Куда бы ни занесло ветром

Глава 1

— Босс, у вас есть минутка?

Рейнбоу Дэш подняла взгляд от карты Понивилля и окрестностей, при этом ее позвоночник издал неприятный хруст. Небесно-голубая пегаска подняла копыто и потерла шею. Необходимость нести ответственность раздражала ее и была настоящей физической болью. В шее.

Она посмотрела на пегаса, который говорил с ней, улыбался и терпеливо ждал. Дэш усмехнулась. Глуми Аугуст. Специалист по дождю первого класса. У нее был талант превращать любое облако, к которому она прикасалась, в дождевую тучу. Темно-серая пегаска была симпатичной, веселой и трудолюбивой. Она делала скучную работу терпимой.

— Что случилось? — спросила Рейнбоу Дэш. Она смотрела, как Глуми расчесывает свою темную, тускло-фиолетовую гриву, отводя глаза. Если и существовала пони, которая не соответствовала своему имени или внешнему виду, то это была Глуми.

— Мне нужно поговорить с вами. Это касается личного дела, — бодрым голосом обратилась Глуми к Рейнбоу. Угрюмая пегаска улыбнулась и моргнула глазами оливкового цвета. — Думаю, мне нужно немного отдохнуть.

— О. — Рейнбоу кивнула. — Я понимаю. У тебя же скоро отпуск.

— Нет, я не думаю, что недели будет достаточно. — Улыбка Глуми расширилась, а ее оливково-зеленые глаза заблестели. — Нет, недели не хватит.

— Две недели? — спросила Рейнбоу Дэш, приподняв бровь.

Глуми, улыбка которой не сходила с лица, выглядела задумчивой. Затем, в редкий момент, ее улыбка стала простой, а в уголках глаз появились маленькие морщинки. Она покачала головой:

— Нет. — Через мгновение уголки ее рта снова изогнулись вверх.

— В чем дело, Глу? — Рейнбоу Дэш подняла ногу и снова потерла болящую шею.

— Я устала вызывать дождь. Я устала быть источником несчастья других пони. Я устала портить пикники, дни рождения и праздники. Мне надоело, что пони хватаются за зонтики, когда я пролетаю над головой. — Уши Глуми раздвинулись в стороны, а ее улыбка выглядела немного усталой.

— Глуми, ты пегас. У тебя есть дар. Ты создаешь дождевые облака… Ты нам нужна. — Рейнбоу Деш нахмурилась и повертела головой, пытаясь снова размять шею. — Возьми отпуск. Тебе станет легче.

— Рейнбоу Дэш, — начала Глуми, а затем сделала долгую, затянувшуюся молчаливую паузу. Пегаска глубоко вздохнула. — Я не знаю, когда вернусь.

— Что ты собираешься делать? — спросила Рейнбоу Дэш.

— Я планирую отправиться туда, куда меня занесет ветер. Я пегас. Я хочу оседлать ветер. Я хочу увидеть мир. Увидеть другие облака. Посмотреть на другие места, кроме Понивилля. А я изо дня в день делаю одно и то же. Я больше так не могу, — ответила Глуми.

— Знаешь что, Глуми? Я это уважаю. Иногда пегасу нужно отправиться туда, куда его занесет ветер. Иногда… иногда мне кажется, что наше племя не предназначено для того, чтобы оставаться на одном месте. Думаю, именно поэтому Клаудсдейл перемещается. — Рейнбоу Дэш опустила взгляд на карту, ее лицо было озабоченным. Глуми была ценным активом, но дождевые облака всегда можно было получить на фабриках погоды в Клаудсдейле. — Отправляйся… просто… отправляйся и будь счастлива. Когда ветер принесет тебя обратно, если принесет, тебя будет ждать работа здесь, если ты захочешь.

— Спасибо, Рейнбоу Дэш.

— Эх, для чего нужны друзья? — Небесно-голубая пегаска усмехнулась и подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть Глуми, несущуюся прямо на нее. Дэш протянула копыто, пытаясь удержать счастливую пегаску от объятий. Она и Дерпи — катастрофы, которые только и ждут, чтобы случиться.

Темно-серая пегаска не была быстрой, но она была сильной пони. Дэш оказалась в яростном, сокрушительном объятии. Что-то в шее тревожно хрустнуло, а затем Рейнбоу Дэш почувствовала, что все семь ее конечностей утыканы иголками. Произошло еще одно сжатие, еще один громкий щелчок, а затем Дэш издала стон облегчения, когда ужасное ноющее давление в шее ослабло. Она почувствовала, как её опускают обратно в кресло, и сидела там, обмякшая, не в силах пошевелиться.

— Знаешь, сон на дереве Эпплджек — вот что вредит твоей шее. Попробуй спать на чем-нибудь плоском

Ну вот, самое сложное позади. Глуми не знала, что делать дальше. Она была уверена, что Рейнбоу Дэш образумит ее. Глуми не рассчитывала на то, что Рейнбоу Дэш скажет ей лететь. Глуми стояла в своем маленьком домике и оглядывалась по сторонам. Это был маленький домик на окраине Понивилля. Благоразумная пегаска любила жить не слишком богато. Ей не нужно было много места. Небольшая кухня, уютная гостиная, спальня, в которой поместилась кровать и книжная полка, и ванная комната с прекрасным душем. Полы из твердых пород дерева немного покоробились, но были отполированы и чисты. Обои немного выцвели, но это было не так уж плохо. По крайней мере, у Глуми были обои. Жаловаться на то, что они выцвели, было бессмысленно.

Выйдя из гостиной на кухню, Глуми посмотрела на газету, лежащую на кухонном столе. Она подумала о симпатичной паре, про которую писали в газете. Милый молодой жеребец и очень приятная на вид кобыла, которые жили в дороге, переживали приключения, совершали добрые дела и жили так, словно весь мир был их учебным классом. Милый молодой жеребец мечтал стать ботаником, а милая кобыла получила докторскую степень или две по геологии. Это была такая счастливая, приятная история. Это был такой замечательный план. Просто выйди за порог своего дома и отправляйся навстречу приключениям. Все было так просто. В газете постоянно печатались разные версии одной и той же статьи, и так продолжалось уже довольно долгое время.

Глуми никогда не доводилось участвовать в приключениях, если не считать тех, о которых она читала в книгах. Она прочитала все книги о Дэринг Ду, как и положено хорошей пегаске. Дэринг Ду была хорошим примером для подражания, воплощением обаяния, остроумия и грации. Дэринг Ду просто бросала дротиком в карту, хватала свой шлем, расправляла крылья и отправлялась навстречу приключениям. Глуми снова опустила взгляд на газету. В газете говорилось, что этот мистер Типот носит пробковый шлем. Он жил здесь, в Понивилле, родился и вырос, а потом был изгнан. У Глуми были слабые воспоминания о мистере Типоте. Насколько она помнила, он был немного ворчливым, но она полагала, что он был просто недоволен тем, что еще не отправился в свое приключение, не нашел себе жену и партнершу по танцам. Отсутствие партнерши по танцам — вполне приемлемое оправдание для ворчания. В интервью он сказал, что изгнание было самым лучшим событием в его жизни.

На мгновение Глуми задумалась о том, что она должна сделать, чтобы ее изгнала Твайлайт Спаркл, но потом выкинула эту мысль из головы. Прежде всего, ей нужен шлем. Это, похоже, было важной частью приключений. Дэринг Ду пошла на риск и верную смерть, чтобы спасти свой счастливый шлем.

Возможно, следовало бы составить список. Приобрести шлем, пару седельных сумок, подходящих для приключений, а потом пойти и расспросить Твайлайт Спаркл о том, как можно получить изгнание по указу принцессы. Казалось бы, все просто. Неизменная улыбка Глуми превратилась в зубастую ухмылку. Это было совсем несложно.

Пора было заняться шопингом. Глуми обожала ходить по магазинам

Посмотрев на выбор шляп, Глуми вздохнула. Она стояла в проходе и смотрела по сторонам, размышляя, не придется ли ей отправиться в Кантерлот. Здесь было несколько красивых шляп, но все они были не для приключений. Это были просто… шляпы. И некоторые из них выглядели хлипкими.

— Вам что-нибудь нужно, мисс? — Высокий пожилой жеребец с бугристыми коленями выглядывал из-за своих очков, прищурив один глаз, а его старые уши прижались к голове.

— Мне нужен шлем, — бодрым голосом ответила Глуми.

— О боже… клянусь священным белым аликорном, у меня никто не просил такой шлем с тысяча девятьсот шестидесятого года или около того… примерно сорок лет назад… была такая мода, несколько молодых жеребят из Ливрепуля начали петь и приехали в Эквестрию… Баклз. Красивые жеребята. У них были длинные гривы. Вызвали панику и множество падающих в обморок кобыл. — Старый жеребец уставился в пустоту, и слабая улыбка пересекла его морду.

Глуми прикоснулась к нему, чтобы вернуть его к реальности:

— Ты не знаешь, где я могу достать такой шлем?

— У меня на складе есть шлем. Он из девяти девятисотых… черный… шлем блюстителя порядка, Троттингемских бобби. — Старый жеребец моргнул и начал жевать губу.

— Что такое шлем блюстителя порядка и что такое бобби? — спросила Глуми.

— Шлем блюстителя порядка — это то, что носила полиция в Троттингеме. Это шлем с козырьком, сделанный из пробки и покрытый изнутри толстым черным войлоком, а снаружи — плотной холстиной, пропитанной маслом. Бобби — это полицейский. Я продавал много товаров оттуда, когда Баклз захватили Эквестрию. Все пони хотели быть похожими на тех пони. — Ухо старого жеребца слегка дрогнуло, и он рысью побежал прочь на дрожащих коленях.

— Сэр? — спросила Глуми.

— Подождите, мисс, я поднимусь наверх. Я всегда знал, что этот день настанет!

Глуми была почти вне себя от радости, когда вернулся жеребец с пыльной, покрытой паутиной коробкой. Он направился к выставочному столу, поскрипывая старыми коленями. Он держал коробку навесу в бледно-золотистом сиянии, которое исходило от его рога.

Старый единорог поставил коробку на стол, улыбнулся Глуми, а затем с демонстративным шиком откинул крышку. Он достал нечто, покрытое старым хрустящим пластиком, который тут же начал рассыпаться, отслаиваясь и отваливаясь от чёрного шлема.

Ну, это явно был шлем. Он выглядел точно так же, как шлем Дэринг Ду, описанный в книгах и на иллюстрациях на обложках книг. Он был черным, немного больше, чем Глуми думала, и имел блестящую серебряную полосу вокруг основания макушки, где выступал ободок.

Без предупреждения шлем опустили ей на голову. Шлем поглотил ее уши и сполз почти до глаз. Не успела она привыкнуть к тяжести на голове, как шлем снова сняли. Глуми наблюдала, как старый жеребец поправляет какие-то ремешки внутри шлема. Оказалось, что сам шлем не сидит на голове, а подвешен с помощью ремешков и оголовья.

— Если вам будет жарко, окуните его в воду. Пробка будет действовать как губка. Когда вода испаряется, голова остается прохладной, — объяснял старый жеребец. — Так пони поступали до появления кондиционеров.

— Классно, — ответила Глуми бодрым голосом.

И снова черный шлем был надет на ее голову. На этот раз он сидел идеально. Он закрывал уши, а короткий ободок расположился выше глаз. Ей понравилось. Очень понравилось.

— Я возьму его.

— Это все? — спросил старый жеребец.

— У вас есть седельные сумки черного цвета, которые подошли бы к нему? — Глуми бросила на старого жеребца полный надежды взгляд и улыбнулась.

— На самом деле, у меня есть… сумки блюстителей, созданные в тон шлему…

Оказавшись дома, Глуми не знала, что собрать. Ей нужно было одеяло, это было очевидно. Как еще она сможет согреться? Ей нужна была еда. У нее была пластиковая бутылка с водой. Она взяла дневник и карандаш. Она всегда обещала себе вести побольше записей в дневнике, но так и не собралась это сделать. Принцессы поощряли пони к ведению дневников, потому что дневники позволяли взглянуть на историю с точки зрения пони, которые жили в это время. Хорошо ведущиеся дневники могли предложить понимание и мудрость различных моментов истории с точки зрения многих разных свидетелей.

Глуми Аугуст не очень хорошо относилась к своему гражданскому долгу. Всегда находились дела поважнее, чем писать в пустой книге.

Двигаясь по домику, она собрала несколько последних вещей, запихивая их в свои сумки. Она очистила холодильник от всего, что могло испортиться, отдав все это соседке, и закрыла все ставни на окнах. Пора было уходить. Оставалось только выйти за дверь, закрыть ее за собой и запереть.

После этого оставалось только получить изгнание от Твайлайт Спаркл.

Кристальный замок дружбы принцессы Твайлайт Спаркл был не самым гостеприимным зданием. Сама принцесса, как говорят, была доступна для посетителей, но замок пугал. Глуми зависла возле дверей, не зная, что делать и каков этикет посещения принцессы в ее большом, пугающем, неприступном замке. Стоит ли стучать? Дверного звонка она не увидела. Это было совсем не похоже на то, как если бы вы пришли к соседям, постучали в дверь и стали ждать, когда вас пригласят войти.

После нескольких минут беспокойства Глуми подумала: Что же самое страшное может случиться? Она натянула свою лучшую улыбку "Привет, принцесса!", убедилась, что ее крылья выглядят презентабельно, поправила свой новый шлем, подняла копыто и постучала в большую дверь.

Каждое легкое прикосновение отдавалось гулким эхом стука. Глуми вздрогнула.

Она ждала, мурлыкая про себя, как терпеливая пегаска. Она опустилась из парящего состояния и встала на ступеньку. Она сложила крылья по бокам и задумалась, стоит ли стучать снова. Она не хотела показаться грубой. Замок был огромен, и, наверное, Твайлайт понадобилась бы вечность и день, чтобы просто открыть входную дверь.

Как раз в тот момент, когда она подняла копыто, чтобы постучать еще раз, дверь открылась.

— Привет? — Принцесса Твайлайт Спаркл стояла в дверях и выглядела немного уставшей.

— Привет, меня зовут Глуми Аугуст. — Глуми ответила весело, бодро и звонко. — Я хотела бы попросить тебя об одолжении. — Она наблюдала, как выражение лица Твайлайт сменилось любопытством.

— Конечно… Я существую для того, чтобы служить обществу, — ответила Твайлайт, тепло и искренне. — Чем я могу быть вам полезна? Не хотите ли пройти в дом и поговорить?

— О, я уверена, что вы очень занятая пони. — Глуми прочистила горло, и ее крылья дернулись к бокам. — Твайлайт Спаркл, мне нужно, чтобы ты меня изгнала.

Твайлайт несколько раз моргнула, пытаясь осмыслить просьбу пегаски:

— Что?

— Я планирую отправиться на поиски приключений. Как тот милый мистер Типот. Но сначала я хочу, чтобы меня изгнали. Не могли бы вы меня прогнать? — Улыбка Глуми сменилась выражением деликатной просьбы.

— Я не могу просто так изгнать тебя. — Твайлайт фыркнула, а затем начала смеяться.

— Почему нет? — спросила Глуми.

— Ну, ты же не сделала ничего плохого. Послушай, изгнание — это наказание. И Тарнишед Типот больше не изгнан. Это было недоразумение, — ответила Твайлайт, кратко объяснив ситуацию на копытах.

— Но мистер Типот сказал, что его изгнание — это самое лучшее, что с ним когда-либо случалось. Я бы тоже хотела быть изгнанной. — Голос Глуми стал умоляющим, и она посмотрела на Твайлайт щенячьими глазами, на которые только была способна.

— Ты можешь просто пойти… улететь. Если тебе хочется приключений, просто… улетай. — Твайлайт Спаркл покачала головой. — Ты уже четвертая или пятая пони, которая просит меня изгнать их. Изгнание — это не то, к чему стоит относиться легкомысленно.

Глуми, вечной оптимистке, всегда надеющейся на лучшее, пришла в голову замечательная идея. У нее была блестящая, впечатляющая, замечательная идея. Чтобы получить наказание, ей нужно было сделать что-то не так. Твайлайт довольно ясно дала это понять, правда, окольными путями. Темно-серая пегаска протянула копыто:

— Извините, я сейчас вернусь, если вы меня подождете.

— Конечно, почему бы и нет. Мне нужно было отдохнуть от учебы. — Твайлайт смотрела, как пегас улетает. Она вышла из двери и оглядела Понивилль. Был приятный поздний вечер, светило солнце, а Рэрити, судя по всему, устраивала распродажу.

Пока Твайлайт осматривала окрестности, Глуми возилась с облаком. От её прикосновения облако уже стало серым, и на короткую секунду его осветила вспышка статического электричества. Она грубо толкнула облако, чтобы оно стало послушным. В ответ облако потемнело и стало еще злее.

Глуми толкнула облако над головой Твайлайт и дала по нему быстрый пинок. Маленькое облачко, разгневанное обращением Глуми, выпустило на Твайлайт целый поток, промочив аликорна. Симпатичная крошечная молния потянулась вниз и ударила Твайлайт по рогу, отчего намокшие грива и хвост аликорна взметнулись во все стороны, но проливной дождь быстро прибил их обратно.

Сморщившись, Твайлайт Спаркл посмотрела на пегаса. Твайлайт Спаркл вспомнила уроки Кейденс. Злиться было нехорошо. Она сделала глубокий вдох, втягивая носом воду, и чуть не захлебнулась. Она промокла до нитки, а ее шерсть была насквозь пропитана водой. Другие пони остановились, чтобы поглазеть. Позади нее смеялся Спайк. Одно мокрое ухо стало подергиваться, а уголок глаза Твайлайт дрогнул.

— Глуми Аугуст… с этой минуты ты изгоняешься из города Понивилля до тех пор, пока не принесешь мне публичные извинения, — сказала Твайлайт. В тот момент, когда она говорила, облако еще раз сверкнуло крошечной молнией, ударившей в ее рог. Твайлайт сохраняла спокойствие.

— О, спасибо. Когда я вернусь, я расскажу тебе за чаем, как я ужасно сожалею, — сказала Глуми, опустившись на землю и зависнув рядом с Твайлайт. — Чтобы загладить свою вину, я постараюсь продолжать вести дневник.

— Просто… иди. — Твайлайт подняла правую переднюю ногу, по которой стекали струйки воды. Она указала. — Уходи. Удачи. Некоторым пони — БЗЗЗЗТ! — достаточно было просто уйти. — Твайлайт посмотрела на облако, которое только что в третий раз ударило её молнией, покачала головой и вышла из-под него.

Вдалеке раздался звонкий смех, и Твайлайт Спаркл поклялась себе, что некая пегаска в радужном стиле получит по заслугам. Глуми помахала копытом и извиняюще улыбнулась.

— До свидания, Твайлайт Спаркл, не знаю, когда вернусь, — сказала Глуми и, хлопая крыльями, улетела.

Глава 2

Из дневника Глуми Аугуст.

Покинуть дом оказалось проще, чем я думала. Все, что мне нужно было сделать, это расправить крылья и улететь — самое простое, что может сделать пегас. Ветер подхватил меня, поднял, и я помчалась вверх на восходящих потоках. Я смотрела, как Твайлайт Спаркл и Понивилль становятся все меньше и меньше. Когда всё стало настолько маленьким, что я уже не могла различить мелких деталей, меня настиг один из сильных порывов ветра, которые существуют в верхних слоях атмосферы. Те опасные порывы, о которых нас предупреждают в школе. Один из них налетел на меня, и ОГО! Меня отбросило на северо-восток, а справа от меня раскинулся Кантерлот. Я всего лишь маленькая кобылка-пегас, и ветер был со мной заодно. Я была листом на ветру.

Всего за несколько часов я преодолела несколько сотен миль. Я не знаю, как далеко и как быстро я летела, но я обнаружила, что лечу над Единорожьим Хребтом, а Кантерлот остался позади меня, уменьшаясь в размерах, далекий город становился все меньше и меньше.

Вдалеке я увидела стену грозовых туч. Большие, властные грозовые облака. Опасные разновидности. Неистовые тучи, вероятно, пришедшие с океана. Я немного снизилась, следуя своим инстинктам, и, конечно, как только я сбросила высоту, ветер подо мной стал дуть на восток, в сторону Кантерлота позади меня. Сильный встречный ветер был теплым. Это всегда хороший знак. Теплый влажный воздух, нагнетаемый ураганом, сталкивался с холодным, морозным воздухом над ним, который дул в другую сторону.

Признаться, мне было страшно. Буря надвигалась прямо на меня, и, наверное, мне следовало бы просто позволить ветру унести меня обратно к Кантерлоту, но я задрала нос вверх, набрала высоту и позволила ветру, дующему сверху, унести меня навстречу буре. Если повезет, я пронесусь над глазом бури, и все будет в порядке.

По крайней мере, так было задумано. Но все оказалось совсем не так. Впервые в жизни мне грозила смертельная опасность. Но я не могла улететь. Что-то внутри меня не позволило мне улететь, и я полетела в самое сердце бури.

Я рада, что сделала это. Я до сих пор не знаю, что я чувствую после всего, что произошло. Я все еще пытаюсь разобраться во всем этом. Я поняла, что один пегас может все изменить. Я также узнала, что я храбрая. Я не знала, что я храбрая, поэтому для меня это очень важно. Это опасное дело — выходить за дверь и отправляться на поиски приключений, всякое бывает!

Взглянув вниз, Глуми заметила дикие торнадо, проносящиеся над плодородными землями. При виде их что-то внутри нее вспыхнуло, как вишнево-красный уголь. Буря приближалась, и дикие торнадо неслись вперед как предвестники надвигающейся гибели.

Далеко-далеко под ней, так далеко, что Глуми было трудно разглядеть, мощный смерч пронесся над рекой, вытекающей из озера. Прищурившись, она увидела движение и стала наблюдать за тем, как река становится все шире и шире, а плодородные сельскохозяйственные угодья затопляет. Когда торнадо прошел, стало видно, что произошло. Дамба, сдерживающая воду и образующая водохранилище, исчезла, разрушенная торнадо. На район надвигались другие смерчи. Сильный шторм, надвигающийся со стороны материка, должен был обрушиться на этот район, так как он был затоплен. Скоро наступит ночь.

Глуми поняла, что только что оказалась в зоне бедствия. Она зависла, не зная, что делать, и закрыла рот копытом, нахмурившись от сосредоточенности. Она оценила окружающий мир. Возвышенностей было мало. Некуда уйти, некуда бежать, негде укрыться от того, что, несомненно, станет грандиозным наводнением. Она посмотрела на надвигающуюся бурю. Она простиралась на многие мили, уходя от гор на юге и насколько хватало глаз на севере. Она была на много миль шире стены дождевых облаков. Под Единорожьим Хребетом лежала долина, один из самых плодородных участков земли в Эквестрии, если не во всем мире.

Глуми, понимая, что она всего лишь один пегас, не знала, что она может сделать перед лицом такой большой и мощной бури и страшной катастрофы, разразившейся внизу. Что может сделать одна пегаска? Глуми не знала. Мощный порыв воздуха налетел на нее, и ей пришлось изо всех сил хлопать крыльями, чтобы ее не унесло. Было время, когда можно было дать ветру волю, но сейчас это было некстати.

— Один пегас может сделать гораздо больше, чем ни одного пегаса, — сказала себе Глуми, паря в воздухе. Она потянулась вниз, к шее, взяла погодные очки и надвинула их на глаза. Опустив голову, Глуми Аугуст нырнула вниз, чтобы встретить бурю.

Огромность задачи показалась Глуми непосильной. Как спасти пони от стихийного бедствия? Их некуда было отвести, некуда идти. Повсюду виднелись фермерские дома. Глуми видела, как поднимаются паводковые воды; пока это был лишь узкий участок земли в центре долины. Пони, обгоняя воду, пытались выбраться на возвышенность.

Насколько Глуми могла видеть, выше земли не было. Она наблюдала, как вихрь несется прямо на фермерский дом. Глуми зажмурилась, надеясь, что живущие там пони успели убежать, и тут же увидела, как дом разрывается на части, оставляя Глуми ощущение слабости и бессилия. Продолжать полет в этой буре становилось все труднее. Невозможно было понять, что делать, но она не могла просто улететь.

Должно же быть хоть что-то, что она может сделать. Ледяной ветер взъерошил ее перья, и Глуми смотрела, как приближается надвигающаяся гроза — стена ветра, дождя и воды. Она подумала о том, чтобы попробовать разорвать облака, но она была совершенно одна; облаков было слишком много, чтобы их разорвать, а других пегасов поблизости не было.

Казалось, все, что она может сделать, — это парить над надвигающейся бурей.

Но этого было недостаточно. Глуми должна была сделать больше. Она должна была что-то сделать.

Смелая, решительная, Глуми Аугуст позволила буре поглотить себя так же, как она поглощала всех остальных пони. Возможно, то, что ее несло, покажет ей, что нужно делать. Может быть, то, что она находится в гуще событий, укажет ей путь.

Невозможно было определить, ночь это или день. Было просто темно. Солнце было полностью закрыто. Глуми пришлось бороться с ветром. Она уклонялась от смерчей и мокла под стеной дождя, который лился из-за туч, закрывавших солнце. Возможно, это была плохая идея, но Глуми все равно была уверена, что сможет как-то помочь. Нужно было только набраться терпения и ждать, когда представится возможность.

Она опустилась на землю и полетела туда, где буря была сильнее всего, стараясь избегать грозных смерчей. Пошел град. Льдинки жалили ее. Шлем спас ее нежную голову и уши. Ничто так не жалит, как градины со скоростью сто миль в час, бьющие прямо в ухо.

За исключением, может быть, градин со скоростью 100 миль в час, ударяющих по спине. Ой!

Уже стемнело, и было плохо видно. Глуми пролетела низко над фермерским домом, оглядываясь по сторонам и пытаясь услышать голоса за порывами ветра. Здесь ничего не было, по крайней мере, ничего, что она могла бы услышать. Сверкнула молния, загрохотал гром. В черных тучах появились лица, лица демонов. Глуми уверяла себя, что это всего лишь оптические причуды, галлюцинации? Что-то такое. Страшные лица не были естественным явлением в облаках. От порыва особенно сильного, жесткого ветра ее чуть не впечатало в силосную башню. Под ней пенилась белесая вода.

Когда ветер отнес ее к другой ферме, расположенной на некотором расстоянии от первой, она услышала слабые крики. Глуми, обретшая новые силы, была вынуждена лететь навстречу ветру, чтобы разобраться в ситуации. Ветер сменился, теперь он бил с правой стороны, и ей пришлось с трудом выправлять курс.

Там был небольшой фермерский дом. Вода стояла на уровне окон. В темноте трудно было что-либо разглядеть. Были только слабые очертания, неясные формы, предположения о том, что там было и что можно было увидеть.

— Помогите!

Глуми, щурясь сквозь очки, боролась с ветром, пока не добралась до крыши, где увидела четыре фигуры, сражающиеся за то, чтобы устоять на ногах. Она приземлилась — опасное занятие — и попыталась избежать того, чтобы ее сдуло. Она пригнулась от ветра, слыша неистовые крики, не зная, что делать, и не желая признавать, что это была плохая идея.

На крыше лежали одна земная кобыла, один жеребец-единорог и два жеребчика. Глуми, которая никогда не была сильна в математике, что было основной причиной, почему она была специалистом по облакам первого класса, а не капитаном погодной команды, как Рейнбоу Дэш, попыталась прикинуть ситуацию. Четыре пони плюс одна Глуми — это… что именно?

— Вы можете вынести наших жеребят в безопасное место? — спросил жеребец, крича так, чтобы его было слышно из-за ветра. Один из жеребят цеплялся за его ногу, другой — за то, что, несомненно, было его матерью.

Безопасность? Какая безопасность? Здесь не было возвышенности, некуда было бежать. Укрытия не было. Не было никакого места, куда можно было бы пойти с двумя жеребятами, чтобы там было безопасно. Вокруг была только самая настоящая буря, поднимающиеся паводковые воды и бушующие торнадо.

— Конечно! — ответила Глуми в своей невозмутимой, почти наглой, веселой манере. Должна же быть хоть какая-то надежда, рассуждала она. Этим родителям нужна была надежда. И жеребятам тоже, причем обоим. Она не знала, что будут делать родители. Она надеялась, что они умеют плавать.

Дом вздрогнул, когда паводковая вода еще сильнее ударила по стенам. Из дома донесся скрип, достаточно громкий, чтобы быть услышанным за ревом демонического ветра. Глуми поднялась в воздух, сильно хлопая мощными крыльями, и кивнула, вытянув передние ноги.

Над головой пронеслось летящее дерево, отчего Глуми сжалась в комок. Не попасть под летящее дерево было одной из первоочередных задач. Рог единорога сверкнул, и оба жеребенка взметнулись в воздух, удерживаемые магией. Глуми наблюдала сквозь мокрые, забрызганные дождем очки, как кобыла земнопони поцеловала своих жеребят, возможно, в последний раз, а затем то же самое сделал и жеребец-единорог.

Один пегас лучше, чем ни одного, подумала Глуми, беря двух жеребят в передние ноги и крепко прижимая их к себе. Она не могла махать ногами, пока держала жеребят, поэтому напоследок почтительно кивнула родителям.

— Мы вас любим! — крикнула кобыла.

Налетел сильный ветер, слишком сильный, и Глуми не могла бороться с ним, она должна была идти вместе с ним, куда ветер понесет ее. Когда ее понесло, она услышала треск дерева — это рушился дом, раздираемый водой и ветром. Возвращаться назад уже не было смысла.

Она пригнулась, когда мимо нее пролетело еще одно дерево, а затем бросилась прочь, когда ее чуть не сшибла бельевая веревка, все еще привязанная к дереву. Глуми пришлось уворачиваться от летящей коровы; она чувствовала себя ужасно, слышала, как корова мычит, умоляя о помощи, но Глуми ничего не могла сделать. Ей нужно было как-то выбраться из этой бури, но Глуми не чувствовала направления. Интенсивные молнии, сверхзаряженные электрические возмущения мешали ее природному компасу и чувству направления.

Сверкнула молния, и мир стал ярче дня, осветив кошмар вокруг Глуми. Мимо пролетела целая силосная башня, едва не врезавшись в нее. Она взлетела вверх. Это было единственное направление, в котором она могла двигаться. Буря не могла подняться так высоко. Двум жеребятам, которых она несла на ногах, было трудно дышать разреженным воздухом, что не было проблемой для Глуми, но разреженный воздух был лучше, чем смерть, если принять во внимание все обстоятельства.

Набирать высоту приходилось с трудом. Все тянуло вниз, или так казалось. Глуми налетела на очередной торнадо, он был близко, слишком близко, и она издала короткий крик вместе с двумя жеребятами, которых она несла. Ветер швырнул в нее камень. Уклонившись от него, она чуть не попала в вихрь. Через секунду прямо на Глуми полетело нечто, похожее на часть дымовой трубы, и она не смогла уклониться. Она оттолкнулась задними ногами, разбив кирпичи. Все ее тело было усеяно осколками, вылетевшими из разнесенной на куски дымовой трубы. Задние ноги болели, а копыта — очень сильно.

Молния почти настигла Глуми, но рефлексы позволили ей увернуться в сторону. Глуми не могла продолжать так вечно, рано или поздно удача покинет ее. А это означало, что нужно улетать отсюда, пока удача на ее стороне. Она удвоила усилия, чтобы подняться вверх.

Глуми, удерживая двух маленьких жеребят, продолжала бороться за то, чтобы подняться вверх и спастись от бури. Она уже устала, но у нее еще оставалось много сил. Она была не из тех, кто сдается. Жеребята были мокрые, промокшие и дрожали от холода или страха, а может быть, и от того, и от другого. На мгновение она почувствовала на себе теплое влажное пятно, но тут уж ничего не поделаешь. По правде говоря, Глуми и сама едва не описалась. Градины отскакивали от нее, и оба жеребенка прижимались к ней мордочками.

Буря все еще швыряла в нее вещи, как это обычно делают бури. В общем, довольно грубо. Бури и пегасы были естественными врагами с давней историей взаимной ненависти. Пегасы давным-давно приручили бури, овладели ими и с их помощью привели Эквестрию к величию. Однако время от времени бури восставали.

Как сейчас. Глуми даже представить себе не могла, какая огромная армия пегасов понадобится для борьбы с этой бурей. Жертвы будут, в этом можно не сомневаться. Глуми понимала, что с каждой секундой, проведенной в этом водовороте, ей все больше достается.

Раздался еще один раскат грома, а затем Глуми услышала… голоса? В ветре раздались яростные крики. Она не знала, что слышит. Казалось, сам ветер напрягся, и Глуми тоже. Держа двух жеребят, она напряглась, ожидая, что что-то произойдет.

И что-то произошло. Тучи разошлись, клубясь, и небо прояснилось, когда армия двинулась вперед. Глуми смотрела, как на нее надвигается стена пегасов в золотых доспехах. Сотни, нет, тысячи пегасов заполнили небо… а прямо за ними…

Еще пегасы!

Глуми, изумленная и измученная, смотрела, как армия продвигается вперед, надвигаясь прямо на нее. Она зависла в воздухе, хлопая крыльями, широко раскрыв глаза за очками, и увидела удивительное зрелище. Посреди всего этого возвышалась принцесса Луна, сидящая на ужасающей шипастой колеснице. Её рог светился как солнце, разгоняя бурю и отгоняя её назад. Её колесницу тянули самые странные пегасы, которых Глуми когда-либо видела: они выглядели скорее рептилиями, чем пони, у них были глаза со щелевидным зрачком, раздвоенные языки, которые мелькали между зубов, и крылья, как у драконов.

Когда Глуми зависла на месте, несколько пегасов отделились от строя, полетели прямо на нее, и не успела она запротестовать, как ее схватили. Ее втащили в середину строя, рядом с колесницей принцессы Луны. Голубая аликорн кричала на бурю, проклиная ее за то, что она причинила вред ее пони, ее голос был подобен разгневанному грому.

Теперь, находясь в безопасности посреди наступающей многотысячной армии, Глуми улыбнулась и слегка сжала в объятиях двух жеребят, которых держала в копытах. Для этих двух жеребят одного пегаса было достаточно, один пегас имел значение, и Глуми была рада, что полетела в бурю.

Примечание автора:

Вот такой отважный маленький пегас.

Глава 3

Из дневника Глуми Аугуст.

Буря и ее последствия — даже не знаю, с чего начать. Я влетела в одичавший циклон, который пронесся по материку. После спасения тех двух жеребят я сама была спасена королевской гвардией и принцессой Луной. Она оттеснила бурю к морю. Это было потрясающее зрелище.

Мне впервые довелось познакомиться с Ночной стражей. Я не знаю, как их точно назвать, не знаю, есть ли у них имя, как у земных пони, пегасов или единорогов. Я не знаю, как назвать их племя. Они частично рептилии! Клянусь, это правда! Я подружилась с одним. Он немного страшноватый на вид, и, признаюсь, сначала я его немного побаивалась, но на самом деле он очень милый и добрый.

Наверное, я кое-чему у него научилась, а именно — никогда не судить по внешности. У него большие клыки, страшные драконьи крылья и странные наросты на крыльях, из ноздрей идет дым, и, возможно, у него неприятный запах изо рта, но он ничего не может с этим поделать. Он был добр. Он был нежен. Он был по-своему красив… да.

После сильной бури я видела последствия. Я увидела, как пони помогают друг другу. Я поняла, что то, во что я верю, что пони по своей природе добры, — правда. Я видела, как незнакомые пони помогают незнакомым пони. Я видела, как матери присматривают за чужими жеребятами, не принадлежащими им. Я видела чудеса доброты и щедрости.

Не хочу показаться эгоистичной пони, но если бы у меня была хоть одна награда за мою храбрость, я бы хотела снова встретиться с Надзирателем Вормвудом. Он произвел на меня большое впечатление. Я бы очень хотела поговорить с ним и узнать его получше.

Вдалеке сверкнула молния и загрохотал гром. Глуми настороженно смотрела на удаляющуюся грозу, и кровь пегаса бурлила в ее жилах. Неистовая буря выбила ее из колеи, потрясла, и она все еще пыталась успокоиться.

Ее, как и многих других, оставили в импровизированном лагере на склоне горы. Вокруг нее лежали пони, некоторые из них были ранены, некоторые наполовину утонули, и многие из них были жеребятами. Целая толпа маленьких испуганных жеребят.

Как те два жеребенка, которые вцепились в передние ноги Глуми и не хотели ее отпускать. Они дрожали, иногда плакали, и Глуми не знала, как их успокоить. Она никогда не проводила много времени рядом с жеребятами, она была еще молода, легкомысленна и свободна в своих фантазиях. Она была слишком свободолюбива, чтобы нести ответственность за жеребят или даже пытаться быть нянькой.

Королевская гвардия прибывала все чаще, принося с собой раненых и спасенных. Небо уже потемнело, на нем мерцали звезды, а полная луна освещала лагерь приятным серебристым светом. Единороги в золотых и серебряных доспехах патрулировали лагерь, разжигая костры, вокруг которых собирались пони, чтобы согреться.

— Как вас зовут? — спросила Глуми у двух жеребят, которые были на ее попечении. Она посмотрела на них и увидела, что они смотрят на нее снизу вверх. Они промокли, дрожали и стискивали ее передние ноги почти до такой степени, что перекрывали кровообращение в копытах. Костер должен был скоро загореться, нужно было только набраться терпения.

— Меня зовут Ям. — Жеребенок, заговоривший первым, был земным пони, и его голос был не более чем испуганным шепотом. — Моего брата зовут Таро. Он яйцеголовый и стеснительный.

— Ох… — Глуми посмотрела вниз на маленького жеребенка-единорога. — Можешь не говорить, если не хочешь. — Она смотрела, как маленький жеребенок-единорог прижался мордочкой к ее передней ноге, а потом как-то странно съежился.

— Ты потрясающая летунья, — сказал Ям Глуми, продолжая смотреть вверх. Маленькому жеребенку было трудно говорить — ему было так холодно, что зубы почти стучали.

— Нет, я обычный летун… А вот Рейнбоу Дэш… она потрясающая. Она мой босс… отличная пони. Лучшего друга не встретишь. Она — Элемент Верности и может устраивать Рейнбум. — Глуми расправила крылья и замахала ими, пытаясь сбросить лишнюю воду. Она все еще была мокрой, но ее крылья были теплыми. Она сделала еще один взмах, потом еще один, сгоняя воду, а затем попыталась обхватить двух жеребят как можно большей частью своих крыльев. В результате ей стало гораздо холоднее, но жеребята, пытаясь согреться, прижались друг к другу. Глуми ничего не сказала о своем таланте проливать дождь на пони.

Неподалеку разгорался костер. Единорог свалил в кучу дрова, и его рог засверкал яростным светом. Глуми пришлось с трудом идти к костру, с двумя жеребятами, вцепившимися в ее передние ноги. Она старалась не наступить на них и не причинить им вреда. Вокруг костра собирались и другие желающие согреться. Глуми поняла, что, кроме стражников, она — единственный пегас, присутствующий здесь.

Почти задремав, Глуми каким-то образом все же села. От костра и двух жеребят, прижавшихся к ней, ей было слишком тепло. Ведь она была пегасом с изрядной долей естественной теплоизоляции. Она зевнула. Вокруг слышались плач, возгласы и звуки проявления доброты. Пони пытались помочь другим. Было много жеребят… но не так много родителей.

В костре затрещало полено, заставив Таро вздрогнуть. Жеребенок испуганно вскрикнул, а затем начал хныкать. Его брат, Ям, попытался его утешить, но Таро хотел к маме. Глуми не знала, что сказать. В сонном состоянии она хотела сказать Таро, что с его мамой все будет хорошо, но не могла заставить себя это сделать.

Услышав крики, Глуми открыла глаза и навострила уши. Над звуками страданий слышался рокочущий голос стражника. Глуми наклонила голову, пытаясь разобрать, что тот говорит.

— Ям! Ищем Яма! И Таро! Кто-нибудь видел этих двух жеребят!

Сердце Глуми подскочило к горлу:

— Сюда! — Она кашлянула, чтобы прочистить горло, а затем издала радостный вопль. — Сюда!

Стражник приближался, а за ним по пятам шли два пони — земная кобыла и жеребец-единорог. Два пони оторвались от охранника и бросились к Глуми; пегаска, всегда полная надежд и оптимизма, с трудом верила в то, что видит. Она почувствовала, как два жеребенка отпустили ее ноги, и они помчались к своим родителям.

Улыбаясь, Глуми почувствовала тепло, и это было не из-за огня. Она наблюдала за трогательным воссоединением. Она посмотрела на стражника и увидела на его лице облегченное выражение. Жеребец-пегас подошел к Глуми и склонил голову.

— Мы вытащили их из воды. Они плавали на провалившейся части крыши. Кобыла сказала, что из бури спустился очень милый пегас и спас ее жеребят. Вы сделали доброе дело, и от имени стражи я выражаю вам искреннюю и сердечную благодарность. — Стражник взмахнул крылом и отсалютовал.

Глуми, не зная, что еще сделать, встала, протянула крыло и сделала ответный жест, даже не зная, правильно ли она это сделала. Она улыбнулась и повернулась, чтобы посмотреть на счастливую семью. Она увидела, что к ней приближается кобыла, и в свете костра блеснули слезы.

— Мне пора. — Пегас-страж повернулся к ней хвостом и рысью пустился прочь.

— Ты спасла моих жеребят, — мягко произнесла земная кобыла. — Пусть Огонь Согревающего Очага благословит и хранит тебя.

Огонь дружбы. Глуми вспомнила то немногое, что она знала об объединении племен и о вызванном мистическом огне, который сдержал виндиго:

— А, ничего особенного. — Глуми махнула копытом. — Я очень рада, что с тобой все в порядке. Твои жеребята очень хорошо себя ведут.

— Меня зовут Джинджер Рут, — сказала кобыла. — Моего мужа зовут Харвест Мун. Мы вечно у вас в долгу… Если бы вы не появились вовремя… Я не знаю, что могло бы случиться. — Кобыла стиснула своих жеребят, а ее муж сжал ее.

— Пойдем посидим у огня. — Глуми сделала жест крылом. — Здесь достаточно места. Не думаю, что другие пони будут возражать. — Глуми улыбнулась своей самой привлекательной улыбкой и снова вытянула крыло. Сердце Глуми потеплело: она обрела новых друзей.

Что-то коснулось Глуми. Она проснулась, фыркнув. Она лежала у костра, завернувшись в шерстяное одеяло. Лагерь вокруг нее был наполнен тихими звуками отчаяния. Она подняла голову и посмотрела вверх. На нее смотрел единорог-стражник.

— Что? — сонным голосом спросила Глуми.

— Извините, что беспокою вас и нарушаю ваш сон, но вас ждут, — ответил единорог. — Если можете, пожалуйста, следуйте за мной. Спасибо.

Ворча, Глуми поднялась с теплой, но немного влажной постели. Она осмотрела свое снаряжение, седельные сумки, одеяло и шлем. Она решила оставить их здесь. Никто их не возьмет. Она встала и посмотрела на стражника-единорога.

Она последовала за ним, переступая через множество спящих тел вокруг костра. Джинджер, ее муж, Харвест Мун, и двое их жеребят спали в одной куче. При виде их вместе у Глуми заныло внутри, но она не могла определить причину.

Пройдя небольшое расстояние, Глуми остановилась, когда единорог остановился. Стражник жестом указал на большую, мощную, закованную в броню фигуру. Поклонившись, он поспешил прочь, оставив Глуми наедине с бронированным незнакомцем.

Пони обернулся, и, когда он это сделал, Глуми поняла, что перед ней не обычный пегас. Она глубоко вздохнула. У него были драконьи крылья, чешуйчатые пятна на шкуре, глаза с щелевидным зрачком — он был одним из этих странных, чудаковатых пегасов. Глуми напомнила себе, что нужно улыбаться и быть вежливой.

— Меня зовут Надзиратель Вормвуд. Мне доложили, что пегая кобыла, облаченная в форму Троттингемского бобби, спустилась на землю во время бури и спасла нескольких жеребят. Если вы простите меня за то, что я разбудил вас, я должен был сам убедиться в этом. — Странный пегас моргнул, и его янтарные глаза странно блеснули в лунном свете.

— Я оставила шлем со своим снаряжением… о… о… дорогой… ты… твоя… э… шея… — Глуми заикалась. Она подняла копыто и указала на шею, не веря тому, что видит.

— Что-то не так? — спросил Вормвуд. Из его ноздрей повалил дым. Не его дыхание, от которого в холодном воздухе шел пар, а именно дым.

— У тебя… что-то… — Глуми указала на его шею. Она на мгновение зажмурила глаза и покачала головой. — Разве ты этого не чувствуешь?

Вормвуд поднял копыто и ощупал свою шею. Его бронированное копыто вскоре нашло источник беспокойства Глуми. Из его шеи торчала ветка дерева. Она пробила его броню.

Открыв глаза, но все еще кривясь и щурясь, Глуми посмотрела на Вормвуда:

— Как это вообще возможно?

— В торнадо случаются странные вещи. — Вормвуд не обратил внимания на ветку дерева, которая пробила его доспехи и вонзилась в шею. — Вы должны извинить меня, но если бы я вытащил ее сейчас, я бы начал истекать кровью. Это было бы грубо, а Ночная Леди никогда не простит мне грубости.

— О… Я вижу… Я понимаю. — Глуми сосредоточилась на лице жеребца и постарался не обращать внимания на кусок дерева длиной в фут, который торчал из его шеи. Как можно было не замечать такого?

— Принцесса Луна поручила мне прийти и поблагодарить вас. Слух о вашем добром поступке дошел до ее ушей. Она была впечатлена. Такая храбрость, как у вас, встречается редко и является исключительной. — Вормвуд усмехнулся, показав внушительные клыки и заостренные зубы, которые светились слабым светом.

— О, я так испугалась, что чуть не обделалась! — Глуми хихикнула и покачала головой. — Я подумала, что лучше один пегас, чем ни одного… Я не была уверена, что может сделать один пегас, но я должна была попробовать.

— Только безумные или очень смелые пони добровольно полетели бы в такую бурю, как эта. Я отказываюсь верить, что ты безумна, поэтому единственное, что остается, — это храбрость. — Вормвуд прочистил горло. — У вас есть и храбрость, и красота, моя дорогая леди.

Глуми покраснела, все ее тело пылало, крылья покалывали, во рту пересохло. Она несколько раз моргнула, не в силах ответить. Ей всегда казалось, что она выглядит довольно просто, она не была яркой, броской или веселой, как другие пегасы. Никто и никогда не говорил, что она красива. У нее в животе завелись бабочки, и они начали порхать вокруг ее внутренностей.

— Ты никогда не думала о том, чтобы вступить в стражу? Ночной Леди не помешала бы твоя храбрость. — Глаза Вормвуда моргнули, но веки не шевельнулись. Полупрозрачные вторичные веки скользнули по его странным глазам, сохраняя их влажными.

— Я думал, все стражники — жеребцы? — Глуми в замешательстве покачала головой.

— Нет, это просто иллюзия. Она приходит вместе с доспехами. Она делает их всех одинаковыми по цвету, размеру и полу. Она представляет их как единую, равную объединенную силу. — Короткий хвост Вормвуда обмахнул его задние копыта.

— Я действительно очень польщена, но не знаю, гожусь ли я для службы в гвардии. Я большая трусиха… Я никогда не смогу причинить вред пони. От одной мысли о насилии меня тошнит. А мысль о том, что кто-то из пони будет кричать на меня, чтобы я делала больше взмахов крыльями, заставляет меня нервничать.

— Очень жаль. Но я все равно думаю, что из тебя получился бы хороший гвардеец. Не все из нас специализируются на боях. Но я понимаю и уважаю твои чувства. — Вормвуд, все еще не обращая внимания на ветку, вонзившуюся ему в шею, посмотрел на луну, а затем снова на Глуми. — У меня много дел, а ночь становится все короче. Ты, несомненно, хотела бы вернуться к своему отдыху.

Глуми захотелось остаться и поговорить, но она не сказала об этом.

Надзиратель Вормвуд вытянул одно кожистое крыло и поднял его в приветствии. Его темно-серая шкура серебристо поблескивала в лунном свете — то немногое, что было видно под доспехами. — Доброй ночи и счастливого пути, солнечная кузина. Я искренне надеюсь, что мы еще встретимся.

Глуми, не в силах говорить, кивнула. Она чувствовала себя так, словно ее лихорадило. Она очень надеялась еще раз встретиться с этим красивым жеребцом. Было в нем что-то такое. Он назвал ее красивой. Она улыбнулась, подарив ему свою самую лучшую улыбку.

— Продолжай быть храброй… Настоящая храбрость заключается в том, чтобы действовать, несмотря на все свои страхи. — Вормвуд хихикнул. — А теперь, если ты меня извинишь, я пойду и попробую вытащить это из моей шеи.

Глуми только и успела, что хихикнуть, когда жеребец повернулся, чтобы уйти. Она помахала копытом, ее сердце затрепетало, и она подумала, увидит ли она его когда-нибудь снова. Она надеялась на это, очень надеялась.

Глава 4

Из дневника Глуми Аугуст.

После урагана ветер унес меня дальше на запад. Я увидела разрушения воочию. Большая часть сельскохозяйственных угодий была уничтожена, затоплена, богатый чернозем превратился в ужасную черную грязь. Королевская гвардия и другие силы работали не покладая ног, и у меня была возможность убедиться в этом, пока я летела к западному побережью, не сводя глаз со Дымчатых гор вдали. Буря всех бурь пронеслась вглубь материка, пересекла Белохвостый лес, внешним краем задела Понивилль, и перекинулась на Единорожий Хребет.

Я до сих пор не знаю, что я чувствую по поводу того, что я сделала. Но я что-то почувствовала, чего не чувствовала все то время, что жила в Понивилле. Я снова почувствовала себя пегасом… Это было странное, прекрасное чувство. Жаль, что я не знала больше слов и не умела лучше выражать свои мысли. Я словно заново открыла для себя крылья и впервые по-настоящему оценила их наличие. Наверное, быть просто пони с крыльями и быть пегасом — не одно и то же. Это глупо? Может, и так. Может, я и есть глупая пони.

Всю свою жизнь я делала то, что было безопасно и ожидаемо. Эквестрия — большое место, здесь есть не только города, но и дикие, нетронутые участки. На каком-то этапе своего путешествия я знала, что отправлюсь в дикие земли, но пока я только испытывала свои крылья. Пока же мне придется исследовать западное побережье. Как пегас, я могла за час сделать то, на что у земного пони или единорога ушло бы несколько дней, пересечь огромные пространства сельской местности, пролететь сотни миль за день — нужен был только хороший ветер.

И, как оказалось, ветер был попутным. После бури ветра было много. Бывало, меня сносило к северу, иногда к югу, но летела я всегда на запад, по крайней мере, пока. У меня не было намерения пересекать океан. Может быть, я буду двигаться на юг по побережью, а может быть, отправлюсь на север. Когда я окажусь на берегу океана, мне придется сделать выбор.

Что такое жизнь? Ты рождаешься, растешь, в какой-то момент получаешь кьютимарку. В этой отметине заложена вся твоя судьба. Мой знак — облако с молниями, вырывающимися из него. Я создаю дождевые облака. Это все, что я могу делать. Если я дотронусь до тучи, она становится мрачной, чернеет и начинает течь. Моя начальница, Рейнбоу Дэш, каждый Найтмер Найт призывает меня смастерить ей большую черную грозовую тучу, чтобы она каталась на ней по Понивиллю и пугала пони, выбивая молнии.

Конечно, я была предназначена не только для этого, верно?

Жизнь должна быть чем-то большим, чем кьютимарка, иначе какой в ней смысл? Почему мы продолжаем жить? Честно говоря, меня тошнит от туч. После той бури, я думаю, что устала от облаков. Я не могу делать то, что говорит мне моя метка.

Ух, я ужасный писатель. Я не знаю, что я пишу в этом дневнике, кроме того, что создаю беспорядок. Я просто записываю слова так, как они мне приходят в голову, не задумываясь о том, как они должны быть расположены. Я не умею писать. Я могу сказать, как должны располагаться облака. Я даже могу превратить облака в облачный бетон — строительные блоки могущественной империи пегасов. Мы все еще империя? Но эти слова трудно собрать воедино.

Не знаю, зачем я пишу эти страницы — никто их не прочтет. Они будут лежать у меня на полке, я состарюсь, и никому не будет до них дела. Моя жизнь не настолько интересна, чтобы мой дневник был проанализирован и добавлен в качестве копытной записки к нашей истории.

Но попытаться никогда не помешает. В конце концов, я отправилась в приключение. Из этого обязательно должно получиться что-то хорошее. Я попала в бурю и узнала, что один пегас лучше, чем ни одного.

Может быть, есть жизнь за пределами твоей кьютимарки. Может быть, моя кьютимарка — это то, что позволило мне преодолеть бурю и спасти тех жеребят. Может быть, это было только начало, и, может быть, я только сейчас живу той жизнью, которой хочет от меня моя кьютимарка.

Если это так, то я должна вести дневник, хотя бы для себя. Возможно, когда-нибудь мне будет приятно взглянуть назад и прочитать о том, как сильно я изменилась. Даже если это никому не принесет пользы, это поможет мне, а это все, что мне нужно.

Я чувствую себя гораздо лучше, думаю, что сейчас я пойду и полетаю. Спасибо, замечательный дневник. Каким-то образом ты помог мне почувствовать себя лучше.

Надо ли подписывать эти записи? Не знаю, я еще только учусь.

Глуми Аугуст, специалист по дождю, первый класс.

А сейчас, наверное, искатель приключений. Писатель из меня не очень, но я продолжаю попытки.

Расположенный в Дымчатых горах город Талл Тейл блестел в лучах позднего полуденного солнца. В центре города было несколько больших зданий — сверкающие башни из серебристой стали и стекла. Остальные здания были невысокими, приземистыми и построенными из кирпича. Это была любопытная смесь старого и нового; некоторые из старых кирпичных зданий выглядели как фабрики, или, по крайней мере, были фабриками.

На неровной, покатой земле стояли фермы, а весь город был построен на склоне холма. К удивлению Глуми, некоторые пони, похоже, выращивали деревья: целые ряды деревьев, находящихся на разных стадиях роста, аккуратно выстроились в идеальную лоскутную сетку. Многие деревья здесь были соснами. Подлетая к городу, Глуми задумалась, не отсюда ли родом праздничные деревья для Дня Согревающего Очага; в конце концов, должны же они откуда-то взяться.

В конце концов, деревья не растут на деревьях, напомнила себе Глуми. Стоп, сказал внутренний диалог, что-то не так с этой мыслью. Глуми задумалась, и после нескольких мучительных минут работы, когда мозг перегрелся, не смогла определить, что именно не так в ее мыслях. Перед ней был прекрасный город, а думать было глупо.

Если повезет, она найдет кафе, Глуми проголодалась.

На месте больших кирпичных заводов теперь располагались магазины, кафе и квартиры. Главная улица была покрыта деревьями и заполнена пони, повозками и торговцами на тротуарах. Здесь было много пони, многие из которых, как и Глуми, были туристами с широко раскрытыми глазами.

Старые грязные фабрики были переоборудованы. То, что когда-то было промышленным центром, теперь превратилось в процветающий центр города, заполненный туристами. Музыканты играли на тротуарах и в подворотнях. Выступала труппа драматического уличного театра. Грифон жонглировал ножами… настоящими ножами, что выглядело как опасный номер. Глуми застыла на месте.

Она стояла, как и многие другие, и пыталась все это воспринять. Это было удивительное место; Глуми даже не представляла, что такое место существует, оно было просто фантастическим. По сравнению с ним Понивилль был просто скучен, если не считать частых нападений монстров, которые не давали скучать.

Земной пони изрыгал огонь, как дракон, и Глуми был потрясена, недоумевая, как земной пони может делать такое. Он встал на задние копыта и закрутил огненный жезл, балансируя его на переднем копыте. Огненный жезл танцевал, и земной пони поддерживал его ловкими, умелыми движениями. Он снова изрыгнул огонь, выпустив мощный шлейф ярко-синего и фиолетового пламени.

Запах еды почти ошеломил голодную пегаску… Столько выбора, столько вариантов, с чего же начать? Она попыталась отвести взгляд от огнедышащего земного пони и не смогла. Она еще немного понаблюдала за его действиями, а потом, с огромным усилием, оторвала взгляд.

Глуми дошла до свободной скамейки и присела. Она порылась в седельных сумках, пока не нашла кошелек, полный бит. У нее было довольно много бит, но она должна была сделать так, чтобы их хватило надолго. Она вдохнула и почувствовала аромат жареного лука. Это было то, что нужно. Закрыв седельную сумку, она засунула ее под одно крыло. Она вскочила со скамейки, пуская слюни, и пошла следом за своим носом.

Нос привел ее к повозке… к повозке с едой, возле которой стояло несколько столиков. На нее смотрел улыбающийся единорог. У него был засаленный вид, и, похоже, на морде и шее была подлива. Глуми восприняла это как хороший знак. Подливка была вкусной.

— Что у тебя? — спросила Глуми, ухмыляясь единорогу.

— Местные называют это блюдом "утро после", — ответил единорог, — а менее остроумные называют это "блевотиной". — Жеребец с глубоким хриплым голосом откинул голову назад и начал хихикать.

— Хм, что это? — Глуми моргнула, а затем принюхалась, вдыхая восхитительный аромат готовящегося лука.

— Ну, сначала я выкладываю на тарелку большую порцию поленты…

— Что это? — спросила Глуми.

— Полента? Каша из кукурузной муки… но вкусная… — Жеребец прочистил горло. — В общем, я выкладываю большую порцию поленты на тарелку. Затем я покрываю горячую поленту творожным сыром. Затем я добавляю лук, нарезанный кубиками перец и грибы, обжаренные на сливочном масле… Жарка на масле делает все лучше, видите ли, я повар и учился этим вещам в школе, так что моему мнению можно доверять… и затем я поливаю все острой, перченой сливочной подливкой. А потом, для пущей убедительности, сверху небрежно бросаю нарезанные кубиками халапеньо из Эппллузы.

— О боже… — Глуми несколько раз моргнула… халапеньо. Она никогда не пробовала острую пищу, но слышала о ней. Звучит пугающе и очень вкусно. Она перенесла свой вес с одного копыта на другое, почти пританцовывая на месте. Она отправилась на поиски приключений и должна была попробовать что-то новое. Это было что-то новое. Что самое худшее могло случиться?

— Пять бит, мисс, в стоимость входит большой стакан ананасового пунша.

— Хорошо! — Глуми расправила крыло, уронила сумку и с удивительной ловкостью пнула ее передним копытом, отчего та взмыла в воздух по идеальной дуге. Она приземлилась на прилавок со звоном монет. Она вскрыла ее зубами, вытряхнула нужные биты, а затем с трудом запихнула все обратно в седельную сумку.

— Присаживайтесь, я вам сейчас все принесу.

— Спасибо, — ответила Глуми.

Пегаска присела. Она услышала шипение чего-то в сковородке, и у нее потекли слюнки: это был один из самых прекрасных запахов, которые она ощущала за долгое время. Если она собирается и дальше пробовать местную кухню, ей понадобятся дополнительные биты.

Может быть, работа?

Может ли она устроиться на работу в незнакомом месте?

На временную работу?

А почему бы и нет? — вопрошал ее мозг.

Она покинула дом ради приключений, ради того, чтобы отдохнуть от работы. Она должна была отдыхать, веселиться и смотреть мир. Но работа поможет тебе увидеть мир, весь остальной мир тоже работает, что плохого в том, чтобы посмотреть, чем занимаются другие пони? — предложил ее мозг в настойчивом внутреннем диалоге.

— Хм… — пробормотала Глуми вслух. Ее мозг проявлял тревожные признаки того, что у него появляются идеи, и он перестал быть тем тихим, сонным мозгом, которым она наслаждалась. Вот беда.

Спасать пони от бури — тяжелая работа, и это не так уж плохо, — говорил ее мозг, наполняя ее сознание мыслями. Это было полезно, тяжелая работа приносит больше, чем биты, она может помочь найти удовлетворение.

Трудно было найти ошибку в логике ее мозга; Глуми никогда не была самой умной пегаской, возможно, ее мозг был прав. Найти работу, здесь должна быть работа.

— Но только не погода, — сказала Глуми себе тихим шепотом. Она не хотела, чтобы другие пони слышали, они могли подумать, что она сошла с ума, если разговаривает с собственным мозгом. Они не поймут, как трудно иметь бунтующий мозг, который постоянно высказывает свои собственные мнения и предлагает идеи, которые ты не уверена, что хочешь услышать.

Потянувшись вверх, она расстегнула ремешки, удерживающие шлем, сняла его с головы и положила на стол. Скоро наступит ночь, и Глуми знала, что ей понадобится место для ночлега. Поскольку город был туристической ловушкой, она знала, что найти ночлег можно, но, скорее всего, это будет дорого.

Тем более нужно найти работу, — сказал ее мозг, внутренний диалог звучал довольно самодовольно. Глуми было неприятно, что ее мозг прав. Это будет дорогостоящее приключение. С такими темпами ее скудной коллекции бит не хватит надолго. По крайней мере, дикая местность будет дешевле, когда она начнет ее исследовать.

Пока она ждала еду, мозг снова предал ее и заставил вспомнить о Надзирателе Вормвуде. В груди затрепетало, а на щеках расцвела теплота. По крайней мере, это было то, в чем она и ее мозг могли согласиться.

Примечание автора:

Мозг Глуми — это отдельный персонаж.

Глава 5

Из дневника Глуми Аугуст.

Наличие работы — это не так уж и плохо. Мне удалось найти ее почти сразу. Талл Тейл стал местом для беженцев на время урагана, и моя работа заключалась в том, чтобы помогать следить за ними. Последние несколько дней мне платят за то, что я летаю и заставляю всех пони в лагерях беженцев подписать маленькую карточку из жесткой бумаги, а потом собираю их и сдаю директору, а директор сдает их в архив для учета.

У меня есть возможность познакомиться с новыми пони, поднять им настроение и дать им понять, что всё будет хорошо. Хотя это не такая уж плохая работа, я уже чувствую необходимость двигаться дальше. Наверное, просто ветер зовет.

Я много думала о том, что делать дальше. Думаю, я отправлюсь на север, найду замерзшие горы, а затем отправлюсь на восток, в сторону Кристальной империи. Думаю, я буду лететь, пока не доберусь до другого побережья и Мэйнхэттена, а потом, возможно, отправлюсь на юг вдоль побережья.

Готовясь к путешествию по замерзшим северным горам, я купила новое одеяло — на случай, если оно понадобится.

Однако пора в путь. Необходимость двигаться вперед становится все сильнее, а Талл Тейл заполняется пони. Я должна уступить свое место кому-нибудь другому, в конце концов, там не так много места. Директор службы помощи попросил меня остаться, и мне предложили работу по доставке еды нуждающимся пони. Как бы хорошо это ни было, я отказалась. Мне действительно пора отправляться.

Ураган, каким бы ужасным он ни был, объединил так много пони. Как говорится, всегда ищите положительные стороны. За последние несколько дней я видела так много добрых поступков, совершенных хорошими пони. Это поднимает мне настроение, понимаете, о чем я? Я по-прежнему верю, что при всех своих недостатках пони — добрые существа, или, по крайней мере, пытаются ими быть.

Теперь у меня есть биты, теплое одеяло и сильное желание двигаться дальше. И снова пришло время отправиться туда, куда понесет меня ветер. Небо зовет, и пора в путь. Странно, но я чувствую себя пегасом. Я всегда считала себя пони, я и есть пегас, но со всеми этими полетами, которые я совершала в последнее время, и этим путешествием, я просто чувствую себя… пегасом.

После шторма я узнала, что всего один пегас может изменить ситуацию. И этим пегасом была я.

Глуми, ухмыляясь, осмотрела собранное снаряжение. Ее седельные сумки были полны, и она многое узнала о том, как их упаковывать, распределять нагрузку и балансировать. Она получила несколько полезных советов от нескольких пони, с которыми столкнулась. Теперь у нее была еще и небольшая сумка, которая висела на шее. Подняв голову, она посмотрела на север, размышляя о том, что может найти, когда доберется до далекого горизонта.

Горы — это простой путь. Она могла бы направиться на восток, придерживаясь гор под левым крылом, и двигаться дальше, пока не доберется до побережья. После этого она могла бы посетить Мэйнхэттен, но она не была уверена, что будет придерживаться своего текущего плана полета. Может быть, ветер позовет ее, и она полетит куда-нибудь еще, но сейчас ей казалось, что все в силе.

Потянувшись вверх передней ногой, она постучала по своему черному шлему бобби, который она так обожала носить. Ее шлем стал привычным для многих. Порыв ветра пронесся между задними ногами, потрепал хвост, взъерошил шкуру и пощекотал живот. Ей захотелось расправить крылья и подхватить ветер, но время улетать еще не пришло.

Талл Тейл. Полный туристов, полный беженцев, этот город теперь был полон пони. И Глуми поняла, что ей будет этого не хватать. Она прибыла сюда, не зная, чем заняться, не будучи уверенной в том, что найдет работу, и теперь уезжала, найдя работу удовлетворительной, а свое пребывание — приятным. Но пора было уходить.

Директор хотел, чтобы она передумала, а Глуми, как всегда услужливая пони, хотела остаться… но не могла. Район восстанавливался после урагана. Она внесла свою лепту. Она прилетела сюда не для того, чтобы осесть, если бы она хотела остаться в Понивиле, она бы осталась, но это было просто место, где можно остановиться и осмотреться.

Расправив крылья, Глуми бросилась навстречу ветру, и ее понесло вверх на восходящем потоке. Солнце было справа от нее, еще не полдень, но уже и не утро, а ветер дул сзади и слева. Это была идеальная погода для легкого полета.

Она оставляла все позади. Цивилизацию. Городские достопримечательности, звуки и запахи. Ванхувер находился вдали слева от нее. Под ней были обширные луга, деревья и горы. Впереди, за горами, находилось Галопирующее ущелье — удивительный каньон, который при дуновении ветра звучал как стадо несущихся пони.

За ущельем ее ждали Кристальные горы — естественная граница замерзшего севера. Глуми не знала, что находится за Кристальными горами, — в школе она никогда не обращала на это внимания. Она знала, что там находится Кристальная империя, а в Кристальной империи — принцесса Кейденс и принц Шайнинг Армор.

Может быть, она заглянет к ним в гости.

Глуми, как воздушный змей без веревки, почти без усилий уносилась вверх, поднимаясь на восходящих потоках теплого ветра, поднимавшегося с пышных, зеленеющих пастбищ внизу. Внизу, на земле, существовали границы. Забор означал, что территория одного пони заканчивается, а другого начинается. Дерево, валун и прямая линия между ними могли быть визуальными ориентирами участка.

Но здесь, наверху, это был один мир, огромный, прекрасный, простиравшийся во все стороны, а фермы образовывали красивое лоскутное одеяло, раскинувшееся внизу, как покрывало. Дерево и валун — ориентиры для единорогов и земных пони — для летящего пегаса были навигационными ориентирами. Здесь все было как будто одинаковым.

Однако признаки жизни и претензии на собственность сохранялись. Если некоторые заборы Глуми было трудно разглядеть, то другие выделялись. Низкая каменная ограда, над которой она пролетела, оставляла за собой длинную волнистую линию, образующую внизу неровную квадратную площадку. С одной стороны от нее протекал ручей. В правом верхнем углу стоял большой желтый амбар, который очень выделялся, потому что амбары должны были быть красными. Глуми не знала, почему амбары должны быть красными, но была уверена, что на то есть веская причина.

Возможно, чтобы пегасы, пролетающие над ними, не растерялись от внезапного появления желтого амбара.

Вдалеке, на востоке, Глуми увидела низко в небе дрейфующий Клаудсдейл, несомненно, помогающий в ликвидации последствий урагана. Солнце падало на него так, что некоторые облака стали розовыми, некоторые — золотистыми, а некоторые так и остались белыми и пушистыми. Глуми на мгновение задумалась о том, чтобы повернуть и навестить Клаудсдейл, но поняла, что в городе будет очень много пони, если они собирались помочь.

Летающий город. Это было наследие пегасов. У пегасов было много летающих городов, и Клаудсдейл был последним, о котором знала Глуми. Она попыталась вспомнить, чему училась в школе, пока летела и скользила, погрузившись в глубокие размышления. Там были Тимбукту и Король Орион, облачный город, который был разрушен Королевой Кризалис. Она вспомнила что-то про Облакополис, но, попытавшись заставить свой мозг работать, больше ничего не смогла вспомнить.

Облачные города было трудно поддерживать. Чтобы они процветали, требовалась огромная работа, чтобы предметы не падали сквозь облака, требовалась магия единорогов, а чтобы все пони были сыты, требовалось огромное количество еды, выращенной земными пони. Если отношения между племенами по какой-либо причине портились, облачные города, как правило, разрушались точно так же, как и облака, из которых они были сделаны.

Клаудсдейл был основан вскоре после Эквестрии, когда племена объединились. Это было все, что Глуми могла вспомнить. В школе она слишком много времени проводила, глядя в окно — на облака, и ей было трудно запомнить уроки истории.

Впереди зияла расщелина, известная как Галопирующее ущелье, и Глуми спустилась вниз, чтобы посмотреть на нее поближе. Вечерело, и солнце начало опускаться к вершинам гор слева от нее. Она еще не достигла Хрустальных гор, но была все ближе.

Приблизившись к земле, Глуми увидела приятное для глаз зрелище. Пони! Она увидела пони, тянущего двухколесную тележку, и еще одного пони с тяжелыми седельными сумками. При ближайшем рассмотрении она увидела, что тот, кто тянул тележку, был земным пони, а пони с седельными сумками… это был… странный пони. Почти… полупрозрачный. Как будто это был драгоценный камень.

Глуми приблизилась, чтобы рассмотреть ее поближе, и опустилась на землю в нескольких метрах от них. Они шли по узкой дороге, изрезанной колеями от множества проехавших по ней колес.

— Привет! — Глуми помахала копытом, зависнув над головой. — Я Глуми.

— Хмф, — хрюкнул в ответ земной пони, закатив глаза.

Странный пони шагнул вперед, на его губах заиграла слабая улыбка:

— Вы должны простить моего спутника. Это невыносимо раздражительный парень по имени Джаспер Пиклсворт. Меня зовут Глимгуд, я из Кристальной империи. Я пытаюсь вернуться домой, а мистер Пиклсворт ищет место, где можно было бы открыть магазин и продавать соленья.

— Оооо… — Глаза Глуми расширились, когда она уловила связь. — Ты кристальный пони. Здорово!

— Да. — Глимгуд склонил голову. — Меня потянуло на приключения после того, как я прочитал о приключениях других. Я захотел увидеть дорогу.

— О, я тоже, я тоже… только я летаю, поэтому вижу дорогу сверху. — Глуми приземлилась с грохотом, и от ее копыт в воздух поднялись маленькие пылинки.

— Простите, но вы случайно не знаете эту местность? У меня нет карты… но, насколько я понимаю, к северу от нас, за Галопирующим ущельем, есть перевал через горы, где проходят железнодорожные пути. — Глимгуд с надеждой посмотрел на Глуми.

Глуми покачала головой:

— Понятия не имею. Я помню, что видела рельсы вдалеке, на западе, по ту сторону леса. Эти следы вели на север.

— Я уверен, что мы найдем дорогу. Мы как раз говорили о том, чтобы найти место для ночлега. Не хотите ли вы присоединиться к нам, мисс Глуми? — Глимгуд одарил пегаску очаровательной улыбкой.

— Я с удовольствием присоединюсь к вам, — ответила Глуми.

— Замечательно! — Глимгуд повернулся и посмотрел на своего спутника. — Не унывай, Пиклсворт, наши судьбы меняются. Теперь мы можем вести приятную беседу за ужином. Разве это не приятно?

— Нет. — Земляной пони, выглядевший очень недовольным, надулся. — Давай просто найдем место для лагеря, хорошо?

— Мой друг немного… не в духе, потому что у нас были проблемы с поиском воды, — объяснил Глимгуд, снова обращая свой взгляд на Глуми. — У нас еще есть немного, но ее уже очень мало. Это немного сухое место, что меня удивляет.

— Я могу принести вам облако, — предложила Глуми. — Каждое облако, к которому я прикасаюсь, превращается в дождевую тучу.

— Это… это было бы великолепно. — Глимгуд удовлетворенно вздохнул. — Вот видишь, Пиклсворт, как я и говорил, все получится. И теперь все в порядке.

— Хмф. — Земляной пони нахмурился и покачал головой. — Нельзя рассчитывать на то, что пегасы спустятся со своих облаков и спасут нас. Они взбалмошные.

— Пожалуйста, извините моего друга. — Улыбка Глимгуда расширилась, и он ударил правым передним копытом по пыльной дороге. — Мисс, если бы вы могли принести нам воды, я был бы вечно у вас в долгу.

— Буду рада помочь. — Расправив крылья, Глуми оттолкнулась от земли, несколько раз взмахнула крыльями и поднялась в воздух. — Просто держитесь дороги, пока не найдете место для лагеря. Я скоро вернусь. Я смогу заметить вас с воздуха.

— Спасибо, мисс!

Глава 6

Из дневника Глуми Аугуст.

Джаспер Пиклсворт действительно очень мрачный тип. Я не знаю, что происходит с пони, что заставляет их ожидать худшего от всего. Он как будто не надеется, что когда-нибудь произойдет что-то хорошее. У него нет веры в то, что все наладится. Он немного грустный, и я не знаю, чем могу ему помочь.

Но я думаю, что у него все получится. У него есть друг. Глимгуд — очень яркий и веселый. Ну, конечно, Глимгуд яркий, он же кристальный пони. Но Глимгуд, в общем, хороший, и мне кажется, что он из тех, кто будет присматривать за Пиклсвортом.

Как бы плохо ни обстояли дела, все налаживается. Так уж они устроены. Может быть, не совсем так, как ожидалось, но жизнь случается и просто продолжается. В моей собственной жизни я была немного разочарована, когда открыла в себе талант, и, признаюсь, иногда это меня огорчает, но потом я приободряюсь, когда думаю обо всех фермерах, которым нужен дождь. Все получилось.

Наша совместная ночь была немного странной. Глимгуд был великолепен, но Пиклсворт назвал меня глупой. Он сказал, что я глупая, потому что я кобыла, которая доверяет себя двум незнакомым жеребцам. Я понимаю, к чему он клонит, и знаю, что мир может быть опасным местом, но я хочу верить в доброту пони. Ведь с этими двумя парнями все получилось, и я знаю, что неприятности таятся за каждым углом, но в этот раз все обошлось. То, что он сказал, заставило меня задуматься: я должна быть осторожна, но если я буду осторожна, то это будет похоже на то, что я ожидаю худшего от пони, а это как-то неправильно.

Это сбивает с толку, и я не знаю, что делать.

Я хочу верить, что мир добр.

Это было странное ощущение, что они прошли так далеко. Глуми провела большую часть дня, идя позади Пиклсворта и его повозки. Ходить пешком было тяжело, поняла Глуми. Чтобы куда-то добраться, требовалась целая вечность. Они шли почти весь день и прошли примерно столько же, сколько Глуми могла преодолеть за час или около того полета. По крайней мере, так казалось. Глуми никогда не отличалась точностью в определении расстояний.

Идти по дороге было совсем не так, как лететь над ней. Это требовало гораздо больше усилий, гораздо больше работы, а отдачи было гораздо меньше. Приходилось мучиться от жажды и пыли, и Глуми была рада, что помогла с водой.

Быть земным пони было тяжело. Приходилось везде ходить пешком, что отнимало много времени и сил. Неудивительно, что Пиклсворт был таким ворчливым. Теперь Глуми понимала это, и ей было очень жаль его. Он ворчал почти при каждом шаге, и Глуми не очень-то протестовала против его жалоб. Застрять на земле было просто ужасно. С такими темпами путь до Кристальной империи займет целую вечность. А чтобы пересечь всю Эквестрию пешком, потребуются месяцы.

Пытаясь заставить свой мозг работать, Глуми занялась подсчетами. Если пони проходил в день от двадцати до двадцати пяти миль, то на пересечение Эквестрии ушло бы около сорока пяти дней. Это при условии, что два города находятся примерно на одной параллели. По диагонали было бы дольше. Глуми знала, что пегас может проделать тот же путь за пять дней фактического полета, не считая дней отдыха.

Глуми глубоко осознала, что земным пони и единорогам приходится нелегко, если они хотят участвовать в континентальных путешествиях. Об этом не задумываешься, когда летишь над землей, а внизу расплывается сельская местность. Глуми также пришла к выводу, что у Пиклсворта и Глимгуда путешествие было гораздо более содержательным, чем у нее. Им пришлось больше потрудиться, и, следовательно, это значило больше.

Позвоночник Пиклсворта издал тревожный треск, когда земной пони потянулся. Группа остановилась передохнуть на перекрестке, где дорога и железнодорожные пути сходились и не расходились. Это был проход в Кристальную империю, и, как и предполагала Глуми, он находился к северу от Галопирующего ущелья.

— Приятно остановиться, — сказал Глимгуд, снимая седельные сумки. — Дальше дорога домой будет легкой. Уклон будет немного крутым, а туннель может быть немного страшным, но я думаю, мы доберемся. — Кристальный пони встряхнулся, вздохнул и сел в траву.

— Там есть туннель? — Глуми тоже отстегнула седельные сумки и сняла шлем. Она расправила крылья, вздохнула, а затем потянулась задним копытом вверх, чтобы почесать за ухом.

— Два туннеля, — ответил Глимгуд, — один — для поездов, а другой они построили для караванов и фургонов. Они не хотели, чтобы кто-то из пони попал под поезд.

— Там темно и жутко? — Глуми навострила уши, почувствовав легкое беспокойство.

— Там может быть немного тускло, но там есть свет. Рейнджеры время от времени патрулируют туннели и следят за тем, чтобы свет не гас. — Глимгуд начал возиться со своей флягой, чтобы достать напиток. Ему удалось снять пробку, поднять его на щетку и глотнуть воды.

— Если нам повезет, то все огни погаснут, — ворчал Пиклсворт.

— О, не унывай, Пиклсворт. Ищи хорошее в ситуации. В туннеле тебе не придется беспокоиться о дожде или плохой погоде. — Глуми одарила унылого земного пони своей лучшей улыбкой и захлопала ресницами, пытаясь поднять ему настроение. Обычно это срабатывало. В большинстве случаев.

Раздалось ворчание, и Джаспер Пиклсворт нахмурился. Он закатил глаза и с отвращением покачал головой, отвернувшись от Глуми. Раздражительный земной пони сидел, опустив уши, и с несчастным выражением лица размышлял о предстоящей дороге.

— Мисс, нам бы не помешала ваша помощь, чтобы запастись водой перед входом в туннель, — обратился Глимгуд к Глуми. — Если вы не возражаете.

— О, я не возражаю. Я останусь с вами, пока вы не доберетесь до туннеля, и принесу немного облаков. Насколько длинный этот туннель, что приходится беспокоиться о воде? — Глуми несколько раз моргнула, вспомнив, что земным пони приходится ходить пешком, и расстояния могут быть большими.

— Длина туннеля составляет сорок семь миль. Это самый длинный тоннель в Эквестрии, но не самый длинный тоннель в мире. Если двигаться на север, то путь будет идти в гору. В туннеле есть палаточные городки для усталых путников, иногда встречаются припасы, оставленные добрыми рейнджерами или путешественниками, но рассчитывать на них не стоит, так сказано в моем путеводителе.

— Добрых три дня в темноте, — раздраженно проворчал Пиклсворт. — Да еще и идти в гору. Это была плохая идея. — Земной пони покачал головой и достал из своей тележки старый потрепанный мешок с едой. — Это будет моей смертью.

— О, не унывай, — сказала Глуми веселым голосом. — Я влетела в целую кучу торнадо и опасную бурю и осталась жива. Это всего лишь туннель. По крайней мере, кто-то из пони был достаточно добр, чтобы проложить туннель через горы. Это лучше, чем пытаться пройти через горы или обойти их.

Уши Пиклсворта встали дыбом при звуке слишком бодрого голоса Глуми. Он поморщился, покачал головой, а затем ссутулился, стараясь не обращать внимания на слишком бойкую пегаску, осмелившуюся указать ему на то, за что он должен быть благодарен.

Как раз в тот момент, когда Глуми собиралась сказать что-то еще, ее уши насторожились от звука банджо. Она повернула голову в сторону, чтобы лучше слышать, и увидела, что Глимгуд делает то же самое. Банджо было не таким уж частым звуком в дикой местности.

Глуми наблюдала и ждала, и услышала, что звук банджо приближается. Она повернула голову и стала наблюдать за дорогой, вглядываясь в просветы между деревьями, любопытствуя, кто это идет. Она решила, что это должен быть единорог — земной пони или пегас не могут одновременно ходить и играть на банджо, а вот пегас может летать.

К удивлению Глуми, она увидела алмазную собаку. Очень большого, очень-очень большого алмазного пса. Он выглядел достаточно дружелюбно, в конце концов, он играл на банджо, а банджо в его лапах выглядело очень маленьким. Встреча с дружелюбным алмазным псом казалась настоящим праздником. Глуми начала улыбаться своей особенной улыбкой, даже не осознавая, что делает это.

Музыка оборвалась, и алмазный пес встал на дороге на некотором расстоянии от нее, выглядя одновременно и обнадеженным, и любопытным. Он помахал лапой, перекинул свое банджо через спину и пошел дальше.

Глуми поднялся для приветствия, вытянула крыло и помахала ему:

— Привет!

— Привет, — ответил алмазный пес, приближаясь к ним. — Меня зовут Хатико, я пришел с востока. — Алмазный пес снова остановился, затем поклонился в пояс, виляя длинным хвостом. — Я иду на север, в Кристальную империю.

— Приятно познакомиться, — сказала Глуми, — я Глуми.

— А я — Глимгуд. — Кристальный пони указал копытом. — Вон там Джаспер Пиклсворт. Мы с ним тоже направляемся в Кристальную империю.

— Замечательно, — сказал Хатико рокочущим баритоном. — Не желаете ли еще одного попутчика? — Алмазный пес с надеждой посмотрел на своих новых знакомых. — Я умею отгонять неприятности, и, говорят, моя игра на банджо очень приятна.

Глуми была почти вне себя от восторга. Именно поэтому она и покинула дом. Она встречала не только новых пони, но и новых особенных друзей, таких как Хатико, и сразу же решила, что он ей нравится. Он был дружелюбным. Ну, в основном дружелюбным. Она заметила рукоятку меча, торчащую из-за его плеча, и второй меч, висящий посередине. На мгновение это обеспокоило ее, но потом она поняла, что дикая местность опасна, а он, скорее всего, очень дружелюбен и никогда не воспользуется мечом, если ему это не понадобится. К тому же, кто она такая, чтобы судить? Может быть, он использовал их для нарезки овощей.

— Итак, Хатико, что заставило тебя отправиться в путь? Почему ты направляешься в Кристальную империю? Это твой конечный пункт назначения? — Глимгуд посмотрел на более высокое существо.

Алмазный пес сел в траву, устроился поудобнее и стал теребить свое ухо:

— Я — Ронин… и я покинул свой дом. Была совершена ошибка… ужасная ошибка. Теперь я брожу по миру, пытаясь исправить великую ошибку. Я стараюсь творить добро. У меня нет конечного пункта назначения, но я стараюсь оказаться там, где я нужен.

— Я слышал о таких, как вы. — Пиклсворт перевел взгляд на алмазную собаку. — Ты из Инудзимы. Ваша родина претерпела революцию.

Склонив голову, Хатико ничего не ответил.

— Откуда ты это знаешь? — спросил Глимгуд у Пиклсворта.

— Я читал газеты, — ответил раздраженный земной пони. — Была война. Братья сражались. Инудзима становится мрачным местом.

— Это так, — признал Хатико. — Я не справился со своими обязанностями по сдерживанию тьмы. Эту битву я не смог выиграть. Чтобы не быть поглощенным тьмой, я бежал.

Заинтересованная, Глуми ждала, что еще скажет алмазная собака, надеясь, что она расскажет еще немного.

— В самоубийстве нет ни славы, ни чести, — хрипловато произнес Пиклсворт. — Ты правильно сделал, что ушел. Вам лучше здесь, где вы можете служить своей чести и своим идеалам. Мы ценим такие вещи здесь, в Эквестрии.

— Мой друг, должен признаться, я удивлен. — Глимгуд повернулся и посмотрел на своего спутника-земнопони.

— Что? — с укором произнес Пиклсворт. — Мне позволено иметь глубину.

Ничего не сказав, кристальный пони Глимгуд кивнул.

— Итак, расскажите нам о себе побольше, — сказала Глуми самым дружелюбным голосом, на который только была способна. — Мы остановились отдохнуть после долгого утреннего путешествия, и я бы с удовольствием послушала о ваших приключениях…

Глава 7

Из дневника Глуми Аугуст.

В путешествиях встречаются самые удивительные существа. Я познакомилась с Хатико, и он рассказал мне самые удивительные истории. Мы всю ночь просидели у костра, и он поведал мне о своей родине. Я хотела бы вспомнить, как она называется, но не могу.

У него на родине есть, конечно же, несколько проблем, идет небольшая война, но я уверена, что в конечном итоге все будет хорошо. Наверняка его собратья алмазные собаки поймут, что все это мерзкое плохое насилие никуда не годится и вредит им.

Сам Хатико — очень милый пёс. Он почесал меня за ушами, пока мы разговаривали, погладил меня, и я рассказала ему о том, как я полетела в бурю и узнала, какая я храбрая. Он очень интересный, и я надеюсь, что он найдет то, что ищет. Он пытается найти что-то под названием "путь бусидо", но я не уверена, в каком направлении он находится, и никогда раньше не слышала о таком. Я думаю, что это может быть горный перевал, потому что это звучит опасно и непросто. Когда я сказала ему об этом, он рассмеялся и сказал, что ничего страшного, рано или поздно он найдет его сам.

Он дал слово, что будет сопровождать Глимгуда и Пиклсворта в Кристальную империю и обеспечит их безопасность. Я немного волновалась за этих двух пони, ведь они не могут улететь от беды, а в горах таятся жуткие, страшные, противные злые существа. Например, йети, мерзкие снежные пони и яки с плохим настроением. Мне жаль пони, которые не могут улететь от опасности.

Пиклсворт и Хатико немного поговорили. Мне было трудно понять, что они говорили, но Пиклсворт — очень глубокий пони. Он хороший пони, и они с Хатико некоторое время говорили о чести. Казалось, что Пиклсворт был в хорошем настроении. Я думаю, это потому, что я была так добра к нему. Видите, быть добрым действительно полезно.

Тяжело будет прощаться с новыми друзьями, но я должна отправиться туда, куда велит ветер.

По мере приближения к туннелю дорога все время шла в гору. Он был еще далеко впереди, но с каждым шагом становился все ближе. Над головой неслись дикие тучи — темные, серые, пушистые, готовые пролиться дождем. Глуми настороженно следила за облаками, слишком хорошо помня мощный дикий шторм, в который она попала во время полета. Она не хотела, чтобы ее друзей захлестнуло внезапное наводнение.

Когда они окажутся в туннеле, все будет в порядке, и им не грозит никакой ливень. Глуми не собиралась присоединяться к ним в туннеле, она планировала улететь. Ей нужно было лететь. Это было похоже на зуд. Что-то изменилось внутри нее, теперь она испытывала какую-то странную потребность, какое-то принуждение, мощную первобытную силу, которую она не понимала. Глуми теперь гораздо больше ощущала связь с природой, она знала, в какой стороне север, буквально чувствовала это. Она ощущала, как меняется атмосферное давление.

Жизнь в Понивилле привела ее к оцепенению. Она существовала изо дня в день, выполняя свою работу, и теперь понимала, что в какой-то момент потеряла связь с тем, что значит быть пегасом. Теперь она заново открывала в себе все дремавшие инстинкты. Она росла, менялась, в ней происходило пробуждение.

Хатико играл на банджо, пока они шли вместе, и алмазный пес внимательно следил за окружающим лесом. Дорога петляла среди деревьев, имела плавные, пологие изгибы, а колеи были не очень глубокими. Повозку было легко тянуть по дороге, хотя она и шла в гору, и они неплохо продвигались.

От ходьбы болели копыта и ляжки. Глуми терпела, но друзья с лихвой возмещали все тяготы пути. Пиклсворт оказался гораздо лучшим компаньоном, чем можно было подумать при первом знакомстве. Конечно, он был немного ворчлив, но это был отличный пони. Просто он был немного грубоват. Глимгуд был щедрым и добродушным.

Пока она рысила, она думала о Яме, Таро, Джинджер Рут и Харвест Мун. Она думала о том, как один пегас смог изменить жизнь к лучшему. Она думала о Надзирателе Вормвуде, красавце Надзирателе Вормвуде. Может, он и выглядел немного страшновато, но что-то в нем все равно было красивое и мужественное.

Она вспомнила Понивилль и пони, которые там жили. Она попыталась вспомнить всех пони, которых знала по именам, но не смогла. Она просыпалась каждый день, шла на работу, справлялась с делами и возвращалась домой. В этот момент она медленно осознала, что знает не так уж много пони. Она знала Рейнбоу Дэш, свою начальницу, и вроде бы знала Твайлайт, но все пони знали Твайлайт. У нее были знакомые, и это было все. Когда она вернется домой, ей нужно будет это изменить.

В душе Глуми нарастало чувство тревоги. Совершала ли она ошибки? Она начинала так думать. Она была теплой, дружелюбной, обнимала других пони — но она не знала их. Она просто существовала вместе с ними. Она чувствовала себя ближе к своим новым друзьям, чем к большинству своих знакомых в Понивилле. У нее был оптимизм, победоносный характер, но она не очень-то стремилась заводить полноценные дружеские отношения.

Что бы сказала Принцесса Дружбы?

Она на мгновение посмотрела на Хатико, а затем вернула взгляд на дорогу. Ее седельные сумки бились о бока, отчего те немного побаливали и саднили. С каждым разом, разбивая лагерь, она училась укладывать их все лучше и лучше.

Жизнь в дороге была совсем другой. Почти постоянно ощущалось чувство голода, грызущее живот, спазмы, которые, казалось, никогда не пройдут. По крайней мере, так было с Глуми. Она была плюшевым, хорошо утепленным существом, но у нее было ощущение, что если она и дальше будет ходить и летать так, как сейчас, то станет не такой плюшевой и хорошо утепленной. Уже сейчас она чувствовала, что некоторые места ее тела стали менее упругими. Ей нравился ее маленький пушистый животик, и она будет скучать по нему, когда он исчезнет.

— Маленькая пегаска, мисс?

Глуми моргнула, повернула голову и посмотрела на Хатико. Он все еще наигрывал на своем банджо, но уменьшил громкость. Теперь это было занятие для пальцев его лап и небольшое фоновое шумовое сопровождение.

— У тебя такой вид, как будто ты глубоко задумалась, — сказал Хатико Глуми.

— Да так, — ответила Глуми, шагая рысью, — просто пытаюсь разобраться во всем. — Ее голос был бодрым, но в то же время немного приглушенным. — Я поняла, что дома я знаю пони, но на самом деле я их не знаю. Я вроде как понимаю, что я очень дружелюбна, я хорошо отношусь к пони, но кроме этого, я не уделяю много времени тому, чтобы узнать их. О вас троих я знаю больше, чем о пони, которых знаю дома.

— Мы уединяемся в своих домах, упиваемся своим комфортом, прячемся за стенами своих жилищ и утешаемся своим многочисленным имуществом. — Хатико наморщил лоб и нахмурился, опустив уши. — С тех пор как я покинул свой дом и стал бродить по земле, я стал лучше понимать окружающих. Время, проведенное у костра, — это время, проведенное за знакомством с другими существами.

— Да. — Глуми кивнула. — Да, это так. Как так получается, что мы можем жить в городах, но при этом быть такими одинокими? — Пегаска сделала паузу и обдумала свои слова. — Ну, по крайней мере, некоторые из нас. Думаю, именно поэтому я и ушла из дома. Я не чувствовала себя связанной ни с чем. Я живу среди всех этих пони, но на самом деле нет ничего, что привязывало бы меня к Понивиллю. Я не знаю, как выразить это словами.

— С дорогой приходит осмысление. С размышлениями приходит глубина. Идя по извилистой дороге, мы освобождаемся от отвлекающих факторов цивилизации. У нас нет другого выбора, кроме как обратиться внутрь себя и изучить себя, и мы делаем это за неимением ничего другого, чем можно было бы заняться во время прогулки. — Хмурый взгляд алмазного пса стал похож на улыбку. — Мы становимся бродячими философами. Дорога учит нас тому, чему многие учатся в школе. Мы учимся через трудности, через выдержку, мы учимся через дискомфорт и совместное общение с другими тому, и за что глупые короли платят деньги коварным мудрецам, дабы узнать это.

Глуми растерялась: слова Хатико пролетали мимо ее головы, и она с трудом воспринимала их. Однако звучало это неплохо, и она кивнула, просто чтобы быть согласной.

— Мерзкие софисты. Они погубили мой дом. Когда образование и обучение стали товаром, который можно купить и продать, слишком многие стали скупы на знания. Это привело к позорному положению дел. — Хатико снова нахмурился, покачал головой и перестал играть на своем банджо.

— Стоимость образования здесь, в Эквестрии, неуклонно растет. Пони становится все труднее и труднее получить необходимое образование. — Голос Пиклсворта был почти скрипучим, когда он жаловался, и он издал заунывное фырканье.

— Учителя заслуживают справедливой зарплаты и не должны работать бесплатно, — сказал Глимгуд, присоединяясь к разговору.

— Я за справедливую зарплату для преподавателей, — ответил Пиклсворт, — и они должны получать хорошую зарплату, но университеты и колледжи стали ориентироваться только на прибыль. Они берут все больше и больше, а профессорам и преподавателям платят все меньше и меньше. Если сравнить нынешние ставки оплаты труда с теми, которые были у педагогов, скажем, тридцать лет назад, и учесть все эти модные математические выкладки, то можно увидеть, что зарплата педагогов упала. Это позорно.

— Ты не перестаешь меня удивлять, друг мой, — сказал Глимгуд земному пони, шедшему рядом с ним.

— Ба… — Пиклсворт снова фыркнул, и его уши обвисли по бокам головы. — Не зря я такой раздражительный.

— Видишь? — Хатико показал лапой на земного пони. — Этому можно научиться в пути. Увлекательно, не правда ли? — Он посмотрел на Глуми, его мокрый блестящий нос подергивался, а хвост вилял.

— Я… э-э… — Глуми запнулась. Она не поняла, что было сказано. — Да, наверное. — Когда Глуми вернется домой, она собиралась начать читать больше книг. Больше ничего не оставалось. Она попросит у Твайлайт список рекомендуемой литературы, чтобы стать умнее и осведомленнее. Она чувствовала себя неловко и не в своей тарелке, но это не портило ей настроения. Глуми была подобна свече, которую невозможно погасить.

Это лишь наполняло ее решимостью становиться лучше и совершенствоваться.

Когда она окажется дома и у нее представится возможность, первым делом она выяснит, что такое "софист". Это казалось хорошей отправной точкой. Софисты звучали опасно и плохо, если Хатико они не нравились. Может быть, они были какими-то монстрами?

— Хатико… — Глуми, глядя прямо перед собой, обратилась к своему собеседнику, не глядя на него. — Как можно жить хорошо? Я имею в виду, как ты себе это представляешь?

— Хм, — хмыкнул в ответ Хатико, — хм-хм-хм.

Глуми терпеливо ждала, зная, что будет вознаграждена ответом. Если на обдумывание ответа уйдет время, то, скорее всего, это будет хороший ответ. Пиклсворт замолчал, а Глимгуд смотрел влево, на россыпь полевых цветов у обочины дороги.

— Помогает наличие определенного оппонента. Врага. Что-то, против чего можно стремиться, улучшать себя, постоянно совершенствоваться, чтобы быть лучше того, против кого действуешь. Враг может быть в прямом или переносном смысле… монстр или концепция, которой нужно противостоять. Кроме того, делай добро, помогай другим, живи служением, никогда не отступай… — слова алмазного пса оборвались. — Я отступил. Я не достоин давать советы.

— Но ты здесь, в этом месте, можешь открыть мне секрет, как жить лучше. Хорошо жить. — Глуми сглотнула и глубоко вдохнула. — У меня есть враг. Мне не нравятся одичавшие бури. Я поняла это. Она бросала в меня вещи, пыталась убить меня и пыталась убить кучу пони. Она бросила в меня печку! И дымоход!

Высокий алмазный пес повернулся и уставился на пони гораздо меньшего роста.

— И я не отступила от бури, даже в самый тяжелый момент. Я летела вверх, вернее, пыталась оказаться над ней… но это было трудно. Неистовая буря очень не хотела, чтобы я выжила. — Глуми обдумала ее слова, а затем добавила: — Или возвыситься над ней. Полагаю, в этом действии есть некая символическая составляющая. Я боролась, чтобы преодолеть это.

Услышав свои слова, Глуми почувствовала себя умной. Может быть, она и не знала, что такое софист, но все равно чувствовала себя умной. Она засияла, чувствуя себя хорошо, и ее настроение поднялось. Возможно, ей стоит изучить карту и попытаться найти этот "путь бусидо". Это может принести ей пользу. Если она найдет его, то сможет ходить и рассказывать пони, какое замечательное путешествие она совершила и что нашла в конце.

После недолгого молчания Хатико заговорил, нахмурив брови и слегка виляя хвостом:

— Какая-то маленькая пони нашла мудрость в дороге…

Глава 8

Из дневника Глуми Аугуст.

Иногда события не заканчиваются, а развиваются. Так случилось и со мной. Жизнь перевернулась. Оглядываясь назад, я вижу это сейчас. Когда я жила в Понивилле, жизнь развивалась. У меня был выбор — остаться или уйти, и я ушла. И снова произошло то же самое. Мы дошли до туннеля, и дальше путь разветвился. Наша дружба не заканчивалась, она развивалась. Жизнь вела меня в другое место. Я не могла войти в туннель. Я думала об этом, но долгая темнота пугала меня. Пришло время улететь.

Иногда жизнь просто ставит тебя перед выбором. Что же делать?

Я никогда в жизни не ходила так далеко, и мои копыта были изрядно побиты. У земных пони копыта твердые, они и должны быть твердыми, но у некоторых пегасов они мягче. Так нам удается хорошо держаться за облака, которые мы разгоняем. Облака — мягкие, пушистые штуковины, и твердые копыта могут их повредить. Твердые острые края могут разрезать облако и заставить его распасться. Я знаю, что у Рейнбоу Дэш чувствительные копыта, и она не любит ходить по земле, потому что ей больно. Теперь я знаю почему и, кажется, понимаю Рейнбоу Дэш немного лучше.

Хатико сказал мне, что если я буду продолжать путешествие, то найду цель. Но он меня запутал. Пони обретают цель, получив свою кьютимарку. Я так ему и сказала. Но потом он сказал, что у меня есть моя кьютимарка, и спросил меня, чувствую ли я, что у меня есть цель в жизни. Я не знаю. Я все еще в замешательстве. Как я могу иметь свою кьютимарку, но не иметь цели? Мое предназначение — создавать бури. Я прикасаюсь к облакам, и они становятся серыми и сердитыми, а когда у них портится настроение, они начинают буянить. По крайней мере, так говорит мне моя кьютимарка. Но меня это не устраивает. Я создаю бури изо дня в день. Каждая туча, к которой я прикасаюсь, становится грозовой. Можно подумать, что я — пони со своей целью, но я чувствую, что чего-то не хватает. Все это очень трудно выразить словами.

Как может пони иметь кьютимарку, но при этом чувствовать, что у неё нет цели?

Для меня это загадка. Из-за этого я чувствую себя очень маленькой, очень одинокой и немного боюсь. Может быть, жизнь не такая, как мне рассказывали. Я не хочу сразу говорить, что мне лгали, потому что это просто ужасно, я не думаю, что кто-то из пони лгал мне намеренно, но, может быть, они не знали? Может быть, они просто ошиблись. Но делать что-то неправильно специально? Это просто плохо, и я надеюсь, что мои друзья-пони никогда не будут делать что-то неправильное или нечестное специально. Это немыслимо. Может быть, кьютимарки — это не то, что мы о них думаем?

Я не знаю. Я знаю только то, что моя жизнь навсегда изменится благодаря Пиклсворту, Глимгуду и Хатико. Мое мышление навсегда изменится, и я никогда не смогу отказаться от этих мыслей, которые сейчас бродят у меня в голове.

— Ну вот, кажется, мы и попрощались, — сказала Глуми, чувствуя, как в груди становится тесно и трудно дышать. Она посмотрела на вход в туннель, а затем на своих друзей. Она дала им столько воды, сколько они могли унести. Они были хорошо укомплектованы. Впереди их ждала долгая темнота.

К удивлению Глуми, Пиклсворт подошел и обнял ее. Она обняла его в ответ, при этом ощущение сдавливания в груди усилилось до такой степени, что ей показалось, будто какая-то страшная невидимая сила сжимает ее. Когда она отстранилась, то на мгновение посмотрела ему в глаза, пытаясь запомнить его лицо.

— У тебя есть мой адрес в Понивилле… Пришли мне письмо, и я напишу ответ, хорошо? — сказала Глуми угрюмому земному пони. Она посмотрела на Глимгуда и увидела, что он подошел ближе, несомненно, чтобы обнять ее. — Вы оба, пишите мне. Я отвечу, обещаю.

Она не сопротивлялась, когда Глимгуд потянул ее в объятия. Она не противилась, она была рада, что знает его, рада, что он есть в ее жизни, пусть даже на короткое время. Она отстранилась, заглянула ему в глаза, как это было с Пиклсвортом, и ее охватил приступ фырканья.

Когда она села на землю, зацепившись за него бочком, ее подхватили две сильные лапы. Она не запаниковала, а почувствовала, как одна лапа скользнула по ее спине и просунулась под поясницу, чтобы поддержать позвоночник и не повредить его при подъеме. Она оказалась прижатой к передним лапам Хатико. Она смотрела ему в лицо, не обращая внимания на то, что это алмазная собака. Он был ее другом. Подняв переднее копыто, она погладила его по морде, и в этот момент по ее лицу потекла влага.

— Прощай, Глуми, — сказал Глимгуд пегаске, которая теперь была его другом. — Нам пора идти. Нам предстоит долгий путь в гору.

— Да, до свидания, — отозвался Пиклсворт.

Хатико опустил Глуми на землю, поставив ее на копыта, и похлопал по спине:

— Ты найдешь цель в пути, малышка. Возможно, ты тоже найдешь путь бусидо.

— Ты так думаешь? — спросила Глуми.

— Да, думаю, — кивнув, ответил Хатико.

Глуми посмотрела на свои седельные сумки. Пора было уходить. Не было смысла затягивать и усугублять ситуацию. Она слегка фыркнула и вытерла передней ногой мокрые глаза. Она посмотрела на своих друзей и поняла, что будет скучать по ним. Но она также надеялась, что увидит их снова.

Стоя на месте, Глуми смотрела, как они готовятся к путешествию, впрягаются в повозку и собираются в путь. Слезы капали на землю и разбивались о ее передние копыта. Глуми, как и положено ее кьютимарке, умела вызывать дождь. Она улыбнулась, желая, чтобы у друзей остались приятные воспоминания о ее счастливом лице, она была полна решимости подарить им это воспоминание.

Глуми снова почувствовала, как какой-то большой невидимый ветер потянул ее за крылья и за душу. Пора было улетать.

Полет был волшебной вещью, и благодаря ему вся ее пешая прогулка предстала перед глазами. За час она могла преодолеть то же расстояние, на которое уходил целый день. Полет был легким, по крайней мере, так казалось, а если ты уставал, то мог приземлиться или найти облако, чтобы отдохнуть. Она направилась на восток, пробираясь вдоль подножия гор, наслаждаясь видом и следя за окружающей обстановкой. Она была одна и чувствовала это — острое ощущение одиночества. Она уже скучала по своим друзьям.

Ветер, казалось, соглашался с ее желанием, и она опиралась на него, побуждая двигаться дальше. Попутный ветер практически подталкивал ее к восточному горизонту. Все, что ей нужно было делать, — это держать крылья расправленными и слегка подруливать.

Некоторое время на краю видимости пролетел дракон — огромное чудовище длиной не менее сотни футов, но он не доставил ей никаких хлопот. Через некоторое время дракон свернул с дороги и полетел на север, в горы. Глуми была рада наблюдать за полетом величественного существа и благодарна, что дракон не рассматривал ее как пищу. Они летели вместе с попутным ветром и мирно сосуществовали.

Внизу, среди лесных зарослей, виднелись фермы. Из-за деревьев виднелись лагеря лесорубов. Кто-то прокладывал железнодорожные пути. Скоро эта огромная дикая местность исчезнет, деревья поредеют, и на их месте появятся фермы, лесопилки, маленькие деревушки и торговые точки. Глуми поняла, что видит цену прогресса.

Это было идеальное место. Талые воды, стекающие с гор, образовывали бесконечные ручьи, речушки и давали драгоценную воду для орошения. Земля была зеленой и пышной. Это была земля, дикая и свободная, земля, которую нужно было приручить.

Глядя вниз, Глуми поняла, что все, что она видит внизу, может однажды превратиться в кишащий мегаполис, подобный Мэйнхэттену. От этой мысли ей стало не по себе. Прогресс не остановить, но ведь и дикая природа должна остаться?

Пока она размышляла над этой загадкой, к ней незаметно приблизилась одинокая летающая фигура.

Глуми была очень удивлена, увидев Надзирателя Вормвуда, что было тем более удивительно, что он появился при свете дня. На нем были защитные очки, а на шее — повязка. Когда они разговаривали в последний раз, из него торчала ветка дерева. Она стучала ногой по земле, нервничая, и сердце ее трепетало в груди. Что-то в нем пугало ее, и Глуми нравилось это чувство страха. Дрожь, пробегавшая по позвоночнику, была приятна.

Глуми и не подозревала, что она — добыча, реагирующая на хищника.

— Надзиратель, — сказала Глуми, отряхивая седельные сумки и радуясь возможности отдохнуть.

— Мисс Аугуст, — ответил Вормвуд, кивнув пегасу. — Пожалуйста, зовите меня Вормвуд.

Рядом с Вормвудом при свете дня Глуми чувствовала себя странно… она чувствовала себя незащищенной. Она шаркала копытами, гадая, смотрит ли Вормвуд на нее через свои затемненные очки. Это было невозможно определить. Она видела солнечный свет, сверкающий на его мраморно-белых клыках, и не могла не почувствовать, что он по-своему красив.

— Итак, Вормвуд, что тебя во мне заинтересовало? — Глуми моргнула, не заметив, что на ее морде появилась жеманная ухмылка. — Разве ты не должен присматривать за всеми этими беженцами?

Вормвуд, выглядевший серьезным и суровым, издал тихое рычание, прочистив горло:

— Ночная Леди послала меня на север, чтобы я расследовал сообщения о появлении мантикор. Многие беженцы бежали на север после бури. Мы не хотим никаких инцидентов.

— И ты случайно нашел меня? — спросила Глуми.

— Ну, у тебя же черный шлем бобби, — ответил Вормвуд.

Это был хороший ответ. Глуми кивнула и сняла шлем. Она положила его на седельные сумки. Она шагнула ближе к Вормвуду, надеясь получше его рассмотреть. Он был покрыт чешуей, и что-то в нем определенно напоминало о рептилиях. Его крылья были похожи на крылья летучей мыши, на крылья дракона, а на копытах были страшные зазубрины, как у пилы.

— Большинство твоих сородичей боятся моего вида, — сказал Вормвуд, когда Глуми подошла ближе. Надзиратель фыркнул, как только Глуми приблизилась, и опустил голову, чтобы получше рассмотреть ее.

Глуми испугалась, дрожь охватила все ее тело, но любопытство оказалось сильнее страха. Она подняла голову и заглянула в очки Вормвуда, надеясь увидеть хоть какой-нибудь намек на его глаза, пусть даже и прищуренные.

— Кто ты? — спросила Глуми, надеясь, что не была грубой.

— Я пегас, как и ты, — ответил Вормвуд.

— Нет, не пегас. — Глуми покачала головой. — Ты совсем не такой, как я. Кто ты на самом деле? Ты можешь сказать мне… Я не убегу. Я очень храбрый маленький пегас. Я даже подружилась с алмазной собакой.

— Я знаю, — ответил Вормвуд.

— Ты знаешь, что я храбрый пегас или что я подружилась с алмазной собакой? — Глуми моргнула, но не заметила, как захлопала ресницами, глядя на Надзирателя Вормвуда. — Ты следишь за мной, Вормвуд?

— Я пегас. — Вормвуд расправил крылья, обнажив почти прозрачные перепонки. — Давным-давно обычных пегасов скрещивали с драконами и вивернами. У Эквестрии были враги, и нам нужны были лучшие солдаты. Королевские сестры-пони начали программу селекции, которая продолжается и сейчас.

— Отлично. — Голос Глуми звучал с придыханием, и она дрожала, когда говорила. — Итак, если позволите спросить, вы родились или вылупились?

— Я вылупился из яйца, — признался Глуми Вормвуд. — Но в нашем роду есть и живорожденные. Просто все зависит от ситуации. Мы по-прежнему можем иметь потомство с вивернами и более мелкими драконами, чтобы в нашу кровь вливалась драконья сила, — Вормвуд сделал небольшую паузу и улыбнулся, — но мы также можем делать это и с обычными пегасами.

— Ворми? — Глуми одарила его заманчивой улыбкой. — Вы не возражаете, если я буду называть вас "Ворми"? Глуми сделала еще один шаг навстречу. — Разумно ли будет предположить, что ты ищешь пегаса, с которым сможешь познакомиться поближе?

— Возможно, — ответил Вормвуд. Потянувшись крылом, он ослабил ремешок шлема большим когтем, выступающим из центрального сустава. Застежка расстегнулась, и ремешок свесился вниз. — Это сложно.

— Как это сложно? — спросила Глуми.

— Сложно, потому что я ищу, но не могу сразу же действовать.

— Понятно. Звучит сложно. — Глуми принюхалась, подойдя чуть ближе. Вормвуд пах по-другому. Он не пах как пони. Во-первых, у него был запах хищника. Фу!

— Я предложил десять лет своей жизни Ночной Леди. Она на первом месте. Я должен завершить свое служение ей, прежде чем приступить к служению своему роду. — Вормвуд смотрел, как Глуми стоит, обнюхивая его, и ее маленькие, тонкие ноздри трепещут.

— Служить своему роду? — Глуми прекратила принюхиваться и подняла взгляд. Морда Вормвуда была в нескольких дюймах от ее морды.

— Я должен продолжить свой род, — ответил Вормвуд тихим голосом. — И я должен найти кобылу-пегаса, достойную моего внимания. Она должна быть необычайно храброй… иначе у меня не будет шансов узнать ее поближе, если она убежит от меня. Все мои чаяния пойдут прахом.

— Наверное, это трудно. — Глуми кивнула головой и почувствовала, как теплый огонь разливается по ее заду. Что-то в том, как пах Вормвуд, возбуждало ее. Он был дымным и пряным, с аппетитным ароматом. Когда она стояла там, из его ноздрей вился дымок, настоящий дымок. Она подумала, не полон ли у него живот огня. Она подумала, насколько теплым мог бы быть его живот, если бы она до него дотронулась. — Итак, сколько лет тебе осталось, Ворми?

— Пять. — Уши Вормвуда приподнялись внутри шлема.

— Значит, эта кобыла, которую ты надеешься найти, должна подождать? — Глуми цокнула языком. — Это слишком многого требует от кобылы, Ворми. Особенно если она может отложить яйца. Представляю, как это будет неудобно. Многого приходится просить от кобылы, чтобы та выдавливала из своей задницы яйца.

Усмехнувшись, Вормвуд покачал головой:

— Обычные пегасы рожают живорожденных, когда спариваются с жеребцами моего вида.

— Это обнадеживает, Ворми. — Глуми снова принюхалась, почувствовав запах дыма, и от запаха Вормвуда ей захотелось чихнуть, хотя изо рта потекло. Глуми не была уверена в намерениях Вормвуда. Он присматривался к ней или он охотился на нее? Он был достаточно велик, чтобы загрызть ее. От этой мысли ее чресла сжались от удовольствия. — Еще пять лет, да? За пять лет многое может произойти, Ворми.

— Да, может.

Потянувшись вверх передним копытом, она похлопала Вормвуда по носу, раз, два, три, а потом и в четвертый раз. От каждого прикосновения она вздрагивала и улыбалась. У нее не было никаких реальных планов на ближайшие пять лет, и было бы неплохо познакомиться с кем-нибудь из пони без всякого давления.

— Глуми…

— Да, Ворми?

— Могу я попросить тебя об одолжении?

— Конечно, Ворми, проси.

— Дневной свет очень утомителен для меня. Как ты думаешь, ты сможешь подежурить возле меня, пока я сплю? Я мог бы оказать тебе ответную услугу и присматривать за тобой ночью. Здесь есть мантикора. Мне бы не хотелось, чтобы все закончилось, не успев начаться.

— О, я могу это сделать… — Глуми кивнула.

— Спасибо, Глуми.

— Нет проблем, Ворми. Ты уверен насчет яиц? Потому что это немного беспокоит…

Глава 9

Из дневника Глуми Аугуст.

Записать что-то из случившегося сразу после того, как это произошло, было слишком сложно. Иногда все становится понятным только в ретроспективе. Мне пришлось много размышлять, чтобы разобраться во всем этом, провести некоторое время за чаем, поработать жилеткой, в которую можно поплакать (спасибо, принцесса Кейденс), и даже несмотря на все это, я все еще не уверена, как относиться ко всему, что произошло. Но к одному выводу я все же пришла.

Иногда лучшие дни в твоей жизни наступают для того, чтобы подготовить тебя к худшим дням, которые еще только предстоят. Встреча с Ворми была едва ли не лучшим днем в моей жизни. Оглядываясь назад, я не знала, что нашла свою половинку, но я так рада, что он был рядом. Что-то в этой встрече придало мне сил для того, что произошло дальше. Ворми оказывает на меня похожее влияние. Он пробуждает во мне все самое лучшее. Он заставляет меня быть храброй, быть хорошей. Ворми вдохновляет меня быть лучшей пони.

И в самый ужасный день моей жизни я была хорошей, храброй пони.

Глуми с грустью смотрела, как Вормвуд улетает от нее. Он должен был лететь и выполнять свою работу. Он должен был обеспечить безопасность Эквестрии. Они оберегали друг друга, спали по очереди и немного поговорили. Разговоры были полезны. Хотя Вормвуд выглядел немного иначе, он все еще оставался, по большей части, пони.

Она еще раз осмотрела костер, ища горячие угли, так как не хотела спалить лес. Костер промок и, похоже, погас. Она пнула его копытом, не заботясь о том, что оно немного испачкается в пепле или грязи. Это случилось. Она подняла голову, надеясь на последний взгляд, и увидела, что Вормвуд — крошечная точка на горизонте.

Когда она снова увидит его, у нее еще будет возможность поговорить, чтобы узнать его получше. В ближайшие пять лет ему предстояло быть очень занятым пони. Ей было интересно, что он будет делать, когда выйдет на пенсию, кроме того, что остепенится. Ей было интересно, какие у него мечты, какие цели, на что он надеется. Было так много вопросов, которые хотелось задать ему.

Собрав вещи и приготовившись к отлету, Глуми в последний раз огляделась, расправила крылья и взлетела. Ветер подхватил ее, поднял и дух, и тело. Она взмыла в воздух без особых усилий, нашла восходящий поток, поймала попутный ветер, и за считанные мгновения набрала несколько сотен футов высоты без особых усилий. Вормвуда уже не было, он скрылся за горизонтом, направляясь на север, к горам, на поиски мантикор.

Ветер понес Глуми на восток, и она перешла в легкое скольжение, подгоняемая ветром в хвост. Она подтянула ноги, улыбнулась во весь рот и с легким чувством в сердце была уверена, что вот-вот поднимется над облаками.

Пролетая над верхушками деревьев, Глуми следовала за рекой, протекавшей по дну долины. В глубине долины росло множество сосен, а на вершинах холмов, где солнце светило сильнее всего, росли лиственные деревья. Гигантские папоротники усеивали заболоченные участки, где река делала поворот. Вода была приятного зеленовато-голубого оттенка и сверкала на солнце, как бриллианты.

Впереди над деревьями поднимался тонкий столбик дыма, он был черным, гораздо темнее обычного, и Глуми стало интересно, в чем дело. Может, кто-то жжет мокрые дрова? Она взмахнула крыльями, чтобы набрать скорость, и полетела вперед, осторожная, любопытная и гадающая, что же там такое.

Внизу среди деревьев виднелась поляна, а земля была усеяна ягодными кустами, что казалось прекрасным поводом для приземления. Ну, и заодно провести расследование. Пролетая над землей, она заметила что-то на дальнем конце поляны, у самой линии деревьев. Что-то большое. Она также увидела огонь — источник дыма.

Обеспокоенная, она осталась в воздухе, но все же продолжила расследование. Она опустилась ниже верхушек деревьев, чтобы получше рассмотреть что-то, и, когда она зависла в воздухе, ее кровь похолодела. Там была мантикора! Она не двигалась, что было странно, а потом, когда Глуми все рассмотрела, поняла, что она мертва. Вокруг нее была… кровь?

Тошнота охватила ее, живот урчал. Борясь с желанием блевануть, Глуми захлопала крыльями и приблизилась. Что-то двигалось, что-то было покрыто кровью — о, Селестия, как много крови, подумала Глуми.

Глуми, стараясь быть как можно смелее, приземлилась, и ее копыта захлюпали по раскисшей земле. Она старалась не думать о том, отчего земля стала такой. Рядом с мантикорой горел костер, из которого в небо валил дым. Под мантикорой — Глуми глубоко вздохнула — лежал грифон.

Он был зажат под зверем, весь в крови, но живой. В голову мантикоры было воткнуто копье, которое вошло под челюсть и вышло из верхней части черепа. От одного взгляда на это Глуми чуть не лишилась завтрака. Она вздрогнула, сделав шаг ближе.

— Помогите мне, — раздался слабый голос.

— Хорошо, — ответила Глуми, не зная, что сказать и как ответить.

Стоя рядом со страшной сценой, Глуми чуть не закричала, когда окровавленная лапа грифона обхватила ее ногу. Приглядевшись, она обнаружила, что это не грифон, а грифонша. Пальцы, вцепившиеся в ее ногу, были слабы, вялы, острия когтей щекотали, но не протыкали кожу Глуми.

Взревев, Глуми уперлась передними копытами в голову мантикоры, уперлась задними ногами, толкнула и сбросила зверя с грифонши. Услышав стон, она опустилась на четыре ноги, взглянула на нее, а затем, без лишних слов, Глуми повернула голову в сторону, и ее стошнило.

Она блевала, пока в ней ничего не оставалось, а затем некоторое время пыталась отдышаться. Отдышавшись, Глуми вернулась к грифонше, решив помочь ей. Она была изрезана когтями, ее тело было покрыто ужасными ранами, а сама она была ужалена. Зияющая рана виднелась на теле, на животе. Глуми была уверена, что видны кости.

Но хуже всего было застрявшее в грифонше яйцо. Ее ноги были залиты кровью, как и живот. Догадаться об этом было несложно, и воображение Глуми вполне восполнило пробелы. Она пыталась отложить яйцо в дикой природе, возможно, оно появилось раньше, чем ожидалось, застряло внутри нее, и запах крови привлек мантикору. Грифонша, оказавшись в западне, боролась за свою жизнь и жизнь своего яйца.

Это было самое ужасное, что Глуми могла себе представить, и это ее сокрушило.

— Спаси мое яйцо, — попросила грифонша, задыхаясь от того, что наверняка было последней просьбой.

— Как? — ответила Глуми, не зная, что делать.

Грифонша моргнула и с трудом втянула воздух:

— Ты найдешь способ. Наперекор всем опасениям, ко мне пришел спаситель. Делай, что должна.

Глуми стояла и смотрела на нее, а грифонша не двигалась. Раздалось тихое хлюпанье, влажный звучный выдох — и все, грифонша больше не страдала. Ее пальцы один раз дернулись, а затем замерли, чтобы больше никогда не ожить.

Глуми, оптимистка, из тех пони, что умеют находить хорошее во всем, не нашла в этом ничего хорошего. Она пыталась, пыталась и пыталась, но так и не смогла придумать ничего хорошего. Здесь была только печаль, кровь и смерть. Жизнь была прервана. Оборвалась. На мать, которая должна была произвести на свет новую жизнь, напали и убили.

Реальность ситуации подавила Глуми, и она не могла найти ничего хорошего. Она рыдала. Все, во что она верила, все ее надежды, все ее мечты — все казалось ничтожным по сравнению с этим моментом. Даже Вормвуд был забыт, так как Глуми начала подозревать, что мир ужасен и что в нем нет ничего хорошего. Все, во что она верила раньше, было ложью, притворством, заблуждением, которое сохранялось потому, что она жила такой защищенной, благополучной, прекрасной жизнью, в которой не было ни опасностей, ни страданий, ни горя.

Слезы катились по щекам, а мир вокруг рушился. Внутренний свет Глуми мерцал, становился все более тусклым и грозил погаснуть в надвигающейся со всех сторон темноте. Ничего хорошего найти не удалось.

Охваченная тьмой, внутренняя свеча Глуми боролась за свою жизнь, за свое существование. Она была в смертельной опасности, под угрозой навсегда погаснуть. Не желая сдаваться без боя, она напомнила Глуми о яйце.

Моргая, все еще всхлипывая и сдерживая рвотные позывы, так как желудок снова грозил взбунтоваться, Глуми посмотрела на яйцо, которое наполовину находилось внутри мертвой грифонши. Что-то ожило внутри Глуми, что-то ужасное, что-то грозное, что-то, что пугало ее, но и придавало ей сил.

Ее внутренний пегас, древний первобытный зверь, проснулся, и он был взбешен, как обычно бывает с первобытными внутренними зверями. Что-то материнское вспыхнуло, и внутренний свет Глуми разгорелся с новой силой, отгоняя надвигающуюся, наползающую тьму. Она издала яростный, воющий крик, который был одновременно боевым кличем и рвотным позывом, с трудом удержавшись от нового приступа тошноты.

— Все еще впереди, — сказала себе Глуми, усилием воли заставляя свои ноги работать. — Даже в самой темной туче всегда есть что-то хорошее. — Она начала расхаживать взад-вперед возле грифонши, пытаясь решить, что делать.

Решив, что действовать необходимо, она принялась осматривать яйцо, которое было плотно зажато. Она ткнула в него копытом — оно было кровавым и липким. Медный привкус крови наполнил ноздри Глуми. Это был запах жизни и смерти. Грифонша погибла, защищая свое яйцо, и по чистой случайности Глуми увидела дым от огня.

Не в силах заставить яйцо шевелиться, она попробовала надавить на живот грифонши. Она тыкала, тыкала, пытаясь понять, что делать. Ничего не помогало. Яйцо было крепко зажато. Оно застряло.

Подняв голову, Глуми посмотрела на копье, пронзившее голову мантикоры. Оно выглядело острым. Это было слишком ужасно, чтобы даже думать об этом, но яйцо нужно было спасти, из этого должно было выйти что-то хорошее, и Глуми нашла бы в этом свой плюс, даже если бы это означало, что ей придется сделать что-то ужасное.

Пришло время испачкать копыта.

Зажав в передних ногах окровавленное яйцо, Глуми прижала его к себе, не заботясь о том, что кровь впитывается в шерсть. Копье лежало на земле рядом с ней. Ей нужно было отмыть яйцо и принять ванну. Ей хотелось оказаться подальше от этого места.

Она начала расставлять приоритеты. Яйцо нужно было вымыть, но оно также должно было оставаться в тепле. Оно должно быть защищено. Что-то страшное и первобытное затаилось в сознании Глуми, что-то проснулось и не хотело засыпать. Ее уши регистрировали каждый звук вокруг, дергаясь, и казалось, что каждая мышца в ее теле теперь каким-то образом связана с ушами.

Река была близко. Она могла бы вымыть яйцо и себя, завернуть его в имеющиеся у нее одеяла и улететь из этого ужасного места. Ей нужно было потушить тлеющий огонь. Нужно было придумать, как унести с собой копье, потому что Глуми почему-то решила, что детенышу грифона будет полезно знать о своей матери.

Как только она окажется вдали от этого места, ей нужно будет найти опекунов для яйца. Она знала, что у пони есть детские дома и сиротские приюты, но у грифонов? Она не знала. Не зная, что делать, она решила отправиться на север, в Кристальную империю. Может быть, принцесса Кейденс и принц Шайнинг Армор знают, что делать. Путешествие было недолгим, и если лететь быстро, то можно было добраться туда всего за несколько часов. Пролететь пятьсот или около того миль было не так уж сложно за восемь часов или около того. Если она поднапряжется, то сможет сократить это время до шести часов, а может, и до четырех. Это было возможно.

Глуми не знала этого, но она уже не была похожа на ту счастливую пегаску, которая покинула Понивилль. Окровавленная, со злобным оскалом на губах, она выглядела совершенно дикой, сжимая и обнимая свое яйцо, сидя между двумя трупами.

Даже в окружающем её ужасе Глуми нашла свой плюс.

Примечание автора:

Вот так Сильвер Лайн в конце концов попала в Школу для фантастических жеребят принцессы Твайлайт Спаркл.

Глава 10

Я до сих пор не знаю, как поговорить с Сильвер Лайн о ее матери. Когда-нибудь это должно случиться, но я боюсь этого дня. У меня до сих пор хранится копье ее матери, оно постоянно очищается, смазывается маслом и затачивается. Вормвуд научил меня, как за ним ухаживать. Когда-нибудь оно станет копьем Сильвер Лайн.

Я с трудом вспоминаю то путешествие на север. Может быть, я не хочу его вспоминать, потому что там было много крови и ужаса. Единственное, что я помню с какой-то ясностью, это то, что я повторяла себе, что яйцо, которое я ношу с собой, — это моя Сильвер Лайн. Я повторяла это снова и снова. Твайлайт сказала мне, что я пытаюсь найти смысл в страданиях, потому что я не испытывала их раньше, я была слишком ограждена. И, возможно, она права. Возможно, она права. Твайлайт умная.

Сильвер Лайн стала моим лучиком надежды^[1]. К тому времени, как я добралась до Кристальной Империи, имя прижилось. Я произносила его, наверное, сотню раз или больше, снова и снова, не переставая.

Прошел уже почти год после того путешествия, а я до сих пор полностью не пришла в себя. Мне до сих пор снятся кошмары о том дне. Эти кошмары меня беспокоят. Во сне я не могу сделать то, что должно быть сделано, и мне пришлось сделать что-то очень ужасное, но я не могу сделать то, что должно быть сделано, поэтому я оставляю яйцо и просто улетаю. Иногда я просыпаюсь с криком, иногда — с плачем.

Скоро у Сильвер Лайн будет день рождения, ее самый первый. Один год жизни. Жизни, которую я ей подарила. Забавно думать об этом, но я родила этот пушистый комочек. Твайлайт, похоже, тоже так считает. Мне пришлось пережить серьезную травму, чтобы привести ее в этот мир, и теперь, как и любая мать, я пожинаю плоды.

Я не представляю себе жизни без нее, да и без своих друзей тоже. А еще есть Вормвуд. Она называет его "Дада", отчего Ворми каждый раз дергается. Еще четыре года, и жизнь будет идеальной. У меня будет все, о чем мечтает мое сердце.

Думаю, принцесса Кейденс и Шайнинг Армор постараются прийти на день рождения Сильвер Лайн, когда ей исполнится год. Надеюсь, они придут. Я скучаю по ним. Я также скучаю по Пиклсворту и Глимгуду. Мне нужно вернуться в Кристальную империю.

Я давно не получала вестей от Хатико. Он постоянно сталкивается с опасностями. Надеюсь, с ним все в порядке.

Суставы крыльев Глуми горели от усталости. Она отчаянно нуждалась в отдыхе, но не решалась остановиться. Она не знала, как долго она летела и как далеко, но летела она очень долго. Уже наступила ночь, и ей было трудно что-либо разглядеть. Она была пегасом и привыкла летать днем. Облака заслоняли луну и звезды, и было темно, очень темно.

Увидев летящий навстречу свет, Глуми сначала чуть не запаниковала, но потом чуть не расплакалась от облегчения, когда увидела сверкающий свет кристального пегаса. На его шлеме был закреплен фонарь, а на доспехах — еще два. Он летел прямо к ней, каким-то образом узнав в темноте, где она находится, и она не могла припомнить, чтобы когда-либо была так счастлива или так радовалась, увидев кого-то из своих собратьев.

В небе появился второй огонек и стал приближаться. Она смотрела, гадая, что же там такое, и тут увидела удивительное зрелище. На горизонте показалась Кристальная империя, сверкающая как драгоценный камень на солнце в полдень. Весь город пылал светом, разгоняя тьму. Глуми так захватило зрелище города, что она заплакала от облегчения.

Всхлипывая, она обнаружила, что последние силы покидают ее. Она махала изо всех сил, но начала терять высоту. Второй кристальный пегас присоединился к первому, и они полетели по обе стороны от нее. Они опустились под нее, а затем вместе поднялись вверх.

Глуми оказалась в сети, которая висела между двумя гвардейцами, как гамак. Крылья болели, глаза были полны слез, чтобы видеть, она рухнула в сеть, и ее тело обмякло. Крылья продолжали подрагивать и биться в конвульсиях, но она не могла заставить их остановиться. Каждое движение отдавалось болью в позвоночнике и шее.

Гвардейцы ничего не сказали, пока несли ее в кристальный город.

Глуми оглядела небольшую комнату, в которой ее оставили. Ей велели подождать, а потом стражники ушли. Комната была уютной, хотя и немного тесной. Похоже, что в хрустальном шпиле места было в избытке. Ее принесли через большое окно, которое сейчас было закрыто, чтобы избежать ночной прохлады.

Она была потной, вонючей, грязной и в полном беспорядке. Она не очень хорошо следовала своему плану. Она ничего не сделала, чтобы отмыть кровь на себе и яйце. Грива слипшимися усиками прилипла к шее. Хвост побывал в разных уголках и щелях, а сейчас намертво застрял в ее щели. Она слишком устала, чтобы даже пытаться перебирать ногами и приседать для того, чтобы предпринять целенаправленные усилия по извлечению хвоста.

Она была настолько грязной и отвратительной, что боялась даже прикоснуться к чему-либо, ведь все вокруг было чистым и идеальным. Притупленный усталостью разум вспомнил, что она собиралась искупаться в реке. Но не успела. Почему? Она не могла вспомнить. Правда, не могла вспомнить. Может быть, она боялась, что на нее что-то нападет? Волновалась, что яйцо слишком остынет? Она не могла вспомнить. Мозг не давал ей покоя, пытаясь вспомнить все, что произошло.

Услышав стук копыт, Глуми повернула голову в сторону двери и стала ждать. Дверь открылась, и в проеме возникла высокая стройная розовая аликорна. Не зная, что еще сделать, она склонила голову и притихла, так как не знала, что сказать. Она закрыла глаза и зажмурилась, чувствуя себя мерзкой и противной.

К своему удивлению и шоку, она почувствовала, что ее обнимает гораздо более крупный аликорн. Глуми открыла глаза: крылья принцессы Кейденс обхватили ее с искренней любовью. Она подняла голову и посмотрела в глаза принцессы, ее собственные глаза все еще были мутными от слез. Ее крылья все еще судорожно бились по бокам.

— Я не знаю, что случилось, но похоже, что тебе нужно безопасное место, моя маленькая пони. — Принцесса Кейденс посмотрела в глаза Глуми. — Когда ты приблизилась к городу, я почувствовала твое разбитое сердце. Я послала своих гвардейцев помочь тебе. А теперь давай приведем тебя в порядок, разберемся, и тогда ты сможешь рассказать мне, что случилось.

Когда принцесса удалилась, Глуми боролась с одеялами, накинутыми на ее шею. Ими она привязала яйцо, чтобы оно было в безопасности и тепле. Она боролась с образовавшимися узлами, но ничего не добилась и, расстроенная, вынула копье из импровизированных ножен, которые были под ее крылом. Как раз в тот момент, когда она собиралась разрезать одеяла, она увидела, как ярко-розовая магия распутывает узлы.

Копье выскользнуло из грязных, покрытых слоем корки щеток и с грохотом упало на пол, а сверток с одеялами распахнулся, обнажив окровавленное, покрытое струпьями яйцо. В панике и тревоге Глуми выгнула шею и прижалась щекой к яйцу. Оно было тёплым, очень тёплым, и она почувствовала, как её грудь начала подрагивать, а сама она начала всхлипывать от облегчения.

Розовая аликорн смотрела на окровавленную кучу на полу, не сводя глаз с яйца. Глуми подняла голову, ее тело сотрясалось от рыданий, а крылья все еще подергивались, пытаясь улететь на север.

— О боже, — вздохнула принцесса Кейденс. — Ну что ж, будем действовать по плану. Я помогу тебе привести себя в порядок, и твое яйцо тоже, а ты расскажешь мне, что произошло. Я уверена, что история будет очень интересной.

Глуми, плача, не успела ничего ответить, как ее подхватило волшебство принцессы. Она обхватила яйцо передними ногами, закрыла глаза и не могла больше сдерживать тоску, которая охватила ее разбитое сердце. Слезы хлынули потоком, когда принцесса Кейденс вынесла ее за дверь и в коридор.

— Ну что ж, — сказала принцесса Кейденс тихим шепотом, — это настоящая история, моя маленькая пони.

Глуми выпила немного воды, но забеспокоилась, потому что ей показалось, что она может икнуть и подавиться. Она снова была чиста, горячая ванна с экзотическими маслами сделала чудеса с ее усталым и больным телом, а яйцо теперь было безупречно чистым. Само яйцо лежало в импровизированном гнезде из одеял на кровати Глуми.

— Что теперь будет? — спросила Глуми напряженным, хриплым голосом, ставя стакан на маленький столик-поднос, стоящий рядом с кроватью. — Что будет с яйцом? Что можно сделать? Я так далеко зашла, я должна знать.

Прищелкнув языком, принцесса Кейденс поджала губы. Она стояла, подергивая одним ухом, и пыталась придумать, что ответить. После недолгого раздумья она ответила:

— Грифонстоун по-прежнему находится в упадке. Маловероятно, что яйцо найдет там опекунов. У них и так полно сирот. Слишком много клювов, которые нужно кормить, и недостаточно заботливых, нежных душ, готовых присматривать за теми, кто не может позаботиться о себе сам.

Глуми глубоко вдохнула и, не осознавая, что делает это, задержала дыхание.

— Несомненно, грифоны посоветовали бы оставить яйцо где-нибудь в сторонке и позволить природе действовать по своему усмотрению…

— НЕТ! — прорычала Глуми, подхватывая яйцо и его гнездо с одеялами на передние ноги. Ее глаза сузились, и на усталом, измученном лице появилось свирепое выражение.

Принцесса Кейденс вежливо кашлянула:

— Что касается Эквестрии, то, наверное, мы могли бы поместить яйцо в инкубатор, но я не знаю, кто мог бы позаботиться о нем. С маленькими грифонами нужно много заниматься. Нужно кормить их большим количеством жуков, а большинство пони от этого воротит. Наши сиротские приюты переполнены, и я не уверена, что маленький грифон получит необходимое ему внимание, ведь они очень, очень беспомощны, когда вылупляются.

— Неужели ничего нельзя сделать? — с мольбой в голосе спросила Глуми, прижимая к себе драгоценное яйцо.

Одна бровь принцессы Кейденс выгнулась дугой, а ноздри раздулись.

— Мне очень жаль, моя маленькая пони, но я не вижу хорошего исхода. Я не вижу, чтобы это закончилось хорошо. Возможно, нам стоит прислушаться к мудрости грифонов и…

— Нет… — Глуми заскулила и покачала головой.

— Это вопрос ресурсов, моя маленькая пони, — сказала принцесса Кейденс мягким, успокаивающим голосом. — Очень маловероятно, что мы сможем найти семью, которая возьмет яйцо на воспитание. Даже если мы поместим его в инкубатор и позволим ему вылупиться, это будет жестоко, ведь грифончик никогда не получит того внимания, любви и заботы, которые ему так необходимы. Маленькие грифоны действительно очень нуждаются в заботе.

Услышав слова принцессы, Глуми тихонько заскулила.

— Сейчас это не грифон. Еще нет. Это скорлупа и немного желтка. Ничем не отличается от куриного яйца. Отпустить его было бы милосердно…

— Нет. — Глуми покачала головой и зажмурила глаза, на которые навернулись слезы. — Нет, не после того, через что я прошла. Это мой лучик надежды… Ты не знаешь, каково это было… Я должна была взять это копье, и я должна была… Я должна была… — Пегаска задыхалась и не могла продолжать говорить. Склонив голову, она прижалась щекой к верхушке яйца.

Повернув голову, принцесса Кейденс посмотрела на копье, которое теперь стояло в углу. На ее лице на мгновение появилось выражение печали, но затем оно исчезло. Ее глаза лукаво сверкнули, а брови решительно нахмурились.

— Честно говоря, Глуми, иногда лучше просто отпустить…

— Никогда! — огрызнулась Глуми, в которой исчезли все следы ее обычной веселости и жизнерадостности. — Я сделаю это сама, если никто другой не сделает! — Она обхватила яйцо, завернутое в одеяло, как бы защищая его от всего мира.

— Глуми, я в этом не разбираюсь, предстоит много хлопот.

— Мне все равно. — Глуми обернула свои больные, ноющие крылья вокруг своего туловища и яйца. Она вызывающе смотрела на Кейденс свирепыми глазами-бусинками.

— Глуми, это значит, что придется сидеть на яйце двадцать один — двадцать восемь дней…

— Мне все равно.

— А что ты будешь делать, когда оно вылупится? — спросила принцесса Кейденс. — Ты же пони. Это будет грифон.

— Неважно. — Глаза Глуми сузились.

— Он ест мясо. — Голос принцессы Кейденс звучал очень спокойно.

— Неважно.

— Многие пони не очень хорошо относятся к хищникам.

— Что ж, мне лучше научиться справляться с ними, потому что Ворми довольно симпатичный.

— Ворми? — Ошеломленная, принцесса Кейденс стояла, моргая, и выглядела очень смущенной.

— Вормвуд. Большой парень. Типа красавчик. Ночной пегас. Ветка дерева пронзила ему шею. Представляешь?

— О. — Розовый аликорн сделала шаг назад. — Ох… — Уголки рта принцессы Кейденс на мгновение изогнулись вверх, а затем ее лукавая улыбка исчезла, как будто ее и не было. Ее крылья один раз хлопнули по бокам, а глаза сузились.

Не выдержав, Глуми зевнула. Теперь она была чистой, с полным животом, в тепле и в удобной постели. Ее тело просило сна, и сразу после окончания первого зевка случился еще один.

— Ну что ж, Глуми, считай себя моей гостьей. — Принцесса Кейденс посмотрела на зевающего пегаса с выражением сострадания на лице. — Если ты собираешься проделать всю работу по высиживанию яйца, то меньшее, что я могу сделать, это оставить тебя у себя в гостях. Когда оно вылупится, мы решим, что делать дальше. А пока тебе надо поспать, моя маленькая пони.

— Хорошо. — Глуми свернулась калачиком вокруг яйца.

Рядом с кроватью принцесса Кейденс достала из шкафа запасное одеяло, расстелила его и накрыла пегаску.

— Утром мы еще поговорим, маленькая Глуми. Отдыхай и восстанавливайся, ты прошла через тяжелое испытание. Если тебе что-то понадобится, позови, и кто-нибудь придет, я обещаю.

Отойдя от кровати, принцесса Кейденс увидела, что Глуми уже спит.

¹↑ Имя грифончика Сильвер Лайн – лучик надежды.

Глава 11

Из дневника Глуми Аугуст.

Ветер утих. Помню, в тот день я проснулась и почувствовала, что надо оставаться на месте. Не было никакой острой необходимости куда-то лететь. До этого момента ветер подгонял и заставлял меня, и в любом месте, где я останавливалась надолго, я чувствовала, как ветер зовет меня, или, может быть, манит, если я захочу говорить цветисто.

Странное чувство для пегаса, когда ветер затихает. Тот самый ветер, который гнал меня из моего дома в Понивилле, теперь исчез, и я была гостьей в Кристальной империи. Я думаю, что, возможно, я была слишком измотана, чтобы по-настоящему осознать, что только что познакомилась с принцессой Кейденс, а когда утром встретила принца Шайнинг Армора, то, возможно, отнеслась к нему, как к простому пони. Но всё обошлось! Я до сих пор близко дружу с ними обоими, и мы поддерживаем связь.

Может, ветер и покинул меня, но проснулись другие части моей пегасьей натуры. На меня нахлынула сильная потребность вить гнездо, что было для меня в новинку. То есть, я помню, как жеребенком строила гнезда, но это никогда не поглощало меня так, как тогда, когда у меня было яйцо. Потребность свить гнездо была неистовой, почти дискомфортной, и, честно говоря, я не знаю, что бы я могла сделать, если бы принцесса Кейденс не сказала мне, что это совершенно естественно.

Она помогла мне пережить моё пробуждение, когда я заново открыла в себе части себя, которые уснули. И многое во мне уснуло. Я жила изо дня в день, ходила на работу, оплачивала счета, делала все то, что приходится делать современным пони. В какой-то момент часть меня заскучала и просто ушла в сонное царство. Примерно через год после моего визита в Кристальную империю принцесса Кейденс сказала мне, что я нахожусь на пути к саморазрушению. К срыву.

Наверное, это случается со многими пони, но я не знаю. Я могу написать только о том, что случилось со мной, когда у меня был тяжелый случай постмодернистского выгорания. Было очень, очень трудно заново открыть для себя, что значит быть пони, и это было очень неприятно, как если бы пришлось вычищать слив ванны или душа от всех застрявших там волос. А ведь у нас, пони, очень много волос. Так много, что во многих современных домах в слив ванны и душа встроен маленький-премаленький мусоропровод.

Даже сейчас, вспоминая все это, я вспоминаю то утро, когда я встретила одного из своих лучших друзей, но тогда я этого еще не знала. Я была немного раздражительна, потому что он был слишком близко к моему яйцу, я была ворчлива, и у меня все болело… но он все равно был так добр ко мне. Шайнинг Армор — настоящий образец для подражания.

Глуми, еще не проснувшись, услышала, что в ее комнате кто-то есть. Слишком много чувств, чтобы уследить за ними, охватило ее одновременно: паника, беспокойство, агрессия, необходимость защищать свое яйцо, свое гнездо, свое пространство, плюс дезориентация, которая возникает, когда ты только просыпаешься. Когда наверху происходило слишком много всего, инстинкты Глуми взяли верх, и она дала понять захватчику, что чувствует, диким, пронзительным рыком, который отдавался в глубине ее груди.

— И тебе доброго утра, — ответил мужской баритон, и послышался звон стекла о металл. — Кейденс до своего возвышения была пегасом, поэтому я привык к свирепым звукам, доносящимся из-под одеяла. Я принес тебе завтрак и несколько подарков.

Моргая, с затуманенным взором и пересохшим ртом, Глуми высунула голову из-под одеяла и посмотрела на пони в своей комнате. Около дюжины морганий потребовалось ей, чтобы понять, что в её комнате находится принц Шайнинг Армор, и на нём надет розовый фартук с рюшами. Всё это не сходилось, и ей потребовалось ещё много морганий, чтобы обработать эту информацию.

— С некоторыми гостями мы с Кейденс стараемся обходиться без лишних копыт. Те, у кого нестабильное состояние и тому подобное. Кейденс отметила тебя как приоритетного гостя. Я принес тебе завтрак, здесь есть понемногу всего, есть мазь и аппликатор для твоих больных крыльев, и есть перевязь для яйца грифона, чтобы ты могла ходить и держать свое яйцо при себе. Оно должно быть в тепле, но ты это уже знаешь.

От запаха еды у Глуми потекли слюнки, пока она пыталась сфокусировать взгляд на Шайнинг Арморе. Она подняла голову, и одеяло сползло ей на шею, отчего ей стало щекотно и она задрожала. Яйцо, лежавшее между ее передними ногами, было обнадеживающе тяжелым.

— Когда закончишь есть и разберешься с собой, приходи в тронный зал. Гвардейцы и слуги покажут тебе дорогу. Сейчас почти одиннадцать утра, и Кейденс хотела бы поговорить с тобой до обеда, который мы стараемся подавать в час. — Шайнинг Армор сделал паузу и поправил несколько цветов, поставленных им в стеклянную вазу на прикроватном столике. — Все, что ты захочешь или в чем будешь нуждаться, будет тебе предоставлено. Все, что угодно. Тебе стоит только попросить. Здесь есть и другие постояльцы, также находящиеся в тяжелом состоянии, и я прошу тебя не забывать о них.

— У тебя фартук. Он розовый. — Глаза Глуми сузились, и она наблюдала, как Шайнинг Армор повернулся к ней лицом.

— Я не хотел ничем на себя брызгать. Нелегко быть белым пони. Ты даже не представляешь, как трудно поддерживать чистоту. Я завидую твоей окраске. — Шайнинг Армор поднял голову, улыбнулся и жестом указал Глуми на завтрак. — Если ты скажешь мне, что тебе нравится, я позабочусь о том, чтобы ты получила это завтра.

И без лишних слов Шайнинг Армор удалился, на ходу разглаживая фартук и насвистывая себе под нос, не обращая внимания на недовольное хмурое лицо Глуми и нахмуренные брови. Когда за ним закрылась дверь, Глуми немного расслабилась и принялась изучать свой поднос, на котором были разложены практически все возможные блюда для завтрака.

Ворчливая, не в духе пегаска засунула яйцо под теплую пуховую подушку, на которой лежала ее голова, и набросилась на свой завтрак с такой жестокостью, на какую способна только голодная пегаска, охраняющая свое гнездо, вымещая свои агрессивные чувства на еде рядом со своей кроватью. Много сока пролилось при нападении на свежие фрукты, внутренности пирожных вывалились через кончики, а многие хлопья были утоплены, а затем съедены.

Выживших не было.

Перевязь для яйца удобно сидела на шее, и Глуми нравился ее солнечно-желтый цвет. Переноска была утепленной, мягкой и хорошо защищала яйцо. Чувствуя себя не в своей тарелке, но не зная почему, она направилась в тронный зал, как и было велено. Не торопясь, она остановилась, чтобы рассмотреть все вокруг: этот кристальный дворец был удивительно красив, и после ночи отдыха она могла оценить его по достоинству.

— Тронный зал? — спросила она, глядя на пегаса-пони-стражника с оранжевой шерстью, выделявшегося на фоне остальных. У него также была приятная на вид голубая грива. Для охранника он выглядел дружелюбным и располагающим к себе. Другие охранники выглядели слишком сурово, как будто не хотели, чтобы их беспокоили, пока они изображают свои статуи.

— Сюда, мэм, — ответил гвардеец. — Прямо по этому коридору и через двойные двери, которые откроются при вашем приближении. Если они не откроются, просто несколько раз топните копытом, они довольно старые.

— Спасибо. — Глуми улыбнулась и пошла дальше.

— Не стоит благодарности.

Не торопясь, Глуми прошла по коридору мимо статуи дракона Спайка, героя Кристальной империи. Она остановилась, чтобы получше рассмотреть ее, и восхитилась великолепно выполненным подобием Спайка, целиком состоящим из различных драгоценных камней и кристаллов. Зная Спайка только как знакомого, Глуми понимала, что маленький дракончик съел бы эту статую, если бы ему представилась такая возможность.

Остановившись, Глуми наблюдала, как гвардеец ведет двух маленьких жеребят через двойные двери в тронный зал, и, преисполненная любопытства, заспешила следом, чтобы посмотреть, что будет дальше. Двери распахнулись, и она увидела принцессу Кейденс, восседающую на троне с величественным и торжественным видом. Стражники провели двух жеребят — пегаса и единорога — прямо к помосту, где стоял трон Кейденс.

Глуми молча стояла у стены, возле двойных дверей, и ждала, пока Кейденс смотрела на двух жеребят, стоящих перед ней. Ее лицо, терпеливое, мудрое и печальное, было одним из самых прекрасных, которые Глуми когда-либо видела. Любому пони было ясно, что Кейденс любит всех.

— Скажи мне, храбрый маленький пегас, что привело тебя ко мне? — спросила Кейденс.

— У моей сестры разбито сердце, — ответил маленький пегас-жеребенок. — Она не хочет есть и все время плачет.

Наклонившись вперед на своем троне, Кейденс посмотрела вниз на маленькую кобылку-единорога:

— Расскажи мне, что случилось.

— У нас забрали младшего брата. Хозяйка в детском доме… она заперла нас в чулане, пока его усыновляли, и его у нас украли. Ведь ему меньше года… Я не смогла удержать нас вместе. — Крылья маленького жеребенка-пегаса затрепетали по бокам.

— Мне очень жаль, — ответила Кейденс. — Скажи мне, что случилось с твоими родителями?

— Случился пожар, — ответила маленькая кобылка-единорог, фыркая и вздрагивая.

— Наша комната загорелась. — Жеребенок-пегас сел, обхватил передней ногой свою гораздо меньшую сестру и притянул ее к себе. — Отец завернул сестренку и братишку в одеяло и отдал их мне. Я вылетел в окно… Далеко улететь не удалось, они были слишком тяжелыми, но я добрался до крыши дома напротив. — Пока он говорил, тело маленькой кобылки-единорога начало подрагивать, и тихие звуки ее рыданий заполнили тронный зал.

На лице Кейденс отразились гнев и печаль, и она поднялась со своего трона:

— Скажи мне, мой маленький храбрый спаситель, как ты здесь очутился?

— Я сбежал из приюта вместе со своей сестрой. Мы пробрались на поезд и спрятались в вагоне, полном пшеницы. Я слышал истории о том, как вы помогаете пони с разбитыми сердцами, и я пообещал сестре, что привезу ее сюда и попрошу вас помочь нам. Мы проделали очень долгий путь, аж из Филлидельфии. — Маленький жеребенок потер глаза передней ногой, и мышцы его челюсти сжались.

— Мне очень трудно давать обещания в подобных случаях, — сказала Кейденс, ее голос был мягким, почти бархатным, и она спустилась с трона по лестнице, чтобы побыть с двумя жеребятами, сидящими на полу. — Я, конечно, сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам.

— Я буду твоим гвардейцем, — предложил жеребенок, его голос дрожал от мольбы. — Я буду работать на тебя. Я буду пажом. Я сделаю все, что ты попросишь, если ты сможешь вылечить разбитое сердце моей сестры… Я отдам тебе всю свою жизнь… только верни моего младшего брата… Я обещал заботиться о них обоих и нарушил свое обещание, и мне так стыдно, и я…

— Тише, — прошептала Кейденс, усаживаясь на пол рядом с двумя жеребятами. Распахнув крылья, она обхватила ими жеребят, притянула их ближе и обняла. — Я сделаю все, что смогу, но имейте в виду, что у новых родителей, только что усыновивших жеребят, нежные сердца. Возможно, удастся договориться. Хозяйка была очень, очень неправа, когда поступила так, как поступила. Мне придется послать своих агентов, чтобы они поговорили с ней.

Задыхаясь, храбрый жеребенок упал и зарыдал, спрятавшись от посторонних глаз за крыльями Кейденс. Глуми, наблюдавшая за всем этим, стояла в шоке, глаза ее слезились, и она вспомнила слова Шайнинг Армора о гостях с нестабильным состоянием. Обхватив яйцо крыльями, Глуми почувствовала, как ее и без того израненное сердце снова разрывается, и она поняла, что оно никогда не заживет. Ей трудно было поверить, что ее собственный вид способен на такую бессердечность, но доказательства были перед ней.

— Вот, пожалуйста, мэм.

Удивленно моргая, Глуми уставилась на подушку, которую ей принесли для сидения. Она посмотрела на оранжевого охранника с синей гривой и увидела в его глазах доброту. Сразу после рассказа о бессердечии Глуми вспомнила, что огонь доброты по-прежнему горит ярко.

— Спасибо.

— Не стоит благодарности, мэм. — Пегас сделал небольшую паузу, а затем добавил: — Вам нужно что-нибудь еще, мэм? Может быть, выпить?

— Нет, спасибо, я в порядке.

Склонив голову, пегас-охранник вышел за дверь и вернулся к своим обязанностям.

Присев на подушку, Глуми наблюдала, как Кейденс изо всех сил старается успокоить двух маленьких жеребят, напевая им, лаская их и даже целуя плачущую кобылку в голову. Глуми, сжимая в копытах яйцо, пыталась разобраться в своих чувствах и обнаружила, что не может этого сделать. Все было слишком ужасно, и она тоже начала плакать.

Глава 12

Из дневника Глуми Аугуст.

В Кристальной империи я увидела много такого, что изменило меня навсегда. Пони очень страдают, как и другие обитатели нашего мира. Принцесса Кейденс помогает им всем, и все им рады. За время моего пребывания там, а я провела там немало времени, ожидая, пока вылупится моё яйцо, я видела, как самые разные существа приходили к Кейденс за помощью. Алмазные псы, грифоны, минотавры, химеры разных видов, помеси, которые не могли найти ни одного пони, который бы их полюбил. Был даже чейнджлинг!

Принцесса Кейденс нипони не отказала. Нипони? Ну, вы понимаете, о чём я. Все были желанными гостями. Наверное, у каждой принцессы свой стиль управления, и из всех принцесс, которых я почти не знаю, принцесса Кейденс впечатлила меня больше всех. Я буду первой, кто признает, что я не очень много знаю о том, как управляют другие принцессы, все, что я знаю, это то, что принцесса Твайлайт превратила Понивилль в место межплеменной открытости, я думаю, я не знаю, как еще это назвать, а принцесса Кейденс превратила Кристальную Империю в больницу Эквестрии.

Правильное ли это слово?

За то время, что я там провела, я видела много больных пони и других существ, и не только физическими недугами. Принцесса Кейденс и принц Шайнинг Армор занимаются проблемами душевных болезней и разбитых сердец, а Кристальная империя стала местом исцеления. В то время я тоже была больна, и мой разум сильно помутился. Некоторое время после увиденного мне снились кошмары.

Мне и по сей день трудно говорить об этом, и мне тяжело, когда Сильвер Лайн задает мне вопросы. Я стараюсь быть храброй, я стараюсь быть смелой, я стараюсь быть бесстрашной пегаской, которой она меня считает, но каждый раз, когда я думаю об этом, мои внутренности сжимаются, а в подкрылках выступает пот.

Иногда пони видят что-то и это меняет их навсегда. Я знаю, это случилось со мной.

— Что будет с маленьким пегасом? — спросила Глуми, наблюдая за тем, как Кейденс открывает бутылку Твайлайт~Колы. Когда крышка была снята, воздух наполнился ароматом лаванды и огурца, отчего Глуми захотелось чихнуть.

— О, я планирую заставить его работать, — ответила Кейденс, отпивая из бутылки. Опрокинув бутылку назад, она опустошила ее наполовину всего за несколько больших глотков.

— Что? — Глуми не могла скрыть беспокойства и тревоги в своем голосе.

Кейденс скорчила гримасу, несколько раз сглотнув, и прищурила один глаз, а другой широко раскрыла. В данный момент она выглядела совсем не по-принцесски, и было очевидно, что ее это не волнует.

— Он послушный жеребенок-пегас, и если ему нечем заняться, он сойдет с ума, так что я собираюсь заставить его сдержать слово и дать ему работу. Я еще не знаю, чем конкретно он займется, но чем-то таким, что поможет ему почувствовать себя важным и полноценным, чтобы он чувствовал, что выполняет данное мне обещание. Если я этого не сделаю, у него будут серьезные проблемы. Я уже не раз встречала таких, как он, и если не занять его делом, у него будет срыв. — Сделав глубокий вдох, Кейденс подкрепила свои слова громким, булькающим рыганием, от которого губы задрожали и зашевелились. — Извини.

— Это была хорошая шутка, — ответила Глуми, не придавая этому значения, но, тем не менее, будучи вежливой пегаской. Призыв ветра или его преодоление всегда приветствовались, так уж повелось у пегасов с незапамятных времен.

— Знаю, правда? — И без лишних слов Кейденс опустошила оставшуюся часть бутылки Твайлайт~Колы. Она снова скорчила гримасу, раздувая ноздри, и топнула копытом по полу. — Клянусь, это единственное средство, которое помогает моему желудку успокоиться. От стресса у меня бывают ужасные проблемы с желудком, и что-то в этой газировке помогает. Шайнинг считает, что это сочетание охлаждающего огурца и нотки имбиря. Он сказал, что его мама говорит, что имбирь полезен для желудка пони.

— Я не знаю. — Спустя мгновение Глуми добавила: — Значит, заставить этого жеребенка работать — это действительно лучшее для него решение?

Снова отрыгнув, что вылилось в долгое булькающее шипение, Кейденс кивнула. Она пошла, и Глуми последовал за ней. Повернувшись и посмотрев на пегаску, Кейденс сказала:

— Я понимаю твое беспокойство, но, помогая пони некоторое время, я случайно узнала, что с такими малышами нужно обращаться по-особому. Если бы я поместила его в комнату с его младшей сестрой и стала бы его баловать, он бы сошел с ума. Такое уже случалось в прошлом, и в итоге я принесла больше вреда, чем пользы. — Кейденс сделала паузу, посмотрела на свою пустую бутылку из-под газировки, вздохнула и продолжила: — Это было больно, но я училась на своих ошибках, а их было немало.

— Мне жаль это слышать, — ответила Глуми. — Итак, ты хотела меня видеть?

— Да. — Вспышкой рога Кейденс заставила исчезнуть пустую бутылку, которую держала в копыте, и кивнула гвардейцу, открывшему перед ними дверь. — Я хотела проведать тебя и обсудить с тобой несколько вопросов.

— И какие же? — спросила Глуми.

— Прежде всего, я поговорила с одним из послов грифонов в Кантерлоте. Она скоро прибудет сюда на поезде. Мы договорились сделать тебя официальным послом доброй воли в Грифонстоуне и хотели бы получить от этого немного пиара, если это возможно, с твоего разрешения, конечно. — Вскинув брови, Кейденс повернулась и бросила на Глуми вопросительный взгляд.

— Это было бы прекрасно. — На ходу Глуми наклонила голову и посмотрела на яйцо, закрепленное в перевязи на ее шее. — Полагаю, ты хочешь, чтобы другие пони усыновляли яйца грифонов, которые в этом нуждаются?

— Да. — Кейденс выдохнула, и это слово прозвучало почти как вздох. — Гриффонстоун находится на грани полного развала общества, и здесь так необходимо сострадание. Мне больно, что мы так мало сделали для помощи нашим соседям.

— В прошлом мы были в состоянии войны с ними…

— Это не имеет значения, — сказала Кейденс, в ее голосе появились жесткие нотки. — Сейчас мы с ними не воюем, и они должны знать, что мы их простили и что они наши друзья. — Крупная розовая аликорна слегка ощетинилась, и тонкие шелковистые волоски вдоль ее позвоночника встали дыбом. — Вот почему я хотела бы назначить тебя послом доброй воли и, может быть, немного повозить тебя по миру. Я хочу, чтобы другие увидели, что возможно, когда мы оставляем в стороне наши разногласия.

— Полагаю, для тебя это очень важно, ведь ты — Принцесса Любви. — Мордочка Глуми покрылась множеством мелких морщинок, когда она подумала о миротворческих усилиях Кейденс и о том, как, должно быть, тяжело Кейденс приходится, что она так эмоционально реагирует на это. Глуми, на собственном опыте убедившаяся в том, как много может сделать один пегас, решила сразу же присоединиться к принцессе Кейденс. — Если я смогу чем-то помочь, я помогу. Только дайте мне знать.

— Хорошо, я рада слышать это от тебя. — Кейденс улыбнулась, немного расслабилась, и ее напряжение начало медленно рассеиваться. — Ну вот, сауна. Пойдем со мной, Глуми, и продолжим нашу беседу в более комфортном месте…

Освежившись и расслабившись, Глуми вернулась в свою комнату и обнаружила там груду гнездовых подушек — специальных подушек, сделанных специально для пегасов и грифонов, существ, которые вьют гнезда. Гнездовые подушки представляли собой длинные цилиндрические штуковины, на концах которых имелись пуговицы и петельки, образующие кольца. Эти кольца можно было укладывать в кровать, образуя мягкое, удобное гнездо.

Стоя перед дверью, она думала обо всем, что сказала Кейденс, а также о том, что ей было трудно воспринимать Кейденс как принцессу. В сауне Кейденс была просто еще одной пони, у которой были такие же проблемы, как и у любой другой пони. От Глуми не требовалось ничего особенного, кроме того, что она уже делала, а то, что Кейденс попросила ее сделать, было совсем не сложным.

Осторожными, нежными движениями Глуми стянула крыльями перевязь с шеи и положила ее на кровать. Она была теплой от тела, очень теплой, и, убедившись, что все в порядке, Глуми потерлась о нее своей бархатистой щекой. Она улеглась на кровать и, не выпуская яйцо из перевязи, обхватила его передними ногами, чтобы прижать к себе. Кобыла-пегас мощно зевнула, виляя язычком, переходящим в сонное поскуливание, прижала яйцо поближе, а потом, закрыв глаза, быстро уснула с довольной улыбкой блаженного материнского покоя на лице.

Мягкий, настойчивый стук вывел ее из дремоты, и Глуми каким-то образом нашла в себе силы поднять голову, чтобы открыть глаза. К ее полусонному удивлению, даже после пребывания в сауне она все еще чувствовала боль от путешествия. Ее веки трепетали, как крошечные крылышки жеребенка-пегаса при первой попытке полета.

— Да? — Произнеся всего одно слово, она обнаружила, что во рту гораздо суше, чем ей хотелось бы, а в горле песок.

Дверь открылась, и вошла знакомый силует, а за ней второй, поменьше. Нечеткое зрение Глуми продержалось несколько долгих секунд, прежде чем сфокусировалось, и она увидела, что это был тот самый жеребенок-пегас. Он был маленьким, симпатичным и одет в декоративные доспехи, что заставило Глуми задуматься, откуда взялся такой маленький доспех. Он выглядел очень строгим и серьезным, и, хотя Глуми не проснулась, она вспомнила слова Кейденс, сказанные ранее.

— Мисс Аугуст, уже пора ужинать, — обратился Шайнинг Армор к Глуми спокойным, ровным голосом, который звучал несколько преувеличенно по сравнению с его обычной манерой говорить. — Итак, Мистраль, как принято обращаться к гостям?

Маленький жеребенок посмотрел на Шайнинга из-под шлема сверкающими, обожающими глазами:

— Мэм?

— Это подойдет. — Похвала в его словах прозвучала с теплой интонацией, которую придал им Шайнинг. — Теперь ты можешь сказать ей, что ужин почти готов?

Маленький жеребенок сглотнул, сделал все возможное, чтобы быть собранным, попытался отдать честь одним щуплым крылом, щелкнув передними и задними копытами друг о друга:

— Мэм, ужин почти готов. Вы голодны? Я знаю, что я голоден. Я тут помираю от голода.

Не удержавшись, Глуми начала хихикать, и когда она посмотрела на Шайнинг Армора, то не увидела на его лице ничего похожего на веселье или смех, но в его глазах было что-то такое. Он, несомненно, смеялся, но солдатская выучка позволяла ему это скрывать. Яйцо прижалось к ее шее, а ее тело создало островок тепла, пропитавший матрас.

Покинуть постель, несомненно, будет трудно.

— После ужина в кинотеатре будет кино, — сказал Глуми Шайнинг Армор, проверяя яйцо. — А если кино тебе не по душе, то сегодня вечером начнется новая аудиодрама. Пластинка совсем новая и еще не поцарапалась.

— Мне нравятся фонографические сериалы. — Жеребенок посмотрел на Шайнинга, как бы ища одобрения. — Это как если бы кто-то читал тебе книгу, но со звуковыми эффектами. — На мгновение жеребенок выглядел обеспокоенным, и на его лице проступило темное облачко. — Мои родители покупали новый выпуск "Серебряного Искателя", как только он выходил.

— Сорок восемь минут чистого блаженства, да? — Шайнинг Армор наклонил голову и посмотрел Мистралю прямо в глаза. — Ты можешь сидеть так долго?

— Иногда, — честно ответил жеребенок.

— Мы с Кейденс тоже их слушаем. — Шайнинг Армор как-то умудрился выглядеть грустным и одновременно улыбающимся, но при этом вздохнул. — Наверняка ты пропустил несколько серий, не так ли?

Глаза жеребенка наполнились слезами, но он сдержал их, фыркнув:

— Всего несколько.

— Ты очень хорошо поработал сегодня, Мистраль. После того как ты выполнишь свои обязанности, ты можешь сесть с сестрой и послушать вместе. Мы разберемся, на чем вы остановились.

Внутри ее груди что-то екнуло, и Глуми стало трудно дышать:

— Я прослушала несколько серий "Серебряного искателя"… — Глуми, покачивая головой вверх-вниз, и продолжила: — Рейнбоу Дэш слушает их вместе со своей черепахой Танком. Просто честный, трудолюбивый земной пони…

— …. и его верный локомотив, — сказали Глуми, Шайнинг Армор и Мистраль, все вместе, как один.

— Хех. — Глуми немного посмеялась, а потом добавила: — Он всегда сталкивается с какими-то кризисами на железной дороге, то почта опоздает, то какая-то очень важная пони должна быть где-то в определенное время, всегда есть какая-то проблема, с которой нужно справиться.

— И он всегда подчеркивает важность того, чтобы работа была сделана правильно и в срок. — Шайнинг Армор посмотрел вниз на жеребенка, стоявшего возле его задней ноги, и увидел, что слезы уже успели уняться. — А мне нравятся все эти звуки поезда.

Жеребенок кивнул, отчего его доспехи звякнули.

— Кейденс устроит мне разнос, если я опоздаю на ужин. Пойдем, Мистраль, нам нужно разбудить других гостей. Нам пора идти. Глуми, я надеюсь увидеть тебя за ужином. Если нет, еду тебе принесут.

— Я приду, — пообещала Глуми.

— Хорошо, увидимся там, — кивнул Шайнинг Армор, повернулся и ушел, а Мистраль последовал за ним следом.

Глава 13

Из дневника Глуми Аугуст.

Долг. Я видела существ, которые живут во имя долга. Мистраль, маленький жеребенок, которого я встретила в Кристальной империи, жил, чтобы служить. Вспоминая об этом, я очень переживала, что принцесса Кейденс заставила его работать, но это было лучшее, что она могла для него сделать. Несмотря на то, что у него были такие неприятные обстоятельства, он выглядел счастливым на службе, и в нем чувствовалась какая-то гордость, когда он послушно следовал за принцем Шайнингом Армором.

Хатико — еще один из тех, кто живет ради долга, и его чувство долга, похоже, заключается в том, чтобы прививать чувство долга другим. Я знаю, что он сделал это для меня, хотя в то время я этого не замечала. Оглядываясь назад, я думаю, что в тот момент я только начинала открывать глаза. Можно ли назвать это пробуждением? Можно. Я научилась быть лучшей пегаской у алмазного пса, и он воспитал во мне чувство долга, когда оно проснулось.

Принцесса Кейденс живет, чтобы служить, и я убедилась в этом на собственном опыте. Она отдала всю себя на исцеление кристальных пони Кристальной империи. Каждый день она работает над их восстановлением, возвращает им достоинство, исцеляет их от ужасного правления Сомбры. Шайнинг Армор служит и своей жене, и своей империи, и он счастливый пони. По крайней мере, мне так кажется. Кажется, что в служении есть какое-то чувство удовлетворения, и я думаю о том, как мы, пони, служим. Нашим кьютимаркам, друг другу, нашим принцессам.

Работая в метеорологической команде, я делала свою работу и существовала. Не было чувства долга, цели. Каждый день я просыпалась, делала свою работу как можно лучше, а потом шла домой, в свой маленький милый домик. Я оплачивала счета и делала все возможное, чтобы жить по средствам. Все было хорошо и прекрасно, пока в один прекрасный день я просто не перестала это делать. И я улетела, позволив ветру унести себя.

Конечно, я нашла яйцо Сильвер Лайн, и это все изменило. Сильвер Лайн все изменила. Внезапно у меня появился долг, у меня появилась цель. Я стала послом доброй воли. У меня появилась своя собственная королевская печать и специальные канцелярские принадлежности, чтобы показать, что я являюсь должным образом назначенным агентом короны. В то время как все это происходило, я также стала матерью. Матерью, дипломатом, работником метеослужбы и писателем. Все эти дневниковые записи, их было так много, и я думаю, что когда-нибудь в будущем, спустя долгое время после того, как меня не станет, кто-то из пони будет обязан их прочитать и чему-то научиться, и поэтому я обязана рассказать о том, как однажды пегаска улетела из дома, чтобы найти свое предназначение. Как одним добрым поступком она изменила ход истории и привела два народа к, казалось бы, постоянному союзу. Эта история очень длинная, и ее до сих пор рассказывают.

Один пегас, у которого есть цель, может все изменить.

Стеклянная Галерея была местом, часто наполненным звуками плача, и Глуми, несомненно, пролила здесь немало своих слез. Сегодня, правда, она осталась без слез, но странная магия этого места — а это, несомненно, должна быть магия — действовала на нее довольно сильно. Зевнув, она прикрыла рот одним крылом и перенесла свой вес с одного бока на другой. Заснуть теперь было трудно, казалось, что как только голова коснется подушки, начнутся тревожные сны. Грифонша в смертельной схватке с мантикорой. Кровь — ужасающий запах крови, медный и электрический, потоки брызг крови, заливавшие сны, воспоминания о которых не давали ей покоя.

Ее собственные действия и то, что она сделала с копьем. Как бы ни были они необходимы, с некоторыми вещами, сделанными однажды, нужно было жить. Назад дороги нет, как нет и возврата к сладкой, безупречной невинности. Склонившись над Бассейном Слез, Глуми смотрела на свое отражение и пыталась примириться с ним. Неподалеку величественная статуя единорога, известного как принцесса Аморе, плакала потоком слез, которые стекали в отражающий бассейн.

На мгновение, глядя вниз, она увидела, что на нее смотрит чужое лицо: дикий, одичавший пегас, весь в крови, зубы розовые, грива свалялась, глаза свирепо блестели. Это был пегас из другого времени, из темного и кровавого прошлого Эквестрии… из эпохи Сангвиника, о которой она узнала в школе. Откинув голову назад, Глуми испуганно заскулила и обхватила одним крылом яйцо, висевшее у нее на шее.

— Почему я все время вижу тебя? — спросила Глуми шепотом, стараясь не смотреть в воду. — В чем магия этого бассейна?

В соседнем алькове плакал убитый горем отец, и у Глуми заложило уши от этого звука. Даже в глубине ее собственного горя сострадание горело ярким пламенем, и она почувствовала жалость к нему. Это был отец, потерявший сына, солдата, и он был пони, убитый горем. Глуми несколько раз разговаривала с ним, но недолго, потому что не могла сдержать поток.

Услышав стук копыт по кристальному полу, Глуми поняла, что она не одна. Она хотела посмотреть, но не стала — ей было неловко находиться в этом месте с другими, которым было так не по себе, а иногда горе требовало уединения. Но копыта приближались, приближались и приближались, пока Глуми не поняла, что она не одна. Пожилая кобыла присела всего в двух шагах от нее, вздохнула и поморщилась — старые кости давали о себе знать.

— Миссис Милквид…

— Просто Милквид, — устало произнесла старая кобыла.

Глуми знала ее. Она оплакивала своего мужа и скорбела о своей долгой жизни. Будучи столетней, она пережила некоторых из своих потомков. Милквид была пони, знакомой с потерями, много повидавшей и пережившей за свою долгую жизнь. Чувствуя противоречие, Глуми придвинулась поближе, но увядший древний единорог неопределенного блекло-серого цвета, казалось, не возражала.

— Этот бассейн беспокоит тебя, не так ли? — спросила Милквид.

Придвинувшись еще ближе, Глуми кивнула.

— Когда я только начала работать в Школе для одаренных единорогов принцессы Селестии, это было неспокойное время. — Голос старой кобылы звучал сухо, почти бумажно, как листья, шелестящие на ветру. — Грянули перемены. Страна разрывалась на части. Принцесса Селестия была так встревожена всем происходящим, так сильно обеспокоена этим, что поручила мне обучать своих учеников наступательным заклинаниям. У меня, видите ли, хорошо получалось.

Когда старая кобыла наклонилась к ней, Глуми был рада этому контакту и ждала продолжения рассказа, зная, что в конце концов Милквид дойдет до сути. Будучи очень старой учительницей, кобыла не могла не читать лекции и не просвещать. Это была ее манера, и Глуми не возражала. Более того, она была рада отвлечься.

— У нас была эта неприятная история с негражданской войной в Эквестрии… Некоторые сепаратисты зашли слишком далеко и стали навязывать свое мнение другим. Было много неприятностей, на какое-то время. — Старая кобыла фыркнула, а когда она нахмурилась, на ее лице появилось невозможное количество морщин. — Время шло, потому что так устроено время, и примерно через тридцать или около того лет работы преподавателем у принцессы Селестии меня повысили до профессора и поручили преподавать историю. Я понятия не имею, почему. Это было более пятидесяти лет назад.

Некоторые морщины исчезли, и старая кобыла слегка захихикала, забавляясь собственной шуткой.

Протянув копыто, она жестом указала на статую принцессы Аморе, а затем вниз, на Бассейн слез. На какое-то время показалось, что она собирается что-то сказать, но, несмотря на то, что ее рот двигался, слов не последовало. Одно ухо дрожало, другое дергалось, и старая кобыла еще больше прижалась к Глуми, слегка дрожа.

В конце концов, как и положено словам, они появились.

— Эпоху назад молодой жеребенок заглянул в этот бассейн и увидел чудовище, которое смотрело на него. Он увидел тени, смерть, огонь и дым. Говорят, что это его встревожило, и он рассказал об этом своей единственной подруге. Она заглянула в бассейн и увидела принцессу. По крайней мере, так рассказывают некоторые версии этой истории. В других вариантах этой истории говорится, что они заглянули в Кристальное сердце и получили видения будущего. Но что-то произошло, потому что Сомбра сохранил эту статую и этот бассейн, даже когда впал в полное безумие. Любое посягательство на него означало смерть, быструю и верную.

— Но как работает бассейн? — спросила Глуми, чувствуя, что ее нетерпение берет верх.

— Насколько я могу судить, он показывает нам то, чего мы больше всего боимся или о чем больше всего сожалеем, — ответила старая кобыла. — По слухам рабов, служивших здесь во дворце, король Сомбра заглянул в этот бассейн и выплакал много горьких слез. Часть воды внизу, несомненно, его, а также слезы многих других. Каждая из этих слезинок несет в себе маленькую искорку магии, поэтому трудно сказать, какая именно магия появилась в этом бассейне со временем.

С осторожной опаской Глуми наклонилась вперед, заглянула за край и посмотрела на свое отражение в воде. Пока что это была она сама, такая, какая она есть, ни больше, ни меньше. Ее смущала мысль о том, что некоторые ее слезы могли смешаться со слезами короля Сомбры, и она не знала, как к этому относиться. Сострадание к чудовищу… Эта мысль беспокоила ее, в основном потому, что она была единственной, кто думал об этом, и суровый, жесткий голос из глубины ее сознания напомнил ей, что некоторые пони считают грифонов тоже чудовищами.

Глуми, пораженная, опустила уши, и глаза ее начали стекленеть от слез, когда она подумала о своем собственном отражении — окровавленном, диком, одичавшем пегасе с кровавой раскраской. Теперь, казалось, сострадание к монстру выглядело куда более разумным, и она напомнила себе, что этот беспокойный тиран когда-то был пони, он даже был жеребенком, и у него был друг. У него были чувства.

И, если верить рассказам, сожаления.

— У этого места есть своя магия, — сказала Милквид, глядя на блаженную статую принцессы Аморы. — Сомбра наполнил это место тенями, а принцесса Кейденс влила в кристалл свою собственную сущность. Получилась странная смесь. В частности, в Стеклянной галерее я наблюдала много странной магии, неизвестной магии, и есть в этом месте что-то такое, что заставляет заглянуть в глубины своей души. В Эквестрии нет места, похожего на это.

Моргнув, Глуми откинула голову назад, боясь увидеть собственную тень, которая смотрела на нее из бассейна. Осознав, что в ней самой сейчас царит тьма, она прижалась к драгоценному яйцу крылом и стала бояться, кем она могла бы стать. Кем она могла бы оказаться. Она была пони-пегасом и за время своего путешествия узнала многое из того, на что способна. Буря многому научила ее, и она оказалась гораздо, гораздо храбрее, чем считала раньше. Что же касается того дня, когда она нашла яйцо…

— Что ты видишь, когда смотришь в бассейн? — Глуми надеялась, что не показалась ей грубой, но ей очень, очень хотелось знать.

— Долгую жизнь, — ответила Милквид, — которая тянется все дольше и дольше. Я стара, и мои кости устали. Моего мужа больше нет, а он был единственным пони, который мог вывести меня из состояния меланхолии. Хотя я люблю своих жеребят, и своих внуков, и своих правнуков, и даже своих праправнуков, кажется, что я стала для них обузой. Помехой. По крайней мере, мне так кажется. Им даже не разрешают играть рядом со мной, потому что прабабушка старая и больная, ей нужен отдых.

Забыв о своих проблемах, Глуми обняла крылом старую кобылу и сидела, не зная, что сказать и как реагировать на подобное. Разве ее проклятое отражение поступило бы так? Дать утешение другому? Или она будет существом, предназначенным только для резни? В эпоху Сангвиника старым пони считался тот, кому было за двадцать — всего два десятка, таков был срок, а те, кто доживали до двадцати, считались счастливчиками. Милквид было сто лет… пять славных жизней. Пять жизней в истории. Она преподавала дольше, чем некоторые пони живут или жили.

Что может сделать кьютимарка, если прожить слишком долго? Уменьшается ли потребность в выполнении долга, когда сталкиваешься с немощью? Какой цели можно служить в столь преклонном возрасте? Когда она будет слишком стара, чтобы махать крыльями, будет ли она по-прежнему бороться с непогодой? Будет ли она смотреть в окно и тосковать по работе, которую уже не сможет выполнить? В чем смысл жизни, если жить так долго, что становишься бесполезным и бесцельным?

Одним крылом Глуми держалась за пони, чья жизнь могла скоро закончиться, а другим обнимала и согревала другую жизнь, которая могла скоро начаться. Глуми, как кобыла и как пони, находилась где-то посередине: она родилась, выросла, существовала, но не была уверена, жила ли она. Глуми снова прижала уши в знак покорности, наклонила голову над бортиком, чтобы еще раз взглянуть в бассейн, все еще опасаясь того, что она могла там увидеть…

Глава 14

Из дневника Глуми Аугуст.

Ожидание — это самое страшное. Каким-то образом я выдержала свою странную беременность, и принцесса Кейденс заверила меня, что для меня это и правда была она. У меня были гормоны, я набрала вес, я была сварливой, и мое психическое состояние постепенно менялось, когда до меня дошло, что я стану матерью. Это был странный переход, потому что он был таким неожиданным. В одну минуту я была в вихре приключений, пытаясь найти себя, а в другую — в Кристальной империи, сидя на яйце. Что происходит?

Мой защитный шлем тоже изменился, превратившись из красивого головного убора в гнездо. Яйцо помещалось в нем так идеально, даже если укутать его теплым одеялом. Это тоже давало мне спокойствие, потому что шлем был твердым и защищал, а любое спокойствие улучшало мое настроение. Признаться, бывали моменты, когда мое настроение было просто ужасным. Шайнинг Армор грозился одеть меня в доспехи и заставить охранять Кристальное сердце, потому что я была такой свирепой.

Даже сейчас, спустя столько лет, вспоминая эти события, я все еще помню тот день, когда все изменилось, когда появилась Сильвер Лайн. При воспоминании об этом у меня до сих пор мурашки по коже, и даже сейчас я чувствую, как защемило сердце. Впервые увидев ее очертания внутри яйца, я навсегда изменилась как пони, изменив все, что было во мне. Ничто и никогда не будет прежним. В тот момент Сильвер Лайн была не просто драгоценным яйцом, нет, она была существом, живым существом, таким беспомощным и незащищенным, с одной лишь яичной скорлупой, защищающей ее от мира. Давление, которое это на меня оказывало, было невероятным, и я не знаю, как грифоны справляются с этим.

К счастью, ко мне приехали друзья, просто я об этом еще не знала.

— Мисс Аугуст, если бы вы могли постараться успокоиться, это было бы очень полезно. Спасибо. Уверяю вас, с вашим яйцом все будет в порядке. Только несколько анализов, осмотр и свечи. — С невозмутимым спокойствием доктор положил оголенное яйцо на мягкие весы, чтобы проверить его вес, и Глуми громко фыркнула.

— Сестра Ваффлз, похоже, мы потеряли 1,5 грамма…

— Потеря веса? — Глуми рванулась вперед, но была удержана медсестрой Ваффлз, которая погладила ее по шее, чтобы унять ее беспокойство.

— Потеря веса — это нормальное явление, когда яйцо приближается к моменту вылупления. — Доктор поднял на Глуми свой спокойный, безмятежный взгляд и жестом указал на яйцо на весах. — Немного влаги испаряется через скорлупу, и немного воздуха просачивается внутрь. Мисс Аугуст, я думаю, что вас ожидает небольшой шок, когда мы зажжем свечу.

Закусив губу, Глуми позволила медсестре Ваффлз обнять себя и погрузилась в утешительные объятия единорога. Яйцо, ее яйцо, лежало на весах, надежно закрепленное на подкладке. От волнения она потерла передние копыта друг о друга, а крылья несколько раз шлепнули ее по хорошо упитанным бокам.

— Мисс Аугуст, эта ваша симпатическая беременность меня беспокоит. За две недели вы набрали почти двадцать фунтов, и это вызывает беспокойство. Как вы спите?

— Не очень хорошо, — ответила Глуми, прижавшись к медсестре и желая, чтобы ее яйцо было прикрыто. Оно просто не должно было остыть. — Я все время устаю и раздражаюсь, но не могу заснуть. Я просыпаюсь в панике и чувствую себя такой одинокой.

Доктор поднял яйцо с весов и подержал его в мягком оранжевом сиянии своей магии. Оно изменило цвет и на мгновение стало розовым, что несказанно встревожило Глуми, и она почувствовала, как медсестра Ваффлз удвоила свою хватку, а затем ей на ухо прошептали:

— Ух ты, крепкая девочка.

— У вас девочка, — сказал доктор, пока яйцо возвращалось к своему бледно-белому цвету. — Поздравляю, мисс Аугуст.

— Девочка? — Глуми была слишком ошеломлена, чтобы ответить как-то иначе, она опустилась на спину медсестры и уставилась на свое яйцо.

— У пегасов, а особенно у пегасов, переживших травму, инстинкт гнездования может быть довольно сильным. У меня есть предположение относительно вашей проблемы, хотя я не могу сказать наверняка. У вас нет соседа по гнезду, который бы присматривал за вами во время сна, и я думаю, что если кто-то из пони будет присматривать за вами во время сна, это может помочь.

— Док, у меня есть некоторые проблемы с доверием…

— О, я знаю. — Глаза доктора опустились на повязку на передней ноге, а когда он снова посмотрел на Глуми, на его морде затаилась ухмылка. — Я должен сказать, мисс Аугуст, что эта ваша симпатическая беременность весьма увлекательна. Меня очень интересует, как разные племена относятся к беременности. Пони-пегасы и их свирепость резко контрастируют с поведением земных пони и единорогов.

Глуми тоже взглянула на бинты на ноге доктора и почувствовала колющий укол вины. Вкус крови, его крови, все еще был силен в ее памяти, как и ощущение того, что ее зубы рассекают плоть и царапают кость. Она была напугана внезапным появлением доктора, а затем он попытался отнять у нее яйцо. Глуми даже не могла четко вспомнить момент, предшествовавший попытке отнять яйцо, — все было как в красной дымке. Теперь Глуми была особенной пациенткой, которую медсестра Ваффлс обнимала и заставляла подчиняться во время каждого визита к доктору.

— Док, если позволите спросить, откуда у вас столько знаний о грифонах?

Доктор, пожилой жеребец, откинулся в кресле, которое скрипело под его весом, и насупил брови, как будто устал:

— Я старый военный. Врач Королевского флота. Когда я начал работать на этой должности, я ничего не знал о физиологии грифонов. Я потерял несколько пациентов, чего никогда себе не простил.

— И поэтому вы здесь? — спросила Глуми, заинтригованная. — В Кристальной империи?

— Можно подумать, что после целой жизни необычной службы чувство вины уйдет, но это не так. Поэтому я приехал сюда, в это место, чтобы присоединиться к постоянно растущему штату врачей и специалистов принцессы Кейденс. Почти все мы здесь по какой-то причине. Есть что-то такое в этом месте и в миссии принцессы Кейденс, что благотворно влияет на ум. Но это не то и не другое. Как насчет того, чтобы сделать небольшую процедуру, мисс Аугуст?

При выключенном верхнем свете единственным источником активного освещения оставался рог врача. Глуми попыталась заставить себя расслабиться, но это только усилило ее нервозность. Доктор взял ее яйцо и держал его в своем светящемся телекинетическом поле. Через мгновение яйцо было установлено на что-то, напоминающее присоску, и Глуми ждала с затаенным дыханием, не зная, что она может увидеть.

Когда доктор включил фоновый свет, Глуми не сразу поняла, что именно она видит, так как все было слишком запутанно.

— Светящийся кусочек сверху — это воздушная камера, и она выглядит нормально. А вот темно-красноватый кусочек внизу — это ваша девочка. Боюсь, я не могу разглядеть подробности. Яйцо вполне жизнеспособно, и я ожидаю, что оно скоро вылупится. Все ваши труды окупились, мисс Аугуст. Я думаю, что все будет хорошо.

— Как долго? — спросила Глуми, в то время как каждая мышца в ее теле напрягалась и тянулась вперед.

— Двадцать один — двадцать восемь дней, плюс-минус. Уже прошло чуть больше двух недель, так что осталось совсем немного. Вы станете матерью, и очень особенной матерью.

Глуми, ошеломленная, прижалась к медсестре Ваффлз, в ушах у нее звенело, а сердце колотилось в горле. Она вспомнила тот день, когда столкнулась с грифоном и мантикорой, — ужасный день, — и все последующие дни. Глаза горели, зрение Глуми затуманилось, и она уже не могла разглядеть яйцо перед свечой. Она вцепилась в переднюю ногу медсестры, охваченная непонятным ужасом, и на мгновение почувствовала, что может потерять сознание, потому что не могла дышать, как бы ни старалась.

Вопреки невозможному стечению обстоятельств яйцо выжило. Жестокая случайная встреча в дикой местности, упрямая мать, которая каким-то образом продержалась, чтобы получить помощь… и один пегас, которого ветер занес в нужное место и в нужное время. И все это привело к… этому моменту, этому чудесному невозможному моменту.

Последние слова грифонши до сих пор звучали в ушах Глуми: Ты найдешь способ. Наперекор всем опасениям, ко мне пришел спаситель. Делай, что должна. Эти слова проникали в ее сны и слышались почти каждую ночь. Какой же грифоншей была павшая воительница? Боец, конечно, но и многое другое. Оптимисткой, как и сама Глуми. Глуми верила в то, что в мире есть что-то хорошее, и что все как-нибудь само собой образуется. И в случае с этим яйцом так оно и было.

— Все-таки что-то хорошее еще впереди, — сказала себе Глуми, вспомнив тот день, тот момент с совершенной ясностью. — Даже в самой темной туче всегда лучик света. — Переполненная эмоциями, Глуми прижалась к медсестре Ваффлз и разрыдалась.

Коридор, ведущий в тронный зал, был заполнен пони и Глуми — обычное явление в этих переходах — пробиралась по нему, как делала сотни раз до этого. Иногда ей удавалось развеселить пони, заставить их улыбнуться или сделать ожидание немного более терпимым. Сегодня так много желающих получить помощь, а принцесса Кейденс была только одна — всего одна.

Встреча с доктором выбила ее из колеи, потрясла, и ей нужно было разобраться в себе. Помогать другим — вот лучший способ разобраться в себе, и древняя кобыла Милквид тоже бродила по этим залам, несомненно, подыскивая подходящую пони для помощи. Вы могли просто идти, и, конечно же, это случилось бы. Что-то может броситься в глаза, или возникнет предчувствие, или догадка, но что-то произойдет, и вы обнаружите, что разговариваете с кем-то по душам, потому что именно так здесь все и происходило.

Кристальная Империя и Кристальное Сердце призывали к себе каждую беспокойную душу, каждый ум, одолеваемый тяжкими раздумьями, и каждый сломленный дух, нуждающийся в спасении. На ее шее висело яйцо — обнадеживающий груз, надежно удерживаемый в привязи. Ее копыта почти не стучали по кристальному полу, так как она уже достаточно долго находилась здесь, чтобы научиться быть тихой. Как раз в тот момент, когда она собиралась развернуться, чтобы отправиться на поиски пищи, она увидела его.

— Хатико? — Глуми почувствовала, как ее грудь сжимается от нахлынувших эмоций, грозящих захлестнуть ее. — Хатико, это действительно ты? — Застыв на месте, Глуми откинула голову назад, чтобы взглянуть на высокого алмазного пса с тоскливым выражением лица. Грустное выражение лица почти сразу исчезло, хвост несколько раз вильнул, а затем он опустился на колени на пол, чтобы быть ближе к ней.

— Здравствуй, Глуми. — Хатико склонил голову, и его уши прижались к черепу. — Я пришел сюда в поисках цели, потому что моя жизнь кажется мне пустой. Перед тем как уйти, ты дала мне много поводов для размышлений. А как насчет тебя, Глуми? Почему ты здесь?

— О, Хатико… Случилось кое-что плохое. Я наткнулась на мантикору и грифоншу, и они сражались насмерть. Теперь у меня есть яйцо, и я собираюсь стать матерью. У меня сейчас симпатическая беременность. Увиденное меня так запутало, что что-то сломалось в моем мозгу, и теперь я постоянно вижу пропитанную кровью кошмарную версию себя в Бассейне слез в Стеклянной галерее.

— Ты обрела цель. — Хатико каким-то образом удалось еще больше склонить свою лохматую голову. — За это ты благословлена. Ты — самка, и кровь символизирует многое в твоей жизни и существовании, крошечная крылатая.

— Как это? — спросила Глуми.

— Разве не кровью выковывается новая жизнь? Разве не самка приносит новую жизнь в мир, обагренная ее собственной кровью? Разве не умирает она иногда, чтобы продолжить жизнь? Все ценное оплачивается кровью, и это вдвойне верно в отношении самок.

— Ну… не знаю. — Глуми пожала плечами, не совсем понимая, что все это значит. Все ее перья распушились, шерсть вдоль позвоночника поднялась, а у основания шеи появился привлекательный пуф, который очень нуждался в разглаживании. — Я так рада видеть тебя, Хатико. Это было так трудно и так запутанно. Где Джаспер и Глимгуд?

— Я могу пойти и привести их, если хочешь…

— О, это было бы замечательно! — промурлыкала Глуми, подгибая колени, отчего все ее тело покачивалось вверх-вниз. — Мне сейчас очень нужны мои друзья. Любые друзья. — Хатико, я поняла, что в жизни у меня не так уж много друзей. Существовать — не значит жить.

Алмазный пес покачал головой из стороны в сторону. Пегаска продолжила:

— О, мне так много нужно тебе рассказать… тебе не нужно искать их прямо сейчас, не уступай свое место в очереди! Я посижу здесь с тобой. Я знакома с принцессой Кейденс и уверена, что она поможет тебе. Речь идет о том, что ты покинул Инудзиму, не так ли? У тебя все еще проблемы с этим?

На этот раз пожилая собака кивнула.

— Это подходящее место, чтобы разобраться… правда, подходящее. Поверь мне.

Глава 15

Из дневника Глуми Аугуст.

Возвращение друзей принесло мне душевный покой. Знаю, знаю, кажется, что я их почти не знала, но именно то, как мы познакомились, имеет значение. Принцесса Кейденс говорит, что есть какая-то непонятная мне наука о разуме. В трудные времена, например, во время приключений, отдельные пони инстинктивно объединяются в стада. Это происходит в гвардии, и это происходит с пони, которые случайно сталкиваются друг с другом, а затем вместе встречают жизнь и смерть. Или просто путешествуют по дороге во враждебной глуши. Все обычные правила взаимоотношений отменяются, и происходит то, что принцесса Кейденс называет экстренным импринтингом; формируется особый тип стада. Хотела бы я понимать это лучше, но я не принцесса Кейденс.

Однако во время пребывания в Кристальной империи я наблюдала эту динамику. Принцесса Кейденс, когда лечила солдат, пострадавших в бою, тех, кто получил действительно ужасные травмы, держала целые отряды вместе, чтобы изучать их. Те гвардейцы, с которыми рядом были их отряды, их друзья, их стада скорой помощи, выздоравливали быстрее, поправлялись лучше и продвигались по пути к здоровью, как называла это Кейденс. Те же, кто выздоравливал в одиночку, восстанавливались не так быстро, исцелялись не так хорошо, и, как я узнала позже, когда она проводила со мной свои доследования, эти гвардейцы не прошли путь к здоровью. Проблемы мучили их, как и с телом, так и с головой.

Наверное, мне повезло, что друзья пришли именно тогда, когда пришли, потому что они были нужны мне для восстановления. Каким-то образом я сломала свой разум и повредила сердце. Прошла ли я путь к здоровью? Мне хотелось бы думать, что да. Но я не нормальна. Я видела всякое. Уход из дома изменил меня. Столкновение со смертью изменило меня. Узнав, что один пегас может все изменить, я изменилась.

Становление матерью изменило меня.

Это была не столько беременность, сколько трансформация и путешествие в неизведанные небеса. Проверялась моя стойкость, моя решимость, мое все. В какой-то момент, очень рано, я начала превращаться в ту пони, которую мой муж, мой любимый Вормвуд, хотел видеть своей парой. Нужно быть смелой и отважной пони, чтобы взять себе в спутники ночного пегаса. Большинство пони боятся таких как он. Но я изменилась. Я оторвалась от того, что является нормой, и стала кем-то другим. Чем-то лучшим. Я больше не была робкой дневной жительницей, а начала исследовать неизвестную ночь.

Когда я смотрю на Вормвуда или Сильвер Лайн, я не вижу существ, которые могут меня съесть. Я вижу своего мужа и свою дочь. То же самое можно сказать и о Хатико. Бедняга, ему так трудно добиться признания. Но я заметила, что он хорошо ладит с пони, которым приходилось путешествовать, с пони, которые понимают угрозу и опасность. Хатико — хороший компаньон на дорогах, в дикой местности, но если вы никогда не выходили из дома и не чувствовали опасности, то бедный Хатико, вероятно, покажется вам большой страшной собакой.

Но я доверила ему свою жизнь и жизнь своей дочери, когда она была в самом хрупком состоянии.

Миссис Милквид была сегодня в прекрасном, бодром настроении, и именно она подавала чай. Собравшись за столом, Глуми обрела счастье: ее старые друзья и новая подруга прекрасно ладили друг с другом. Особенно хорошо ладили Джаспер Пиклсворт и миссис Милквид, причем она подтрунивала над ним за его сварливость. Глимгуд был в прекрасной вежливой форме и светился изнутри от счастья. Хатико сгорбился на слишком маленьком для него стуле, за слишком коротким столом, но он справился.

Чай быстро становился образом жизни Глуми, который никогда раньше не утруждала себя чайным ритуалом. Но жизнь в Кристальной империи состояла из чая и сочувствия. Это давало пони повод собраться, поговорить, излить друг другу душу. Завязывались новые дружеские отношения, а некоторые даже влюблялись. Миссис Милквид считала, что ежедневный чайный ритуал способствует сплочению стада и поддерживает хорошие отношения между пони.

— Так ты собираешься вырастить грифона? — Вопрос Джаспера прозвучал неожиданно, и его тон показался почти недоверчивым. Это заставило всех сидящих за столом замолчать, и ворчливый земной пони не сразу понял, что что-то не так. — Я просто в шоке, что кто-то заботится об этом, вот и все. Вся эта суета большого города. Никому больше нет дела до других пони. Харрумф.

Глуми, сама того не осознавая, облегченно вздохнула и напомнила себе, что если Джаспер ворчит, то не стоит думать о нем плохо. Он и раньше удивлял ее, и под его суровым внешним видом скрывался хороший пони… только немного язвительный.

— Даже я, признаться, удивлен, — сказал Глимгуд, его голос был мягким и лишенным обычного энтузиазма. — Когда-то грифоны были нашими врагами. Я родом из далекого прошлого, и это будущее порой кажется мне весьма запутанным. Трудно быть путешественником во времени.

— Пфф! — хмыкнула старая кобыла, и тут миссис Милквид разразилась горловым смехом. Подняв исхудавшую морщинистую ногу, она помахала Глимгуду ногой и опустилась в свое мягкое кресло с высокой спинкой. — Я и забыла, что ты старше меня. Как глупо, что я стесняюсь своего возраста, когда рядом тысячелетний пони. Да я практически годовалый жеребенок.

— Только по формальным признакам, — ответил Глимгуд, а потом добродушно захихикал.

Глуми немного растерялась, склонив голову набок, и попыталась понять смысл произошедшего. Глимгуду была тысяча лет? Он не упоминал об этом раньше, а ведь это казалось именно тем, что можно было бы упомянуть. Затем, после некоторого времени, проведенного в подземелье тупости и одухотворения, между ее ушами мелькнул огонек тепловатого интеллекта: Глимгуд родился более тысячи лет назад, когда исчезла Кристальная империя.

— О… — Она выдохнула это слово вслух и поблагодарила себя за то, что не дала повода подумать, что у нее перья вместо мозгов. Опустив уши, она, сама того не осознавая, озорно улыбнулась и получила в ответ любопытный взгляд Джаспера. Прежде чем Глуми успела сделать хоть что-то, что выдало бы ее, она отпила немного чая. Никто ничего не заподозрит, если она сохранит спокойствие.

— Так ты встретил Глуми в дороге? — спросила миссис Милквид.

— Да, — ответил Глимгуд. — Мы с моим спутником Джаспером нуждались в помощи и воде. Глуми дала нам и то, и другое.

— Приятно видеть, что доброта все еще остается добродетелью. — Старая кобыла вздохнула, еще немного посидела в кресле, а затем испустила усталый вздох, от которого, казалось, сжалось все ее иссохшее, морщинистое тело. — Так было не всегда. За свою жизнь я повидала многое… В какой-то момент мы стали так холодны друг к другу. Мы забыли уроки прошлого и повторили несколько ошибок. Потребовалась гражданская война, чтобы напомнить нам, как себя вести. Возможно, это бред старой дряхлой кобылы, но в той войне было и кое-что хорошее. Восстановительные работы принцессы Селестии вернули на землю много доброты и щедрости, которых так не хватало. Я видела это… Я видела все это. Пони должны были вспомнить, как быть добрыми друг к другу. Конечно, когда случилась война и раны были еще свежи, я не думала, что народ когда-нибудь исцелится.

— А когда король Сомбра стал жестоким и захватил власть в Империи, я не думал, что мы когда-нибудь освободимся. — Глимгуд кивнул, протянул ногу и похлопал старую кобылу по передней ноге. — А когда он потерпел поражение, доброта вернула нам надежду. — Глаза кристального пони на мгновение закрылись, а дыхание стало совсем поверхностным. — Чудесный акт доброты привел нас в современную эпоху. Слава богу, что есть мудрый Император и нежная Императрица.

Поскольку никто не ел, Глуми притащила целую тарелку сахарного печенья и принялась методично уничтожать его одно за другим. Она клала в рот целое печенье, немного сосала его, чтобы размягчить, и когда оно рассыпалось в мокрую, рассыпчатую, сахарную массу, только тогда она разжевывала остатки, чтобы их можно было проглотить. Содержимое тарелки исчезало с поразительной быстротой.

— А ты, тихоня? — спросила Хатико миссис Милквид. — Как поживает доброта на твоей родине?

— Она умерла, — ответил Хатико с грустью и отстраненностью. — Она была одной из первых жертв, когда из моря поднялся великий дракон-черепаха Тосо. Однажды Тосо вышел на берег и задал первый из многих вопросов, разорвавших Инудзиму на части. — Конечно, — сказал он, — самураи имеют право на большую долю труда земледельцев, ведь без них у земледельцев ничего бы не было. Поэтому даже если самураи берут много, а крестьянам оставляют мало, все равно мало — это больше, чем ничего, что они имели бы, если бы не было самураев. Так стоит ли оскорблять самураев и не отдавать им должного? Почти в одночасье почтенные псы превратились в бандитов, жестоких и жадных.

Джаспер покачал головой, вздохнул и закатил глаза.

Затем Тосо принялся за софистов, говоря:

— Конечно, знание — это сила. Разве власть не должна принадлежать тем, кто наиболее способен и наиболее ответственен? Какая необходимость в знаниях у земледельца, выращивающего рис? Разве от этого рис становится вкуснее? Зачем отдавать власть? Не лучше ли отдать ее тем, кто может сделать с ее помощью больше? А кто может сделать больше? Те, у кого есть деньги и ресурсы. — Даже самые мудрые и ученые поддались на слова Тосо, и таким образом ученые оказались во вражде со всеми, включая воинов.

Госпожа Милквид прикрыла рот копытом, а ее глаза казались… печальными.

— Так софисты быстро оказались в разладе с самураями, которые не договаривались и не просили. Когда ученые отказывались делиться своими знаниями, когда они не отдавали свободно свои секреты, самураи-бандиты расправлялись с ними… Так начался конец Инудзимы. Тосо посеял жестокость, жадность, обман, вероломство, несчастья и раздоры в нашем островном государстве и тем самым навлек на всех нас гибель.

— Противоположности Великих Эквестрийских Добродетелей. — Миссис Милквид претерпела любопытное превращение, и что-то в ней стало казаться более шкодливым, чем все остальное. — Доброта, щедрость, честность, преданность и смех. И, наверное, магия. Я не очень люблю единорогов, потому что всегда больше верила в то, что можно разделить трапезу, чем в то, что можно произнести заклинание.

Обведя виноватым взглядом стол, Глуми поглотила последнее сахарное печенье.

Моргнув несколько раз, старая кобыла вздохнула, потом зевнула, а затем позволила своему телу откинуться на мягкие бока кресла:

— Хатико, для меня большая честь познакомиться с тобой. Никогда не забывай историю своего рода. Делай все, что должен, чтобы передать ее. Теперь будь хорошим щенком и слушайся меня. — С этими словами старая кобыла замолчала, черты ее лица потемнели, и она подняла чашку с чаем, чтобы отпить из нее.

Изящный поклон головы Хатико излучал почтение, уважение, и он тоже поднял свою чашку. Он поднял ее в знак уважения, поднес к носу, понюхал и отпил глоток. Тем временем Глуми принялась разглядывать бутерброды с огурцом и маслом, нарезанные аккуратными треугольниками.

Миссис Милквид поставила пустую чайную чашку, улыбнулась, и ее правая передняя нога опустилась на мягкий подлокотник кресла. Джаспер, выгнув бровь, пододвинул тарелку с бутербродами с огурцом и маслом поближе к Глуми, а Глимгуд, казалось, изучал каждое движение Хатико. После нескольких глотков Глуми поддалась искушению и принялась поглощать тарелку с бутербродами.

Джаспер прокашлялся, потянулся, почесал шею чуть ниже челюсти, а затем посмотрел в свою чашку с чаем, стоявшую на столе прямо перед ним:

— Этот черепаховый дракон, этот Тосо, он очень похож на Дискорда. Мне говорили, что Дискорд стал другим, но я не верю ни единому слову. Он создает проблемы ради проблем. Мы, земные пони, не терпим нарушителей спокойствия. Ты держишь свой нос у земли и работаешь. Если бы каждый пони делал то, для чего он предназначен, не было бы никаких проблем.

— Не у всех нас судьба так четко определена, — сказал в ответ Хатико. — Некоторые из нас проводят свою жизнь в поисках цели, как, например, монахи, жившие когда-то на моей родине. К сожалению, они тоже стали мишенью для Тосо и были уничтожены.

— А разве поиск цели не может быть твоей целью? — Лицо Джаспера сильно постарело всего за несколько секунд, когда сотни мелких морщинок разбежались от его нахмуренных бровей вниз. — Если ты где-то в стороне, размышляешь о своем пупке, то у тебя не так уж много шансов создать неприятности. По крайней мере, ты не мешаешь другим, и они могут заняться работой.

— А разве работа — это все? — спросил Хатико.

— Да. — Джаспер издал серию негромких ворчаний, фырканье, а затем хныканье.

— А как же досуг? — Алмазный пес наклонился вперед, его щеки напряглись в сосредоточенности.

— Это веселая работа. — Джаспер, вечно угрюмый земной пони, прищурился и уставился на алмазного пса через стол.

— А как же поэзия?

— А что с ней? — быстро ответил земной пони. — Разве нажимать на перо — это не труд? Сосредоточиться? Быть творческим? Разве это не усилие? Любой идиот может сочинить стихотворение, и в мире полно плохих поэтов, которые отравляют разум и глаза тех, кто читает их бредни. Но хорошая поэзия… это усилие, выраженное в чернилах. Это как ваяние зубилом. Все сводится к упорному труду. Нужно вырезать мелкие детали.

Хатико пожал плечами:

— Наверное, ты прав.

При этом морщины Джаспера исчезли, причем почти все, и из глубины его горла послышалось еще одно слабое хныканье. Его уши на мгновение приподнялись, повернулись вперед, а затем разошлись в стороны и оказались вровень с его головой. Казалось, что он не может подобрать слов, он опустил голову и стал прихлебывать чай.

— Мой дорогой друг, вы не привыкли к тому, что вам говорят, что вы правы. — Глимгуд улыбнулся, и его зубы любопытно блеснули. — Вы удивительно философичны для пони, торгующего огурцами.

— А ты мучительно эрудирован для пони, чей жаргон уходит корнями на тысячу лет в прошлое, — заметил Джаспер через несколько секунд после того, как Глимгуд произнес эти слова, глядя, как чай капает с его подбородка.

Хатико, жестикулируя лапой, мягко прервал разговор:

— Старая кобыла уснула. Говорите тише.

Конечно, голова госпожи Милквид покоилась в мягком уголке кресла с высокой спинкой. На ее губах играла слабая улыбка, и с них капала капля чая. Оба уха поникли, и Глуми не мог не заметить, как умиротворенно выглядит столетняя учительница. Запихивая в себя целый бутерброд с огурцом и маслом, прожорливая пегаска размышляла о том, как вся эта еда отразится на ее некогда подтянутой фигуре.

Джаспер вернулся к поглощению остывшего чая, а Глимгуд повернулся к Глуми, которая лежала лицом вниз на тарелке с бутербродами, исчезавшими, казалось, с ужасающей быстротой. Один бутерброд был перемазан маслом, и Глуми пришлось облизать губы, чтобы избавиться от этого. Глимгуд, настоящий джентльмен, подтолкнул копытом в сторону Глуми маленькую тарелочку с кубиками сыра.

— Ты ешь за двоих, — сказал кристальный пони, бросив взгляд на яйцо Глуми. — Когда этот… как его там называют, грифончик проголодается и не захочет спать, ты будешь благодарна за то, что ты упитанная. Времени на уход за собой скоро будет не хватать.

— По крайней мере, в сыре нет зубочисток. — Джаспер издал низкое ворчание и закатил глаза. — Я не единорог. Вытаскивать зубочистки — это мучение. Они представляют реальную опасность для нас, земных пони и пегасов. Просто нарежь сыр и покончи с этим. Никаких зубочисток.

Вытянув лапу, Хатико сделал размашистый жест:

— Мудрая собака говорит, что лучше потратить силы на то, чтобы разрезать торт, чем сыр. У собаки, которая режет торт, много друзей… А собака, которая режет сыр, воет в одиночестве.

— Почему… я сказал… — Глимгуд сел прямо, несколько раз моргнул, а затем повторил. — Почему… я говорю.

— Знаешь, — обратился Джаспер к сидящему за столом алмазному псу, — я и не подозревал, что у тебя есть чувство юмора.

— Мой хозяин был мудр. — Хатико показалось, что ему больно, и на мгновение он зажмурил глаза. Затем на его лицо вернулось спокойствие, но намек на боль остался. — Только когда комар сядет на твой каменный мешок, ты поймешь, юный щенок, что всегда есть способ решить проблемы без насилия. Будь мягким во всем, что делаешь. — Когда он снова открыл глаза, в их глубине была видна сильная боль.

— Что-то случилось с твоим хозяином? — Джаспер навострил уши и, опираясь передними ногами на край стола, наклонился вперед.

— Его убили за разбой. — Ответ Хатико не содержал ни малейшего подобия эмоций. — Убив фермеров, он перестал быть моим хозяином и стал разбойником. Мне хотелось бы думать, что в те последние мгновения, когда мы скрестили клинки, когда я пронзил его, он снова стал моим хозяином и гордился мной. Это глупость с моей стороны.

— Я не хотел вас прерывать, — сказал Глимгуд, перебивая. — Миссис Милквид не спит.

— Не спит? — Джаспер повернул голову, и его глаза расширились.

Глуми подняла голову от своей кучи бутербродов, чтобы взглянуть.

Старая кобыла выглядела так, словно спала. Она была спокойна, неподвижна и улыбалась. Но что-то было не так, и даже Глуми заметила это, когда обратила внимание: Грудь миссис Милквид не поднималась и не опускалась. Ее ноздри не раздувались при каждом вдохе, потому дыхания и не было. Глуми охватило сильное оцепенение, когда она поняла правду, — оцепенение, которое показалось ей необычным, потому что она ожидала грусти.

Но грусти нигде не было.

— Ну вот и все… — Потянувшись, Джаспер передней ногой откинул гриву с лица и покачал головой. — Она прожила достаточно долго, чтобы стать чужой для своей семьи, и умерла здесь, в одиночестве, и только мы были ее последней компанией. Надеюсь, мое настроение было не слишком ужасным.

— Чужой для своей семьи? — При этих словах Глимгуд выглядел озадаченным. — Я не понимаю.

— Я видел это раньше. — Джаспер вздохнул и повернулся лицом к своему другу. — Ты живешь так долго, как она, ты пережил некоторых своих жеребят, а может быть, и некоторых своих внучатых племянников, и связь ослабевает. В какой-то момент ты перестаешь быть матерью, потому что все твои жеребята ушли. Затем, со временем, связи продолжают разрушаться. Ты перестаешь быть матерью или бабушкой и вместо этого становишься той милой старушкой, которую все просят уважать, но прямые связи между ними уже не действуют. Ты становишься обузой, которую все терпят.

Глимгуд расстроился и стал теребить свои щетки:

— Но как такое может быть? Я даже не понимаю, как пони могут жить так долго. Как можно разорвать эти узы?

В ответ Джаспер пожал плечами:

— Не знаю, но так оно и есть.

Не зная, что и думать, Глуми по-новому взглянула на материнство, глядя на неподвижное тело миссис Милквид. У нее пропал аппетит, и она оттолкнула стоявшие перед ней тарелки с едой, которые зазвенели при соприкосновении друг с другом. Когда грива упала ей на глаза, она не стала ее убирать, а продолжала смотреть сквозь нее.

— Ее последние слова были обращены ко мне. — Хатико склонил голову и добавил: — Это большая честь для меня.

— Один из нас должен найти кого-нибудь из пони… возможно, кого-нибудь из дворцового персонала. — Глимгуд протянул копыто и положил его на переднюю ногу старой кобылы. — Надеюсь, мы были приятной компанией. Если бы мы знали, что это будет твой последний чай, мы могли бы сделать больше, чтобы он был особенным.

— Она ушла…

— Да, Глуми. Мне жаль. — Уши Глимгуда извиняюще опустились.

— Я никогда раньше не дружила с пожилыми пони и не знаю, что мне чувствовать.

Глимгуд кашлянул:

— Я считал себя пожилым… так и есть… Я прожил очень долго… чуть больше двух десятков лет. Я жил и терял… как и многие, я потерял очень много. Но потом мы вернулись, и император с императрицей исцелили нас, дали нам лекарства и вылечили нас от наших недугов… это было чудо. Я снова был молодым. Моя жизнь кажется такой короткой по сравнению с ее.

Оттолкнувшись от стола, Глимгуд вытер глаза передней ногой, встал и отряхнулся:

— Я сейчас же пойду и найду кого-нибудь из пони. Прошу меня извинить.

Глуми в замешательстве облизала губы, покачала головой и попыталась разобраться в своих чувствах.

Примечание автора:

Когда заканчивается одна жизнь, начинается другая. Так оно и случилось.

Берри Панч и канун Дня Согревающего Очага

Т+769 дней

Гарри Поттер и нашествие маленьких пони

Нелёгкая работа

Дружба это бюрократия: брачные законы

Почему?

Changelife (Чейнджлайф)

Врата

Лучший подарок

Обречённые

Куда бы ни занесло ветром

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15