Весеннее обострение
Глава 29
Эсмеральда затихла, но еще не спала. Она грызла все, что попадало ей в рот: учебник Копперквика, кардиган Баттермилк, который та оставила на кровати, плюшевый баклажан, отцовское копыто, угол подушки, ватный конец одеяла, а потом остановилась на морковке, которую грызла с закрытыми глазами. Когда Копперквик посмотрел на нее, то увидел, как она сильно выросла, что мог заметить только родитель. Она лежала на спине, положив морковку на живот, и грызла зеленый лиственный конец, издавая при этом довольные хрюкающие звуки.
Легкий стук в дверь привлек внимание Копперквика, и он сначала проверил Эсмеральду, не потревожена ли она, а затем посмотрел на дверь. Это была Баттер Фадж, подумал он? Может, кто-то пришел извиниться или обсудить случившееся? Что бы это ни было, заставлять их ждать не имело смысла, и Копперквик постарался говорить потише.
— Входите, — сказал он тихим шепотом, надеясь, что его услышали.
Когда дверь открылась, Копперквик увидел голубую вспышку, а когда вошел Майти Мидж, он нес под крылом лист бумаги. Невысокий жеребец легкого телосложения на мгновение окинул взглядом комнату, а затем его глаза остановились на Эсмеральде. На какое-то время ему показалось, что он собирается что-то сказать, но ничего не вышло. Молча он подошел к кровати и, вытянув крыло, положил канареечно-желтый лист бумаги рядом с раскрытым учебником Копперквика.
— Что это? — спросил Копперквик.
— У меня кризис совести, — ответил Майти Мидж.
— Я не понимаю. — Копперквик посмотрел на газету и увидел петляющий, похожий на карнавальный шрифт.
— Азартные игры — это неправильно, и я считаю, что они приводят к моральному разложению общества. Я считаю, что пони, которые играют в азартные игры, не правы. Деньги тратятся впустую на азартные игры, когда можно обеспечить себя, заплатив за еду и расходы на жизнь. — Теперь Майти Мидж выглядел виноватым, и его крылья повисли по бокам, в результате чего его перья задевали пол. — Я всю свою жизнь боролся против азартных игр в нашем обществе.
— Что это значит? — Копперквик поднял голову и посмотрел в глаза своему будущему тестю, но обнаружил, что Майти Мидж не желает встречаться с ним взглядом.
— Будет дерби… азартное мероприятие. К счастью, оно проводится с благой целью, и собранные деньги пойдут на благотворительность, и это единственная причина, по которой я это делаю. — Майти Мидж несколько раз прочистил горло, а когда заговорил снова, его голос был хриплым от стыда. — Победитель дерби получает тысячу золотых бит, а участие в соревнованиях стоит сто золотых бит.
— При чем тут я? У меня даже нет таких денег…
— Я уже заплатил за участие. — Майти Мидж прижал уши, его зрачки увеличились в размерах, а глаза стали стеклянными. — Залягай меня аликорн, ты быстро бегаешь. Эти деньги невелики, но они дадут вам с Бизи немного средств на жизнь. Поступай правильно, Коппер.
Ошеломленный, Копперквик открыл рот, но из него ничего не вышло.
— Послезавтра, Коппер. Разминайся и делай все, что тебе нужно, чтобы быть готовым. Не упусти эту возможность. Я видел, как ты бежал, когда мы возвращались из Флэппера. Никто так не двигается, по крайней мере, здесь. У тебя есть дар, Коппер, используй его.
Синий пегас встряхнулся, чтобы вернуть себе самообладание, бросил последний взгляд на Эсмеральду и вышел за дверь прежде, чем Копперквик успел опомниться и ответить. Дверь в спальню со щелчком захлопнулась, и ошеломленный отец бросил косой взгляд на спящую дочь, у которой режутся зубки. Затем он снова посмотрел на газету, начал читать ее, и в глубине его груди зажглась веселая искорка надежды.
Было видно, что Эсмеральда борется за то, чтобы не заснуть, и маленькая кобылка зевала в перерывах между неумелыми покусываниями плюшевой морковки. Она лежала у отца под боком, пытаясь, без сомнения, успокоить боль в деснах. Тем временем Копперквик пытался читать учебник, но у него это плохо получалось, так как он был слишком увлечен дерби. На несколько мгновений он задумался, почему отец Баттермилк так поступил, но потом понял, что это неважно, главное — извлечь из этого максимум пользы.
Пинаясь ногами, Эсмеральда задевала ребра отца, но тот не обращал на нее внимания, уткнувшись в учебник по эквинологии. Дело было не в том, что кобылка была в плохом настроении, а в том, что она просто была не в духе. Ее глаза на мгновение широко распахнулись после зевка, она огляделась по сторонам, наклонила голову, чтобы посмотреть в сторону лица отца, а затем с трудом удержала глаза открытыми. Ее пушистый подбородок был весь в слюнях, морковка была мокрой и обмякшей. Один глаз закрылся, но не второй, и она угрюмо укусила свою морковку, прежде чем закрылся второй глаз.
Затем, поскуливая, она погрузилась в сон.
Копперквик, которому отцовское чутье подсказывало, что его дочь спит и дышит, а не умерла и не задохнулась, немного расслабился. Внезапное замирание дочери всегда пугало его, не переставая нервировать, и он повернул оба уха, чтобы лучше слышать успокаивающий звук каждого ее вздоха.
Когда-нибудь, возможно, очень скоро, Эсмеральда будет заговаривать ему уши перед сном. Она будет хныкать, брыкаться и плакать. Она может потребовать, чтобы ей прочитали сказку, или попытаться торговаться о том, что ей можно перекусить перед сном. Когда-нибудь у нее появятся свои мнения, идеи и вопросы, но пока она молчала. Пока же она была милой, и этими драгоценными мгновениями нужно было дорожить.
Довольный и улыбающийся, Копперквик погрузился в свои занятия и смог обратить внимание на то, что читал: в книге говорилось о важности эмпирического аналитического исследования общественных явлений, связанных с различными взаимодействиями эквестрийцев друг с другом. Этот новый раздел исследования был в значительной степени сосредоточен на тонкостях и деталях эквинологии, "как" и "почему", и предполагал глубокое изучение того, как распознавание определенных моделей поведения может повлиять на все — от политики общества, социального обеспечения и даже на индивидуальное поведение, поскольку осознание этого факта приводит к изменениям в наблюдаемой системе.
Одним из пунктов исследования была сексуальность, девиантность и общественные нравы, связанные с ними.
Копперквик был девиантом, он знал это, потому что фетишизировал крылья и перья. Он находил их привлекательными, и они были главным объектом его сексуальности. Он жил в то время, когда земные пони и пегасы уживались друг с другом и взаимодействовали, но так было не всегда. В прошлом, если бы он как-то проявил себя, его девиантность вызвала бы всевозможные социальные неурядицы. Этого могло быть достаточно, чтобы его сделали изгоем в обществе, изгоем в специализированном стаде, известном как земные пони.
Конечно, у него были и другие фетиши, которые появились недавно, и они были связаны с социологическим влиянием униформы; визуальными индикаторами признанного стандарта. В обществе существовала всевозможная униформа, которая несла в себе весомое узнавание; полицейские были признаны авторитетными фигурами, как и гвардейцы, и, конечно, королевские особы, носившие короны. Теперь Копперквик увлекся библиотекарями, и у библиотекарей, которые также носили знаки различия в обществе, была узнаваемая униформа.
Ее трудно было описать, но Копперквик знал ее, когда видел, а видел он ее на Баттермилк. Ее неряшливый кардиган, ее пучок, ее очки, ее чистота, доступность, ученость — она была очень похожа на библиотекаря, даже если она не командовала книжной крепостью. Баттермилк Оддбоди была пегасом-библиотекарем, что задействовало все нужные кнопки и привело в действие его факторы притяжения.
Кстати, о факторах притяжения… Баттермилк толкнула дверь, шагнула внутрь и закрыла ее за собой. Ее грива была распущена, длинные волнистые локоны струились по шее, холке, плечам и цеплялись за передние ноги. Ее возвращение в комнату принесло с собой запах цветочного мыла и то, что Копперквик мог бы назвать "запахом влажного пегаса", который заметно отличался от запаха влажных земных пони.
Забыв о своих занятиях, Копперквик следил за каждым ее движением и не скрывал этого. Она подмигнула ему, отчего его сердце затрепетало, и его заворожили ее орехово-зеленые глаза. Уши Копперквика медленно поднялись и повернулись вперед, ожидая услышать что-нибудь, что может исходить от Баттермилк. Пегаска застыла на месте, робкая, сдержанная, и это только разжигало пламя желания Копперквика.
Губы Баттермилк шевелились, складываясь в слова, и Копперквик не мог понять, говорит ли она тихим шепотом или ему чудится звук ее голоса — возможно, и то и другое, и каждый мускул его тела напрягся от того, что она хотела сказать.
— Ты сейчас в настроении сделать Эсме братика или сестричку, не так ли?
Облизав губы раз, потом два, Копперквик кивнул. Сейчас это звучало очень приятно, независимо от последствий. В его голове пронеслись всевозможные лихорадочные фантазии, связанные с крыльями и возвращением Баттермилк. Вздрогнув, Копперквик заворчал; к его удивлению, Баттермилк ответила ему тем же, хотя ее воркотня была приглушенной и гораздо более женственной. Тем не менее, этого было достаточно, чтобы заставить его сердце забиться.
— Я чувствую себя такой грязной из-за того, что сказала это. — Голос Баттермилк был не более чем шепот или фантазия, Копперквик не мог определить, но ее губы продолжали двигаться. — Мне кажется, что я должна немедленно вернуться в душ.
Протянув переднюю ногу, Копперквик похлопал по кровати, приглашая симпатичную пони-пегаску подойти ближе и присоединиться к нему. Баттермилк замешкалась, покраснела, а когда все-таки подошла ближе, то чуть не споткнулась о собственные передние ноги. Она взмахнула всеми своими болтающимися конечностями и как-то сумела удержаться в вертикальном положении. Оправившись, она вскочила на кровать, приземлилась легко, как падающее перышко, и, трижды повернувшись по кругу, легла.
Сделав смелый шаг, Копперквик вытянул шею, опустил голову и зарылся носом в развевающийся хвост Баттермилк. Она испустила тревожный писк, поджав задние ноги, чтобы защитить свои уязвимые места, но Копперквик не обратил внимания на ее панику и принялся внимательно обнюхивать. Когда он случайно коснулся носом плавного изгиба ее задних конечностей в нескольких сантиметрах от маслобойки, все его тело вздрогнуло от неожиданности.
— Это очень предупредительно с вашей стороны, — сказала Баттермилк самым тихим шепотом, на который только была способна.
— Я вам не мешаю? — спросил Копперквик, выдыхая слова и играя в опасную игру "не разбуди жеребенка".
— Немного… да… — лицо Баттермилк потемнело, и она подтянула под себя все четыре ноги, перевернувшись на живот, — Коппер, ты намного больше меня, и это меня пугает. Я уже говорила тебе о своей клаустрофобии. Ты меня пугаешь. Когда ты смелый, агрессивный и стремишься вперед, у меня возникают жуткие мысли о том, что я не смогу тебя остановить. У меня был довольно пугающий момент, когда ты держал меня на столе. Ты одолел меня и не отпускал. Меня это потрясло, Коппер.
От неожиданности Копперквик отдернул голову и прижал уши, демонстрируя покорность. Выражение лица Баттермилк было трудно прочитать, но оно его встревожило, и после нескольких напряженных секунд изучения ее лица он нашел то, что искал: страх. Меньше всего ему хотелось, чтобы она боялась его, но, послушав, что она говорила по этому поводу раньше, он понял, почему.
— Я никогда не хотел…
— Я знаю… — Баттермилк выдохнула слова, и ее губы сделали преувеличенные движения, чтобы компенсировать недостаток громкости. — Это я, Коппер, я сейчас глупая кобылка. Я замышляю событие, которое навсегда изменит наши отношения, и мне страшно. Я в ужасе. Я все время представляю себе, как все может пойти не так. Это тяжело, Коппер, потому что я хочу доставить тебе удовольствие и сделать тебя счастливым, и я хочу, чтобы ты был счастлив со мной, и я продолжаю думать обо всех ужасных вещах, которые Муми говорила о том, как сделать жеребца счастливым, и моя голова сейчас не в лучшей форме, Коппер. Я в смятении, и все это выливается в страхи, которые можно осознать, потому что у меня так много страхов перед неизвестностью.
Копперквик был немного неуверен в том, что сказала Баттермилк, в основном потому, что не понимал, но изо всех сил старался показать, что слушает. По-настоящему слушает, а не просто кивает и соглашается, как это бывало в прошлом, когда он мог побаловаться со своей сиюминутной увлеченностью.
— Муми набила мне голову таким количеством мусора, — скрежещущим шепотом продолжила Баттермилк, и ее губы исказились в яростном оскале. — Теперь я даже не уверена в своих мотивах, чтобы совершить с тобой грязный поступок. Я не могу понять, хочу ли я этого, или я делаю это потому, что боюсь, что ты потеряешь ко мне интерес и бросишь меня, если я этого не сделаю. Что я делаю? Почему я это делаю? Мне кажется, что я лечу в непроглядном тумане и не могу понять, куда двигаться — вверх или вниз. Она снова заставляет меня сомневаться в себе, сомневаться во всем, что я делаю, как это было до того, как я уехала из дома в университет. Я ненавижу это, Коппер, потому что теперь это портит мои отношения с тобой и Эсми. И… и… и… я… я… я злюсь.
Стиснув зубы, Баттермилк замолчала.
Двинувшись вперед на кровати, Копперквик изо всех сил старался не слишком мешать Эсмеральде, и чувствовал, как под ним сминается покрывало, что было немного неудобно. Но это было неважно, потому что Баттермилк было неудобно, и это его расстраивало, в основном потому, что он не знал, как это исправить. Вздохнув, он положил голову на круп Баттермилк и издал усталый вздох.
— Коппер, ты тяжелый. — Баттермилк слабо заскулила и повернула голову, чтобы посмотреть на него. — Я чувствую эту тяжесть сзади, и она меня пугает.
Несмотря на то, что ей было не по себе, Копперквик не сдвинулся с места, даже когда Баттермилк зашевелилась под ним. Опустив уши в полной покорности, он уперся челюстью в гладкий и упругий изгиб тощего затылка Баттермилк. Расслабив мышцы, он обмяк и просто лежал, не шевелясь.
— Что ты делаешь? — требовала Баттермилк со всей громкостью, на которую только была способна, и тоже играла в опасную игру, которая закончится, когда жеребенок проснется.
Копперквик молча ждал, что будет дальше.
— Кто я? Твоя бойкая пегасья подушка? Как получилось, что твоя голова весит целую тонну, Коппер? — Баттермилк ерзала, извивалась, но как ни старалась, ей не удавалось заставить земного пони, покоящегося на ее спине, сдвинуться с места. — Как это ты не раздавил бедную Эсмеральду во сне?
Копперквик хотел улыбнуться, но не смог.
— Что это за игра? — Уши Баттермилк раздвинулись в стороны, став похожими на рога, а затем повернулись так, что их внутренняя часть оказалась обращена вниз. Ее маленькие ноздри раздулись, уголок глаза дернулся, и когда Копперквик все еще не сдвинулся с места, она оскалила на него зубы.
Под челюстью Копперквик почувствовал, как зашевелились бока Баттермилк, а через секунду его шею больно шлепнул ее хвост. Даже рискуя расстроить ее, он отказался сдвинуться с места, понимая, что это почему-то важно, но не зная почему. Он делал это, чтобы помочь Баттермилк, хотя и не мог осознать своих действий, и думал про себя, что, возможно, он просто хотел доказать ей, каким нежным он может быть и что ей нечего бояться.
— Ладно, пусть будет так, — надулась Баттермилк и сузила глаза на Копперквика. — Мне нужно почистить крылья. Постарайся не мешать. — Тон ее голоса изменился, а уши приняли новое положение, не такое агрессивное. — Не знаю, что ты сейчас пытаешься сделать, но с таким выражением лица на тебя трудно сердиться. Если Эсме унаследует это от тебя, у нас обоих будут большие проблемы.
Решив, что можно немного расслабиться, Копперквик так и сделал, продолжая краем глаза наблюдать за Баттермилк, следя за каждым ее движением. Похоже, она немного успокоилась, и он, напрягая мышцы шеи, стал тереться о ее круп, скользя взад-вперед и делая легкий массаж. Это привлекло внимание Баттермилк, он почувствовал, как напряглось все ее тело, и она сделала странное лицо, с каким-то сонным, возбужденным выражением, почти блаженным.
— Если бы мы занимались чем-то… ну, знаешь, тем, чем занимаются пони. — Баттермилк сделала небольшую паузу, закрыла глаза и немного расслабилась. — Но если бы мы делали это, и это только начинало становиться хорошо, и если бы я попросила тебя остановиться, потому что это причиняет мне боль, или пугает меня, или что-то еще, ты бы сделал это?
— К чему это ты? — спросил Копперквик, его слова были приглушены ударом по челюсти, и громкость его голоса была опасно близка к тому, чтобы прекратить игру, потому что Эсмеральда пробормотала во сне. Он почти почувствовал себя оскорбленным — он был на грани этого — и не мог поверить, что Баттермилк могла сказать такое.
— Это моя мать, — простонала Баттермилк, и ее лицо исказилось от эмоций. — Коппер, мне сейчас тяжело, так что, пожалуйста, не сердись на меня.
— Не стоит. — Копперквик поднял голову и, быстро повернувшись, посмотрел Баттермилк прямо в глаза.
— О, я вижу, что ты сердишься…
— Но не на тебя. — Копперквик быстро проверил свои мысли и решил, что его слова были правдой. Он был зол на ситуацию, а не на Баттермилк, хотя и был застигнут врасплох. Помня о том, что Баттермилк может испугаться, он тщательно продумал свою манеру поведения. — А теперь заканчивай с этим.
— Это неудобно…
— Выкладывай.
— Это неловко…
— Выкладывай.
— Мне действительно неприятно…
— ВыКлаДывай.
— Отлично. — Баттермилк с досадой выплюнула это слово и отвернулась от Копперквика, чтобы посмотреть на стену. — Муми, она рассказала мне кое-что, когда рассказывала о том, как все происходит. Она вроде как сказала, что если дело началось, то лучше дать ему закончиться, и что просить жеребца остановиться — хороший способ накликать беду. Если мне было больно, или страшно, или мне не очень нравилось, она сказала, что лучше смириться и терпеть, и дать ему закончить, потому что все всегда можно уладить потом, когда все закончится. Она сказала, что нет никаких причин усложнять себе жизнь, и что даже если дело плохо и не очень приятно, или неприятно, будет гораздо хуже, если оно обернется насилием. Лучше перетерпеть, — сказала она мне.
Ошеломленный, Копперквик отшатнулся в отвращении, и первой его мыслью было пойти и найти Баттер Фадж, чтобы высказать ей все, что думает. Когда он понял, что этим ничего не добьется, он стиснул зубы и разорвался на две части от внезапного желания схватить Баттермилк и удержать ее. Сейчас это было бы непродуктивно.
— Как бы плохо ни было, всегда может быть хуже, и если он будет счастлив, это позволит ему не делать еще больнее, — пробормотала Баттермилк, скорее про себя, чем про Копперквика. — Слушай, я пытаюсь разобраться со всем этим, чтобы наш первый раз был особенным. Муми накидала в мою голову кучу мусора, и я пытаюсь навести порядок в доме, прежде чем пригласить тебя в дом. Мне очень, очень тяжело, и я пытаюсь делать вид, что все в порядке, потому что так и должна поступать хорошая кобыла.
Помолчав, Копперквик попыталась придумать, что бы такое сказать.
— Я очень, очень рада, что эксперименты, которые я проводила в университете, были приостановлены, — сказала Баттермилк ранимым, царапающим шепотом. — Коппер, я была не такой взрослой, как мне казалось. Я вела себя безрассудно и глупо, потому что вдруг стала свободной, восстала против всего, и все это было так здорово, но я уверена, что если бы я что-то сделала, то сейчас бы очень сожалела об этом. Я просто не из тех пони, которые могут забыть о своих ошибках и жить дальше. Оглядываясь назад, я была на грани катастрофы, и сейчас я чувствую себя такой растерянной, потому что не могу понять, что спасло меня от травмы — то, чему меня научила Муми, случайность или мой собственный здравый смысл. Я не могу разобраться в этом, и это меня убивает.
Слова не приходили.
— Я не хочу, чтобы моя мать была права… Если она права в чем-то одном, то мой мозг будет говорить мне, что она права во всем, и я не знаю, смогу ли я с этим жить. Если Муми действительно та, кто удержал меня от того, чтобы я не испортила учебу и не сделала что-то, о чем потом буду жалеть, это будет ужасно, Коппер, очень, очень ужасно, и я не думаю, что смогу с этим жить. Я сейчас себя не выношу.
— Слушай, Баттермилк, я не знаю, как сказать все, что я хочу сказать, поэтому я просто скажу вот что… — Копперквика охватила внезапная дрожь, и он понял, понял, что все будущее зависит от этого момента и от того, что он скажет дальше. — Я не могу обещать, что все будет идеально, но я собираюсь сделать все, все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива, и тогда тебе будет что рассказать Эсме о браке, о любви и обо всех этих сложных вещах. Я не собираюсь портить ей жизнь.
Баттермилк как-то резко отпрянула назад и вцепилась в Копперквика, отчего вся кровать покачнулась. Эсмеральда зафыркала во сне, задрыгала ногами, но не проснулась, в то время как Баттермилк прижалась к шее ее отца. Слюни отражались на ее подбородке в свете потолочного освещения, а звуки нетерпеливых, ласковых поцелуев ничуть ее не беспокоили.
— Это очень много значит, — прошептала Баттермилк, а затем осыпала щеки Копперквика еще более нежными поцелуями. — Это как раз то, что мне было нужно, спасибо тебе большое. А теперь, если ты не возражаешь, мне действительно нужно расправить крылья, пока они еще немного влажные после душа. Когда я закончу, мы с тобой вместе поужинаем, ты займешься своими учебными делами, а я разберусь с этим бардаком в моей голове.
Когда Баттермилк отстранилась, Копперквик был уверен, что не так уж сильно все испортил…