Экипаж "Броняши"
Глава 8
Вы знаете, что такое война? Я отвечу за вас — нет, не знаете. В ней нет места романтизму, в который рвутся мальчишки от двенадцати лет и старше, нет места светлым чувствам. Война, словно огромный зверь, пожирает её участников, переваривает их, превращая в покалеченные автоматы. Прошедший войну никогда не будет таким, как прежде — он навсегда останется осколком бывшего целого, испорченным механизмом, обреченным на ночные кошмары. На вскакивание посреди ночи в холодном поту, на недоверчивые взгляды бывших друзей, на бесконечное одиночество. И топят ветераны свою память в бутылке, чтобы выбить из головы воспоминания об ужасах — в тщетной, заведомо неудачной попытке снова стать людьми.
Гауптман Кёниг не понаслышке знал, что такое война, и во что она превращает тех, кто принимает в ней участие. Видел он, опытный фронтовик, что поняши, идущие с ним в бой, даже если кто из них и выживет — никогда не станут прежними милыми созданиями. Если кому-то и посчастливится уцелеть под утюгом наступающего танкового полка, они навсегда останутся пленниками своих воспоминаний. И не будет у них больше искренних улыбок, наивных поступков, блеска в глазах. Словно неприкаянные, будут бродить нечаянные ветераны одной-единственной битвы по Эквестрии, силясь найти себе место в мире, и не смогут этого сделать.
Если выживут, конечно. Потому что война — это пекло.
Знал расчетливый и опытный капитан, на что обрекает зеленых ополченцев, располагая их в наскоро вырытых окопах и траншеях на передовой. Знал, на кого придется первый, самый страшный удар, пока его четыре самоходки, хорошо замаскированные в километре от линии траншей, будут издали расстреливать врага. Знал, что мало кто останется в этих окопах живым.
Но что главное на войне? Разумеется, победа. И если дрогнут поняши в окопах, если побегут назад — то в считанные минуты танки врага достигнут позиций самоходок, разобьют снарядами гусеницы и уничтожат обездвиженные машины. Гауптман понимал, что победить можно только так: если на линии окопов врага задержат и продержат как можно дольше, дав возможность самоходкам реализовать мощность и точность своих орудий, оставаясь вне досягаемости действительного огня. Предательский и подлый по отношению к пони план. Подлый, как сама война.
Чего стоят жизни сотен, по сравнению с жизнями тысяч других, к которым может прорваться враг, если оборона тут падет. Кто остановит чудовищ? Сколько бед они смогут натворить, сколько разрушить, сколько сжечь?
Отто Кёниг прекрасно понимал, что нужно было остановить противника именно тут. И именно так.
А что же наши танкисты, и их нечаянные подруги поняши? Кем они стали теперь, перед лицом опасности, после всего на всего трех дней знакомства? Говорят, что легко научить плохому, и трудно — хорошему, однако, совершенно неожиданно, этот труд был проделан здесь, в Эквестрии, в маленьком городке Понивилль, куда попали бойцы вермахта.
Глядя на загорелые и морщинистые лица, на крепкие руки, и в сухие, колючие глаза людей, которые помогали строить оборону, рыть окопы и оборудовать позиции, поняши начали открывать в себе новое. В сердце маленького народа проснулось мужество. Не бесшабашная пьяная храбрость захватчика и поработителя, не затравленная, отчаянная отвага умирающего и бросающегося в последний раз вперед бойца. Глядя на самоходчиков, вспоминая их рассказы и истории, вспоминая их помощь и краткую, словно северное лето, дружбу, в сердцах и душах пони зародилось настоящее мужество. То, которое заставляет народ забыть о внутренних разногласиях и раздорах и подняться против захватчика, пришедшего на их землю. То, что объединяет всех: и богача, и бедняка; и все, как один, бросают свои дела, идут на зов родной земли. Понивилль был в опасности, и его нужно было защитить.
И лежали в траншее бок о бок: и мистер Рич, и Биг Макинтош, и госпожа мэр — все, кто почувствовал зарождающееся пламя отваги в сердцах, были тут.
Так что же танкисты? Кем они стали, после этих трех дней чудесного пребывания тут? Да остались теми, кем и были по сути. Не вытравишь яд войны из себя, это вечная рана. Не заживить тремя днями рая пять лет ада. Не искупить преступлений, не загладить вину, не стать хорошими людьми из испорченных войною машин.
Но вот — вот, что я вижу? Чудо. Хрупкие ростки чувств в их сердцах, осторожные побеги человечности, что поднимаются над выжженным огнем полем. Пожалуй, им все-таки повезло, что они попали в то место, где есть настоящая дружба, где бескорыстная помощь и поддержка — это явление нормальное и будничное, где не было войны.
Вот Швальке — он вместе с Пинки Пай раздает желающим совместно приготовленные кексы. И зашевелится что-то робкое, тихое, в душе бывшего боксера и наводчика самоходки, когда очередная пони улыбнется ему и скажет простое "Спасибо".
А тут сержант Шрёдер. Как и остальные, он закален в огне сражений, но что он делал, помогая Флаттершай, в тот самый момент, когда разведчики врага двигались к Понивиллю? Они были в курятнике и ухаживали за цыплятами. Шрёдер смутно помнил, что до войны, которая перековала его, он любил зверей. Не зверей в зоопарке, а зверей свободных и вольных. В юности будущий сержант часами пропадал в лесу с биноклем, разглядывая зверюшек и отмечая наблюдения в тетради. Где это все сейчас? Сожжено, сметено лязгающими гусеницами и огнем орудий? Нет, не совсем. Флаттершай протягивала ему цыпленка, и Шрёдер аккуратно брал его в руки. Цыпленок был мягким и пушистым, а Флаттершай просто смотрела на сержанта, прижимающего к себе птаху, и улыбалась. И вспомнило сердце в тот момент, что оно еще не разучилось биться, что есть что-то в мире кроме крови и войны.
А как же наш гауптман? Сама того не зная, белая единорожка Рэрити нашла ключик к черствому сердцу капитана, и ключик этот оказался до смешного прост — сочувствие и понимание. Это то, что нужно нам всем, а ветеранам войн — особенно сильно. Немного разговора, положенное на плечо копытце, платок, который утирает взмокший лоб после очередного ночного кошмара — все это словно говорит: "ты не один против всего мира, больше нет". Порой Рэрити пугала жесткость Отто, но она переборола страх, открыв ему свою душу, щедро и без остатка полив пустыню утренней росою, и это растопило лёд. Понял тогда офицер: если есть в мире такое место, где все живут дружно и без войн, где могут простить ошибки, где стремящемуся к свету могут протянуть копыто помощи вместо холодного безразличия, то никогда зло окончательно не победит. Пока есть те, кто верит в свет, надежда остается.
Пинки Пай лежала в окопе. Её укрытие было вырыто намного ближе к лесу, чем основная линия траншей, и сокрыто под сенью деревьев. У Пинки не было оружия — только несколько гранат. Самое главное, чем была укомплектована розовая пони — это радиостанция, её личный бинокль и прибор ночного видения. Так же Пинки оделась в свой собственный черный шпионский костюм, и только пушистый розовый хвост мог её демаскировать — поэтому она старалась прятать его на дно окопа, чтобы он не торчал. Пинки Пай являлась артиллерийским наблюдателем, корректировщиком и разведчиком в одном лице.
Окоп был довольно глубоким и удобным, ведь Швальке и Ланге лично помогали ей его вырыть, заботясь о розовой пони. Расположив включенную радиостанцию и прочие вещи на дне, Пинки осторожно высунула голову и разглядывала в бинокль опушку леса. После того, как Рэйнбоу Дэш с разведывательным отрядом пегасов вернулась из дозора, точно сообщив направление, откуда движется враг, позиция Пинки была наскоро оборудована так, чтобы она могла следить за полем боя с некоторого расстояния и передавать по радиостанции свои наблюдения.
В голове у Пинки все еще слегка шумело — ночью она выпила много сидра и, кроме того, не сомкнула глаз — нервное возбуждение перед грядущим не давало уснуть. Похлопав копытом по щеке, чтобы прогнать сонливость, Пинки вновь уставилась в бинокль. Было около восьми часов утра, и на траве блестела утренняя роса. Особенно сильно она сконденсировалась в свежем окопчике. Пинки было холодно, и она порою вздрагивала, но следила, чтобы пушистый хвост случайно не высунулся из укрытия. Он был единственной частью её тела, которую не прикрывал шпионский наряд.
С расстояния лес казался спокойным. Внимательно обшаривая взглядом опушку, каждое деревце, каждую кочку, розовая пони выискивала признаки врага. Пинки снова начало клонить в сон, и она уже подумала, что никакого боя не будет — что все это чья-то плохая шутка, и нужно будет скоро вернуться домой, как приближающийся шум и треск, исходящий от леса, привлек её внимание. Наведя бинокль в нужном направлении, Пинки увидела, как из-за ухабов, ломая деревья, и подминая под себя кусты, к маленькому полю, на котором были вырыты окопы, подкатывается танк. Вслед за ним, чуть поодаль, выкатился другой. Они остановились на опушке, водя туда-сюда стволами пушек.
Рассмотрев танки, Пинки соскользнула на дно окопа и открыла папку. В папке были копии фотографий, которые принцесса Селестия показывала Отто во время совещания в ратуше. Поглядев на снимки, Пинки подняла трубку с рации, и, щелкнув тумблером, как её учили, заговорила:
— Пинки Пай вызывает "Броняшу четыре", отвечайте!
Идея назвать экипажи самоходок "Броняшами" принадлежала лично Пинки, и она этим гордилась. Когда Ланге объяснил ей значение слова "броня", мозг Пинки просто добавил к этому сакраментальное "няши", и таким образом название родилось.
Трубка в копыте у Пинки отозвалась незамедлительно:
— На связи.
Еще раз взглянув на фотографии, Пинки заговорила в рацию:
— Первые танки на опушке. "Королевский Тигр" и "Пантера". Стоят, не двигаются.
— Принято, — ответил из трубки искаженный помехами голос Отто. — Продолжай наблюдение.
Шум и грохот гусениц вдалеке заставил Пинки вновь аккуратно высунуть голову из окопа, и посмотреть в бинокль. За то время, что она сидела внизу и передавала сообщение, на опушке появилось еще несколько машин, а первые два танка начали движение по полю.
Вновь съехав на дно окопа, Пинки затараторила в трубку:
— "Броняша четыре", враг выехал на поле, на опушке еще несколько танков.
— Принято, — опять кратко донеслось из трубки.
— Почему вы не стреляете? — воскликнула Пинки в трубку, рефлекторно подпрыгнув в окопе. Хвост возбужденной пони встал торчком.
— Потому, что так надо, — ответила рация. — Не высовывайся, продолжай наблюдение.
Пинки положила трубку, и вновь полезла на бруствер, чтобы продолжить следить за врагами. И тут в голове розовой пони пролетела мысль: "Глупая, глупая я. Мой пушистый хвост. Как же я могла забыть про него". Прижав хвост к земле, Пинки высунула голову, но было поздно. Розовый опознавательный знак был слишком хорошо виден на фоне сырой утренней опушки. Она увидела, что башня одного из танков, стоящих поодаль, за которыми она наблюдала, смотрит прямо на неё. Воскресив в памяти снимки, Пинки вспомнила, что этот танк называется "Тигр".
Розовая пони только и успела, что упасть на дно окопа, как грохнул выстрел. Знаете, как взрывается восьмидесятивосьмимиллиметровый фугасный снаряд? Вот и Пинки не знала. Когда тебя прикрывает лишь окопчик, да насыпь земли вокруг него, перед такой мощью чувствуешь себя беззащитной.
Скрючившись в окопе, Пинки поняла, что только сейчас её глаза полностью открылись. Пожалуй, в тот самый момент, когда на розовую пони посыпались тяжелые комья земли, поднятые взрывом, и запахло гарью. Впервые в жизни Пинки Пай стало по-настоящему страшно. Не "страшно, но можно спеть, засмеяться, и это пройдет", и даже не "страшно, нужно бы убежать и прятаться", а просто страшно. Дикий ужас сковал Пинки Пай — только что она поняла, что такое танкобоязнь.
Пинки не знала, сколько времени она лежала на дне окопа. В голове и ушах шумело, и почему-то превалировала лишь одна мысль — "прятать подлый хвост". Пинки прижимала к себе хвост всеми четырьмя копытами, мелко дрожа. Прошло, пожалуй, несколько минут, когда грохот гусениц заставил её прийти в себя и высунуть голову из окопа. Пока она лежала там, на поле многое переменилось — уже десяток машин ехали по нему, и Пинки увидела, как откуда-то издали, из-за линии траншей сверкнули вспышки. Одновременно с этим два наступающих танка взорвались, и из них повалил густой дым. Пинки поняла, что это стреляют "броняши".
Переведя взгляд на то место, где стоял стрелявший в неё "Тигр", она увидела, что тот все ещё там, и башня смотрит прямо на её окоп. Обессиленная от ужаса, розовая пони скатилась на дно своего укрытия. "Я в ловушке" — вертелось в её голове. Внимание Пинки привлек звонок радиостанции, и она схватила трубку:
— Что там у тебя? — раздался раздраженный голос.
— Я... я... меня заметили, хвост выдал, — залепетала Пинки. — Мне нужно прятаться и бежать. Я больше ничего не смогу сделать!
— Не сметь! — раздалось из трубки. — Труса первого убьют! Если ты сейчас побежишь, то твоим друзьям в траншеях придется сражаться вслепую. Ты хочешь, чтобы погибла Твайлайт? Или Большой Макинтош?
— Нет, — пропищала в трубку Пинки и еще больше съежилась на дне окопа.
— Отлично, — отозвалось из радио. — Меняй позицию и ползи к лесу, укройся среди деревьев и продолжай наблюдение. И будь добра, прикрой как-то свой хвост, его видно за километр.
Ничего не ответив, Пинки повесила трубку. Прикрыть хвост. Страх пронзал всю её, и противоречивые желания разрывали Пинки Пай изнутри. Хотелось убежать и спрятаться. И почему-то хотелось кексик из «Сахарного уголка».
"Если ты побежишь, то твоим друзьям в траншеях..." — пронеслось в голове у Пинки. Собравшись с силами, Пинки Пай опустила свой хвост на дно окопа, и начала старательно вымазывать его в грязи так, чтобы ни капли розового не было видно. От этого хвост становился липким и тяжелым, но другого выхода не было. Спрятать хвост, и сменить позицию.
Подхватив радиостанцию и забросив на круп седельные сумки, Пинки на брюхе выползла из окопа и, словно ужик, поползла к деревьям. Расстояние, которое разделяло её прежнее укрытие и ближайшее дерево, было совсем небольшим — в прошлом, она бы могла покрыть его в пять прыжков. Но теперь оно показалось ей вечностью. Пинки ползла, вжимаясь в землю, как вдруг её хвост начал дрожать.
— Ой-ой-ой, — вскрикнула Пинки и начала ползти быстрее. — Сейчас что-то упадет!
Рядом с её окопом грохнул взрыв, и плеснула пулеметная очередь.
Вскочив на ноги, и забыв все то, чему её учили, розовая пони бросилась к ближайшему дереву, на ходу причитая:
Когда я маленькой была, и вечер наступал.
Бегом достигнув дерева, и вжавшись в его ствол так, чтобы он был между ней и охотящимся на неё "Тигром", Пинки продолжила:
Темнела во дворе земля, и ужас подползал.
Однако, волшебная мантра смеха и улыбки, которая спасала её от невзгод, теперь не помогала — ей было все так же страшно, а попытка засмеяться вырвалась в виде тихого кашля из горла.
Не успела Пинки отдышаться, как рядом с деревом разорвался снаряд. Розовую пони швырнуло на землю, и она увидела, как огромный ствол падает прямо на неё. Пинки лишь и успела, что отползти на несколько метров, когда дерево рухнуло рядом.
Все вокруг слилось в одну ужасную картину: взрывы, грохот, гарь и огонь — все металось словно вокруг неё одной. Сказать, что Пинки было страшно — значит, ничего не сказать. Она до конца думала: то, что предстоит — лишь игра. Серьезная, сложная, но игра. А теперь Пинки Пай поняла, что время игр для неё кончилось, возможно, навсегда, и она никогда не сможет забыть этот ужас. Теперь-то Пинки точно знает, как это бывает, когда в тебя стреляет танк…
Опустив взгляд, она поняла, что от страха обмочилась. Несколько минут у розовой пони ушло на то, чтобы, мажась грязью и землей, с остервенением тереть круп и задние копыта, чтобы смыть с себя следы нечистот. Проведя еще несколько минут у поваленного дерева, она рискнула высунуть голову — корни дерева торчали снаружи, обеспечивая Пинки хорошую маскировку.
Она точно не могла сказать, сколько времени прошло с момента её бегства из окопа, но на поле произошло много изменений — уже шесть машин, наступавших из леса, дымились на ровном месте, из траншей хлестали пулеметные очереди, и до Пинки доносились крики. Поднеся бинокль к глазам, она увидела высунувшегося на мгновение из траншеи Макинтоша — он метнул гранату в сторону подползающего танка. Пинки видела, что едва он успел скрыться в окопе, как место, где он находился секунду назад, накрыли пулеметные очереди.
Пинки Пай было очень страшно и жутко стыдно. Но увидев поступок Макинтоша, она взяла себя в копыта. Дрожь унялась, и она поискала глазами рацию. Та лежала совсем недалеко от неё, чуть присыпанная землей. Стряхнув с неё грязь, и подняв трубку, Пинки заговорила:
— Это Пинки Пай. "Броняша четыре", слушайте — шесть вражеских танков горят, из леса идут новые. Они пытаются объехать горящие машины справа от меня, и, соответственно, левее вас. Повторяю...
Так война изменила Пинки Пай.
Эпплджек делала то, что умела — пинала. Пушка, снятая с «Пумы», теперь стояла в самодельном редуте за линией траншей и вела огонь по врагу. Миловидные поняши-сестрички, массажистки из спа, наводили пушку на цель, а Эпплджек, ловко подбрасывая снаряды из ящика, направляла их в затвор, и ударом задних копыт досылала в ствол. После этого пушка стреляла и операция повторялась.
В целом их позиция была оборудована неплохо — эскарп и насыпь, из-за которой торчал лишь ствол. Как объяснил им капитан Отто — эта пушка единственная, кроме тех, что есть на самоходках, поэтому её стоит беречь. "Стреляйте по гусеницам" — так говорил он. И Эпплджек делала свой вклад — как можно скорее подавала снаряды в казенник. Когда враги начали наступать, и Твайлайт прискакала с командного пункта с приказом стрелять, все закрутилось. У Эпплджек сложилось мнение, что вся эта танковая армада целится только в них — взрывы гремели вокруг их позиции, в земляную насыпь вонзались пули. Разумеется, рыжей пони было страшно. Даже не так, очень страшно. Но чувство долга перед друзьями не давало ей броситься наутек. И еще — Макинтош. Со своей позиции, в краткие секунды передышки между подачей снарядов, Эпплджек видела краем глаза, как храбро в передних траншеях сражается её брат. Большой красный жеребец носился от бруствера к брустверу, от одной огневой точки к другой, доставал из сумки гранаты и бросал их в подкрадывающиеся танки. Его пример сильно мотивировал Эпплджек.
— Нужно быть честной, — твердила она себе под нос, обливаясь потом и отправляя очередной снаряд в затвор пушки. — Честной до конца, со всеми.
Она видела, как Лотус вновь наводит пушку на цель и кивает сестре. Алоэ нажимает клавишу, и вновь звучит выстрел. Аккуратно высунувшись из-за редута, Эпплджек заметила, как подъехавший на опасное расстояние к траншеям танк остановился из-за разорванной гусеничной ленты. Что-то свистнуло совсем рядом, и Эпплджек почувствовала, что с её головы сорвало шляпу. Плюхнувшись назад с редута, и перевернувшись, она увидела головной убор, лежащий в паре метров от неё. Подползя к нему, рыжая пони обнаружила, что в её любимой ковбойской шляпе прямо по центру зияет ровненькое круглое отверстие. "Как хорошо, что я ношу шляпу на макушке" — мелькнула мысль.
Из оцепенения её вырвал голос Алоэ. Красивая пони с обычно идеально уложенными волосами и чуть раскосыми глазами теперь выглядела иначе — грива растрепана, круп расцарапан. Из самой крупной царапины текла кровь. Алоэ кричала на Эпплджек:
— К заряду! Я сказала, немедленно, к заряду! — Её глаза сверкали.
Алоэ была пьяной от битвы и от крови. Эпплджек отшатнулась от неё, и рванула к ящику с боеприпасами. Быстро выхватив снаряд, она при помощи задних копыт дослала его в затвор. Алоэ отвернулась к прицелу, и грохнул новый выстрел.
И тут мир вокруг словно взорвался. Эпплджек потеряла сознание, а когда пришла в себя, то увидела перед собой только голубое небо с белыми, похожими на цветущие яблони, облаками. И — ни единого звука вокруг, словно бой закончился. Не сразу до нее дошло, что ее оглушило взрывом. И еще больше времени прошло, прежде чем к ней частично вернулся слух, а она сама, преодолевая тошноту и головокружение, смогла подняться на ноги.
Пошатываясь, Эпплджек пошла к перевернутой пушке и увидела только лежащую на спине Алоэ. Губы пони шевелились, она пыталась что-то сказать. Нагнувшись к ней, Эпплджек услышала:
— Лотус, где Лотус? С ней все в порядке?
Эпплджек огляделась, но не увидела второй спа-пони. Предусмотрительно сняв шляпу, она выглянула из-за развороченного бруствера и наконец, увидела её.
Взрывом Лотус выбросило вперед, и разворотило живот. Лежа на открытом месте, она постоянно пыталась подняться, и бросится бежать, но из-за разорванного живота не могла этого сделать. Лотус пыталась подняться на копыта, и падала снова. Она ржала очень громко, так, что её жалобный предсмертный крик было слышно везде вокруг.
— Мамочка, помоги мне! Мама, ой, мамочка, помоги! Больно! Помогите, помогите мне, пожалуйста, помогите! — истошные вопли Лотус били по ушам оцепеневшей Эпплджек. По щекам несчастной ручьями текли слезы.
Ей хотелось зажать покрепче уши, чтобы больше не слышать этих криков. И перестать смотреть. Или просто лечь и умереть. Но она не могла оторвать взгляда от ужасного зрелища, и словно заколдованная, наблюдала за кончиной одной из пони, которую знала. Вот Лотус, захрипев, наконец, затихла, странно дергая копытом. Из раны на животе продолжала вытекать черная кровь.
Лоб Эпплджек покрылся ледяной испариной. Она ползком вернулась к Алоэ. К счастью, та все еще дышала.
— Что с Лотус? — повторила она, хватая Эпплджек за копыто.
— Хорошо все с ней, — стараясь не глядеть в глаза, ответила носительница элемента честности. — Пошла взять еще снарядов, всего и делов. Ничего, подруга, вот все закончится, завалимся все вместе к вам в спа. — Эпплджек улыбнулась. — Отмоемся от всего этого.
Алоэ попыталась улыбнуться в ответ:
— Вот растяпа эта Лотус... у нас еще много снарядов. Нужно навести по стволу. — В ее горле забулькало. — Нужно навести по стволу, Эпплджек.
Несколько судорожных вздохов, и Алоэ отправилась вслед за сестрой…
В голове Эпплджек не было вообще никаких мыслей. Все словно куда-то ушло, пропало, словно и не было никогда улыбчивой и сильной, честной и доброй рыжей пони. Осталось лишь одно…
Упершись задними копытами в землю, Эпплджек стиснула зубы и начала переворачивать опрокинутое орудие. Вокруг свистели пули, и её было хорошо видно с поля, но она не думала об этом. Нужно было только толкать пушку, и навести на цель. Выбиваясь из сил, Эпплджек толкала. Последний рывок, и орудие перевалилось через бруствер, замерев в хрупком равновесии, на насыпи.
Как автомат, Эпплджек подползла к ящику со снарядами, и извлекла один. Еще одно, последнее дело — и все. За Лотус. За Алоэ. За двух добрых спа-пони.
Открыв затвор, Эпплджек уставилась в длинный, с нарезами ствол, словно в подзорную трубу. Не было чувств в этот момент в ней — ни любви, ни тоски, ни жалости. Только холодный расчет. За Лотус, и за Алоэ...
На застланном дымом поле она видела темный силуэт их убийцы. Где-то на задворках сознания Эпплджек копнулась мысль, что эта модель называется Pz.IV. Не важно, все не важно. Только бы навести по стволу. Объезжая подбитые машины, танк снизил скорость, и повернулся к позиции Эпплджек бортом. Он был виден через открытый затвор и ствол. Дослав снаряд, Эпплджек нажала на клавишу пуска. Уставившись вперед, она увидела, что в корпусе танка зияет отверстие, и из него валит дым. Через несколько секунд из отверстия показалось и пламя.
— Вот так-то, — прошептала Эпплджек. И упала без чувств рядом с орудием.
Так познала войну Эпплджек.
Рэйнбоу Дэш летела среди облаков. Летать всегда было её самым любимым занятием, однако сейчас голубая пегаска пребывала в скверном расположении духа. Крыло пегасов, взлетевшее под её командованием, выбилось из графика. Сама она могла лететь быстрее, но нужно было привести к месту схватки всех. Одна она ничего не смогла бы сделать.
Ветер трепал крылья. Не снижая скорости, голубая пегаска обернулась, чтобы посмотреть, как летит её звено. Пегасы летели стройно, но на мордочках многих был страх, и лишь у единиц — решимость. Увы, сейчас она не могла ничего с этим поделать.
Строй пегасов поднялся выше, спеша к месту сражения — туда, где сверкали вспышки, и поле застилал дым. Машины внизу казались крохотными — как стоящие на расстоянии от обороняющихся самоходки, так и ползущие по полю танки врага. Но Рэйнбоу Дэш знала: стоит к ним приблизиться — и будет по-настоящему страшно. Она видела, что вражеские машины начинают концентрироваться на правом фланге — там создалась опасная обстановка, пони в траншеях сопротивлялись из последних сил. Не колеблясь, голубая пегаска направила свое звено туда.
Когда пегасы снизились, им открылась настоящая картина разрушений — все поле было перепахано взрывами, на нём чадило бесчисленное количество танков. Траншеи были разворочены огнем вражеских пушек, и пони хаотично метались по ним, пытаясь то ли бежать, то ли сопротивляться. Помощь требовалась немедленно. В этот момент Рэйнбоу почувствовала липкий страх. В жизни она гордилась тем, какой смелой и отважной была, но сейчас, лицезрев ужасные картины разрушений, предательский холодок пополз по её загривку, и пегаску бросило в пот. В этот момент Рэйнбоу вспомнила клятву танкистов, которую ей пересказал Шефер.
«Я клянусь быть верным и неизменно преданным Государству, как своему отечеству». Мозг голубой пегаски зацепился за эти слова, словно за спасательный круг. «Быть верным и неизменно преданным». Верным.
— За Эквестрию! за Понивилль! — закричала Рэйнбоу Дэш, презрев страх и прицеливаясь в ближайший танк. У того был открыт люк, и из него спешно выбиралась смутно похожая на человеческую фигура. Разогнавшись, Рэйнбоу Дэш в последний момент сложила крылья, и, перевернувшись в воздухе, выставила перед собой задние копыта. Удар был точным, и она почувствовала, как что-то хрустнуло под шлемофоном танкиста. С хрипом тот повалился назад в распахнутый люк.
Рэйнбоу Дэш оказалась на броне танка. Поверхность была раскаленной, и её копыта жгло огнем. Не задерживаясь, она взмыла вверх, постоянно меняя направление движения, чтобы в неё не попали. Поднявшись к облакам, она увидела кружащиеся там пары пегасов, которые по очереди атаковали выбирающихся из подбитых машин чудовищ. С земли пегасам помогали пулеметчики.
Рэйнбоу Дэш и её ведомая Лайтнинг Даст принялись искать следующую цель и увидели, как один из неприятельских танков на полной скорости старается прорваться сквозь слабеющий правый фланг траншей и проскочить к самоходкам. Он почти было подобрался к траншее, и Рэйнбоу уже показалось, что никто не успеет ничего сделать, как вдруг из окопа сверкнул выстрел. Вылетевший предмет оставлял за собой дымный след. Присмотревшись, Рэйнбоу Дэш увидела, что стрелявшая в танк госпожа мэр держит в копытах дымящуюся трубку. Это — фаустпатрон, один из пяти штук, извлеченных из подбитых броневиков.
— Вперед! — крикнула Рэйнбоу Дэш своей ведомой, и они спикировали на остановившийся танк. Как только они подлетели ближе, и машину стало хорошо видно, люки танка распахнулись, и оттуда начали выскакивать те самые чудища, которых она видела вчера в ратуше, сразу пятеро.
Не дожидаясь ведомой, голубая пегаска спикировала на врагов, врезав первому попавшемуся по затылку копытами, и очутилась на земле. Нужно было взлетать, но Рэйнбоу уже не могла себя контролировать — с грозным боевым кличем, она кинулась на танкистов, нанося удары, как учил её Швальке — в голову, в глаза, в шею!
Ярость пеленой застилала разум Рэйнбоу — она погрузилась в схватку с головой, азарт битвы и желание победить полностью захватили её. Через несколько секунд Лайтнинг Даст приземлилась рядом, нанеся сокрушительный удар копытами по еще одному из чудищ. Те видимо оторопели от такого напора, а две пегаски, не взлетая, начали молотить их копытами, бросаться на лица, валить на землю.
Последнего из монстров Лайтнинг свалила ударом копыт, а Рэйнбоу добила прицельным ударом в голову. Она все ещё топтала копытами размозженный череп, как время словно замедлилось для голубой пегаски, и она увидела себя со стороны.
До самого крупа забрызганная кровью, Рэйнбоу Дэш стояла на поле боя, а вокруг лежали тела поверженных врагов. Кем стала она теперь, после этого поступка? Рэйнбоу никогда не было проницательной натурой, и ответа на этот вопрос у неё не было. Единственное, что она знала, — битва еще не закончена, и когда она все-таки кончится, голубая пегаска никогда не будет прежней.
— Скорее, — крикнула ей запыхавшаяся Лайтнинг Даст, и обе пегаски взмыли в небо, чтобы найти себе новые цели.
Так познала войну Рэйнбоу Дэш.
Твайлайт находилась на импровизированном командном пункте, прямо на передовой. В центре траншеи яма была вырыта глубже и шире, и именно здесь расположилась Твайлайт. Перед ней на треноге стояла стереотруба, а чуть правее, на земле — радиостанция. Твайлайт искренне надеялась, что её организаторские способности помогут в бою, однако применить их в таком деле оказалось довольно трудно. Когда началось сражение, пони вокруг стали метаться, паниковать и отказывались её слушать. Лишь Эпплджек с орудийным расчетом оставались более-менее хладнокровными, и пушка вела огонь.
Фиолетовая единорожка вела наблюдение за полем боя через стереотрубу. Она тоже очень боялась. Когда все началось, и вокруг стали рваться снаряды, Твайлайт чуть не побежала. Однако, взяв себя в копыта, и сказав: «Я буду думать об этом потом, после боя. Пони здесь нужна моя помощь, и я их не подведу» — она осталась на позиции. Прошло меньше часа, а Твайлайт испытала столько переживаний, сколько не испытывала за всю свою жизнь. Дракон? Найтмер Мун? Дискорд? Она бы отдала сейчас все, что у неё есть, чтобы вновь схватится с этими злодеями. По сравнению с тем, что творилось на поле перед её глазами, их выходки выглядели детскими шалостями.
Тела пони были везде — ужасным ковром они покрывали дно траншеи. За спиной тоже были тела — тех, кто пытался выбраться и бросился бежать. На правом фланге складывалась опасная ситуация. Множество вражеских машин сосредоточилось там. Повернув к ним прибор наблюдения, Твайлайт увидела, как Рэйнбоу Дэш и еще одна пегаска схватились на земле с экипажем подбитого танка.
Защитников правого фланга оставалось все меньше, и Твайлайт решила скакать туда.
Оглядевшись вокруг себя, она приметила бабулю Смит, голову которой прикрывала старая зеленая каска. О, ужас, она-то как сюда попала? Под ногами у бабули стояли банки со странного цвета жидкостью, а сама она, вместо того чтобы вести беспорядочный огонь, уподобляясь другим пони, зорко следила за полем боя, аккуратно высунув голову за бруствер.
Подойдя к ней, Твайлайт заговорила, стараясь перекричать грохот битвы:
— Бабуля, я на правый фланг, там, кажется жарко. Вы оставайтесь здесь, и командуйте.
Старая зеленая пони ответила, не отводя взгляд от поля боя:
— Не беспокойся, милочка. Сделаю все, что в моих силах.
Твайлайт хотела броситься бежать, но, то ли врожденное любопытство сыграло с нею шутку, то ли другие, неизвестные факторы, однако она задержалась на секунду и задала бабуле Смит еще один вопрос:
— А что это у вас за банки?
Оторвав взгляд от поля боя, зеленая пони поглядела на Твайлайт, и задорно подмигнула. Невероятно — кажется, в ней вовсе не было страха.
— О, это то, что нам пригодится, если эти супостаты подберутся к нам поближе. Уж поверь мне, дочка.
Все еще очень удивленная спокойным тоном бабули, Твайлайт спросила:
— Вам что, ни капельки не страшно?
Бабуля усмехнулась:
— Страшно, милочка? Нет. Ты не думай обо мне, я уж пожила. Главное чтобы молодые пони выжили, а я то что? Толку от старухи?
С этими словами бабуля Смит ловко подхватила одну из банок, перевалилась через край траншеи и поползла вперед. Твайлайт увидела, что одна из легких машин врага пытается атаковать их позицию — полугусеничный броневик шел на них, на ходу паля из пулемета. Упав на землю, чтобы укрыться от его огня, Твайлайт высунулась в другом месте, и продолжила наблюдать за ползущей, как ни в чем не бывало, бабулей.
Когда броневик подкатил настолько близко, что Твайлайт могла различить смотровые щели в передней броне, бабуля остановилась, и извлекла из-за резинки каски какой-то маленький предмет. Спичечный коробок. Проделав какие-то манипуляции с банкой и чиркнув спичкой, она метнула её прямо в надвигающийся броневик, и сразу же поползла в обратном направлении.
Твайлайт не поверила своим глазам — после попадания банки в машину, её, словно по волшебству окутало яркое пламя, и бронетранспортер замедлил ход. Не доехав пары десятков метров до траншеи, машина окончательно остановилась, и через задние люки с дикими криками начал выскакивать экипаж, пытаясь сбить с себя пламя. Но пегасы были тут как тут…
Бабуля целой и невредимой шлепнулась обратно в окоп, со словами:
— Ну? Как вам такие яблочки?
Твайлайт справилась с изумлением, и, кивнув пожилой пони со словами «остаетесь командовать», бросилась на правый фланг. Она только и успела, что на скорое копыто схватить трубку радиостанции, и выпалить:
— Пони гибнут на правом фланге, я бегу туда!
Твайлайт уже скакала вперед, а за её спиной слышался скрипучий голос бабули:
— Вы все говно! Немедленно прекратите тратить боеприпасы попусту!
Кто бы мог ожидать такого от пожилой почтенной пони?
Прокрадываясь по траншее вправо, Твайлайт осторожно переступала через мертвые тела пони, многих из которых она хорошо знала. Вот бы ей быть такой же храброй, как бабуля Смит, и сильной как Эпплджек! Твайлайт с трудом могла владеть собой, видя страшные картины разрушений вокруг, однако, сцепив зубы, продвигалась вперед. Добравшись до правой части траншеи, она увидела, что лишь Большой Макинтош, собрав вокруг себя нескольких пони, продолжает сопротивление. Как всегда немногословный красный жеребец бросал одну гранату за другой, доставая их из ящика. Пожалуй, гранаты — это единственна вещь, в которой у обороняющихся не было недостатка — в подбитых ранее броневиках этих штук было очень много.
Глядя со стороны, Твайлайт отметила, что позиция последней горстки выживших не очень удачна — один из вражеских танков был подбит и развернут боком к траншее, загораживая вид. Кроме того, огромная машина дымилась, что делало обзор и вовсе затруднительным. И в этот момент в голове у Твайлайт сложился план.
Фиолетовая единорожка хорошо помнила, как было распределено оружие перед боем, и тут, на правом фланге были оставлены два из пяти фаустпатронов, реквизированных в подбитых бронемашинах. Это было то, что сейчас нужно. Мимолетно похлопав Макинтоша по плечу, чтобы обратить на себя внимание, Твайлайт бросилась к тому месту, где они оставили ящик. Борясь с приступом паники, она отодвинула тело погибшей пони, и контейнер оказался там, на месте. Открыв его, Твайлайт с удовольствием увидела два фаустпатрона, лежащие внутри, аккуратно завернутые в солому.
То, что пришло ей в голову, было единственной вещью, которая может ненадолго задержать врага. Протягивая ящик Макинтошу, Твайлайт заговорила:
— Отсюда нельзя стрелять. Из-за этого танка ничего не видно! — Красный жеребец кивнул. — Тебе нужно проползти вперед, и забраться под него. Я видела, как Рэйнбоу Дэш разобралась с его экипажем. Оставайся под танком, он будет твоим укрытием, и стреляй во врагов.
— Агась, — сказал Биг Макинтош, и, схватив ящик, собрался выбраться из траншеи.
— Стой!— крикнула ему Твайлайт, и, обмакнув копытца в грязь, начала безапелляционно мазать коричневой жижей жеребца. Встретив его недоумевающий взгляд, она пояснила:
— Ты красный, Макинтош. Очень красный.
Жеребец все понял, и послушно стерпел обмазывание грязью. Когда гримирование было завершено, Твайлайт напутственно хлопнула Макинтоша копытом, указывая на подбитый танк. Брат Эпплджек перевалился через траншею, и, толкая перед собой ящик, пополз в нужном направлении. Но Твайлайт еще не закончила. Подскочив к оставшимся двум поняшам, что возились у пулемета, она заговорила:
— Большой Макинтош займет позицию под днищем вон того танка, — Твайлайт указала копытом в цель. — Ваша задача — прикрыть его, пока он ползет. Чтобы все внимание было сосредоточенно на нас, и никто не заметил его. Вы поняли, пони?
В их глазах был страх, и Твайлайт прикрикнула:
— Вам понятно, пони?
Те синхронно кивнули, и бросились к пулемету.
От тех, кто попадал под огонь Mg-42, этот пулемет получил много красочных прозвищ. «Вдоводел», «Дырокол», «Коса Гитлера» — вот далеко не полный список его имен. Когда стреляет Mg, вы не слышите звуков выстрелов — темп огня настолько высок, что слышен лишь громкий треск, наподобие звука рвущегося картона. Зачастую это может быть последним, что услышит человек.
Пулемет ревел и плевался огнем, пока Макинтош, никем не замеченный, полз вперед. Поглядев на поле боя, Твайлайт убедилась в том, что её план сработал — вражеские машины начали прицеливаться в пулеметчиков, не замечая ползущего жеребца. Твайлайт увидела, что он преодолел уже половину пути.
— Прячьтесь! — крикнула она, и сама упала носом в грязь. В этот момент несколько взрывов прогрохотали рядом с их позицией. Твайлайт подняла голову, и увидела, что поняши уцелели, успев вовремя упасть на дно траншеи. Однако Макинтоша нужно было прикрывать дальше.
— Стреляйте! — крикнула она, однако это не возымело действия. Пони просто вцепились друг в дружку, и дрожали. Тогда Твайлайт подползла к ним, и начала раздавать увесистые оплеухи обоими копытами:
— Стреляйте! Нужно прикрыть Макинтоша!
В тот момент, когда пулемет вновь заговорил, и Твайлайт высунулась из окопа, чтобы оценить ситуацию, жеребец уже заполз под подбитый танк. Менее через минуту оттуда раздался выстрел, и, наблюдая за полетом кумулятивной гранаты, Твайлайт видела, как та попадает в неприятельскую машину. Танк незамедлительно вспыхнул, и Твайлайт уж было хотела скорректировать стрельбу пулеметчиков по нему, уповая на то, что из того будет выскакивать экипаж, однако, этого не произошло. Судя по всему, выстрел Макинтоша оказался очень удачным — и струя раскаленного пламени, вырвавшаяся из кумулятивной гранаты в последнюю секунду её короткой жизни, завершила всю работу внутри вражеского танка. Люки не распахивались — экипажа уже не было.
Омрачал сознание Твайлайт лишь тот факт, что теперь у красного жеребца остался всего один фаустпатрон, а у врага — еще так много танков.
Ситуация была критической, и фиолетовая единорожка снова почувствовала, как её опутывают липкие щупальца страха. Даже если второй выстрел Макинтоша будет удачным, у них все равно не останется других противотанковых средств. Рано или поздно враг прорвется через почти незащищенный фланг, проутюжит их гусеницами, и устремится к самоходкам. Бой будет проигран. В отличие от других пони, Твайлайт Спаркл сразу оценила преимущества, которые дает боевой машине вращающаяся башня.
От панических размышлений Твайлайт спас звонок радиостанции. Из тех четырех, которые были распределены на передовой, одно радио было у Пинки, одно на левом фланге, одно в центре, там, где Твайлайт оставила бабулю, и одно тут, справа. К счастью, рация еще работала. Схватив трубку, Твайлайт услышала искаженный помехами голос Отто:
— Это «Броняша четыре». Контратакуем. Держитесь.
В сердце фиолетовой единорожки вновь вспыхнул огонь надежды, и она закричала пулеметчицам:
— Осталось продержаться совсем немного! Наши контратакуют!
На самом деле Твайлайт ожидала несколько иной реакции от двух поняшек — хотя бы какой-то радости. Одна из них вовсе никак не отреагировала на сообщение Твайлайт, продолжая поддерживать копытами пулеметную ленту. Другая лишь легонько кивнула, не отводя глаз от прицела. Именно в этот момент Твайлайт поняла, что война калечит не только тела — но и души. Вряд ли они станут теми, кем были после этого ужасного дня.
Следующие несколько минут показались фиолетовой единорожке настоящим пеклом — их позицию постоянно обстреливали из орудий и пулеметов, и только земляная насыпь и траншея позволяли обороняющимся сохранить жизнь. Макинтош использовал последний фаустпатрон, и теперь просто лежал под неприятельским танком — проползти назад ему бы уже не дали. Пулемет вышел из строя, и теперь поняши огрызались из одного МП-40. Вражеские машины подползали все ближе, и ситуация казалась Твайлайт безнадежной. И тут сзади раздался грохот. Обернувшись, Твайлайт увидела, что две самоходки, с цифрами «252» и «254» на рубках спешат сюда. От траншеи их отделяло метров сто и, судя по всему, союзные машины собирались обогнуть её правее позиции Твайлайт.
Наблюдая за движением самоходок, она увидела, как командирская машина, идущая первой, собралась перескочить через пустующую траншею, но, сходу налетев на неё, остановилась. Фиолетовая единорожка увидела, что у тяжелой самоходки разорвана одна из гусениц.
Плохо, это очень плохо. Машина «252» остановилась на некотором расстоянии от траншеи и начала разворачиваться фронтом вперед. Однако с этой позиции эффективная стрельба была невозможна — прицел загораживал все тот же подбитый вражеский танк.
Оценив ситуацию, Твайлайт поняла, что остановленной самоходке так долго не простоять — к оставшимся врагам она была повернута бортом, и те могли поразить её уязвимую боковую броню. Нужно было немедленно что-то делать, и Твайлайт знала, что…
Рог единорожки вспыхнул магическим светом, и волшебное облако окутало огромную машину. Твайлайт старалась изо всех сил, пытаясь поднять самоходку в воздух. Упражнение с Урсой Младшим или броневиком сейчас казалось ей детской разминкой. Но она знала: там, внутри сидит её подруга Рэрити. И её друг Отто. А еще Швальке и Нойманн. Внутри обездвиженной машины были её друзья, и Твайлайт обязана была им помочь. Рог светился все ярче, хотя казалось, что это невозможно, и восьмидесятитонный «Ягдтигр» поднялся в воздух на полметра. Развернув самоходку стволом в сторону врагов, Твайлайт опустила её обратно на землю.
Лишенная всяких сил, она опустилась на дно окопа, и тупо уставилась в одну точку. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой опустошенной.
Так познала войну Твайлайт Спаркл.
— О, Селестия, о, Селестия! — причитала Флаттершай, склонившись над очередным раненым. За позициями самоходок, под навесом расположился импровизированный госпиталь. К счастью, не все было так плохо, как казалось вначале, и Бон-Бон вместе с Дитзи Ду вызвались помогать желтой пегаске во врачебном деле. По сути все сводилось к тому, что Флаттершай обложилась медикаментами, собранными как из Понивилльских запасов, так и со всех самоходок и подбитых бронемашин, и оперировала.
На самом деле, Флаттершай ожидала чего-то другого от этой работы. Боязливую пегаску радовал тот факт, что она оказалась в некотором отдалении от передовой, хоть ей и было немного стыдно перед своими более отважными подругами. Однако её иллюзии исчезли очень быстро — как только Бон-Бон и Дитзи притащили первых двух раненых.
Совладав с собой, Флаттершай вытаскивала осколки и пули из тел, и ей казалось, что она упадет в обморок от всего этого ужаса. Как оказалось, настоящий ужас был впереди. За неполный час боя Дитзи и Бон-Бон (а впоследствии — только Дитзи, поскольку Бон-Бон куда-то пропала) постоянно приносили раненых. Она не знала, что с ними всеми делать. Вытащить пулю — это неприятное занятие, однако, сцепив зубы и пользуясь хирургическим инструментом, она могла это сделать. Но что ей делать вот с этим?
Флаттершай не в силах была отвести взгляд от стола, на котором лежал мистер Рич. Его задняя правая нога была разорвана почти пополам, и нижняя часть свисала на остатках кости. Кровь остановили, пережав ногу жгутами, но что делать дальше, Флаттершай не представляла. Больше всего ей хотелось убежать. Мистер Рич оставался в сознании, и постоянно пытался вырваться, несмотря на то, что его здоровые конечности были привязаны к столу. Он то смотрел на потолок, то переводил мутный взгляд на Флаттершай, бормоча в бреду:
— Тиара. Тиара, дочка. Где ты?
Его копыта скребли поверхность операционного стола.
— Этого не может быть. Нет. Нет, так не бывает.
Мистер Рич никак не мог успокоиться. Только через несколько минут Флаттершай, преодолев столбняк, догадалась вколоть ему морфий, которым комплектовались аптечки самоходчиков. Несмотря на врожденное отсутствие храбрости, на отсутствие памяти Флаттершай не жаловалась, и припомнила, что нужно делать в такой ситуации. Каждая секунда промедления — это опасность для жизни раненого в переполненном лазарете. Это еще один, кого она не сможет спасти.
Флаттершай решительно подхватила со стеллажа ножовку. Не хирургическую, которой, увы, не было, а обычную, только продезинфицированную. Подойдя к забывшемуся от укола мистеру Ричу, Флаттершай прошептала:
— О, Селестия, помоги твоему сыну вытерпеть эти муки…
Желтая пегаска вонзила пилу чуть выше места, где Ричу разорвало ногу. Инструмент в ране двигался тяжело, неохотно, и боль начала пробиваться даже сквозь наркоз — мистер Рич захрипел, и веревки, которыми были привязаны его здоровые конечности к столу, натянулись. Флаттершай стала пилить быстрее, сама не замечая своих выкриков:
— Будь прокляты Понивилльские врачи! — кричала она, работая ножовкой. — Сбежали всем составом, организованно прихватив весь свой скарб! Сюда бы их!
Струйка крови из ноги мистера Рича брызнула на мордочку Флаттершай. Рядом оказался кролик Энджел, он стер кровь салфеткой.
— Спасибо, Энджел, — сказала Флаттершай. — Сейчас самое время новой старой Флаттершай заменить совсем старую Флаттершай. Нужно быть сильной и стойкой! Не дают тебе пройти — отпихни их прочь с пути! — Флаттершай надавила на пилу чуть сильнее, и нога мистера Рича ниже жгута упала на пол. В глазах Флаттершай потемнело. Из апатии её вывел Энджел — кролик с ужасом показывал на открытую рану. Спохватившись, Флаттершай занялась перевязкой, и начала накладывать швы.
Едва она закончила с мистером Ричем, Дитзи притащила нового раненого — у того было столь обожжена морда, что Флаттершай не смогла узнать его. Обгорел и круп — так, что увидеть кьютимарку не было никакой возможности.
Безапелляционно взяв перерыв, Флаттершай вышла из лазарета — позади остались крики раненых, но теперь на неё с новой силой накатился грохот и стрельба стоящих неподалеку самоходок. Поглядев на них, Флаттершай увидела, что машины одна за другой начинают ехать в сторону передовой, разделившись, — две чуть правее, две — чуть левее. Но это сейчас было не важно — важно было то, что нужно помочь тому обожженному пони.
Минут пять Флаттершай блевала на улице, а потом, когда в желудке ничего не осталось, вернулась в лазарет. По пути на ее глаза упала прядь её волос, и Флаттершай с удивлением заметила, что они полностью седые. За один час ни капли розового не осталось в её гриве.
Так познала войну Флаттершай.
Рэрити выбивалась из сил — обычно она не поднимала своей магией ничего тяжелее измерительной ленты, или мотков пряжи. Но эти снаряды были по-настоящему тяжелыми. Боеукладка пустела, а Рэрити все доставала и доставала гильзы с зарядами из стеллажей, после того как первый заряжающий досылал снаряд, и ставила их в казенник. Затвор захлопывался автоматически, потом гремел выстрел. Через несколько секунд самоходка чуть поворачивала корпус, и все повторялось. Выстрел — заряжание, и снова выстрел.
Через несколько минут в рубке стало нестерпимо жарко, Рэрити обливалась потом, но не жаловалась — уступая по габаритам людям, маленькая белая пони вполне комфортно расположилась на месте второго заряжающего. Её душу грел и тот факт, что рядом был Отто, отсюда ей была видна его спина. А это значит, все будет хорошо. Как же переменился её возлюбленный, когда началось сражение. Каким мужественным и сильным стал в её глазах. Одно дело — слушать рассказы о подвигах, но совсем другое — видеть своего мужчину в деле, в сражении, защищающего тебя. Рэрити нравилось так думать, и эти мысли прибавляли ей сил. Каждый выстрел, каждый заряд, который она вовремя дошлет в ствол — это спасенная жизнь пони. Каждое попадание — это еще один шанс на то, что Понивилль будет спасен.
Рэрити очень переживала за своих подруг, и тех, кто был в окопах на передовой, и ей, признаться, не до конца был понятен план Отто. Рэрити не могла понять, почему, когда все сражаются впереди, самоходки должны стоять так далеко сзади. Однако Рэрити чувствовала, что Отто — не трус, и делает все так, как делает, потому что так надо. А как изменился его голос, когда он командовал по радиостанции? В нем не было больше нежности, не было приязни, это отдавал приказы авторитетный мужчина. И сидя здесь в рубке, помогая, и делая вклад в общее дело, Рэрити чувствовала себя с ним, словно за каменной стеной. Хотя нет, не каменной. Бронированной.
Порою ей хотелось положить копытце на его плечо, или обнять, показать, что она — тут рядом с ним. Но он был так напряжен, что Рэрити не рисковала этого делать. Кроме того, сейчас не время для чувств — на кону жизни! Единственное, что словно ножом резало душу утонченной единорожки — сообщения по радиостанции. Радиоприемники, снятые с бронетранспортеров (а на "Пуме" их было целых два) были установлены на передовой и по ним сражающиеся пони передавали свои донесения. Слушая это, Рэрити забывала о жаре внутри самоходки, и её пробивала дрожь.
— Гибнут пони! — раздался голос Твайлайт. — На правом фланге, я бегу туда!
Из второй радиостанции "Ягдтигра" слышался чей-то несмолкающий крик. Видимо радист на передовой не переключил рацию в режим "приём", и теперь экипажи были невольными слушателями его предсмертной агонии. Из динамика доносились проклятия, просьбы, молитвы, а порой — вообще всякая бессмыслица. Лишь Пинки Пай докладывала регулярно и четко, хотя её голос постоянно дрожал, что было слышно даже через помехи.
Когда в докладе Пинки упомянула о сорока — сорока пяти подбитых вражеских машинах, и сообщила, что из-за дыма более точный подсчет невозможен, Отто заорал на всю рубку, и во включенное радио:
— Это "Броняша четыре". Контратакуем. Держитесь.
Рэрити переполняло чувство гордости за себя и за него — какой же он храбрый и решительный! Тут же двигатель самоходки заревел, и огромная машина пришла в движение.
— Бронебойный! — закричал Отто, и незамедлительно огромный снаряд исчез в жерле казенника. Рэрити уже ставила в затвор гильзу с зарядом.
Самоходка загрохотала, придя в движение. Рэрити бросало из стороны в сторону на месте заряжающего, и она всеми силами старалась сохранить равновесие. Тем временем Отто кричал в радио:
— Машины два и четыре направо, один и три — налево, возьмем их в клещи!
Рэрити знала, что "клещи" — это такой инструмент, но не понимала, как танкисты собираются брать в них врагов — те явно были слишком велики для этого. Тем не менее, решительность гауптмана словно прибавила ей сил. Белая единорожка ухватилась копытцем за поручень, чтобы не скакать по рубке, словно мячик, пока самоходка едет. С усилием, Рэрити сосредоточила свой взгляд на полупустой боеукладке — как только поступит приказ, она должна будет дослать заряд в казенник. По субъективному летоисчислению единорожки прошло лишь несколько мгновений, когда самоходка с шумом остановилась.
— Целься в "Тигр" на опушке леса, — крикнул Кёниг. Гусеницы вновь пришли в движение. Тяжелая машина заняла необходимую позицию, и грохнул выстрел. Тут же поступила команда — "Бронебойный". Рэрити напрягла рог, и следующая гильза поплыла к затвору в облаке магии.
— Вперед, через окопы, — раздался приказ Отто — и незамедлительно самоходка пришла в движение. Вокруг снова все загрохотало, и Рэрити ухватилась за привычный поручень. Не прошло и нескольких мгновений, как движение с резким рывком прекратилось, и белая единорожка почувствовала, что самоходку резко развернуло вправо. Это сопровождалось такими выражениями со стороны Отто и остальных членов экипажа, что Рэрити захотела закрыть уши.
— Гусеница, черт её дери, — кричал со своего места Швальке.
— Доннерветтер, — кратко и непонятно выразился Отто, стукнув кулаком по броне, а потом сказал уже более осмысленно:
— Экипажу приготовится к эвакуации.
Даже слабо разбираясь в бранном деле, Рэрити поняла, что произошло — у тяжелой самоходки разорвало гусеницу, и теперь она оказалась беззащитной в прицеле у врага. Рэрити охватило острое чувство незащищенности, и даже то, что она находилась внутри крепкой броневой рубки лишь усиливало его — единорожка хотела бы знать, где находятся враги, но место заряжающего не давало существенного обзора, кроме махонькой амбразуры для стрелкового оружия.
Отто чертыхался, глядя в торчащие через люк стереотрубы, весь экипаж был на нервах. Рэрити понимала, что устранить неполадку, когда вокруг стреляют, будет невозможно. Она вдруг почувствовала себя очень одинокой, и маленькой. Ей стало так страшно среди всего этого грохота и ужаса, который творился вокруг, что она, не выдержав, прижалась к Отто передними копытцами, обхватив его за талию, и закрыв от страха глаза. Рэрити ожидала чего угодно — что он оттолкнет её, или не заметит, но тут она почувствовала, как рука ложится на ее плечо. Открыв глаза, увидела, что Отто смотрит на неё и улыбается. "Все будет хорошо" — словно говорят его глаза, и Рэрити обмякает на его плече. Но расслабляться нет времени, и вот он трясет её, пальцем показывая на боеукладку. Рэрити вновь возвращается на свое место, и готовится подавать снаряды, что бы ни случилось.
Этот маленький жест приязни — всего лишь объятие, всего лишь взгляд — придал ей сил, и ей снова не страшно. Единорог Рэрити вновь готова сражаться.
— Или кто-то вылезет, и посмотрит что там с гусеницей, или мы потеряем машину! Враг скоро заметит нас, и прошьет в борт! — крикнул Отто.
— Я пойду, — словно со стороны Рэрити услышала свой собственный голос. Изумившись своим словам, белая единорожка почему-то продолжила:
— Я самая маленькая из вас, меня и не заметят. Я быстренько вылезу, и посмотрю что там с гусеницей, вернусь и расскажу вам.
Конечно, Рэрити была не настолько глупой, чтобы не понимать, что этот поступок был бы бессмысленным. Кроме того, что её скорее всего бы просто убило, так ко всему прочему она не то что не смогла бы устранить неполадку — она даже не смогла бы детально описать повреждения, если бы и сумела вернуться внутрь.
Однако этот драматический шаг, демонстрация своей щедрости, пусть несколько переиграно и театрально, был важен сейчас для Рэрити. Она хотела, чтобы Отто гордился ею, и видел какая она у него смелая. Самое забавное было в том, что Рэрити не знала на самом деле, решится ли она на такой поступок.
Гауптман наклонился к ней, видимо, чтобы отговорить Рэрити от этого шага, как тут произошло то, что нивелировало необходимость ремонта гусеницы.
Рэрити почувствовала, что все вокруг меняется. Будто бы исчезла почва из-под ног, и все вокруг стало невесомым. Белая единорожка ощутила, что огромная самоходка поднимается вверх, и ей стало так страшно, как не было никогда раньше. Что это? Оружие врагов? Мы побеждены? Рэрити не знала. От ужаса она вновь метнулась сквозь узкое пространство боевого отделения к Отто и обхватила его копытцами, зажмурившись.
Так познала войну Рэрити.
"Какой же я трусливый и нерешительный" — пронеслось у меня в голове. Сражение разворачивалось в течение сорока пяти минут, а я все еще не решился отдать приказ на контратаку. Разные мысли проносились в голове — о том, что в машинах совсем мало топлива, и даже того, что мы слили из баков бронетранспортеров (кроме дизельной "Пумы") надолго не хватит. О возможном охватывающем маневре врага. Мысли были где угодно, но только не в контратаке. Наконец, в тот момент, когда приказ был отдан, и от Пинки последовало сообщение, что большая часть машин врага подбита, я двинул самоходки вперед, с целью взять врага в полукольцо — последние машины противника наверняка не ожидают атаки от самоходок. Теперь, когда основная масса врагов повержена, это будет весьма кстати.
Меня жгло острое чувство вины, когда мы проезжали мимо траншеи — через приборы наблюдения я видел, сколько мертвых тел пони лежат там. Сколько раз я видел подобные картины, когда вместо поняш лежали солдаты вермахта? Трудно сказать. Однако именно картина лежащих в наскоро вырытых траншеях, бездыханных пони заставила меня по-настоящему содрогнуться. Это слишком хорошие существа, чтобы так умирать. Слева застрекотал автомат, и самоходка чуть сменила направление — чтобы переехать траншею в узком месте. Неприятность, которая случилась потом, не была кознями врагов — просто переезжая траншею, мы порвали левую гусеницу. Проклятье, ходовая часть никогда не была сильной стороной "Ягдтигра"…
Я страшно сквернословил. Глянув в стереотрубу, я увидел, что машина повернута к оставшимся танкам врага, отступающим с поля задним ходом — боком. Не пройдет и минуты, как крупную самоходку заметят, и по ней откроют огонь. Тогда все — конец. Нужно немедленно узнать, что там с гусеницей, и я высказался об этом вслух.
Совершенно неожиданно, Рэрити предложила себя для выполнения этой роли. Я был весьма тронут её порывом, однако никак не мог ей этого позволить. Кроме того, что пользы от Рэрити в ремонте гусеницы было как от козла молока, так она еще была и белой. Я живо представил, как хорошо её будет видно на открытом месте. К счастью, в итоге все разрешилось само собой. Самоходку тряхнуло, и я уж подумал, что по нам попал снаряд или осколок.
Вслед за этим, через несколько мгновений я почувствовал и вовсе невероятное — словно кто-то хорошенько пнул меня под задницу, или я начал подниматься вверх на лифте. Мы ощутили, что самоходка взмывает ввысь. Совсем как в тот день, когда нас перенесла в этот мир чудесная радуга…
Я отдавал какие-то приказы, кажется, ругался, и тут почувствовал, что меня обхватывают за талию. Опустив глаза вниз, я увидел, что это — копытца Рэрити. Наверняка ей очень страшно.
Прильнув к приборам наблюдения, я стал свидетелем невероятного — в находящемся слева от меня окопе в воздух торчал ствол пулемета, а в мою сторону смотрела мордочка пони. Сквозь дым и гарь я разглядел, что это — Твайлайт. Её рог полыхал, так ярко, как я еще никогда не видел. Одновременно с этим я чувствовал, что самоходка поднимается еще выше в воздух и разворачивается. Заворожено я смотрел на бесстрашную фройляйн Спаркл, а она все поворачивала куда-то гигантский "Ягдтигр". Невероятно.
Как только наш поворот закончился, я почувствовал, что машина быстро, но бережно приземляется назад на землю. Рэрити обхватила меня копытцами еще сильней, однако мне было не до того. Я крикнул по ТПУ:
— Кто в прицеле?
Я понимал, что Твайлайт силой своей магии разворачивала огромную машину не просто так, а с какой-то целью.
Швальке незамедлительно ответил:
— Герр гауптман, они все в прицеле. Сосредоточились за подбитыми машинами, и отступают задним ходом. Нас развернуло как раз в нужную сторону.
Ай да молодец! Ай да фройляйн Спаркл!
— Огонь по врагу, — приказал я, оторвал копытца Рэрити от своей талии, и коротко глянув ей в глаза, пальцем указал на боеукладку. На мгновенье задержав взгляд, она кивнула и бросилась к снарядам.
На самом деле мне было искренне жаль, что так получалось. Было жаль поняш, оставшихся мертвыми на поле, жаль напуганную Пинки, всех кто погиб, и всех, кто выжил. Особенно жаль мне было Рэрити — хоть она и видела со своего места всего ничего, но могу поручиться, что этого она никогда не забудет. Воспоминания тяжким грузом лягут на её стройные плечи, и кто знает, сможет ли она нести их?
Орудие самоходки грохотало, и сквозь призму приборов я видел, как последние вражеские танки гибнут под нашим огнем. Глянув в прибор наблюдения за левой полусферой, я обратил внимание на то, что две другие самоходки, которые я направил на второй фланг, чтобы замкнуть "клещи" вышли на свои позиции, и открыли огонь. Хорошо. Теперь настало время для завершения.
Я отвлекся от приборов наблюдения, бегло оглядел пространство рубки, и показания приборов, и сразу отдал приказ по радиостанции:
— Машина "два", подойти к моей самоходке, готовься взять нас на борт. — Лица экипажа выражали недоумение и растерянность. — Враг повержен, и нам нужно завершить начатое, — жестко сказал я. — Никто не должен уйти.
Повернув голову к Рэрити, я прочел ужас в ее глазах. Хорошо это, или плохо? Я не психолог, и на этот вопрос у меня нет ответа. Я — офицер, и знаю одно — враг должен быть повержен.
Через несколько мгновений грохот снаружи известил меня о том, что самоходка «два» готова подобрать нас. Открыв люк в задней части рубки, я выглянул наружу. Вслед за мною из люка высунулась мордочка Рэрити. На меня свалились запахи и звуки боя. Знаете, сидя в танке, ты воспринимаешь окружающие события словно сквозь призму. Звуки взрывов и выстрелы приглушены, крики едва слышны. Теперь же, когда я распахнул люк, весь ужас этого безумного дня ворвался внутрь рубки.
Где-то рядом стрекотал пулемет, насыпь над траншеей, где сидели чудом выжившие поняши, дырявили пули. Вдалеке кто-то кричал. Кричал страшно, громко, и звал маму. Я напрягся, но крик все длился и длился. Поглядев на Рэрити, которая в самом начале любопытно высунулась из рубки, я увидел, как теперь переменилась её мордочка. Глаза закатились, и она рывком вернулась на свое место, колотя копытами по открытому люку рубки, силясь его затворить. Взяв её за копытце, я произнес:
— Нет, фройляйн Рэрити, нельзя. Нам нужно пересесть на машину «два», и продолжить атаку. Нужно добить врага, чтобы он не успел перегруппироваться, и организовать оборону.
Я понимал, что мои слова для фройляйн Рэрити скорее всего непонятны, по этому решил сказать проще:
— Оставайтесь тут — впереди вам нечего делать. Вы прекрасно сделали свою работу.
Рэрити словно не слышала меня — от всех ужасных звуков её колотило, а глаза впились в открытый люк, часть которого загораживал я.
— Экипаж на выход! Взять автоматы! Справа от нас стоит вторая машина, всем взобраться на неё! Помните, как делали русские? Десант на танках! Так вот, сейчас мы сделаем так же!
Экипаж начал покидать самоходку через задний люк. Я убедился в том, что все перебрались на второй, стоящий рядом, «Ягдтигр», и собрался выбираться сам, как Рэрити снова вцепилась в меня копытами. Я видел мольбу в её глазах. Ей было страшно, и она не хотела, чтобы я уходил. Поглядев через крышу рубки на позиции оставшихся танков врага, которые теперь потеряли всякую организацию, и пятились к лесу, я счел, что в рубке самоходки Рэрити ничего не угрожает. Осторожно отцепив её от себя, я уверенно произнес:
— Ждите меня тут, и захлопните люк. В самоходке вам ничего не угрожает, она очень крепкая. А я скоро вернусь. — Взгляд Рэрити был полон ужаса и отрицания моего плана, но она все-таки кивнула, и забралась назад в рубку. Как только я перескочил на вторую самоходку, стоящую рядом, люк с грохотом захлопнулся. Надеюсь, она сумеет потом его открыть, или нас после боя ожидает небольшой конфуз.
Вдохнув кислый, пропитанный запахом крови и пороха воздух и убедившись, что весь мой экипаж сидит на броне, я постучал прикладом автомата по рубке самоходки и громко сказал:
— Вперед! Осталось не много, мы уже почти победили! Уничтожим оставшиеся танки, и добьем врага. Не давайте им собираться вместе, громите по одному! Броняши, вперед!
Самоходка под нами взревела и поехала по полю — к точке, откуда будет прекрасно видно отступающие машины врага. Оглянувшись влево, я увидел, что две другие самоходки продолжают движение, замыкая «клещи». Обогнув по широкой дуге скопление подбитых машин, мы выехали как раз туда, куда я и рассчитывал — во фланг отступающим. Когда «Ягдтигр» вышел на прямую наводку, я увидел, что у врага осталось всего лишь четыре машины — две «Пантеры», Pz. III и «Тигр». Все они пятились назад к лесу, и нас, пока что не заметили.
— Спешиться, — приказал я сидящим на броне людям. — Всем рассредоточится!
Находиться в непосредственной близости от орудия «Ягдтигра» в момент выстрела — это не очень хорошо. Так можно на всю жизнь остаться глухим дурачком.
Солдаты спрыгнули с рубки и бросились к подбитым вражеским танкам. Нойманн и Швальке заняли позицию у подбитого бронеавтомобиля, я присоединился к ним.
— Вот уж не ожидал, — сказал Нойманн. — Целый танковый полк остановили. Невероятно.
— Поняшек жалко, — вздохнул Швальке. — Много их там, поди, полегло.
Я молчал. Нечего мне было ответить подчиненным. Предложенный мной план обороны был единственной вещью, которая не гарантировала мгновенного краха. Более того, теперь победа была в наших руках. Однако в одном Швальке был прав — чувствовал я себя гадко. Тот жалобный крик пони все еще стоял у меня в ушах, когда «Ягдтигры» открыли огонь. Вражеские танки загорались, как спички, и после первого залпа трех орудий у врагов осталась последняя машина — Pz III. Все правильно сделали мои экипажи, поразив вначале самые опасные цели, оставив на потом устаревший средний танк, который все равно ничего не может противопоставить грозной самоходке.
Я высунулся из-за подбитого броневика как раз во время для того, чтобы увидеть, как снаряд разносит последнюю вражескую машину. Башню «тройки», несмотря на то, что выстрел пришелся в корпус, чуть не сорвало с погона, и она замерла под неестественным углом. Из танка никто не выбирался. Оно и понятно — не защитить такой хлипкой коробочке свой экипаж от 128-миллиметрового снаряда.
— Поздравляю, господа, — сухо сказал я. — Этот день остался за нами.
— Что теперь, герр гауптман? — задал мне вопрос Нойманн.
Я вылез из-за укрытия, и подошел к стоящему рядом «Ягдтигру». Постучал прикладом по рубке. Люк открылся, и из него высунулся Шрёдер.
— Передай по радио всем машинам — пускай проводят зачистку. Вылезают из самоходок, и пешком прочесывают поле с оружием. Никто из этих чудищ не должен уйти. Третьему «Ягдтигру» оставаться на позиции, и осуществлять прикрытие, на всякий случай.
Хотя какой тут всякий случай? Всех мы добили, разумеется, всех. Даже в том маловероятном случае, когда могучее орудие «Ягдтигра» не пробьет чью-то броню, энергия летящего снаряда столь высока, что вражеский танк однозначно выйдет из строя, и вряд ли продолжит свой путь, как боевая единица — скорее, как металлолом.
— Выполнять! — сказал я, и окинул взглядом поле.
Да уж, наворотили мы дел. Сколько раз смотрел я на такие поля, заставленные дымящейся техникой и остовами машин. Сколько раз слышал из траншей крики людей на разных языках? Сколько видел мертвых тел, скольких сам отправил на тот свет? Не счесть. Но почему-то именно здесь и сейчас я чувствовал себя гадко. Пожалуй, если бы вредоносная бактерия умела думать, она бы чувствовала себя так же.
Пыль, и гарь, дым и кровь, все это пришло со мной в этот чудесный мир. И хоть я не знал как, не знал, почему, не имел ответов на все эти вопросы, все равно чувствовал свою личную ответственность за все.
Плечи ссутулились, и я бессильно опустился на землю, глядя в спину аккуратно идущим мимо горящих машин танкистам. Иногда один из них направлял оружие куда-то, и грохотал выстрел. Правильно, все правильно. Нельзя этих жестоких чудищ отсюда выпускать — кто знает, каких дел они натворят, если сбегут.
Мы же победили, да? Тогда почему у меня так пусто на душе? Может быть потому, что теперь, по прошествии стольких лет, я, наконец, захотел попробовать отмыться от своих грехов. Переосмыслить, искупить. И вот жизнь, или Бог, или кто-то третий вновь выливает мне на голову ушат кровавого фарша. Я вновь чувствую себя неспособным ни на что, кроме убийств.
Сзади слышится топот копыт, и я оглядываюсь. Через поле, лавируя, между подбитыми машинами врагов, ко мне мчится Рэрити. Она все-таки не высидела в рубке, и теперь, увидев меня, несется во весь опор. Когда она с разбегу врезается в меня, удар оказывается настолько сильным, что я чуть не падаю. Она вновь охватывает меня копытцами, и пытается что-то сказать, но не может. Пытается заплакать, и не может. Все, на что она сейчас способна, после увиденного — это жадно хватать ртом воздух, и держать меня в объятиях. Проходит несколько минут. То тут-то там я слышу на поле пистолетные выстрелы — это выполняют мой приказ танкисты. Бах-бах.
Рядом приземляется Рэйнбоу Дэш. Из её крыла течет кровь, но она словно не замечает этого. Она вся в крови. Я узнал её только по радужной гриве, которую чудом не заляпало. Рэйнбоу молчит какое-то время, а потом кладет голову на передние копыта, и складывает крылья. Я прекрасно понимаю голубую пегаску сейчас. И понимаю, что нужно просто помолчать — ведь есть такие камни, которые можно поднять только самому. Я понимал состояние Рэйнбоу Дэш, как понимает без слов ветеран ветерана.
Я даже не знал, сколько времени прошло, пока мы так сидели. Только с поля все снова и снова слышался очередной «Бах». Нужно было подниматься, и идти — помогать в окопах. Носить раненых. Хоронить мертвых. Но я никак не мог заставить себя пошевелится. Поглядев на Рэрити, я увидел, что она спит, все так же обвив своими копытами мою талию, и положив голову на ногу. Рэйнбоу молчала — голова покоилась на передних копытах, и она просто смотрела вдаль.
Я тоже просто посижу так еще чуть-чуть, и пойду, ладно?