцев, власть. Он никогда не был таким буйным до этого. У него будто бы упала планка. Сивко помнил, как держал товарища, не давая тому влезть в драку. Помнил, что ему в этом помогли Ненад и его товарищи. После они говорили с ним о каких-то материях, в которых тот мало разбирался. Он не считал их плохими и даже в чём-то понимал, но вместе с тем они казались ему странными. Пони уже слышал что-то подобное, он знал, что за такие высказывания можно отправиться в тюрьму. Но от былых законов осталось не так уж много, особенно от их справедливой, милосердной части.

Громадное красное солнце закатывается за горизонт. Осаждённый город пережил ещё один день. Группа военных возвращается в своё расположение, с трудом разбирая дорогу, путая сугробы и лавочных охранников, прячась от полицейских патрулей. Ночь дышит холодным ветром, снег летит в лицо. Утро — не более чем начало завтрашнего дня.

3

Агриас молча смотрел в потрескавшиеся окна. В его зубах дымила недавно начатая сигарета. Вокруг стояла относительная тишина: штаб не бурлил активностью, в эти часы дня писарям и адъютантам просто нечего было делать, ведь связь молчала, а командиры либо были где-то на передке, либо дремали, наслаждается отсутствием оных. Ариас же... Агриас сейчас не горел желанием быть где-либо кроме как здесь. Голова гудела, остатки простуды проходили долго и мучительно, с тошнотой и головокружением, от которых хотелось лежать и не подниматься. Недавно он тяжело заболел и провёл в бреду целую неделю. Бред попался отборный: жёлтый туман, горы трупов, ожившие картинки из книг, которые он читывал ещё будучи юнкером. Высокие, грозные, закованные в латы фигуры кромсали кого-то беззащитного и бесчисленного, бьющегося под их стальными ногами. Одни смеялись, другие кричали. Смех первых напомнил майору кого-то из полкового начальства, а может быть и всех их сразу. Кто знает — может быть он четвёртый год не замечает, что все грифоны смеются на один манер?.. В конце концов, здоровье перевёртыша побороло всё это и он снова встал на ноги, но кое-какие видения всё ещё преследовали Агриаса во сне.

— Господин майор. — в дверях раздался голос Эрстфедера. — Очень душно у вас, разрешите открыть форточку?

— Разрешаю. — Кивнул Агриас не глядя на денщика. Чейнджлинг курил с закрытой форточкой и в комнате стояло облако едкого сероватого смога. Эта сигарета была уже второй по счёту. Денщик прошёл через помещение и приоткрыл окошко. Пахнуло холодным воздухом — облако нехотя начало выползать наружу. Карл же оставл в углу свой вещмешок и присел на офицерскую кровать. Агриас должен был дать на это разрешение, но он никак не отреагировал на своевольный поступок денщика.

— Наш полковой врач говорит, что курение не так уж полезно. После вашей болячки лучше вообще не усердствовать.

— Ну, может быть он и прав. — Отсутствующе проговорил майор, далая ещё одну затяжку. Эта оказалась не очень удачной: чейнджлинг закашлялся и с досады притушил ещё недокуренный бычок о лакированный подоконник.

— Какой-то вы странный стали, признаться честно. Смотрите куда-то, не говорите.

— Только сейчас понял?

— Все уже поняли. Просто не говорят.

Агриас повернулся к денщику: лицо офицера выглядело так, будто он бодрствовал несколько ночей подряд, хотя на деле он спал с десяти до десяти.

— Мне приснился ваш император. — Как бы в шутку произнёс цу Гардис.

— Нынешний?

— Нет, давнишний. Тот, который воевал здесь триста лет назад. Он осаждал этот город, до него здесь был его отец. А сейчас мы делаем это делаем, получается, уже в третий раз?

— Я не знаю, господин майор. — Карл пожал плечами. — Никогда не интересовался,. Был у меня один приятель, который взялся заучить наизусть все походы Гровера Великого. Заучить-то он заучил, только вот в башке у него ничего кроме этих походов и не осталось.

— Я помню, что выучил наизусть всех королев пяти главных ульев. А так же их годы правления, основные деяния и прочее и прочее. По крайней мере тогда мне этого не хватило чтобы рехнуться... — Агриас скривился в попытке улыбнуться.

— Вы образованной породы, господин майор. Вам с этим полегче.

— Думаешь? У нас, в Чейнджлингии, от "породы" мало что зависит.

— У нас в принципе тоже. Кто-то до сих пор считает дворян исключительными, особенными, но лично для меня они такие же как и все остальные. Трепетать перед белой костью — это по-крестьянски. А я городской, причём уже во втором колене, так что...

— Слушай Карл, а накой чёрт нам, мне, сдалось всё это? Зачем мы здесь? Сидим в чьём-то брошенном доме, говорим о вещах, которых может быть, никогда не увидим. Что вы думаете по этому поводу, господин казённый слуга?! — Агриас внезапно и довольно грубо перебил подчинённого. Раньше он почти никогда так не делал. Тема разговора съехала с ненадёжной колеи и разбилась вдребезги.

— Ну... — денщик потупил взгляд — он явно опешил. — Мы здесь по приказу нашего начальства. Я здесь потому что приставлен к вам как казённый слуга. Нам назначено жалованье, нам с вами его выплачивают. А присяга, которую мы дали, говорит нам идти туда, куда нужно и делать то, что от нас требуется... Здесь паршиво, чертовски паршиво, господин майор. Я ненавижу мороз, ненавижу снег, ненавижу эту тонкую шинелишку, на которую явно чего-то пожалели. Хотелось бы отсюда убраться — нам нечего делать здесь, ваша правда. Но присяга есть присяга, да и денег тут выплачивают больше, чем в Аквелии. — Эрстфедер хотел добавить что-то ещё, но увидел, что взгляд Агриаса проходит мимо него и упирается в треснувшую стену. Из стены торчал гвоздь — видимо когда-то здесь висела картина или фотокарточка.

— Это всё происходит уже в третий раз... — мысли чейнджлинга путались, он терял нить разговора. Часть его ещё не могла принять того факта, что перевёртыш не только допустил подобные мысли, но и выразил их вслух. Он был верен присяге, Королеве и товариществу по отношению к 4-му Кронскому. Его лояльность, его честь, никуда не делись — он не опозорил их ни одним своим поступком. И тем не менее — сейчас он говорил это. Неужели у него ещё остались какие-то иллюзии? Он хорошо, слишком хорошо знал, с чем имеет дело. Война и военная служба не покидали его жизнь уже несколько долгих лет. Он считал себя опытным, умудрённым офицером, которому уже нечего бояться, не от чего впадать в уныние... — Я, кажется, схожу с ума, Карл...

Денщик в удивлении склонил голову и задумался, разглядывая своего начальника. По нему было видно, что он сталкивается с подобным впервые. Он не ожидал такого ответа от своего начальника, ведь тот никогда не проявлял подобной слабости. Майор уже давно вёл себя как загнанный: он пугался громких звуков, плохо спал, потерял всякое чувство юмора. Что-то действительно с ним произошло — не иначе.

— Если так много думать о сумасшествии можно сойти с ума на ровном месте. — наконец выговорил денщик, всё ещё думая. — Не назвал бы я вас таким. Это всё началось после случая с той ведьмой, когда вы чуть не погибли. На вас всё ещё её ворожба, господин майор, но с ума-то вы не сошли. Вы не безумец — вы просто контуженный. От этого... Мало что помогает. Можно сходить к фельдкурату, помолиться, исповедаться. Наш фельдкурат имеет опыт — иначе полковник его бы не пригласил.

— Нет. Мы с Фогелькацем уже общались — ничего из этого не вышло. Он не знает ничего, чего я бы не знал сам.

— Светская беседа и исповедь — разные вещи. Вы общались с ним просто так — вот и вышло бестолково.

— А как надо? Упасть ему в ноги, молить прощения перед ним и его божками, которые ничего для меня не значат, рассказывать о том как мы траванули газом пятьдесят тысяч речноземцев, о том как мы закапывали их, как павшую скотину, выгоняли из домов, убивали раненых? Что он скажет? Неужели ему самому не это не известно? А может быть он даже осудит меня за то, что я считаю это чем-то плохим — ведь в его книжках не написано ни слова о запрете убийства живых существ отравляющими газами, а если эти существа были язычниками — то это наверняка ещё и поощряется. Ваши законы, ваша правда, определены волей существ, которые далеки от вас так же как небо от земли. Это противоречит логике, здравому смыслу. Была бы тут моя Королева, мои генералы, сограждане — может быть они смогли бы убедить меня в том, что я поступил правильно, исполнил свой долг, следовал приказу, плану, закону и справедливости. Но стали бы они допускать всё это? Сомневаюсь. Мы бы низачто не поступили так, как поступило ваше начальство, Карл. Мы не планировали использовать газ — только защищаться от него, ждали что какие-нибудь олени или эквестрийсцы рехнутся, решат воспользоваться оружием последнего шанса. А в итоге газ пустили вы. Наши союзники, которым было доверено наше оружие, специалисты, технологии. Это был наш газ, Карл. Газомёты и снаряды были собраны по нашим чертежам, химвойска обучены нашими офицерами!..

— Военная необходимость, иначе было нельзя. Вы сами сказали это майору фон Таубе.

— Было сделано то, чего нельзя было делать ни в коем случае, Карл. Теперь у врага есть все оправдания начать травить нас в ответ. Фон Таубе был прав — оно того не стоило. Газ — оружие последнего шанса. Его нельзя было применять вот так, бездумно — но его применили... — Тон Агриаса стал озлобленным, напряжённым.

— Знаете, господин майор. — Карл мягко перебил своего начальника, не давая ему закипеть. — Со мной недавно приключился один случай. Дело было буквально вчера. Давайте отойдём от этой темы — было что было, этого уже не вернуть. Хорошо конечно самому решать, прав ты или виноват — но уж слишком сложно это бывает, да и толку в этом маловато. Разрешите?

— Разрешаю.

Эрстфедер обрадовался. Его идея о том, что командир не так плох как кажется, начинала подтверждаться.

— Ну, значит дело было буквально вчера. Я бродил по окрестным деревням: найду, думал, вам чего-нибудь, да и себе тоже, чего уж. В окрестных деревнях живёт немало народу, я уже выменивал у них всякое добро, вот и тогда решил заняться этим делом. Местным сейчас паршиво, в тылу жизнь едва ли лучше чем на фронте. За банку консерв могут отдать всё вплоть до серебра и золота, но в основном расплачиваются водкой. Я там стал уже своего рода завсегдатаем — меня узнают, я уже их знаю тоже. Даже язык их понимать начал, хоть и со скрипом. В общем, суть в том что меня чуть не отравили. — Карл прервал повествование, ожидая комментария Агриаса, но тот просто кивнул:

— Продолжай.

— Хорошо. В общем — мог бы я там и остаться, ну или в госпиталь попасть — а это, наверное, была бы ещё большая неудача. Набрёл я на дом, а там вартайцы. Беженцы из марок. Ну, тех марок, за которые мы теперь воюем, сами знаете. Они говорят по-нашему, понимают тоже — я даже обрадовался, а то устал уже лапами махать и говорить по-ихнему — ничего же всё равно не выходит, они надо мной потешаются, говорят мол, что лучше б уж я их по морде бил — было бы понятней. Хельквилльцы те же, мол, вообще не говорят — сразу бьют или ружьё наставляют — с ними легче, сразу всё ясно. А я ломаю комедию, строю из себя толмача-парламентера.

— Один из интендантов Цеткина хорошо говорит по-йезерградски. Мог бы поучиться у него чему-нибудь.

— Это вы о Бауцене? Не-ет, у него мне учиться нечему. Я к нему на пушечный выстрел подходить не хочу. Он вояка неплохой, но... мы не друзья. Это мягко сказано.

— Ладно, к чёрту, продолжай. Чем кончилась та история с отравлением? — Агриас несколько заинтересовался историей денщика. — Их арестовали, отдали под суд?

— Но меня ведь приняли как гостя, предложили выпить. А я гляжу и понимаю, что там отрава. Знаете? Мне их стало жалко, и никуда я доносить не стал. Рано или поздно их повесят — не волнуйтесь по этому поводу, но ведь их тоже можно понять. Их грабят почти каждый день, им уже нечем откупаться. Они уже бежали как-то раз от этой серошинельной сволочи — а потом она пришла к ним. Такие эти хельквилльцы сволочи, господин майор! Грабят, убивают, а им за это ничего не делают. Говорят, что им недоплачивают, что еда у них дрянная. Только вот говорят это всякие интенданты и офицерье — сами в хороших шинелях, сытые, с прикарманенным добром, а к солдатам своим они хуже чем к местным относятся.

— Так доложил бы на них. Та деревня ведь была в нашем тылу, а не в их — в чем проблема?

— Бесполезно. Да и чревато. Не хотите ведь без денщика остаться, а? — Эрстфедер невесело хмыкнул. — Там их много, ходят они с оружием, и ничего с этим не сделаешь... Они мне напоминают кемерскаевцев. Помните как мы воевали в Волкенштурме? Против кого мы воевали.

— Помню. Наполовину армия наполовину банда.

— Тут то же самое. Раньше они ещё как-то держались, а теперь совсем озверели. Я это хорошо знаю. Нашу деревню сожгли кемерскаевцы, деда убили, кое-кого из родни тоже. Меня тогда ещё не было — отец с матерью бежали в город. А ведь то были наши, герцландцы, кто-то из них даже были офицерами, дворянами. А почему сожгли? Потому что в чём-то заподозрили. Так рассказывал отец. Меня там не было, я не знаю.

— То есть ты принял этих вартайцев как товарищей по несчастью.

— Вроде того. Говорю им, что бесполезно меня травить, говорю что грабить их не хочу и ничего мне от них не надо, раз им нечего дать. А они... Ну, им не то чтобы было что ответить. Тут уж не поймёшь — чего ждать. Я ведь мог убить их на месте — но толку?

— Спас бы кого-нибудь из твоих сослуживцев от подобной опасности. Что если они решат отравить кого-нибудь другого?

— Сомневаюсь. У них буквально нечего брать, и местные стервятники из хельквилльцев уже об этом наслышаны. Понимаете — вот они, кажется, забрались от войны подальше, даже кое-как устроились. А оно вышло так гадко, что и врагу не пожелаешь. Отличный повод, чтобы повеситься — не так ли?

— Оленийские офицеры стрелялись и по меньшим причинам.

— А они, тем не менее, ещё не повесились. В вашей стране всё хорошо, господин майор. По крайней мере, у вас есть страна. У них даже страны не осталось — а они продолжают жить. Когда-нибудь с ними что-нибудь да стрясётся, но пока этого не произошло. И дай Бог чтобы этого не произошло... А насчёт вас — в Кайзерхеере издавна было два способа бороться с подобным — либо вера, либо петля. Есть ещё пьянство, но пьянство мало чем отличается от последнего. Так что я всё же советую вам исповедаться. Просто советую — вы старше меня по званию, но я денщик, и моя обязанность — держать ответ за то, на что у вас, как офицера, нет времени и возможности затрачивать усилия. Так что, сами понимаете — если вы решите ну, повеситься, например...

— Довольно о виселицах. — С некоторой долей прежней шутливости проговорил чейнджлинг. Не то чтобы Карл вернул ему былое настроение — скорее напомнил чейнджлингу о его месте, и тому стало чертовски обидно за себя. Майор забыл о том, что он вокруг не один, что есть существа, которым приходится намного хуже, чем ему самому. Он устал, болен морально и физически, но он не имеет право проявлять эту слабость. Он не должен требовать помощи — он должен предоставлять её. Он — офицер. У него есть деньги, тёплая одежда, регулярный приём пищи, некоторая относительная безопасность. Он не несёт ответственности за какую-то конкретную часть, круг его обязанностей довольно узок — но что если бы он был именно боевым офицером? К чему подобные выходки могли бы привести? Можно сколько угодно думать о собственной достоинстве, чести и личной лояльности Королеве, но не в родной ли армии его учили, что офицер — это подразделение, которым он командует, к которому он приписан? Эгоизм губит офицера, а вместе с тем губит тех за кого он отвечает. Если война и приняла такой дикий оборот — то это лишь повод к тому чтобы работать как проклятый, чтобы полностью отдавать себя деятельности. Карл поведал ему о своих страхах, переживаниях. Парню повезло стать денщиком — в строевой части ему пришлось бы туго. В тылу у него было больше шансов уцелеть — но в тылу было много вещей, с которыми было крайне трудно мириться. Кто-то посмеивался над скупыми и вороватыми снабженцами, а Карл их ненавидел, ведь считал что тот, кто может ограбить местных жителей так же легко может наложить лапу и на армейское имущество, то за что они все отвечали головой. Ему нужно было выговориться, ему самому была нужна помощь. — Если ты подавал всю эту историю как нечто навроде притчи — то я с тобой согласен. Нужно как-то бороться с этим состоянием, а над тем, что ты мне предложил я ещё подумаю.

— Надо бы подумать, надо бы. Понятно, что вы не просто так хандрите, но выхода из этого есть два и я уже рассказал вам о них. Вы, господин майор, не верующий. Может быть в вашей чейнджлингской стране и есть какая-то пилюля от подобной кручины, но у нас её пока нет, видимо пароход кто-то утопил — наверное эквестрийцы, чёрт бы их побрал.

Агриас улыбнулся и вынул из кармана часы:

— Собирайся. Полковник отправляется на рекогносцировку через некоторое время. Думаю, я могу ему там понадобиться. Не знаешь, о чём говорят в армии? Я мало интересовался этим в последнее время.

— Речноземцы ворочаются на внешних линиях, видимо у них что-то готовится. Ну, будем, выходит, отбиваться. Если нас туда перебросят, конечно. Или если из города нападут. Но там не понятно — тишина и возня по мелочи. Солдаты сидят в окопах, все чего-то ждут, воюют потихоньку.

— Точно описываешь. Генералы с полковниками представляют ситуацию примерно так же.

— А как вы думаете, от чьих денщиков я всё это знаю? Пару дней назад, например, мы с денщиком фон Кирхе уговорили пол-бутылки сливовой водки.

— Не отравленной? И почему только пол-бутылки?

— А там денщик фон Оствальда намылился. Он там был по делам — искал для начальника какую-то посылку, в общем — был с поручением. Ну и увидел там меня, назвал меня бродягой и потребовал своей доли! А насчёт отравы — чёрт его знает. Не ослепли — и слава Богу. Бутылка была не очень большая, с какой-то маркой, стало быть — порядочная.

— Ясно.

Вскоре военные покинули помещение. Штаб стоял в в уцелевшем доме на окраине разрушенных предместий, так что офицеры и штабные могли позволить себе некоторые удобства. Агриас, как это иногда случалось, спохватился слишком рано. Полковник Цапфель ещё был занять дневной дрёмой, тогда как остальных здесь просто-навсего не было. Через некоторое время офицер очнулся, вспомнил о времени и приказал всем собраться. Цеткин, Айзенкопф и Крамер нашлись сразу, фон Оствальд явился сразу после них, за ним пришёл фон Таубе, Краппа же пришлось искать лишние полчаса.

— Наша задача такова. — начал полковник, поправляя ножны офицерской шпаги. — Нужно пройти вдоль шоссе, что идёт через наши полковые линии и оценить способность частей нашего полка перемещаться по ней в случае необходимости движения на северо-восток, в район предполагаемого деблокирующего удара неприятеля. Там будет генерал фон Кирхе и командование остальных полков дивизии. Приказ спущен сверху — мы, как всегда, на особом счету и от нас ожидают особого прилежания. Планируется большой и серьёзный выезд, с участием всевозможных начальников, в том числе и тыловых. Хочу напомнить вам о необходимости соблюдать осторожность — помните случай, когда нимбусийцы выкрали какого-то майора средь бела дня?

Фон Таубе улыбнулся, фон Оствальд взглянул на него со значением.

— Нашим кавалерам пришлось долго его искать. То ещё приключение, хорошо хоть вытащили — повезло!

Снаружи стояли автомобили. Офицеры заняли в них свои места и вскоре уже ехали по дороге. Шоссе было широким, заасфальтированным, а главное — свободным. За последние недели сапёры оборудовали укрытия для подвод и грузовиков, чтобы убрать их с обочины и прикрыть от предполагаемых артобстрелов и авианалётов. Если первое ещё периодически случалось — то второго ждали только потому, что где-то в районе Кикольтинды видели тройку вражеских бомбардировщиков. Эта новость пришла недели две назад, с тех пор — тишина. Снабженцам в последнее время весело, хорошо — ездить от железнодорожной станции ближе, чем тоскаться по дорогом от склада до склада, как будто на дворе восьмой век. Пейзаж похож на засвеченную фотокарточку — очертания странные, блёклые, фигуры солдат и гражданских напоминают приведений. Йезерград и его предместья — красивые и живописные места. Агриасу попадались почтовые марки, на которых розовыми морями цвела вишня, а Йезер величаво лежал в окружении господствующих высот. Он узнавал эти очертания, но то ли вишни уже отцвели, то ли всю красоту то ли местную красоту портила вездесущая военная форма — от былых видов не осталось и намёка.

Дорога, по которой ехал штаб 4-го Кронского, соприкасалась с его передним краем почти под прямым углом, после чего такой же ровной стрелкой тянулась до перекрёстка, где достигала крупной деревни, в которой располагалась новая ставка генерала фон Кирхе. Деревня располагалась на перекрёстке, от неё и до позиций Цапфеля было примерно такое же расстояние, как от неё же и до северо-восточных позиций имперцев — внешней осадной линии вокруг Йезерграда. Шоссе, пересекая идущую вдоль фронта рокаду, спускалось по склону холма, сворачивало влево и разветвлялось надвое, выходя к позициям имперских и союзных войск. Собрав подчинённых у себя в штабе, фон Кирхе зачитал недавние отчёты о пропускной способности и прочих качествах дороги, о состоянии частей герцландцев и хельквилльцев, державших северо-западную линию. Далее он вместе с целой свитой своих подчинённых принялся за личную рекогносцировку. "Наш участок считается самым важным и самым опасным. Спокойное время закончилось — нужно быть на чеку." — Сказал генерал, в последний раз сверяясь с картой перед тем как сесть в автомобиль. Около десятка машин, охрана из комендантской роты, в небе чёрными точками кружат рыцари-дозорные. Случай с похищенным майором был чем-то из ряда вон — с тех пор никто не стремился повторять судьбу того неудачника. Вскоре после начала разведки выяснилось, что значительная часть данных устарела и не соответствует действительности: многие просёлки просто потерялись под снегом, сама же дорога в некоторых местах становилась узкой, искривлялась — налицо была плохая работа тыловых служб. То, что может привести к затору и множеству других неприятностей. Несколько раз военные натыкались на странных хельквилльских солдат, ходивших по тылам поодиночке или мелкими группами. Они старались не попадаться на глаза. У немногих пойманных обнаруживалось ворованное имущество местных жителей, а так же то, что удалось на это имущество выменять. Хельквилльцы стояли бок о бок с дивизией фон Кирхе и давно начали становиться притчей во языцех. Генерал объявил, что проследит за тем, чтобы подобное поведение пресекалось поркой, и что ему плевать на чейнджлингское мнение о "бессмысленной жестокости" этого наказания. Навряд-ли он не встречался с этим явлением до этого, навряд-ли комдив мог с этим что-то сделать, но пообещать и пригрозить он мог всегда, чем и пользовался.

Части, стоявшие на северо-востоке находились в полном порядке и всерьёз ждали вражеской атаки.Там пребывал и полк, в котором служил Фридрих. В штабе, у фон Цапфеля снова получилось увидеть сына, тот был в хорошем настроении, рассказывал о недавних стычках, о вылазках их разведчиков. "Мы готовимся и они тоже. Господин полковник нервничает — хочет устроить контрудар, напасть на их передовые опорники. Идея хорошая — но добра не дают. Остаётся только копать и ждать с моря погоды." — На своём посту Фридрих фон Цапфель был очень кстати. Его явно не беспокоила скука — он всегда находил себе работу, либо смотрел как работают другие. Агриас уже давно заметил в нём большое сходство с Цапфелем-старшим, главным образом — в его манере общаться с подчинёнными. Фридрих не отличался строгостью, педантизмом, но по какой-то причине все кто был под его началом работали исправно и дисциплинированно. Соседями герцландцев были Хельквилльцы — они тоже не вызвали каких-то нареканий. Сказывалась нехватка провианта, солдаты казались более угрюмыми, но от этой проблемы так или иначе страдали все в окрестностях Йезерграда и внутри его. И тем не менее — фон Кирхе оказался очень озадачен результатами рекогносцировки. Вечером, на общем совещании было принято решение: провести манёвры силами малых групп с целью проверить коммуникации на практике. Силы неприятеля не показывались на глаза, день вышел тихим. Необычно тихим. Ходили слухи о крупных силах, собранных со всей Коалиции. "Мы готовимся. Они — тоже." Это максимум, в чем можно было быть уверенным наверняка.