Предатель

Предатель

Ну вот, всё-таки наша жизнь в Эквестрии целиком зависит от принцесс! Как обычно, на этот летний месяц Селестия и Луна удалились отдохнуть, предварительно настроив автомат управления небосводом, и, как обычно, он сразу же забарахлил: рассвет может иногда загореться и в полночь, а первую вечернюю звезду иногда рассмотришь на небосклоне в десять утра. Ну и все часы в Понивилле как будто взбесились: ни с того, ни с сего могут начать отбивать следующий час через каждые три минуты. Впрочем, понивильцы понимают, что и принцессам нужен отпуск, потому только весело шутят над всей теперешней несуразицей в небесной механике.
Вместе с собой Селестия пригласила отдохнуть и Твай с её подругами. Вот мне б вздохнуть с облегчением: не надо больше следить за постоянно крутящейся в моей кузнице фиолетовой единорожкой, которая то гривку подпалит у кузнечного горна, то поранится о металлическую стружку, однако я поймал себя на мысли, что уж очень соскучился по этой лошадке, умеющей так забавно удивляться всему вокруг и норовящей хоть и неумело, но помогать мне в кузнице.
Итак, сегодня, как и во все предыдущие дни, светила двигались по небу не в свой черед, я в последний раз проверял косилки для сенокоса, который должен начаться со дня на день, и, выполняя просьбу пони-родителей, присматривал за жеребятами, которые играли около кузницы. Впрочем, эта обязанность меня не особо тяготила: пони-дети на удивление были спокойны и послушны. Вот сейчас, например, расчертили дорожку для «классиков» и играют себе — ни скандалов, ни драк. Ни то, что я в их возрасте! Завидую здешним родителям.
Вдалеке послышался шум, и жеребята оставили свою игру и удивленно посмотрели на появившееся на горизонте облако пыли, быстро приближающееся к городу. Я насторожился — звук показался мне знакомым. Пылевое облако приблизилось, и я различил... Нет, этого не может быть!
— Быстренько в кузницу! — скомандовал я детворе и, подхватив подмышки двух замешкавшихся малышей, сам вслед за жеребятами забежал в кузню и запер дверь.
Мы прильнули к окну. Я не ошибся: мимо кузницы промчались автомобили. Военные машины из моего, человеческого мира. А в их кузовах сидели и стояли... Бородатые люди в камуфляже, с оружием в руках. Они направлялись к самому центру города. Вскоре послышались крики и выстрелы. Испуганные жеребята прижались ко мне. Я сам был в смятении. Кто это? Откуда? Что им тут надо? Судя по бородам и разномастному камуфляжу, это не были солдаты какой-то регулярной армии, скорее всего, наемники.
Вскоре всё стихло. Детвору надо развести по домам — представляю, как волнуются сейчас их родители!
— Идем все вместе рядом со мной, не отстаем, и не убегаем! — и мы с опаской вышли из дверей кузницы.
На улицах города стояла непривычная тишина. Ставни и двери домов были заперты, чего никогда не бывало днем. В воздухе осязалась тревога, и это ощущение заставляло нас прибавлять шагу.
На перекрестке стояла военная машина. Сидящие на её бортах вооруженные бородачи что-то выпивали, передавая бутыль из рук в руки. Увидев меня с жеребятами, они заулюлюкали и загоготали, напугав до слез и без того неспокойную сейчас детвору. Один из людей спрыгнул на мостовую и вразвалочку направился нам наперерез, поигрывая пистолетом.
— Эй, стоять! — рявкнул он, — Ты кто? Отвечай!
Вот незадача! Вконец перепуганные малыши готовы были разбежаться, чего я очень боялся: в городе чужаки, вид которых не вызывал доверия, дома и лавки заперты, и с жеребятами может случиться что угодно.
— Я здешний кузнец, веду жеребят по домам. Позвольте нам пройти, — я старался говорить спокойным и дружелюбным голосом, а потом добавил, — офицер.
— Офицер! — загоготал пьяный вояка, обернувшись к своим, — Слышали? Он меня в офицеры произвел!
В ответ раздался грубый хохот, сдобренный порциями нецензурщины.
— Быстро уходим, не оборачиваемся! — шепнул я, и мы последовали дальше.
Мы останавливались у домов, в которых жили мои подопечные жеребята, и я передавал деток их родителям. Взрослые пони сразу же засыпали меня вопросами: знаю ли я этих людей? Кто они такие? И почему они так себя ведут? Ответить мне было нечего, кроме того, что я был с ними совершенно незнаком, и не в курсе, как они сюда попали, и каковы их планы. Понивильцы были серьёзно встревожены. То тут, то там мне начинали рассказывать о тех безобразных поступках, которые уже успели совершить эти вояки за то недолгое время, что они тут пребывали. Разноцветные лошадки заглядывали мне в глаза, будто спрашивая: ты же не такой, как они, правда?
Я был полностью обескуражен. Мне было стыдно за все то, что здесь сейчас происходило, и обидно, за то, что я человек. И я боялся того, что дальше может произойти в этом городе.
За последним жеребенком закрылись двери родительского дома. Я облегченно вздохнул — все мои подопечные теперь в безопасности, с родителями.
Вечерело, как и во все последние дни — не в установленный час. И это тоже нагнетало беспокойство в некогда веселом и беззаботном городе, который теперь пытается укрыться от тревожных предчувствий за дверными запорами и оконными ставнями. Я подумал о Твай — она с принцессами и подругами далеко отсюда, в безопасности, так что о ней я могу пока не беспокоиться.

Сон не шел, впрочем, как он может прийти, если принцесса Луна отсутствует? Да и солнце снова в зените, хотя по часам около полуночи. Я то ложился, то вставал и принимался беспокойно ходить по комнате. Кузница стояла на отшибе, но с далеких улиц мне слышались пьяные песни, и изредка — сухие щелчки выстрелов, сопровождающиеся отвратительным хохотом. Тревожно было на душе — за этот город с домиками, похожими на праздничные пирожные, за его жителей, похожих на ожившие детские игрушки. Так в волнении и беспокойстве прошли мои бессонные часы до общепринятого времени утра.
Вдруг рядом с кузницей послышался стрекот мотора, которому дуэтом вторили металлические нотки усиленного электричеством голоса. Я выглянул наружу. По дороге медленно пылил джип с радиоустановкой, которая вещала во все глотки своих громкоговорителей: «Внимание! Внимание! Всем жителям Понивилля надлежит ровно в полдень собраться на центральной площади города для получения важнейшей информации от властей. Это приказ! Неповиновавшиеся понесут наказание!»
Я задумался. С одной стороны, от «солдат удачи», хозяйничающих на улицах, не следует ждать чего-то хорошего, с другой, может на этой сходке хоть как-то прояснится ситуация в нашем городе, к тому же, не думаю, что пара десятков, пусть и вооруженных до зубов, головорезов осмелятся напасть на несколько сотен, пускай и безоружных, пони, которые соберутся на площади. И я решил пойти на это собрание.
Работа с утра не клеилась, и, в конце концов, я отложил все свои дела, дождался времени собрания и отправился на площадь. Сейчас издалека она походила на огромный шевелящийся цветник, разбитый безумным садовником: пони всех мастей и оттенков стояли перед ратушей, переминаясь с ноги на ногу, и что-то тихо между собой обсуждали. Не было слышно ни криков, ни смеха, ни других звуков, которыми выражают эмоции. В воздухе осязались тягучесть напряженности и тяжесть подавленности. На шпиле ратуши развевался незнакомый мне флаг: чёрное полотнище с двумя скрещенными белыми винтовками. Около самого здания ратуши виднелись камуфлированные автомобили с установленными на них пулеметами. На местах стрелков в автомбилях лениво покуривали, глазея на толпу, бородатые, бритоголовые вояки. Другие наемники стояли шеренгой перед трибуной, с которой в другое время по праздникам обращался к горожанам мэр или какое-нибудь официальное лицо из Кантерлота. Эта шеренга блистала в глаза понивильцам сталью штыков, примкнутых к оружию. Я протиснулся поближе к трибуне и с изумлением увидел то, чего уж точно в Эквестрии быть не может. Перед ратушей было вкопано два полутораметровых столбика, а сверху на них была закреплена горизонтальная балка. Это была так знакомая мне по конюшням из человеческого мира коновязь.
— Внимание! Тишина! — прогремело над площадью, и мы все, как один, умолкли. Мы стояли так плотно, что я ощущал подрагивание в телах рядом стоящих пони. Они были напуганы, взволнованы и неспокойны.
На трибуну поднялся человек с длинной, черной, как смоль, бородой. Он был совсем невысокого роста, особенно рядом с громилами, подобострастно сопровождавшими его. На нем был чистый, выглаженный китель с орденскими планками и золотыми погонами. Его пояс украшала огромная, непропорциональная его росту, кобура с тяжелым пистолетом. Фуражка с блестящей кокардой, казалась в диаметре шире, чем плечевой пояс этого коротышки. Его глаза скрывали черные стекла солнцезащитных очков. По первому моему впечатлению, это был пренеприятнейший тип, как, впрочем, и оказалось на самом деле.
— Друзья! — обратился он к понивильцам, — Очень рад с вами познакомиться. Называйте меня просто Полковником. Я принял на себя почетную и трудную задачу. Отныне я буду для вас даже больше, чем просто правителем этого города — я стану вам ближе, чем родные отец с матерью. Я наведу порядок не только в городском хозяйстве, но и в ваших головах, привью дисциплину, позволю каждому занять подобающее ему место. И благодаря этому нас ждет счастье и процветание. Это будет нелегко, и я надеюсь на вашу помощь, которая в первую очередь должна выражаться в неукоснительном соблюдении установленных мною правил и выполнению моих указаний.
Коротышка покровительственно улыбнулся:
— Конечно, поначалу нам всем будет трудно, не всем все будет понятно, а может кому-то что-то и не понравится, но, надеюсь, мы быстро найдем общий язык. Чтобы каждый из вас мог своевременно получать информацию по поводу изменений в городской жизни, с завтрашнего дня возобновляется выпуск газеты «Понивилльский вестник». Ну а пока ознакомьтесь с основными правилами, действующими теперь в Понивилле.
Полковник достал лист бумаги и стал зачитывать:
— Пони должны оказывать почтение к людям, наделенным властными полномочиями. При встрече с ними, пони должны уступать им дорогу и кланяться. За внешнее проявление непочтения — пять ударов плетьми, за непочтительный жест — десять, за словесное возражение — двадцать...
Мы непонимающе слушали этот абсурд. Лошадки, которые и понятия не имели о телесных наказаниях, переглядывались друг с другом: о чем говорит этот маленький человечек? Я же думал: этого не может быть! Это какой-то совершенно не смешной розыгрыш! Даже в жестоком мире людей уже никто никого не сечет плетьми.
Полковник меж тем дошел до последнего пункта из своего списка провинностей и наказаний, которым было открытое неповиновение, караемое ударами плетьми без счета, после чего убрал лист в карман и медленно обвел взглядом толпу.
— Я вижу, что все это для вас пока в новинку, поэтому для того, чтоб вы лучше усвоили новые правила, необходим наглядный урок, — и он кивнул двум наемникам, стоявшим неподалеку от трибуны.
Те выхватили из толпы маленькую, перепуганную пони, быстро привязали её к коновязи, а затем нанесли ей несколько ударов плетьми, после чего отвязали и, рыдающую от боли и унижения, пинком отправили обратно в толпу. Все заняло несколько секунд. Лошадки были потрясены произошедшим. Раздались крики возмущения. Мои кулаки сжались, тело подалось вперед, и тут перед моими глазами блеснул штык. Шеренга наемников ощетинилась оружием, стволы автомобильных пулеметов опустились и нацелились на горожан. Я почти физически ощутил волну страха, прокатившуюся по рядам плотно стоящих пони. Толпа отпрянула.
— Не стоит делать глупостей! — жизнерадостно обратился к нам полковник, — надеюсь, теперь вы усвоили самое главное: дисциплина и почтение — залог вашей безопасности.
А затем добавил, видимо посчитав это очень веселой шуткой:
— И хорошего самочувствия! Рад был с вами познакомиться. Разойдись!
Опустошенные и напуганные мы молчаливо разбрелись по домам.

Что бы ни происходило, а работа сама по себе делаться не будет, потому на следующий день я принялся дальше заниматься деталями к косилкам. Но ни прошло и часа, как грохот кулаков в дверь отвлек меня от работы. Я отложил инструменты и откинул засов. На моем пороге стояла троица угрюмых наемников. Один из них, в более чистом и франтоватом камуфляже, видимо, сержант, обратился ко мне тоном, в котором чувствовались долгие годы командирства на нижних чинах:
— Вас вызывает Полковник! Следуйте за нами!
Отчего ж не последовать, если у вас в руках оружие? Мы шли по городу, и я поразился, как за эти дни все изменилось в некогда приветливом, веселом и дружелюбном Понивилле. Улицы были пусты, не было слышно ни смеха жеребят, ни веселого говора взрослых. Один единственный торговец осмелился выкатить за порог свою тележку с разной снедью, о чем, видимо, сразу же горько пожалел: на тележку немедленно взгромоздились вояки и стали угощаться её содержимым. Пони хотел было что-то возразить, но смолк, после того, как его ткнули в нос дулом пистолета. Чуть далее разыгралась просто омерзительная сцена: несколько наемников окружили маленькую плачущую лошадку и во весь голос гоготали над ней, отчего бедняжка рыдала еще горше. Возмущенный этим, я уже хотел было вмешаться, но мои провожатые ткнули меня прикладами в спину, и мне пришлось продолжить свой путь дальше.
Меня ввели в кабинет, который раньше занимала мэр Понивилля. Сейчас здесь расположился Полковник, разнообразивший обстановку уютного делового помещения лишь тем, что поставил тут несколько походных кресел.
— Добрый день! Проходите, присаживайтесь — новый хозяин города был само радушие. Интересно, он снимает когда-нибудь свои солнцезащитные очки? Я в них в комнате ничего бы не смог увидеть.
— Сигару? Или может по капельке?
— Благодарю, — ответил я, — к сожалению, вынужден отказаться: не курю и не выпиваю. Давайте сразу к делу, сенокос нас ждать не будет.
— А Вы — серьезный молодой человек! — засмеялся Полковник, — мне нравятся такие люди.
После чего он затянулся сигарой и выпустил к потолку целую тучу дыма.
— У моих людей возникли затруднения в общении с местным населением.
— Еще бы, Полковник, не возникли бы! Вы в курсе, что они творят на улицах?
— Ну, так их понять можно — они всю жизнь на войне, по горячим точкам, где и когда им было научиться обхождению и хорошим манерам? — коротышка жестом остановил возражение, уже готовое сорваться с моих губ — Так вот, как я уже сказал, аборигены не очень-то нас жалуют.
Меня аж передернуло от слова «аборигены».
— Но Вы, — продолжил Полковник, — насколько я знаю, пользуетесь у местных уважением. Мне нужен кто-то, кто наладил бы общение между нами и этими лошадьми, помог бы им принять новые порядки, объяснил бы необходимость повиновения и дисциплины. Вы, молодой человек, идеально подходите для этих обязанностей — Вас будут слушать, Вам смогут поверить, к тому же, мне очень важно знать, о чем местные жители говорят и думают. Я предлагаю Вам стать моей правой рукой в Понивилле. Не за бескорыстно, разумеется. Вы получите, всё, что пожелаете в этом городе.
Я был возмущен и оскорблен этим предложением:
— Поищите себе другого кандидата в Иуды! — я резко поднялся и повернулся было к двери, но коротышка меня остановил:
— Постойте, молодой человек! Я понимаю, и уважаю Ваши чувства. Мне по душе то, что у Вас такие твердые убеждения. Но я уверен, что скоро мы все-таки станем сотрудничать. А теперь позвольте-ка маленькую любезность с моей стороны. Я не хочу показаться негостеприимным, потому с удовольствием провожу Вас до порога ратуши.
Что-то в этих словах заставило меня насторожиться. Слишком уж легко он меня отпускал... Меж тем, Полковник повел меня к выходу, продолжая отпускать комплименты моей «стойкости» и «верности». Честно говоря, все время, пока мы шли, я ожидал пулю в затылок, но этого так и не произошло. На пороге ратуши полковник пожал мне руку и, приятно улыбаясь, пожелал мне на прощание удачи. В этот момент мне вроде бы послышался щелчок затвора фотоаппарата, но я тогда не придал этому значения.
На следующий день меня опять отвлекли от работы: стекло в окне кузни зазвенело и рассыпалось, и внутрь влетел камень. Я выскочил на улицу, но только услышал удаляющийся цокот подков. Вернувшись в кузницу, я подобрал этот камень. Он оказался обернут в бумагу, развернув которую, я прочитал: «Так вот как ты отплатил нам за наше добро к тебе!» Я терялся в догадках: что бы это значило? Взяв несколько своих готовых изделий, я направился в город, чтоб отдать их заказчикам, но, сколько я ни стучался в двери их домов, мне так никто и не открыл. На обратном пути на одной из улиц Понивилля меня обдали нечистотами из приоткрывшегося и тут же затворившегося окошка на втором этаже.
Удрученный этими странностями, я, наконец, возвратился на кузницу, и тут вдруг увидел в своем почтовом ящике газету. Я достал её и развернул. Это был первый номер «Понивильского вестника», вышедший при новом порядке. На главной странице была фотография: я и Полковник пожимаем друг другу руки на пороге ратуши. Снимок сопровождался подписью: «Вступил в должность помощник по делам лошадей». И тут я все понял. Даже не помывшись и не переодевшись, я бросился к ратуше и влетел в кабинет к Полковнику.
— Вы — негодяй! — крикнул я и швырнул газету ему в лицо.
— Не негодяй, а просто очень дальновидный, — елейно улыбнулся Полковник. — Надеюсь, в теперешней ситуации Вы уже готовы с нами сотрудничать?
— Ни за что! Можете меня высечь или расстрелять!
— Дурак! — тон голоса Поковника вдруг стал ледяным, — неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтоб, расправившись с тобой, дать местным своего нового героя? Нет. Я тебя и пальцем не трону. Твои любимые распрекрасные лошадки сами превратят твою жизнь в ад. Так что скоро ты сам приползешь ко мне на коленях и будешь проситься на эту должность. А теперь — пошел вон!
Потрясенный я пошел восвояси. Кузница меня встретила сорванными с петель дверями, разбросанными и переломанными инструментами и надписью на фасаде огромными буквами: «Предатель!»

Я всегда считал, что труд — лучшее средство, чтобы отвлечься от переживаний, хотя бы на время работы. Но сейчас, приводя в порядок свою разгромленную кузницу, я не чувствовал облегчения. Я даже заметил, что у меня дрожат руки, чего со мной никогда не было. Мне стало противно от ощущения собственного безволия. Я разозлился — на себя, на Полковника, на весь Понивилль. В голос выругавшись, я поволок на двор огромный лист толстой стали, и, гоня из головы всё, кроме бездушных цифр размеров в сантиметрах и миллиметрах, решительно принялся за дело. Это была очень нелегкая работа. Постоянно хотелось все бросить, свернуться на травке калачиком, и поскулить, жалея себя. Но в такие моменты, я специально лупил себя молотком по пальцам, вопил от боли, слизывал кровь, а затем с бешенством опять принимался за дело.
К вечеру в кузнице уже была установлена стальная дверь, а окошки были забраны железными полосами. Теперь никто не сможет вторгнуться сюда и устроить погром в мое отсутствие. Удовлетворение от сделанной работы меня, наконец, успокоило. Я взял кисть и банку грунтовки и хотел теперь заняться покраской своей новой двери, как вдруг послышался шелест перьев тысячи крыльев.
Я поднял голову к небосводу, на котором за минуту до этого одновременно находились Солнце, Луна, и происходил парад планет. Серое облако летящих пегасов скрыло небесные светила, и на землю упал сумрак. Пегасы кружили над городом, а затем, видимо определившись с мишенями, кинулись вниз. Это было величественное и пугающее зрелище. Казалось, будто на город обрушился живой тайфун крылатой отваги. Мне не было видно, что происходило в этот момент самом городе, но судя по крикам, доносившимся до меня, новым хозяевам пришлось совсем не сладко. Пегасы поднимались в воздух, отыскивали себе новые цели, и снова камнями падали вниз.
Завороженный этим зрелищем, я не сразу заметил на небосводе особое сияние и особенную тьму. Приглядевшись, я

увидел сестер-принцесс, которые руководили этой атакой и координировали действия своей великолепной серокрылой гвардии. Селестия и Луна выглядели величественнее, чем полководцы прошлого из нашего, человеческого, мира, запечатленные на картинках в учебниках истории. Потому сомнения в скорой и полной победе эквестерианского воинства у меня даже и не возникало.
В городе не слышалось выстрелов, видимо, наемники были так опешены атакой, что, наверно, пытались только спастись, не оказывая сопротивления, а может магия принцесс вывела всё огнестрельное оружие из строя. Зато, то тут, то там раздавались ликующие крики понивилльцев, радующихся тому, что, наконец, завершается весь тот ужас, в который был погружен город эти последние несколько дней. Ну и, конечно же, пони приветствовали своих принцесс-освободительниц. Постепенно криков ликования становилось все больше, в них тонуло урчание бензиновых моторов джипов, которые заводились, и тут же, видимо, глохли. Казалось, и сама природа присоединилась к всеобщему ликованию: я чувствовал, что цветы сейчас пахли ароматнее, а их лепестки выглядели красивее, чем никогда ранее. Деревья словно вытянулись во фрунт, как бравые воины, и если бы их не удерживали корни, то они, наверное, тоже бы ринулись в эту битву. Пение птиц и шелест ручья, протекавшего около кузницы, будто наполнилось торжеством и теми особыми нотами, которые можно услышать в наших, человеческих, симфониях, славящих воинские подвиги. Это было непередаваемо никакими словами — это просто чувствовалось сердцем.
Я увидел, как из города бегут, бросая по пути оружие, и сдирая с себя камуфлированные жилеты, некогда грозные и важные наемники. Сейчас они превратились в трусливых людишек, озабоченных лишь спасением собственной шкуры. Появилась шеренга пегасов и погнала этих жалких вояк в сторону Вечнодикого Леса. Вслед за пегасами бежали понивильцы, что-то азартно выкрикивающие вслед тем, кто еще недавно собирался стать их хозяевами.
Когда пони проскакали мимо и скрылись вдали, я почувствовал, что кто-то дергает меня за рукав. Я обернулся и увидел коротышку. Его фуражка и солнцезащитные очки пропали, и он жалобно смотрел на меня маленькими трусливыми глазками с желтоватыми, видимо от чрезмерной любви к возлияниям, белками. Некогда щеголеватая борода теперь была спутана и пропылена, когда-то чистый и наглаженный френч был сейчас истрепан и местами даже порван. Стоящий передо мной Полковник больше походил на карлика из нищего цирка-шапито, а не на того, кто еще недавно пытался вершить судьбы города и его несчастных жителей. Я скривился от омерзения к этому человечишке.
— Спрячь меня! — неровным дрожащим голосом обратился он ко мне, а потом, заискивающе, добавил. — Будь человеком!
Честно говоря, первым моим желанием было взять за шиворот этот источник моих неприятностей и хорошенько встряхнуть, а после отволочь в Вечнодикий Лес и запихнуть в первый попавшийся муравейник, однако... Тут я понял, что мне нужно делать.
— Пойдем! — я отвел его в кузню, стараясь не слушать поток благодарностей, полившийся из него, как вода из дырявого бурдюка, после чего затворил за ним свою новую стальную дверь, и навесил на неё огромный замок. Теперь Полковнику отсюда не выбраться.
Я уселся на траву и стал ждать неизбежного.

Ждать пришлось совсем недолго. Вскоре появились стражники принцессы. Заметив меня, они даже не пытались скрыть свое отвращение и презрение ко мне.
— У нас приказ взять тебя под стражу и доставить на понвилльскую площадь для судебного разбирательства. — сказал один из них, видимо, главный. — Советую подчиниться и не сопротивляться: с подобными тебе негодяями я никогда не миндальничал.
— У вас не будет проблем со мной, — мягко ответил я, — ведите меня на площадь.
Возникла заминка: на меня собирались одеть недоуздок, однако, к человеческому лицу он совершенно не подходил, и мне пришлось уверить стражников, что я и не помышляю о бегстве или сопротивлении, а надеюсь только на справедливость принцессы. Тогда четверо пони стали вокруг меня: один передо мной, другой — за спиной, и двое — по бокам, причем я заметил, что стражники явно брезговали ко мне прикасаться, и я под конвоем проследовал в Понивилль.
Улицы города, по которым мы проходили, преобразились: ставни теперь были распахнуты, в окнах виднелись любопытные мордочки жеребят, на улицах собирались группки взрослых пони, что-то горячо обсуждавших. Когда мы проходили мимо, то лошадки умолкали, а затем устремлялись вслед за нами и шли в некотором отдалении. Вскоре за мной следовала уже огромная толпа.
Площадь Понивилля встретила меня возмущенными криками. В меня полетели объедки и яблочные огрызки. Я в первый раз видел столько глаз, которые, все как один излучали презрение в мою сторону. Меня повели к трибуне. Коновязь была сломана, и я споткнулся о балку, валявшуюся прямо под ногами. На трибуне стояла сама принцесса Селестия, и в её взгляде, направленном на меня, я прочитал не презрение, а недоумение. В стороночке стояла заплаканная Твай, не решавшаяся подойти ко мне, и как мне показалось, не совсем понимавшая смысл того, в чем меня обвиняют. Её обнимала крылом Луна, почему-то смотревшая на меня ободряюще и сочувственно.
Селестия долго не решалась начать свою обвинительную речь. Но когда заскучавшая толпа снова принялась тренироваться на мне в метании мусора, возмущенно посмотрела на своих подданных, от чего те сразу затихли и успокоились, и заговорила:
— Вы все хорошо знаете этого человека. Когда он попал в наш мир, мы приветливо его встретили, приняли к себе. Понивильцы долгое время жили с ним бок о бок, и ранее я от них слышала об этом человеке только хорошее. Я была рада, что у пони появился такой, хоть и не похожий на них, друг. Я считала, что эта дружба сделает всех нас лучше и счастливее. Но когда в нашу страну пришла беда, этот человек пренебрег дружбой и великодушием понивилльцев ради сомнительных выгод и удовольствий. Он стал помогать чужакам творить зло по отношению к тем, кто доверял ему, любил его, считал своим товарищем. По нашему закону ему полагается суровое наказание. — Она на секунду умолкла, а затем вдруг мягко обратилась ко мне, — Обвинения очень серьезны, но я тебя хорошо знаю, и, признаюсь, не могу поверить в то, что ты оказался способен на это. Я думаю, тебе есть, что сказать нам. Не бойся и не волнуйся, скажи всю правду.
— Ваше Высочество! Понивильцы! — обратился я к пони. — Я сожалею о том, что натворили здесь такие же, как я, люди. И я очень вам благодарен, что вы решили справедливо разобраться в случившемся со мной несчастье. Именно — несчастье, ведь на самом деле, я не виновен!
В толпе раздался ропот недовольства и возмущения — они не верили мне. Я достал из кармана ключ и протянул его принцессе.
— Ваше Высочество, это ключ от кузницы. Пусть стража отправится туда и доставит доказательство моей невиновности.
— Исполняйте! — изумленная Селестия передала ключ тем стражникам, что отконвоировали меня сюда.
Повисли тягостные минуты ожидания. Я видел, что Твай перестала плакать и изумленно смотрит на меня. Толпа тоже застыла в ожидании. Над площадью стояла такая тишина, что казалось, слышался трепет крыльев бабочек, порхавших над клумбами.
Наконец, стражники вернулись. Пони встретили Полковника криками возмущения. Еще не много, и они, несмотря на охрану, бросились бы к нему и растоптали своими копытами, но властный взгляд принцессы заставил их остановиться. Полковник трясся мелкой дрожью. Казалось, еще немного, и некогда суровый вояка грохнется в обморок, словно истеричная девица. Всё это вызывало не жалость к нему, а отвращение.
— Ну, Полковник, — обратился к нему я, — поведайте всем о моем с Вами разговоре и о газетном снимке.
Слабеньким, заплетающимся голоском коротышка начал рассказывать обо всём, что было на самом деле, и я физически ощутил, как спадает напряжение вокруг меня. Когда Полковник закончил своё повествование, Твай сорвалась с места и кинулась мне на шею.
— Никто не хочет что-либо добавить к услышанному? — обратилась принцесса к своим подданным. — В таком случае выношу вердикт: Невиновен!
— А этого... — Селестия поморщилась в сторону Полковника, — Прочь с моих глаз!
Однако на мордочках понивильцев почему-то была не радость, а грусть.
— Что с вами? — встревожилась принцесса.
Из толпы раздался голосок, в котором чувствовались еле сдерживаемые слезы:
— Я вылила ему на голову помои!
— Я бросила камень в окно кузни! — пропищал другой, полный сожаления, голос.
— Мы разгромили кузницу!
Казалось еще немного, и все собравшиеся на площади лошадки расплачутся.
— Партизаны! — засмеялся я, — Конечно, всё это меня очень сильно расстроило, но сегодня не тот день, чтоб сводить счеты и не прощать друг друга. Всё в порядке, я не сержусь на вас.
По толпе пробежал вздох облегчения, и я почувствовал на себе самое приятное тепло на свете — тепло искренних улыбок.
— Мы все убедились в том, что ты на самом деле сохранил верность своим друзьям и товарищам, не смотря ни на что, — сказала Селестия. — Какую награду ты хочешь?
— Ваше Высочество, никакой награды мне не нужно. Но есть одна просьба...
— Какая?
— Сделайте так, чтоб день и ночь, наконец, наступали в положенное им время.