Полярная повесть

Глава 5

Когда Поул пришла в себя, большая часть свечей уже прогорела и погасла, и пещеру освещала только керосиновая лампа. Снежинка лежала молча и неподвижно, и Поул первым делом бросилась к ней, споткнувшись в полумраке об котелок из-под инструментов и ударившись ногой об столик, но не обратив на это никакого внимания. Она не видела, движется ли грудная клетка единорожки, и прикоснулась носом к её губам. Ощутив влагу выдоха, она радостно улыбнулась и попыталась нащупать пульс; это удалось ей не сразу, однако она не сдавалась, и наконец почувствовала слабое, частое, но ровное биение где-то чуть ниже уха. Переведя дух, Поул легла прямо на каменистый пол пещеры – только сейчас она поняла, что вся трясётся от пережитого напряжения. Ноги отказывались повиноваться, и она полежала немного, чувствуя спиной приятную прохладу. Ей предстояло убраться.

Снаружи стемнело, и Поул не рискнула выносить то, что лежало сейчас на досках возле выхода, завёрнутое в окровавленное бельё. Она ограничилась тем, что помыла инструменты, вскипятив ещё несколько порций воды, обработала рану подруги и переложила её на чистые простыни. Лежавшая без сознания единорожка показалась ей куда более лёгкой, чем прежде, и Поул, не сразу поняв, почему, поёжилась и покосилась в сторону выхода. Состояние Снежинки было трудно оценить, и Поул, понимавшая, что мгновенного улучшения ждать было по меньшей мере глупо, постаралась занять себя чем-то. Приготовив ужин, она поела и какое-то время сидела рядом со Снежинкой, записывая события последних дней в свой дневник и чутко прислушиваясь к её дыханию. Бред прекратился, единорожка дышала ровнее и глубже, и Поул почувствовала, что её надежды обретают почву под ногами. Ветер за стенами пещеры завывал чуть тише, чем накануне, и Поул подумала, что ей бы не помешал анемометр – в её записях метеонаблюдения были едва ли не самым важным, тем, что позволило бы хоть немного приподнять завесу тайны над погодой на Южном континенте.

Поставив точку после описания событий прошедшего дня, она закрыла дневник, напоила Снежинку и собралась было лечь, но вместо этого помедлила, повернулась и подошла к выходу. Насторожив уши, она вглядывалась в темноту, царившую в узком, извилистом проходе, и наконец снова услышала то, что заставило её забеспокоиться. Глухой и далёкий рёв на секунду стал слышен сквозь вой ветра и шорох бившейся о стены пещеры позёмки, и шёрстка на спине Поул встала дыбом. Прошло несколько долгих, томительных минут, и рёв повторился; теперь он звучал немного иначе, и Поул могла бы поклясться, что в нём слышалась тоска – но и первобытная, животная злоба, а ещё – в этом она совершенно не сомневалась – голод. Она вздрогнула, пытаясь представить, чем бы могло питаться такое существо, посмотрела на кучу окровавленных простыней, рядом с которой стояла, и её снова передёрнуло. Отогнав непрошеные мысли, она решила, что завтра не пожалеет времени и сил, чтобы закопать отрезанную ногу Снежинки как можно дальше от их пещеры, не оставив на снегу следов крови.

Перед сном она сменила повязку и осмотрела рану; повязка пропиталась кровью, но шов выглядел неплохо. Жар начал спадать, и единорожка выпила довольно много воды, в которую Поул подмешала обезболивающее. В себя она, впрочем, так и не пришла, и Поул решила набраться терпения. По крайней мере, Снежинка помочилась, и, меняя бельё, Поул пыталась вспомнить, сколько дней голодовки пони способна перенести без непоправимого ущерба для себя. Она надеялась, что завтра единорожка очнётся и сможет поесть; её организму потребуется много питательных веществ, чтобы восстановиться после операции. Укладываясь, Поул думала о том, как тяжело им будет добираться до зимовья, и о том, что Снежинка не сможет нести седельные сумки и припасы, а значит, ей придётся трудиться за двоих. Вспомнив санки, на которых она в детстве каталась с горок, и пытаясь прикинуть, как бы собрать нечто подобное из имевшихся материалов, Поул одёрнула себя: рано строить далеко идущие планы. Она вздохнула, поворочалась с боку на бок – осторожно, чтобы не потревожить Снежинку – и, найдя удобное положение, уснула.

Поул проснулась с давным-давно забытым чувством – чувством, что всё будет хорошо. С того места, где она лежала, ей было видно пятно солнечного света на каменной стене прохода, который вёл наружу. Сладко потянувшись, она посмотрела на лежавшую рядом Снежинку. Почему-то она была уверена, что та спит, а не лежит без сознания – ровное дыхание и спокойная мордочка единорожки говорили о её правоте, и Поул улыбнулась. Резкая боль в губах, отвыкших от этого движения, заставила её быстро ощупать их – так и есть, в последние дни она пренебрегала обработкой мордочки жиром, и теперь наступила расплата: глубокие и болезненные трещины. Поднявшись, она набрала в котелок снега из лежавшей ближе к наружному выходу кучи и поставила его на примус. Надо было спешить, пока Снежинка не проснулась.

Отойдя от пещеры на милю к югу, Поул остановилась и огляделась. Теперь она стояла примерно на сотню ярдов выше их убежища, и могла видеть открывавшуюся на севере панораму. Прямо перед ней, как на ладони, лежало истоптанное и перерытое её копытами место крушения воздушного корабля. Крупные обломки и ярко-красные фрагменты обшивки притягивали взгляд, но она не собиралась тратить время, разглядывая и без того знакомое ей до последней ямки в снегу место. Ей надо было торопиться, и лежавший на спине неудобный груз, увязанный в большой узел из простыней и замотанный поверх в плотную ткань обшивки, постоянно напоминал ей об этом. Она подняла взгляд.

Ледник спускался всё ниже и ниже к северу, усеянный разбросанными тут и там грудами камней и группами скал, и где-то вдалеке упирался в невысокую гряду утёсов, шедшую с запада на восток. Она напрягла зрение, но так и не разглядела, продолжается ли ледяное поле за этой грядой – видимость ухудшала висевшая над горизонтом дымка. Поул не смогла понять, была ли она следствием изменения погоды в целом или же это был тот самый пар над открытой водой, который она, быть может, видела четырьмя днями ранее – убедиться в отсутствии такой же дымки на юге мешал ледник, поднимавшийся, как казалось отсюда, прямо в небеса. Недовольная результатами рекогносцировки, она решила вернуться к этому позже и сбросила со спины тяжёлый узел.

Солнце светило вовсю. Поул не захватила с собой термометр, но мороз, несомненно, усилился – несмотря на то, что она не стояла на месте ни минуты, её ноги основательно замёрзли к моменту, когда она опустила свой груз в выкопанную яму и начала засыпать её снегом. Закончив, она осмотрелась и, убедившись, что не оставила лишних следов, отправилась в обратный путь. Потрескавшиеся губы на морозе подсохли и начали болеть постоянно, хотя она старалась держать их поджатыми, не подставляя холодному воздуху, и больше не улыбалась. Проходя мимо места крушения, она остановилась и потратила с дюжину минут на поиски какой-нибудь баночки с маслом или жиром, но не преуспела. Пытаясь вспомнить на ходу, не попадалось ли ей чего-то подобного в уже перенесённых в пещеру припасах, она дошла до входа и протиснулась внутрь. Первое, что она увидела, были открытые глаза Снежинки.

– Ну наконец-то! – радостный возглас раздался в пещере, слышавшей прежде лишь бессвязное бормотание и стоны, и Поул на мгновение показалось, что внутри стало светлее. – Как ты?

Снежинка повернула голову и посмотрела на неё. Она была очень слаба, и даже не пыталась приподняться. Когда она заговорила, Поул пришлось наклониться, чтобы разобрать слова:

– Слабость. И есть хочется.

Поул кивнула, внимательно посмотрев на подругу. Та выглядела несомненно лучше: глаза уже не были такими ввалившимися, как накануне, и теперь единственным, что тревожило Поул, оставалась крайняя худоба. Снежинка вернула взгляд, исполненный благодарности и теплоты. Поул отвернулась.

– Ничего, этой беде мы сейчас поможем. Главное, не всё сразу! Начнём с отвара из сухофруктов.

Поул сняла куртку, подошла к котелку, который уже успел наполовину выкипеть, и, выудив из груды припасов пакет с сушёными яблоками, высыпала его содержимое в воду, продолжая говорить и не зная, кого больше старается успокоить – Снежинку или себя.

– Самое плохое уже позади. Теперь ты быстро пойдёшь на поправку, и мы отсюда выберемся. Правда, я ещё не придумала, как переправляться через пролив, но времени на это у нас с тобой будет предостаточно.

Поул чувствовала, что начинает болтать, но не могла сдержаться – чувство невыразимого облегчения и вины искало выхода, рвалось из неё, требовало бросить возню с котелком и кинуться к Снежинке, обнять её и разрыдаться, зарывшись мордочкой в тёмно-фиолетовую гриву, но для измученной голодом и болезнью единорожки это было бы слишком, и Поул старательно следила за голосом, чтобы он не сорвался. Сцедив отвар, она набрала его в кружку, растворила в нём таблетку обезболивающего и поставила рядом с постелью Снежинки, чтобы он остыл. Бросив взгляд на единорожку, она обнаружила, что та снова провалилась в сон. Теперь она будет спать много и подолгу, как младенец, пока организм не справится с нанесённым ему ущербом. Поул подумала, что, наверное, старики спят так же много потому, что их тела пытаются таким образом справиться с неизбежным угасанием, и покачала головой, вспомнив своего отца. Погладив спящую пони по голове, она вернулась к котелку и, набрав в него очередную порцию снега и поставив его на примус, оделась и вышла.

Снаружи её встретило яркое солнце и жгучий холод, от которого у неё перехватило дыхание. Прищурившись и вдохнув – осторожно, медленно – она двинулась к обломкам дирижабля; ей были жизненно необходимы повязка на глаза и хоть немного жира. В сотый раз перерывая обломки возле кормовой части гондолы, она постепенно свыкалась с мыслью о том, что Снежинка выживет. Новые заботы, о которых она не думала прежде, навалились на неё вплотную: короткий разведывательный поход на север, когда Снежинка достаточно окрепнет, чтобы её можно было оставить одну, сооружение саней, организация переправы через пролив – сейчас Поул была бы рада, если бы её теория оказалась ложной – и, совсем уж неожиданно, необходимость придумать, как прятать свои физиологические отправления. Нет ничего, что вернее говорило бы хищнику о присутствии добычи, а Поул ни на секунду не забывала о бродившем по окрестностям гиганте. Она очень надеялась, что он бродит только по ночам.

Под плотным, слежавшимся снегом, отполированным почти до блеска ветром и позёмкой, было трудно что-либо найти, а всё, что лежало на поверхности, она уже обыскала. Теперь Поул приходилось пробивать лунки в подозрительных местах – она находила их по маленьким, почти незаметным углублениям, оставшимся там, где падавшие предметы пробивали наст и потом были погребены под новыми наносами – и на ощупь перебирать в холодной белой массе кухонную утварь, ящички со специями, еду, полевой инвентарь и декоративные безделушки. Прежде чем наконец-то найти повязку для глаз, она успела обнаружить две разорванные пачки сушёного овса, почти не помятую жестяную коробку чая, вилку, основательно обгоревшие обломки какого-то ящика с полустёртой надписью «…кан», вожделенную пачку сливочного масла и затейливо украшенный канделябр. Собрав находки в кучу, она забрала нужные ей масло и повязку и заторопилась в пещеру. Термометр, который она закрепила в тени рядом со входом в пещеру, показывал минус пятьдесят два градуса. «Зима близко», – пробормотала себе под нос Поул и протиснулась в узкий лаз.

Вода уже вскипела, и она, залив порцию сушёного овса в миске кипятком и добавив отрубей, быстро перемешала получившуюся массу и отставила её подальше от примуса – остывать. Снежинка спала спокойно и безмятежно, и Поул старалась двигаться как можно тише, пробираясь с котелком к выходу, чтобы набрать снега для чая. Куча, которую она сгребла в боковой карман прохода, чтобы не выходить каждый раз наружу, почти закончилась, и она пополнила запас – выходить из пещеры по ночам, даже если не было нужды удаляться от входа и на пару шагов, было бы предельно глупо. Вернувшись, она поставила котелок на огонь, взяла стоявшую в углу миску, выудила из своих пожитков ложку и начала есть, дуя на не успевшую как следует остыть кашу. Ни с чем не сравнимое блаженство – горячая еда, тепло и подруга, идущая на поправку, и Поул подумала, что в такие минуты особенно остро ощущаешь ценность самых простых, кажущихся банальными вещей – тепла, сытости, здоровья и неодиночества. Прикончив кашу, она сделала чай, бросила в него несколько кусочков льда, чтобы не обжигать рот кипятком, выпила почти залпом и, бросив ещё один взгляд на Снежинку, вышла наружу, чтобы продолжить поиски еды, топлива и снаряжения.

В течение дня Поул возвращалась в пещеру каждые пять-десять минут, чтобы единорожка постоянно видела её рядом в минуты бодрствования. Снежинка изредка просыпалась, жадно пила сладкий фруктовый компот и снова засыпала. Поул старалась не позволять ей пить слишком много, хотя жалкий вид искалеченной пони и её ввалившиеся щёки заставляли её сердце сжиматься от боли. Торопливо напившись, единорожка одаривала её благодарными взглядами, и Поул, не уверенная в том, что имела на них право, смущённо отводила глаза. Порыв радости и облегчения прошёл, и теперь ей было проще поддерживать атмосферу непринуждённости. Она разговаривала со Снежинкой по-прежнему много: о том, что произошло с ней, о том, как она нашла дирижабль, о том, как она выхаживала Снежинку и как обустроила пещеру, о том, что они будут делать дальше и как выберутся к зимовью – но теперь она делала это куда спокойнее. А в её голове, не переставая, крутилась одна мысль: если бы она не стала ждать в условленном месте три дня, а сразу же отправилась на север, единорожка избежала бы ампутации. Снежинка ещё не знала. Поул не спешила говорить.

С наступлением вечера Поул, напоив подругу очередной порцией компота с обезболивающим и дав ей сжевать пару разваренных яблочных долек, дождалась, пока та снова уснёт. В красноватом свете её мордочка казалась охваченной нездоровым румянцем, но Поул знала, что температура у Снежинки снизилась до почти нормальной. Погладив её по растрёпанной гриве, она вышла наружу, совершила довольно продолжительную прогулку к высившемуся поодаль валуну, вернулась и встала неподалёку от входа. Солнце только что скрылось из виду за краем ледника, и Поул постояла немного, постепенно замерзая и глядя, как небо на юго-западе меняет цвет от насыщенно-красного до синего, фиолетового, а потом и чёрного. В зените светили маленькие колючие звёзды, и она, привычно отыскав взглядом Южный крест, попробовала прикинуть высоту его стояния над горизонтом. Оба секстанта, бывшие на дирижабле, разбились, и установить своё точное местоположение она не могла – ей оставалось уповать только на показания шагомера и компаса, которым после её блужданий в каменном лабиринте верить стала бы только сумасшедшая. Подумав, что несомненным плюсом такой погоды является почти полное отсутствие ветра, она поёжилась и вернулась в пещеру.

Снежинка спала, разметавшись на постели. Поул, убедившись в том, что та не реагирует на прикосновение и тихий оклик, постаралась как можно бережнее и быстрее снять повязку, проверила, не воспалилась ли рана, и наложила свежие бинты. В какой-то момент ей показалось, что единорожка вот-вот проснётся, но та только повернула голову в противоположную сторону и что-то тихо пробормотала. Замершая было Поул закончила перевязку, проверила простыни под Снежинкой и села рядом с ней, открыв дневник и прилежно фиксируя события прошедшего дня. С некоторого момента – она не помнила точно, с какого – она перестала учитывать запасы провианта и топлива, решив, что теперь им хватит и того, и того; теперь она укоряла себя за беспечность и решила провести небольшую инвентаризацию. Было уже около полуночи, когда она сделала последнюю запись в дневнике, перевела примус в режим отопления, забралась в спальный мешок и устало вытянулась в нём, удовлетворённо вздохнув. Тихое шипение примуса, ровное дыхание Снежинки и тепло, царившее внутри пещеры, действовали расслабляюще, и вскоре она уже спала.

– Зачем ты это сделала?

Он вынимает ремень из упряжи и бьёт сильно, с размаха, по крупу, через спину, так, что у неё подгибаются ноги. Ей всего шесть лет, и она только что получила первую в жизни двойку по поведению за то, что передала записку в классе. Она плачет – в голос, икая и захлёбываясь рыданиями, не в силах что-то выговорить, она только давится и судорожно пытается вдохнуть, глядя на того, кого любит больше всего на свете, красными, полными слёз глазами, а он стоит, возвышаясь над ней, и продолжает требовать ответа на тот же глупый, злой, бессмысленный вопрос, ответа на который нет и не может быть:

– Ну, отвечай! Я тебя учил так делать?

– Не… эк! Не-ет, – кое-как выдавливает из себя она через накатившую икоту, и новая волна рыданий захлёстывает её с головой. Он смотрит молча, потом поворачивается и уходит, бросив через плечо, словно плюнув:

– Мне не нужна такая дочь. Можешь искать себе другого папу.

Ей всего шесть лет, и она искренне верит в каждое сказанное ей слово. Она замирает, пытаясь осмыслить то, что сейчас услышала. Её отец отказался от неё. У неё больше нет папы. Всхлипывая, не разбирая дороги, она бросается следом, пытаясь закричать, позвать его, сказать, чтобы он не уходил, что она любит его, что она будет делать всё-всё только так, как он скажет, она открывает рот, но голос не слушается, и вместо крика выходит ещё одно сдавленное рыдание, но он не

…просыпается, пытаясь вскочить прямо в спальном мешке и судорожно ловя воздух ртом.

Поул огляделась, задыхаясь, и в тусклом свете горелки примуса увидела устремлённый на неё взгляд Снежинки. Та помолчала немного, указала на культю своей правой ноги и спросила:

– Зачем ты это сделала?