Робинзонада Данте
Прибытие на остров
Моё пробуждение встретила чешуйчатая темнота. Угрюмые деревья с кривыми, искаженными дурно пахнущей жемчужной дымкой стволами безмолвствовали; ветра, даже слабого, не было. От лесной подстилки разило чем-то кислым — лежать на ней было неприятно. Я приподнялся и огляделся. Царство полумрака окружало меня со всех сторон. Рассеянный, призрачный свет, казалось, не имевший источника, разгонял пожухлую тьму ровно настолько, чтобы можно было разглядеть пространство на пару шагов вокруг. Моё сиплое дыхание разрывало вуаль молчания, сотканную из терпеливого ожидания здешней жизни.
Я посмотрел вверх; верха не существовало. Редкие лучики солнца, пробивавшиеся сквозь купол листвы, сияли тусклыми, холодными звёздами. От пристального взгляда на них закружилась голова: я будто очутился вдруг на краю столовой горы, а дальше — пропасть, близкая, ждущая одного лишь движения от своей жертвы: шага вперёд, прощального жеста перед лицом вечности. Невольно отпрянув, я наступил на ветку. Та хрустнула, подавая сигнал спрятанному среди деревьев. Звуки леса нахлынули нежданно, словно кто-то небрежной рукой выкрутил громкость на максимум, но тут же, испугавшись самих себя, резко отступили, оставив далёкое уханье, показавшееся неестественным, и скрип, как от гнущегося дерева. Но ему неоткуда было взяться здесь, ведь ни малейшего движения воздуха не чувствовалось. По коже побежали мурашки.
Я ощупал одежду. Чёрный — любой цвет, кроме белого, превращался здесь в серо-чёрный, — костюм для деловых переговоров, рубашка с запонками, прежде тщательно выглаженные, а теперь смятые штаны с ещё видневшимся подобием стрелок, неброские часы на левой руке, казавшиеся достаточно дорогими для обычного клерка, но недостаточно презентабельными для успешного бизнесмена. Облачение для туристических походов было не слишком подходящее. Я поднёс часы к уху. Тик-так, сообщили они ему. Потом запнулись. И через миг снова раздалось «тик-так». С перебоями. Но циферблат показывал, что стрелки шустро двигались по кругу и не выказывали желания останавливаться.
«Может, у меня что-то со слухом».
Я открыл рот:
— И где это я? — и закашлялся. Туман, до того не замечавший меня, стал чужеродным, враждебным, ворвался в лёгкие, пытаясь разорвать, вползти глубже, забраться во внутренности и превратить их в часть себя. Но через пару секунд всё прошло; я разогнулся, кашляя. В голове шумело, слезящиеся глаза болели, словно в них кинули песок.
— Какого чёрта? — прошипел я. Вздохнул с опаской, проверяя, не повторится ли приступ. Но ничего не происходило; зыбь удовольствовалась тем, что покопалась у меня внутри и вычистила лёгкие полностью, растворив в себе клочки старого мира.
«Странная мысль».
Старый мир… А это мир новый?
Я постарался вспомнить, кто я. Рваная дыра на месте памяти саднила. Представлялась когтистая лапа, выдирающая куски воспоминаний с такой же лёгкостью, с какой карманник вырывает сумочку у спешащей куда-то красотки; высокие каблучки цокают, когда она пытается догнать вора, кричит, тщетно привлекая внимание прохожих.
Никаких зацепок касательно того, чем я занимался: я помнил, что такое школа, что такое университет и работа, но ничего личного, касавшегося лично меня, в уме не всплывало. Я совершенно ничего не знал о том, кем был.
В сознании вырисовывался силуэт города, расползшегося гигантской кляксой: тянувшиеся к небу небоскрёбы, шумные коробки машин, ругань водителей в пробках, стойкий запах мочи в переулках на окраине. Никакого сопротивления не возникало: это ниточки, оставшиеся после дыры в полотне.
После некоторых усилий я воссоздал картину мира, где жил. Но моя личность скрылась в забвении: ни имени, ни лиц друзей, если те были, ни места работы — зияющая ухмылка бездны на месте сокровенного, на месте того, что называют «самое Я». Человек-призрак.
Открытие испугало меня. Я вновь завертел головой, подмечая странности леса: усиливающиеся и пропадающие звуки, колышущиеся, как морские волны, свет из ниоткуда — тот, что сверху, едва бы осветил и крошечный пятачок земли, — терпкий, липкий воздух, приставший к коже и ласкавший её призрачными касаниями, отчего появлялось ощущение загрязнённости, нечистоты. Воздух был противен.
«Я тут чужой».
Эта мысль, возникнув в голове, попыталась взлететь, ударилась о стенки черепа и упала вниз, наполнив тело дрожью. Чужой. Лес не любил чужаков, в этом я не сомневался.
Я закрыл уши и зажмурился, сказал себе: «Я не тут. Сейчас я досчитаю до десяти, а потом, когда открою глаза, я буду стоять на привычном каменном тротуаре, а мальчишка-газетчик протянет руку за деньгами… за деньгами… какими? Они бывают разные: доллары, фунты стерлингов, кроны… Не помню! Боже праведный, какие деньги были в моей стране? В какой стране я жил… живу?!»
Я открыл глаза, опустил руки. Ничего не изменилось. Кроме одного.
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Звучание часов стало громче. Я мог слышать их, не поднося к уху. Часы издевались надо мной. Они заразились этим лесом, стали его частью и теперь действовали с ним заодно.
— Нет, вы меня этим не проймёте! — Часы пристали к коже, целовали её металлическим гибким ремешком, который леденел, несмотря на тепло тела. Я снял их. Часы лежали на ладони, как выкинутая на берег медуза, омерзительно поблёскивая. Я бросил их на раскидистый куст, и они с тихим шорохом провалились в его чрево.
Тик-так, сказали часы. Теперь их тиканье заполонило всё вокруг.
— Нет, так не бывает. Часы не могут быть такими громкими, это уж точно. И делать так тоже не могут. Не на Земле. — Земля. Моя планета.
— Уже что-то, — пробормотал я. Часы смолкли, едва я упомянул Землю.
Первым делом я проверил карманы — в них ничего не оказалось, — после чего попытался залезть на дерево, подняться над листвой, чтобы увидеть, где находился. Это оказалось сложнее, чем я подумал сперва. Костюм цеплялся за все сучки, а ствол, будто не желая, чтобы его касались, уходил из-под рук, как живой.
Образно говоря, конечно. Будь так по-настоящему, я бы точно тронулся умом.
Изрядно поцарапавшись и утомившись, я остановился. Бесплодные усилия понемногу давили нарастающим отчаянием.
— М-да, скалолаз из меня паршивый, — сказал я и снял мешавший пиджак, после чего вновь отправился на покорение высот. Грубая кора царапала кожу и вызывала едва заметное жжение. Из-за того, что ветвей на нижней части дерева не было, карабканье заняло целую кучу времени, а я по-прежнему не продвинулся ни на фут, постоянно сползая. Впрочем, если бы я выбрал другое дерево, ситуация была точно такая же: удобной опоры не имелось нигде. На руках после неудачных попыток остались липкие пятна. Душный воздух не приносил облегчения. «Астматикам тут точно нечего делать, — понял я, приходя в себя после очередного захода. — Хотя и мне здесь не слишком-то уютно».
Захотелось пить и есть. Воды поблизости я не нашёл, а от мысли, что придётся обедать — или завтракать, а может, ужинать — ягодами этого леса, замутило. В окружении было что-то неправильное, какая-то мелочь на грани видимости, что-то, что раздражало и одновременно пугало. Дымка исказила природу, придав её чертам гротескные образы, взбудоражив воображение полуузнаваемыми формами.
Тик-так. Тик-так.
Часы решили напомнить о себе. Я вздрогнул, повернулся на звук. И закричал, не услышав собственного крика.
В нескольких футах от дерева стояло оно. Оно было похоже на большую собаку, — а может быть, волка; я смутно припоминал, что видел кого-то, подпадающего под размер и вытянутость морды, — но состояло из крепко сплетённых деревянных веток. В глубоко запавших глазницах сверкали зелёные огоньки. Пара легкомысленных листиков, торчащих из туловища, смотрелась глуповато, но, стоило зверю сделать шаг вперёд, листья тоже зашевелились, угрожающе и мерзопакостно: они извивались, как будто обладали собственной волей. Деревянные мышцы при движении сокращались, подобно настоящим, мощь и грация хищника завораживали. В глубине тела сквозь просветы между ветвей можно было разглядеть серую хмарь, жадно пожиравшую свет.
Оно изящно перетекло из одной позы в другую, красуясь. А потом побежало.
Я не имел ни малейшего понятия, как умудрился забраться на дерево. Ещё миг назад я стоял, прислонившись к комлю, а в следующую секунду пытался отдышаться, сидя на довольно толстой ветке в футах пятнадцати над землёй. Руки горели от боли. Обломанные ногти и стёртая кожа отнюдь не добавляли им привлекательности.
Я посмотрел вниз; тварюга остановилась, уселась на землю и уставилась на меня своими кошмарными глазами. По-моему, она не моргала.
— Что, хочешь меня пересидеть? А вот хрен тебе, скотина. И тебя пересижу, и твоих потомков, уж не сомневайся.
Одновременно полегчало и стало слегка стыдно. Вряд ли этот… волк мог понять, что я сказал. И всё же, всё же… Впрочем, стыдиться зверя, пускай и инопланетного, было глупо, и я ощутил неловкость теперь уже перед самим собой.
Я опёрся спиной о ствол. Предстояло длительное ожидание. Сейчас к зверю присоединятся его сородичи, а потом они просто подождут, пока я не потеряю сознание от голода и рухну к ним уже готовеньким — как вариант, с мозгами наружу. Роль открытой консервы мне претила, но что тут сделаешь? Силуэты деревьев вдали размывало туманом и молочными огнями, плясавшими в воздухе, а звуки доносились словно через толстый слой ваты.
Освещение продолжало чудить: резко посветлело, и я сумел разглядеть животное внизу так, словно находился от него в паре шагов. Пространство тут подчинялось весьма странным законам. Хотя… я не знал, каким оно вообще должно было быть. На Земле такого бы не произошло, я был уверен. Но почему — не знал. Наверное, один из вырванных из памяти законов физики давал о себе знать на подсознательном уровне.
Как бы то ни было, факт оставался фактом: мало того, что я отчётливо видел волка, так он ещё и ухмылялся. Или нет. Физиология и физиогномика инопланетных тварей не входили в число моих сильных сторон.
Огонь в его глазницах вспыхнул сильнее, а из пасти вырвалась белёсая мгла, которая неторопливо поплыла ко мне. Всё, что я мог, — это обречённо наблюдать за её приближением. Деваться было некуда.
В дымке пульсировали тёмные точки, мельтешили в ней — замысловатый танец, который напоминал чем-то пляску язычков пламени в костре. Нечто гипнотическое чудилось в этом, точно хищник завораживал жертву.
Я онемел: до этого некое подобие эмоционального шока оберегало сознание от принятия скорой кончины. И вот — маски сорваны, покровы сняты. Я умру через пару секунд от дыхания неизвестной твари в неизвестном месте, не зная собственного имени и…
Мгла добралась до меня. И я завопил.
Чёрные точки оказались насекомыми. Похожие на шмелей твари с почти полудюймовыми жалами облепили всё тело. Они не кусались, но это было неважно: боль вызывало простое прикосновение. Волны ядовитого холода сменялись опаляющим жаром, по лицу текло что-то липкое. Я оглох, барабанные перепонки будто лопнули, каждый вздох втягивал в себя частичку адской хмари, а в голове звучало только одно: тик-так. Тик-так. Тик-так.
Момент, когда насекомые отлипли от истерзанных останков того, что раньше было моим телом, прошёл незаметно. Я не шевелился, не моргал — тупо пялился вперёд. Не оставалось сил даже на то, чтобы удивиться тому, что глаза остались целы. Сколько я пробыл в таком состоянии, я не знал. Когда я смог двинуться с места, притом едва не свалившись с дерева, первым делом взглянул вниз. Никого. Волк убрался прочь.
— Жив. Жив! Жи-и-и-в! — С сорванными связками получился невнятный хрип. Но ведь это не главное, верно?
Ладони дрожали, словно у меня случился припадок. Я ощупал лицо, убеждаясь, что никаких внешних повреждений не получил. Потрогал уши, щёлкнул пальцами… в порядке. Слышали, по крайней мере.
Что-то мешало как следует видеть. Я потёр глаза, посмотрел на руку. Она была испачкана в какой-то чёрной, дурно пахнущей жиже.
«Что за?..»
Я с отвращением принялся оттираться. Учитывая общую слабость организма, это было не слишком просто, ведь неведомая грязь оказалась на редкость приставучей, но мне удалось очиститься от большей её части. Я тёр веки до тех пор, пока на глазах не выступили слёзы.
«Надо бы как-нибудь отмыть ладони. Они же все в ранках, а эта штука наверняка попала в них, — я поёжился. — Да и лицо заодно сполоснуть. Хотя здешняя вода… наверняка мерзкая, как и всё вокруг».
Вот только надо было сначала слезть с дерева — та ещё задачка, если принять в расчёт, что нижняя часть ствола не имела веток. Я посмотрел вверх. Если уж я тут оказался, нельзя упускать хороший шанс осмотреться. Но и тут ожидало разочарование: верхние ветви были такими тонкими, что наверняка не выдержали бы моего веса.
«Ну почему простой осмотр местности должен превращаться в такое дерьмо?»
В душе царила пустота. Буря мыслей и чувств наконец прекратилась. В душе росли недоумение и потерянность. Где я? Кто я? Чем я это заслужил?
Ад. Это место — ад. Я хочу домой. Обратно, на Землю. Потому что это не Земля.
Ненависть — вот то, что пришло на смену безразличию. Я со всей силы ударил кулаком по дереву и захрипел, схватившись за искалеченную конечность. Идиот, какой идиот…
Нужно выбираться отсюда, нужно искать способы вернуться домой, нужно слезть с дерева… А я корчился на ветке в пяти метрах над землёй и убаюкивал пораненную ладонь.
В себя меня привело шевеление ствола. Ничего хорошего это не предвещало. А через мгновение дерево, на котором я сидел, ожило.
Экстренный спуск вниз вышел довольно болезненным, но эффективным. Хотелось бы верить, что я скакал как обезьяна по ветвям, пока не добрался до нижней, а оттуда спрыгнул на землю, но, по правде говоря, я скорее свалился как куль с мукой. Однако же обошлось без переломов, так что назвать это бездарным падением язык тоже не поворачивался. То, что он опух, можно было опустить.
Я отполз подальше от деревяшки, бушующей от того, что упустила добычу. Ничего, вот вернусь сюда и срублю тебя, пообещал я мысленно потенциальной растопке моего камина. Жаль только, что в этом мире — в аду — у меня не имелось ни камина, ни дома, ни даже памяти о том, что на Земле камин таки существовал.
Ветви угрожающе ударили по земле совсем рядом с ногами, и я оставил мысли о мести на другой раз. Вскочив на ноги, отбежал к центру поляны. Вдруг ещё какие деревья оживут?
Пиджак остался висеть на кусте рядом с бесновавшейся деревянной тварью — везло мне на них, однако, — поэтому я махнул рукой на него. Конечно, хорошо бы порвать его на бинты, но я не был уверен, что окажусь достаточно силён для таких упражнений: всё-таки пиджак был сделан из плотной ткани. Так что я ограничился тем,что оторвал подол рубашки и обмотал импровизированными повязками руки. Не то чтобы их не надо было сперва отмыть от грязи, но вода в этом лесу вряд ли сделала бы ладони чище. Да и где тут поблизости располагался ручей или хотя бы лужа? Я попытался сглотнуть и обнаружил, что слюны почти нет. Во рту было сухо, словно в пустыне, хотя раньше я этого не замечал. Тело вообще ощущалось странно… потерянно… словно отклик между ним и разумом был изрядно замедлен. Тело было чужим, как и всё в этом лесу. Оно впустило его в себя, прямо как часы.
Закружилась голова; вместе с этим пришла безучастность. Даже ненависть исчезла, сменившись глухой болью в руках, коленях и давлением в ушах.
«Вода, кретин. Найди воду. Потом думай, что с тобой происходит».
Я вяло согласился с шёпотом в своей голове. Оставалось надеяться на то, что это давала о себе знать адекватная часть моего сознания, а не поселившийся во мне мозговой паразит. При этой мысли внутренности скрутило; я согнулся, чуть не вывернув желудок прямо на прелое месиво листьев. Гадкий запах, как ни странно, привёл меня в чувство, и я побрёл в противоположную от гиперактивного дерева сторону. Настало время искать воду.
В пути я наткнулся на несколько кустов с висевшими на них мелкими ягодами. Они напоминали чернику, так что я, чуть поколебавшись, отправил пару штук в рот: вряд ли всё могло стать ещё хуже. Ад не оставил бы лёгких путей, а если бы он и позволил умереть, то… кто в выигрыше? Проклятье, конечно, я. Вдруг таким путём можно было попасть на Землю?
Несмотря на столь категоричные мысли, отправляться в мир иной — а может, свой — я не спешил. А потому слегка ошалел от собственной тупости, когда осознал, что натворил. Но время шло, а кровавая пена изо рта течь не спешила, и я, пожав плечами, закинул в себя ещё горсть. Токсинам нужно было время, чтобы прибить меня, а я подозревал, что бродить по этому лесу предстояло ещё долго. Либо смерть от голода, либо законный риск. Но я пообещал как следует врезать себе напоследок, если я каким-то чудом найду выход из лесного лабиринта и загнусь от пищевого отравления, корчась в лучах заката или рассвета. А может, то будет полдень?
Я оторвал от многострадальной рубашки ещё кусок и сделал из него подобие кулька, набрав туда ягод. По вкусу они оказались пресными и водянистыми, однако это было лучше, чем ничего.
В зачарованном лесу сложно сказать, прошел один час или все шесть. Время струилось тут змеистым потоком, огибая деревья; если прищуриться, можно было уловить вдалеке странное размытое пятно. Ни один из представителей здешней фауны мне не повстречался, и я был очень за это благодарен. Кому? Случаю, наверное. Я знал о предполагаемом существовании Бога, этой акаузальной надстройки, но верил ли я во всевидящего бородатого старца? Этого я не помнил. В конце концов, я решил для себя считать его мёртвым. Лес был пропитан концентрированной атмосферой неестественности, невозможности бытия, словно каждый листик покрывала тонкая плёнка чуждости, по чуть-чуть впитывавшаяся в тело всякий раз, когда я касался чего-нибудь. В подобном месте Бог нереален; сама идея его присутствия в том же пласте Вселенной казалась несусветной глупостью. Раз уж существовал этот лес, то Бог однозначно был мёртв. А что, если это и были его останки? Я бродил по гниющим внутренностям Господа! Это всё объясняло!
Деревья двигались. Они шевелили кронами, тихо смеялись. Паразиты, черви в теле Бога. И я, венец его творений, я, паразит, добивший его!
«Сядь на землю».
Я подчинился.
«Брось эти ягоды. Брось сейчас же».
Я ел Господа! Я прошёл причастие, мои грехи испарились в ритуале абсорба. Кровь и мякоть… тело…
Зелень пульсировала в темноте света. Вспышка синего, звёзды плясали на земле. Они праздновали, ведь я — новый демон, повергатель первооснов! Звёзды — средоточие скверны, а я стал её паладином, пришедшим с Крестовым Походом очистить эту землю.
Внутренности скрутило от боли. Я захрипел, и хрип мой стал птицей.
«ВЫБРОСЬ! ЯГОДЫ!»
Я скорчился на земле в позе эмбриона. Меня пронзила судорога. Организм истошно вопил, а звёзды пели высокими голосами, которые врезались в мозг, разрывая его на кусочки.
А потом меня стошнило.
Я не мог точно сказать, когда очнулся. Пробуждение вышло постепенным и оттого незапоминающимся.
Я застонал.
— Ладно, риск явно того не стоил, — хотел произнести я, но голосовые связки явно считали иначе, и на выходе получился слабый сип, из-за которого заболело горло. Пить захотелось с удвоенной силой.
Я взглянул на кулёк с ягодами в руки. Очевидно, во время моего… опыта… я чересчур сильно сжал его, и теперь повязка на ладони была испачкана бледно-красным соком. Я с отвращением откинул то, что собирался есть чуть ранее. И даже попробовал.
Питаться дарами этого леса желания больше не возникало. Желудок обиженно забурчал. Пожалуй, этот тупой орган ничему не научился.
Пошатываясь, я поднялся на колени и пополз вперёд. Вставать отчего-то не хотелось — казалось, что тогда небосвод обрушится на мои плечи. Я и не подозревал, что во мне было так сильно желание жить. А ещё домой. Домой. Домой. Вся Земля — мой дом.
На лужицу с водой я наткнулся абсолютно случайно. Двигался вперёд, пока при очередном движении не обнаружил под рукой пустоту. Удержавшись на месте, я взглянул вниз, на впадину. И там была она — блаженная, прохладная, освежающая… тухлая, воняющая, зацветшая вода.
— Раунд номер два, лес. — Я спустился к воде и размотал повязки на руках. Они совершенно почернели от грязи, но меня поразило кое-что другое: ладони были чисты. На них имелась корочка запёкшейся крови и кашеподобный налёт гнилых листьев, но та жижа исчезла без следа. Я посмотрел в воду. В ответ на меня взглянул безумец: маска из пота и грязи подчёркивала восхитительно блестящие сумасшествием глаза. Не виднелось и следа жижи. Я задумался было, хорошо это или плохо, но быстро устал и зачерпнул воды, чтобы умыться, после чего глянул на себя вновь. Стоило признать, водная процедура чище меня не сделала. А потом я совершил огромную глупость: глотнул воды. Пустыня во рту уступила место помоям.
— Живём один раз, — с воодушевлением произнёс я и подмигнул своему взлохмаченному отражению. Оно закатило глаза. Мой «один раз» успешно катился к своему логическому завершению.
Камень в руке оттягивал меня вниз. Я шатался, сердце стремилось вырваться из грудной клетки, а пульсирующая тупая боль в правой ладони постепенно усиливалась.
Всё это — череда ошибок. Моё появление здесь, ягоды, вода, проклятый цветок, птица… при мысли о птице я повалился на землю. Желудок был пуст, резь в нём мучила неимоверно, а ещё хотелось блевать. Кровь на губах запеклась. Память с услужливостью колкого слуги подбросила воспоминания, рваные и неполные.
~
Я не встретил никакой живности, за исключением деревянного волка в самом начале приключения, однако чувствовал себя неуютно, если не сказать больше. Поэтому, когда я натолкнулся — увы, в прямом смысле этого слова, — на довольно крупный камень, всё-таки счёл это удачей, хотя и болезненной. Отпрыгавшись на одной ноге вволю, я подобрал его. Увесистый, с налипшей жирной землёй. Теперь я был хоть как-то вооружен. А ещё голоден. И в моих кишках будто свила себе гнездо недовольная змея. Но это были мелочи, главное — я был вооружен.
И лес не преминул подкинуть мне испытание. Я продирался сквозь кусты, достаточно густые, чтобы превратить остатки одежды в клочья, и клял себя за то, что не догадался обойти препятствие, когда ушей коснулся странный шорох. Я насторожился: незнакомые звуки здесь не несли в себе ничего хорошего. Однако же я, как истинный первопроходец, — отравленный, измученный, злой и голодный, — отправился выяснять причину шуршания. И обнаружил её весьма быстро: под один из кустов забилось нечто, напоминавшее птицу. То, что у неё имелась чешуя и будто бы вывернутая наизнанку голова, этого почти не отменяло.
При моём появлении птица жалобно закурлыкала и шевельнулась было, но сразу обмякла. Я заметил, что один бок у неё был в крови. Кто-то ранил её; я застыл, представив, что угодил в ловушку неведомого полуразумного зверя, желавшего поймать добычу покрупнее. Но время шло, никто не показывался, и я слегка расслабился. Мысли потекли в другом направлении.
Что же делать с птицей?
Еда.
Птица — еда. Образ возник очень быстро. Вот я жую сочные, прожаренные кусочки мяса, и безысходность моего положения отходит на второй план…
Проблема одна — для еды нужно убить. Хватит ли у меня на это духу? Хватит ли решимости на то, чтобы лишить живое существо единственного по-настоящему ценного дара природы? Пока я задавался этим вопросом, живот жалобно булькнул, и я рваным движением, словно мною управлял небрежный кукловод, поднял камень на высоту головы, обхватил его двумя руками, почувствовав каждую шероховатость, каждую впадину и каждый бугорок, и кинул в птицу. Камень попал ей в куда-то в середину тела. Что-то хрустнуло, и птица перестала курлыкать. Брызнула кровь, горячая свежая кровь, смешанная с чешуйками запёкшейся, старой. Попала мне на брюки, и я брезгливо отдёрнулся.
Что я только что сделал? Меня пробила дрожь. Я ведь не хотел. Обхватив голову руками, я сел на землю. Я убил. И пусть это всего лишь демоническая куропатка, но я убил. Я был убийцей. Но какая-то часть меня лишь потирала руки в предвкушении обеда. Самое страшное, что я не контролировал себя, когда бросал камень. Я ещё раздумывал, когда это… произошло.
Лес притих; он как будто вслушивался в то, что творилось у меня в голове. Эта мысль распалила потухшую было ненависть: я вскочил и погрозил окрестностям кулаком.
— Я не буду корить себя за это! Я хочу есть! — Кашель остановил начатую гневную тираду.
Ну-ну, прошелестела чащоба. Убеждай себя в этом.
Я вздохнул и повернулся к убитой… пусть остаётся куропаткой. И пришло озарение. Озарение оказалось паршивым: я не мог развести огонь. В карманах за прошедшее время не прибавилось ни спичек, ни зажигалок. Дьявол всегда кроется в мелочах.
Что делать? Лес хранил ехидное молчание, но я знал, что он насмехается надо мной всеми фибрами своей зелёной души.
Вопрос в том, сумею ли я есть сырое мясо? Мои далёкие, далёкие предки могли. Я ничем не хуже… да?
Так как у меня не имелось даже ножа, пришлось потрошить чёртову куропатку руками. От запаха крови мутило, а жилистая плоть наотрез отказывалась не поддаваться. Я попробовал начать с шеи и достиг определённых успехов. Через полчаса мучений и бесчисленное количество позывов к рвоте я сумел достичь кое-чего: птицу можно было с натяжкой назвать освежеванной. Вот только что в ней можно было есть?
Я поднёс кусочек мяса, показавшийся мне наименее мерзким на вид, к губам и быстро проглотил его, не жуя. А через секунду меня вырвало.
Обессиленный и истощённый, я не стал больше пробовать. Чувство, что если я ещё раз посмотрю на распотрошенную добычу, то умру от смеси стыда, голода и тошноты, усиливалось с каждой секундой.
~
Воскресив память о произошедшем, я передёрнулся. Потом огляделся по сторонам и обнаружил, что обстановка явно поменялась. Я куда-то шёл. Но я не помнил этого! Я дёрнулся, повалился на землю, и меня снова унесло волной воспоминаний.
~
Я смотрел на цветок. Тот светился. Прекрасный, великолепный, источающий божественный аромат, он казался противоположностью того, чем являлся зачарованный лес. В голове было пусто. Никаких предчувствий, ощущения беды — ничего. Я, чащоба вокруг и цветок. Я подошёл к нему и коснулся его лепестков. На ощупь он был атласным и невесомым, как крыло бабочки. А потом открытый бутон сжался, дёрнулся, схватился за мой мизинец и, рванувшись назад, откусил его. Я вскрикнул и рухнул на спину, схватился за руку. Боль пришла не сразу. Она явилась незваным гостем, накрыв сначала ладонь, затем всю руку, и потекла дальше — к сердцу, к голове, к ногам. Спина, ощутившая на себе мощь гравитации, заныла. Жаль только, что я не помнил, что такое гравитация. Зато я помнил, что откушенный палец — это очень, очень, очень плохо! Боль была змеёй, а я — жертвой в её объятиях. Но я наскреб в себе силы отползти в сторону и кинуть в ублюдский цветок камень, который всё-таки волок за собой, несмотря на печать преступления на нём. Попал. Безразличие боролось с болью, когда я наблюдал за тем, как бутон принялся тихо шипеть и, вздрогнув пару раз, опал.
Некий инстинкт — или та часть разума, что ещё не сошла с ума, — взяла управление над телом, вынудила то подняться и оторвать ещё кусок от того, во что превратилась рубашка. Кое-как я перевязал рану, но при взгляде на неё становилось понятно — не жилец. Если не потеря крови, то заражение сведёт меня в могилу. Хотя… сколько раз я уже думал о неизбежной смерти? Много… наверное. Я забыл точное число.
~
В глаза бил невыносимый, ослепительный свет. В них стояли слёзы. Я прикрыл лицо руками и судорожно вздохнул, когда случайно коснулся перевязанного обрубка. Прошли минуты, и возникло чувство, что со всех сторон подползали твари, которых невозможно было описать человеческим языком, которые воплощали худшие кошмары сумасшедшего... Со всех сторон раздавались влажные, скрежещущие звуки, издаваемые будто бы жвалами, с которых сочилась едкая слизь, уродливые, бесформенные тени нависли надо мной. На тыльную сторону ладони что-то попало, и я не выдержал — заорал и рванулся вперёд, надеясь нелепым порывом распугать всех тварей в округе. Запала хватило ненадолго, и я свалился обратно. Пару секунд бездумно глядел в небо. В глубокое небо, которое тщетно пыталось прикрыть одинокое облачко. Я был дома, на Земле? Или то очередная шутка леса? Я перевёл взгляд на ладонь и увидел, что по ней ползёт божья коровка, чудом не спугнутая моими метаниями. Я сдул её, и букашка исчезла среди высокой травы.
Я поднялся на колени и огляделся по сторонам. Вокруг расстилалась опушка. Позади стояла стена деревьев. Я вырвался из цепких зарослей леса, но что, если то была лишь первая проверка? Вдруг заросли — это лишь прелюдия к чему-то куда худшему?
Вид, открывшийся мне там, где кончался лес, поразил меня своей… картонностью. Словно декорации в плохом фильме, словно уровень в дешёвой игре. Но впечатление быстро испарялось, и я не мог понять: это я привыкал, или мир приходил в норму? Но в аду не было нормы.
Я хотел на Землю. Это была не Земля. Я осознал это, когда пасторальный пейзаж распахнулся передо мной целиком и полностью. Вкусные запахи, яркое солнце и голубевшее аквамарином небо создавали картину уюта и спокойствия, а пестрота цветов на лугу сбивала с толку.
Новый круг ада не получит меня. Я желаю оказаться на Земле! И я могу подтереться своими желаниями, не так ли, новый мир?
Внезапно я увидел кое-что, что заставило тело напрячься. На лугу определённо кто-то был. Я сощурился: кучка зверей вокруг жёлтой фигурки… Не разглядеть, что там.
Я нагнулся и подобрал камень, который умудрился проволочь до самого конца. Пришло время охоты. Я проголодался. И отупел.
Сделав пару шагов, я услышал вопль. Животные заметили меня. Плевать. Я ведь не надеялся добраться до них, а? Просто шаг. Ещё один. И ещё.
Благословенный обморок накрыл мой разум на середине четвёртого рывка.