Флаффи по имени Гоуст и чудо в канун Рождества

Флаффи по имени Гоуст и чудо в канун Рождества

Ты — Краш, один из флаффи, которые живут в специальном приюте для тех из них, над кем в своё время поиздевались люди. В отличие от большинства других флаффи, у тебя только три ножки. Всё потому, что давным-давно одной из них, — а если быть точнее, то правой передней ножки, — тебя лишил один злой человек. Однако, ты нечасто вспоминал о том, как это случилось, так что ты уже практически забыл, как это произошло на самом деле. О потерянной конечности ты не грустил, ведь хорошие люди приделали вместо него колёсико, которое помогало тебе передвигаться. Ты так же не позволял себе жаловаться из-за травмы, ведь в приюте были флаффи, у которых вообще не было ножек!

Ночью темно и холодно, но только не в приюте. Снаружи шёл снег, а от порывов ветра дрожали и гремели окна. В это время большинство твоих друзей либо играют, либо обнимаются, разделяя друг с другом своё тепло. Пусть в приюте было и не очень холодно, но когда за окном буйствовала погода и зрела ночь, инстинктивно хотелось согреться.

Большинство хороших людей, которые работали здесь, сегодня ушли довольно рано. Они сказали, что сейчас канун Рождества, и они хотят провести время со своими семьями. Единственной из людей, кто остался, была Мэйбл, и сейчас она сидела у окна, наблюдая за тем, как хлопья снега кружились в воздухе.

Мэйбл работала здесь столько, сколько ты себя помнил. Большинство людей отзывалось о ней, как о ворчливой престарелой тётке, но ты знал, что на самом деле она добрая. Ну… по-своему.

Флаффи может и не самые умные существа, но они довольно неплохо понимают язык тела, а также иные признаки, которые могут выдать настроение. Они могут не уловить смысл того, что им говорят, но вот интонацию они понимают хорошо. И ты никогда не чувствовал, чтобы Мэйбл злилась, какие бы грубые слова она не говорила. Хотя, если что-то тебе в ней и не нравилось, так это те моменты, когда она уходила на «перекур». В это время тебе не нравилось находиться рядом с ней. Начинался он в тот момент, когда она брала в рот бумажную палочку и поджигала её. Выглядело это опасно, но Мэйбл наверняка знала, что делала. Обычно она всегда курила внутри приюта, даже если другие люди просили её прекратить. У неё всегда была миска, куда она клала свои зажженные палочки, когда заканчивала курить их. Однако, когда в приют принесли Уэйна, Мэйбл уходила дымить только снаружи. Это было очень мило с её стороны, ведь Уэйн пах также, как и её поджигаемые палочки, и он постоянно кашлял.

Ты уже в который раз решил пройтись, чтобы посмотреть, чем занимаются твои друзья. У тебя их было много, так что на то, чтобы обойти всех, уходило немало времени.

Ты прошёл мимо Космик Рэя^[1], самого странного из твоих друзей. А как о нём отзываться иначе, если он несёт всякую несуразицу?

— Дазе в квамеснай тимнате есть свет…

Что и требовалось доказать. Очень странный флаффи. Однако сегодня у него всё хорошо, так что ты направился к Таттеру^[2], своему новому другу. Какие-то злые люди выкопали большую яму и запихали туда всех его друзей, а потом закопали их! Ты до сих пор задавался вопросом: зачем они это сделали?

Таттер очень грустил по своей потерянной семье, а ещё он спал только при свете ночника, ведь иначе ему становилось страшно. Сейчас он лежал в сторонке и смотрел в стену.

— Пивет, Таттев! Сегодня тибе вусьсе?

Он вздохнул, но ничего не сказал.

— Пастевька ховосая? А ты ховосо кушал?

Таттер медленно кивнул.

— Ты бовьсе не боисся монствав, или гадких фваффи?

Таттер кивнул. Ты улыбнулся и потёрся носом об его холку.

— Эта ховосо. Кваш вад, што Таттеву ставо вусьсе.

Внезапно свет погас, и все флаффи, что предсказуемо, перепугались.

— Почему тимно? Не вюбвю тимно!

— Пова баиньки? Где носьник?

— Спасите! Бевёзику ствашна! Ни магу видеть!

Таттер испугался сильнее всех. Он начал крутиться из стороны в сторону, плача.

— Нет! Позавуста, товька не тимната! Ни магу дысать!

В панике он начал задыхаться, а его ножки засучились по полу. И, глядя на это, ты решил прибегнуть к одному универсальному приёму, который знал каждый флаффи: к обнимашкам. Ты прыгнул на Траттера и прижал его к себе, нашёптывая:

— Всё ховосо, Таттев. Ты в безапаснасти. Двузья вядом и всегда тибя абнимут.

Ты повторял это до тех пор, пока он не успокоился, слушая, как из-за спины раздавался голос Мэйбл, которая пытается вернуть порядок.

— Ладно, флаффи, слушайте сюда!

Большинство флаффи сразу же притихли, несмотря на то, что им всё ещё было страшно. Голос Мэйбл звучал властно и понимали понимали, когда над ними доминировали.

— Всё в порядке, не бойтесь. Это, эм… вашу ж мать, как бы объяснить… свет тоже отправился домой на Рождество, как и люди. Он тоже хочет провести время со своей семьёй. Так что не паникуйте, я найду другой свет, который не пошёл домой, и всё будет хорошо, ясно? — сказала Мэйбл, и тихо спросила саму себя: — Неужели кто-то поведётся на такой бред?

Свет тоже пошёл домой? Это звучало странно, но ты поверил Мэйбл. Кроме того, ты не хотел, чтобы твоим друзьям было страшно. Да и в конце концов, в приюте нечего было бояться, а уж когда рядом Мэйбл — так тем более!

— Спасиба тебе, Мэйбев! С фваффи всё будет ховосо!

Твои слова помогли флаффи, которые всё ещё нервничали, успокоиться. Ты бы непременно пошёл и обнял каждого из них, чтобы им стало лучше, но ты боялся, что если отойдёшь от Таттера, то он снова начнёт сходить с ума.

— Все слышали Краша? Я скоро вернусь, так что СИДИТЕ НА СВОИХ МЕСТАХ и никуда не уходить.

Вдруг в кромешной темноте ты увидел одинокий язычок пламени, который направился в твою сторону. Тебе стало не по себе — ведь огонь может обжечь. Достаточно вспомнить, что он сделал с Чипсом. Из-за него бедный флаффи лишился части своего меха и гривы. Из-за этого ему было холодно зимними ночами. И, по мере того, как огонь становился ближе, в его отсветах всё отчётливее проглядывалось лицо Мэйбл. Тебе стало легче, ведь это была всего лишь её огненная игрушка, которой она зажигала бумажные палочки.

— Краш, Таттер в порядке?

Хоть он дрожал и тихонько плакал, тебе показалось, что он немного успокоился.

— С Таттевом всё новмавьна. Позавуста, ты мозешь вквючить свет?

— Да, сейчас.

Мэйбл вышла из комнаты и флаффи, окружённые кромешной темнотой, начали перекликаться. Это было почти что как игра. Один флаффи называет имя другого флаффи, а тот откликается на него.

Вскоре Мэйбл вернулась, держа в руках большую коробку. Она достала оттуда небольшую палочку, потрясла ей, затем согнула и… она загорелась зелёным светом!

— Только не бери его в рот, хорошо? — спросила она, кладя палочку рядом с Таттером.

— Ховосый свет… — прошептал он, переставая трястись и обмнимать палочку.

— Ладно, Краш, теперь можешь оставить его.

Ты согласился и пошёл на звук шагов Мэйбл, которая раскладывала новые источники света перед загончиками. Закончив, она взяла в руки фонарик и осветила им всех находящихся в комнате флаффи.

— Проверим, все ли на месте. Сиф? Здесь. Чипс? На месте. Так, Андрэ и Тимми сидят в клетке для жеребят. Арахисик^[3]? Вижу, вон там. Джереми?

— Вжух, вжух, вжух!

— Тут. Маск? Маск, где ты? Я что, не доглядела за кем-то? Вроде всё обшарила в этой темноте…

Маск внезапно выглянул откуда-то из мрака, прямо на свет фонарика, в луче которого белый череп, нарисованный на его лице, ярко засиял.

— Пивет!

— ИИСУСИЙ ХЕР!

Наблюдая со стороны, ты видишь как едва различимый во тьме силуэт Мэйбл отпрыгивает от Маска, едва не падая.

— Когда-нибудь я найду время для того, чтобы дойти до твоего предыдущего владельца и проломить его башку. Надо же додуматься до такого…

Одной из жеребят, Мелоди, очевидно всё это понравилось, иначе бы она не начала аж подпрыгивать от смеха, приговаривая:

— Суссий хев! Суссий Хев!

— Малышка, ради бога, больше не говори это, — простонала Мэйбл.

Когда светящиеся палочки были расположены по всему периметру комнаты, флаффи стали чувствовать себя немного спокойнее.

— И так… Поскольку света нет, будет сложновато приглядывать за всеми вами, так что мы с вами просто ляжем спать пораньше. Всё, идите на свои лежанки. Мамы, берите своих малышей и возвращайтесь с ним в клетки.

— Суссий хев!

— Тихо.

Сию же секунду комната наполнилась хныканьем недовольных флаффи.

— Ни хасю баиньки.

— Ни хасю спать.

— Хасю игвать с двузьями.

— Не устал!

— Вжух вжух вжух!

Похоже, Джереми был единственным, кто не испугался темноты. Мэйбл в задумчивости почесала голову.

— Чёрт, ну ладно. Раз уж ещё слишком рано, то не стоит ждать, что вы просто так уймётесь. Но и позволить вам беситься в загончиках я тоже не могу, потому что я вас плохо вижу.

Мэйбл оглядывалась, в то время как её глаза задумчиво поблёскивали.

— Ладно, была не была… Хотите послушать сказку?

Своим предложением Мэйбл вновь вернула себе внимание флаффи.

— Йей! Вюбвю сказки!

— Сказки! Сказки!

— Суссий хев!

— Хасю сказку!

Мэйбл похлопала в ладоши, и в комнате начала воцаряться тишина.

— Тихо! Я делаю это для того, чтобы вы успокоились и могли уже поспать. Всё, сидите на своих местах, я сейчас возьму вас. Краш, отведи всех, кого сможешь, в большой манеж.

— Окей, Мэйбв!

Ты прохаживался вдоль загончиков, открывая дверцы. Работники приюта доверяют тебе, так что они рассказали тебе, как открывать защёлки, находясь снаружи. Собрав Чипса, Уэйна, Сиф с её жеребятами, Флору, Чарльза, Маска, Берёзика^[6] и Арахисика вместе с другими флаффи, ты зашёл с ними в большой игровой манеж. Андрэ и Тимми вызвались вести за собой осиротевших жеребят, в то время как Мэйбл собирала флаффи, которые не могли передвигаться самостоятельно.

Вскоре, почти все ранее сидевшие в комнате флаффи, расположились в манеже, за несколькими исключениями. Джереми, Вальжан и Бернард остались в своих загончиках. Первые двое были опасны для других флаффи, а вот Бернард не переносил общества других флаффи. В одиночестве он чувствовал себя лучше.

Как только Мэйбл положила рядом с Андрэ кобылку, которую звали Пачи, множество жеребят сразу устремились к ней, надеясь на поздний вечерний ужин. Пачи со счастливой улыбкой на губах подставила им вымя. Пусть она и не могла ходить, у неё всегда было очень много молока.

Осторожно переступая через флаффи, Мэйбл прошла к стоящему в углу стулу и расположилась в нём, разложив вокруг себя несколько светящихся палочек, чтобы лучше видеть.

— Все на месте?

Несколько флаффи подняли передние копытца.

— На месте!

— Я тозе!

— Суссий хев!

Мэйбл кивнула.

— Какие же вы бестолковые. Ладно, сейчас мы будем читать сказку, которую вы раньше ещё не слышали.

Новая сказка? Тебе стало интересно! И пока ты сгорал от нетерпения, ты подошёл к Таттеру и присел рядом с ним на тот случай, если ему опять станет страшно. Он всё ещё обнимал светящуюся палочку и, не отрываясь, смотрел на неё, не замечая, как из его приоткрытого рта капала слюна.

Мэйбл взяла книгу с самой высокой полки, до которой могли достать только люди.

— Хорошо хоть, что шрифт здесь крупный. Я своими старыми глазами почти ничего не вижу.

Она открыла книгу и прокашлялась, прочищая горло.

— Сказка, которую я вам прочитаю, называется «Флаффи по имени Гоуст и чудо в канун Рождества»

---

В одном тихом переулке, один-одинёшенек, жил был флаффи по имени Гоуст, и был у него мех такого цвета, будто его посыпали пеплом, и грива, серая, как дым. И жил он в этом переулке столько, сколько себя помнил. Были ли у него когда-нибудь родители, он не знал. И по мере того, как дни становились короче и ветер начинал дуть всё холоднее, он вспоминал, что подобное происходило и раньше, перед тем, как всё вокруг устлал белый снег и пришли сильные морозы. Это была зима, но Гоуст называл её Временем Белоты и Мерзлоты.

Для бездомного флаффи у Гоуста была невероятно долгая жизнь. Поскольку, кроме него, в переулке никто не жил, Гоусту не приходилось драться с другими флаффи за те скудные объедки, которые ему удавалось найти. Домом ему служил деревянный ящичек, стоящий посреди переулка между двумя большими кучами мусора. И вместо мягкой постели и тёплого одеяла, у Гоуста были лишь тряпки и обрывки старой ткани, которые помогали ему согреться холодными ночами. Выживать ему удавалось благодаря остаткам еды, выбрасываемыми из ближайшей кафешки, ради которых ему приходилось регулярно копаться в мусорке. Поднимаясь по так удобно стоящей рядом с ней стопке из коробок, Гоуст всегда мог рассчитывать на недоеденную булочку или кусочек сэндвича.

Для бездомного флаффи Гоуст жил также довольно неплохо. Он старался не попадаться на глаза людям, так что они не замечали его, а даже если получалось наоборот, то они просто старались его игнорировать. Большинство живущих в городе флаффи обретались либо на улицах, либо в парке, так что Гоусту никогда не приходилось драться за свой переулок, из которого он боялся выйти. Сама мысль об этом пугала его, ведь кругом было не только много неизведанного, но и много опасностей. Нет, лучше уж оставаться в обжитом и привычном месте.

Он бы так и просидел там до конца своих дней, если бы не произошло нечто, изменившее его жизнь.

Это случилось одним холодным утром, которое выдалось суровее, чем вчерашнее, и позавчерашнее… Проснувшись, Гоуст вытянул свои маленькие ножки. Он давно уже понял, что водосток посреди переулка смывал всю грязь, так что свою нужду он справлял именно там. После этого он неизменно шёл к мусору, чтобы посмотреть, чем можно было перекусить. К сожалению, в тот день еды он нашёл совсем немного. В летнюю пору, когда люди ели за столиками, стоящими снаружи кафе, Гоуст мог накопить целый запас еды в своём ящике. Сегодня же ему приходилось довольствоваться небольшим кусочком пончика и половинкой почерневшего банана. Этого было совсем мало, но вполне достаточно, чтобы голод не давал о себе знать до наступления темноты. А к сильным болям в животе Гоуст привык уже настолько, что был готов снова пережить их, если придётся. Холода его не особо волновали, ведь по мере того, как опадали листья, его мех становился только гуще.

Нарыв из мусора те скудные крохи, которые удалось найти, Гоуст поспешил вернутся к своему ящику. Люди очень сильно пугали его, да и в такую погоду намного уютнее было сидеть в ящике, укрывшись тряпками, которые не только согревали, но и оберегли от ветра. Поскольку делать было нечего, Гоуст решил лечь спать. Пусть заснул он довольно быстро, через некоторое время его разбудил внезапно раздавшийся крик.

— Не вюбвю ковобоську наказания! Папувя, позавуста выпусти!

Кто это говорит?

— Пвасти за мавысей! Папувя, позавуста выпусти Пахтачку^[4]!

Гоуст проснулся и осторожно выглянул из ящика, высматривая любые признаки угрозы. Он не увидел ничего странного, за исключением непонятно откуда взявшейся коробки, которая стояла у входа в переулок. Время от времени, одни люди выбрасывали какие-то вещи, а другие, которые ездили в больших железных монстрах, забирали их. Если бы из этой коробки не исходило столько шума, Гоуст бы не обратил на неё внимания. Разве что, может быть, перетащил бы коробку поближе к своему ящику, чтобы она защитила его от ветра.

— Хуу-хуу, Пахтачке ховодно, вевнись, папувя. Пахтачка хосет абнимаца, хосет, штобы быво тепво. Папувя, вевнись позавуста!

Гоуст никогда не слышал, чтобы коробки разговаривали. Увидев столь необычное зрелище, он пренебрёг предосторожностью в угоду любопытству, и медленно подошёл к коробке, из которой продолжали доноситься крики. Подобравшись ближе, он увидел, что коробка немного тряслась, а когда раздался очередной крик, Гоуст отпрыгнул, испугавшись.

— Ваааааааахаааахааа, Пахтачке очень заль, папувя! Не вюбвю ковоську наказания, хасю снова абнять папувю. Хасю снова игвать в мясик с папувей. Хачу вюбить мавысей вместе с папувей. Хууууу-хуууу-хууу…

Кто бы не находился в коробке, он звучал отнюдь не опасно, а очень грустно. И пока из коробки продолжал доноситься плач, Гоуст принялся обходить её, обнюхивая. От неё исходил знакомый, но при этом странный запах. Подняв взгляд, Гоуст увидел, что коробка была открыта. Упёршись в неё головой, Гоуст толкнул её со всей силы, какая только могла быть в маленьком тельце флаффи. Этого было недостаточно, но, всё-таки, коробка немного наклонилась.

— Штооо? Ковобка наказаний двигаеца? Папувя? Папувя двигает ковобку? Вевнувся за Пахтачкой?

Не обращая внимания на вопрошания, Гоуст не прекращал свои попытки перевернуть коробку. Когда она чуть приподнялась, Гоуст поставил копытца под самое её дно и толкнул со всей силы.

— Папувя, аставозней, пазавуста! Пахтачка мозет упаааасть!

Коробка перевернулась, и из неё, прямо на холодный каменный пол переулка, выкатилась флаффи бежевого окраса и с волосами кремового цвета, которая выглядела так, будто её надули, словно воздушный шарик. Перевернувшись вверх тормашками, она отчаянно задрыгала ножками, пытаясь перевернуться.

— Папувя, памаги! Не магу певевевнуца! Надо вниз-тавмашки!

Впервые за долгое время Гоуст увидел другую флаффи. Она была очень большая и её копытца вряд ли бы коснулись земли, даже если бы Гоуст перевернул её. И выглядывая из-за коробки, он внимательно её рассматривал. Её мех был идеально чистым, в то время как у Гоуста он был очень грязным из-за жизни на улице, почти чёрным. В отличии от него, новая увиденная флаффи выглядела просто безупречно. А ещё она приятно пахла. Гоуст мог почувствовать её запах даже стоя в стороне. Она пахла сиренью и лавандой, хотя Гоуст не знал таких названий.

---

— Што такое сивень? — спросил кто-то из сидевших перед Мэйбл флаффи.

— Ммм?

— Как пахнит сивень?

Мэйбл прекратила читать, размышляя над тем, как ответить на столь любопытный вопрос.

— Ну… Сирень пахнет как… Эм…

— Што такое ваванда?

— Ну, и лаванда, и сирень — это цветы. И они приятно пахнут. Тебе этого мало?

— А как они пвиятно пахнут?

Мэйбл вздохнула, оглядывая игровой манеж. Внезапно её взгляд остановился на металлической бутылке, которая стояла на полке, до которой не могли достать флаффи.

— Ладно… Давайте прочитаем последнюю строчку ещё раз. Она пахла яблоками и корицей, хотя Гоуст не знал таких названий.

Мэйбл взяла металлическую бутылку и нажала на распылитель. Помещение сразу же наполнилось чудесным запахом.

— Вот так пахнут яблоки с корицей.

— Вюбвю ябвоки и ковакововавицу!

— Осторожней. Смотри, чтобы язык не заплёлся. Теперь мы можем вернуться к сказке?

Флаффи не ответили, завороженные восхитительным ароматом.

— Чудно.

---

Гоуст медленно подошёл к явно расстроенной флаффи и легонько подтолкнул её мордочкой, чтобы она перевернулась на животик. Только тогда она, наконец, заметила его.

— Новый двуг? У Пахтачки тепевь новый двуг?

Гоуст не ответил, молча смотря на неё. Прошло очень много времени с тех пор, как он с кем-либо общался, так что застенчивость взяла над ним вверх.

— Маё имя — Пахтачка! Как завут двуга?

Гоуст попыталась произнести хоть одно слово, но он так редко говорил, что с его губ донёсся только хрипловатый неразличимый шёпот.

— Эта не имя, гвупенький!

Прокашлявшись, Гоуст попытался снова заговорить.

— Г-х-х-х-х-оуст.

— Двуга завут Гоуст? Пахтачка вюбит нового двуга! Абнимаски?

Гоуст опасался подходить слишком близко к новой флаффи, но одно лишь слово «обнимашки» заставило его сердце от чего-то затрепетать, и внезапно ему захотелось обнять первую за долгие годы новую знакомую. Он подошёл ближе и, превозмогая неловкость, положил свои передние копытца на необъятное тело Пахтачки. Она была очень мягкой. Намного мягче, чем те тряпки, которые лежали в его ящике. Запах яблок и корицы стал ощущаться сильнее, когда Гоуст прижался к ней лицом. Она была тёплой, и Гоуст мог почувствовать, как будто что-то двигалось под её мехом. Это были мягкое биение её сердца и дыхание, от которого она медленно то чуть надувалась, то сдувалась.

---

Внезапно тебя охватило желание кого-нибудь обнять. Оглянувшись, ты замечаешь, что подобная мысль пришла в голову не тебе одному. Все флаффи в манеже прижимались друг к другу. Вдруг ты почувствовал, как тебя обхватили чьи-то короткие ножки. Это был Чипс. Фиолетовые волосы его гривы-парика защекотали твоё лицо. Улыбнувшись, ты обнял его в ответ. Всё-таки, обниматься — это хорошо.

---

— Пахтачка вюбит абнимаски! Вюбит Гоуста-двуга! Папувя, у Пахтачки новый…

Вдруг флаффи перестала улыбаться и снова начала плакать.

— Папувя бвосил Пахтачку. Усол и бовьше не вевнёца к Пахтачке. Папувя бовьсе не вюбит Пахтачку.

Она разрыдалась и Гоуст, не зная что делать, медленно попятился назад.

— Позавуста, не оставвяй Пахтачку, двуг! Пахтачка не мозет двигаца, потому что у неё в зивотике мавысы!

Гоуст не решился снова её двигать. Она издавала слишком много шума, который мог привлечь людей. Они могли найти его убежище и ему было страшно представить, что тогда с ним случится. Однако, смотря на Пахтачку, совершенно беспомощную и разбитую, он понимал, что не может оставить её просто так, чтобы её нашёл… да хоть кто-нибудь. Ещё она назвала его своим другом, а друзья всегда помогают друг другу, верно?

Обойдя Пахтачку, Гоуст снова принялся её толкать, не обращая внимания на её возмущения и на то, как она беспомощно дрыгала ножками.

— Не надо вевх-вниз тавмашки, двуг Гоуст! Не вюбвю эту игву! А ещё ховодна! Пол очень ховодный!

Перекатив Пахтачку к скрытому от чужих глаз ящику, Гоуст, приложив немало усилий, затолкал её внутрь. К счастью, внутри им обоим хватило места. В ящике было не так холодно, да и ветер не особо поддувал, так что Пахтачка немного повеселела. Она попыталась отблагодарить Гоуста, обняв его, но она не смогла до него дотянуться, и тогда он обнял её сам. Спустя долгое время, проведённое в одиночестве, Гоуст, наконец-то, вспомнил, как же это приятно — обниматься с другими флаффи. Пахтачка начала напевать:

— Мавысы, мавысы, хасю дать вам моласька. Мавысы, мавысы, хасю вас абнимать. Пахтачка вюбит мавысей, хосет их абнят. Мавысы тозе вюбят Пахтачку.

Пусть эта песенка была совсем нескладной, но Гоусту она показалась очень милой. И именно она заставила Пахтачку вспомнить, почему та оказалась на улице. Флаффи снова заплакала.

— Позавуста, не пвась, двуг. Рассказы, пасему тебе гвустно?

Когда Пахтачка совладала со слезами, немного успокоившись, она рассказала Гоусту свою историю…

Когда-то она жила в одном небольшом доме вместе с Папулей, — человеком, которого любила больше всего на свете. Он тоже очень сильно любил свою маленькую флаффи. И как-то раз она увидела в чудо-коробке, показывающей картинки, нечто, что заставило её загрустить — флаффи-мамочку с малышами. Обнимаясь и мило болтая друг с другом, они выглядели такими счастливыми, что Пахтачка подумала, что если у неё будут свои малыши, то с ними она будет так же счастлива. Однако когда она сказала об этом Папуле, тот ответил, что он не может себе этого позволить. Пахтачка, конечно же, спросила почему, но он вдруг начал говорить о таких вещах, которые она не понимала. Из его слов она запомнила такие, как «дорого», «придётся больше тратить», «ограничение на количество домашних питомцев» и ещё несколько других фраз, смысл которых она не знала. Единственное, что поняла Пахтачка, так это то, что Папуля не мог держать у себя дома больше одного флаффи.

У человека, который жил по соседству, тоже был всего один флаффи, жеребчик по имени Типпер. И как-то раз он зашёл поиграть, пока Папуля занимался делами снаружи. Сидя вместе с ним в комнате, Пахтачка рассказала ему о том, что хочет малышей, и что Папуля не разрешил их заводить. А ещё она рассказала о том, что не знает, где их взять. Типпер сказал ей, что знает, откуда берутся малыши, и что его часто водили к флаффи-кобылкам, чтобы помочь им завести их. Это называлось «особые обнимашки», которые также позволяли почувствовать себя хорошо (ком.переводчика: Я хочу посмотреть на лицо Мэйбл, когда она читала про это >_<). Пахтачка это заинтересовало, но, вспомнив слова Папули про то, что он не может позволить себе больше одного флаффи, она передумала. Тогда Типпер сказал, что тот, должно быть, неправильно понимает своё же собственное правило, ведь у него дома уже находится целых два флаффи. Пахтачка это показалось убедительным и Типпер показал ей, что такое «особые обнимашки». К тому времени, как Папуля вернулся домой, они уже закончили, и всё, что делала Пахтачка, так это радостно щебетала о том, что вскоре у неё будут малыши.

Папуля очень сильно разозлился из-за того, что сделала Пахтачка, а она не могла понять, за что на неё так ругались. Папуля всего лишь неправильно понял собственное правило про то, сколько флаффи должно быть у него дома, ничего более. В конце концов, он больно хлестнул Пахтачку ладонью по лицу, назвав её тупой, и ушёл, оставив её в одиночестве плакать от боли в тёмной комнате.

Больше недели он не выпускал её от туда, заходя только для того, чтобы принести еду или помыть лоток. Каждый раз, стоило ему переступить порог комнаты, Пахтачка пыталась извиниться перед Папулей, но тот не обращал на неё внимания. Постепенно Пахтачка становилась всё крупнее, и иногда она даже могла почувствовать, как её малыши двигаются внутри неё. Это позволяло ей хоть немного почувствовать себя счастливой, ведь всё, что ей оставалось делать, так это лежать в своей комнате, позволяя горю снедать себя. Всё из-за того, что Папуля был зол на неё, и даже не говорил, за что.

В конце концов, Пахтачка распухла до такой степени, что больше не могла самостоятельно передвигаться. И вот, в комнату зашёл её владелец, подбирая на руки. Пахтачка попыталась обнять его, но он лишь положил её в коробку, которую перенёс в свою железную штуку на колёсах, а та, в свою очередь затем куда-то поехала. Всё это время Пахтачка пыталась разговаривать с ним, но он не проронил ни слова. Ничего он не сказал и тогда, когда остановился, а потом выбросил коробку с Пахтачкой внутри, и уехал. А потом её нашёл Гоуст.

Рассказываю свою историю, Пахтачка, наконец, осознала, что Папуля её оставил и никогда за ней не вернётся, и снова начала заливаться горькими слезами. Гоуст утешал её как только мог, но даже так она плакала ещё очень долго, до того самого часа, в который Большой Жёлтый Шар на небе начал клониться к горизонту.

— Пахтачка хосет кушать, — прошмыгала носом флаффи. — Двуг, у тебя есть нями?

Гоуст ответил, что поищет что-нибудь в мусорке, в которой всё равно выбор был невелик — кусочек булочки от хот-дога и несколько хлопьев попкорна. Этого едва бы хватило ему самому, чтобы наесться, чего уж тут говорить о двух голодных флаффи, одна из которых носила в себе малышей? Что же, в таком случае, придётся поискать получше.

Пахтачка сразу же оживилась, когда Гоуст вернулся, но стоило только ей увидеть выброшенную и несвежую еду, как она брезгливо отвернулась.

— Эти нями ваняют. Где ковм двя фваффи?

Гоуст не знал, что такое корм, но, кроме тех объедков, которые оказались в мусорной урне, ему больше нечего было предложить. Большую часть найденного он решил отдать Пахтачке, оставив себе лишь половинку булочки. И даже так, казалось, что Пахтачка решит остаться голодной на всю ночь, но зазвучавшее урчание в животике заставило её передумать.

— Што эта за звук?

В животе Баттермилк раздалось бульканье.

— Мавысы? Мавысы в зивотике? Вы говавите с мамаськай?

В ответ на слова флаффи живот заурчал.

— Не пвачьте, мавысы! Мамачка скушает невкусные нями, чтобы у вас не бовеви зивотики.

Сделав над собой усилие, Пахтачка, всё-таки, съела то, что принёс ей Гоуст. И когда с поздним ужином было покончено, тот рассказал Пахтачке о том, как он живёт в переулке. Его история была намного короче, потому что изо дня в день всё было одно и то же. Ещё он рассказал о том, что нужно прятаться от людей, и о том, что вскоре нагрянут холода. От его слов Пахтачка забеспокоилась.

— Сково будут мавысы. Не хасю, штобы ани мёвзли…

— Не вовнуйся, Ящик — тёпвый. Здесь есть одеявьца.

Пусть Пахтачка и потеряла всё то, что у неё когда-то было, она была рада тому, что у неё появился друг. Готовясь ко сну, они обнялись, чтобы согреться. Пахтачка при этом спала у дальней стенки ящика, в то время как Гоуст — у наружной, оставаясь почти на открытом воздухе. Пусть там и было холодно, но Гоуст не подавал виду. Он нашёл того, кого ему так сильно не хватало. Друга.

---

— Йей! Вюбвю сказку!

— Они ввюбяца!

— Суссий хев!

— Пова баиньки?

— Погодите, маленькие егозы. Сказка ещё не закончилась!

---

Дни становились всё холоднее и холоднее, но, несмотря на это, Гоуст и Пахтачка проводили их вместе. Лишь иногда Гоуст оставлял её либо для того, чтобы поискать еду в мусорной урне, либо чтобы выбросить те тряпки, которые Пахтачке приходилось пачкать. В конце концов, она ведь не могла двигаться, а катать её до водостока и обратно было слишком выматывающе. Пищи, которую находил Гоуст, больше не становилось, так что он отдавал всё Пахтачке, предпочитая оставаться голодным. Однако это его не беспокоило, ведь новый друг делал его намного счастливее, чем вся еда в мире.

Когда малыши Пахтачки, наконец-то, родились, оба флаффи были вне себя от радости. Роды дались новоиспечённой матери нелегко, но в итоге она подарила жизнь двум крохотным жеребятам — один был красного цвета, а другой — жёлтого. Едва появившись на свет, они принялись пищать, призывая маму. Радостная Пахтачка сразу же их почистила, а потом — накормила. Пусть Гоуст и не был их родным отцом, он был рад принять их, как своих родных.

В ночь, когда родились жеребята, Пахтачка лежала на спине, а на её животике ютились новорожденные малыши. Гоуст лежал рядом и крепко обнимал её, радуясь тому, что она стала поменьше и теперь её можно было обхватить копытцами. К тому же, она стала занимать не так много места в ящике. Пахтачка тёрлась мордочкой об его нос, тихо напевая:

— Вюбвю мавысей, вюбвю Гоуста, вюбвю мавысей, вюбвю двузей. Пахтачка самая сяствивая фваффи на свети, так сивьно она их всех вюбит!

Однако эта весьма ветхая благодать длилась недолго…

---

— Што такое «бвагадать»?

— Это что-то вроде счастья.

— Тагда почему невьзя сказать «щастье»?

— Тихо, просто слушай и расширяй свой словарный запас.

— Што такое «вашивяй»? И што такое «слововавновавнапас»?

— Веди себя тихо и наслаждайся сказкой, хорошо?

---

Холода стали намного сильнее. Прошлая зима выдалась тёплой, но в этом году она обещала быть суровой. Малыши проводили почти всё своё время, спрятавшись в мехе своей мамы, обнимаясь друг с другом, чтобы согреться. Тряпки почти не защищали от холодного ветра, порывы которого проносились через узкий переулок. Гоуст всегда спал у самого входа в ящик, прикрывая собой малышей, которые всё равно дрожали от холода. И спустя неделю после их рождения, случилось нечто ужасное…

Гоуст проснулся и обнаружил, что кругом всё белым-бело. Снегопад, помимо того, что устлал собой округу, всё ещё продолжал идти. Когда Гоуст направился к мусорке, он на собственном меху испытал то, насколько похолодало за минувшую ночь. Тех жалких крох, которые находил Гоуст, было недостаточно, и уже не один день ему не давало покоя болезненное урчание в животе, раздававшееся с рассвета до заката. Даже при том, что он почти всё отдавал Пахтачке, она не могла дать достаточно молока, чтобы накормить своих малышей. Гоуст боялся, что они будут голодать целыми днями, как и он.

Надеясь, что в этот раз в мусорке окажется достаточно еды, он начал карабкаться вверх по коробкам, что было довольно-таки непросто из-за вездесущего снега. Открыть крышку урны внезапно оказалось не так-то просто — из-за холодов она примёрзла к баку и, как бы Гоуст не старался, он не мог сдвинуть её с места.

— Позавуста, мисс мусовная увначка, позавуста отквойся. Нузны нями двя двуга и мавысей…

Гоуст пинал, толкал, бодал и даже умолял крышку открыться, но всё было тщетно. В отчаянии он ударил мусорку головой так сильно, как только мог. В итоге, Гоусту удалось её опрокинуть, заработав при этом болезненный синяк на голове. Той силы, с которой мусорка ударилась об землю, было достаточно, чтобы крышка слетела с неё. Игнорируя головную боль, Гоуст в нетерпении подбежал к урне, чтобы поискать еду. Но то, что он увидел, наполнило его сердце отчаянием.

Ничего. Мусорная урна была совершенно пуста, как и прошлой ночью. А ближайшие магазины — закрыты. Был самый канун Рождества, так что большинство людей спешили поскорее домой, к своим семьям, и вряд ли кто-нибудь из них потрудился бы остановиться, чтобы открыть какую-то там мусорку. Пусть Гоуст опасался людей, но именно они, пусть и не осознавая этого, помогали выжить поселившемуся в переулке семейству флаффи. Стоя в снегу, Гоуст чувствовал, как дрожали его ноги, и как от холода мех начинал вставать дыбом.

Несчастья преследовали его одно за другим. Еды совсем не было, а наступившая ночь могла стать ещё холоднее. Малыши Пахтачки едва обросли хоть каким-то мехом, но он не мог защитить их от суровых зимних морозов. Пусть у их матери и была шерсть, но она не была такой густой, как у Гоуста. Еду в переулке можно было достать только из мусорки, а разбросанные повсюду коробки были либо пустыми, либо в них были вещи, которые едва ли могли сгодиться в качестве пищи.

Вернувшись в ящик, Гоуст передал Пахтачке печальные известия. Укрытая тряпками, она лежала внутри и прижимала малышей к себе, надеясь согреть их. Они крепко обнимали её, дрожа своими маленькими тельцами.

— Н-н-н-нет нями, Пахтачка. Мусовная увначка пустая. Пвастите, мавысы. У папуви нет нями двя васей мамочки, она не смозет дать вам мовоська…

Он прилёг рядом с ними и заплакал. Прежде он никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Пахтачка вместе с малышами тоже разрыдались. Всю жизнь о ней заботился её хозяин, и она совсем ничего не знала о том, как выживать на улице. Всё-таки, она проводила всё своё время в ящике с того самого дня, как Папуля её выбросил. Всё это время она вынашивала жеребят, а потом и заботилась о них. Выходила она из коробки только к водостоку, чтобы справить нужду, но затем сразу же спешила обратно, чтобы согревать своих малышей. Они были ещё совсем маленькими, так что едва ли понимали, что происходит, но им было холодно, голодно и, видя то, как рыдают мама с папой, они тоже расплакались.

Когда слёз уже не осталось, Пахтачка спросила Гоуста:

— Што зе мы будем девать, двуг? Мавысам нужно мовосько, а мовоська не будет без нями!

Гоуст знал, что делать, но его это откровенно пугало. Ему нравилась та жизнь в переулке, которая у него некогда была — безопасная, пусть и по-своему жалкая. Никто не обижал его и не пытался отобрать всё то немногое, что у него было. Ему удавалось так долго выживать потому, что он умел прятаться от людей и всегда сторонился других флаффи. Но всё изменилось. Он полюбил Пахтачку и её малышей больше чего бы то ни было на свете. Если они останутся здесь, то им придёт конец. Сделав глубокий вдох, Гоуст сказал то, на что никогда бы прежде не решился:

— Нам пвидёца уйти из певеувка и поискать нями в двугом месте.

Он знал, что дни будут становиться всё короче и короче, и если они захотят найти еду и новое убежище до наступления темноты, то отправляться в путь следует как можно скорее, а идти — как можно быстрее. Было решено положить малышей на спину Пахтачке и укрыть их самым большим и толстым куском ткани, чтобы они не замёрзли. Поколебавшись мгновенье, Гоуст обнял своё жилище.

— Пвощай, Ясичек. Спасиба тебе за то, што был ховосым домиком. Гоуст будет по тебе скучать.

Со слезами на глазах, Гоуст развернулся и начал делать свои первые шаги к выходу из переулка. У него было только одно желание: найти еду для Пахтачки, чтобы она смогла потом накормить своих малышей; и отыскать тёплое место, где их семейство сможет жить. Даже если у Гоуста ничего не получится и эта вылазка подарит ему вечный сон, то он хотя бы будет знать, что попытался сделать хоть что-то ради своих близких.

Железных монстров, которые обычно проезжали мимо переулка, на дорогах оказалось не так много. Поскольку магазины перед самым Рождеством были закрыты, то движение на дорогах почти не было, так что Гоуст и Пахтачка смогли перейти на ту сторону улицы, не опасаясь того, что их собьют. Перебежав через дорогу, они не знали, куда идти дальше, так что просто направились в одну из сторон, в которую вёл тротуар. Гоуст проверял каждую мусорку на пути — все они были пустыми. Не удалось найти ни кусочка выброшенной еды. Что-то наверняка скрыло под собой снежное одеяло, которое становилось всё толще и толще. Пока люди наслаждались романтичными видами снегопада за своим окном, смакуя это зрелище чашками тёплого чая, и пока дети лепили снеговиков на задних дворах своих домов и катались на санках, семья маленьких флаффи пробиралась сквозь холодные сугробы, превозмогая голод, дрожь и отчаяние.

Куда бы они не пришли, нигде не было ни еды, ни места, где можно было бы укрыться от стужи. На одной игровой площадке, через которую флаффи как-то проходили, была трава под снегом, но она была жёлтой и горькой, так что её нельзя было есть. Гоусту даже пришлось выталкивать оттуда Пахтачку, так как она не переставала её есть, несмотря на то, что она её потом выплёвывала.

— Нет, позавуста! Нузны нями для мавышей! Они говодают! Пахтачка свысыт, как увсят их зивотики!

Вскоре Большой Жёлтый Мячик начал спускаться с небес, готовясь ко сну. К тому времени Пахтачка уже не чувствовала своих коротких ножек, которые вязли в снегу. Однако она ничего не говорила. Её малыши, несмотря на голод, были хоть в каком-то тепле. Это придавало ей сил.

Пришла ночь, а вместе с ней — метель, которая застала флаффи на улице, совершенно беззащитных перед ней. Даже Гоуст со своим густым мехом продрог до костей от поднявшегося студёного ветра. Летящий отовсюду снег налипал на шерсть, и затем таял, оставляя её мокрой. И, словно этого было мало, внезапно ветер зашёлся в сильном порыве, который не только заставил флаффи сжаться от пронизывающего холода, но и сорвал со спины Пахтачки служащую одеялом ткань, поднимая её в воздух.

— Нет! Одеявко! Позавуста, вевнись!

Но всё было тщетно, и вскоре ветер унёс одеяло далеко-далеко, так что гнаться за ним было бесполезно. Жеребята во всей своей беспомощности предстали перед лицом зимней непогоды и единственным, что хоть как-то могло спасти их от неё, так это промокший и продуваемый насквозь мех матери. Понимая, что не остаётся ничего другого, Гоуст и Пахтачка собрали остатки своих сил, продолжая путь.

Однако для бедной Пахтачки это оказалось слишком непосильным испытанием, и она упала на тротуар, не в силах пошевелить онемевшими ножками. Гоуст сразу же побежал к ней, но она не смогла подняться. Несмотря на то, что ради Пахтачки Гоуст долгое время оставлял себя голодным, в нём ещё оставались силы. Он ещё мог идти и, может быть, ему удалось бы найти безопасное место, а потом вернуться за своей подругой и её малышами. Но он не собирался этого делать. Сколько они уже ходили, но так и не нашли безопасное место, и вряд ли им это удастся. Так что Гоуст просто лёг рядом с Пахтачкой, обнимая её и жеребят, делясь с ними последними крохами тепла. Слёз уже не осталось, так что Гоуст лишь тихо всхлипывал. Он был так счастлив рядом с Пахтачкой и её малышам, и теперь он замерзал вместе с ними. Однако, несмотря на это, в сердце Гоуста нашлось место частичке умиротворения, ведь время, проведённое с ними, было лучшим в его жизни.

По мере того, как вьюга лишала Гоуста последних сил, тот чувствовал, как жизнь покидала его. Перед глазами всё начало смеркаться, но даже так, Гоуст увидел огромную фигуру, которая приближалась к нему сквозь снегопад. Она была укутана в чёрный плащ, на голове была высокая шляпа, а руки обтягивали перчатки, белые как снег. И это было последнее, что увидел Гоуст, прежде чем его поглотила тьма.

---

Большинство флаффи, сидящих вокруг тебя, заходятся слезами. Мелоди крепко прижимается к Пятнышке^[5].

— Позавуста, не засыпай навсигда, Гоуст!

— Гвустно…

— Мавысы, абнимите маму. Вюбвю мавысей.

— Не вюбвю, когда ховодно.

— Суссий хев…

Мэйбл присвистнула, возвращая к себе всеобщее внимание.

— Рановато ещё грустить, пушистая мелкота. Сказка ещё не закончилась.

---

Сквозь дрёму Гоуст почувствовал, как в его бок подуло что-то тёпло. Он подпрыгнул, но затем сразу же упал, не в силах устоять на ногах.

— Полегче, малыш. Ты через многое прошёл, и сейчас тебе лучше отдохнуть.

Гоуст огляделся, выискивая взглядом того, кто заговорил с ним. Это был человеческий голос. Ноги Гоуста всё ещё были слабы, а с глаз не сошла мутная пелена, однако он кое-как смог различить смутные очертания фигуры, сидящей рядом с ним. Из её рта шел дым.

Пока зрение прояснилось, Гоуст счёл нужным оглянуться. К своему великому облегчению, рядом он увидел лежащих Пахтачку и её малышей. Они прерывисто дышали, но… дышали. Позади Пахтачки стояло нечто большое и железное, обдувавшее их тёплым воздухом. Гоуст попытался что-то сказать, но из-за сухости во рту он лишь захрипел.

— На, выпей это.

Размытая фигура подтолкнула к Гоусту чашку, наполненную коричневой водой, на которую тот посмотрел с подозрением. Ему когда-то приходилось пить грязную воду, которая была такого же цвета, как и эта. Из-за неё он чувствовал себя неважно на протяжении многих дней, и он не собирался снова пить нечто подобное.

— Это овощной бульон, малыш. Он не очень вкусный, зато тёплый.

Гоуст не ответил.

— Ладно, если ты не веришь мне, то смотри, — сказала фигура и отпила немного из чашки. — Видишь? Со мной ничего не случилось.

Поставив чашку обратно, фигура села обратно в большое кресло, которое Гоуст, наконец-то, смог разглядеть. Как и того, кто сидел в нём. Это оказался пожилой человек, на лице которого лежали морщины и волосы, которого были серебристыми от седины. По цвету они были почти как грива Гоуста.

Сделав неуверенный глоток коричневой воды, Гоуст с удивлением обнаружил, что она была не только тёплой и солёной, но и вкусной! Он принялся жадно пить, чувствуя, как приятный жар растекался по сухому горлу. Ему хватило нескольких глотков, чтобы боль в животе на какое-то время утихла, и он почувствовал себя лучше. И тем не менее, он не забыл о Пахтачке. Подтолкнув чашку к ней, Гоуст принялся поглаживать её копытом по голове.

— Пахтачка! Пахтачка! Пвосыпайся, двуг! Есть нями! Здесь тепво!

— Ммммм… Што? Гоуст? Где Пахтачка? — флаффи вдруг издала полный испуга вздох. — Мавысы?!

Гоуст обнял её.

— Всё ховошо, Пахтачка. Они спят, они в безапаснасти. Попей гвязную водичку, она фкусная!

— Это называется бульон.

— Попей гвязного бувьёна.

— Просто бульон.

— Попей бувьёна.

К тому времени, как пожилой мужчина научил Гоуста правильно произносить название блюда, Пахтачка уже пила супчик. Ей тоже понравилось.

— Спасиба тебе, ховосый мистев! Пвинёс фваффи нями!

— Пожалуйста, малышка.

— Зовут не мавыска, а Пахтачка! А эта — Гоуст! А эта — маи мавысы!

Засияла от счастья Пахтачка, поворачиваясь, чтобы показать спящих на её спине жеребят.

— Сково будет мовосько для мавысей, и тагда у них не будут боветь зивотики!

Теперь, когда двум флаффи стало лучше, они начали внимательно оглядывать место, в котором оказались.

— Здесь так тепво… Как у папуви…

Старик продолжал сидеть в кресле и покуривать трубку, пока флаффи осматривали гостиную. На её стенах висели рамки, в которые были вставлены фотографии с детьми и родственниками, сделанные в разные периоды жизни старика.

У него никогда не было домашних любимцев, ведь воспитание детей само по себе было для него одной большой заботой, с которой у него не было времени на питомцев. Если бы он встретил замерзающих на тротуаре флаффи в любой другой день, то, возможно, позволил бы немилосердным зимним морозам закончить начатое, но в эту ночь, в которую из-за жуткой метели он свернул не на ту улицу, всё было иначе.

Он возвращался с театрального рождественского представления. Едва ли в нём можно было выразить весь драматизм театральной сцены, но местной детворе это нравилось, а у него, пенсионера, появилась возможность убить время. Все его дети и внуки проводили Рождество вдалеке, со своими семьями, оставив старика в одиночестве. Он не винил их за это, ведь, в конце концов, у них была своя жизнь, а сам он не мог их навестить — перелёты давались ему нелегко. И пусть так, старик всё равно чувствовал себя одиноким в канун Рождества.

К счастью для Гоуста и его новой семьи, этой ночью старик понял, сколь ценно сострадание, проявленное в канун Рождества. И это заставило его сердце смягчиться, впустив в себя милосердие. Увидев семью маленьких флаффи, всю продрогшую от холода и находящуюся на последнем издыхании, он решил проявить доброту и попытаться их спасти. К его же собственному облегчению, они были ещё живы, когда он принёс их домой, где сразу же включил старенький, но вполне рабочий обогреватель, который помог флаффи согреться и спастить от обморожения.

Флаффи продолжили сидеть возле обогревателя, и вскоре проснулись малыши. Счастливая мать с радостью принялась щебетать им, что все они находятся в уютном месте, и что у неё есть для них молоко! Жеребята были настолько голодны, что они без промедления приникли к её вымени и принялись усердно сосать, от радости завиляв хвостиками.

Видя своих малышей обогретыми, сытыми и вне досягаемости от всех тех напастей, которые ждали их на улице, Пахтачка засияла от счастья, и с благодарностью посмотрела на старика, который спас их всех.

— Спасиба, добвый мистев. Мавысы спасены, пьют мовосько.

Гоуст подошёл к Пахтачке и они обнялись, потираясь мордочками друг о друга.

— Гоуст так боявся… Так боявся, што бовьсе никогда не увидит Пахтачку и мавышей. Боявся заснуть навсигда без двузей.

Старик отложил трубку и улыбнулся:

— Я не очень люблю домашних питомцев, но думаю, что семье, вроде вас, нужно где-то провести Рождество. Да и к тому же, я живу один. Что скажите на то, чтобы остаться у меня какое-то время?

— Пвавда?

— Правда.

Пахтачка радостно захлопала копытцами:

— Йей! Новый папувя! Новый папувя!

— Тише-тише, я уже слишком стар, чтобы меня так называли. Может, будете просто называть меня дедушкой?

— Новый дедуска! Новый дедуска!

Даже малыши разделили охватившую Пахтачку радость и принялись повторять:

— Деда! Деда!

Один лишь Гоуст не выглядел радостным. Вместо того, чтобы кричать от радости, он подошёл к старику и заглянул ему в глаза. Слёзы счастья заструились по лицу флаффи, и он обнял ногу старика так крепко, как только мог.

— Спасиба. Ни хасю, штобы Пахтачка снова гвустива, — проговорил Гоуст сквозь рыдания.

С улыбкой на устах, старик поднял Гоуста и уложил к себе на ноги, принявшись нежно поглаживать его мех.

— Не волнуйся, малыш. Рождество — это время счастья и его нужно проводить с семьёй. Моя разъехалась по всей стране, так что может быть, вы позволите мне стать частью вашей семьи.

Гоуст не знал, что такое Рождество, но если благодаря ему ни он, ни Пахтачка, ни её жеребята не будут вновь голодать в лютые зимние морозы, то он его непременно полюбит.

— А теперь, как насчёт того, чтобы я приготовил вам овсянку?

Что это такое, Гоуст тоже не имел ни малейшего понятия, но слово показалось ему аппетитным, так что он кивнул. Спустя два часа флаффи, наевшиеся до отвала, устало прижались к друг к другу, готовясь ко сну.

— Я тоже пойду спать. Спокойной ночи, малыши.

— Вюбвю дедушку!

— Деда! Деда!

Гоуст тоже попытался что-то сказать, но вместо слов с его уст сорвался кашель, и, лишь совладав с ним, он произнёс:

— Вюбвю сивавека…

Старик улыбнулся.

— Я тоже вас люблю.

Переодеваясь в пижаму, он вспоминал Рождественскую ночь пятьдесят лет назад. Тогда он был ещё молод и также угодил в снежную бурю посреди ночи. В надежде укрыться от неё, он попытался зайти в уже закрытую забегаловку и, к счастью для него, там была официантка, которая всё ещё убиралась, несмотря на поздний час, и которой хватило сочувствия, чтобы отворить дверь перед незнакомцем и впустить его внутрь. Однако на этой случайной встрече их знакомство не закончилось, и оно переросло в женитьбу. Она подарила им пятьдесят лет совместной жизни, конец которой наступил в тот день, когда его супруга лежала на больничной койке, а старик находился рядом, провожая её в последний путь. И о её смерти он горевал в одиночестве на протяжении двух лет. Друзья, с которыми можно было разделить горе, умерли, а родственники и дети разъехались по всей стране, оставив его одного. Однако сегодняшняя ночь всё изменила.

Прежде чем выключить свет, старик ещё раз проверил флаффи. Они уже уснули. Малыши спали, обнимаемые с двух сторон мамой и папой. Видя их всех вместе, старик вновь улыбнулся. И ложась в постель, он спрашивал себя, а не судьба ли распорядилась так, чтобы он спас семью маленьких флаффи в тот же день, в который встретил ту, с кем создал свою собственную?

---

— Конец.

Все флаффи радуются, и ты — громче всех.

— Ладно, со сказкой покончили. Давайте, укладывайтесь в свои постели. Время спать. Никаких «но, «или» и «если». Марш!

Когда флаффи поцокали к своим спальным местам, большинство из них уже зевали. Однако даже это не мешало им говорить о том, как сильно им понравилась сказка. Убедившись, что все флаффи разошлись по загончикам, ты направился к своему. Мэйбл к тому времени закончила помогать флаффи, которым нужна была помощь. Пятнышка и Мелоди крепко обнимались друг с другом, в то время как жеребята забирались на них и устраивались поудобнее. Из их загончиков, время от времени, между сонными зевками раздавалось чьё-то бормотание:

— Суссий хев…

Придя в свой загончик, ты увидел, что Берёзик уже ютится под своим одеялком, улыбаясь. Он улыбнулся в первый раз за всё то время, что ты его знаешь.

— Свет пвападает!

Вздохнув, Мэйбл заставила очередную светящуюся палочку загореться и положила её к Таттеру, заменив старую.

— Ладно, все на своих местах? Готовы ко сну?

Ты слышишь, как вокруг раздаётся усталое, но утвердительное бормотание множества флаффи.

— Хорошо. И прежде чем уснёте, сделайте мне одолжение — не рассказывайте никому, что я читала вам сказку. Репутацию нужно беречь.

Положив голову на подушку, ты наблюдаешь, как Мэйбл смотрела в окно, за которым шёл снегопад. Сквозь стену из кружащихся в воздухе белых хлопьев, она наблюдала за светом, раздававшимся в окне соседнего дома, стоящего вдалеке. Однако, невзирая на это, она видела в нём мужчину и четырёх играющих флаффи-пони — серого жеребца, кремовую кобылку, и двух маленьких жеребят — красного и зелёного.