Местоимения
Местоимения
Сегодня пришлось потрудиться. Сначала работа на кузнице, а потом ремонт водопровода в домике Голден Харвест, но когда тебя радуют результаты труда, то и усталость может быть приятной. Тем более комнатам пони с гривкой морковного цвета затопление больше уже не угрожает: почему-то в Эквестрии весь бытовой ремонт делался так, что наш человеческий сантехник дядя Вася, только увидев, как пони соединяют трубы с помощью своей «копытомагии», с горя ушел бы в запой. Неудивительно, что в Понивилле редкий кран не подтекает. Руками всё это делать лучше, чем копытами или магией.
Вечер только начинается, у меня остается еще немного свободного времени, так что можно не спеша вернуться на кузницу, помыться и отдохнуть. Я закидываю сумку с инструментами через плечо и спускаюсь с крыльца домика Голден Харвест. Настроение превосходное, улыбки встречных пони сияют добрыми лучиками. Здороваюсь, улыбаюсь им в ответ, останавливаюсь перекинуться парой слов и иду дальше. И тут…
Словно сиреневый ураган налетает на меня, да так, что чуть не сбивает с ног. Горячие копыта обвивают мне шею, и единорожка, всхлипывая, повисает на мне. Я еле успеваю её подхватить.
— Твай?! Что случилось?
Она смотрит мне в глаза полными слез фиолетовыми глубинами, её дыхание щекочет мне ноздри чересчур навязчивым ароматом зубного эликсира, и всё же моё обоняние явственно улавливает исходящий от маленькой пони запах алкоголя. Твайлайт опускает мордочку мне на плечо, орошая мой комбинезон слезами:
— Я… Я… Я так больше… Я…
— Тише, тише, успокойся. – Я крепко держу сиреневую единорожку в своих руках.
Пони на улице останавливаются и с удивлением смотрят на нас. Из-за того, что в населении Эквестрии преобладают кобылки, нравы пони свободнее человеческих, и то, что здесь считается в порядке вещей, в мире людей вызвало бы, по крайней мере, у большинства, возмущение и моральное осуждение. Однако, судя по удивленным взглядам прохожих, рыдающая пони, повисшая на шее у человека, всё же не совсем вписывается в нормы поведения приличных лошадок в общественных местах.
— Я… Я тебя… Ты… — она сильнее прижимается ко мне, и я даже ощущаю, как бешено колотится её сердечко. Её мокрая гривка цвета предвечернего неба липнет к моим щекам, щекочет губы. Дурацкая мысль вдруг пробивается сквозь моё удивление: у неё в гриве – красноватая прядь, у меня в волосах – проседь: непохожая похожесть.
— Ты… Я…
Я беру Твайлайт на руки, и под косыми взглядами понивильцев направляюсь в сторону библиотеки. В таком состоянии её следовало бы умыть, да уложить поспать до утра. Единорожку трясёт, словно у неё внутри сошедший с ума метроном. Она продолжает всхлипывать, и с её губ всё слетают и слетают местоимения:
— Я… Ты… Тебя…
И тут я сам начинаю что-то чувствовать – какую-то особенную сверхнежность — к этой пьяной дурёхе. Я аккуратно прижимаю её к своей груди и ускоряю шаг. Я стараюсь не споткнуться и не уронить свою всхлипывающую ношу. Сумка с инструментами больно бьет по спине. Носик Твайлайт оставляет на моей шее мокрые следы. Встречные пони шарахаются в стороны – видимо, видок у нас обоих сейчас не слишком располагающий к дружелюбию. Я замечаю, что пышный хвост единорожки волочится по дорожной пыли, собирая мусор и колючие шарики репейника, приостанавливаюсь и закидываю его себе через локоть.
Вот и библиотека. Я опускаю Твайлайт на ножки перед дверью, она стоит нетвердо, покачиваясь, и тут её начинает рвать. Я опускаюсь рядом с ней и придерживаю её голову. Выбежавший из дома Спайк всплескивает лапами и говорит что-то угрожающее в адрес то ли Эппл Джек, то ли Берри Пунш, но мне некогда разбираться, где и с кем Твай так напилась, я кричу дракончику, чтоб он тащил таз теплой воды, да поживее.
Твай уже еле держит отяжелевшую головку, потому умыть единорожку не так уж и просто. Наконец, нашими со Спайком совместными усилиями, пони-библиотекарша вымыта, насухо вытерта, напоена активированным углём и уложена в постель.
— Я… я…
Я наклоняюсь над её кроватью, чтоб расслышать, Твай приподнимается в неожиданной попытке меня поцеловать, но не дотягивается губами и просто чмокает воздух. После чего откидывается на подушку и погружается в тяжелый, нездоровый сон.
Спайк как-то растеряно смотрит на меня, он начинает что-то говорить, но я жестом руки останавливаю его. Мне теперь всё ясно, даже то, о чём дракончик никак не может знать. Одно беспокойное сердце просится в мои ладони, и пока оно не почувствует моего тепла, это сердце будет страдать, мучая ту, в чьей сиреневой груди оно бьется. Я опускаюсь на пол возле кровати Твайлайт, смотрю на спящую сиреневую лошадку. Я невольно любуюсь её еще по-жеребеночьи пухленькими щечками, бархатными ресничками, подрагивающими во сне, ушками, кончики которых так забавно выглядывают из-под растрепанной, спутанной гривки. Твайлайт всегда была мне симпатична, но сейчас я ощущаю по отношению к ней что-то более глубокое, чем просто дружеская симпатия. Я поправляю у спящей пони одеяло. Спайка что-то не видно, и я решаю посидеть около кровати еще немного. Я никогда раньше не караулил чей-то сон – и это, оказывается, приятное занятие. Твай временами что-то бормочет, не открывая глаз. Я прислушиваюсь, но не могу ничего разобрать, кроме всё тех же местоимений:
— Я… ты… Меня…
Вдруг на моё плечо опускается темное копыто. Я оборачиваюсь и вижу перед собой Луну. Она ободряюще кивает мне головой:
— В Эквестрии нравы свободнее, чем в твоём, человеческом мире, так что…