Картины мира
Глава 6. Скелеты в шкафу
Свити Белль лежала на диване, глядя в экран электронной читалки. Расмус не поскупился и приобрёл ей самую совершенную версию, способную вместить целую библиотеку, так что пони теперь часами проводила в вымышленных мирах. Среди жанров она особенно предпочитала фэнтези – что ни говори, миры «меча и магии», и не думавшие умирать как жанр в техногенном будущем, очень напоминали ей рассказанные мамой сказки её родной Эквестрии. Да и в сущности, со слов мамы, сама страна пони во многом напоминала сказку. Когда Расмус отрывался от работы, поняшка стремглав кидалась к нему, взахлёб рассказывая о своих новых впечатлениях, вынесенных из прочитанных книг. Художник и сам прочёл немало, хотя к фэнтези относился скептически, так что им было что обсудить – хотя, как подозревал он сам, многие его сложные рассуждения маленькая пони ещё не понимала, хотя и слушала внимательно, ловя каждое слово. От этого пристального взгляда бирюзовых глаз у Расмуса теплело на душе, и он заметил, что его прежняя отстранённость по отношению к поняшке понемногу начала исчезать. Свити Белль, появившись в его спокойном и тусклом одиночестве, очень гармонично встроилась в картину серых будней, привнеся в неё много новых приятных красок. Даже ассоциации маленькой поняшки с нахальной и безалаберной рысью как-то отступали на второй план.
Страница за страницей. Единорожку не на шутку заинтересовал жутковатый и таинственный мир, описанный в книге. Многое из того, что там было, показалось ей излишне натуралистичным, вульгарным и даже откровенно грубым – дядюшка Фергюссон такого не одобрял – но это впечатление полностью перебивалось атмосферой страшной, но захватывающей сказки.
Но даже интересная книга может надоесть. А если ты совсем ещё, в сущности, молоденькая пони, а на улице светит солнце, то и подавно захочется пройтись прогуляться. Бросив на середине старую книгу про Геральта, охотника на монстров, поняшка переоделась и поскакала к комнате Расмуса. Тот сидел за компьютером, увлеченный каким-то новым заказом.
— Я погулять, скоро вернусь! – прокричала поняшка, заметив обод наушников на платиновых кудрях художника. Тот расслышал, обернулся и благосклонно кивнул…
Цокот маленьких копыт гулко разносился в подъезде огромной семнадцатиэтажной «свечки». Поняшка спешила вниз, навстречу яркому и ласковому солнышку и шелесту зелени.
Подскакав к дверям лифта, Свити Белль замедлила свою радостную рысь, увидев, как из кабины выходит высокая, нескладная фигура. Сосед из тысяча двадцать первой квартиры. Она уже видела этого человека, болезненно худого, вечно погружённого в свои мысли, мрачного, с неряшливыми патлами выцветших светлых волос и преждевременными морщинами, избороздившими ещё, в принципе, не старое лицо. Он часто стоял на балконе своей квартиры, оглядывая окрестности. Про себя Свити окрестила его Наблюдателем. Пахло от Наблюдателя дешёвым табаком и какой-то химией.
Поняшка посторонилась, давая соседу пройти, но тот остановился, задумчиво разглядывая единорожку.
— Какое дивное создание… кажется, Свитти Белль, дочурка именно так её называла. Вот интересно, кто был её владельцем? Родилась она явно ещё до Хартии, и судя по всему, пришлось ей несладко. Эту боль в глазах никуда не спрячешь…
Голос человека был негромким, говорил он, словно обращаясь к самому себе. Единорожка увидела, что на лацкане его потрёпанной куртки на клипсе закреплён миниатюрный микрофон. Человек не просто говорил сам с собой, он ещё это и записывал. Удивлённая поняшка робко подошла поближе, и увидев это движение, человек явно смутился.
— Прости, милая, я это… иногда болтаю сам с собой. Старость подходит, не иначе, а может, и крыша едет. Не знаю, что поделать…
— Наверное, вам одиноко? Так бывает, если совсем-совсем не с кем поговорить, я слышала от мамы. У неё такое тоже было, пока… ну, то есть, пока я не появилась, — осмелев, подала голос Свити.
— Вот как. А где сейчас твоя мама? – поинтересовался человек, наклонившись к поняшке. Та поморщилась – по-видимому, гигиену Наблюдатель уважал не очень. Но опасным этот странный человек не выглядел точно.
— О… она умерла, — за время жизни у молодого художника память о трагической смерти матери несколько притупилась, но и сейчас Свити с трудом удержалась от всхлипа.
— Бедняжка, — человек протянул руку и провёл длинными костлявыми пальцами по гриве поняши. Аккуратно, будто она была из хрупкого фарфора. Свити услышала, как он произнёс вполголоса: «Несчастная девочка. Очередная жертва этого жестокого мира, повинная лишь в том, что родилась в пробирке. И сколько их, таких, ещё?». Поняшка снова удивилась, но виду не подала.
- А сейчас ты с кем живёшь?
— С мистером… с Расмусом Иогансеном.
— А, тот молодой человек из тысяча пятьдесят седьмой? Знаю, наслышан о его творчестве. Говорят, он в какой-то выставке современного искусства поучаствовал? Рисовал портрет какой-то поп-звезды?
— Да, но он сказал, что не любит об этом разговаривать. По его мнению, гламур – вещь лживая и неестественная. Простите, мистер, а зачем вам диктофон?
В тусклых глазах Наблюдателя мелькнуло удивление, которое быстро сменилось облегчением.
— Что ж, моя маленькая, полагаю, я могу сказать правду. Я работал в большой фирме, пока со мной там не обошлись… в общем, очень плохо и нечестно. Я был вынужден уволиться, долго перебивался с хлеба на воду, а потом, будто этого было мало, у меня обнаружили…кхм… неизлечимую болезнь. Вернее, вылечить-то её могут, сейчас вообще могут всё, но за очень немалые деньги, а их-то у меня и нет. И я решил, пока живой, вести этакий аудиодневник, чтобы потом, на смертном одре, обнародовать его, и может быть, спустя много лет, люди будущего прослушают мой рассказ и узнают, что эпоха Гигаполисов вовсе не была раем, как, наверное, им будут рассказывать родители. Может быть, это самое полезное, что я сделаю в своей жизни.
Глядя в наполняющиеся влагой глаза поняшки, Наблюдатель почувствовал, как у него внутри заскреблось чувство вины. Нельзя говорить правду. Даже этой малютке. Чтобы жалость в её глазах не сменилась ужасом, и тогда… конец всему. Бесславная смерть, заканчивающая столь же бесславную жизнь. Без смысла, без отмщения, он просто сгниёт в камере, так и не успев совершить единственный поступок в своей долгой и никчёмной жизни. Устранить поняшку, если вдруг его секрет всплывёт из-за этой минутной слабости – немыслимо, даже безотносительно того, как его дочка любила этих пони, он просто не сможет поднять руку на такое безобидное и очаровательное существо. Уж лучше в тюрьму, чем так.
А там… там что? Не будет детей с такими же невинными глазами, как у этой поняшки? Не будет обычных людей, не причинивших тебе никакого зла? Ты лицемер, Брэдли. Или решайся, и тогда никаких сантиментов, или откажись от своего плана и можешь мирно сгнить в своей каморке, покинутый всеми, кроме, может быть, этой поняшки. В принципе, ничего плохого в таком конце тоже нет. Вполне по-христиански, между прочим.
— Ладно, милая, мне вниз. Извини, что расстроил тебя. В любом случае, это моя жизнь, и она не должна так сильно волновать тебя – у тебя-то с Расмусом всё ещё впереди, — резко помрачнев, Наблюдатель шагнул в распахнувшееся железное чрево лифта, оставив поняшку на лестничной клетке…
Вечер. Девятнадцатый этаж, почти верх хабитата. Там самые старые и дешёвые квартиры. Двери лифтов часто банально не открываются – именно поэтому Наблюдатель привык спускаться вниз пешком, этажа до семнадцатого, где всё худо-бедно работает.
Подходя к обитой драным дермантином двери, Наблюдатель обнаружил, что на обмотанной синей изолентой ручке висит какой-то пакет. Осторожно сняв его, он заглянул внутрь и с недоумением высыпал оттуда на ладонь пригоршню конфет. Кроме них, там оказалась записка, напечатанная на голобумаге:
«Здравствуйте, мистер Наблюдатель (простите, не спросила, как Вас зовут!). Я заметила, что Вам очень грустно, но не знаю, как могу вам помочь, и поэтому присылаю вам хотя бы вот эти вкусные конфетки – мне всегда помогает поесть чего-нибудь сладкого, чтобы на время расстаться с грустью. А ещё, мы с Расмусом и подругой Сильвией немного поговорили о вашей беде, и она хочет спросить: а сколько вам нужно на лечение? Возможно, она Вам сумеет помочь – она крутая, и у неё много денег.
Искренне Ваша, Свити Белль Иогансен».
Наблюдателя растрогала непосредственность и отзывчивость поняши. Зайдя внутрь, миновав заставленный всяким хламом коридор и войдя в маленькую комнатку, он сел за заставленный колбами, пробирками и химическими реактивами стол. Отодвинув большую часть оборудования в сторону, Наблюдатель достал лист голобумаги, вставил в адаптер, снял колпачок с электрокарандаша и неровным, дрожащим почерком вывел ответ:
«Спасибо, моя маленькая. Чем я могу вас с Расмусом и Сильвией отблагодарить? А звать меня можешь Брэдли Стэмфорд, или просто Брэд».
Подняв полные слёз глаза от светящегося листа, он подошёл к окну и задумчиво взглянул на темнеющее небо, озарённое лишь багровыми, лиловыми и алыми всполохами заката, рассекающими однородную массу облаков. В сердце у Брэдли по-прежнему скреблись досада и чувство вины. Обманывать государство, соседей – это одно дело, а вот так вот лгать в глаза тем, кто не просто доверился ему, а готов ещё и помогать ему абсолютно бескорыстно – ну что взять с нищего старика, бывшего бухгалтера? – совершенно иное.
Его взгляд упал на подсумок с однородными картонными цилиндрами, от которых шли разноцветные проводки. Адская машина почти готова. Хотя, есть подозрение, что ей банально не хватит мощности. Пожалуй, взрывчатки потребуется больше. Вспомнив стеклянно-серую громаду небоскрёба «Беннет Энтерпрайзес», из которой его некогда вышвырнули с треском, Брэдли сжал костлявые кулаки. Перед его глазами до сих пор стояла хрупкая фигурка на больничной койке, ореол золотистых волос вокруг болезненного, почти прозрачного личика девушки-подростка…
— Нет, подонки. Может быть, вылечиться я смогу, но никакие добрые люди и маленькие пони не сумеют достать с того света мою крошку Франсин, которую вы, поганые ублюдки, свели в могилу. А если так – то мой выбор сделан, и нечего раздумывать. Готовьтесь к фейерверку, уроды!