Весеннее обострение

Глава 9

Любовь. Пожалуй, из всех великих тайн жизни любовь была самой великой. Но Эсмеральда Верде была создана не любовью, а похотью. Его интрижка с Сьело дель Эсте была именно интрижкой, завоеванием, бессмысленным актом, совершенным для удовлетворения юношеской гордыни. Это был худший вид секса, совершенный по худшим причинам, и, хотя в тот момент он был приятен, в конечном итоге он не принес удовлетворения — кроме чувства завоевания.

Из этого акта похоти вытекали две вещи: право на хвастовство — награда, растраченная, ставшая бессмысленной, бесполезной из-за вновь обретенной зрелости, и Эсмеральда Верде. В тот момент, когда Копперквик встретил свою дочь, у него не было другого выбора, кроме как полюбить, и это была любовь. Молодой, беззаботный, Копперквик слишком долго любил себя и заботился о собственных нуждах. Как и многие в его возрасте, он не обращал внимания на нужды других. Сосредоточившись на себе, он жил и действовал так, будто существовал только он один.

Но с появлением Эсмеральды Верде все изменилось. Копперквик был вынужден признать, что существуют и другие пони — они существуют, у них есть потребности, порой противоположные его собственным, а в случае с маленькой Эсмеральдой она была совершенно неспособна позаботиться о своих собственных потребностях. Понимание этих потребностей, предвидение этих потребностей требовало определенного сочувствия, понимания, требовало осознания, терпения, сочувствия, милосердия, терпения и, в конечном счете, любви, которая была корнем всех этих вещей, источником, первоисточником.

Не то чтобы эти вещи были невозможны без любви; но они были гораздо более трудными и ограниченными без любви как движущей силы. Как бы то ни было, Копперквик был вынужден испытывать любовь к другому, и это было пробуждением. Почувствовав первые мгновения любви, когда она была самой нежной, самой хрупкой, Копперквик стал существом, которого любовь побуждала действовать в интересах другого.

Это, в свою очередь, возможно, как переменчивый поворот судьбы, привело его к контакту с другим пони, которого любовь побуждала творить необыкновенное добро; некой Баттермилк Оддбоди, которая отдала всю свою жизнь служению другим, не прося ничего взамен. Открыв свое сердце дочери, чтобы почувствовать и испытать любовь к ней, он неосознанно дал себе возможность почувствовать и испытать любовь к другим.

Любовь проявляется странным образом, проявляется в самых загадочных, самых таинственных поступках: в данном случае это была мисс Оддбоди, последовавшая совету своей Муми и приготовившая горячие тосты с маслом и сыром. Это был вопрос, приглашение, средство для того, чтобы любовь, живущая внутри, сделала запрос, и Копперквик откликнулся.

Так и случилось: Копперквик открыл свое сердце, чтобы испытать и почувствовать два совершенно разных вида любви, навсегда изменив свою жизнь, свое мировоззрение и свое будущее. Переключатель, расположенный в глубине его сердца, переключился с "эгоистичного" на "бескорыстный", и это было видно по его поступкам, взаимодействию и реакции на окружающий мир.

Копперквик стал преданным, ревностным слугой прихотей любви…

Нежно потягиваясь, Копперквик попытался подтянуть парящую пегаску чуть ближе, но безуспешно. Его настойчивость натолкнулась на сопротивление: когда он попытался притянуть ее к себе, чтобы сладко поцеловать, ее крылья зажужжали, и она отпрянула. Это ни в коем случае не было отказом: она крепко сжимала его ноги в своих и в любой момент могла отпустить, но ее хватка оставалась крепкой.

От нее пахло корицей и сахаром, манящий, почти пьянящий аромат щекотал ноздри, разжигая желание. Он снова потянул, и снова его настойчивость не увенчалась успехом. Копперквик не удерживал Баттермилк ничем, кроме, пожалуй, глаз, и игра продолжалась.

Фильм был старый, черно-белый, "Синистер Дарк против Презренных". Копперквик уделил фильму совсем немного внимания, и то лишь в самом начале. Синистер Дарк — волшебница из Дома Дарк, у которой переднее левое копыто было сильно деформировано: она родилась с ужасным случаем косолапости. Синистер Дарк была безумной, как утверждали Дарки, и вела войну с одна против шайки гнусных волшебников-недоучек, которые очень хотели отнять территорию у Эквестрии.

Волшебники оказались не готовы к обрушившемуся на них гневу, и фильм стал настоящим буйством спецэффектов. Никакая магическая мощь не могла сравниться с безумием Синистер. Волшебники, пришедшие захватить территорию, терпели поражение, и в ходе этого исторического конфликта границы Эквестрии были расширены.

Но Копперквик не обращал на все это внимания, настолько он был сосредоточен на услужливой пегаске, порхающей вокруг его головы. Эсмеральда лежала на спине на одеяле и дремала, каким-то образом засыпая даже на фоне всего этого шума. Он не замечал, как Баттер Фадж и Майти Мидж следят за каждым движением между ним и Баттермилк. Они проигнорировали фильм, чтобы посмотреть на гораздо более интересное зрелище.

Зеленоватые глаза Баттермилк светились внутренним огнем, и Копперквик был просто околдован, глядя в их глубину. Она все крепче прижималась к его ноге, и он впервые заметил, что ее прикосновения чуть влажные, даже в эту немного прохладную весеннюю ночь. Он снова попытался притянуть ее к себе, и на этот раз ему это удалось. Она все еще отстранялась, и ему пришлось потрудиться, но он притянул ее к себе, остановившись только тогда, когда их носы соприкоснулись, оставив на нем пыль, присыпанную корицей и сахаром.

Все ее тело вибрировало от жужжания крыльев. Она прижалась к нему, и он почувствовал ее горячее, тяжелое дыхание на нежной, чувствительной подушечке своего носа. Он потянулся к ее губам, как утопающий пони к своему спасению, и она снова отстранилась, но совсем чуть-чуть, оставаясь дразняще недосягаемой. Когда она захихикала, его уши поднялись, опустились от разочарования, снова поднялись, а затем затряслись от досады. Он вздрогнул, выражая свое замешательство, и она заскулила в ответ.

— Бизи, — сказала Баттер Фадж, а потом начала слегка хихикать, — не дразни.

Моргнув, Баттермилк поняла, что ее мать наблюдает за ней, и ее щеки потемнели. Не растерявшись, она бросилась к нему и ласково чмокнула прямо в протянутые губы Копперквика. На короткую секунду гул крыльев затих, но затем снова стал громким и быстрым, и она с влажным хлопком отлетела в сторону. Копперквик был ошеломлен тем, что получил именно то, что хотел, и сидел теперь с пустым взглядом, с блаженным, глупым выражением лица.

— Ну, вот и все, Майти Мидж, теперь нам придется поговорить с Бизи о птичках и пчелках. — Хриплый, раскатистый смех вырвался из уст Баттер Фадж, и кобыла-гора затряслась от смеха.

Задыхаясь от хохота, Баттермилк отпустила Копперквика, порхала туда-сюда, а потом опустилась на землю, чтобы смахнуть остатки сладости:

— Птичках и пчелках? Я и есть птица и пчела! Уиии! Посмотрите на меня! — Напевая веселую песенку, она молниеносно взлетела и отправилась за новыми лакомствами для утоления своего аппетита.

Пленка была не совсем в фокусе, немного размыта, немного зерниста, но это неважно. Местами она была повреждена, но это неважно — киномеханик, преданный своему делу, все подправил и сохранил. Старый фильм был без звука, без голосов, без ничего — но это неважно. Умные и трудолюбивые зрители гордились своим импровизированным оркестром, и множество голосов читали декоративные надписи, появлявшиеся на экране. Взаимодействие с аудиторией только добавило фильму интереса.

Одним словом, фильм, а вместе с ним и плавучий кинотеатр, был больше, чем просто сумма его частей. Он стал опытом, точкой сплочения сообщества, которое, как и созданный им плавучий театр, было больше, чем сумма его частей. Здесь присутствовала определенная местная гордость — культура делать все своими силами и обходиться тем, что есть. Театр, транспортные средства, дома, постройки, даже само ощущение сообщества — все это говорило о независимости.

Копперквик слышал этот голос, хотя и не осознавал его, и он оказал на него глубокое влияние. Когда фильм перешел к заключительному акту, когда Синистер Дарк ворвалась в ворота Тартара, готовясь принести самую благородную на свете жертву, Копперквик держал полусонную дочь на передних ногах, пытаясь успокоить ее.

Сейчас его внимание было приковано к экрану, но и Эсмеральда, только что поевшая и еще не определившаяся со своим настроением, тоже не была в стороне. Она брыкалась и извивалась, как будто протестуя против того, что не находится в центре внимания. Копперквик укачивал ее и издавал тихие звуки, пытаясь успокоить.

Тем временем Синистер Дарк страдала самым ужасным образом. Самым страшным из волшебников был единорог, известный как Властелин Големов; он овладел страшным трюком — жить без тела, и перескакивал с одного творения на другое, создав целую армию тел. Но Синистер обманула его — Дарки были разными, но в основном безумными и умными — и вживила ядро голема в свое собственное тело.

Теперь Повелитель големов был заперт в ней, и перед ней открылись врата Тартара, зияющие, как страшная бездонная пасть. Копперквик наблюдал за происходящим, дрожа и пытаясь понять, что это за жертва. Она смеялась, хохотала до упаду, и хотя в фильме не было ни звука, Копперквик все равно как-то слышал этот безумный, лающий, злорадный смех, когда она упивалась своим самодовольным превосходством.

Просто так в открытые ворота Тартара не входят, и Синистер Дарк тоже. Нет, она вошла, прихрамывая на увечную ногу, но при этом как-то бойко. Копперквик был уверен, что слышит скрип закрываемых массивных дверей из черного железа, скрип старых петель. Перед тем как дверь полностью закрылась, руки какого-то невидимого существа надели на шею Синистер тяжелый железный ошейник и закрепили его на месте.

Затем двери захлопнулись, и появились титры на слайдах, в которых не было ни движения, ни анимации.

Что ж, это было довольно неприятно… Не обращая внимания на титры, Копперквик уделил дочери внимание, которого она так жаждала. Когда он взглянул на нее, она почти сразу оживилась и засуетилась, обещая гораздо более приятное настроение, если ей удастся получить то, что она хочет. Он подумал о Синистер Дарк, и, хотя он не обратил особого внимания на фильм, ее жертвенность привлекла его внимание. Это захватило его внимание, его воображение, и теперь, будучи отцом, он задавался вопросом, как много он готов отдать ради своей дочери.

Потенциально — все.

— Холодно, Эсме? — спросил он и слегка прижал ее к себе.

— Мне грустно! — промурлыкала Баттермилк и прижала передние копыта к щекам. — Я ненавижу историю о Синистер Дарк… Я не люблю истории, у которых нет счастливого конца! Мне они не нравятся! — В бешенстве она стала летать вокруг головы Копперквика узкими, бешеными кругами, издавая при этом страдальческое поскуливание.

— Мама?

Эти слова, едва слышное бормотание, которое могло затеряться в море шума, окружавшего их, заставили Баттермилк остановиться и навострить уши. Это также заставило Баттер Фадж остановиться, и большая кобыла повернула голову, чтобы посмотреть, как ее собственная дочь спускается вниз. Баттермилк вырвала Эсмеральду из объятий Копперквика и притянула ее к себе, крепко обнимая.

— Я знаю, чего ты хочешь, — сказала Баттермилк Эсмеральде, проносясь мимо. — Ты хочешь, чтобы мы с папой обнимали тебя вместе, не так ли? Тот маленький распорядок, который у тебя был, был нарушен, и ты это ненавидишь, не так ли?

— Стадные узы. — Баттер Фадж заговорила мудрым, знающим голосом. — Если она действительно этого хочет, значит, она немного поправляется. Тебе нужно быть начеку. А теперь успокойся, Бизи, и приступай к обнимашкам, прямо сейчас, в эту минуту.

— Я стараюсь, Муми, но все было так напряженно, а потом случилось все это, и мы вернулись домой, и пошли в кино, и я прекрасно проводила время, вплоть до того момента, когда фильм закончился, потому что я не люблю фильмы с плохим концом и… — Баттермилк вдохнула почти с хрипом, но все ее слова замерли, когда мать фыркнула.

Копперквик не понимал, что происходит, но Баттер Фадж улыбнулась самой прелюбопытной улыбкой. В ее глазах мелькнула тайная усмешка и веселый блеск, а может быть, это был просто ослепительный электрический свет. Баттермилк опустилась на землю, приземлившись на одеяло прямо перед Копперквиком, и одним движением притянула его к себе, каким-то образом получив на это разрешение матери.

Эсмеральда сразу же просветлела и начала лепетать, издавая бессмысленные жеребячьи звуки.

Баттермилк, совершенно обалдевшая от сахара, с трудом могла усидеть на месте. Она немного потеснилась, прижавшись к Эсмеральде, и придвинулась поближе к Копперквику. Моргнув несколько раз, она сфокусировала свой безапелляционный взгляд на матери и сказала:

— Это очень трагично, Муми, но жеребята, выращенные одним родителем, менее социально адаптированы, чем жеребята, выращенные двумя родителями. А жеребята, выросшие в стаде… это одни из самых общительных жеребят. Я изучал эти данные, то и дело, и когда я пойду в докторат, а я иду в докторат, не сомневайся, я планирую, что моя докторская диссертация будет посвящена этому вопросу.

— Бизи? — Баттер Фадж выглядела совершенно озадаченной.

— У меня есть план создания группы поддержки для родителей-одиночек… своего рода псевдостада… социальной сети неблагополучных родителей, которые могут помогать друг другу. Они могут взаимодействовать друг с другом и со своим потомством, и я надеюсь, что подобное псевдостадо окажет положительное влияние на социальное развитие жеребят в группе. Если я смогу заставить их всех достаточно взаимодействовать, то это будет зеркальным отражением благотворной стадной структуры расширенных семей, а также даст родителям полезную сеть других единомышленников, находящихся в аналогичной ситуации, которые поймут все проблемы, испытания и невзгоды одинокого родителя, которые значительно усиливаются у существ с глубоким, врожденным стадным чувством, таких как мы.

— Бизи… Извини… но ты как будто говоришь на другом языке. Я поняла только половину, если вообще поняла, того, что ты сказала. Помедленнее и постарайся объяснить мне, потому что я хочу понять. — Уши Баттер Фадж обвисли, а в глазах появилось выражение глубокой озабоченности. — Я не могу мириться с невежеством, и мне кажется, что сейчас я многого не знаю.

Вдалеке в проектор загружали очередной фильм, и продавцы спешили перекусить. Копперквик с серьезным видом обхватил Баттермилк передними ногами и ободряюще обнял ее, отчего Эсмеральда забормотала еще сильнее.

— Бизи, — обратился Майти Мидж к своей дочери, — если ты не возражаешь, я спрошу, из-за чего все это произошло?

— Коппер, — не задумываясь, ответила Баттермилк. — Примерно через неделю или около того после встречи с ним, когда все рухнуло, когда все неприятности начали наваливаться, когда я начала испытывать вполне реальный страх потерять клиента и близкого мне пони, у меня появилась… мотивация. Я увидела, как пони проваливаются в трещины, и начала задаваться вопросом, как эти трещины вообще появляются, а потом было много вопросов, и я проговорила все уши миссис Вельвет, потом я проговорила все уши принцессы Кейденс, а после этого у нас с принцессой Селестией был разговор, который длился все… хочу сказать, двадцать или около того часов? Я слушала ее, потому что она живет уже чертовски долго и ей есть что сказать по этому вопросу, и после этого я пришла к своим выводам.

— И какие же? — Майти Мидж наклонился, и его уши оказались под углом над его любопытным, серьезным лицом.

— Распад семьи и структуры стада. — Баттермилк моргнула за своими толстыми стеклами очков, слегка фыркнула и протянула Эсмеральде копыто. — Возьмем Рипл Рашер… Очевидно, что у нее неполная семья. Кроме того, она подвергается остракизму… она изгой, говоря языком светских пони. — Тут Баттермилк сделала паузу и многозначительно подняла бровь на своих родителей. — Она растит своих жеребят в условиях, пагубно влияющих на их развитие, не способствующих установлению здоровых, хорошо приспособленных к жизни связей в стаде. Эти жеребята вырастут взрослыми пони с нарушенными стадными связями, и эти качества передадутся их будущему потомству. Это уже происходит, и подтверждением тому может служить целый ряд проблем, уже существующих в обществе. Порицая и отвергая Риппл Рашер, какие бы ужасные вещи она ни совершила или не совершила, мы возлагаем бремя ее наказания, выражаясь мирским языком, хомут на ее шею, на шею ее жеребят, и все общество будет страдать от этого, а не только Риппл Рашер.

Губы Баттер Фадж сжались в плотную кислую морщинку, но она ничего не сказала. Майти Мидж тоже молчал, обдумывая слова дочери, и оба они испытывали сильное недоумение. Что касается Копперквика, то он размышлял над словами Баттермилк, прекрасно понимая их и ценя тот факт, что у нее хватило смелости бросить вызов родительским убеждениям. Он также гордился тем, что полюбил интеллектуалку, которая была достаточно красноречива и напориста, чтобы бросить вызов его собственным убеждениям.

— Папа, сходи, пожалуйста, принеси мне попить. Я съела слишком много сахара и соли, и мне очень, очень хочется пить, а Эсме сейчас нужно пообниматься. — Захлопав ресницами, Баттермилк, не выражая никакого снисхождения, подарила отцу обнадеживающую улыбку.

Ворча, голубой пегас поднялся в воздух и понесся в сторону концессионных киосков, а Копперквик начал размышлять о таинственной власти, которую дочери имеют над своими отцами.