Проводник

К Саваннам-Что-Вовне я простираю взор,
Могучего наставника прошу себе в надзор.
О предок дней седых, познаний глубина,
Очнись же от объятий смертных... а-а-а!

Что-что? Где это я… Ах! Вид этих одеяний пробуждает во мне воспоминания. Тебе уготовано стать на путь, юноша?

— Ты… прав, о дух. Зеру — так звать меня, кому быть уготовано шаманом. Прошу, частицу мудрости мне дай, не брось в беде и не оставь меня в тумане…

В твоём голосе столько тревоги, Зеру. Но поверь мне, на то нет причины. Шаману вправду приходится многого опасаться, но скромный дух не причинит тебе вреда. Конечно! Я помогу тебе.

— Благословенна будь! Прошу, наставь меня, как посчитаешь нужным. Приму любой урок. Лишь проведи в обход всех бед, что ждут снаружи.

Что ж, думаю, довольно будет и просто поделиться опытом: я поведаю тебе историю о необыкновенном случае, что приключился со мной в бытность шаманом. Не стану лукавить — он указал мне на тропу моей жизни. Готов выслушать?

…Спи мирно, почвою одет,
Где нет забот, где нет сует,
Спи, — кости, волосы и прах,
Укрыт травой, дремли в лугах.

Эти строки никогда не вызывали у меня особой симпатии. Мне всегда казалось бессмысленным петь хвалу самому погребению. Покойника, завёрнутого в саван, опускают в землю, и под тканью — лишь истлевшая оболочка…

Если я посажу цветы в простую глиняную вазу, а она вдруг треснет и расколется, должна ли меня тревожить судьба черепков? Тут впору думать, что станет с цветами.

Кажется, безразличие в моём голосе сквозило чересчур явно. Некоторые из родичей усопшего смотрели не на могилу, а на меня; смотрели пристально, сурово. В следующем куплете я постаралась придать голосу живости — насколько это, конечно, было уместно для похорон:

Бег ускоряет жизни ток,
Рекой он хлынет в звёзд чертог.
Дыханье — ветер, небо — ум.
Лети, всему живому кум!

Интерес из притворного перерастал в искренний. Сейчас будут хорошие строчки. Гремя крашеными дощечками и костями церемониального одеяния, я всё быстрее кружила в бешеной пляске.

Оковы сбрось, пари и мчи,
В Саванны-Что-Вовне скачи!
Прошу, о Вождь-Той-Стороны,
Услышь о духе сём мольбы!

Дай духу сил, влей в духа мочь,
Гони от духа хлад и Ночь!
Неси его тепло к отцу —
Лицом к лицу — конец к концу!

Я протанцевала прочь от завёрнутого тела. Нащупав кисет, я вытряхнула на копыто горсть порошка — простой банановой муки, но кто догадается? — и дунула, обдав жену и родичей покойного белым облаком. Зебры щурились, моргали, морщили носы, но терпели. Лично я никому бы не дала дуть мукой мне на лицо, но остальные верили в мистическое действо и поэтому мирились — умора, да и только.

Я проплясала обратно к могиле, зачерпнула из другого мешочка пригоршню земли. Земля была такая же обыкновенная, ничем не лучше и не хуже земли, тянущейся к горизонту во все стороны от места погребения. Вообще-то, уверена, многие зебры считают, что мы вдыхаем в неё волшебную силу, — но разубеждать их незачем и ни к чему. Я сдула крупицы земли на тело, поверх савана. Двое жеребцов, стоявших ближе всего, немедля принялись засыпать могилу.

Загарцевав на месте, я ударила передними копытами над головой и замерла. Так, застыв и бормоча чепуху, я держала позу, пока были силы, и только затем встала на все четыре ноги. Поскольку обряд был наконец завершён, я подошла к собравшимся.

— Спасибо, Зенна, — проговорила одна из кобыл, сморщенная старуха, — ты от тревоги нас освободила и Зефа от порога отпустила.

Она, казалось, вот-вот разрыдается. Великие силы упасите, но очень похоже, что то была мать почившего.

— Не плачь. Что сделано, не воротить того, — утешал её жеребец. — С праотцами обрёл он ныне родство.

Его слова стали последней каплей: кобыла ударилась в слёзы и запричитала во что была горазда. Под ледяными взглядами родственников и взором удивления от меня дундук-муженёк поспешил увести её подальше.

Следующей подала голос кобыла, знакомая мне лучше, — вдова покойного.

— За то, чем помогла ты, — молвила она, — сказать позволь спасибо. Смерть крови родной не обходится без всхлипов. Зеф долго пролежал без погребенья, но предков ты развеяла томленья.

Она с теплотой смотрела на меня, и я постаралась выдавить хотя бы намёк на улыбку:

— Я разделяю твою скорбь и горесть, и всё ж кончине надо отдать почесть. Все близкие уйти должны во свой черёд — несчастней всех же те, кого никто не ждёт.

Кобыла кивнула на прощание и направилась в сторону селения, а за ней увязались и остальные родственники. Я стояла не шелохнувшись, покуда они не скрылись из виду.

— М-м… — загудел сразу со всех сторон голос. — Что… что такое?

Я обернулась, и вот, пожалуйста, — над свежезасыпанной могильной ямой парит дух с обликом каких ещё поискать. Почти безупречно гладкий шар, без морщин, грубых черт суровой жизни, в оттенках нездоровой зелени, зловещей, чарующей; ни квадратной морды, ни кривых ног, ни малейшего следа истерзанной смертной оболочки. Он, с плавной грацией, покачивался на высоте пары локтей, излучая изумительную смесь растерянности и смятения.

— Зеф, здрав будь! — сказала я, и впервые за день на моём лице расцвела искренняя улыбка. — Меня звать Зенна, я шаман. Из мира мёртвых сослан ты к живым, тебе и голос дан, поэтому пойдём со мной, и не кручинься за кончину: вдвоём мы сможем выведать её причину!

— М-м… — отозвался Зеф.

Источал он теперь не замешательство, а страх, но всё-таки поторопился следом, как только я задорно поскакала прочь. Безотказный способ.

— Ты в самом деле Зенна? Зенна Погибель Ночи?

…Не исключено.

— Великая Союзница, Колдунья-Одиночка, Изгоняющая Порчу?

Спокойнее, дитя. Что скажу со всей уверенностью: при жизни я не носила этих имён. Хотя, если подумать, звучат они правдиво — разве что чуть громковато, но это на мой вкус. Впрочем! Я вообще-то старше, так что изволь не перебивать. Ты призвал меня испросить совета, или нет?

Как тебе, без сомнения, предстоит выяснить, образ шамана и наше ремесло окутаны невероятным покровом мифов — и едва ли большая часть из них имеет под собой основание. Самым удобным, по моему опыту, оказалось поверье, будто погребальный обряд “истощает духовную силу шамана”, а раз мы отдыхаем, то беспокоить нас нельзя часами, а то и днями. Ну, а в уединении куда сподручнее заниматься настоящим делом.

Едва Сын Великого Вождя прилёг отдохнуть, а Дочь его только пробудилась и робко выглядывала из-под покрова, мы с Зефом добрались до моей скромной хижинки из глины, веток и соломы. Я извлекла кремень и кресало и, хотя на это ушло несколько долгих секунд, подожгла воткнутые вокруг жилища факелы. Довольная результатом, я отодвинула полог из сушёных листьев, закрывающий проход, и нырнула в дом, зная, что Зеф не отстаёт.

— М-м-м… — прогудел зелёный сгусток уже, наверное, в сотый раз.

Не обращая внимания, я двинулась в обход по дому — зажигать свечи. Зеф терпеливо вился подле, хотя то и дело зависал под “счастливыми” костями, или у “заговорённой” краски, или над черепом бабушки. Беспрестанное мычание всё больше раздражало, но, к счастью, я быстро управилась со светом.

— Позволь же, Зеф, — молвила я, устроившись на простой плетёной циновке, — поведай-ка всё от начала до конца, подробней расскажи о том, с чем я помочь тебе должна.

Зеф прекратил кружить и мысленно перевёл взгляд на меня.

— О чём… — он запнулся. — О чём это ты? Помочь с чем?.. что поведать и рассказать?

— На кончину пролей свет; сложи, прошу, истории, как ты погиб, кусочки, — я подставила свету шаманское одеяние. — Закован ты в миру, пусть мёртв, и должно мне разрушить склеп бренной оболочки.

— Бренной… Стой, ты уже говорила… — голос Зефа зазвучал как никогда тревожно. — Ты… ты говоришь, я умер?

Я поглядела на него, изогнув бровь.

— Зеф, ты уж семь дней в объятьях вечных сна. Неведома тебе была твоя судьба?

— А стал бы я иначе спрашивать? — Он обиженно моргнул светом.

Я подняла перед собой копыто:

— Погоди, молю, не торопись с обидой! Нечасто дух забывчив… Я это лишь для виду.

Свечение Зефа вернулось к привычной яркой зелени, прежняя аура растерянности накрыла комнату, как душный мешок. Со вздохом я продолжила:

— Так ты без памяти? Не скажешь мне последнего желанья? Старанья не помогут, коль бросили тебя воспоминания.

— Последнее желание? Нет, к чему… О-о! — сфера подёрнулась рябью, обдав меня порывом ледяного страха. — Да. Ты обязана сделать кое-что.

Я вскочила на ноги.

— Зеф, прошу, спокойней будь! Здесь нечего страшиться.

Но дух уже трясся как в судорогах и походил не на шар, а на клокочущую тучу. Гнев, тревога и чистая, незамутнённая ненависть хлынули из него рекой. Я чуть не прокричала:

— Скажи же, наконец, в чём дело! Загадке дай открыться!

Неожиданно Зеф прекратил дрожать и завис прямо у меня перед лицом. Мне стоило огромных усилий не попятиться и не лягнуть его в мандраже.

— Ты должна его убить! — грянул дух.

— О чём ты?! — я закричала. — “Убить”? Кого? Я ничего не понимаю! Яснее молви, иль просьбу я оставлю без вниманья!

— Убей моего убийцу! — его голос содрогнулся от ужаса; никогда ещё я не слышала надлома в ровном бормотании духов. — Зенна, я вспоминаю смерть… и что он сотворил… Отправь его во мглу!

Я вновь приподняла копыто, стремясь его утихомирить.

— Зеф, я провожаю духов, и они желают что-то передать, иль беспокоятся за близких, иль просят страх унять. — Я посуровела в лице. — Но жаждать мщения за гибель? Я не убийца, а целитель.

Зеф чуть успокоился, гнев улетучился, но вот страх не пропал.

— Нет… нет, не мщения, — произнёс он. — Дело не в мести. Меня растерзал не одинокий лев и не бродячий сфинкс, а настоящее чудовище. Демон во плоти! Нельзя, чтоб он бродил среди живых, так мёртвых будет только больше. Я молю: останови его!

Слова уже рвались с моего языка, как вдруг огоньки свечей в доме отчаянно затрепетали. Секунды — пламя взметнулось и потухло окончательно; снаружи не раздавалось треска факелов.

Гадать было нечего. В тусклом свечении Зефа я метнулась в угол хижины и, подняв утопленную в земле доску, полезла за настоящей заговорённой краской.

Кури. Я слышала о них — тварях в обличье гиены, но размерами в три раза крупнее и с шерстью чёрной, как глухая, безлунная ночь.

А ещё с кошмарными, горящими злобой глазами.

На улочке деревни я застала сорвавшуюся на крик кобылу. Над ней, окаймлённый серебром луны, навис Зверь Ночи, выпучив глаза. Придавленная зебра лежала на пороге собственного дома, полностью обездвиженная страхом — кроме глотки, — и ошарашенная невидимым врагом. Зверь разинул пасть, полную жёлтых клыков, ощерился словно в кривой ухмылке…

Когда зубы чудовища должны были сомкнуться на тонкой шейке, я с разбегу влетела в зебру и втолкнула нас в дом. Как можно скорее я выхватила из мешочка кисть, выдавила из бурдюка краску и покрыла шерсть кобылы врачевальными и оградительными знаками.

Тварь злобно завывала из-за полога, но я обратилась в зрение и оглядела жилище. При виде увесистого серебряного блюда мне на лицо полезла самая хищная из улыбок. Схватив его, я выскочила наружу.

Кури уже подстерегал меня и, едва завидев, бросился, разинув жуткую пасть. Я еле успела отшатнуться — зубы щёлкнули почти у шкуры, обдав горячим дыханием.

Я скользнула за бок, повернулась лицом, выставила перед собой блюдо. Зверь обернулся, взгляд впился в серебряное зеркало, в собственное отражение. И тогда…

Ничего. Я пробормотала бранную рифму под нос.

Глаза Зверя метнулись вверх, на меня, и блюдо само выпало из копыт. Несмотря на все обереги, наспех нанесённые на мой ритуальный наряд из костей, эти глаза… нет, кроваво-алые угли прожигали мою плоть, приковывали к месту. Чудище неторопливо приблизилось, капая слюной, обдавая воздух смрадом из разинутой пасти.

Зверь развернул челюсть, метя в шею. Но в миг, когда он отвёл взгляд, мои обереги возымели силу: душащая всю волю аура рассеялась настолько, что я вновь ощутила ток жизни в жилах. Пасть уже дыхнула в загривок, и я спружинила; копыта что есть силы врезали образине по уродливой морде.

Демон отпрянул; издав истошный, замогильный вой, он забился в корчах. Не теряя времени, я подскочила к подставленному боку и ринулась чертить все чёрные знаки, какие были на уме: проклятья слабости, немощи и боли не менее трёх видов. Вой перерос в визг, и только я готова была поклясться, что мой разум помутило, — Зверь Ночи, позабыв про всё, пустился наутёк.

Выбора не было: я кинулась за ним следом.

Спустя минуту мы были за пределами деревни и мчали по саванне как обезумевшие. Ноги горели огнём, но я слышала, как делается прерывистым дыхание твари, как тяжелеют его скачки. Я призвала остатки сил и — сцепилась со Зверем. Мы покатились кубарем: копыта молотили по хребту, когти рвали бока, локти таранили морду, зубы рвали брюхо.

В одно мгновение — мучительно медленное и ужасающе быстрое — я вышла победительницей. Я почувствовала, как тону в туше, а она растворяется, рассыпается чёрным прахом на ветру, жижей уходит в землю.

Это был первый Зверь Ночи из тех, что я видала. Но с того мига я больше не сомневалась в своём предназначении, ибо знала: он далеко не последний.

— …Благодарю тебя за повесть, Зенна, но в смущении мой дух: к чему в истории твоей я должен не остаться глух?

О, черпай всю мудрость, какую найдёшь сам. Быть может, знаки, предвещающие близость Зверя Ночи? Или чем опасна плохая подготовка, случись тебе столкнуться с ним лицом к лицу? Однако самое важное, Зеру, — это чтоб ты усвоил, куда, по-моему, надлежит тебе устремить силы как шаману.

— Желаешь ты, чтоб я пошёл твоей тропой? Чтоб бился со Зверьми Ночи? Чтоб я, отринув долг перед живыми, избрал дорогу ратной мочи?

Нет, не совсем. Ты, Зеру, есть на этом свете, дабы помогать не живым, но мёртвым… Да, зебры находят утешение в тебе и твоём ремесле, но главное, думаю, не это; знай же, что все живущие однажды умрут, а значит, зебры, и другие существа, и даже неразумные твари — все они находятся в круговороте жизни под твоим надзором. В том, по моему мнению, и заключается обязанность шамана — в том, чтобы живые не страдали от превратностей судьбы и не претерпевали жестокой смерти — в пасти ль Зверя Ночи, или где ещё, — ибо хоть жизнь в этом мире и длится лишь миг, но миг этот определяет вечность, оберегаемую нами — шаманами.

— Шаманами… как же так? А что же Вождь-Той-Стороны? Ведь разве не к Нему мольбы наши обращены?

Мольбы мольбами, но не давай зашорить себе взор: хранит, препровождает и согревает духа не Великий Вождь — но мы. Я искренне надеюсь, что ты поразмыслишь над этой мудростью, о юный ученик, и возвратишься в дом надёжным, проницательным шаманом. Да будет лёгок твой путь.