Леди Призмия и принцесса-богиня/Lady Prismia and the Princess-Goddess

Леди Призмия и принцесса-богиня

У меня на груди пристроился змей и пытается съесть моё сердце.

Мои глаза распахиваются. Я судорожно пытаюсь стряхнуть его копытами, но ничего не получается. Это не обычный змей. Хоть он и зелёный, но призрачной зеленью дыма, а не блестящей зеленью чешуек. Его глаза горят оранжевым, как угли в кузнице нашего аббатства, и, когда он выдыхает, воздух дрожит перед этими огоньками, как над углями. Этот змей — создание огня и ярости. Я его боюсь.

Змей шипит на меня и ныряет вглубь моего тела, как в воду, прямо сквозь розовошёрстую шкурку. Он обхватывает челюстями живущий в моём сердце яркий огонёк — свет, который есть в сердце у любой живой пони, — и изо всех сил дёргает. Мой мир кренится и пытается куда-то ускользнуть; на меня накатывает дурнота.

Пять секунд, как я проснулась, а этот день уже самый худший в моей жизни.

Сёстры не разбудили меня этим утром. Они не принесли мне на завтрак молока и медового сенного печенья с изюмом (это полезно для пищеварения). Они не выкупали меня, не одели, не вытерли мои сонные фиолетовые глаза, не расчесали завитки в моей красивой многоцветной гриве. Не преподавали мне уроков. Смешная маленькая сестра-лекарь, сестра Моули, не мерила мне температуру, не слушала мои лёгкие и не угостила меня розовым леденцом за то, что я такая хорошая маленькая пациентка. Члены гильдии пайгниомантов не изучали узоры в игрушках, которые я оставила разбросанными по комнате прошлым вечером, и не пытались найти во взаимном расположении кукол и кубиков знаки и знамения грядущего. (Мне никогда не приходится убирать за собой, потому что я принцесса-богиня и всё, что я делаю, исполнено смысла — даже беспорядок, который я оставляю после себя.)

Всё это было частью каждого моего утра, сколько я себя помню, а сёстры говорят, что мне больше девятисот лет. Не припоминаю, чтобы я хоть раз была одна, когда проснусь. В высокие розовые витражные окна полукруглой часовни, служащей заодно моей спальней, мне видно, что солнце уже стоит высоко в небе. (Витражи розовые, потому что на них на всех изображена я.) Значит, скоро уже полдень. А как же заутреня? Мне ни разу не давали проспать заутреню, даже когда я сопливилась и совсем не хотела вылезать из постели. Сёстры всегда следили за тем, чтобы я к этому времени была уже на ногах и готова встречать утро во главе собрания. А как прошло благословение орудий? Как пони на фабрике будут работать неблагословлёнными инструментами? То, как складывается день, внушает мне крайнее беспокойство, а пытающийся съесть моё сердце змей доводит это беспокойство до заоблачных высот. Честно не могу вспомнить, чтобы хоть что-то из этого случалось раньше.

С громким криком я скатываюсь на пол часовни со своего священного ложа, пытаясь оторвать змея от груди, и в результате запутываюсь в шёлковых простынях. Высвободившись из ткани, я расправляю крылья и, всколыхнув парящие вокруг золотые пылинки, бросаюсь в воздух в храброй попытке сбросить с себя змея. Я немедленно теряю ориентацию (как всегда), врезаюсь головой в канделябр – хорошо, что незажжённый, – и мы вместе валимся на жёсткий каменный пол. Мне никак не удаётся избавиться от змея, а вскоре я понимаю, что не могу даже сдвинуть его с места — копыта просто проходят сквозь его извивающееся тело.

Магия, заключаю я. Это магический змей. В надежде, что смогу побороть его магию своей, я посылаю сквозь тело волну чистой единорожьей энергии, и мой рог начинает беспорядочно потрескивать; но из этого тоже ничего не выходит, и я не знаю, что ещё попробовать. Всё, что я умею делать рогом, кроме этого, – тыкать им во что-нибудь. Я читала в книгах, что есть такие «заклинания» – это когда ты берёшь энергию своего рога и отправляешь её в мир, чтобы она что-нибудь сделала для тебя, но я так и не научилась ни одному заклинанию и даже ни разу не встречала другого единорога, хотя и знаю, что они существуют, как и пегасы. Земные пони Аббатства Песни занимаются более скучной магией камней, кристаллов и связи всех вещей, и они никак не смогли бы научить меня заклинанию, даже если бы захотели.

Вот если бы вместо сестёр у меня была настоящая мама, она бы научила меня заклинаниям. Она бы научила меня летать. Она бы не дала змее напасть на меня.

Я довольствуюсь лучшим из того, что у меня есть:

– Сестра Эон! – жалобно зову я.

– Иду, Принцесса! – доносится голос настоятельницы из-за тяжёлой двери часовни.

Железный запор двери с лязгом ходит ходуном, когда сестра Эон пытается её открыть. Настоятельница аббатства всегда такая невозмутимая, такая сдержанная. Но сейчас я понимаю, что она боится, боится за меня, и от этого мои тревога и отчаяние поднимаются на новую высоту.

– Тут змея! – вскрикиваю я. – Она хочет меня съесть!

– Послушайте меня, Принцесса, – говорит сестра Эон твёрдым тоном, пытаясь успокоить меня. – Сестра Клавигер не исполнила сегодня Обряд ключей. Вы можете подойти к двери и отпереть её мне?

– Змея! – снова кричу я, едва слыша её в панике. – Змея-змея-змея! Снимите-её-сестра-Эон-снимите!

Я слышу из-за двери цоканье копыт собирающейся с силами сестры Эон, а затем раздаётся оглушительный грохот трескающегося дуба и дверь часовни слетает с петель под мощным ударом задних копыт настоятельницы. Даже в такой ситуации это заставляет меня ненадолго поражённо замолкнуть. Мне ещё не приходилось видеть, чтобы сестра Эон прикладывала большие физические усилия, чем требуется, чтобы поднять чашу. Я и не знала, что она на такое способна.

Моё молчание продолжается недолго.

– Змея! – опять вскрикиваю я. – Змея-змея-змея!

Сестра Эон спешит ко мне.

– Где, Принцесса? – требовательно спрашивает она. Её взгляд мечется по часовне, а копыта стучат по полу, готовые скакать и давить. – Где змея?

– На мне!

Сестра Эон изучает меня и качает головой.

– Принцесса, – говорит она, – я её не вижу. Что Вы такое видите, чего не вижу я? Опишите мне эту змею. Пожалуйста.

Я делаю несколько медитативных вдохов, как меня всегда учили сёстры. Сестра Эон не видит змею. Ситуация вдруг становится совсем другой. Это больше не нападение животного. Это загадка, и от такого сдвига восприятия паника утекает из меня, как вода из купальни.

Я смотрю на змея, до сих пор погружённого в моё тело. Он возится с шариком света в моём сердце, напрягает челюсти, пытаясь вырвать огонёк у меня из груди. У него ничего не получается. Это похоже на то, как если бы настоящая змея захотела утащить из гнезда слишком большое яйцо и не могла справиться с ним, но не хотела бы и оставить добычу.

– Она зелёная, – говорю я, наклонив голову.

– Ши, – выдыхает сестра Эон. – Магия подменышей.

– Кто такие «подменыши», сестра Эон?

– Вам об этом лучше не знать, – решительно отвечает настоятельница. Она указывает на свою широкую спину. – Скорее, Принцесса-Богиня, запрыгивайте. Аббатство под действием проклятия, и нам нужно держаться подальше от…

Я так и не узнаю, от чего же именно нам нужно держаться подальше, потому что в этот момент змей спрыгивает с моей груди, променяв неподдающуюся добычу на другую, поменьше, но такую, которую может унести. Он бросается с моего тела на тело сестры Эон, ввинчивается в её грудь и в один глоток пожирает свет в её сердце. Я предупреждающе вскрикиваю, но за отведённую нам долю секунды сестра Эон ничего не успевает сделать и никто другой не может помочь. Настоятельница валится на пол, а её шкурка, обычно сверкающе-белая, за секунду угасает до цвета холодного пепла. Змей торжествующе шипит и выскальзывает через форточку, как молния.

В часовенке, где я сплю, теперь царит тишина. Сестра Эон сидит там же, где упала, и выглядит усталой и сломленной. Её глаза помертвели. На улице облако закрывает солнце.

– С… сестра Эон?

– Что, – невыразительно произносит она.

– Сестра Эон, куда нам нужно идти? – спрашиваю я и тяну зубами за край её алых одеяний.

– Никуда, – отвечает она, не поднимая взгляд. – Куда угодно. Неважно. Уходи.

– У… уходить?

Сестра Эон ощеривается на меня. Я отшатываюсь, потому что ещё никогда не видела подобного выражения на её добром лице.

– Уходи! – с нажимом повторяет она. – Ты оглохла, феечка? Всю свою жизнь я раздумывала над тайнами Любви и маленькой спрятанной принцессочки Любви, держала её в неведении о мире, карабкалась по ступенькам карьеры в этом дурацком ордене и всё это время верила, что так я стану ближе к какому-то вечному пониманию.

Она качает головой.

– Годы жизни ушли впустую. Бесполезное время, потраченное на то, чтобы ухаживать за бесполезной девчонкой, которая старше меня на много веков, а до сих пор не может съесть тарелку овсяной каши без того, чтобы размазать половину по лицу.

Мои глаза наливаются слезами.

– Разве… вы меня не любите?

– Нет, – отвечает она. – Я ничего не люблю. Уходи.

– Н… но я не знаю, к…

– Глупое дитя! – огрызается сестра Эон. – Уйди! Прочь!

Я неуверенно пячусь и натыкаюсь на разрушенную дверь. Потом я взглядываю напоследок на пони, которая прямо или опосредованно заботилась обо мне последние три десятка лет из моей долгой жизни. До неё были многие другие, но сестра Эон всегда нравилась мне больше всех.

– Сестра…

– Уйди!

Сестры Эон больше нет. На её месте – незнакомка.

Я поворачиваюсь и убегаю, оставляя за собой след из слёз.

---

Часто стуча крошечными копытцами по твёрдым плитам пола, я ищу путь через тёплые коричневые залы аббатства, сглатывая последние слёзы. Я пытаюсь найти двери, ведущие наружу, к аркам, за которыми начинаются ухоженные регулярные сады. Я плохо помню дорогу. Как правило, мне не разрешают покидать эти стены – для моей же собственной безопасности, как мне говорят. Иногда до меня издалека доносятся вскрики сестёр – вероятно, когда змеи забирают их сердца, – но расстояние превращает крик острого страха в глухой, апатичный стон, напоминающий вопли чаек, гнездящихся в утёсах, в которых построен мой дом.

Ему недолго осталось быть моим домом, думаю я. Аббатство Песни умирает. Если пала сестра Эон, для меня здесь не осталось надежды. Может быть, думаю я, немного шмыгая носом и выпячивая крошечный подбородок, мне удастся найти помощь в Редуте, маленьком скрытом от мира фабричном городке, обеспечивающем аббатство. Возможно, кто-нибудь там знает, что происходит.

Я могу лишь надеяться, что мне смогут помочь в Редуте, потому что нигде дальше этого я не бывала и даже в Редут никогда не отправлялась одна. Но, хотя я всего лишь маленькая кобылка, я всё же несу на себе вес столетий и благодаря этому превосхожу по изобретательности (и словарному запасу) других маленьких кобылок, которых встречала. Я могу положиться на себя в кризис, и в нынешних обстоятельствах это очень кстати.

Наконец я нахожу двери святилища, но они закрыты и крепко заперты. Так много замков и запоров у меня дома, и все они призваны хранить меня в безопасности, не давать внешнему миру проникнуть вовнутрь, а мне – наружу. Я знаю по опыту, что эти замки нельзя отпереть без нужного ключа, даже изнутри. Вот почему работа сестры Клавигер так важна. Я скачу на её поиски.

Скакать приходится недалеко. Сестра Клавигер в ключарной, где она чаще всего и бывает. В камине, обычно обогревающем эту комнату, сегодня лишь кучка остывшей золы. Обожаемые сестрой Клавигер кроссворды лежат нетронутые на низком столике, а рядом с ними, заброшенный и забытый, лежит её изгрызенный карандашик. Небесно-голубая шкурка сестры-ключаря стала цвета дождя, и я вижу своим особым зрением, что огонёк из её сердца тоже пропал. Её безжизненный взгляд направлен в какую-то точку глубоко под половицами.

– Сестра Клавигер, – говорю я, – отоприте главный вход, пожалуйста.

– Да зачем? – отзывается та, рассеянно пиная деревянную ножку своей маленькой кушетки.

– Затем, – отвечаю я, – что мне нужно уйти из аббатства.

– Хорошо, Принцесса, – с зевком соглашается сестра Клавигер, не глядя на меня. – Только минутку.

Я покорно и терпеливо считаю про себя до шестидесяти. Потом хватаю ключи зубами с украшенного кисточками пояса так и не сдвинувшейся с места сестры-ключаря и поворачиваюсь к двери. Сестра Клавигер не пытается мне помешать. Через секунду я возвращаюсь за кроссвордом и карандашом и кладу их за левое крыло. Я сейчас официально в приключении, а из историй, которые мне рассказывает сестра Вереск, я знаю, что в приключении нужно с умом использовать все доступные ресурсы. К тому же пользы от моих крыльев всё равно никакой, так почему бы и не хранить под ними письменные принадлежности. Я возвращаюсь к двери, достаю свои маленькие золотые накопытники с жемчужными застёжками из стоящего рядом реликвария, обуваюсь в них и отправляюсь в путь.

Я открываю тяжёлые главные врата Аббатства Песни и, чувствуя порывы свежего ветра на лице, прохожу сквозь арочную стену, за которой лежат сады. Упругую зелень садов распирают яркие пятна розовой вертикордии, моего священного цветка, но сегодня эта картина не выглядит радостной. Я напряжённо иду мимо неподвижных фигур своих послушниц в белых одеяниях. Они сидят вокруг, словно подражая многочисленным статуям; многие, похоже, упали прямо там, где стояли, когда у них забрали огонь. Некоторые из них причитают, другие что-то хмуро бормочут, третьи хранят пугающее молчание. Ни одна не поднимает ко мне лицо с улыбкой, потому что они больше не любят меня и вообще ничто не любят. Огонь, который толкал их по жизни, погас.

Я оглядываю свою печальную паству.

— Так быть не должно, — говорю я с твёрдой жеребячьей решительностью. Я срываю зубами маленькое коническое соцветие розовой вертикордии и засовываю его под другое крыло, пополнив свой инвентарь. Полагаю, что мне такое разрешается — это же мои священные цветки, как-никак. Покончив с этим, я поворачиваюсь и с места в карьер пускаюсь в долгую (для меня) скачку до Редута.

Принцесса-богиня сама посмотрит, далеко ли простирается это бедствие.

---

Ещё как, блин, далеко. Извините за выражение.

Я иду по опустевшим улицам крошечного фабричного городка, поднимая накопытниками облачка сухой пыли, и разглядываю окружающие меня здания. Похоже, что Редуту пришлось так же худо, как и возвышающейся над ним крепости. Огни, приводившие город в движение, потухли и молчат, а двери заперты и закрыты на засов. Время от времени мне попадаются на глаза семейки пони, сидящие за столом в каком-нибудь из домов, потерянно уставившись на тарелки с давно остывшим завтраком. У них нет сил даже на то, чтобы поесть. Это напоминает мне о том, что сёстры не приготовили мне завтрак этим утром, и у меня негромко бурчит в животе. Я начинаю жалеть, что не выделила в инвентаре под крыльями место под яблоко или горстку чёрных орехов. Можно было бы, наверное, съесть вертикордию, но она какая-то колючая.

Собравшись с принцессностью, я подхожу к одной из дверей и хорошенько стучу в неё копытом.

– Здравствуйте! – окликаю я. – Это принцесса Моя Любовь! Из Аббатства Песни! Вы, может быть, видели меня в Святая Святых на День копыта и сердца! Вы меня помните?

Никакого ответа. Я продолжаю:

– Мне видно в окно, что у вас на столе хлеб для тостов! Можно попросить у вас ломтик?

И снова тишина. Я стискиваю зубы и даю выход своему недовольству, ещё раз постучав в дверь, на этот раз посильнее. И ещё сильнее. И ещё, до тех пор, пока не колочу со всей своей сомнительной жеребячьей силой, сотрясая дверь и визжа в расстройстве на пороге бедного семейства.

Потом я отхожу назад. Поднимаю копыто к груди, глубоко вдыхаю и выпускаю свои эмоции, как меня учили сёстры. Я принцесса-богиня. Я хорошая маленькая кобылка. Я не стану поднимать шум.

Как раз когда я заканчиваю приводить себя в спокойствие, мои уши встают торчком, уловив донёсшийся с ветром голос:

– Кто там? Я кого-то слышала?

Мои глаза распахиваются. Я кричу в ответ:

– Я здесь!

– Принцесса-Богиня! – с горечью и облегчением отвечает голос. – Это сестра Вереск! Вы в безопасности? Можете дойти до площади?

– Думаю, да! – кричу я и обеспокоенно осматриваю здания вокруг. – Только… я не помню, куда идти!

– Идите на мой голос! – говорит сестра Вереск и запевает один из традиционных утренних гимнов (прославляющий меня).

Я иду на её мелодичное пение, немного не попадающее в тон, и выхожу на маленькую пьяццу в центре Редута, где меня встречает странное зрелище. Дурашливая повидавшая жизнь послушница с вьющейся гривой цвета льда – одна из самых молодых в ордене, и она всегда была известна своим странным поведением (например, она рассказывала мне про мир за пределами Редута, хотя ей совсем не следовало бы этого делать). Но то, что я вижу, побивает все рекорды: сестра Вереск стоит в украшенном фигурами морских пони фонтане в центре пьяццы; её послушнические одеяния – похоже, вывернутые наизнанку – промокли до нитки от брызг струй, а одним копытом она усердно трясёт гирлянду из колокольчиков.

Мне неважно, насколько глупо выглядит сестра Вереск. Мои глаза говорят мне, что огонёк в её сердце нетронут, поэтому я ей рада.

– Хвала небесам, что Вы в порядке, Принцесса! – говорит она. – Скорее, поднимайтесь сюда!

Я делаю несколько шагов к ней, но останавливаюсь, когда в моём поле зрения мелькает что-то не вполне различимое. За одним движением следует другое, и ещё одно, и ещё. Сначала мне не было их видно, но они здесь – крадущие сердца змеи покрывают землю вокруг основания фонтана, словно ковёр с прорехами. С краткой вспышкой отвращения и ужаса я понимаю, что они поджидают сестру Вереск, до которой почему-то не могут добраться.

Хорошая новость заключается в том, что они потеряли интерес ко мне. Возможно ли, что напавший на меня змей доложил своим собратьям, что огонь в моём сердце – слишком большой для них? Я осторожно подхожу к ободу фонтана, ступая между призрачными змеиными телами, и, помогая себе крыльями, запрыгиваю в чашу с кристально чистой водой. Она обжигающе холодная и сразу же затекает в мои туфли. Сестра Вереск устремляется ко мне.

– Славное дитя, – говорит она, не переставая звенеть колокольчиками и подозрительно оглядывая пьяццу. По-видимому, присутствие змей так же ускользает от её взора, как и от сестры Эон. – Вам нужно оставаться здесь, со мной. Бегущая вода и звон бубенцов защищают от чар врага.

– Врага?

– Сегодня утром я пришла на рынок пораньше и почувствовала, как на город легло колдовство фэй, – объясняет сестра Вереск. – Я успела найти несколько колокольчиков и запрыгнуть в фонтан. И вот, с тех пор я здесь. Промёрзла до костей, зато в безопасности.

По ней пробегает небольшая дрожь.

– Феи? – спрашиваю я. – Бризи и флаттерпони?

Сестра Вереск качает головой.

– То добрые фэй, Принцесса-Богиня. А это тёмная магия, пожирающая любовь, и – ох, настоятельница выгнала бы меня, если бы услышала, что я с Вами об этом разговариваю. Но что поделать, отчаянные времена и всё такое. А как дела в аббатстве?

Я качаю головой.

– Я думаю, что остались только мы двое, – говорю я. И добавляю: – Мне страшно.

– Ничего, ничего, – говорит она.

Сестра Вереск ненадолго кладёт шею мне на холку, и мы стоим так посреди струй воды. У меня вырывается жалобное ржание. Мне становится немного легче.

– Кто мог сделать с нами такое? – спрашиваю я, после того как сестра Вереск подняла голову. – Сестра Эон сказала что-то про «подменышей» перед тем, как заклинание… забрало её.

У меня дрожит челюсть; усилием воли я заставляю её перестать.

– Это колдовство подменышей, что верно, то верно. Но неуклюжее, неопытное. У исполнителя нет к нему врождённого таланта, – говорит сестра Вереск. Прищурившись, она продолжает: – Нет, это какая-то смертная пони пробует воспользоваться магией подменышей для своих целей, и я готова поставить тарелку пончиков, что знаю, кто это – леди Призмия.

– Призмия?

– Леди Призмия – ведьма-отшельница. Она живёт в лесу недалеко отсюда.

Сестра Вереск переводит взгляд на широкую улицу, идущую от площади к укреплённой въездной заставе Редута. Увесистые ворота заставы приоткрыты и лениво покачиваются от долетающих с океана порывов ветра. По-видимому, сторожа тоже потеряли всю любовь к своим обязанностям – я ещё никогда не видела эти ворота открытыми. Вот уж действительно, день сегодня – страннее некуда.

– Откуда она взялась?

– Она эквийка, её выслали из Кантерлота.

Кантерлот! Сестра Вереск рассказывала мне истории про этот далёкий город единорогов в глубине Срединных земель, но я ещё ни разу не встречала пони оттуда. Моё сердце пропускает удар.

– Она… злая?

– До ужаса, – кивает сестра Вереск. – Я уверена, что это она напустила на нас это бедствие.

– Зачем?

– Кто может понять злых ведьм? – вопрошает сестра Вереск. – Важно то, что нам нужно придумать, как остановить её. Может быть, если я найду ещё колокольчиков, да таких, что погромче, то смогу добраться до её хижины, прежде чем…

– Нет, – я качаю головой, вперив в неё взгляд. – Они здесь, сестра Вереск. Они ждут.

С лица сестры сходит краска.

– Где?

– Повсюду, – отвечаю я и обвожу вокруг копытом, указывая на змей, которых видно только мне.

С губ сестры Вереск слетает словцо, не подобающее леди.

– Нет, – говорит она, мечась взглядом по площади. – Нет, нет, нет. Это плохо. Это очень, очень…

– Сестра Вереск? – перебиваю её я.

– Да, Принцесса-Богиня?

Её глаза обведены белым.

– Сестра Вереск, я не думаю, что эти змеи могут мне что-то сделать. Одна из них пыталась съесть любовь из моего сердца, когда я только проснулась, но не смогла. А перед тем, как забраться сюда, я прошла прямо через их толпу.

Послушница тяжёло дышит, явно пытаясь лихорадочно соображать. Она бормочет:

– Ну разумеется, заклинание уже должно было попытаться Вас отыскать. Вы ведь воплощение Любви. Но, может быть, этот же самый факт каким-то образом делает Вас неуязвимой?

– Если я неуязвима, то могу отправиться за помощью!

– Принцесса, нет! – вопит сестра Вереск. Можно было бы и не так громко, если спросите меня. – Вас следует держать вдали от мира! Так гласит Писание!

– Но не можем же мы оставаться тут вечно! – возражаю я. – А если нипони не придёт к нам на помощь? Мы умрём с голода! Или замёрзнем! Какое поселение ближайшее к Редуту?

– Никакое, – опускает голову сестра. – Во всяком случае, никакого такого, до которого может добраться жеребёнок. У нас есть причины держаться наособицу.

– Ясно, – говорю я. – Причины во мне.

Я несильно топаю по воде. Иногда быть скрытой принцессой совсем не здорово. Определившись с решением, я негромко фыркаю.

– Ну тогда я пойду и отыщу леди Призмию. Если это не её работа, то я уговорю её прийти и помочь нам единорожьей магией.

– Прошу Вас, нет, – говорит сестра Вереск, но в её голосе слышен грустный тон, означающий, что она понимает, что я права и скоро ей придётся уступить.

– А если это её работа, – продолжаю я, выпятив подбородок, – то я её остановлю. У меня уже есть кроссворд, карандаш и цветок.

Сестра Вереск зажмуривается.

– Что скажете? – спрашиваю я.

– Хорошо, я в Вас верю, – отвечает она. – Если подумать, то это входит в мои рабочие обязанности. Я понимаю, Принцесса, что Вы ни разу не были за пределами города, но хижину леди Призмии легко найти. Как выйдете из ворот, на развилке поверните налево, в сторону утёсов. После того как войдёте в тёмный лес, через милю увидите хижину из грубого камня. Там она и живёт. Вы должны как-нибудь убедить её прекратить это безумие, – сестра беспомощно качает головой. – Только… пожалуйста, возвращайтесь целой. Иначе сестра Эон никогда меня не простит.

– Не переживайте, сестра, – говорю я, хлопая её по плечу. – Всепони здесь почитали меня всю свою жизнь. Сегодня я наконец заслужу это.

Сестра Вереск, кажется, готова расплакаться. Она ненадолго перестаёт звенеть колокольчиками и кладёт копыто мне на лоб, прямо под рог.

– Храброе дитя, – говорит она. – Да благословит… ээ, да благословите Вас Вы.

– Готово, – улыбаюсь я в ответ.

Я выпархиваю из фонтана, подняв кое-какие брызги, и пробираюсь через змей, по-прежнему поджидающих сестру Вереск. С храбростью, которой я не очень-то ощущаю, я бодро шагаю по главной улице Редута к городским воротам. Обернувшись, я вижу, как сестра Вереск в своём крошечном убежище посреди фонтана поднимает копыто на прощание, и отвечаю ей тем же. Потом поворачиваюсь обратно и переключаю внимание на огромные двери. Гигантские сторожеые башни возвышаются передо мной.

Несколько секунд я собираюсь с силами перед тем, как отправиться дальше, чем когда-либо была за девять столетий жизни.

Я шагаю через порог.

---

Лес за городской оградой густой, зелёный, влажный; деревья в нём корявые, перекрученные – словно бы под действием потоков солёного воздуха с океана на западе. Мне немного страшно; я начинаю осознавать, что в моей жизни ещё никогда не было так, чтобы у меня в поле зрения не было хоть какой-нибудь стены. Редут остался позади, а обещанная хижина ещё не показалась впереди, и всё, что я вижу вокруг, – это дикая природа.

Не поймите меня неправильно – это захватывающе. Но в то же время пугающе. Я бы предпочла, чтобы в первой вылазке наружу меня сопровождала сестра Эон, или сестра Вереск, или хоть пони-нибудь. Но сегодня я одна, но это ничего, потому что, если подумать, я вообще-то старше их всех, хотя до сих пор и не выросла. Наверняка я старше даже злой ведьмы, обитающей в этой чаще. «Слушайся старших! – вот так я ей скажу. – Сядь на стул! Не горбись! Ешь свои бобы!»

Я хихикаю, представив, как ведьма дрожит от страха передо мной, и от этого тёмные тени по обеим сторонам тропинки немного расступаются, но все мои затейливые выдумки рассеиваются в тот момент, когда моим глазам открывается хижина и, что важнее, её хозяйка.

Леди Призмия – кто же ещё это может быть? – стоит на крохотной площадке для рубки дров перед обветшалой лачугой из грубого плитняка. Она выглядит для меня высокой. Конечно, почти всепони выше меня, но она выделяется своим ростом. Её шкурка – цвета железа и бури, а метка скрыта под изношенным стелющимся плащом из потрёпанного бархата. Её грива – дикая мешанина красок, содержащая оттенки, которые я до этого видела только в радугах, бушующая вокруг острого кончика рога цвета стали – рога, совсем как у меня! – который светится тревожно-зелёным, заставляя потоки магии повиноваться себе. Леди Призмия представляет собой впечатляющее, завораживающее, ужасающее зрелище, но, при всём её сверхъестественном великолепии, превыше всего моё внимание притягивает к себе талисман у неё на худой, костлявой шее.

Амулет Призмии подвешен на цепочке из грубого чёрного янтаря и представляет собой драгоценный камень в форме сердца о тысяче граней, от которого у меня захватывает дух. Камень вспыхивает зелёным в одном ритме с магией ведьмы. Он поёт, и хотя его песня мрачна и пугающа, от её неприкрытой красоты у меня по спине пробегают ледяные мурашки. Я думаю, что ничего более поразительного не видела в жизни.

Я смотрю в ужасе, как леди Призмия поднимает копыто в оккультном жесте. Её рог сверкающе вспыхивает изумрудным, и из леса к ней стекаются змеи. Одна за одной они изгибаются, бьются в конвульсиях и в конце концов изрыгают свою ношу сердечного света. Свет рассеивается в туман, едва выйдя из змеиной пасти, и я вижу, как Призмия жадно втягивает его в себя большими глотками, отчаянно пытаясь ухватить хотя бы чуть-чуть от каждой порции света, прежде чем она бесследно растворится в воздухе. Даже то небольшое количество, которое ей удаётся вдохнуть, не достигает её сердца, остающегося холодным, чёрным и безжизненным – не свежераненым и пустым, как у пони в крепости, а сжавшимся и усохшим от шрамов настолько, что для света внутри просто не осталось места. Призмия повторяет это раз за разом, всё больше ярясь от бессилия, пока не опустошает всю присутствующую партию змей. В конце концов, кривясь от гнева, она посылает их обратно, охотиться за новыми сердцами.

Оставшись в одиночестве на поляне, где вновь наступила тишина, леди Призмия оседает на землю, совершенно не добившись желаемого своими усилиями. Она всхлипывает, и это звучит, как если бы на камень уронили мешок с гвоздями.

Я понимаю, что она злая ведьма, но в это мгновение я не могу не испытывать к ней жалости. Где-то за этой спутанной гривой и натянутой шкурой – очень даже красивая кобылица. И она выглядит такой отчаявшейся, такой грустной. Ну и что, что отчаивается она из-за того, что ей не удаётся поглотить любовь, украденную у всех верных пони Редута и Аббатства Песни. В этот момент я вижу и понимаю только то, что она безуспешно пытается отыскать немного радости в жизни, и то, как ей должно быть больно.

Я сделаю так, чтобы она почувствовала себя лучше.

– Здравствуйте, – тихо говорю я.

Леди Призмия вскидывает голову. Больше она совсем не выглядит ранимой. Она оскаливается на меня, как дикий зверь.

– Кто? Кто тревожит? Кто осмелился вступить во владения Призмии?

– Я, – говорю я и выхожу на открытое место, прямо в просочившийся сквозь кроны луч света.

У леди Призмии отвисает челюсть, её безумные серые глаза широко распахиваются.

– Аликорн, – произносит она после долгого молчания.

Теперь, когда она разговаривает нормальным тоном, я слышу, что на краях пегасопольского языка, на котором она обращается ко мне, играет сильный странный акцент. Её голос не похож ни на что из того, что я слышала. Это голос носительницы эквийского языка – языка Кантерлота.

Я не уверена, что вполне понимаю слово «аликорн». Так ведь она сказала? Вроде бы да. Я сейчас сильно сбита с толку, потому что, вдобавок ко всем этим языковым затруднениям, меня сильно отвлекает амулет у ведьмы на шее, и мои мысли путаются.

Призмия не дожидается, пока я разберусь с мешаниной у себя в голове. Она поднимается на ноги и шагает ко мне через площадку.

– Так значит, это ты тайное сокровище Редута. Должна сказать, я долго раздумывала о том, что же могут прятать в этой крепости, но такого всё же не ожидала. Как тебя зовут, маленькая?

– Я принцесса Моя Любовь из Аббатства Песни, – отвечаю я.

– «Принчипесса Ми Аморе ди Аббация Каденца», – повторяет она. Ведь именно это я и произнесла. – Тебя зовут… «принцесса Кейденс»?

– Может быть, – говорю я, вновь озадаченная эквийскими словами. «Кейденс» – симпатичное имя, и я, пожалуй, не против, если она будет меня так звать. – Я ещё никогда не встречала единорогов. Никогда не видела других таких пони, как я.

Призмия заходится лающим смехом.

– Ты не как я, маленькая, – говорит она. – Видишь где-нибудь крылья на этом древнем теле?

Она не такая уж и старая, но прямо сейчас я не заостряю на этом внимание.

– Нет, – признаю я.

– Нет, – передразнивает она. – Не видишь. Во всём мире есть только одна пони вроде тебя, маленькая Кейденс. Это Солнечная Кляча, восседающая на своём золотом троне, и вот бы она изумилась, узнав о тебе, хм?

Снова слова, которые я не совсем понимаю. И опять Призмия пользуется моим молчанием и не даёт мне возможности заговорить.

– Что привело тебя сюда, маленькая Кейденс?

– Я хотела сказать вам, чтобы вы прекратили делать то, что делали, – отвечаю я. – Из-за вашей магии всепони в городе совсем расстроенные и грустные. Я думаю, что это неправильно, и хотела сказать вам, чтобы вы перестали. Но теперь, когда я здесь, мне хочется узнать кое-что другое.

– И что же?

– Зачем?

Призмия нависает надо мной – огромная, тёмная, страшная.

– И она спрашивает, зачем.

– Да, – отвечаю я, не сходя с места, при том что мне отчаянно хочется прямо сейчас убежать под укрытие леса. – Я хочу знать, зачем вы это делаете. Почему крадёте любовь из сердец моих пони.

– Потому что они отказали мне в ней! – она вновь переходит на крик. – Куда у вас тут ни посмотри, всюду любовь и забота! Ремесленники любят свою работу, любят свой городок, любят свои семейки; семьи разводят дочерей, и некоторых из них посылают в крепость на утёсах, где они участвуют в какой-то необычайной тайной любви, которую я никогда не понимала. А бедной серой кобыле на холме ничего не достаётся. Я так понимаю, это тебя они любили всё это время, а, маленькая?

– Похоже на то, – отвечаю я.

Призмия пристально смотрит на меня, ни говоря ни слова. Немного погодя она нарушает молчание.

– Ну? – требовательно спрашивает она. – Разве ты не собираешься со мной спорить, маленькая Кейденс?

– Нет, – говорю я. – Мне было бы так же плохо, если бы нипони никогда не показывала мне, что любит меня. Сёстры не выпускают меня за стены. Жаль, что я не знала, что кому-то здесь в лесу так одиноко и грустно, как вам.

Когда я говорю это, на заднем фоне моих мыслей начинает звучать радостная нота. Она очень похожа на то, как звучал амулет Призмии перед этим, но на этот раз музыка наполнена светлой надеждой. Я вдруг понимаю, что это амулет разговаривает со мной, тянется к огоньку в моём сердце, но не в попытке отобрать его, как это делали змеи. Ему хочется светиться в унисон со мной, и от этого понимания моё сердце наполняет ещё большая радость. Её так много, что меня всю охватывает желание выпустить её в мир.

– Я могу принести вам игрушек, если это поможет, – говорю я, отчаянно желая заполнить чёрную пустоту в сердце Призмии. – У меня их много. Или, например, я могу попросить сестёр прийти поиграть с вами, если хотите?

– Сёстры! – рычит она. – Мерзкие святоши! Им бы украсть мой амулет, чтобы укрепить их духовные силы, вот увидишь!

– Амулет красивый, – говорю я. От его ауры у меня кружится голова и теснит дыхание.

– Не тронь! – огрызается Призмия.

– Я и не собиралась его трогать, – честно отвечаю я. – Он ваш, а трогать чужое без спроса нехорошо. Я просто думаю, что у вас красивый самоцвет.

– «Красивый», да – снова передразнивает меня ведьма. – Этот камень вырезан из куска чистого астерита, который ещё называют «космический спектр». Он не растёт в земле от природы, как другие камни. Космический спектр попадает к нам только с осколками упавших звёзд и способен усиливать эмоции и волю пони, а значит, и её могущество, – она улыбается, но улыбка эта мрачная и безрадостная. – На экземпляр такого размера можно купить твоё драгоценное аббатство со всеми сёстрами внутри. Так что, ты закончила надоедать мне, маленькая принцесса Кейденс? Дашь мне поработать спокойно?

– Нет, – говорю я, и песня амулета звучит всё громче и громче в моих мыслях. – Если вы не даёте мне любить вас подарками или играми, то, значит, мне просто придётся любить вас собой.

– Глупое дитя, – презрительно усмехается Призмия. – Что ты знаешь о любви, если никогда не испытывала её отсутствия?

Ага! Наконец-то я могу воспользоваться своим инвентарём! Я достаю кроссворд из-под левого крыла, кладу его чистой стороной вверх на стоящую рядом колоду, беру карандаш в зубы и начинаю рисовать.

– Идиотка, – говорит Призмия. – Что ж ты рог не используешь?

– Для чего? – спрашиваю я, подняв голову.

– Хочешь сказать, что не можешь даже обычный карандаш поднять своей магией?

– Я ничего не умею делать магией, – признаюсь я. – Меня никогда этому не учили.

Призмия молчит, пока я рисую дальше. Она замолчала надолго, что хорошо, потому что я не очень-то умею рисовать, и времени на это уходит много. Наконец моя работа завершена. Я указываю на плод моих трудов – накарябанного на листке единорога. Как-то так получилось, что у него на одну ногу больше общепринятого количества. Я же говорю, я не очень-то хорошо рисую.

– Вот, – говорю я, выплюнув карандаш. – Это мой рыцарь в сияющих доспехах. Однажды он явится в аббатство и с разрешения сестёр заберёт меня оттуда и мы отправимся в Кантерлот и у нас будет большая свадьба с тортом и кучей радующихся друзей а потом у нас будут жеребята потому что мы будем женаты.

Постучав по голове жеребца, я объясняю:

– На рыцаре шляпа, потому что он ещё и ковпони.

– Очень мило, – говорит ведьма. – А теперь я скажу тебе, что будет дальше. Вы несколько лет будете счастливы в браке, будете посещать балы и гала в высшем обществе, и жизнь будет казаться сплошным раем.

– Да, – соглашаюсь я.

– Я не закончила, – отрезает она. – Но потом, постепенно, он будет с тобой всё холоднее и язвительнее. Ему захочется проводить всё больше времени с его друзьями, с его подругами. И в конце концов он скажет о тебе огромную ложь перед законом, стражей и всеми, и тебя вышлют из Гегемонии. И ты будешь странствовать, пока не доберёшься до крупа мира, и всё это время будешь надеяться найти кого-нибудь, кто бы любил тебя так же, как он. Но всё это было ложью, даже в самом начале, он никогда не любил тебя. И вот это и есть любовь, маленькая Кейденс. Любовь – это иллюзия.

– Вы ошибаетесь, – настаиваю я.

Лицо ведьмы превращается в кошмар.

– Ошибаюсь?! – взвизгивает Призмия.

Её рог и амулет из космического спектра покрываются чернильной тьмой. Тучи заволакивают солнце, и вокруг начинают падать редкие холодные капли дождя, разбиваясь о непокрытую грязь площадки. Но даже пока она призывает грозу с помощью амулета, я всё равно слышу, как он поёт у меня в мыслях и в сердце, и это чувство такое чистое и истинное, что я знаю, что правильно его чувствую – по крайней мере, правильнее, чем ведьма.

– Да! – не отступаюсь я, воодушевлённая песней камня. – Ошибаетесь!

– Так скажи мне, принцесса! – кричит Призмия. – Раз ты такая мудрая и многоопытная, хоть никогда и не ступала за порог дома! Скажи мне, что, по-твоему, есть любовь!

– Я… не могу это выразить словами как следует.

Крепчающий ветер начинает стонать вокруг нас.

– Бесполезная, – говорит ведьма. – Лгунья. Что толку от любви, которая только у тебя в голове?

– Хорошо, тогда я сделаю так, чтобы она не была у меня в голове. Я вам её покажу.

С этими словами я твёрдо шагаю к колдунье и обхватываю её ногу своими передними ногами.

Сверкает молния, гремит гром. Ветер снова усиливается, теперь он завывает и сумасшедше треплет мою трёхцветную гриву во все стороны. Я поднимаю на ведьму ясные глаза.

– Я не отпущу, – говорю я.

– Отпустишь, – хрипит Призмия. – Я тебя заставлю.

– Нет. Не заставите.

Коротко вспыхивает молния. Рог Призмии сверкает кроваво-красным, и моё тело пронзает мучительная боль. Я стискиваю зубы, но держусь за её ногу только крепче.

– Больно, да? – спрашивает Призмия, глядя на меня сверху. – Это только мой первый трюк, дитя. Это всего лишь страдание. Подожди, скоро дело дойдёт до вреда.

Я тихонько хныкаю.

– Что такое? – говорит Призмия, дёргая своими удлинёнными ушами. – Я не расслышала, маленькая мисс эксперт.

– Вам… нужно, чтобы кто-нибудь вас держал, – выдыхаю я. – Это буду я.

Рог Призмии загорается оранжевым, и полосы огня пробегают по моей шкурке, заставляя розовую шёрстку обуглиться.

– Сдавайся, дитя, – говорит она, кривя губы. – Пощади себя. Отпусти, и боль уйдёт.

– Вам это нужно, – говорю я сквозь набегающие слёзы, – больше, чем мне нужно, чтобы боль прекратилась.

Лицо ведьмы искажается от ярости. Она теперь едва похожа на пони. Болезненно-жёлтая энергия вытягивает жизнь из моего тела, отчего глаза у меня вваливаются, а кожа усыхает. Я сама начинаю выглядеть, как ведьма – измождённой, сломленной, – но между нами есть два важных отличия: в моём сердце есть свет, и мне слышна песня амулета, и эти две вещи означают, что я восторжествую в итоге. Здесь, в этот момент, я люблю Призмию больше всего на свете. Не потому, что она меня мучит, и даже не вопреки этому. Между нами сейчас есть что-то такое, для чего мне не вполне удаётся подобрать слова. Оно так невыносимо близко, вертится у меня на языке…

– Отпусти, – рычит зверь, надевший кожу Призмии.

– Нет, – слабо отвечаю я. – Потому что я думаю, что знаю, что с вами произошло.

Злой зелёный яд проникает в мои жилы, ещё сильнее ослабляя моё измученное тело. Я захожусь кашлем, давясь своей же собственной мокротой.

– Я знаю… что произошло, – повторяю я и обхватываю ногу Призмии ещё крепче. – Вы нашли амулет. И он был таким красивым и могущественным, что вы полюбили его больше всех и вся в мире. Но в то же время вы стали остерегаться и подозревать других пони, а из-за амулета эти чувства стали только хуже, потому что, что бы вы ни чувствовали, с амулетом вы чувствуете это сильнее. И когда ваш муж так ужасно поступил с вами, вы не искали помощи у окружающих. Вы попытались справиться с этим в одиночку.

Призмия ударяет моё тело твёрдым пластом синих молний, и электрические разряды с треском пробегают вдоль моих ног и крыльев и скачут у меня между зубами.

– Вы сказали, что у сестёр не нашлось для вас любви! – мне едва удаётся перекрикивать разошедшийся ветер. – Ведь это наверняка была ложь! Наверняка они приходили к вам в хижину! Они пытались дать вам еду, одежду и всё, что вам нужно! Но вы услали их прочь!

Ведьма сверкает глазами на меня свысока. Её лицо черно, как ночь.

– Вам не хотелось их любви! Вам хотелось остаться одной! Одной с этой вещью! Так вы им и сказали, и так строго, что им ничего не осталось, кроме как поверить!

– А во что веришь ты?! – орёт Призмия. – В чём же истина? Хочу я быть одна или нет?

– Истина в том, – говорю я, стискивая копыта и не отводя взгляда от её глаз, – что неважно, хотите вы быть одна или нет. Истина в том, что вы не одна, и никогда не будете одна, пока я вас люблю.

Призмия содрогается. Её рог светится густым, убийственным фиолетовым, и я всем сердцем знаю, что её следующее действие станет моим концом. Буря поднимается до урагана. Моя картинка, нарисованная всего несколько коротких минут назад, грустно бьётся о мой бок. Её каким-то чудом ещё не сдуло – я не очень понимаю, как, но это неважно. Ничто не важно. Я уже даже не слышу своего собственного голоса за рёвом ветра и божественным ликованием амулета Призмии, сливающимся с неземной, немыслимой радостью в моём сердце.

Спуская своё окончательное заклинание, ведьма-единорог кричит напоследок:

– Что такое любовь, маленькая принцесса?

И тут ответ приходит ко мне во вспышке озарения. Несколько простых слов, выжженных в моём мозгу исступлением космического спектра, единственно верный, идеальный ответ на её вопрос. Я выговариваю их, а потом закрываю глаза. И обнаруживаю, что даже когда меня омывает убийственная энергия и весь мой мир окрашивается фиолетовым, я небывало счастлива, потому что наконец-то понимаю, что такое любовь.

Я исчезаю.

---

Когда ко мне возвращаются чувства, я нахожусь в царстве зеленовато-голубых звёзд. Подо мной есть что-то твёрдое – по крайней мере, я ощущаю какую-то опору, хотя и не вижу её. Куда бы я ни посмотрела, всюду вижу лишь небесную бесконечность, даже внизу.

Я поднимаюсь на ноги, ожидая, что вернётся боль, но она не приходит. Моё тело цело. Я не уверена, как такое может быть, но вспоминаю, что сёстры время от времени заговаривали об Истоке Всего – том месте, где живут Творцы и куда пони уходят домой, когда заканчивают жизнь. Я думаю, что это может быть оно. По правде говоря, мне ещё не хочется быть мёртвой и, казалось бы, следовало бы плакать из-за этого, но слёз, на удивление, нет. Это место слишком безмятежно для этого.

Так что я вместо этого просто осматриваюсь в изумлении, потому что больше здесь нечем заняться.

Через какое-то время я улавливаю краем глаза какое-то нечёткое, размытое движение, из которого вскоре вырисовывается огромная белая фигура, летящая ко мне на всём скаку. Моё сердце чуть не выпрыгивает из груди, когда я её вижу. Она высокая, прекрасная, величественная, с золотой короной на голове, и у неё огромные белые крылья и рог, как у меня. Её метка изображает пылающее солнце, и от этого у меня в памяти всплывает деталь из разговора с леди Призмией. Это, должно быть, Солнечная Кляча, единственная пони вроде меня во всём мире.

Я улыбаюсь ей, сияя лицом. Она таращится на меня в неприкрытом потрясении.

– Мама! – кричу я, скачу к ней и тыкаюсь ей в плечо.

Запинаясь, белая кобылица выдавливает что-то – видимо, по-эквийски, – и не сразу переключается на пегасопольский.

– Нет, – говорит она. – Нет. Не твоя мама.

– Тётя! – делаю я новую попытку, не отрывая от неё мордочки. Утешительный приз, но я довольствуюсь и им.

– Да, – говорит она. – Это пока что сгодится. Я твоя тётя Селестия. Как тебя зовут, маленькая аликорн? Как ты нашла это место?

– Кейденс, – отвечаю я – я уже успела полюбить это имя. – Сначала я решила, что оказалась здесь, потому что умерла. Но теперь я думаю, что это потому, что я была так счастлива, когда открыла тайну того, что же такое на самом деле любовь, а вовсе не умерла.

Нахмурившись, я добавляю:

– Жалко только, что я её больше не помню.

Лицо белой кобылицы наполняется беспокойством.

– Тебе грозит опасность прямо сейчас?

Я пытаюсь вспомнить.

– Нет, не думаю.

– Хорошо, – говорит она и выдыхает с облегчением. – Хорошо. Послушай меня, Кейденс, потому что это важно. Ты можешь сказать мне, где ты? Я имею в виду, в мире?

– В Редуте, – отвечаю я.

Пони, называющая себя тётей Селестией, качает головой.

– Я… не знаю, где это.

– Это секретное место. Чтобы прятать меня.

– Ты можешь сказать мне, где оно расположено? – спрашивает она, и в её голосе звучит отчаянное желание узнать. – Мне обязательно нужно найти тебя. Я хотела бы поговорить о тебе и о том, что ты значишь для мира и для меня.

Я по личному опыту понимаю, что секрет – не очень-то секрет, если разбалтывать его каждому встречному, но в тёте Селестии есть что-то такое, говорящее, что она заслуживает доверия, и я собираюсь ей рассказать. Однако, к добру или к худу, мне не представляется такой возможности, потому что у меня вдруг сосёт в животе, и я чувствую, как начинаю ускользать из этого загадочного места так же быстро, как попала в него.

– Подожди! – кричит тётя Селестия, пытаясь схватить копытами моё исчезающее тело. – Скажи мне, где ты!

Всё, чем у меня получается ей ответить, – это сонный стон. Я слышу, как Селестия окрикивает меня, словно бы очень издалека:

– Кейденс! Не переживай! Оставайся там, где ты есть! Я тебя найду!

Я снова стону, но по-удовлетворённому. Если меня найдут, это будет… приятно.

Звёзды вокруг меня тускнут. Я засыпаю.

---

Проснувшись во второй раз за день, я обнаруживаю, что лежу под тёплыми одеялами в грубо сколоченной кровати, придвинутой к стене из необтёсанного плитняка. По-видимому, я нахожусь в хижине леди Призмии. Меня на мгновение охватывает паника, когда наконец-то возвращаются воспоминания о моём испытании; но буря за окном прошла, мои раны по-прежнему исцелены, словно их и не бывало, а в движениях фигуры, находящейся со мной в одной комнате, нет и следа злых рывков едва не убившей меня ведьмы-единорога. Фигура занимается связками трав, сушащихся на крючках, вбитых в низкий потолок, и что-то тихо напевает себе под нос. На маленьком столике возле кровати лежит самоцвет в виде сердца и безмятежно светится, как метеор, которым он, как мне сказали, когда-то и был. Чёрная цепочка, на которой он раньше держался, вся изорвалась, пока мы боролись, но сам камень невредим.

Со стоном я прогоняю остатки сна. Фигура поворачивается на звук моего голоса, и, хотя нет никаких сомнений в том, что это леди Призмия, в то же время я с трудом могу её узнать. Её лицо красное и заплаканное, но, тем не менее, мирное и открытое и совсем не напоминает то чудовище, которое я встретила за стенами этого дома.

Увидев, что я проснулась, она с загоревшимися глазами спешит ко мне.

– Маленькая принцесса, – говорит она. – Прости меня, прости.

– Ничего страшного, – невнятным со сна голосом отвечаю я.

Я залажу зубами под правое крыло и, немного покопавшись, нахожу хранящуюся там вертикордию, достаю её и протягиваю леди.

– Эта ам, – говорю я сквозь цветок.

Челюсть Призмии подрагивает, и она вдруг снова начинает плакать, глубоко втягивая воздух и заливаясь потоками слёз. Она утыкается лицом мне в грудь и рыдает, рыдает, рыдает. Я вожу копытами по её гриве, пытаясь распутывать завитки кончиками туфель. Не зная, что делать с цветком, я вставляю его ей в волосы. По-моему, он хорошо там смотрится.

– Тише, – говорю я ведьме. – Тише. Всё будет хорошо.

И я знаю, что всё действительно будет хорошо, потому что вижу, что огонёк в её сердце снова живёт, даже если она этого увидеть не может. Он маленький и слабый, потому что ему там мало места. Но, как любой огонь, он разгорится, если у него будет топливо и воздух, и я решаю, что останусь с ней, чтобы снабдить её тем и другим. Я принцесса Любви, и я наконец-то нашла сердце, которому нужна.

Призмия плачет. Я пытаюсь её укачивать, насколько могу укачивать такую большую и взрослую пони. Минуты утекают под наше общее дыхание.

– Спасибо, что вылечили меня, – со временем говорю я.

– Ты и не была ранена, – отвечает Призмия. Она откидывает полу своего истрёпанного плаща и открывает свою метку – острый камень, разделяющий водяную струю в радужную пыль.

– Мой особый талант – иллюзии, – продолжает она. – Их сила может заставить тебя поверить, что с тобой происходят разные вещи, которых на самом деле нет. Но они от этого не становятся менее опасными. Худшие из иллюзий могут заставить твоё сердце остановиться от страха.

– Вы это пытались сделать со мной в конце? – тихо спрашиваю я.

– Была твёрдо намерена, – кивает Призмия. – Но потом ты что-то сказала, и от этого я осознала, что я такое хочу сделать. Я попыталась остановить заклинание, но не успела, а потом… ты просто исчезла. Я думала, что потеряла тебя.

– Нет, – говорю я.

Призмия задумчиво кивает.

– А ты… помнишь, что ты тогда сказала? Когда я спросила, что такое любовь?

Я напряжённо ищу в памяти. Посреди вызванного амулетом восторга ответ казался таким ясным, но я по-прежнему не могу нашарить его.

– Нет, – сознаюсь я.

– Ха, – говорит она, немного вздрагивая. – Ха. Ну и неважно, наверное.

Призмия оборачивается за моим помятым кроссвордом и кладёт листок на столик рядом со мной стороной с рисунком вверх.

– Знаешь, что я думаю? – говорит она. – Я думаю, что когда-нибудь ты встретишь жеребца и задашь ему тот же самый вопрос, что я задала тебе. А когда он даст тебе тот же ответ, что ты дала мне утром, ты вспомнишь. И так ты узнаешь, что нашла своего рыцаря в сияющих доспехах.

– Хорошо, – говорю я. – Я это запомню.

Призмия нагибается и крепко обнимает меня.

– А пока, – говорит она, – я рада, что ты вернулась.

– Похоже, что я побывала там, где Солнечная Кляча, – делюсь я новостью.

Колдунья негромко шмыгает носом.

– Селестия, – говорит она. – Это по её приказу меня в своё время выслали из страны.

– Потому что ей солгали, – говорю я.

– Да. Но ей следовало это понять.

– Значит, когда она найдёт меня, я расскажу ей правду. Она сказала, что отыщет меня.

– А она знает, где ты?

– Кажется, нет.

– Тогда она пошлёт свои легионы, – задумчиво говорит Призмия. – Какое-то время мы можем здесь прятаться, но в конце концов она тебя разыщет. Солнечная Кляча всегда получает, что хочет.

– Она… плохая? – спрашиваю я, потому что пугающая картина, которую рисует словами Призмия, заставляет меня немного нервничать. – Она не выглядела плохой, но сестра Вереск говорит, что внешность иногда может обманывать. Она сделает мне больно?

– Хуже того, – отвечает Призмия. – Она сделает тебя заурядной. Всё выцветает перед Солнечной Клячей, как обивка у мебели, если оставлять занавески незадёрнутыми. Она превращает богинь в дворянок, а дворян в рабов. Через пятьдесят лет ты будешь всего лишь ещё одной пустоглазой кантерлотской придворной, как я была.

– Мне хотелось бы когда-нибудь посмотреть на Кантерлот.

– Знаю, – еле заметно улыбается Призмия. – Но следи за городом, как за свечой или ядовитой лягушкой. Любуйся тем, что в нём красиво, но не позволяй ему прикоснуться к тебе.

– Я постараюсь, – говорю я, начиная немного запутываться во всех этих метафорах. – Если вы не против, леди Призмия, мне нужно сообщить сёстрам, что со мной всё в порядке. Сестра Вереск осталась в ужасно холодном фонтане, а остальные, наверное, беспокоятся о том, куда я пропала, если я им опять небезразлична.

– Да, да, конечно, – говорит она, поднимаясь на ноги. – Мои чары все разрушены. Их сердца снова принадлежат им.

– Хорошо, – говорю я, пытаясь выбраться из-под одеял и из кровати. – Я возвращаюсь в Редут. Вам стоит пойти со мной.

Призмия вздрагивает. Я вижу страх в её глазах.

– Уйти… из дома?

– Только если хотите, – говорю я. – Но я думаю, что вы хотите, хотите подружиться с сёстрами. Вам просто нужна смелость.

Призрак старой ведьмы напоследок поднимает свою безобразную голову.

– И где же, скажи на милость, я найду её в себе? – насмешливо спрашивает Призмия.

– В себе не найдёте, – отвечаю я, пристально глядя на неё и откидывая последнее одеяло. – Она во мне.

Мы смотрим друг на друга. Призрак исчезает навсегда.

– Ты как-то иначе выглядишь, – говорит Призмия, прищурившись. Её взгляд перемещается на мой бок, и она указывает копытом. – Это там и раньше было?

Стоит мне проследить взглядом, куда она указывает, как у меня вырывается восторженный визг. На моём розовом боку голубыми и золотыми волосками изящно выписан символ в виде украшенного филигранью кристального сердца.

– Моя метка! – кричу я. – Вы помогли мне найти мой особый талант!

Я внимательнейшим образом изучаю знак, которому предстоит быть моей частью всю оставшуюся жизнь. Он такой красивый, что не мог бы доставить мне большей радости.

– Может быть, мне недостаточно было быть любовью. Может быть, я должна дарить любовь пони, которым она нужна! Мисс Призмия, а ведь теперь я, должно быть, наконец начну расти дальше!

– Поздравляю, что нашла себя, маленькая, – говорит Призмия. – Припоминаю, что по такому случаю принято дарить подарки.

Она прикусывает губу и переводит взгляд на столик. С сиянием магии – чисто белой теперь, обращаю внимание я, – она поднимает кристалл космического спектра из своего разбитого амулета и протягивает мне.

– Это теперь твоё, – говорит она.

– Большое вам спасибо! – вежливо отвечаю я, как полагается, потому что это очень хороший подарок. Я кладу его под крыло, добавляя к своему инвентарю.

– Знаете, а после того, как мы поговорим с сёстрами и пообедаем, не начнёте ли показывать мне, как это делается?

– Что делается, дитя?

– Как мне поднимать вещи, как вы! Использовать мой рог для магии!

– А, – говорит она. Потом гладит меня. – Да. Да, обязательно покажу.

– Замечательно! – говорю я, и мы поворачиваем к двери. Сегодняшний день и вправду складывается в лучший день в моей жизни. – Знаете, у меня ещё никогда раньше не было настоящей учительницы.

– У меня тоже раньше не было, – отвечает леди Призмия.

Мы вместе шагаем в солнечный свет.