Lunacy

Lunacy

Её затуманенный разум держал одно желание, пока она преодолевала восхождение по длинной, вертикальной спиральной лестнице. Сверкающие факелы на стенах причудливо искажали её тень, когда та проходила мимо. Стоило глазам встретиться со светом, как они начинали гореть, так что её взгляд уходил в сторону, пока копыта цокали по каменным ступеням.
Ночь ― ночь подходит к концу. Мало времени. Надо закончить все сразу, без мешканий. Она так долго, так терпеливо ждала... предвкушение наполняло её. Сегодня все завершится, этой ночью, в этот час ― только еще чуть-чуть...

Кусочки и отрывки окружающего мира то забирались, то ускользали из её зрения. Она ощущала, с каким трудом разум удерживает тонкую связь с реальностью — маленькие, незаметные фрагменты вокруг стоящих вещей проявлялись и исчезали, без каких-либо на то причин. Сначала взгляд мог зацепиться за величественный гобелен на стене, сверкающий своими тщательно вытканными стежками, а потом из него начинали лезть тысячи светящихся пауков, выползающих из малейших трещинок и порезов в полотне, вынуждая её отчаянно скрипеть зубами и пытаться сразу же вытащить это зрелище из головы. Ничто уже не было реальным, и поэтому все должно кончиться этой ночью, сейчас, и ни секунды промедления.
Прохладный ночной ветер сорвался на неё, когда дверь, возмущенно скрипя, что её так резко открыли, распахнулась со скрежетом. Луна ― она была почти на конце своего еженочного цикла, так что времени было немного. Еще пара метров и...
Принцесса хрипло вдохнула, переводя дух, и оглядела парапеты, заодно вглядываясь в далёкий-далёкий горизонт. За этой занавеской света было так много всего — столько мирно спящих пони, ожидающих начала нового дня; города, большие и маленькие, и непокорные пустоши вместе с ними — целый мир незримой жизни, которому еще только предстояло проснуться, и который не знал, какая красота стоит на дворе.
Что же, они упустили свой шанс.
Луна спрыгнула с каменной стены. Ее крылья свернулись и подогнулись; земля приближалась с невообразимой скоростью, ландшафт мерно вращался в тысячах метров от нее...

... сотнях

... до столкновения остались жалкие сантиметры, и...

— Вы нас порядочно напугали, ваше величество. Мы все о Вас беспокоились.
Нервный голос робкого пони в белом халате, что суетился у кровати пациентки, отдавал эхом от на совесть уложенных каменных стен больницы замка. В добавок к докторскому обмундированию на нем была шляпа-котелок, которая неплохо шла к пушистым усам. У его копыт была сумка с комплектом медицинского снаряжения, по которой он методично бил передней конечностью, стоя у кровати иссиня-черной пони, окруженной мягкими постельными принадлежностями.

— Мне воистину жаль, доктор, я ни в коем случае не хотела доставить беспокойства. Вне моих возможностей понимание того, как я могла совершить подобную глупость. — голос Луны был чопорным и четким, с ударением на каждое слово для пущей артикуляции. Речь была специфической, древней как чья-то старая-старая семейная реликвия из времен её пребывания на земле.

— Ну, ваше высочество, в этом нет ничего зазорного. — даже в присутствии королевских особ медик не изменял своей приветливой и дружелюбной манере разговора с пациентами, придерживаясь задорного тона. — Даже у наилучших летунов бывают неудачные дни. Это нам еще повезло, что ваши королевские косточки такие крепкие!

Громко засмеявшись, доктор заглушил робкий и будто выдавленный смешок Луны. Выражение её лица показывало вежливость и приподнятость духа, только с ними ― еще какое-то напряжение, как будто бы она слишком сильно сжимала зубы, чтобы улыбаться нормально. А еще время от времени один из её глаз незаметно дергался — на что никто внимания пока не обратил.
Во множество «никто» входили лежащая на кровати Луна и стоящие у неё доктор и принцесса Селестия. С самого прибытия второй её бровь была постоянно нахмурена, а с лица не сходили признаки очевидного напряжения. Богиня солнца размеренно ходила взад-вперед, пока младшую сестру заканчивал осматривать врач.

—Что же, у вас тут назревает скорое выздоровление — так что просто оставлю вас отдыхать, мхм? — медик наклонил голову, подхватил сумку и обустроил её себе на круп. Луна лишь кивнула в ответ, не снимая улыбки.

Удовлетворенный очередным довольным пациентом, коричневый земной пони отвесил глубокий поклон Селестии перед тем, как проскакать через дверь. Еще пару минут единственными звуками было цокание копыт и напеваемый им какой-то мотивчик. Сестры же тихо ждали, и ни одна из них не проронила ни слова до тех пор, пока в воздухе не повисло совсем уж неприятное безмолвие.

― Луна... — немного сомневаясь, начала Селестия. И чрезмерно быстрый ответ сестры оборвал предложение.

— Да, Тия?

К этому прозвищу, которое дала Луна своей старшей сестре еще в такие далекие дни их глубокого детства, никто не прибегал уже чуть более тысячи лет — и всякий раз оно задевало Селестию за живое. Отчасти, она понимала, что Луна прекрасно все знает... Что она пользуется им, когда ей хочется поддеть чувства старшей ― но зачем?? Нет, все-таки глупо было бы думать так про обычное прозвище, зародившееся между двумя сестрами.
Собираясь с мыслями, Селестия моргнула и прочистила горло — а затем продолжила речь.

— Луна, сестра моя, уверена ли ты, что все с тобой в порядке? — голос белой принцессы звучал так же официально, как на каком-то светском приеме. Ответ младшей оказался таким же старым и архаичным, разве что следов тысячелетия, проведенных в высшем обществе, там не было.

― Все хорошо, Селестия. Со мной лишь приключилась злодейская оказия. Ты, впрочем, слышала доктора. Пройдет день, и я вновь буду как и раньше. — улыбка Луны росла все шире и шире, пока она продолжала — Воистину неплохо, что с магией, которой мы владеем, подобное падение вырождается лишь в пару царапин и ушибов, не правда ли?

Пока младшая принцесса все смотрела на свою сестру в несходящей улыбке, у нее продолжал слегка дергаться глаз. Селестия, казалось, уловила одно движение, но все-таки не была уверена — так что, вновь прочистив горло, она ответила лежащей на кровате.

― Воистину. Луна... ты ни о чем не хочешь со мной поговорить? Ты точно ничего не хочешь мне сказать?

Глаз дернулся. Луна слегка покачала головой, продолжая улыбаться во весь рот.

― Ни в коем случае, дражайшая сестра. С чего бы тебе подумать о таком?

Вот, снова.

Теперь Селестия точно была уверена, что заметила странный тик. Её бровь обеспокоенно нахмурилась. Да, обычные незаметные тики не играли большой роли в деле дедуктивного размышления, и вообще ничего особенно не значили, но что-то с жестикуляцией сестры было... не так.

— В последний месяц... В последний месяц ты как-то не похожа на себя, Луна. — голос старшей принцессы сменился с официально-формального на почти материнский, пытающийся сказать: «Пожалуйста, дай мне помочь тебе...»

― Ох? Мне жаль, Тия. Я лишь слегка занемогла — возможно, крылья потому и подломились. Пройдет пара дней, и я буду крепка, как ночь и темна, как сумрак!

Глаза Селестии внимательно смотрели вперед, зафиксировавшись на взгляде Луны, и никаких признаков подозрительных метаний она там не увидела, ничего, что бы говорило, что её сестра не честна с ней на все сто процентов. После импровизированной игры в гляделки, Селестия отвернулась, переместив взгляд на крепко выложенную, окрашенную стену. Вздохнув, она повернулась обратно с легкой улыбкой на лице.

― Я понимаю. Пожалуйста, Луна. Если тебя что-то беспокоит — поговори со мной.

Ответом ей была лишь все та же статичная улыбка и кивок, хотя улыбкой это было назвать уже сложно.

― Разумеется, Тия.

Медленным шагом Селестия пошла к выходу, ненадолго остановившись у двери палаты. Она обернулась — сестра все так же лежала на устеленной кровати, затянув одеяло почти до подбородка. Заметив, что сестра посмотрела на нее, Луна махнула ей копытом, а Селестия тихо вздохнула перед тем, как развернуться и пойти дальше по коридорам замкам. Стоило ей выйти, как глаз Луны еще раз дернулся.
Лежащая на постели черная аликорн подождала, чтобы удостовериться, что цокот копыт по полу утих, и посмотрела на себя. Обычно мягкий, черный мех принцессы теперь был покрыт потом. Моргнув, она пригляделась поближе. За это время в её комнату проник луч света, влетая через ближайшее окно, мягко освещая кровать.
С трудом, Луна сдержала крик. Стоило свету долезть до нее, как она вновь это почувствовала. Горящие. Ползучие. Будто по ее венам, под кожей, бегала тысяча ядовитых муравьев. Мех сразу же встал дыбом, а зрачки сузились — ощущение все распространялось по всему телу, разлетаясь из точки соприкосновения до каждого уголка тела.
Как бы Луна не привыкла к такой боли, её было невозможно передать словами. Когда поблизости был кто-то еще, она еще могла себя отвлекать себя от этого ужаса, думая о луне, или о тихих свертках темноты, которые обволакивали все по ночам, чтобы ей снова стало спокойно; но когда никого не было, все, что росло в ней, полностью поглощало тело, воспламеняя клетки раскаленными лучами проклятого света.
Мне больно, подумала она про себя. Оно жжется. Я хочу остановить это.
В её голове пронеслись быстрые, простые мантры, которые она постоянно повторяла про себя с тех пор, как это началось. С каждым днем солнечный свет жег все сильнее, и иногда Луне очень хотелось просто содрать с себя кожу, оставив лишь кости, чтобы избавиться от всезаполняющей агонии, нарастающей изнутри. Прошлой ночью она показала редкостную легкомысленность, предположив, что сможет положить конец мучениям так просто.
Пока она пыталась сконцентрироваться на собственных мыслях, её глаза бегали, смотря то на собственный стоящий дыбом мех, то на обмотанное вокруг копыт одеяло. Мягкий, жемчужный белый цвет одеяла подходил к остальному интерьеру, а непонятная висящая на стене картина-гобелен заполняла атмосферу спокойной красотой. Комната была, по большей части, оформлена в спокойных, белоснежных тонах, покрывало же отдавало мягким, похожим на яичную скорлупу, белым.

На яичную скорлупу.

Глаз дернулся.

В постельные принадлежности были кое-где вплетены небольшие полоски розового, распространяющиеся из незаметных точек спиралью на всю их площадь, складываясь в причудливый рисунок. Стежки были очень узкими, и мерцали на фоне всего белого. Белые, как скорлупа. Как яичная скорлупа.

Яйца.

Теперь она их видела. Они вкопались в раскрошенную скорлупу, в которую та завернулась, и старались вырваться из своей хрупкой темницы. Солнечные пауки, тысячи солнечных пауков, их можно было разглядеть невооруженным взглядом. Наверное, солнце нагрело яйцо до той степени, когда формирование плода уже завершилось, и пришло время порождаться на свет. Время вырваться из яйца сквозь великое множество розовых канальчиков, и показать себя миру. Лицо Луны содрогнулось от зрелища первой партии, полезшей откуда-то с края одеяла, где красный стежок раскрылся крестиком, выпуская на свет волну маленьких, светящихся арахнидов.
За ними последовали и остальные; тысячи сверкающих пауков лезли из каждой алой нити, и ползли по белой ткани, освещаемые солнечным светом, идущим из окна. Разум Луны трещал от напряжения, пока она сдерживала крик в сотни децибел, нарастающий в её горле. Часть, когда появлялись пауки, была самой страшной для нее, и теперь, за мгновения до того, как они ее покроют, тело отказало.
Стоило первой крохотной, мохнатой лапе дотронуться до нее, как она отреагировала без всякой мысли. Брыкаясь и толкаясь, Луна кинула покрытое пауками одеяло в угол комнаты. Ее зубы трескались друг о друга, мозг кричал, чтобы она бежала как можно дальше, чтобы она спасалась от глыбы ползучих арахнидов, которые обязательно добрались бы до нее, выбравшись с одеяла цвета яичной скорлупы. Опустив взгляд, принцесса обнаружила, что на её копыте осталась кучка черных, светящихся пауков, и, слабо вскрикнув, сбросилась с кровати и ударила себя об стену палаты. Скидывая все больше тварей с каждым ударом, она вбивала копыто в твердый пол, и начала давить их, оставляя источающие свет мокрые пятна, когда наконец-то скинула всех. Каждый отдавал гулким эхом от каменных стен, и Луна почувствовала, что начала калечить себя, беспрестанно нанося удары по полу.
Когда измученная пони наконец остановилась, её дыхание было тяжелым и частым, но она была довольна, что расправилась с грудой мохнатых тварей. Глаза поднялись повыше, чтобы оглядеть то бесчисленное множество, что полетело в другой конец комнаты с одеялом. К этому моменту их должны быть уже тысячи, миллионы, вылупившихся из багряных стежков пауков. Которые безжалостно ползли в ее сторону, чтобы сожрать заживо. Что ей сделать с такой армадой? Как она могла бы...
Вылупленные глаза без дрожи вгляделись в лежащее на полу одеяло. На спокойной, умиротворяющей белоснежной ткани был выплетен искусный узор.

Никакого движения. Никаких пауков.

Луна посмотрела на копыто. Мокрые, светящиеся следы тоже куда-то делись, но все же что-то за собой оставили — яркое, оранжевое пятно света, покрывающее ее коротко остриженное копыто переливающимися отметинами. От него шло такое свечение, что ей пришлось отвернуться и прикрыть глаза, иначе она бы ослепла.
Нет, так нельзя оставлять. Ведь если оставить... все бы узнали. Все бы увидели. Надо исправлять, надо что-то делать, срочно. Что затушает солнечный свет?

Ох. Конечно.

Нижняя челюсть все еще туго сжималась от страха с тех пор, как ей пришлось свалиться с кровати, когда она, прикусив губу и глубоко вдохнув, с силой опустила копыто на прочный каменный пол. Это движение было внезапным, что малоудивительно, ибо рассчитывать что-то в ее состоянии было сложно. Звук от резкого удара потревожил её чуть ли не сильнее, чем боль от него; раненная конечность глухо заныла, и Луна, робко приоткрыв глаза, оценила полученный урон.

Нет трещин. Надо еще раз.

Глаз дернулся.

Повторный удар по копыту нанес почти столько же боли, сколько прошлый, не в последнюю очередь из-за тошнотворного хруста, который издался при соприкосновении с камнем. Да, теперь она почувствовала — теперь что-то точно проломилось. Вновь она глянула вниз, проверить, не надо ли продолжать измывательство над своим телом.

Нет, только кровь .

Из раны текла липкая, темная кровь, и Луна сразу же поднесла раненое копыто поближе, чтобы посмотреть подробнее. Да, черная кровь. Естественный враг солнца, света, яркости, которая сжигала её при каждом прикосновении, вгрызаясь через ошпаренное тело в разум. Темнота внутри была с ней, чтобы помочь переживать это, но её приходилось добывать силой.
Глубоко дыша, Луна придвинула разбитую ногу к кончику целой, и надавила на исторгающую кровь рану. Это отдавало колющей болью, но зато немного черной как ночь жидкости пролилось на другое копыто, набирая там лужицу, которую Луна приложила к шкуре. Практически сразу же, свечение прекратилось, смытое бессветной черной жидкостью. Тихо что-то напевая, принцесса покрывала кровью светящуюся конечность, маскируя оранжевое, почти солнечное свечение темнотой ночи.
Какой-то момент она сидела на месте, придерживая раненое копыто, и её трясущееся тело освещалось спокойным светом медпалаты. Красное пятно на полу резко контрастировало со стерильно-белой стеной, а покрытая кровавым узором нога стала похожа розовые стежки на одеяле, что лежало в паре метров от неё.
Что-то нужно сделать, думала Луна. Неясно было, сколько еще осталось сил. Сколько пройдёт времени перед тем, как у неё все-таки не получится скрыть наносимые себе для исцеления от света раны? После стольких дней самоистязаний, а особенно прошлоночной «случайности» с полетом головой вниз со стены замка, у неё совсем не было сил... Она не смогла рассчитать падение, подумав, что тысячи метров будет достаточно. Теперь стало ясно, что, похоже, с какой бы высоты ей не спрыгнуть, будет всё равно недостаточно. Надо придумать что-то новое...
Её разум блуждал в размышлениях, пока кровь все продолжала течь из раны, собираясь в лужу на полу. Каждая капелька издавала отчетливый звук, вливаясь к остальным. Все еще в своих мыслях, Луна посмотрела на источник звука, и увидела свое лицо, отраженное в кровавой, красной лужице.

Темное как ночь, такое, каким должно быть.

Глаз дернулся.

Все эти годы было так тихо.
Безжизненная пустота космоса ― не лучший собеседник, в чём Луна очень быстро убедилась. Столько провести в тишине... она позабыла звук собственного голоса, позабыла цокот копыт по земле. Все воспоминания о старом мире ушли из памяти, только для того чтобы их пришлось вновь долго и мучительно восстанавливать. Шум бурной эквестрианской жизни произвел на неё эффект первого услышанного новорожденным звука.
Конечно, далеко на сразу убеждения и мысли заключенной на луне Луны были её собственными. Зависть и злость, превратившие принцессу в Найтмэр Мун, были сильны ― достаточно сильны, чтобы несколько столетий удерживать её в нескончаемой ярости, длящейся каждую секунду изгнания, и заставлять бесконечно планировать день возвращения домой, заканчивая свершением долгожданного возмездия.
Впрочем, даже кошмарные сны не длятся вечность.
После чуть более чем пятиста лет существования на пустоте из ярости и ненависти, уверенность Луны ослабла; вернее, ослабла та часть, которую занимала Найтмэр Мун, и начали проявляться первые признаки сожаления. Она стала осознавать, за что её изгнали, чего Селестия, очевидно, и пыталась добиться, заточая сестру на луне на тысячу лет. Поначалу, Луна—Найтмэр была уверена, в том, что ярость будет беспрестанно кипеть все это тысячелетие, и не затухнет и потом. Но... Время шло, а цепляться за накручивающие её мысли было все сложнее. «Зачем я это делаю?» — думала она, и сразу же просвет сомнения забивался ревностью. Но мысли не сдавались, все чаще и чаще проявляясь, пока шли годы. Так было до тех пор, пока ярость... не закончилась.
Злость и ненависть, кипевшие в её разуме столько лет, наконец поутихли; не было более сил у нее терпеть то, как презирается её ночь. В мгновение трансформации гнев и ярость были казались всепоглощающими, но бесконечными они не оказались.
Так что теперь она осталась наедине с собой. Еще были чувства вины и грусти, чтобы не сойти с ума.
Правда, помощи от них в этом было немного.
Нахождение в бесконечном, темном океане тишины было одной вещью, когда в ней кипела Найтмэр Мун, но стоило ей развеять эти ужасы и восстановить подобие разума, все резко поменялось; достаточно, чтобы заглотнуть ощущение реальности и осознание действий.
В одном из проблесков своего рассудка, Луна предположила, что такое воздействие на ее психику обусловлено местом, где она находилась — собственно, луной. Чем определялись функции луны? У нее были лунные циклы, провороты, занимающие двадцать восемь дней. Она была отражением солнца. Гулко переливающаяся поверхность, неспособная источать свой свет. И младшая принцесса теперь находила луну очень похожей на себя — заброшенная, пустынная, неправильная, бесполезная копия истинного света и божественной красоты своей старшей сестры.
Такая мысль посещала рассудок время от времени, снова кипятя улегшуюся злость, и давая Найтмэр Мун контроль над её телом на какое-то время ― правда, на недолгое, и после исхода темной силы она истощалась пуще прежнего. Не исключено, что именно постоянные срывы обратно в тьму Найтмэр и показали свои результаты на работе её разума. Как бы то ни было, теперь она имела дело с последствиями.
Где она там была? Ах, да, на луне. Вот же слово, дважды ей данное; «лунатизм», древний термин, обозначающий безумие, которым сама Луна теперь жила и дышала. И, очевидно, как раз лунатизм с ней и происходил. Отчасти, она это понимала; крохотный кусочек сознания еще мог осознавать и видеть реальность такую, какой та была. А в остальном, она сошла с ума. Изоляция, одиночество, тишина, сотни лет в гневе и агонии, а потом тоске и сожалении, дни, проведенные в нигде, ночи беспощадного света, обогревавшего Эквестрию, и сжигавшего её тело. По счастью, магию ей на время изгнания не удалили — ей просто не хватило бы сил прорваться через установленный сестрой барьер. А исцелять наносимые лучами солнца раны все равно можно было.
Только боль никуда не девалась.
В общем и целом, посмотрев, через что прошла Луна, нельзя винить принцессу в том, что разум покинул её. Она упрекала себя за подобные мысли, будучи уверенной, что что бы с ней не происходило, это было лишь шагом на пути к восстановлению. Каждый разбитый осколок души означал, что она идет по дороге к нормализации. Ей лишь хотелось, чтобы путешествие
к целостности было чуть менее мучительным.
За время, что прошло с утреннего происшествия с солнечными пауками, Луна собралась с мыслями. Каждая новая попытка связаться с колкой реальностью забирала все больше сил. Все, что осталось на полу и на стенах после её самоистязания, надо было убрать, постель — застелить заново, и при этом сохранять тишину, и все это молча, в мучениях. Впрочем, например, ночью держаться было намного проще. Там был её дом, там она чувствовала себя в безопасности. В то время как днём, когда солнце светило так ярко, и каждый луч содрагал тело в спазмах боли, которые быстро расцветали в раскаленно-белую агонию, шпарящую разум... сохранять тишину и выглядеть спокойно было куда сложнее. И даже сейчас, забившись в темную комнату, это все равно было непросто.
Луна сгорбилась за столом, и груда пергамента на краю была повыше её головы. Каждый клочок бумаги был исписан какими-то магическими каракулями, предложениями на непонятных древних языках, которые дополняли чернильные наброски. Рисунки луны и её траектории, переписанные параграфы из книг, говорящих про возможные эффекты продолжительного воздействия лунных лучей на организм. С достойным уважения отчаянием Луна пыталась задокументировать и разложить её постепенное падение в спираль безумия, но задача была отнюдь не из легких. Она искренне надеялась, что написанная ей вчера страница оказалась последней.
Решение найдено, лунное колдовство даю в ваши копыта. Мои извинения.
Сразу к делу, официально и формально — так, как они всегда и разговаривали. Луна знала, что если все получится, Селестия прочитает это первой...
Но зря надеялась. Попытка сбежать от безумия провалилась, и еще один день ей предстояло выживать в мире сдирающей кожу боли и постоянного кошмара. Чем дальше, тем было хуже; стало ясно, что если не найти решение в ближайшее время, то будет уже слишком поздно. Разум просто продолжит разлагаться, и она уже не сможет повторить все нелегкие шаги к спасению, навеки оставаясь в адских пытках солнечного дня.
Луна моргнула, глядя на лист у себя на столе, и расправила древний пергамент, с трудом заставляя глаза не терять фокус. Сегодня это давалось куда сложнее, очевидно, давая понять, что она вступала на финальную стадию своего падения. Напоминая себе о жизненной необходимости выполнить задание, она принудилась прочитать написанные перед ней слова: параграф из древней книги, который был спешно переписан пару ночей назад. Вместо сравнительно читабельных нормальному глазу буков, сделанных книжным шрифтом, предложения были перечерканы спешащими, завитыми каракулями копыт Луны.
Физиологически аликорны крайне устойчивы; очень мало зарегистрированных случаев серьезных повреждений. Врожденные способности регенерировать, постоянный урон наносит лишь магия. Физическое воздействие неэффективно. Должно быть магическим.
Ну, это довольно просто. Как ей, к тому же, показал ночной прыжок со стены замка, пары километров падения было и правда недостаточно, чтобы добиться того, чего та хотела — даже сейчас боли от столкновения почти не ощущалось, будто и не падала Луна с замкового парапета.
Её разум вновь поглотил размыслительный процесс, и новые идеи откидывались сразу же, как появлялись. Но она все же заметила слабенькое свечение где-то в углу. Встрепенувшись, принцесса сильнее вгляделась в пятно света, которое сначала приняла за галлюцинацию.

Нет. Только не в её комнате.

Везде, откуда можно было проникнуть свету, он проникнуть не мог ― окна были заколочены, дверь заперта намертво. Не было никакого возможного источника света, да и сам по себе свет поставлялся лучами солнца, а не терся в углу, как какое-то нервозное, ползучее существо.

Глаз Луны снова дернулся.

Оно двигалось.

Как слизняк, шар света пополз к столу. Глаза ночной принцессы расширились, она не могла поверить в происходящее. Даже на фоне уже привычных ей признаков распадающейся реальности, это было причиной паниковать. Если дневной свет мог двигаться, значит, ей некуда прятаться.

Тогда это не дневной свет.

Запираясь в своей глухой, темной комнате, Луна была уверена, что будет спасена хотя бы от пауков, самых отвратительных порождений солнца, что она когда-либо встречала. Крошечные, извивающиеся тела, лезущие из укромных уголочков и трещин, подобно пробивающимся через трещины в замковых стенах лучам солнца. Они могли быть где угодно, и пытаться избежать встречи с ними было нелегким заданием, но она всегда была уверена, что беспросветная темнота комнаты отгородит их.

Значит, зря была уверена.

Как и в прошлый раз, её тело онемело от вида лезущей к ней корчащейся массы светящихся арахнидов. Каждый раз ужас одолевал все конечности, стоило Луне увидеть их. Единственным спасением было закрыть глаза и, тихо успокаивая себя, напевая мелодии лунного света, попытаться быстро убежать мимо отвратительных тварей, пока они не достигли её. Но вот бежать в запертой комнате было особенно некуда.
Луна вдруг поняла, что панически ожидать прибытия пауков не придется. На это ей намекнула приземлившееся на шею светящееся тело.
Она сразу же кинулась на пол, крутясь как загнанный зверь, пытаясь скинуть расползающихся по себе существ. Каждый шаг крохотных лап она чувствовала новым ожогом, а палящая масса брюшек перемещалась по её спине. В то время как если бы то были простые домовые пауки, чувствовалась бы
разве

что легкая щекотка, от каждого движения этих тварей в неё впивались сотни раскаленных игл. Скинуть пауков не вышло, и Луна попыталась встать, начиная размахивать крыльями в попытке сбросить тварей с себя потоком ветра.
Однако, пауки так просто не сдавались — а еще Луна своим яростным катанием по полу, в попытках скинуть первых забравшихся, вообще-то закатилась прямо в сердце копошащейся массы, что ползла к ней мгновения назад. Даже если паукообразные были благодарны за подобную щедрость, особенно они её не проявили: лишь присоединились к своим собратьям, погружая раскаленные жвала солнечного света в плоть Луны и пытаясь закопаться под кожу.
Все, что теперь было в её силах — это кричать. Они были повсюду, каждый клочок тела горел в агонии. Они заползали под кожу пуская по венам световой яд. Столько боли, горение не прекращалось. Жгучее. Выворачивающее наизнанку. Каждая частичка была в огне. Миллионы их, закапываются под кожу, жуют плоть, отравляют. Так много. Столько боли.
Луна без всякого раздумия швыряла себя из стороны в сторону по комнате. Все мысли, кроме дикой необходимости снять с себя всех тварей, покинули голову. Вещи падали с полок, книжная стойка повалилась на пол, пока она извивалась и дергалась, сталкиваясь с каждым выпирающим предметом, что мог бы содрать с нее хоть горсть пауков. Крики прекратились; не было ни слов, ни звуков, что могли бы описать её боль. Выходила наружу лишь тишина, а разум и вопль были заперты в горящей темнице агонии.
Вращаясь на полу, скребясь о твердую поверхность камня в тщетных надеждах убрать со своей шкуры вездесущих пауков, Луна услышала стук в дверь. Два быстрых, следующих друг за другом, стука. Туктук.

Она знала этот стук.

Не сейчас, пожалуйста, только не сейчас, сейчас не получится их спрятать, сейчас не выйдет...

Открываясь, дверь тихонько скрипнула, и в глухую, темную комнату проник яркий лик Селестии. На ней было озабоченное выражение лица, вызванное всеобщим хаосом, творившимся внутри — обрушенные шкафы, осколки стекла на полу и многое другое, посреди чего совершенно спокойно сидела её младшая сестра.

― Луна... — начала она медленно, с расстановкой. Что-то было совсем, совсем не так.

Глаз дернулся.

Ответная улыбка Луны пыталась походить на прежний не сходящий радостный оскал, только теперь даже она понимала, что получается не очень убедительно. Каждый мускул вопил в агонии, разум горел в огне, желудок выворачивало наизнанку; и все равно она пыталась высидеть спокойно, показывая беззаботную радость перед сестрой.

― Да, Тия? — сказала она, почти выкашливая слова, будто горло не издавало звуки как обычно, а его ими рвало, вместе с содержимым желудка.

― Луна... Что тут произошло? Ты в порядке? — Селестия уже полностью рассмотрела весь масштаб учиненного в комнате хаоса, и, хоть по сестре было явно видно, что она далеко не в «порядке», старшая принцесса чувствовала, что должна все же спросить перед тем, как давить дальше.

— О. Я. В порядке. — сквозь трущиеся зубы Луна выговорила три слова, удерживая чересчур широкую улыбку так, чтобы она смотрела из темноты на свою сестру. — Просто так. Случилось кое-что. Споткнулась. Нет причин. Для беспокойства.

На лице Селестии появились тревожные морщинки. За прошедшую пару дней она видела... разные признаки, но настолько серьезное случалось впервые. Она осознавала, что сестре требуется её срочная помощь, что с ней было что-тоне так, только вот ни малейшего понятия, что же с ней творилось, Селестия не имела. Две сестры пытались проводить время вместе и общаться как можно больше после возвращения Луны, но дела продвигались... с трудом. Казалось, будто между ними стоял какой-то барьер, не дающий сблизиться. А за прошедший месяц сестра и вовсе начала будто отделаться от неё, теряя связь со старшей принцессой.
Было так больно желать помочь и не знать как. Ведь обычно весь мир был у Селестии на побегушках, и все события оказывались под контролем — а теперь, встав против чего-то, о чем она ничего не знала и не могла разобраться, Селестия чувствовала себя, в кои-то веки, беспомощной.

― Ты уверена? А то у тебя тут такой бардак... Если ты ударилась, то... То дай мне пом...

Стоило Селестии вступить в погруженную во мрак и заваленную комнату, как раздался вопль Луны.

― НЕТ!

Черная аликорн моргнула, ошарашенная собственным криком, и с трудом собралась обратно в подобие осанки. Искусственная улыбка на устах сломалась, вместо этого, она нашла занятие для рта получше — впилась в нижнюю губу, кусая себя до крови, выговаривая слова.

— В смысле. Нет. Все... Все нормально. Хорошо чувствую. Себя. Хорошо. Нет причин для... Беспокойства. Просто... нездоровится. После падения. Немного плохо. Скоро лучше. Будет лучше.

Разбивающиеся на части предложения. Глаза как разбитые зеркала. Взгляд, проникающий за занавес реальности, и видящий бесконечный кошмар за нею.

Глаз дернулся.

Закрыв и открыв веки, Луна прикрыла рот — заглотнув чуточек крови при этом. И почти сразу же ей полегчало, страдания утихали, и так и легчало и легчало, пока она посасывала укушенную губу, как маленькая кобылка, не замечая озадаченного выражения лица сестры. Мягкий звук всасывания крови отдавался эхом в темноте.
Никаких сомнений, что что-то было не так, у Селестии не оставалось... но впервые за всю более чем тысячелетнюю жизнь, она не знала, что ей делать. Она могла помочь лишь если сестра бы разрешила ей, а конкретно сейчас всякая попытка разузнать что-то о проблемах Луны и проявить о ней заботу разбивалась о маску беззаботности и радости жизни, надетую специально, чтобы оттолкнуть старшую сестру. Она ощущала, как с каждым днем пропасть между ними росла. И, как казалось, вскоре её будет уже не пересечь...
Единственной мольбой, что могли вымолвить ее губы, было имя сестры. В нем была тяжесть их родственной связи, сожаление за тысячелетие одиночества, и другое. Все эти эмоции вложились в одно слово...

― Луна...

Темная принцесса сначала лишь кивнула в ответ. И только слизнув немного крови с укушенной крови, она ответила сестре, выглядя уже куда представительней, чем секундами раньше.

― У меня все в порядке, Тия, правда, просто вышел неудачный день. Я сожалею, что потревожила тебя.

Слова звучали столь честно, столь откровенно. С какого бы резона её сестра решила бы лгать? Еще недолго Селестия все-таки подержала бровь нахмуренной, но потом все же признала поражение. Она больше не могла продолжать борьбу, не могла заставить сестру открыться. Если та так её и не впустит...

― Ладно, Луна. И, хоть я так уже и говорила... Пожалуйста, если тебе что-нибудь будет надо, не бойся, скажи мне. Ну пожалуйста?

Пожалуйста, думала Луна. Ты нужна мне. Помоги мне.

Она кивнула.

― Конечно же. — её рот свернулся в .более-менее приемлемое подобие улыбки, а нечеткий взгляд показал, что разговор окончен каждая секунда, проведенная Селестией на пороге заваленной бумагами и осколами стекла комнаты младшей принцессы была секундой умоляющего уйти взгляда Луны.

Где-то в глубине глаз своей сестры Селестия, казалось, увидела отголосок желания... но стоило ему появиться, как он пропал, будто ей это лишь показалось.

Солнечная госпожа развернулась, медленно покидая комнату. Пройдя пару шагов по коридору и все же единожды обернувшись, её глаза встретились со сверкающим в полной темноте взглядом Луны.

Пожалуйста. Помоги.

Стук копыт по полу удалялся — белоснежно-мраморная Селестия уходила все дальше, направляясь к своим апартаментам. Вскоре остались лишь тихие всхлипывания Луны, отражающиеся эхом от каждого угла ее личной темницы.
Пожалуйста. Я больше так не могу. Мне больно.

Мне страшно.

Времени. Времени мало. Больно. Слишком больно, надо найти путь, надо...
Луна была явно не готова к тому, как усилится за последующие несколько дней боль. Каждая минута грозила стать последней для изорванных канатов здравомыслия, грозя навеки запереть её в собственных мыслях, оставить в нереальной, размытой реальности солнцепламенного ада, в бесконечной пытке горящих языков пламени.
Теперь она была уверена, что остальные стали замечать изменения в её поведении. Как бы Луна не старалась возвести иллюзию нормальности, у нее не хватало сил её поддерживать. В каждом углу размывшиеся глаза показывали адских тварей, и ни один звук не достигал ушей без прохождения через нескончающиеся крики агонизирующей боли. Всякое лицо другого пони превращалось в монструозную маску ужаса, а в каждом углу и на каждой вещи местились тысячи плотоядных, светящихся насекомых, смысл жизни которых был терзать её плоть. В общем и целом, улыбаться было сложно.
По-этому пришло время положить всему конец. Этой ночью. Это будет кульминация, её планы наконец-то придут в жизнь. Кульминация. Планы. Придут. Станет легче.
Пользуясь каждым мгновением прояснения распадающегося на части разума, Луна изучала предмет физиологии и устойчивости аликорнов как можно глубже, ибо следующего проблеска могло не быть еще очень долго. Складывалось впечатление, что из всех немногочисленных документов о гибридах пегасов и единорогов тему потенциальных ранений затрагивали лишь никакие. Поскольку божественное происхождение было отличительным признаком аликорнов, сама идея того, что кто-то из них всерьез поранится, казалось абсурдом. Подумать о том, чтобы навредить (плюс минус пара деталей) богу было бы невообразимой глупостью. Попытка закидать солнце камнями, стоя на земле, имела бы больший успех.
Но она знала, что способ должен быть. Должен был быть хоть один еле сохранившийся документ, в котором оказалось бы зарегистрировано происшествие, где свершилось бы невообразимое; да даже бабушкины сказки, передающиеся из уст в уста, были бы подспорьем, если хоть как-то указали бы путь. Проведя дни в бесплодных поисках, Луна уже начала готовиться к бесконечности адских мучений, но тут он наконец-то нашелся.
Журнал. То ли копытописный, то ли перекопированный, завернутый в древний пергамент и засунутый на полку с магическими справочниками в самом дальнем углу королевской библиотеки. Луна так поняла, что кто-то ошибся при регистрации книг, или же этот документ вообще и не входил в библиотечный каталог — так или иначе, она его нашла. Впервые за много месяцев, в ней пробудилось нечто, чем-то напоминающее радость, и глаза расцвели искорками эйфории ― но сразу же они превратились в люминисцирующие щупальца очередного кошмара наяву, из великого множества тех, что уже перестали спадать со взора. Поначалу она пыталась разглядеть явившиеся ей новые ужасы, но затем все же успела сбежать, так быстро, как только могла, доскакав до своей комнаты, где и заперлась, изучая текст, на ближайшие четыре часа, в ходе которых моргнула лишь пару раз.
Запись была сделана на древнеэквестрианском, и даже Луна, с её-то знанием забытых языков и устаревших диалектов, с трудом улавливала в словах нити смысла. После более детального изучения, она предположила, что дело было отчасти в совершенно разбросанной манере написания. Чьему бы копыту не принадлежали эти слова, увиденное или услышанное навсегда изменило его — и вряд-ли в хорошем смысле.

Сегодня, гласило начало первой страницы, я засвидетельствовал смерть аликорна.

Глаза Луны заблестели, увидев эти слова, впервые за целую вечность поместив на её губы настоящую улыбку. Вот оно, вот то, что она так долго искала. Молясь, что запись сможет дать ей ключ к решению, Луна читала все дальше и дальше, устроив перерыв лишь изучив все от корки до корки пару часов спустя. Веки весили неоправданно много, и даже если не забывать, что кошмары являлись к ней даже в бодрствовании, сон был заманчивой перспективной. Однако, принцесса осознавала, что с ограниченным временем, нельзя было тратить на сон то, что можно было бы потратить на исследования. Ей еще предстояло проверить узнанное, представить потенциальный план в теории, и потом, наконец, привести его в действие.

Так что же она узнала?
Для начала, как Луна и подозревала ранее, аликорнам могла повредить лишь концентрированная магия, или же близкая к магической сущности энергия. На хаотически и сбивчато написанных страницах найденного ей дневника была история поражения и убийства великого короля-аликорна вероятно, он существовал еще где-то во времена родителей двух сестер, и, скорее всего, был таким древним, что официальных документов на момент его смерти еще просто не существовало.
Король был сражен заклинанием, призванным усилием воли сотни единорогов. Причины и предыстория их поступка были описаны крайне нечетко и размыто, но не несли такой важности; куда важнее было не то, почему они это сделали, а как.
Вместе с безымянным автором она видела, как слепящий заряд света поглотил патриарха, расщепляя шкуру и плоть, затем сжигая кости до мутной черноты, и оставляя лишь содрогающийся скелет, обвалившийся в пыль, а затем разлетевшийся по ветру.
В любом другом случае, такая картина была бы крайне неаппетитной и отвратной. Но Луна черпала из нее вдохновение. Значит, надежда все-таки была.
Прочитав и перечитав дневник много раз, она приступила к планированию. Втянуть в свои планы легион единорогов будет сложно, практически невозможно, а особенно если пытаться сохранить секретность, не дать им узнать, зачем им предстоит концентрировать магию. Надо будет предумать крайне убедительную историю. Она укажет путь...
Веки Луны были тяжелы. Пару раз моргнув, принцесса вновь оглядела еле разбираемые каракули на пергаменте. Так устала. Зрение начинало медленно плыть, маленькие кусочки и детали окружающего мира пропадали из виду...
Соберись. Она должна собраться, она должна сделать это, или ничего не изменится. Целую вечность будет повторяться один и тот же день. Страдания. Боль. Бесконечная пытка. Грусть. Одиночество. Изоляция.
Даже на луне не было так одиноко, как здесь и сейчас.
Холодок на одном из копыт отвлёк Луну от созерцания очередной галлюцинации. Пытаясь разобрать, откуда появилось ощущение, она смотрела на стол, между своих копыт. Холод появился из ниоткуда, а спокойно лежавший до того момента пергамент вдруг заскрипел.
А теперь бумага вдруг заплавилась и запузырилась, начиная стекать на пол. Принцесса ошарашенно смотрела за тем, как слова стекались в желеподобную массу, собираясь в центре, пока очертания расплывались — а потом целый кусок вдруг оторвался и полетел вниз с громким хлюпом, расплескавшись на шкурку Луны и оставив немаленькую дыру в исковерканном документе.
Приземлившаяся на её копыта и сразу же застывающая в сухую труху экс-бумага сразу же вызвала ныне автоматическую реакцию лунной принцессы; после своего худшего столкновения с пауками пару дней назад, Луна узнала о возможностях своей крови при как внутреннем, так и внешнем ее применении. С уколом, уже и без того покрытая шрамами нижняя губа принцессы пустила новую кровь, которую та сразу же принялась лихорадочно высасывать, пытаясь ускорить течение жидкости. Возможно, рот стал больше похож на маску из порезов и укусов, но теперь у нее наконец-то было удобное, хоть и временное средство от пробуждающихся галлюцинаций.
Почувствовав металлический вкус на кончике языка, разум облегченно содрогнулся. Хоть Луна и знала, что черезчур частое применение одного и того же способа ослабляло его эффект, ощущение собирающегося на свои места мира было неописуемо приятным. На лице чуть не появилась крохотная улыбка, а лужа из слов и
предложений полилась вверх, где собралась обратно в сухой пергамент, лежавший под копытами считанные мгновения назад.
Жаль, что уловка работала только в маленьких дозах. Этим утром, вернувшись из мира ночных кошмаров, мира, поглощенного солнечным огнем, плавя лица пони и оставляющего лишь их вопящие оболочки, и пустив себе кровь, она ничего не добилась. Гнетущая угроза скорого возвращения лишь делала кошмары хуже.
Нет, у неё кончались ответы. Ответы, время, жалкие остатки магии, которых еле хватило, чтобы восстанавливать ежедневные раны — всего этого не хватало. И даже если отбросить самоистязания, размывающаяся на глазах реальность уже несколько раз доводила её до неприятных случайностей. Несколько дней назад, она от испуга врезалась в канделябр, и пришлось тушить воспламенившуюся шкуру. А прошлым утром, когда глаза решили поиздеваться над ней, создав иллюзию слепящего мозг солнца, Луна разбила головой стеклянный витраж, чтобы спасти разум от вездесущих лучей. Застрявшие в глазных нервах осколки стекла причиняли невообразимую боль, а принцесса к тому моменту уже кое-что знала о боли. Да и продолжительный процесс исцеления отняли куда больше сил, чем что-либо, к чему она привыкла раньше, не в последнюю очередь благодаря хлещущим тело волнам боли, которые следовали за каждым кусочком, вытянутым из кровоточащих, размякших глазных яблок. Луна искренне желала больше никогда не чувствовать чего-то, сравнимого с постепенным возвращением зрения исколотыми стеклом глазам.
Необходимо этой ночью, думала принцесса. Этой ночью. Не ждать.
На самом деле, она могла вынести многое — в меру. Боль, ощущение нереальности и неясности происходящего вокруг, постоянный страх, что мир в любой момент может обернуться каким-то ужасом из её худших ночных кошмаров; все это Луна, в её теории, могла научиться выносить.
Убивала ― изоляция, одиночество, наполняющее каждую капельку бытия всю сознательную жизнь, выносить было нельзя. Лица других пони были будто иллюстрациями к старым книжкам, безжизненными, безэмоциональными. Они были как записи на граммофоне, пустые, лишенные смысла и чувств, они ей не отвечали. Никто не мог её понять. Никто не мог почувствовать её боли. Никто не мог ей помочь. Она была одна.
И теперь она надеялась, что этой ночью одиночеству придет конец.

Одиночество. Холод. Жар. Пламя.
Больно. Страшно. Стены падают, давят. Маленькая. Запирают. Душат. Нет воздуха, не дышать, не говорить.

Камень, плавится. Покрывает, душит, заполняет, везде. Огонь в легких. Огонь в коже.
Огонь.

Солнце. Сквозь стены, солнце, сквозь землю, солнце, все солнце. Все горит. Ничего не осталось, ничто не спаслось. Лицо. Её лицо. Лицо сестры. Чистое, идеальное, смотрящее на нее через ад. Смотрящее.
Помоги.
Нет ответа.
Пожалуйста, сестра, помоги.
Она её не слышала, она уже пропадала, уходя обратно в солнце.

Солнце.

Такое яркое, жгучее, горячее, все в прах, все плавится, земля под ногами превращалась в пыль, шкура горела, кости чернели, каждая частичка обращалась в пепел...

Дыхание Луны с трудом вырывалось через легкие, когда она проснулась. Глаза мгновенно раскрылись, поприветствованные темнотой её комнаты, а копыта приникли исшитое звездами покрывало под нею.
Наивно было бы предполагать, что последний сон будет спокойным. На пару часов принцесса все-таки прилегла отдохнуть, слишком измотанная для претворения плана в жизнь. И ведь она знала, что в мире снов ждали лишь видения сжигаемых солнцем земель, с их вводящим в агонию жаром, в агонию, которая из воображаемой быстро становилась настоящей — но позволила себе понадеяться, что в последний раз ей будет сделано исключение, как маленькую компенсацию за то, что ей предстояло совершить. Как оказалось, у Вселенной были свои понятия о справедливости.
С трудом наполняя грудь воздухом, переводя дух на кровати, Луна заметила странное ощущение в районе копыт; там, где обычно лежало мягкое, такое приятное покрывало, теперь чувствовалась какая-то непонятная твердость, будто это был камень или обугленное дерево. А еще она не могла ими двигать — копыта совершенно не смещались, будто привязанные к матрасу. Фокусируя свой взгляд в темноте, Луна посмотрела на себя, опасаясь худшего.
Ах. Похоже, что в лихорадке своего ночного кошмара, она спонтанно переносила в реальный мир части магией. Кровать была обуглена, а копыта приварились к предмету мебели смешиваясь в обугленный каркас из плоти, кости и некогда мягкой перины. Боль отдавалась в мозгу настолько слабо, что она просто не замечала её, испугавшись внезапной прикованности больше, чем ощущения обгорающей плоти.
Измотанно выдыхая и скрипя зубами, Луна покрыла свой рог циркулирующей черной аурой, собирая силы для использования исцеляющего заклинания, распутывая слившиеся воедино плоть и ткань, а затем и возвращая обратно копыта туда, где сейчас были обугленные обрывки — зачастую, восстановление причиняло больше боли, чем само ранение, так получилось и в этот раз. Зубы стирались в порошок, а копыта понемногу возвращались. Потом приходило ощущение уязвимости и тупой, расползающейся боли, длящейся часами. Вздохнув, Луна обрушилась из своей полусидящей позиции прямо на гору кружевных подушек, издав заглушенный «тук».
Еще пара часов, и все закончится. Тогда она отдохнет. Серьезно.
Впервые за тысячу лет, она сможет отдохнуть.
Было больно. Больно дышать, больно думать, больно быть. Никогда раньше на Луну не наваливалась такая боль, ни разу; во всех ночных кошмарах солнечного ада и приступах агонии, когда её мучали нескончаемые орды воображаемых тварерй, когда её жгло солнце, и сама она была вынуждена наносить себе раны, боль, казалось, можно было терпеть. Теперь же мир будто рушился под весом её страданий, и оставались считанные моменты до того, как хрупкая паутинка реальности порвется, навеки оставляя её в полном мучения мире.
Создавалось впечатление, что тело понимало, что ему грозит, и решило, что его болезненное несогласие как-то поменяет решение Луны. Поэтому её решительность была непоколебима, подобная боль была аномалией, и вскоре вернулась бы в норму — ну, в то, что можно было назвать нормой для адских мук. А ей надо было сохранить уверенность, перебороть все, и наконец добиться покоя. Покоя. Не будет больше боли, не будет невыносимого одиночества, не будет страха.
Пришло время.

МНЕ СТРАШНО.

Несмотря на долгое планирование, Луна боялась. В тот раз все было куда проще, никакой подготовки не требовалось, нужно было лишь одно действие. Прыгай, сказала она себе, и не успеешь обернуться, как станет лучше. Все казалось так просто, настолько, что теперь в ней возгоралась ненависть к порядку мира, в котором все так сложно. И вот, теперь, в последний час своей жизни, она сомневалась. Беспокоилась. И, больше всего, боялась.
Я должна справиться, повторялась одна и та же мысль в ее голове, пока принцесса ставила магией на место последний кусок стены. Комната, в которой происходило действо, была необычно ― изначально это было стандартное замковое помещение, расположенное наверху сторожевой башни ― но стены его были увешаны мириадами зеркал. Мерцающие отражения самой себя смотрели на Луну отовсюду. Видеть свою боль в стольких аспектах и под столькими сторонами было ей вновинку; стоило ей уловить взгляд своих глаз, что случалось часто, как выражение лица искажалось пуще прежнего, ибо зрелище измотанной, испуганной и замученной себя было не из приятных. Она чувствовала себя опустошенной, будто из неё высосали все соки, оставив на ходу лишь кожу да кости.
Это все равно к лучшему, правда. Никто бы не хотел, чтобы я им мешала своим присутствием, а особенно с таким-то видом.
До сих пор ей не требовалось дополнительной мотивации, чтобы выполнять задуманный план, но, с приближением последних минут, и уже любые способы приглушить нарастающую нервозность открыто приветствовались. Только даже с этими вызванными на подмогу банальностями, принцесса ночи понимала, что не было места для жалости к себе; она лишь совершала необходимое. Даже сквозь туманную пелену собственных мыслей она понимала, что по-другому нельзя. Это же, наверняка, понимала и сестра, сходясь в схватке с ней тысячелетие назад, только неясно было, зачем она имитировала заботу и симпатию. Луна знала ― её сестра была идеалом; эталоном, к которому могли стремиться любые живые существа. И их связь была, в лучшем случае, чьей-то жестокой шуткой ― Селестии не требовалась ничья помощь, чтобы быть воплощенным божеством, и этот факт был до боли очевиден на тот день, когда родилась Луна. Наконец, спустя тысячелетие, до нее дошло, какой же ничтожной была она. Рожденная для судьбы бледной, корявой тени живого божества, она всегда была лишь жалкой копией, и ничем больше.
Вскоре, никому больше не придется терпеть мои недостатки.
Последняя зеркальная пластина встала на место со щелчком, придерживаемая крепительным механизмом, установленным на стену принцессой. Все было сделано как надо; округлый, зеркальный зал, и сама Луна в качестве его единственного посетителя.
Это значило, что время пришло.
Луна глубоко, неровно выдохнула. Она нервничала. Боялась. Опасалась. И при всем этом была спокойна, будто понимая чистоту своих помыслов, каким-то необъяснимым образом спокойна. Возможно, это было знание того, что через пару минут, все перенесенные боль и страдания, вся нестихаемая с первой секунды её изгнания агония, все наконец-то закончится. Она позволила себе слабую, изможденную улыбку перед тем, как приступить.
В теории, план должен сработать идеально. Принцесса и ранее проверяла надежность принципа, ставя опыты в меньших масштабах, и добилась удовлетворительных результатов — увеличение масштабов ничего изменить не должно. Конечно, разительно отличалась и сила заклинания — нечто запланированных масштабов потребует куда большей концентрации. Сухо сглотнув, Луна понадеялась, что в ней осталось достаточно магии, чтобы выполнить задачу.
Стоило ей начать, как везде в воздухе повисла тишина, и единственным звуком остался гулкий ток крови, которую сердце размеренно качало по венам. От рога вскоре принялся раздаваться тихий гул, первый поток магии собирался у начала и понемногу обволакивал черным туманом весь рог до кончика. Тут уже приходилось напрягаться, но она продолжила, зная, что назад дороги больше нет.
Копыта начали будто гореть, а за ними и все ноги, а потом и круп, с него горение перешло в позвоночник и доползло до головы. Колени содрогнулись под весом последних мук целеустремленной Луны, решимость которой оставалась прежней, несмотря

на дрожащее тело; вокруг рога продолжала собираться энергия, и вскоре он уже ярко светился. Отраженный мириадом зеркал свет был слепящим, а самое главное еще даже не началось. Продолжая фокусироваться, Луна закрыла глаза, и, с льющимися со лба капельками пота, пуще прежнего перешла предел своих сил.
Гул стал громче, намного громче — даже её голос вряд-ли смог бы звучать так громко. А в маленькой комнате он был и вовсе оглушителен, присоединяясь к яркому свечению в деле лишения её органов чувств, пока раскаленный добела огонь агонии спокойно пожирал бы тело. Время почти пришло, она это чувствовала, борясь с собой, чтобы довести заклинание до конца, чтобы наконец прекратить...
Дыхание было измученным и редким, полностью заглушаемое собирающимся конусом магической энергии. Ей казалось, что еще дольше она просто не сможет. А что, если не получится? А что, если она ошиблась? Что, если уже набранная заклинанием сила лишь искалечит её, отобрав последнюю магию, чтобы исцелять себя, и всю оставшуюся вечную жизнь она проведет в нескончаемых муках, дополненных навеки нанесенными себе увечьями?
Мысли подтолкнули её. Она не подведет себя.
Кончик рога к тому времени уже искрился, будто собранная в комок энергия собиралась прожечь дыру в воздухе. Нос вдыхал шипучий запах озона в атмосфере, и принцесса поняла, что осталось еще совсем, совсем немного. Еще пара минут.
Луна начала отсчитывать про себя секунды до момента освобождения. Хоть по своим же собственным подсчетам, концентрацию нужной силы она давно упустила, уверенность в данном случае только приветствовалась. Голос отдавал эхом в голове, отражаясь от рева магии, разнося по всему разуму цифры до конца.

Пять...

Тело содрогалось в конвульсиях, поглощенное жгучим огнем боли, с огромным трудом удерживаясь на стою, пока рог грозил взорваться от накапливаемой энергии.

Четыре...

Разум был в полном раздоре, подбирая и выбрасывая тысячи мыслей, размысленных ею за всю жизнь и до этого момента. Ночные кошмары и расчеты, воспоминания и сожаления...

Три...

Она уцепилась за мысль, что, возможно, стоило написать более подробное последнее письмо. Чего такого она могла рассказать своей сестре, о чем та еще не знала, и что еще не было написано? Что ей было жаль? Что она хотела бы, чтобы было другое решение? Нет. Не стоит тратить время и место на бумаге на банальности. Она знала — сестра все поймет.

Два.

А правда, было ли это единственным выходом? Принцесса рассматривала множество других вариантов, но ничего, что могло сработать, не нашла. И, может, было что-то другое, что спасло бы ее, что не заставило бы ее уходить вот так...

Один.

Луна мотнула головой и собрала в копыто волю, невероятным усилием двигая шею, на которой была голова, на рогу которой собиралась тяжелая комета магического свечения. Нет, она знала, что это было её единственным спасением. Нет времени на сожаления, нет времени на побег. Она должна это сделать..
Время остановилось, когда заклинание наконец сошло с кончика рога.
Каскад энергии вырвался наружу, извиваясь и изгибаясь там, откуда лился, собираясь потом в грациозный луч, местами пузырящийся от неимоверного количества магии, затраченного на его создание. Луна приоткрыла глаза, чтобы посмотреть, несмотря на слепящий свет, стоящий в помещении, на медленно летящий в зеркальную стену луч. Да, уговорить сотню пони помочь ей было невозможно — поэтому ее собственное заклинание, тысячу раз продублированное, должно было стать подходящей заменой.
Из точки столкновения, луч разошелся во все стороны множеством отражений, затрагивая теперь каждый дюйм округлого зала. Волна за волной, энергия отскакивала от стен, изламываясь, лучи сгибались, разбивались и перекрещались, все ускоряясь и ускоряясь. Смотря на будто в замедленном режиме набирающее силу заклинание, Луна все-таки не выдержала, и силы её покинули — принцесса повалилась на пол, молча смотря себе в лицо.
Впервые за всю сознательную жизнь, на нём было выражение покоя.
Восприятие вернулось обратно к обычной скорости, когда все лучи скрестились, порождая невообразимой яркости свет, сила которого была несравнима ни с чем, что когда-либо видела Луна. Вокруг неё распадался на части воздух, расщепляясь в ярких вспышках магии. Жар и испускаемое свечением электричество отдавались болью в костях. Но в отличие от испепеляющей агонии дневного солнца, это ощущение было мирным и успокаивающим, промывающим её тело подобно мягким лучам лунного света, падающим со звездного неба. Поток за потоком, проходящим через ее тело, боль утихала, до тех пор, пока Луна наконец не стала чувствовать себя нормально — впервые за более чем тысячу лет.
Когда свет поглощал её, Луна обратила свои мысли к другой Луне — своем жилище на долгие годы изгнания, месте, которое единственное давало ей успокоение с поры возвращения обратно на землю — тихая, успокаивающая, она была той частью мира, которая сильнее всего была связана с ней. Моргая в окружении всепоглощающего света, Луна готова была поклясться, что увидела поле звезд, ждущих её. Она расправила крылья, её тело совсем ничего не весило, и позволила потоку понести ее вперед, прочь от всепоглощающего сияния, прочь от испепеляющей муки дня, прочь от пустых лиц других пони, прочь от своей богоподобной сестры, прочь от пелены безумия — и навстречу спокойному темному небу, наполненному тысячами сверкающих звездных тел, расположенных в миллионах миль от неё. Там, плывущая среди звездных лугов и полей, сияла серебристым маяком Луна, маня к себе.

Она в последний раз улыбнулась, когда Луна приняла ее домой.