Палингенезия

Любовь

Тёплый ветер нежно касался её шёрстки, ласкал её гриву, лениво перелистывал страницы раскрытой книги. Селестия лежала на подстилке, глубоко вдыхая солёный воздух, смешанный с ароматом джунглей, едва уловимым, но настойчивым.

На мгновение она позволила себе закрыть глаза.

И образы вспыхнули в её сознании.

Нежный взгляд, наполненный трепетной заботой.

Вкус фруктового вина на губах — терпкий, сладкий, пьянящий.

Тёплое дыхание на коже.

Чьё-то вожделение, пронизывающее её, и следующая за ним сладостная боль, которая не была неприятной. Напротив, она была той болью, что приходит вместе с радостью, что делает мгновения острее, ярче.

Селестия вздрогнула и приоткрыла глаза, когда её размышления прервал негромкий кашель.

Она повернула голову.

Тот самый жеребец.

Селестия приподняла бровь, затем улыбнулась и чуть склонила голову набок, оценивающе глядя на него.

— О, мой постоянный посетитель, — её голос был лёгким, чуть насмешливым. — Какой же вопрос в этот раз ты хочешь задать великому, бессмертному и всезнающему аликорну?

Жеребец отвёл взгляд, покраснев, но затем набрался храбрости и тихо произнёс:

— Ты… ты когда-нибудь любила кого-то?

Селестия задумчиво посмотрела на него, а затем загадочно улыбнулась, снова напрягая память, пытаясь удержать сладостные образы, что всё ещё дрожали в её сознании, словно отражение луны в воде.

— Да… был один жеребец, что похитил моё сердце, — её голос стал мягче, теплее. — Он был чист душой, а его грива напоминала настоящее золото… а глаза… пронзительные, глубокие, цвета безоблачного неба.

Жеребец молчал, заворожённый её словами.

— Он был великим воином, — продолжила она. — Великим настолько, что, в конце концов, отдал свою душу ради спасения мироздания.

Она вздохнула, и её взгляд потяжелел.

— И теперь… никто, кроме меня, даже не помнит его. Даже Луна не знает…

На мгновение она закрыла глаза, позволяя себе утонуть в давно забытых прикосновениях. Тёплых. Сильных. Полных нежности.

Но голос жеребца снова выдернул её из этих грёз:

— Ну… кому-то ведь в этом мире повезло, да? Если даже спустя века его помнит бессмертный аликорн…

Селестия медленно открыла глаза.

— Теперь, наверное, память о нём тоже вечна.

Она вздохнула.

Приступ тоски захлестнул её, сжал сердце ледяными пальцами.

— Так и есть, — прошептала она. — Увы… его я не забуду.

Она посмотрела в горизонт, где море и небо сливались воедино.

— И эта боль будет со мной… навсегда.

Жеребец уже развернулся, готовый уйти, вновь оставив её одну среди мягкого шелеста волн и трескающих на тёплом песке ракушек.

Но прежде чем он скрылся за границей пляжа, её взгляд невольно упал на книгу, что покоилась рядом, на слегка помятой подстилке.

И в этот миг в её разум прокрался холодный, тонкий ужас.

На обложке книги было его лицо.

Того, кого она любила.

Того, кто, как она верила, жил лишь в её памяти.

Селестия застыла, не в силах отвести взгляд, её дыхание замерло, а сердце, казалось, на мгновение прекратило биться.

А был ли он?

Или она и написала эту книгу? Давным-давно, в отчаянной попытке сохранить память о нём, сделать его существование вечным, пусть даже только в словах?

Или… всё ещё хуже?

Может, не было у неё никакого возлюбленного?

Может, она просто читала эту историю настолько много раз, что заменила ею свою память?

Она хотела вспомнить. Так сильно хотела.

Но… обнаруживала лишь пустоту.

Безграничную, пугающую, ледяную пустоту, что окутала её разум, как тёмный туман, стирающий контуры прошлого.

Губы Селестии дрогнули.

Она медленно прикрыла веки, но даже в темноте, за закрытыми глазами, обложка книги стояла перед ней, будто высеченная на внутренней стороне её сознания.

И тогда, в самый край её глаза набежала слеза.

Прозрачная. Чистая.

Первая, наверное, за целые поколения.