Записка о походе за горный хребет на северных границах

Тупик

Немало чудес в нашей славной Эквестрии, но не песчинка ли она на бескрайних барханах мира?

Я пишу Вам, Ваше Высочество, принцесса Селестия, ибо верю, что лишь в Ваших силах, вместе с Вашей сестрой, Её Высочеством, мудро распорядиться моим рассказом во благо всей Эквестрии. Как Вы наверняка знаете, я, единорог Каулик, возглавлял экспедицию в северные земли по другую сторону Эверхуфского хребта. В земли, нетронутые следом Ваших подданных не только из-за расстояния и не столько из-за неприступных перевалов и жестоких ветров — но из-за бесплодности, из-за мысли о безнадёжности существования на них. В земли, которые тем не менее некоторые считают колыбелью народов пони.

Я опущу подробности нашего пути в горы, упомяну лишь общие черты. Основа нашей группы состояла из трёх уроженцев равнины, коренастых и трудолюбивых земнопони с Юго-Запада — дальних потомков отважных и отчаянных переселенцев; двух легкокрылых пегасов с Туманных холмов и Вашего покорного слуги — столичного бездельника, единорога Королевской школы.

Мы начали свой путь в Кантерлоте, откуда нам предстояло добраться старой железной дорогой до самой северной её части — до Тупика. В Вашей милостью предоставленном вагоне мы двинулись в путешествие. Бо́льшую часть пути все мои мысли и свободное время занимали только карты, рисунки и свитки, и я не имел возможности по достоинству насладиться видом из окна поезда. Но в те моменты, когда мой взгляд всё же падал сквозь стекло, я не мог сдержать своей радости от вида засеянных полей, и от того, сколь много огней стало видно по ночам с тех пор, как Вы воссоединились с Вашей сестрой. Сердце моё полнилось тёплой, тихой радостью от увиденного.

Как картограф, Ваше высочество, я ещё и историк, и конечно же я знаю, куда вела эта старая, ныне полузаброшенная ветка, и почему редко увидишь пассажира на последних её станциях. Всё реже попадались нам за окном тихие, но по-своему тщеславные городки, вместо лугов мелькали только дремучие ели да сосны, перемежаемые обманчиво спокойными реками. Бремя ли знания меня угнетало, или же свет от белых башен Кантерлота переставал греть душу — или же я просто стар? — но всё мрачнее казался мне пустевший состав с приближением к границам зимы, всё чаще капли дождя на стекле навевали чувства одиночества и неуловимого сожаления.

Известие о нашем прибытии прилетело в Тупик вовремя, и нас встретили готовые комнаты в доме смотрителя. Удалённость от сородичей и плывущие с Эверхуфа ветра закалили этих пони, но я бы также добавил — иссушили их нравы. Старший Королевский смотритель приехал сюда с семьёй, когда я только-только окончил учёбу. И хотя он старше меня всего не несколько лет, и несмотря на прекрасную библиотеку, что я обнаружил в его доме, мы так и не смогли разговориться. Изредка я чувствовал в нём едва сдерживаемое желание высказаться. Когда по темноте, после славного ужина из овощей с их собственного огорода и привозного хлеба, мы вышли на крыльцо подышать свежим воздухом, с севера налетел сухой, холодный порыв. Уютная “летучая мышь” на опоре отчаянно закачалась, огонёк внутри затрепетал. Смотритель тогда с остервенением бросил взгляд на скрытые тучами горы, и, я готов был поклясться, уже открыл было рот, чтобы разродиться потоком проклятий — но вместо этого только ударил копытом по доскам и проворчал нечто неразборчивое. “Будет ещё, будет,” — кажется, донеслось до меня. Тогда он ушёл в дом, оставив меня один на один с завыванием ветра. Слабое сияние ночного светила не разгоняло мрак, но подчёркивало величественность спящего впереди пика. Из-за облачности я видел лишь его отроги, ватная бесформенная тьма скрывала вершину, оставляя её облик на откуп воображению.

Тогда мы были на последних лоскутках равнины среди предгорий Эверхуфа. Мы, пони, привыкли жить на бесконечном просторе родной, тёплой и безопасной Эквестрии. Кажется, куда ни посмотри, всюду можно идти и идти, встречать города и деревни и даже не помышлять о том, чтобы дойти до края. Но чувство это обманчиво, тесный пруд покажется рыбе безбрежным океаном, если всю жизнь она проведёт в яме посреди него. Сейчас я чувствовал себя рыбой, что доплыла до невероятного, невозможного берега, до края своего мира. И мне предстояло заглянуть на ту сторону.

Перевал

И так, в канун Летнего солнцестояния, мы покинули последний оплот цивилизации, чтобы двинуться на север. Хозяева проводили нас отменным завтраком, но молчаливость того утра осталась на душе тяжёлым камнем. Наш маршрут обходил неприступный Эверхуф с востока, там, где магический взор моих коллег встречал зелень, а значит — больше шансов на благоприятную дорогу. Первый день настоящего пути оказался непрост. Отроги круто забирали вверх, а ущелья  были заполнены окатанными валунами, которые только и ждали, чтобы между ними провалилась и сломалась чья-нибудь нога. Здесь не было поселений, встречались лишь редкие звериные тропы.

Наши пегасы высмотрели место для стоянки на северном склоне одного из отрогов. Увы, первую же ночёвку нам предстояло провести, глядя на неприступные каменные стены и дикие ущелья. Здесь мы решили захоронить некоторое снаряжение, оказавшееся бесполезным. Увы, свои главные работы я впоследствии выполнял без моего любимого и такого удобного столика.

Скользкий от дождя мох, кривые корни и совсем редкие и незаметные уже тропинки постепенно уступали место острым камням и зарослям высокой, жёсткой и неподатливой травы. Пока что мы могли питаться подножным кормом, но путь наш неумолимо вёл вверх, и вскоре нам пришлось бы перейти на припасы. Расчёт мой был основан на том, что по другую сторону гор мы вновь вернёмся в благоприятный климат, спрячем до обратной дороги часть съестного и воспользуемся им только на обратном переходе. Если по ту сторону гор нас будут ожидать промёрзшие пустоши или несъедобные травы — что ж, тогда карьера Каулика окончится без значительных открытий. Старость моя близка, и экспедицию эту я запланировал как последний свой выход, пока тело моё ещё достаточно крепко, а разум — достаточно ясен, чтобы с чистой совестью вести за собой других пони.

Травы ожидаемо сменились лишайниками, а те в свою очередь редели, истончались и вскоре вовсе оголили камень. Лишь единичные крючковатые побеги извивались здесь в камнях. Листья их даже в середину лета выглядели желтеющими и пожухлыми, они жёсткие и безвкусные — под стать окружающему пейзажу. И даже они, не исчезая впрочем полностью, всё реже попадались на глаза.

На третий день нашего восхождения мы вышли на ледники. Более унылой и тягостной картины трудно себе представить. Веками в эти ущелья наносило пыль с противоположных склонов, веками извилистые реки льда то вяло подтаивали, то схватывались вновь, камень медленно крошился. Лучи Вашего светила — редкие гости в этом краю, а необузданная погода, не ведая воли пегаса, совершенно распустилась: ленивое облако запросто может по своей прихоти разлечься в долине и заполнить её таким густым туманом, что в нескольких шагах уже невозможно различить двух разных пони, а стоит закапризничать ветру — он с такой силой выгоняет плутовку с насиженного места, что только верёвками и силой земных пони возможно держаться на ногах. Словно скупой художник, который готов расстаться с тюбиком одной только серой краски, природа написала унылую картину, на которой буквально не за что зацепиться глазу, где единственное разнообразие — это смертельно опасные трещины, а единственная музыка — завывания ветра, да редкая капель в грязных снежниках.

На исходе шестого дня нечто удивительное открылось нашим взглядам, а во мне утвердило надежду на успех экспедиции. Здесь я обязан отступить от рассказа и обозначить причины, побудившие меня собраться в путь. В Эквестрии немало сказаний о стародавних временах, пришедших из глубокой древности. В них много рассказывается о подвигах древних вождей, о страданиях народов в поисках нового приюта, о жестокости Виндиго — древних врагов пони. Но увы, в них мало подробностей о пути наших предков к обетованной Эквестрии, и непросто сделать однозначный вывод: пришли они из других земель, или же путешествие было скорее метафорой. За годы исследований мне удалось собрать немало сказок из отдалённых уголков Эквестрии, но одна из них мне запомнилась особенно хорошо.

Я узнал её в одной деревне на Каменных полях. Уединённое место, где уже много поколений практически ничего не происходило. Редкие приезжие разбавляли кровь, а общение с внешним миром сводилось только к торговле на ярмарке в ближайшем городе. Здесь жеребятам рассказывали свои варианты общеизвестных историй — какие-то почти не отличались от общеизвестных, другие с трудом можно было распознать. Но одна — встретилась только здесь.

Это детская сказка о том, как важна дисциплина и твёрдость намерений. В ней молодой земнопони стремится увести свою семью от внезапно обрушившегося снежного ненастья и договаривается с другими пони встретиться в условном месте, чтобы вместе преодолеть страшную опасность на пути в неизведанные плодородные земли. Злые духи, недальновидность сородичей и всевозможные трудности пытаются отвлечь главного героя, но он неизменно проявляет волю и смекалку и приходит к назначенному месту в срок. Далее вся группа благополучно переселяется на новые земли, а об опоздавших никто больше не слышит.

Заинтересовало меня сходство с другими описаниями исхода от гнёта Виндиго, но главное — я услышал подробное описание места встречи. Это горный перевал, к которому идти “против последних лучей заката” и который “увенчан сомкнутыми в кольцо рогами окаменевшего праотца всех бизонов”.

Бывают ли совпадения? — определённо. Но когда мы, уставшие, взобрались на очередной забытый звёздами хребет — наша дорога уже вела скорее вниз — я сразу узнал это место. В момент, когда туман рассеялся, далеко впереди и внизу я увидел удивительное явление: горная гряда прерывалась проходом, но края его почти смыкались в зените, образовывая подобие круглого окна в каменной стене или — вросших в землю каменных рогов. Вот только обладатель таких рогов должен был бы быть размерами с Кантерлотский замок. Я понял, что путь наш может пролегать только туда.

На ту сторону

Наши пегасы с трудом выискивали тропу — вернее, просто относительно пологий путь — но мы верно приближались к удивительному перевалу. Чем ближе к нему, тем сильнее становился ветер. В последний переход по тесным расселинам и трещинам мы едва могли устоять на ногах из-за резких порывов. Пришлось полностью отказаться от пегасьей разведки.

Вот впереди забрезжило светлое пятно — выход в долину, на противоположной стороне которой я ожидал увидеть те самые “рога”. Но едва мы к нему приблизились, как мною овладели в равной степени тревога и азарт. Долина словно была “источником” страшных вихрей. Нам пришлось обвязаться верёвками и медленным приставным шагом двигаться вдоль тёмных щербатых стен. Из всей нашей группы только я тогда приблизился и выглянул через скалистый створ в долину. Выводы были неутешительны. Исполинский каменный жёлоб спускался с вершин на западе и уходил куда-то на восток, преграждая путь подобно бурной реке. Ни деревца, ни кустика не росло на его выскобленном дне. Местами из ровной поверхности выступала каменная глыба, но и такие препятствия на пути ветра были заглажены, словно пони размером с гору раз за разом проводил копытом по борозде, не желая успокоиться, пока она не станет совершенно ровной. Я взглянул на противоположный склон долины, немного правее, и сквозь зажмуренные от ветра веки чётко различил два “рога”, а между ними — окно в неизведанное.

Не было и мысли преодолеть долину сходу. Возможно, на высоте были спокойные слои воздуха, но рисковать жизнями пегасов в приповерхностных вихрях среди скал я был не готов. Сила ветра была такова, что даже наши земнопони едва смогли бы выстоять. В минуты покоя я ловил себя на мысли, что ощущал едва заметные следы магии. И по сей день я не смог сказать с уверенностью, действительно ли там что-то было, или же то — следствия простой усталости. Так или иначе, мы решили ждать.

Закрывая глаза, я ясно представлял себе, как множество истощённых пони собираются под сенью перевала Бизона — так я его сам назвал, — на них нагружен скудный скарб, они голодны, но глаза их полны решимости. Они повязывают друг друга верёвками и один за другим выходят на схватку со стихией. Гневные порывы сметают с ног первых смельчаков, но за первыми идут другие. Вот кому-то удаётся зацепиться за камень, другой накидывает петлю на чудесно оставленный в глыбе зацеп. Какой-то пони кубарем катится вниз и повисает на верёвке — это может быть даже забавно, если смотреть свысока — но позади у них семьи, за спинами у них надвигающиеся голод и смерть, и упавший встаёт и вслед за другими медленно ползёт дальше, к спасительному тёмному провалу в гладком склоне…

Наблюдения дали интересные результаты, так как мы определённо нашли некий порядок в казавшихся хаотичными изменениях силы ветра. Пригревающие лучи солнца были явными предвестниками мощного порыва, короткое затишье сопровождал густой туман, и так далее. Ах, если бы только светила возможно было двигать по желанию каждого пони… Были и другие правила и приметы. Три дня мы потратили на наблюдения и записи, а на четвёртый — был назначен выход. Мы подготовились, как только могли, как только позволяли наши знания на тот момент. Мы нагрузили на себя только самое необходимое — то, без чего совершенно нельзя, — а всё остальное растолкали по трещинам в схроны.

Мы выбрали самый верный период дня, прямо перед обыкновенным затишьем. Следует понимать, что затишье здесь — не безветрие. Затишье — это секунды, иногда минуты, когда ветер из силы, сокрушающей стены жилищ, превращается всего лишь в сильный ураган, от которого столько неприятностей с кровлей и сухими деревьями. В такие моменты по ущелью проносится густая молочная пелена тумана. И сейчас она не заставила себя ждать. После первого шага через пролом я почувствовал, как невидимое крыло вот-вот оторвёт меня от поверхности и потащит по каменной доске. И вдруг я ощутил заметное ослабление ветра, мимо пролетел лоскуток тумана. Впереди меня шёл один из земнопони. Я крикнул своим спутникам и с возможной быстротой направился к противоположному краю ущелья. Лоскуты тумана становились всё чаще, пелена всё гуще — и вот уже я едва различал ближайших пони из своей группы. Верёвки дёргались, глазомер отказывался верить, что недавно противоположный “берег” был близок. Лишь благодаря причудливой форме перевала и характерному белёсому пятну на фоне антрацитовой стены я сохранял верное направление.

И тогда проявился наш крупный просчёт. Мы надеялись на туман как на милость стихии, но мы не задумались о его собственной силе. Стоило туману сгуститься достаточно, как я почувствовал его прикосновение. Промозглый холод потянул свои щупальца сквозь одежду, ткани отяжелели и потемнели, грива начала слипаться. Но на неудобства мы бы не обратили внимания и возблагодарили силы природы за столь малую цену, если бы только этим она ограничилась. Туман мельчайшими каплями осел на камне, смочил копыта. Сперва изредка, затем всё чаще, а потом и с каждым шагом я стал ощущать, как непросто мне стало оставаться на месте. Копыта предательски скользили по гладкому влажному камню. Земнопони впереди что-то закричал, но я не расслышал. Верёвка потянула меня в сторону, и я едва не повалился на бок. С трудом я сохранял направление, изо всех сил искал под ногами малейшие выщербинки, в которые можно было бы упереться. В конце концов я помедлил всего миг, но этого хватило, чтобы вывести меня из равновесия. Липкие, хлёсткие порывы ветра повлекли вниз, и я ничего не мог с этим поделать. Время исказилось, я не мог понять, сколько меня тащило вниз, а сколько я из последних сил держался в невероятных позах на почти невидимых бугорках. Очередной крик долетел до меня уже с другой стороны. Сквозь слёзы и холодную взвесь я увидел прямо перед собой заветный выход, а в нём — коренастый силуэт земнопони, он махнул мне копытом. Я не поверил своим глазам, но в следующую секунду к ногам упала мокрая тёмная верёвка. Не медля я схватил конец зубами и прижал обеими передними ногами. И меня стали вытаскивать.

С приближением “рогов” ветер ослабевал. Туман оставался непроглядным, но я уже крепко стоял на ногах. Первым делом нашёл надёжный зацеп на потрескавшейся скале и навязал концы, которые со мной были. С помощью магии, ног, зубов и всей выдержки, которая не позволяла мне сквернословить в голос, я начал вытягивать своих спутников. Первым, показался ещё один земнопони, причём с дальней от начала нашего пути стороны. Без слов он понял, что делать дальше, и присоединился ко мне. Туман рассеивался, и начинал усиливаться ветер, но с появлением на этой стороне нового пони задача спасения группы быстро облегчилась. Следующими показались оба пегаса, затем ещё один земнопони.

Кратко отдышавшись, я пересчитал участников экспедиции — и внутри у меня похолодело… Этого совершенно не могло и не должно было быть — не мог один из участников пропасть сейчас, когда опасность миновала. Первым делом мы, конечно, проверили ближайшие окрестности, благо на этой стороне ветер был тише, словно в омуте. Но нигде не было и следа третьего земнопони, как не было и его вещей. Только молчаливые камни, мрачный грязный лёд и подвывания ветра, нагоняющие тоску.

Во мне зашевелились сомнения, и я решил проверить верёвку, за которую вытащили меня — не бредил ли я в пучине паники? И тогда моё сердце забилось чаще: это была не наша верёвка.

Пропажа

Я хочу отдельно заверить Вас, Ваше Высочество, что всё снаряжение я принимал и проверял лично. И всё, что каждый из участников экспедиции нёс на себе — кроме немногочисленных личных вещей — я знал наперечёт и безошибочно отличил бы в ворохе таких же вещей. Все наши верёвки были идеально круглые в сечении, с сердечником из отборной абаки и в ярко-красной оплётке. Такая была повязана на мне, на всех моих спутниках. Такой же конец протянулся на другую сторону страшного ущелья — по нему мы надеялись быстро вернуться на обратном пути. Но на моей передней ноге сейчас висела грубо скрученная верёвка из бледных, слегка различных по цвету тонких нитей. К выступу на скале она была привязана простым, но тем не менее незнакомым мне узлом.

И, конечно, после быстрой проверки мы нашли и свободный конец уже нашей верёвки — он был вполне целый, с крепко затянутым узлом. Вот только держал этот узел всего лишь жалкий обрывок одной из наших упряжей. Без пони. Неужели наше снаряжение не выдержало? Или земнопони запутался в верёвке, и единственным выходом видел срезать конец? Как бы там ни было, а возвращаться — теперь и мысли у меня не было о продолжении экспедиции — я был согласен только со всеми своими спутниками, живыми или…

Дневное светило угасало, и мы решили дождаться следующего дня, чтобы развернуть поиски. Пегасы подтвердили, что на этой стороне перевала Бизона летать по-прежнему непросто, но всё же возможно без риска для жизни, так что во мне затеплилась надежда на быстрое воссоединение с потерянным участником. Необходимо было подобрать место для ночёвки, и впервые после перехода мы как следует осмотрелись. Картина предстала передо мной интересная. Рельеф указывал на то, что основную часть хребта мы уже преодолели. К северу виднелись всё более мелкие и пологие кряжистые цепи, удалялись от нас сильно развёрнутые уже к северо-востоку отроги Эверхуфа, а между клочьями облаков то тут, то там проглядывали тёмные пятна растительности. Вниз и на восток, вдоль главного хребта, от нашего лагеря уводила череда карнизов — кажется, вполне пригодных для перехода.

В эти моменты, признаться, душа моя разрывалась. Представьте, Ваше Высочество, минуту невероятной близости к своим видениям. Момент, когда стоит лишь сделать шаг, даже просто обратиться в нужную сторону с уверенностью в этом шаге — и прежде недостижимая мечта становится осязаемой. Неизведанные, новые земли, умопомрачительные открытия, о которых всё ещё можно смело помышлять — даже сам воздух дурманил новизной и неведомыми мне ранее оттенками ощущений. Но долг требовал отвернуться от всего этого. Я недоглядел, недоработал, и теперь за мою оплошность пострадал другой пони. Всё, что я мог и обязан был сейчас сделать — это спасать спутников… и уступить место для открытий более способным последователям.

День быстро клонился к закату. Я вышел немного вперёд по первому карнизу, мысленно приговаривая, что мне просто следует размять ноги перед ночью. Смесь томительного ожидания, уверенности и яростного отрицания не позволяла мне признаться самому себе в истинной причине этой прогулки. Я обернулся к перевалу, и — клянусь, на мне не дрогнул ни один мускул! но внутри буквально всё перевернулось: прямо над моей головой, в последней дымке дневного тумана, сквозь самый скальный проход, сквозь “дверь” между рогами, скользили в сторону низин золотистые стрелы закатного света. “Иди в горы, и против последних лучей заката увидишь…” — так наставляла старуха героя сказки.

Не вижу причин, не чувствую в себе сил описывать поиски на следующий день в подробностях. Настроение у всех было крайне подавленное. Мы по-прежнему были налегке, так что, наскоро перекусив, мы в скупых фразах составили план действий и приступили к поискам. Вероятно, без подпитки от родной земли, из-за удалённости от родичей — а возможно, просто из-за усталости и упадка духа — магия моя ослабла, и внутренним взором я никак не мог ухватить ни единой ниточки, что привела бы нас к потерянному земнопони. Оставался лишь методичный осмотр всех трещин и ущелий, примыкающих к страшной долине. И, на удивление быстро, бесцельные на первый взгляд блуждания дали результат: в одной из расселин, что выводила к ураганным потокам, совсем недалеко от места нашего перехода мы нашли упряжь — без силового пояса, а в остальном совершенно целую и исправную — да сумки со снаряжением и припасами. Мы с удвоенным рвением возобновили поиски, но пони как сквозь землю провалился.

Да отсохнет мой рог, если я тогда думал о чём-либо, кроме как о помощи несчастному, но решение моё было твёрдым: мы спускаемся с гор. Без припасов и наверняка раненый после происшествия, пони не мог уйти далеко. Из глубины сознания поднималась и другая мысль, связанная с удивительными обстоятельствами моего собственного спасения. Мысль эта возбуждала азарт, и я тщательно гнал её прочь. Но и игнорировать виденное было невозможно, так что, гонимая, насовсем эта мысль не уходила.

На той стороне

Мы выбирали самые простые, удобные для пони пути вниз. Мы надеялись, что если куда и пойдёт раненый, то только вниз, ибо иначе мы встретили бы его накануне. Нам начинали попадаться поляны вполне себе крепкой и съедобной травы. Вскоре пошли и узловатые, искорёженные ветрами сосенки. На очередном, уже совсем пологом перевале мы ощутили, что полноправно ступили в иные земли. Вниз уходила чётко различимая звериная тропа, за небольшим утёсом карабкались по склону уверенные хвойные рощицы. К западу выглядывало из-за верхушек деревьев северное ответвление Эверхуфских гор — безымянные пики, они тянулись куда-то на север и постепенно мельчали, пока совсем не терялись за деревьями. Прямо же перед нами открывались необозримые дали. Насколько хватало глаз, на север и на северо-восток не было видно никаких серьёзных преград. Тяжеловесные, тёмные тучи грузно нависали над плоскогорьем, которое с удалением всё смягчалось, словно характер пони с приходом старости, переходило в покатые холмы. Кое-где из долин выплывал туман, который то ли готовился оторваться от земли и стать новым облаком, то ли, наоборот, не в силах взобраться по склону, находил там последнее пристанище. Где жидкие лучики дневного светила пробивались к поверхности этого сурового серо-зелёного края, там глаз непрестанно натыкался на серебро речушек. А может быть, и великих неторопливых рек — из-за туманов и туч сложно было действительно оценить масштабы. Эти искрящиеся змейки легко сбегали с гор, уносили свои воды куда-то в серую пелену.

Как картограф Вашего Высочества я, безусловно, находил минутку личного времени, чтобы нанести увиденное на бумаги. Увы, я не чувствовал себя достойным присваивать имена тому, чего не смог — и не смогу уже — достичь, так что все эти удивительные места я оставил пока для народов Эквестрии безымянными. Но, возможно, в том подлинное величие окружающего нас мира? Река не ждёт старого пони, чтобы начать своё течение, и не прервёт и не обратит его вспять, как бы тот её ни назвал, и не испарится, даже если всех пони не станет.

Вернули меня на землю вполне разумные вопросы товарищей. Жеребёнку уже стало бы очевидно, что мы вовсе не идём по следу раненого пони. В самых осторожных словах я изложил группе свои предположения: кто-то унёс или увёл пострадавшего путника. И если в ближайшие дни мы никого не обнаружим по ходу тропы, то остаётся ожидать только самого мрачного и спасать уже себя. Как оказалось, пони уже догадывались о моих намерениях и мыслях. Они не знали истории, которую держал в голове я, но увиденное при “переправе” не оставляло большого простора для фантазий. Так или иначе, мы заночевали под сенью сосен, чтобы назавтра спуститься звериной тропой в ближайшую зелёную долину.

Всю ночь я почти не смыкал глаз от беспокойных мыслей. Наступивший день начался совершенно непримечательно. Откуда-то с востока тянуло влагой, под ногами стали попадаться вполне знакомые ягоды. Только какие-то мелочи, вроде горчинки в жимолости, да причудливо, не по-нашему узких и вытянутых елей, непрестанно напоминали о том, сколь сильно мы ошибаемся, чувствуя себя как дома.

Уже достаточно долго мы поглядывали на плывущее с востока одинокое облачко. И, как это часто бывает, с приближением оно оборачивалось вовсе не тем, чем казалось издали. Теперь это был уже равнодушно-грозный фронт, который словно тянул за собой лохматую седую бороду. Вот уж чего мы не ожидали в середине лета.

К полудню мне на нос упали первые снежинки, а уже к вечеру нас окутал столь мощный снегопад, что о продолжении перехода не могло идти и речи. По памяти я знал, что впереди у нас была река, за которой расстилался участок почти безлесной равнины, а по сторонам вздымались угрюмые, поросшие низкорослыми деревьями холмы. Когда я уже готов был дать отмашку искать место для лагеря, впереди что-то мимолётно блеснуло. Я не стал говорить другим, ибо не было уверенности, что то — не очередная шутка усталого зрения.

Я собрал все оставшиеся силы и мысленно попросил Вашего и Вашей сестры покровительства. Ощущая знакомые мурашки по ногам, по спине, затем от загривка на затылок и темечко, я сотворил заклинание и устремил свой внутренний взор вперёд — туда, где мелькнул призрачный светлячок. Я отчаянно тянулся, продирался мыслью сквозь молчащую тьму. Я опирался на чувство долга, я уверен в этом. Но также я отчётливо понимал и то, что спрятанное в глубине тщеславие и жажда прикоснуться к неизведанному тоже подпитывали мой бросок. Долго ли я простоял, замерев в одной позе, мне неизвестно. Но в конце концов я нашёл, что искал — тепло.

Огонёк

Чего я ожидал: прикосновения знакомой мысли, ответного взгляда? Сейчас уже невозможно вспомнить. Но я точно почувствовал искру тепла. Живое ли тепло, тепло ли огня? Я ощутил его всего на мгновение, после чего, истощённый, был вынужден вернуться в своё тело. Мои спутники молча смотрели на меня.

“Он там, я увидел его”, — соврал я уверенно.

Только Ваши Высочества смогут понять, чего стоило мне тогда твёрдо двинуться вперёд, не изменившись в лице. До моего “светлячка” должно было быть около часа шагом, но в разошедшемся буране это могло быть и полдня. И это если нам удастся не сбиться с пути. Один из земнопони пришёл на помощь и пошёл впереди меня, протаптывая дорогу в ощутимом уже снегу. Я почувствовал себя у обрыва под названием “пан или пропал”, с которого вёл только узенький мостик в неизвестность.

В конце концов мы упёрлись в ту самую реку, которую я видел раньше. Солнце окончательно скрылось, тучи и снег отрезали нас от взглядов ночных светил. Только мой рог освещал теперь путь. Пегасы, несмотря на разогнавшуюся уже пургу, перенесли нас и наши лёгкие припасы на другой берег, и тогда я впервые увидел цель нашего пути. Всего лишь в нескольких минутах — буквально протянуть копыто — сквозь снег светил слабый жёлтый огонёк. Он мерцал и словно бы покачивался, но упорно продолжал гореть. Что есть мочи мы припустили к источнику света. Я старался не думать о значении этого слабого свечения в моей карьере, в представлениях пони о мире за пределами Эквестрии. Я просто пробирался сквозь снег в надежде, что замеченная капля тепла не ограничена огоньком.

Маленький, грубо собранный фонарик разбрасывал свет. По четырём сторонам у него были проделаны окошки, закрытые закопчённой слюдой, внутри трепыхалось свечное пламя. Из верхней части приветливо и очень по-домашнему вырывался дымок, но его быстро развеивали хлёсткие порывы ветра. Висел фонарик на одной из опор внушительного шатра. Насколько мне было видно, шатёр представлял собой многоугольник в плане, а общей формой напоминал усечённую пирамиду. Подойдя поближе, я разглядел узор трещинок и бороздочек на покрывавшей его глине, а затем — тёмный квадрат полога. Стоит ли писать, что такого фонаря никогда не было в числе нашего снаряжения, а подобное сооружение я и вовсе видел впервые.

Время осторожничать прошло, и я без промедления коснулся полога. Это был толстый, грубый войлок, за собой он скрывал проём высотой чуть меньше роста взрослого пони. Пригнувшись, я вошёл внутрь и на всякий случай поднял переднюю ногу в некоем неопределённом смешении предостерегающего и умиротворяющего жеста. Но никого не было. Я усилил свечение рога и пропустил внутрь остальную часть экспедиции. В загадочном шатре было определённо тепло.

Аккуратно, глядя под ноги и тщательно всматриваясь в царящий полумрак, мы принялись изучать обстановку. Сказать по правде, я чувствовал себя жеребёнком, что забрался в пустую драконью пещеру и перебирает сокровища, пока хозяина пещеры нет на месте. Так что последнее, чего мне хотелось — это какое-нибудь незамеченное сокровище испортить. Шатёр был просторен внутри, поменьше большинства домов пони, но отсутствие стен создавало впечатление простора. В воздухе стоял тяжёлый запах дыма, и немного щипало глаза. Прямо напротив входа, посередине, тлели угли открытого очага — кто-то подкладывал дров не далее как три часа тому назад. Подобие циновок на полу, а у стен — неопределимый мелкий скарб и инструменты. Наконец взгляд мой упал на здоровенный короб тёмного дерева у дальней стенки, который вместил бы и пони. На нём лежала куча тряпья — и тряпьё это пошевелилось.

Тихо, чтобы не пробудить неведомое, я подал знак своим спутникам, а сам стал медленно пробираться к источнику движения. Каково же было моё удивление, когда после очередного шевеления из-под тряпок свиснул сиреневый хвост нашего потерянного земнопони! Отбросив всякий страх, я немедленно подскочил и разворошил куль из — как оказалось — шерстяных одеял. Под ними лежал наш товарищ.

Он явно спал, и сейчас только начал просыпаться. Задняя нога его была перемотана тёмной тканью, под которой виднелись рёбра дощечек. Мы встретились взглядами и с облегчением обнялись. С души моей свалилась глыба гранита: все живы, есть ещё шанс вернуться с честью. Я ощутил общее ободрение, когда участники моей маленькой экспедиции приветствовали своего спутника, каждый проверял, цел ли он, а тот сначала отшучивался, но затем, когда голоса умолкли, принялся рассказывать.

Оказывается, при “переправе” он быстро оказался вблизи противоположной стороны, но скорость сыграла с ним злую шутку, когда туман превратил камень в скользкий каток. Он пропустил выход, попал на камни, потерял равновесие и больше не мог подняться. Его потащило на боку вниз, мимо спасительного выхода. Когда же он попытался заскочить в одну из трещин, то с такой силой ударился о каменную стену, что, хоть и сумел остановиться, но по огню в ноге понял: далеко он сам уже вряд ли уйдёт. И всё бы ничего, но при этом он умудрился запутаться в верёвке, и, как только остальной отряд начал вытягивать концы, она потащила его к выходу, обратно на убийственный ураган, и так туго сдавила шею, что он решил: пускай сейчас его потеряют, но он хотя бы выживет, чтобы позже его можно было найти. И так он, отчаянно извернувшись, невзирая на боль в ноге, сумел отрезать силовой пояс и потерял сознание.

Слушая рассказ, я одновременно изучал шатёр. Изнутри ясно были видны длинные изогнутые жерди, что сходились вверху и линиями своими образовывали силуэт этого сооружения. На высоте примерно на голову выше меня их подпирали дополнительные деревянные столбики с перекладинами, на которых висели травы и мелкая утварь. Все деревянные детали покрывала старательная резьба, а поверх неё — слой копоти. Я заметил множество изделий из бересты, а также из самородных гладко отполированных сучков причудливой формы; мелкие приспособления из кости. Немногочисленными были металлические предметы, и среди них не было ни одного одинакового. Сундук, на котором спал наш товарищ, окружали блюдечки с благовониями — только теперь я разобрал их терпкий привкус. Я присмотрелся к орнаментам. В основном, среди геометричных узоров мне удалось рассмотреть силуэты, похожие на оленей, между ними сновали рыбы. Были и прочие явно четвероногие существа, но их распознать мне не удалось. Перед самым поясом перекладин в рисунок входили языки пламени. Между существами они проскальзывали вверх и на перекладинах встречались… Ваше Высочество, можно много спорить о том, как в разных областях изображают одних и тех же древних, сказочных уже персонажей, но я совершенно точно уверен, что верхний ярус по кольцу покрывал хоровод из Виндиго. Они были изображены в разных позах, и повсюду их встречали язычки пламени. Означало ли это борьбу с ними, подчинение их воли, стремление к подражанию? Было ли это просто элементом декора? В тот момент я допускал любой из этих вариантов.

Тем временем наш товарищ перешёл к следующей части рассказа. После травмы на перевале Бизона он потерял сознание. Очнулся же он, ощущая, как его куда-то несут, и далеко не сразу понял, что несём его не мы. Сперва его удивило, что носильщик — один, да ещё и без наших обыкновенных сумок. Он чувствовал необыкновенную слабость, но вместе с тем — облегчение боли в ноге. Наш земнопони признался, что тогда предположил худшее: ногу отняли, и сейчас он истекает кровью. Не в силах полностью владеть своим телом, он обратился к тому, кто его нёс, — и услышал ответ, очень похожий на речь. В дороге он впал в забытьё.

Я осмотрел земнопони. Ах, если бы только мы дождались, когда освободился от своих бесконечных работ доктор Джекол Трейдс… Это прекрасный доктор, Ваше Высочество! На его лекциях я всегда поражаюсь, к каким удивительным выводам можно приходить, только лишь взглянув на больного пони или поговорив с ним о его детстве. Но увы, мы были предоставлены сами себе. Шины оказались собраны из достаточно примитивных, подручных материалов, но работу свою явно выполняли. Поначалу отталкивающее своим видом, бурое полотно, что играло роль бинтов, на поверку оказалось сухим и свежим, слабо отдающим какими-то травами. Повязка на ноге выглядела основательной, и, ощупав соседние участки ноги и послушав пострадавшего, я не стал её разбирать. Я восстановил шину — она получилась разве что немного изящнее в узлах. О нашем земнопони явно хорошо позаботились, а слабость у него была скорее всего из-за незнакомых его организму трав и и отваров. Но это не меняло главного: полноценно опираться на ногу он всё равно не мог, и группе пришлось бы идти намного медленнее.

Тогда главным вопросом для меня был: что же предпринять дальше? Выходить ли прямо сейчас и искать место для собственной стоянки, или же злоупотребить неожиданным гостеприимством? Будь неизвестные хозяева враждебно настроены, нашему земнопони не оказали бы такую помощь, — а значит, мы скорее всего можем заночевать без страха за жизнь. Но мне отчаянно не давали покоя отголоски магии на перевале и само его отвратительное природе поведение. Я призвал своих товарищей собираться — мы пройдём назад тем же путём и заночуем в тени первых кряжей. Возможно, голос мой был тогда не слишком уверенный, или же мы и вправду устали, но пони, что стоял ближе всех к выходу, вдруг стал возмущаться, явно не желая выходить в пургу. Снаружи действительно изрядно завывало, и даже внутри мы инстинктивно жались поближе к тёплому углу с сундуком. Тогда я решительно вышел вперёд и откинул полог.

Снежинки мягко касались носа, и как всегда бывает, когда зимой выходишь из тёплого дома, холод вовсе не чувствовался. Я застыл в нерешительности. Следы наши совсем уже замело, снег белыми искорками суетился в свете моего рога. О том, в какой стороне сейчас тропа на перевал, можно было разве что гадать, а идти к ней — по компасу. Тоска и чувство бессилия стали накатывать липкими волнами. За моей спиной пони деловито подложили дров в очаг, раздули его и зажгли лучины, словно не поверив в скорый выход.

“Мистер Каулик, закройте, пожалуйста — дует”.

Похоже, всё уже было решено без меня. Пытался ли я что-либо изменить? Едва ли. Сквозь пелену досады я видел, как слабеет мой магический свет. Весело затрещавший очаг показался мне тогда язвительным шутом, который только и делает, что пытается обидными шуточками выгнать меня на мороз. Мутные тени потянулись по стенкам шатра, физиономии моих товарищей теряли резкость. Я не мог поймать взгляд ни одного из них, они словно специально отворачивались, занимаясь какими-то своими мелкими делами. Тогда я снова обернулся к пурге на улице — и, клянусь своей шевелюрой, на меня посмотрели в ответ!

То было лишь неясное чувство присутствия, продлившееся всего мгновение. Но мой рог ощутимо заныл, а с глаз спала пелена: по стенкам шатра действительно скользили тени! Я проследил их движение и ужаснулся: прямо у меня под ногами в тепло шатра незаметно сочился сизый дымок... Наваждение прошло, стоило мне задёрнуть полог. Нос заполнил аромат благовоний, зрение моё вернулось к норме. Очаг уже не смеялся надо мной, а просто излучал мягкое домашнее тепло, пони моей экспедиции разумно готовились ко сну в тёплом углу жилища. Пожалуй, не лучшее время, чтобы упорствовать.

Утром меня разбудил неясный рассеянный свет. Через отверстие в потолке, как сквозь световую шахту, пробивался рассвет. Дым от очага и благовоний вяло крутился в этом освещённом конусе воздуха. Некоторые мои спутники тоже уже проснулись: кто размеренно перекладывал вещи, другие аккуратно расставляли над очагом нашу треногу под котелок. Хозяев шатра пока не было видно. Слушая разгорающиеся поленья и вдыхая ставший уже привычным запах дыма, я начинал ощущать уют и тепло настоящего дома. Пора было осмотреться.

От вчерашнего бурана не осталось и следа. Земля уже успела достаточно прогреться за первый летний месяц, и только редкие тающие снежники в тени напоминали о ненастье. По светлеющему небу резво бежали отдельные маленькие облачка, на востоке росла тусклая, серо-зеленоватая заря. День обещал быть ветреным. Прямо у входа лежал пони.

Хозяйка

От неожиданности я замер в той позе, в которой заметил пришельца. Или пришельцем был я? Это была светло-бежевая земнопони, с гривой и хвостом цвета шоколада, на боку у неё была метка в виде одного кустика ландыша. Я ни за что не отличил бы её от любого другого обитателя Эквестрии, если бы не удивительно длинная и густая шёрстка на туловище и ногах.

Я повернулся к ней и совершенно не мог представить, что делать дальше, — пони очевидно спала. Похоже, она устроилась ночью с подветренной стороны шалаша. Она лежала, подложив под себя ноги, с одной стороны ещё было немного вчерашнего снега.

Без предупреждения она, покачиваясь, выпрямила ноги и встала. Глаза у неё оставались закрытыми, но она безошибочно повернулась в мою сторону и что-то проговорила. Я не разобрал ничего. Слова, даже интонации были мне совершенно незнакомы. Отдельные сочетания звуков напоминали речь в некоторых удалённых уголках Эквестрии, но это могло быть и простым совпадением.

В глубине души я понимал, что именно на такой результат я и надеялся, собираясь в поход за Эверхуфский хребет. Именно так, стоять и слушать непонятную мне речь древних сородичей, ставших почти чужими. Пони что-то говорила, обводя копытом небо, а затем ткнула ногой в сторону гор и завершила речь словом — непонятным по смыслу, но понятно-твёрдым по интонации. Всё это время пони не открывала веки, что вносило неловкость. На звуки её монолога стали выходить из шатра мои пони. При появлении каждого следующего, длинношёрстная пони водила головой, словно пытаясь разглядеть чужаков без помощи глаз. Когда все, кроме раненого земнопони, вышли, и установилась тишина, хозяйка шатра (а в этом не могло быть сомнений) обвела нас невидящим взглядом и, кажется, повторила всю свою речь. Только теперь в ней слышны были уже упрашивающие, почти молящие нотки. Закончила она так же, и затем ещё раз повторила конец, ещё раз недвузначно ткнув ногой в сторону гор, в сторону перевала.

“Эээ, шеф, она, кажется, сказала ору́с”, — начал один из моих земнопони, — “моя бабка так называет самые крупные валуны на каменных полях. Ну, знаете, за которыми обычно кочуют и другие камни?”

Нет, такого я не знал и не встречал. В моей голове, правду говоря, по-прежнему с большим трудом укладывается то, что камни можно, и для чего-то нужно, пасти.

“Прост это единственное, что я понял, шеф. Подумал, вам может быть интересно”, — флегматично добавил пони и продолжил жевать свой вечный колосок. Откуда он их вообще брал?

Услышав слово, длинношёрстная пони с энтузиазмом замахала копытом в сторону перевала. “Орус, орус”, — только и было слышно. Она умолкла и подняла с травы свёрток. По размеру он напоминал среднюю почтовую посылку, его покрывала плотно навёрнутая грубая ткань, внутри ощущалось что-то твёрдое. Подарок? Припасы? К сожалению, я вынужден оставить своё описание туманным, ибо лишь только я потянул за конец схватившей свёрток тесёмки, как пони резким движением и отрывистыми словами заставила меня остановиться. Она показывала то над головой, то на свёрток, то на перевал, и всё что-то приговаривала.

“Шеф, по-моему, она не хочет, чтобы мы это открывали,” — вновь вступил мой осмелевший земнопони. — “Сюрприз до дома, наверное?”

Признаться, первое я понял сам, а вот до последнего — вряд ли дошёл бы. Со словами глубокой благодарности я телекинезом вызвал свои сумки из шатра и стал укладывать свёрток в одну из них. И нельзя же оставлять подарок без ответа! Я решил оставить кое-что из наших припасов и инструментов, без чего мы наверняка сможем обойтись, но, словно почувствовав мои намерения, хозяйка шатра замотала головой и повела копытом из стороны в сторону, усилив посыл отрывистыми, рублеными высказываниями.

В обратную сторону мы шли медленно. Хозяйка шатра почти что ногами заставила нас не мешкая собраться и выдвинуться в дорогу, за всё это время так и не раскрыв глаз. Меня это немало смутило, но у всех свои обычаи. Мы проделали бо́льшую часть пути к перевалу, но были вынуждены остановиться на ночёвку прямо в скалах. Всю дорогу я нет-нет да и оглядывался назад, чтобы найти сначала дымок, что вился из отверстия в крыше шатра, а ближе к вечеру — мерцающую звёздочку фонаря.

Ночёвка выдалась не освежающей, а скорее выматывающей. По темноте вновь пошёл снег, вновь поднялась пурга. Ночью меня мучали неясные кошмары. Во сне холодные тени сновали взад-вперёд, а сам я раз за разом находил оборванный силовой пояс; мне снились худшие варианты нашего возвращения, какие я даже не мог себе представить. Простите меня, Ваше Высочества, но там были и Вы… Наутро, судя по унылым, осунувшимся мордам остальных участников, я рискнул предположить, что беспокойство мучило не меня одного.

Несмотря на казавшиеся такими реальными, такими пророческими сны, подъём к перевалу прошёл на удивление легко. Больше меня терзало то обстоятельство, что я больше не мог различить на равнине ни столбика дыма, ни огонька свечи. Конечно, мы уже довольно далеко ушли, но душу мою это не успокаивало. Могли ли мы, сами того не ведая, подвергнуть опасности хозяйку приюта? На перевале Бизона, когда вся группа уже переправилась на другую сторону опасной долины, неясное беспокойство заставило меня задержаться. Я должен был радоваться. Я должен был чувствовать себя триумфатором! Мои смелые гипотезы нашли подтверждение, я ступал по землям, недоступным пони Эквестрии, я в целости вёл свою группу домой… Но не на такую встречу с неизведанным я рассчитывал. Мог ли мой поход тщеславия повредить незнакомым мне, живым пони? Я чувствовал себя безответственным жеребёнком, который в незнании тычет шестом в муравейник ради забавы и наблюдает за произведённым переполохом.

Но кое-что я ещё мог сделать. Переправился я последним. Наша верёвка осталась на месте, так что это не составило никакого труда. Тогда я бросил последний взгляд сквозь рога праотца всех бизонов на лежащие по ту сторону земли… и с силой дёрнул за свободный конец верёвки, расправляя узел на той стороне. Мы забрали переправу с собой.

Дальнейший путь описывать не вижу смысла, так как не нахожу в нём решительно ничего примечательного. При виде родных лесов и полей, совсем другого, более тёплого и понятного солнечного света, лунного блеска, угрызения мои быстро сошли на нет. Настроение в группе быстро улучшилось, и мы ещё больше недели, пока ожидали поезда, изрядно радовали компанией семью Смотрителя. Были ли мои опасения напрасны? Перечитывая записи, я не могу вновь найти те чувства, что гложили меня в горах. Но кое-что осталось неизменным. Тот свёрток, что столь поспешно отдала мне загадочная пони, по-прежнему лежал на дне моей сумки. Я понял её по-своему и прошу Вас, Ваше Высочество, закрытым принять его в дар, как результат моего предприятия.

Ваш верный подданный, Каулик.

Мой дорогой скромный картограф Каулик, веками Эквестрия живёт добросовестным трудом и добротой своих обитателей. И нет такой силы, и не может быть столь могущественного её обладателя, что сумел бы лишь своей волей хранить нашу землю от невзгод. Благодарю тебя за твой дар и за твою мудрость в обхождении с ним.